Пехота Апокалипсиса Золотько Александр

– Может... на станции?

– Я спросила. Задала вопрос в лоб и получила странный ответ.

– Странный?

– Очень странный. Они испугались. Они попытались сделать вид, что все в порядке, что у них все под контролем, но я поняла – обгадились они изо всех сил. По уши.

Клеев снова усмехнулся, на этот раз недоверчиво.

– Не веришь, что они могли испугаться?

– Не верится, что мы можем их испугать.

– Я тоже не верила. Пока не увидела. Это очень забавное зрелище – обосравшиеся властители Земли.– Артуа посмотрела на часы.– У нас осталось мало времени. Нужно принимать решение.

– Что ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы мы нашли этого самого Алексея Горенко. Я хочу, чтобы мы нашли свободного агента с позывным «Гриф». Я хочу, чтобы мы выяснили, наконец, есть ли еще третья сила, кроме вас и нас, имеющая доступ к братским технологиям. И если есть – а я в этом уверена,– чего они хотят и как их можно использовать.– Мадам Артуа встала с кресла.– Все. Осталось около двух минут. Окружающие подумают, что мы с тобой уединялись по старой памяти...

Клеев попытался улыбнуться, но улыбка быстро погасла под ледяным взглядом Брюссельской Суки.

– Клиника была на вашей Территории. Гриф – ваш гражданин, кажется. Придумай, как, не привлекая внимания, начать их поиск.– Артуа подошла к сидящему в кресле Клееву, наклонилась.– Если ты хочешь выжить.

Герман Николаевич почувствовал аромат духов Брюссельской Суки, узнал их. Они были на ней в тот самый вечер... Умеет Сука подбирать парфюмерию...

– И еще,– прошептала мадам Артуа, наклоняясь почти к самому лицу Клеева.– Я так давно хотела... Так давно...

Пощечина от Катрин Артуа чуть не отправила Клеева в нокаут. Перед глазами полыхнули звезды, рот наполнился металлическим привкусом.

– Ненавижу,– сказала Артуа, потерла, поморщившись, правую ладонь о свои брюки и вышла из комнаты.

Через три минуты из комнаты вышел Клеев, сплевывая кровь в белоснежный платок.

– А я, честно говоря, рассчитывал на порцию геронтопорно,– сказал один из обитателей космической станции, тот, которого за глаза знающие люди называли Младшим.– А они потрепались-потрепались и разошлись.

– Хотя, согласись, плюха была потрясающая,– сказал Старший.– Увидеть такую плюху – день прожит не зря. Чемпионка Брюсселя по теннису не растеряла былые навыки.

– И вредность характера – тоже,– закончил Младший.– Обосрались мы, видите ли! Ничего подобного. Да, было неприятно узнать такое. Но и все. Неприятно.

Он выключил кадр, развернул кресло так, чтобы видеть лицо Старшего. Он предпочитал видеть его лицо, когда разговор касался вещей неприятных. А разговор в принципе касался вещей неприятных. Или мог коснуться их в любую секунду.

– Ну...– протянул Старший.– Тут мне с тобой трудно спорить, с мадам общался ты лично, я как раз вышел по нужде... Хотя... В ее словах тоже может быть правда. Когда я вернулся, ты был слегка бледным и немного напряженным. Нет?

– Нет.

– Может быть, может быть. Мадам, конечно, не сдержанная на язык сука, но далеко не дура. Ой, не дура... И если ее заинтересовал этот самый капитан Горенко, то и нам стоило бы взглянуть на него. Пообщаться. У нас с тобой сузился круг общения, ты не заметил? – Старший извлек откуда-то из-за кресла бутылку, отвинтил крышку, сделал два глотка прямо из горлышка и, не предлагая собеседнику, спрятал на место.

Младший промолчал.

– Нет, действительно, с кем мы общались в течение последнего месяца? Друг с другом? С «пауками» по радио?

– Это не радио,– сказал Младший.

– Оставь это,– брезгливо отмахнулся Старший.– Передается по воздуху, без приемника не видно – значит, радио. Я, во-первых, не собираюсь заморачивать себе голову новыми словечками, а во-вторых... о чем это я?

– О склерозе,– буркнул Младший.– И о том, что страшно узок наш круг...

– Да. Узок. Ладно, я человек уже пожилой, могу обходиться без женщины достаточно долго... Но ты... Хочешь, закажем для тебя парочку толковых девочек?

