Тайга и зона Бушков Александр
А завтра – принял Пётр решение – завтра он отнесёт перстень в ювелирную мастерскую.
Для начала пусть его оценят, а потом он уж подумает, как и кому продать подороже. Помнится, его старый приятель Пыжик имел какое-то отношение к торговле золотом и камушками. Пыжика видеть охоты нет никакой, но ради такого дела… Завтра же, в свой выходной, он и займётся перстнем. А может, сразу же и продаст. Чтоб поскорее истратить деньги. Как он истратит деньги, ясно: половину на подарки благоверной, половину по указанию благоверной.
Истратит – и вычеркнет из головы память об этом вечере.
А за этот вечер он, пожалуй, заработал как за полмесяца, а то и как за месяц. «Гаечка» точно не из дешёвых. И уж на сегодня однозначно хватит езды и приключений. Он заслужил отдых.
Да вот беда, и в парк не тянуло, чего там делать? В кои-то веки можно поездить так просто, для себя. Не в напряжённых поисках клиента. И не исключительно по делу, как ездил на своей «пятёрке»: тёщу на дачу, с женой по магазинам, в гараж и на техстанцию. Просто поколесить по родному городу, поглядеть на него глазами праздного водителя. Ну, если кто особо понравится, подвезём…
Кровь на заднем сиденье! Раскудритъ в перетак… Наверняка, кровь натекла на чехлы. Надо избавиться на всякий пожарный. Не хватает ещё расспросов напарника, а потом разговоров в парке. Сейчас заедет во дворик на следующей улице, имени революционного борца Логачёва, которую так отчего-то и не собрались переименовывать обратно, в Бездорожную, там стоит мусорный контейнер…
А пока можно взять из шестого бокса, там уж с год валяется чей-то старый чехол. Пока им накроет диванчик, а на днях купит новый. Вот деньги за перстень получит – и купит.
Его взяли на следующий день. Взяли, когда он, вытащив ключи из замка дверцы, готовился влезть в свою «пятёрку». Он не успел ни пикнуть, ни дёрнуться, ни понять хоть что-нибудь. Его сбили с ног, приложили фейсом об асфальт, рассадив кожу на лбу, заломали руки и сцепили их наручниками.
(Как он узнал позже, ему, оказывается, выпала великая честь – его упаковали не в обыкновенные, человеческие «браслеты» из никелированной стали, а в экспериментальные, одноразовые, из сверхпрочного пластика. А всё потому, что накануне в город приехала делегация из Хегельсхегля, норвежского города-побратима Шантарска, состоявшая из норвежцев всякого рода занятий, в том числе и из хегельсхеглъских полицейских.
Последние в качестве подарка русским полицейским привезли тысячу этих самых наручников, которые у них самих ещё только проходят обкатку.
Верно, потомки викингов решили: если уж русские медведи о них отзовутся хорошо, то вещь полезная, надо брать на вооружение, не задумываясь.
Изюм заморской удумки заключался в том, что наручники не имели замка, а стало быть ловкачи, которых хватает во всех землях, ни проволокой, ни ногтем открыть «браслеты» не могли. Если уж их на тебе защёлкнули, снять можно всего одним способом – перекусив пластиковые дужки. Поэтому в экипировку полицейского при таких наручниках должны входить и специальные клещи.
Причём клещей норвежцы приложили к подарку всего одиннадцать штук.
Первые отзывы о новой разботке скандинавских учёных поступили незамедлительно, через день после первых испытаний и по слухам принадлежали знаменитой на весь Шантарск Дарье Шевчук:
– Они бы нам лучше, как в начале Руси, варягов толковых на правление прислали, а уж конечности обездвижить я и без их пластмассы сумею… да хоть бы табельной рукояткой по голове. Видимо, менты готовились к отчаянному сопротивлению при задержании, потому что их налетела целая туча. Пётр сумел удивиться их количеству, когда его, вздёрнув рывком с земли, посадили, прислонив к борту «пятёрки». Обыск учинили, что называется, не отходя от кассы. Понятых добыли на соседней автобусной остановке.
Задержание и обыск снимались на видеокамеру – короче говоря, ментам очень уж хотелось сработать без заусенцев.
Перстень в его брючном кармане нашарили незамедлительно, чего ж не найти вещь, которую никто ни от кого не прячет?..
– Попрошу внимания. Камера, ближе, возьмите крупным планом, – голос командующего этим балаганом милицейского работника зазвучал торжественно. – При задержанном обнаружен перстень с камнем овальной формы. На обратной стороне… Камера, ближе! Фёдор, отодвинься, мудила! На обратной стороне видна проба золота и… по всей видимости, клеймо изготовителя…
Более ничего криминального при Петре Гриневском не нашли. Не должны были найти и в машине. В ней, если не считать домкрата и кое-какой мелочёвки вроде гаечных ключей, без отдачи позаимствованных в родном таксопарке, ничего противозаконного не хранилось.
Его, конечно, сдал ювелир. Какие могут быть сомнения. Пётр, как и собирался, отправился на следующий день оценивать перстень. Куда ему обращаться со своей просьбой – на этот счёт он долго голову не ломал. Посмотрел по справочнику, где ближайшая к дому ювелирная мастерская, туда и поехал.
Тогда в ювелирной мастерской поведение старого жука-ювелира странным ему не показалось.