– «Пауков» попросишь? – осведомился Младший.– Клеева или Суку? Они нам помогут. И триппер будет не самым страшным сюрпризом. Мы с тобой так и не выяснили, что делал «паук» в группе Ильина. Или это только я не выяснил?

Старший улыбнулся. Несколько снисходительно, на вкус Младшего, но тут выбирать не приходилось.

– Это ты его туда послал?

– Я,– кивнул Старший.

– И зачем, позволь узнать.

– Ты сам не понимаешь? В Клинике было так много интересных людей, так много знавших и видевших... Я же не подозревал, что журналисты все пишут и готовы передать свои записи властям. Вот и подстраховался тогда. И если бы не странная выходка свободного агента, номер лицензии три ноля пять, позывной «Гриф», нам не пришлось бы срочно эвакуировать кольцо из здания СИА и договариваться с этими самыми журналистами...

– Просто приказать «паукам»...

Старший промолчал, только еле заметно пожал плечами. Младшему не нужно возражать. Младшему просто нужно дать возможность самому понять, какую глупость он только что сморозил.

Младший понял.

На скулах проступили красные пятна, кулаки сжались... и все. Взрослеет мальчик, подумал Старший. Скоро попытается вцепиться в глотку.

– «Пауки» должны знать только то, что им нужно знать. Не более того. И не стоит внушать им мысль, что без них нам уже и обратиться не к кому.– Старший придал голосу самую нейтральную окраску.

Просто воспроизвел информацию.

А Младший ее просто воспринял. Когда вынужден делить более десяти лет небольшое пространство станции с одним человеком, приходится держать себя в руках. Особенно если собственная жизнь зависит от его жизни.

Если бы не это...

Интересная могла получиться потасовка на орбите.

– Мы бы заполучили Горенко,– Старший загнул палец на правой руке,– раз. Вывели бы из игры журналистов, если уж отпала в них надобность,– два. Ну и взяли бы Грифа...

– Ничего не напутал? – осведомился Младший.– Грифа бы взяли? Ты в это веришь даже после того, как все это произошло?

– А что произошло? Что-то уничтожило пусковые установки...

– Что-то или кто-то!

– Что-то уничтожило пусковые установки,– с нажимом повторил Старший.– Возможно, к этому причастен Гриф...

Младший хмыкнул.

– Возможно. Мы не знаем этого наверняка. И, надеюсь, этого наверняка не знает и сам Гриф. Скорее всего, не знает. Он сейчас очень занят лечением девушки.

– Он ее не сможет вылечить, ты же прекрасно это знаешь.

– Он не мог уничтожить на расстоянии те ракетные установки, это знали мы оба. И тем не менее...

Старший и Младший помолчали.

Перед ними развернулась кадропроекция – дворец, широкая лестница, ведущая к морю, каменные львы у крыльца и Гриф, стоящий на ступенях. Рядом с ним стояла девушка.

– Два-три приступа в день,– сказал Старший.– Гриф перевернул в Сети все, что касается ее болезни. Попытался добраться до архивов Клиники, до Закрытой базы данных...

– Попытался? – удивился Младший.– С его способностями?

– Какими способностями? – очень искренне удивился Старший.– Какие у него способности? Хорошая реакция, неплохое здоровье, интеллект выше среднего, но далеко не гений... Имеет приоритетный Допуск... Пока. Пока прогрессивное человечество, ознакомившись с материалами нового Нюрнбергского процесса, не примет решение... или – как там предлагали наши писаки? – не пересмотрит свое отношение к проблеме Территорий. Какие у него способности?

Гриф что-то сказал девушке. Та кивнула и медленно пошла по ступеням вниз, к морю. Гриф вошел во дворец.

Младший протянул руку к кадропроекции – изображение увеличилось. Девушка шла не торопясь. В правой руке она держала книгу. Старшему показалось, что сейчас Младший будет рассматривать название книги, но кадр сместился в сторону, к кустам.

Листья и ветки стали прозрачными, открывая десяток чужекрыс, двигавшихся параллельно лестнице.

– Еще он умеет приказывать чужекрысам,– сказал Младший.– Не через эту самую хваленую систему «Контроль», а непосредственно. Так сказать, лично. И приказы он отдает, заметьте, достаточно сложные. Не охранять или уничтожать, а сопровождать конкретного человека, не показываясь ему на глаза... Между прочим, ты напрасно делаешь вид, что не помнишь, как психовали операторы «Контроля», когда чужекрысы испарились возле Клиники...

Старший помнил. Он просмотрел эту запись несколько раз.

Лицо оператора. Закрытые глаза, расслабленные мышцы. Нейрозонды вошли в виски. Рядом второй оператор, дублирующий. Обе женщины сидят спокойно.

На лицах даже умиротворение.

Чужекрысы атакуют поезд – лица неподвижны. Чужекрысы рвут тела пилотов сбитого вертолета. Операторов это не волнует. Они знают, что должны делать. И делают это.

Вдруг по телам операторов одновременно пробегает судорога. Нейрозонды напряглись, обретая упругость стали.

Одна из женщин захрипела и забилась в припадке. Из полуоткрытого рта потекла пена. Пальцы заскребли по подлокотникам кресла.

Вторая кричит. Долго и протяжно. Глаза ее открыты, лицо искажено, словно болью... или ужасом. Непереносимым и необъятным. Ее правая рука медленно отрывается от подлокотника, тянется к виску... Тянется-тянется-тянется... Пальцы касаются нейрозонда.

Глаза у женщины пусты. Она не понимает, что делает. Ей больно, и она хочет избавиться от этой боли. Очень хочет.

Рука сжимается, захватывает упругую нить нейрозонда... Рывок. Пальцы соскальзывают, нить режет кожу, появляется кровь, но женщина этого не замечает, она снова пытается вырвать нейрозонд из своего мозга... снова и снова... кричит-кричит-кричит... пальцы изранены... капли крови стекают от виска по щеке...

Обе женщины замирают.

Шок у женщин длился пятьдесят семь секунд. Ровно столько же исчезали чужекрысы возле Адаптационной клиники. Все это происходило одновременно, Старший проверял.

Было ли одно причиной другого? Этого Старший не знал. И не догадывался. Не догадывался изо всех сил.

Наверное, он не хотел признаться себе в этом. Не хотел бояться. Не хотел признаться себе, что этот тридцатилетний мужчина внушает ему – Ему – самый настоящий страх.

Как змея, которая внезапно оказывается в двух шагах от тебя, которая не торопясь скользит между камней в сторону, но ты замер, боишься шелохнуться, чтобы не привлечь к себе внимания...

Ты уже шаришь вокруг себя в поисках палки, чтобы убить змею... убить не потому, что она тебе угрожала, а только за то, что ты ее испугался. За свой собственный страх.

Девушка в кадропроекции подошла к скамейке, села и раскрыла книгу. Ветер с моря рванул страницы, девушка подняла воротник плаща, и, словно увидев это, из дворца вышел Гриф, сбежал по ступенькам и укрыл девушку пледом.

– Просто идиллия,– прокомментировал Младший.– И так – целый месяц.

– И еще с полгода,– сказал Старший.– Потом девушка начнет умирать. И будет умирать еще два–два с половиной месяца. Нехорошо умирать. И Грифу нужно будет понять – хочет он за этим наблюдать или гуманнее будет дворняжку усыпить... А пока – он занят. И это совсем неплохо! У нас много разных дел...

Гриф замер, неуверенно оглянулся, словно пытаясь что-то рассмотреть в небе над собой.

Старший торопливо убрал кадропроекцию. Хотел сделать это небрежным жестом, а получилось суетливо как-то. Не попал по значку выключения, зацепил значок увеличения кадра – фигуры Грифа и девушки стали расти, заполняя собой помещение, закрывая Землю за окном.

На мгновение показалось, что потолок не выдержит напора, лопнет, выбросит в космос замерзающий воздух и тела...

Кадропроекцию выключил Младший. Искоса глянул на дрожащие руки Старшего и отвернулся.

– Может, его просто убить...– тихо сказал Старший.

– Думаешь, это будет так просто? – спросил Младший.– И как на это отреагируют?

– Не знаю,– подумав, признался Старший.– Автоматический режим управления всем процессом пока не давал сбоев, но...

Старший не договорил. Младший не спросил. Они оба понимали, что в любой момент может начаться завершающая стадия. С большой буквы – Завершающая Стадия.

– В Москву прибыл Полномочный представитель Великого государства Гавайи,– сказал Младший после тягостной паузы.– И ожидается прибытие Председателя Госсовета Аляски. Будем что-то решать или пусть в Москве разбираются сами?