Впрочем, сравнивать Петру было не с чем – что уж говорить, редко он оценивал драгоценности, а если уж быть точным, то вообще никогда не оценивал. Поэтому он не заподозрил второго плана ни в том, что старик, похожий на упитанного Зиновия Гердта, сославшись на необходимость вооружиться какой-то особой лупой, вышел в соседнюю комнату, ни в том, как долго тот листал какой-то непонятный каталог. Потом старичок неспешно разглядывал изделие – так учёные, должно быть, вертят под лупой какого-нибудь слишком уж диковинного жука – цокая языком и сыпля какими-то умными словечками. И в результате старичок разразился нудным, в конце концов утомившем Петра монологом: «Знаете, молодой человек, кажется, вам сказочно повезло. Если это подлинная работа мастерской Старка, то это сразу в несколько раз поднимет стоимость вашей вещи. Для окончательно вывода требуется более основательная экспертиза, если хотите, я могу её провести… Что значит – кто это? Вы ничего не слышали о Старках?! Я вас умоляю! Это в своё время очень известная семья варшавских ювелиров, и если б не польские события восемнадцатого года, они прогремели бы на всю Европу. Вы понимаете, о каких событиях я говорю…» – и в таком духе ещё добрых полчаса. А он слушал, как дурак.
И взяли Гриневского как раз возле ювелирной мастерской.
Первая же беседа со следователем, состоявшаяся через несколько часов после задержания, сняла все неясности.
– Вы, может быть, хотите позвонить адвокату? Или в газетку в какую-нибудь передовую, демократическую, специализирующуюся на правах человека? Так это пожалуйста, так я не против, – перебирая бумаги на столе, вяло начал разговор следователь, неприметный, невзрачный человек, этакий воплощённый винтик бюрократической машины. И было ясно, что он втихую издевается над допрашиваемым. – Но боюсь, самые оголтелые защитнички прав человека откажутся отстаивать ваши права. Испугаются тяжёлой и бессмысленной работы. Уж слишком плохи ваши дела. Давно, признаться, не держал я в руках столь доказательного дела. Собственно, мне у вас и спрашивать-то нечего…
В тот момент Пётр ещё не ощущал настоящего страха. Страх пришёл позже. Тогда Гриневский воспринимал происходящее как недоразумение, которое не может не разрешиться вскорости. Пётр не сомневался, что он попал за решётку из-за вчерашнего происшествия. Речь наверяка идёт о трупах у памятника, о чём же ещё?! Какой-то глазастый свидетель, не замеченный Петром, углядел его машину возле памятника пионеру-герою и запомнил номер. И сейчас его будут колоть на причастность к бандитской разборке.
Ладно, он расскажет немного нескорректированную правду: остановился оказать помощь раненым, единственного раненого погрузил в машину, хотел отвезти в больницу, но тот пришёл в себя, ехать в больницу отказался, позвонил куда-то, договорился, что его заберут по дороге его друзья, и на углу, скажем, Ефимова и Загородного, раненого забрали из машины Петра и загрузили в джип с заляпанными грязью номерами…
Также Пётр понимал, что ментов заинтересует происхождение перстня. И он за несколько часов одиночного томления в камере подготовил вполне убедительный рассказ. Вещицей расплатился с ним пассажир, у которого не нашлось денег для оплаты проезда. Приметы пассажиры можно дать такие: средний рост, круглое лицо, нос картошкой. Пусть полгорода арестовывают. Кстати, и на самом деле – чем только не расплачиваются пассажиры с клиентами! Часами, зонтами, пустыми кошельками – это обычное дело. А женщины, в основном девки, норовят сэкономить и расплатиться натурой. Пётр брезговал этой формой оплаты, а вот его напарник любил это дело. Впрочем, о расплатах натурой следователю докладывать не обязательно. И вот берёшь всякую дребедень, приходится брать. Потрачено время, потрачен бензин, а он не миллионер и так еле концы с концами сводит.
– Ну вот о чём разве вас спрошу… – лениво сказал следователь. – Разве что вы мне расскажите, где держите остальное. Кстати, это можно квалифицировать как сотрудничество со следствием, что должно здорово помочь вам на процессе. Так где же?
– Остальное? – с искренним недоумением переспросил Пётр.
– Остальное, соколик, остальное, – сочувственно кивнул следак.
– Может быть, вы объясните мне, в чём моё преступление?
«Это какие-то из ментовских штучек, – подумал Пётр. И почувствовал, что покрывается холодным потом. – Известно, как они опутывают своими вопросами. Как удав кольцами».
– Охотно объясню, – сочувственно вздохнула эта гнида в штатском. – В убийстве оно состоит…
Пётр вспомнил три трупа на снегу, валявшееся рядом оружие, среди которого имелся автомат, и ему стало смешно. Ну как в самом деле всерьёз можно заподозрить рядового таксиста в расправе над тремя вооружёнными бандитами без всякого повода и без всякой выгоды. Или менты полагают, что им удастся пришить ему одиночную борьбу с бандитизмом в городе Шантарске?
– Вы из меня мстителя хотите сделать, да? Робин Гуда?
– Робин Гуд… – следователь почмокал губами, словно пробовал на вкус имя героя английских баллад. – Что ж, одобряю вашу линию защиты. Главное, что вы признаёте себя виновным. А значит, наш разговор может приобрести обоюдовыгодный характер. Итак, давайте перечислим известные факты.
И то, что Пётр услышал потом, привело его в состояние даже не шока, а столбняка.
– Двенадцатого декабря вы убили гражданина Казарновского Сергея Рудольфовича, бывшего директора антикварного магазина на улице Ломоносова, два года назад вышедшего на пенсию.