А разбираться в общем-то было и нечего. Полномочный представитель Гавайев уже успел заявить журналистам, что раз уж выяснилось, что нет никаких инопланетян (представитель произносил это слово с особым вкусом и нажимом: не «Братьев» – хватит позориться и лгать,– а именно «инопланетян»)... Раз уж нет никаких инопланетян, то нужно разобраться: кто именно виноват в Американском Холокосте. Европейцы? Тогда пусть они выплачивают компенсации всем пострадавшим, семьям пострадавших, родственникам пострадавших... Великому государству Гавайи, в конце концов.

Председатель Госсовета Аляски высказывался в том же духе. Они даже попытались выработать общие требования, но не сошлись в порядке выплат и их объеме.

Посему каждый выдвинул свои требования. Имели право, в конце концов.

Их приняли одновременно, внимательно выслушали их обращения в алфавитном порядке: сначала Аляска, потом Гавайи, чтоб без обид. И вручили обоим письменные ответы, подготовленные заранее.

Произошла маленькая накладка. Кто-то из чиновников перепутал, и Полномочному представителю Великого государства Гавайи вручили документ, адресованный Госсовету Аляски, а Председателю Госсовета соответственно бумажку, предназначавшуюся Гавайям.

Первым это заметил гаваец и попытался сунуть папочку назад.

Почти целые сутки в Сети самым популярным был кадр с представителем российского МИДа. Вернее, с его потрясающим ответом на происки политиков Постамериканских государств.

– ...Что? Не та папка? Ну обменяетесь за дверью!

И никто не стал извиняться. С чего бы это? Тоже – проблема! Постамериканцы в очередной раз облизнутся и успокоятся. Они бы еще потребовали у мусульманских стран штраф за вырезанные дипломатические представительства. И не только у мусульманских.

Когда десять лет назад стало понятно, что Соединенных Штатов больше нет, американцы, дипломаты и туристы, уцелели далеко не во всех странах мира.

Погибли все космические спутники, рухнул Интернет, вспыхнули эпидемии и исчезло с лица Земли несколько городов – ну как здесь было не припомнить янки всего, накопившегося за десятилетия!

И припомнили.

А вступиться и защитить... Не было ни у кого времени, у всех свои проблемы. Вот повесить удачно подвернувшегося американца – время находилось, несмотря ни на что.

На Востоке предпочитали забить камнями. На Дальнем Востоке... Японцы вежливо попросили всех американских друзей быстренько убраться с территории великой Ниппон.

Южные корейцы поступили изящно и просто: американским солдатам было предложено либо убираться, либо принимать южнокорейское гражданство и нести службу на тридцать восьмой параллели.

В Африке... Что именно происходило в Африке, никто даже разбираться не стал. Белые просто исчезли. Совсем.

Обидно, конечно, но ничего не поделаешь.

Если у тебя есть кулак – можешь стучать им о стол. Или о рожу обидчика. Если кулака нет...

Вот у Китая кулак был. Мозги тоже были, поэтому, убедившись, что братские технологии достались России и Европе, китайцы не стали выяснять, насколько эффективно эти технологии могут использоваться в войне, а по старой доброй традиции занялись внутренними делами. Тайванем, например.

А вот когда вдруг оказалось, что нет никаких Братьев... Похоже, нет никаких Братьев... Возможно, нет никаких Братьев... Тут Китай осторожно намекнул России, что был бы не прочь немного получить из европейского наследства.

Самую малость.

Китай не стал стучать кулаком. Не стал подтягивать к границе танковых дивизий или мобилизовывать армию.

Китайское руководство связалось с российским руководством. Но на эту беседу журналистов не допустили.

В принципе журналистов уже давно не допускали на сколько-нибудь значимые мероприятия. Достаточно того, что аккредитованным СМИ разрешали дистанционно использовать на них свои камеры, тщательно проверенные и хранящиеся в пресс-службе Правителя России.

Это очень повышало безопасность мероприятий и практически не ограничивало право народа на информацию.

И не ограничивало право операторов на идиотизм, решил Евгений Касеев после просмотра сырого кадра.

Казалось бы – чего проще. Размести камеры, наметь пару-тройку основных и дополнительных точек кадроформирования, выстави звук – и работай.

В смысле – следи за съемкой.

Максим Зудин, новый оператор Касеева, съемку почти запорол. То есть, если бы этот кадр не был особо нужен, его просто выбросили бы в корзину.