Проломили голову тяжёлым металлическим предметом. Уж не монтировкой ли?.. Ну, к этому мы вернёмся позже. Правда, сейф вы так и не нашли, он находился за холодильником, вы ограничились тем, что прошлись по верхам. Спешили, да? Знаете, я думаю, старичок разболтался в машине, и это-то его и погубило. Я полагаю, вы не готовились заранее. Просто поняли, что шанс сам прыгает в руку, что другого такого может больше в жизни и не перепасть. Вполне допускаю, вы и не хотели убивать, а руки сами схватились за монтировку, да? Думаю, Казарновский проговорился, что он известный в городе коллекционер антиквариата, живёт один, едет к себе домой. Случается такая словохотливостъ с одинокими стариками, как бы те ни были осторожны. Итак, вы вроде как помогаете Казарновскому выбраться из автомобиля и наносите внезапный удар. Покопались в карманах, достали паспорт, посмотрели адрес, вынули ключи.
Может быть, ещё какое-то время посидели в машине, дожидаясь удобного момента, когда поблизости от парадной никого не будет. А потом поволокли лёгкого, сухонького антиквара к его квартире. Что ж в том странного, если кто из окна увидит? Таксист помогает пьяному добраться до дома. Ключи у потерпевшего в кармане, остаётся только открыть дверь… Думаю, вам, гражданин Гриневский, в тот день сопутствовало сказочное везение, это был ваш день. Старик, уходя из дома, не включил сигнализацию. Похоже, с ним до того никогда ничего не случалось, и он сделался несколько беспечен. Или стал забывчив по старости. А может, он в машине разоткровенничался до того, что рассказал, как отключается сигнализация?
Пётр слушал этот бред и никак не мог взять в толк, что говорят о нём. И что это всерьёз. До последнего штриха казённый кабинет размыло, стены, стол, лицо человека напротив погрузились в серый туман, и из этого тумана доносился размеренный голос: «бу-бу-бу…»
Наконец, Пётр взял себя в руки, усилием воли вернул чёткость окружающей обстановке. «Спокойно, Гриневский, – сказал он сам себе. – Это происходит наяву, тебе шьют липовое дело. Тебе не привыкать бороться за себя. Для начала следует собраться с мыслями и доказать, что ты не мог быть у того долбаного дома, потому что находился в другом месте, и тому есть свидетели».
– Какого числа, говорите, убили вашего антиквара?
– «Вашего», – хмыкнул следователь. – Нашего с вами антиквара, ещё раз повторяю, убили двенадцатого декабря. Поломайте зря голову, мы уже проверили. Вы находились в тот день, как говорят у вас, на линии.
– И на основании этого…
– На основании показаний гражданки Ломакиной, – перебил следователь, зашуршав бумагами, – лица незаинтересованного, к слову сказать… Вот.
В день убийства возле дома шестнадцать по улице Тухачевского вышеупомянутой гражданкой было замечено отъезжающее такси как раз в тот отрезок времени, в который, как установило следствие, потерпевший скончался от нанесения тяжкого телесного. И не просто такси, а таксомотор с рекламой чая «Липтон». В городе такси с такой рекламой, к вашему сведению, всего тридцать штук. Пять в ремонте, семь в тот день по разным причинам не вышли на линию, одна машина угодила в ДТП, другие, доказано, находились в интересующее время в иных районах города. Под вопросом оставалось десять машин. Среди них и ваша.
И тут Петра прорвало.
– Вы с катушек съехали! Что за чушь! Вы меня арестовали только за то, что на моей машине наляпан этот чай! Вы всех шофёров с чаем так таскаете, прежде уложив мордой в асфальт, а потом колите тут на дешёвые приёмчики!
Привычный и не к таким проявлениям эмоций подследственных, ёрзающих на горячей сковороде допроса, следователь не вышел из себя, а протянул руку к лежащей на краю стола бумажке, приподнял её двумя пальцами, показывая Петру.
– Вот заключение экспертизы, полученное час тому назад. После вашего задержания работники милиции направились в таксопарк, где ими был произведён осмотр вашей машины. Под накидкой на поверхности заднего сиденья были обнаружены бурые пятна, напоминающие кровь. Что, собственно, и оказалось пятнами крови. По заключению экспертизы, кровь принадлежит к той же группе, что и кровь гражданина Казарновсго С. Р. Если вас удивляет быстрота, с которой была проведена экспертиза…
Петра не удивила быстрота, он понятия не имел, в какие сроки проводятся экспертизы.
– …скажу вам, что не ради вас так расстарались, нарушив всякую очерёдность. Казарновский – личность не последняя в своих кругах. А к кругам тем, то есть к собирателем и знатокам антиквариата, между прочим, принадлежат известные и влиятельные люди. Например, академик Кладенцев. Вы улавливаете?
Пётр улавливал.
– И наконец… – Следак вздохнул притворно тяжело – дескать, я рад бы, чтобы вы оказались честным человеком, вы мне глубоко симпатичны, но истина, друг Платоша, она дороже. – Перстень, что вы пытались сбыть сегодня в ювелирной мастерской, объявлен в розыск. Потому что перстень этот – одна из вещей, похищенных из квартиры убитого антиквара. Кстати, вы не надумали сказать, где находятся остальные вещи?
Пожалуй, первый раз Петра по-настоящему пробрало. Всей кожей он явственно ощутил липкую паутину, которой его обволакивали. И ему сделалось не по себе.
– А вы…
Следак понимающе кивнул.
– Обыск в вашей квартире и гараже ничего не дал.
«Вот суки, – с какой-то замороженной злостью подумал Пётр, – клещами впились. А жена…»
Но он отогнал мысли о жене как несвоевременные.
Только растравишь себя.
– Да забыл сказать, – чуть ли не виновато улыбнулся следак. – Ваши коллеги по таксопарку обратили внимание на такой пустяк, что давеча вы вернулись без чехла на заднем сиденье. Я так понимаю, вы запоздало, только вчера, обнаружили кровь, но тут же избавились от улики, так?