Но у Сетевого Информационного Агентства была своя особенная гордость, требовавшая собственных кадров по наиболее важным событиям в мире. И Касееву пришлось сидеть в монтажной уже третий час, пытаясь соорудить из сырого нечто удобоваримое.

Каждый нормальный оператор перед установкой кадра должен выставить его границы. Каждый нормальный, формируя кадр в помещении, задает границы по стенам помещения, а не ставит на автоматику.

Забыл, сказал Зудин.

Касеева оттащили монтажеры, не дав совершить акт членовредительства. Зудин вылетел из монтажной, монтажеры угостили Касеева коньяком и не стали задавать идиотский вопрос.

Главный идиотский вопрос ноября, на который Касеев задолбался уже отвечать.

Объяснять каждому, почему он перестал работать с Пфайфером, Касеев не мог. Не мог и не хотел. Даже с самим собой он предпочитал не обсуждать этого.

Четыре года совместной работы, зачастую в очень вредных для здоровья местах. Три совместные поездки на Территории. Две творческие премии, честно поделенные на двоих.

Я больше не работаю с Пфайфером, сказал Касеев новому Главному.

Новый Главный как раз зачитал Касееву приказ о назначении его, Касеева, за высокий профессионализм и гражданское мужество редактором отдела новостей, спросил, есть ли у Касеева пожелания...

Я больше не работаю с Пфайфером, сказал Касеев. И Новый Главный сказал – хорошо.

Генрих Францевич остался в отделе аналитики, и они ни разу больше с ним не разговаривали.

Почему, спрашивали Касеева. Мое дело, отвечал Касеев. Может, помиритесь, говорили Касееву. Нет, отвечал Касеев. К чертовой матери, отвечал Касеев. Отцепитесь, отвечал Касеев.

Монтажеры вопроса не задавали. Они, как могли, помогали Касееву.

Граница кадра плавала, то отсекая куски туловищ у персонажей, то неожиданно выплевывая из себя их руки и ноги.

Вот внезапно из воздуха появляется рука с папкой. Потом исчезает. Потом появляется снова.

Чиновник из МИДа поворачивается в сторону, делает полшага и теряет половину туловища. При этом улыбается половиной рта. А срез переливается всеми цветами радуги.

Нужно маркировать габариты персонажа и наращивать тело через машину. А все это – время, время, время...

Что у вас произошло с Пфайфером?

Ничего с Пфайфером не произошло. Просто Генрих Францевич, как оказалось, все еще мечтал о карьере. В его-то возрасте!

Касеев так патетически пообещал Грифу...

– Мы никому ничего не расскажем! О том, что видели... Не выдадим...

Пфайфер, нужно отдать ему должное, промолчал, а Касеев искренне полагал, что сможет, что нужно...

Гриф тогда сказал правду, он прекрасно знал, что времена молчания на допросах прошли и от желания или нежелания Касеева говорить ничего не зависит.

На допросе... на «беседе», как называл ее вежливый человечек в белом халате, Касеев просто не мог молчать.

Его выворачивало от желания поделиться впечатлениями, рассказать о пережитом... говорить, говорить, говорить...

Химия это была или что-то еще – Евгений Касеев не знал. Понимал, что сейчас его заставляют говорить, что из него выдавливают информацию, но ничего больше в жизни он не хотел так, как отвечать на вопросы человечка.

Никто не мог бы отмолчаться.

Но Пфайфер умудрился перевыполнить план.

Он ведь снимал, как оказалось, все происходившее в Клинике! В кофре, который ему передал тогда капитан, не было сетевого адаптера, но была микрокамера.

Пфайфер тогда ничего не сказал Касееву. Пфайфер просто запечатлел все, происходившее с ними и вокруг них. И сам, добровольно, передал отснятое компетентным органам.

Они сидели в операторской и приходили в себя. Пытались поверить в то, что все закончилось.

Это нужно было переварить. Все это. И шаг сквозь кольцо тоже нужно было переварить. И то, что второе такое же кольцо находилось в подвале их родного Агентства и что один шаг перебросил их на несколько сотен километров и...

Здание пострадало не сильно. Разве что вестибюль был разгромлен, куски бетона и мертвые тела были перемешаны и залиты кровью. Суетились люди, с оружием и без, в бронекостюмах и в рваном гражданском.

На площади перед СИА дымил танк Территориальных войск. Ствол пушки продолжал пялиться на здание застывшим зрачком, возле стены торгового центра лежал скомканный вертолет Патруля, что-то грохотало за домами...