На некоторое время в кабинете повисло молчание.
– У меня отобрали сигареты, – наконец сказал Пётр.
– Эт-то пожалуйста, – следователь выдвинул ящик стола, вытащил пачку «Примы» и зажигалку, толкнул по столешнице к Петру. – Курите на здоровье, будьте любезны…
– Мне нужно подумать.
– Конечно, я понимаю.
Следователь впился в его лицо серыми холодными глазами. Наверное, он пытался разглядеть следы слома. Он, конечно, надеется, что допрашиваемый сейчас соберётся с духом, поймёт, что прочно загнан в угол и под тяжестью неопровержимых улик сознаётся в душегубстве.
Пётр прикрыл глаза, чтобы остаться наедине со своими мыслями.
«Я могу рассказать честно, во всех подробностях вчерашнюю историю, назвать адрес больницы, упомянуть все услышанные клички. Это объяснит, откуда в машине кровь и откуда у меня перстень. Мне, разумеется, не поверят, но, возможно, начнут проверять. Что из этого получится? А ничего. Больничный доктор заявит, что в глаза меня не видел, никакого Пугача и Глобуса не знает.
Единственное, что меня может спасти – Глобус, этот козёл, который наверняка и грохнул антиквара. Если менты проникнутся моими рассказами и доводами, если ментам известен Глобус и они, допустим, его возьмут, то, глядишь, чего и найдут у него из краденых вещей. Но…
Но, может, тот же Глобус всего лишь выиграл перстень в карты или отобрал его у ещё более мелкого гопника. Или давно распродал остальные вещи, оставив себе на память только перстень.
И ничего тогда его не свяжет с преступлением на Тухачевского – в отличие от меня, которого связывает целый букет улик. И ещё…
Узнав о задержании подозреваемого по антиквару… – а он, скорее всего, узнает не из прессы, так по своим каналам, – Глобус дотумкает про перстень, вспомнит таксиста и, поспешит избавиться от остальных вещей.
А про Пугача так и вовсе нет смысла говорить.
Да и не захотят менты связываться с авторитетом, когда у них уже есть убийца. На руках у следствия уже готовое для суда дела. Охота им его разваливать? Ясно, нет.
С другой стороны: что получится? Получится, я сдал Пугача, видимо, весьма влиятельного человека в том мире, и одного из его подручных. И это мне аукнется уже в камере СИЗО, а её мне, чего уж там тешить себя иллюзиями, всяко не избежать. Под подписку о невыезде никто меня не выпустит.
Значит, я окажусь между молотом и наковальней, в состоянии войны на два фронта.
Но не признаваться же мне в убийстве, которого не совершал? Не признаваться. Значит, надо найти объяснение каждому из фактов. Итак…
Перстень я нашёл. В салоне своей машины, вернувшись в таксопарк. Обронил кто-то из пассажиров, кого возил за смену. Я подобрал, присвоил, захотел продать, немного разжиться деньгами.
Кровь на заднем сиденье? Да, помнится, вёз пассажира с забинтованной рукой, бинт был весь в крови, вероятно, с него и натекло. Группа крови совпадает, эка невидаль. Чехол? Да, заметил кровь, решил не пугать пассажиров и выкинул его…
Врёшь, бля, ещё поборемся!»
– Вы, конечно, думайте, – напомнил о себе следак. – А чтоб лучше думалось, я вот что вам подскажу. Явку с повинной, конечно, оформлять поздно, но зато вы можете написать чистосердечное признание. Потом на суде искренне раскаятесь в содеянном, упирая на то, что действовали не с заранее обдуманными, а в состоянии аффекта. Сошлётесь на безденежье, на семейные неурядицы. Вы же в армии служили. Может быть, когда-нибудь были ранены или контужены? Это хорошо обыгрывается. Дескать, иногда случаются приступы, мозг словно заволакивает пеленой. И получите по низшей планке. А иначе и пожизненное можно схватить. Вам это надо? Так что давайте сотрудничать, уважаемый Пётр Григорьевич…
…Сознание человека способно на всякие фокусы.
Раньше Пётр с недоверием относился к рассказу своего дядьки про то, как тот в армию уезжал.
А уезжал дядька весьма даже интересным образом.
– Он служил срочную в шестидесятых. Сперва всё шло, как обычно: призвался, дождался на призывном пункте своего покупателя, был посажен вместе с такими же обритыми наголо юнцами в обыкновенный пассажирский поезд. Разумеется, как сели, так и начали прощаться с вольной жизнью.
Дядька до этого не пил и не курил совсем, даже не пробовал никогда, ни капли, ни затяжки. Ну не отставать же от бравых сверстников, надо ж показать, что и ты тоже взрослый. Сначала опустошил поднесённый стакан портвейна, потом – беленькой, потом в дело вступил самогон, под конец дошло до одеколона, который, разбавленный водой, выглядел в стакане как молоко. Дядька храбро выпил и эту отраву. И ещё он таскался в тамбур дымить на равных с будущими защитниками родины. И вот когда дядька и так плохо уже соображал что к чему и где он, собственно, находится, в тамбуре ему предложили анашу. А он даже и не знал, что это такое, дело-то происходило в наивные шестидесятые. Ну и пыхнул дядька во все свои молодые, сильные лёгкие…
Очухался он через месяц. Очухавшись, обнаружил себя в казарме, на полу, с расквашенным носом, а над собой увидел перекошенную физиономию сержанта. Это была уже казарма той части, в которой предстояло тянуть срочную лямку. То есть за спиной потерялся прожитый в карантине месяц. Весь курс молодого бойца, прожитый в сомнамбулическом состоянии. Дядька бегал кроссы, назначался в наряды, учил устав, принимал присягу, ходил на стрельбище, занимался строевой на плацу, разговаривал с кем-то о чём-то, его принимали за нормального – он же ничего из этого вспомнить не мог.
Теперь Пётр верил дядьке на все сто. Дядькина история повторилась почти в точности теперь уже с ним. Прошёл месяц – и словно не было месяца. Что-то припоминалось лишь отдельными фрагментами.
Более-менее отчётливо запечатлелось явление нового адвоката. Выходит, был и старый, которого заменили, но он стёрся из памяти полностью.
Новый адвокат начал со странной на первый взгляд фразы.
– Вы сделали всё правильно. Ваш выбор оценили. Вам просто не повезло, тот, кто стал причиной вашего невезения наказан, но последствия его ошибки не так легко исправить. Я думаю, вы понимаете, кто оплачивает мои услуги? Так вот что касается моих услуг. К сожалению, полного оправдания обещать не могу. Наша беда в том, что дело вышло довольно громкое. Если бы в качестве жертвы проходила менее заметная в городе персона… Так что уж теперь! А тут ещё проклятая ежегодная ведомственная отчётность. Высокие милицейские чины с разных трибун отрапортовали, что нашумевшее дело Казарновского раскрыто, украденные ценности, составляющие достояние республики, частично возвращены, ведётся следствие. Мол, обвинения, что органы плохо работают, беспочвенны и несостоятельны. К сожалению, нам не дадут вывести вас вчистую, это обернётся для людей в мундирах форменным позором. Но убийцу из вас мы сделать не дадим, это уж увольте. Прямых улик нет, а с косвенными мы управимся. Самое большее, на что они могут рассчитывать, – соучастие. А там уж приложим ваши положительные характеристики отовсюду, незапятнанную биографию, раскаянье. Ну думаю, в самом крайнем случае года два. Попробуем добиться условного. Эх, нам бы под амнистию попасть, но это уже чистой воды везение. Но я также уполномочен сказать, что даже при самом неблагоприятном развитии – вы понимаете о чём я? – вам помогут и там. Ладно, не будем о худшем, давайте мы с вами выработаем вашу новую линию защиты…
И всё. И снова провал в памяти. Словно ластиком кто стирал.
А окончательно Пётр пришёл в себя, как в своё время дядька от сержантского кулака, от приговора, зачитанного судьёй. Пять лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. И что странно – он не испытывал никаких эмоций. Будто давно знал, что это неизбежно…
– Всё, – Гриневский выдохся. – Честно, всё…
Потом Пугач появился на зоне, узнал меня. Подозвал, накормил-напоил, сказал, что добро помнит и за мои страдания, за ментовскую несправедливость готов расплатиться. Вот и предложил уйти с ним в соскок… Я что, должен был отказать – Пугачу?
Карташ малость поразмыслил. В словах Гриневского была, ох, была правда… По крайней мере, логика. Если он и врёт, то врёт очень уж умело.
Алексей помнил, по какой статье Таксист загремел в зону, знал он и то, что даже уголки относились к нему с долей уважения – как же, сам сел, подельников якобы по убийству Казарновского не сдал… Поколебавшись, он размотал проволоку. Сказал негромко:
– Ну смотри у меня, Гриня. Если что – пулю сразу получишь, ждать не буду…
Маша уже спала на лапнике, укрывшись Карташовским бушлатом, положив ветровку под голову.
Глава третья.
Несчастливая, как и положено, или заходите к нам на огонёк…
28 июля 200* года, 21.53.
Для следующей ночёвки они выбрали распадок, по которому протекал ручей. Место привлекло ещё и тем, что здесь почти не было комарья и гнуса… Это одна из великих таёжных загадок – почему где-то клубятся комариные рои и гнус облепляет тело так, что живого места не остаётся (и потом, разуваясь, вытряхиваешь из сапог жутковатые комья слипшейся мошки), есть места, в которых хозяйничают исключительно одна из кровососущих популяций, другой туда по каким-то природным законам вход запрещён, но есть и участки тайги, где напрочь отсутствует одна и другая пакости. Им выпала удача набрести как раз на такой райский уголок.
И следовало этим воспользоваться.
За весь день никто не проронил ни слова. Сил на разговоры не осталось. Этот день вымотал их до донца. Две полосы бурелома, одна из которых тянулась не меньше километра, укатали их, что твой асфальтовый каток. Будь ты спортсмен, будь ты таёжник со стажем, но и тебе жизнь малиной не покажется, когда полдня полазаешь через лесину, покружишь, выбирая место, где ствол потоньше и сучков поменьше, понервничаешь, когда сучок хрустит под ногами, нога соскальзывает вниз и неизвестно, обойдётся всё или вдруг раздастся поганый хруст надорванных связок, – короче говоря, после таких аттракционов свалится и Дерсу Узала. Чего уж говорить про них, людей, в сущности, мало подготовленных к марш-броскам по тайге.
Карташ не считал себя слабаком, хотя спортом и не занимался, даже утренней гимнастики не делал. Но той выносливости, которой наградила его природа и родители, вполне хватало, чтобы выдерживать нагрузки, подобные нынешним. А вот Машка его удивляла. Девчонка не жаловалась, не стонала, не впадала в истерики и пёрла по тайге наравне с ними. Хотя видно было, что работает на пределе. Лишь иногда, когда уж совсем становилось невмоготу, просила: «Ребят, давайте передохнем чуток». И после двадцати-тридцати минут привала её не приходилось поднимать с земли силой и угрозами.