– Какой кадр! – сказал Касеев.

– Работаем,– сказал Пфайфер.

Он успел уже заскочить в техотдел и взять комплект из резерва. Две камеры взлетели над головой Касеева, давая панораму, одна пошла по расширяющейся спирали вверх, а вторая зависла перед Касеевым.

– Давай,– беззвучно шевельнул губами Пфайфер.

– Я пока не знаю, что именно здесь произошло,– сказал Касеев, глядя в кадроприемник.

Именно эта фраза потрясла зрителей. Глупая, нелепая фраза вдруг отозвалась, зацепила всех. Люди не знали, что здесь произошло. А Касеев был одним из них – растрепанный, в спортивном костюме, со страхом и удивлением рассматривающий все, что было перед зданием СИА и в нем.

Потом появился какой-то паренек, лет семнадцати, с автоматом в руке, и потребовал, чтобы корреспонденты вошли в здание.

– Тут еще могут стрелять,– сказал паренек.– Артем Лукич велел, чтобы тут не маячили, мало ли что.

Они вернулись в здание, к ним подошел мужик лет сорока, в форменной милицейской рубахе, но без погон. В руке у него был пистолет, и мужик, разговаривая с Касеевым, все время пытался пистолет этот куда-то пристроить: в карман брюк, за пояс – словно мешал этот самый пистолет мужику жить, оттягивал руки или даже жег их.

Мужика звали Артемом Лукичом Николаевым, был он в звании старшего лейтенанта милиции и в должности участкового инспектора.

– Артем Лукич, вы, как я понял, возглавили оборону здания.

– Я?

– Ну да, вы. Мне сказали так...

– Сказали... Ну, раз сказали.

– И еще мне сказали, что это вы произвели арест сотрудников спецслужб, которые, возможно, причастны к тому, что здесь произошло.

– Это...

– Арестовали?

– Их порвали бы в клочья, если бы... ну... пришлось. Потом уже выяснили, что Лешка...

– Какой Лешка?

– Старший лейтенант, Лешка Трошин. Он смог технику разблокировать...

– Какую технику?

– Ну, пушки все эти... Не все, только две, но смог, значит, остальные точки уничтожить...

– Какие точки? Чьи?

– Свои. Они их поставили еще с утра, когда еще все не началось. Поставили, подключили, а когда первый раз рвануло, замкнуло что-то в цепи... или еще где... вроде кто-то управление на себя перехватил... Лешка с ребятами смог, значит, две пушки переключить, ну и... Вот он и защищал здание.

– Но вы его арестовали?

– Арестовал.

– И он потом оборонял здание?

– Конечно.

– А вы вначале здание штурмовали...

– Какой там штурм...

– Потом арестовали двадцать четыре военнослужащих спецподразделения...

– Это...

– Да или нет?

– Да.

– И потом вместе с ними...

– Слушайте, некогда мне. Нужно успеть бумаги подготовить, рапорт, а то потом домой не попаду до утра. Жена волноваться будет... бабы наши, деревенские, опять же, за сынов...

Простой герой из народа, который и сам не понял, что совершил. Это был второй гвоздь репортажа Евгения Касеева. Участковый инспектор и мальчишки, которых он привез в город для посещения музея.

– В целях патриотического, значит, и правового воспитания,– сказал Николаев, и больше поймать его в кадр до появления официальных лиц не удалось.

Участкового потом даже, кажется, наградили орденом. Касеев это из виду как-то упустил. Не до того было.

Два дня допросов. С Пфайфером их держали отдельно, в одиночных камерах, допрашивали с утра и до вечера, делая перерывы на еду и осмотр врачей. У Касеева снова начали болеть глаза, пришлось сделать к середине второго дня перерыв на обработку.

А потом посадили Касеева перед кадропроектором и попросили прокомментировать происходящее. Вот тогда Касеев узнал о том, что Пфайфер снимал все. И не просто снимал.

Касееву даже показали кадр, на котором Генрих Францевич просит принять от него запись. Выполняя свой гражданский долг, сказал Пфайфер.

Сука, подумал Касеев.

А потом, когда человечек в белом халате спросил, что именно думает Евгений о поступке Генриха Францевича, Касеев повторил это слово вслух.

– Вы не желаете сотрудничать с властями? – спросил человечек.

– Нет! – радостно сообщил ему Касеев.

– «Нет» – желаете или «нет» – не желаете? – уточнил человечек.