Пока не приходилось…
Ориентируясь по солнцу, по мху, Алексей очень надеялся, что ведёт отряд в нужном направлении. Он Таксисту не соврал – на самом деле ходил в походы по молодости лет и кое-что о лесе знал… Хотя, конечно, их маршрут ни в какое сравнение с теми походами не шёл. В тайге он не был ни разу…
Стрельбы слышно не было. И непонятно, то ли бунт уже подавлен, то ли урки успешно заняли населённый пункт Парма и празднуют победу, а доблестные войска ещё на марше…
Они допили кофе. Темнело. Как ни тяжело было отрывать задницу от ровной поверхности и переставлять ноющие ноги, а никуда не денешься – надо отрывать и переставлять. Им ещё требовалось наломать лапник, который послужит заменителем перины и прикроет их сверху шалашом.
– Пошли постель готовить, – первым поднялся Гриневский. – Не на голой же земле, как прошлую ночь, куковать.
– Погодь-ка. Снимай прохари.
– Это зачем это? – тут же напрягся Таксист.
– Ноги посмотреть надо, кретин. Если ты мозоль хоть одну в этих говнодавах натёр, то дело труба. Снимай, снимай…
Помявшись, Гриневский скинул древнюю, разношенную, но крепкую обувку.
Возможно, именно то обстоятельство, что он уже несколько лет носил именно эти, с позволенья сказать, ботиночки, и спасло ноги зэка.
Ни одного волдыря под – между прочим, новыми и прочными – носками Алексей не углядел.
– Твоё счастье, – буркнул он, бросая прохари обратно владельцу, и повернулся к Маше. – Теперь ты снимай.
– У меня всё нормально, – сказала та.
– Да хватит вам обоим кривляться, так вас перетак, – устало взмолился Карташ. – Вы добраться до людей хотите или подохнуть здесь, а?!
Как это ни удивительно, но и с ногами «хозяевой» дочурки тоже оказалось всё в порядке.
Правильные у неё сапоги. Если не развалятся по дороге… Он с кряхтеньем поднялся.
– А теперь можно и постельку стелить…
Карташ ломал лапник и думы думал ох какие сложные. Как Пугачу удалось спланировать и столь грамотно организовать бунт – и никто про это ни сном ни духом, ни опера, ни стукачки? А в том, что Гриневский не соврал и революция была спланирована именно Пугачом, Карташ отчего-то не сомневался нисколько. Вот только зачем вору это понадобилось – поднимать кипеж в зачуханной, спокойной зоне и уходить в рывок с такой поспешностью? Делами на свободе можно руководить и из лагеря – сие ни для кого не секрет. Если же в его империи случилось нечто экстраординарное, что потребовало его личного присутствия, то откуда взрывчатка на зоне? Значит, готовились загодя? Ни хрена не понятно…
В двадцати шагах от него трещали ветви, ломаемые Гриневским.
Алексей вспомнил донос Лупня – насчёт партии водки в ознаменование примирения Баркаса и Пугача. Так они что, вместо водки «коктейль Молотова» завезли? Если падла Лупень не солгал. Вот ведь гад какой…
Следующая ветвь хрустнула почему-то за спиной.
Не будь Карташ так измотан, он успел бы обернуться. Сначала сделал бы шаг в сторону, а потом бы уж обернулся. Но он опоздал всюду – чёртова полоса препятствий через бурелом притупила все рефлексы.
Сзади раздался чей-то резкий выдох: «Ха!», – и затылок взорвался ослепительной болью.
…Вынырнув из забытья, он расслышал невнятные голоса и смех. На пробуждение затылок тут же откликнулся тупой ноющей болью.
Карташ открыл глаза.
И обнаружил, что сидит, прислонённый спиной к стволу. Руки были заведены за дерево и связаны – совсем как давеча у Гриневского.
Причём верёвки на запястьях затянуты со всей возможной свирепостью и явным умыслом перекрыть доступ крови к кистям.
Так что, Гриня решил таки отомстить?..
Вокруг костра передвигались тёмные фигуры.
Показалось – много фигур, очень много.
В глазах плавала муть, вспыхивали искры. К горлу подкатила тошнота. Он снова сомкнул веки.
Но его шевеления не остались незамеченными.
– Гляди, очухался начальник! – радостно оповестил остальных чей-то хрипловатый голос.
– Молодец, быстро оклемался, – откликнулся другой. – А то бы такой сеанс пропустил…
Тошнота отступила, и Карташ снова открыл глаза.
Костёр полыхал ярко, освещая всю поляну вплоть до ручья. Возле огня сидел на корточках человек в серой зэковской телогрейке и подбрасывал в пламя валежник.
Гостей, считая кострового, было четверо. Не так много, как показалось. И всех их Карташ знал – всех в лицо, а одного даже по имени. Зэки из лагеря, которые после прорыва почему-то рванули не к посёлку и не в сторону железной дороги, а в самую что ни на есть глубь тайги.
Почему-то? А не о них ли говорил Таксист?
Карташ приметил у них два автомата. Один «Калашников» валялся на земле подле мужика лет сорока-пятидесяти, раскинувшегося в излюбленной древнеримской позе – полулёжа, на бушлате Карташа и ватнике Гриневского.
Второй автомат покоился на коленях крепенького рыжеволосого парня, Парень был ближе всех к Карташу, покуривал на пеньке, щурясь от дыма.
«И ещё у кого-то прихоронен мой „макарка“, – отстраненно вспомнил Алексей. – Может быть, у кострового, а может, и у того, что крутится возле Маши. Самого, похоже, дёрганого из всех». Тот, которого Карташ окрестил про себя дёрганым, вырядился в солдатскую шинель с выдранными с корнем погонами и петлицами.
Маша лежала невдалеке от костра. Связанная по рукам и ногам. Щека расцарапана, волосы растрёпаны, кроссовки и джинсы до щиколоток мокрые. Гриневский находился тут же, ближе к ручью, лежал на земле – похоже, без сознания.
У него были связаны только руки.
Карташ не сомневался, что вожакует у беглых Шуруп. Сие было прозвище углового, что нежился сейчас на бушлате и ватнике и чья настоящая фамилия – Карташ вспомнил даже такой пустяк – была Копылов. Шуруп в зоновской иерархии не числился даже «жуликом», но над нынешними своими подельниками возвышался – не даром Карташ не знал ни имён, ни кличек троих его спутников. Шуруп относил себя к блатным, а эта троица принадлежала к заурядному бакланью. Можно было догадаться, почему они сдёрнули с зоны именно в таком составе: Копылов-Шуруп болтался в лагерных бараках на вторых ролях, чем явно тяготился, а сколотив свою шайку, и уведя её за собой, он на какое-то время становился главным. Хоть маленьким, а паханом.
– От ты и попался, начальник. От ты туточки и догонишь, что такое неволя, – смакуя слова, проговорил Шуруп, откровенно наслаждаясь ситуацией. – Вчухаешь, каково приходится бродягам за вашими заборами.
Тип в солдатской шинели разболтанной походкой приблизился к своему вожаку.
– Шуруп, ни хавки, ни карты у них нема, всё осмотрел. Голяком в тайгу ломанули, падлы… Давай хоть тёлку попользуем, коли жрать нечего.
– Не терпится, Болек? – ухмыльнулся паханчик, обнажив чёрные чифирные зубы.
Понять, что собой представляет этот хмырь с кликухой Болек, можно было с одного взгляда.
Распространённый зоновский типаж – истерик с растрёпанной вдрызг по крыткам и лагерям психикой, баклан непредсказуемый… и тем крайне опасный.
– Бля буду, невмоготу уже глядеть на её лепнину, – простонал Болек. – Три года лялек не мочалил.
– Невмоготу – сходи в кусты, облегчи семенной фонд, – лениво посоветовал Шуруп. И вдруг с неприкрытой злобой добавил:
– Когда я разрешу, тогда и начнёшь елдой махать. И потом, ты что это, вперёд батьки на кобылке прокатиться собрался?
– Оно же слаще выходит, Болек, когда оттягиваешь, оттягиваешь, а знаешь сам, что оно твоё и никуда от тебя не спрыгнет, – философски подошёл к вопросу костровой.
Карташ помнил эту философскую рожу, не раз попадалась на территории. Сморщенная, как печёное яблоко, харя с раскосыми азиатскими глазами. И, как это сплошь и рядом бывает с азиатами, возраста неопределимого.
Старлей только сейчас разглядел, чем он там занят, помимо поддержания огня. Чай в их алюминиевой крышке от его термоса кипятит. Точнее, чифирь. Запасливые, гады, чаёк с собой прихватили, вот с чего они хотят начать вечер удовольствий.
– Во всём должен быть свой порядок, – угадал мысли Карташа костровой. – Вот ты на воле сперва бабу в ресторан сводишь, чтоб благодарностью прониклась. Сам выпьешь, закусишь, чтоб юшку по каналам получше разогнать. Так и тут. Сперва чифирек, чтоб тепло по телу побежало. Потом уж торжественная часть.
Что-то не правильное было во всём поведении беглых. Словно они уже надербенились чифирю по самые помидоры – движения резкие, дёрганые, слова произносят отрывисто, глазёнки блестят неестественно… Или в медпункте успели пошакалить, колёс наглотались?..
Алексей вспомнил глаза Лупня, когда тот добивал караульного – точно такие же были у него зенки… И едва не заскрипел зубами от досады и бессилия. Так глупо влипнуть, попасться шайке каких-то дешёвых отморозков!
– Дай хоть пощупаю, Шуруп? – взмолился Болек. – А то не выдержу… – И с оттенком угрозы в голосе добавил – Ты ж нас сам сюда потащил, Шуруп. А если б в Парму пошли, как все, то уже б давно…
– Ладно, – быстро перебил Шуруп, нахмурясь, – пощупай. Аккуратненько только. А то цирику не понравится. Эй, гражданин начальник, расскажи, что твоя баба любит!
– Подфартило нам, Шуруп. А мы-то думали – уж вконец заплутали, – впервые заговорил самый молодой в этой беглой компании, перекуривающий на пеньке с автоматом на коленях. – Хорошо, я ихний костёр углядел…
– Ты из себя главного героя не лепи, Угрюмый. Не ты б, так другой углядел. Али дымок унюхал бы. Мимо них мы бы не прошли.
Вожаку заметно не понравилось, что кто-то сомневается в его удачливости и предводительском умении. Быть может, в их петляющей по тайге компании уже назревал бунт местного значения, когда вдруг нежданно выпала удача, словно поставили в казино последний жетон на зеро и, вот те на, на зеро шарик и остановился. И сейчас они пребывают в полной уверенности, что теперь-то точно выберутся из этой задницы к обитаемым местам.
Стоп, стоп…
И тут Карташ понял, что можно сделать сейчас, какую карту ему можно разыграть, – когда, казалось бы, ничего кроме как молиться не остаётся. Ведь явно не из-за этих ублюдков был затеян бунт на зоне – нет среди них Пугача, нет обещанного Таксистом спецоружия… по всему выходило, что пока основные силы урок двинулась на штурм Пармы, эта рота решила отделиться и углубилась в леса. Да вот незадача – заблудилась…
Тем временем Болек склонился над Машей.
Девушка попыталась отползти, но куда там уползёшь – со связанными ногами и руками! Тогда она поджала ноги и резко выбросила их, метя уголовнику в промежность, однако Болек ждал подобного трюка и увернулся со смехом. Взгромоздился на неё, Маша извивалась змеёй, пытаясь его сбросить. Да где там…
– Тихо, соска, тихо, и тебе не будет грустно, – приговаривая так, Болек расстегнул на ней куртку. Хоть зэк и находился сейчас спиной к Карташу, старлей, казалось, видел похабную ухмылку, блуждающую по его худой роже.
Устав без пользы елозить по траве, Маша свою ненависть и злость вложила в ругательства, и слова «лидер», «петух», «козёл» были чуть ли не самыми невинными из тех, которыми она осыпала урку. Впрочем, тем она добилась эффекта прямо противоположного желаемому.
Похоже, она доставляла оседлавшему её уголовнику прямо-таки райское наслаждение покруче всяких «баунти».
– А хороша бикса! Ишь как чешет по-нашему! Я её всю ночь готов мочалить, с короткими антрактами на перекур. А буфера-то сочнявые…
Болек с треском рванул свитер на её груди и запустил лапу под шерсть. Маша рывком приподняла голову и попробовала укусить зэка за руку. Не достала.
– Прыткая биксочка! Эх… Лифчик мешает сеансу набраться… – И с этими словами Болек ловко вытащил из-за голенища сапога заточку.
– Не дёргайся, а то напорешься, – предупредил её Болек и одним взмахом бритвенно заточенной стали разрезал тонкое бельё. – У-у, ништяк! Ништяк! – сладострастно застонал он, возя рукой под свитером.
– Ты смотри, не очень-то увлекайся, Болек, твой номер не первый, – как бы в шутку предупредил Шуруп, но Карташ не сомневался, что этот паханчик очень серьёзно относится к своему первенству во всём.
«В живых, ясное дело, они не намерены оставлять никого. – Карташ размышлял отрешённо, словно речь шла не об их собственных жизнях, а о дурацком американском триллере по телеку у старухи Кузьминичны. – Вопрос лишь в том, можно ли оттянуть расправу на как можно более долгое время… Чем дольше по времени будет отсрочка, тем больше шансов выкрутиться…»
Странно, но страха он не чувствовал. Злость – да, первобытную, яростную злость, когда готов рвать соперника руками, выдавливать ему глаза, бить и бить, получая острое, пронизывающее наслаждение, ощущая, как выходит под твоими кулаками из врага жизнь… А страха почему-то нет.
Может потому, что чутьё угадывает – есть, есть у них шанс. Есть. Надо только правильно его разыграть.
Может быть… Может быть, Машу спасти от изнасилования и не удастся. Похоть, от которой слепнут и глохнут, похоть зэков, годами не знавших женщин, сдержать словами невозможно, а кроме слов ничего в его распоряжении пока нет, тут уж придётся, мать вашу так, смириться, успокоив себя, насколько это возможно, тем, что потом, потом им всё припомнишь, по полной программе – но зато можно попробовать спасти Маше жизнь… ну и себе тоже, если получится. Унижение, в конце концов, можно пережить – а вот смерть пережить пока ещё никому не удавалось.
То, что они сейчас не набросились на неё оголодавшим зверьём, за это надо сказать спасибо их паханчику, к женскому телу не рвущемуся.
Вероятно, не очень-то ему к этому телу и надо.
Он уже в возрасте, чуть ли не полжизни провёл за решётками и колючками, а это здоровья, увы, никак не прибавляет. Да ещё за время многолетних отсидок, наверное, вконец отвык от женщин – зато пристрастился к молоденьким пидерам. Подобное не редкость среди зэков, отмотавших большие срока. Возможно, он сейчас просто держит форс. Даже скорее всего, именно так и есть. Потом, повыдрючившись: «Я должен отыметь её первым, право первой ночи моё», – он, в виде величайшей милости, уступит свою очередь Болеку и остальным. А потом, сказавши: «Я четвёртым не бываю, я отымею своих баб на воле», – этот Шуруп – типа красиво, так он посчитает, – отойдёт в сторону…
Однако рассуждения – это одно, эмоции же диктуют своё. И смотреть, как этот ублюдок лапает Машу грязными руками, Карташ больше не мог. А руки Болека уже шарили ниже талии девушки, уже расстегнули «молнию» на её джинсах…
– Эй, Шуруп, скажи сявке, чтобы оставил девчонку.
– Ты, начальник, никак забыл, что откомандовал своё, – дёрнулся в его сторону Шуруп. – Здеся ты зэка, а я тебе начальник… А что погоняло моё не забыл, хвалю.
– А ты никак собрался подохнуть в тайге? И уморить вместе с собой своих этих бакланов? Только я один знаю дорогу отсюда.
– Да, вот ты, начальник, нам и расскажешь, как отсюда выйти, – как о чём-то само собой разумеющемся высказался рыжий хлопец с автоматом на коленях, на «бакланов» ничуть не обидевшись. – И покажешь.
– Прав Угрюмый, ох прав, – сказал Шуруп. – Когда твои ручонки, начальник, отнимутся, когда кровушка в жилках застоится, – а это бо-ольно! – ты крепко задумаешься за жизнь свою не праведную, мусорскую. А когда поджаривать начнём да на ремни резать, всё нам напоёшь, начальник, сам себя обгоняя.
– А если не буду? – негромко сказал Алексей. – Ну вот прикинь, что не буду! Если с этой девочкой что-то случится, ты из меня слова не вытянешь. И знаешь почему? Потому что мне будет приятно. Приятно от того, что хороню вас, сучар гнилых, своим молчанием. А долго вам меня мучить не придётся. Сердечко у меня слабое, боль я переношу плохо, так что загнусь быстро, не сомневайся.
Читать бесплатно другие книги:
