Анастасия Бушков Александр
– Оттуда, где все такие, – сказала Анастасия, гордо задирая подбородок.
– Положим, ты этой железкой владеешь хорошо, – сказал Бобрец. – Положим, кого-нибудь да поцарапаешь. А долго ли продержишься? К святому Перу мы тебя, конечно, не отправим, а вот ремешком как следует поучим, на коняжку долго не полезешь...
– Погранец, ты уж тоже не заводись, – сказал Капитан. – Давай-ка поговорим ладком. Девушки у нас молодые, горячие, привыкли за шпаги хвататься – не наигрались, лиха не хлебали... Ты это учитывай. Мужик ты, я вижу, серьезный и потому объясни мне: у вас честных проезжающих резать принято, или как?
– Режем мы, если уж приходится, лазутчиков да сволоту с Канала, – сказал Бобрец с достоинством. – А если ты честный проезжающий, вреда тебе не будет. Ты-то сам кто такой?
– Да как тебе сказать... В нынешнем положении – странник. Глядят нахмуренные хаты, и вот ни бедный, ни богатый к себе не пустят на ночлег... Бобрец вытаращил на него глаза:
– Откуда знаешь? – и сам продолжал торжественно, как читают молитву:
Не все ль равно – там человек иль тень от облака, куда-то проплывшая в туман густой, – ой, посошок мой суковатый, обвитый свежей берестой, родней ты мне и ближе брата...
Теперь Капитан таращился на него, а во всадниках что-то переменилось – они смешали строй, копья опустились, взгляды потеряли зоркую подозрительность. Ощущение предстоящего боя растаяло без следа. Анастасия невольно разжала пальцы, и ее меч скользнул в ножны, крестовина глухо стукнула о серебряную оковку.
– Так бы сразу и говорил, – сказал Бобрец. – И коли уж вы с той стороны едете – не слыхали, что за переполох был нынче ночью на Канале? Полыхало на совесть.
– Я старался, – скромно сказал Капитан.
– Ну? Ты? А что там?
– Да нахамили, как последняя сволочь, – сказал Капитан. – Нашу Настасью к себе принялись в гости тащить, не пригласив честью. Вот и пришлось... А вас они не трогают?
– Нас они, братец, давно не трогают, – объяснил Бобрец значительно. – Моего дедушку спросишь, он тебе расскажет, как они каналыциков отучали честных людей обижать...
Капитан перекинул ногу через седло, спрыгнул на землю и предложил воеводе:
– Пошли поговорим?
Бобрец, ничуть не удивившись, тоже спешился, они отошли от дороги и оживленно о чем-то заговорили – то один размахивал руками для вящей убедительности, то другой, но выглядело все это вполне мирно и длилось довольно долго. Раза два Бобрец оглянулся на Анастасию – с удивлением и уважительно. Потом разговор, должно быть, зашел об автомате – потому что Капитан выстрелил в землю. Конники встрепенулись, но Бобрец махнул им рукой и остался спокоен, хотя это далось ему не так уж легко.
Возвращались они с видом людей, довольных друг другом и успешно завершивших трудное дело. Бобрец махнул своим рукой:
– Сполох напрасный. Люди свои, – и весело глянул снизу вверх на Анастасию. – И все же не верю я, синеглазая, что ты искуснее меня на мечах.
– Потом попробуем, – сказала Анастасия мирно. – Если будет такая охота.
Они тронулись в путь. Бобрец ехал меж Капитаном и Анастасией и рассказывал, очевидно, продолжая начатый с Капитаном разговор:
– И понимаешь, бумаг вообще-то мало осталось, от самого начала, я говорю, от мрака кромешного, но известно доподлинно, что святой Хер по земле этой ходил. И учил, что безобразий против нас наворочано изрядно, а потому следует ни на кого особо не глядеть, дуриком чужих укладов не хватать, а жить себе своим умом и жить с земли, потому как баловство проходит, словно дым и облака, а земля вечна. А сочинения Многопечальников, апостолов ржаных, он сам же и записал по памяти в те начальные времена, и мы тех апостолов чтим, как людей душевных и пробирающих до сердца, – лицо его стало отрешенно важным, и он нараспев продекламировал:
- Прощайте, не помните лихом,
- дубы осыпаются тихо
- под низкою ржавой луной.
- Лишь вереск да терн узловатый,
- репейник да леший косматый
- буянит под рог ветровой.
И Капитан свободно, без запинки подхватил:
- Лопух не помянет и лошадь,
- дубового хвороста ношу
- оплачет золой камелек...
Краем уха Анастасия слышала, как Ольга за ее спиной что-то отвечает, смеется. Все было в порядке, и Анастасию уже как-то не удивляло, что рядом с ней в рыцарской броне едут мужчины, а не женщины. Мир был огромен и многолик, а ее прежняя жизнь – лишь бусинка в пестром ожерелье многоцветья укладов и обычаев, законов и установлений. Трудно было, понятно, отрешиться от сознания, будто единственное верное и правильное лишь то, что ты знала с детства; трудно было принять право других жить по тем законам, что заложили их предки. Но путешествие продолжалось, и старые предрассудки выпадали словно молочные зубы. Анастасия чувствовала себя старше, словно не дни проходили в седле, а годы.
Впереди вырастал город – прямые чистые улицы, высокие терема, деревянные и каменные, под яркими веселыми крышами, разноцветными, как ярмарочные леденцы, терема, сверкавшие радужным многоцветьем оконных стекол и витражей. Такие витражи Анастасия видела только в императорском дворце, а здесь они были чуть ли не в каждом доме.
– Китеж, – с гордостью обронил Бобрец.
Город был без стен – и это многое сказало Анастасии, знакомой не понаслышке с усобицами, стычками на границах княжеств, осадами горкомов, массивными стенами городов Счастливой Империи, окованными железом воротами. Только сильный, уверенный в своем могуществе город может заменить стены гордой славой своих рыцарей.
– Жить будете у меня, – сказал Бобрец. – Не стесните, чай. Между прочим, братишка младший у меня холостякует, так что если надумаешь, синеглазая, принять сватов...
Капитан ничего не сказал, только перехватил взгляд воеводы, и зубы блеснули из-под выгоревших усов. Анастасия со смешанным чувством смущения и гордости опустила глаза, а Бобрец смущенно почесал в затылке:
– Понял. Считай, пошутили.
Дом у него был большой, с просторным чистым подворьем, широкое крыльцо вело на поднятую на резных столбах крытую галерею. Такие же собаки, немного настороженно принявшие Горна, такие же куры, даже осанистый петух совершенно так же расхаживал, кося хозяйским спесивым глазом. Вот только вышедшая навстречу хозяйка, сероглазая и Русоволосая, Анастасию несказанно изумила (хотя Анастасия и постаралась этого не выказать).
Впервые в жизни Анастасия видела женщину без штанов – словосочетание заранее выглядевшее невозможным, как Твердый воздух. И тем не менее штанов на хозяйке не было.
На ней была белая рубашка до колен, перехваченная на талии вышитым поясом. И широкие рукава, и открывавший стройную шею ворот, и подол вышиты красным, синим, желтым шелком. Надо признать, это выглядело красиво, и женщина двигалась легко, свободно, грациозно, ничуть не стесняясь открытых до колен загорелых ног – отсюда ясно, что такова повседневная женская одежда и так здесь ходят все.
Анастасия почесала в затылке – мысленно. А вслух ничего не спросила, вспомнив, как не единожды попадала впросак.
Впрочем, хозяйка тоже смотрела на них удивленно – именно на них с Ольгой, а не на Капитана. Это лишний раз подтверждало, что здесь именно они с Ольгой выглядят странновато, и Анастасия по дурной привычке сердито прикусила губу.
– Баню, мать, баню! Сейчас мы гостей в баню-то и загоним! – весело гремел Бобрец, обняв жену за плечи и улыбаясь гостям открытой и самую чуточку хвастливой улыбкой довольного судьбой человека. Анастасия ощутила легкий укол зависти. Наверное, впервые что-то в прежней жизни показалось ей неправильной игрой.
– А что такое баня? – все-таки не удержалась она от вопроса, снимая меч.
Бобрец захохотал – не обидно, но так громко, что петух, враз растеряв спесь, припустил прочь:
– Не знаешь? Ну, синеглазая, ну, княжна, а еще с мечом! Алена, уяснила, что тебе сделать надлежит? А покажи-ка ты им, что такое баня, так, чтобы до старости не забыли!
Очень скоро Анастасия с Ольгой убедились, что баня –это и в самом деле вещь, которую после первого знакомства с ней забыть уже невозможно. И описать трудно. Жаркий пар, ведро ледяной воды, коварно опрокинутое на голову Аленой в самый неожиданный момент, испуганно-довольный визг, шипение кваса на раскаленных камнях, ощущение до скрипа отмытой кожи, беспощадное избиение веником, чудодейственным образом снимавшее усталость и дурное настроение. Одним словом, когда Анастасия вывалилась в предбанник и попыталась отдышаться, она ощущала себя новой, не прежней. Казалось, родилась заново. С этим не могли сравниться ни ванны Империи, ни купанье. Она приняла из рук Алены кувшин пахучего кваса и жадно пила, проливая на грудь. Передала кувшин Ольге и отфыркнулась:
– Легенда!
– У вас, значит, бани нет? – покачала головой Алена не без сочувствия. – Грустно... А не надеть ли вам, девушки, платья? Я сразу подумала и принесла, – она кивнула на скамью с одеждой.
– Так это и есть платье?! Хру меня подери! – вспомнила Анастасия от изумления старое богохульство.
И вспомнила картины прежней жизни, что показывал волшебник. Волшебник был жалкий, но картины – настоящие. Это платья и есть, такие же, как на Алене. Но как же, вот так взять и на люди в нем выйти?
– А обязательно? – спросила она едва ли не жалобно.
– Ну отчего же. – Алена улыбалась. – Просто в штанах у вас, девушки, вид немного странный. Оглядываться на улицах, может, и не будут, зато про себя насмеются вдосталь. Неизвестно, как повела бы себя Анастасия, оказавшись тут одна, без Ольги, но той предложение пришлось по вкусу, даже глаза разгорелись, и она моментально сделала умоляющее лицо:
– Анастасия, любопытства ради?
Если совсем честно, это же самое любопытство искушало Анастасию ничуть не слабее. Алена в платье выглядела... какое-то новое, непонятное Анастасии чувство – здесь и от зависти, и от желания соперничать, и от стремления покрасоваться, и... И понравиться кое-кому, решительно закончила она про себя. А Ольга уже надевала через голову белое платье с вышивкой, Алена помогала ей, стянула ворот шелковым крученым шнурком, завязала пояс, отступила на шаг, оглядела:
– Ну вот. Просто прелесть.
– А зеркало? – нетерпеливо спросила Ольга.
– А зеркало – в доме. Пойдешь?
– Пойду.
Анастасия колебалась. И было отчего. С одной стороны, До ужаса непривычно. С другой, до ужаса красиво, и все здесь так ходят. С одной стороны, никогда прежде с рыцарем такого не случалось. С другой – нигде не сказано и не записано, что ношение такой вот одежды противоречит рыцарскому кодексу и воспрещается. Все законы и заповеди об этом молчат. Подходя с позиций формального крючкотворца – нигде не записано черным по белому, что рыцарю прощается появляться на людях без штанов. Никто не предусмотрел такого случая. Согласно строгой логике отсюда вытекает: где нет запрета, нет и нарушения... Анастасия азартно махнула рукой:
– Ну-ка!
И оказалась в платье. Одернула подол, поправила пояс и с нарочитым безразличием поинтересовалась:
– Надеюсь, я посмешищем не выгляжу?
– Прекрасно ты выглядишь, – сказала Алена тоном старшей и умудренной (хотя была не старше Анастасии). – Кля нусь апостолами, лучшего и желать не стоит.
И все-таки пришлось собрать в кулак все самообладание и смелость, чтобы выйти за порог бани, как ни в чем не бывало пройти по двору в дом. Сначала Алена отвела их в комнату с большим зеркалом. Увидев себя во весь рост, Анастасия не могла бы описать свои чувства, являвшие причудливую мешанину, но утешилась все той же мыслью – где нет запрета... И все-таки – красиво. Что до Ольги, ее, похоже, такие сложности не волновали.
Анастасия отрешилась от своих последних колебаний, когда едва не покраснела под восхищенным взглядом Капитана, Он только и выдохнул:
– Настасья, нет слов...
Сам он вернулся из бани безмерно довольный, в белой вышитой рубахе Бобреца, в его же синих штанах в узкую алую полоску, остроносых сапогах младшего брата воеводы, Отросшая за время путешествия щетина помаленьку превращалась в пушистую бородку, и Капитан не собирался ее сбривать. Он крутился перед зеркалом даже дольше, чем Анастасия, а поймав ее смешливый взгляд, без тени смущения объяснил:
– Всегда хотелось, знаешь ли, этак вот по городу пройтись-пройтаться... Бобрец, у тебя мурмолки, случайно, не найдется? Чтобы с золотыми кистями... Набекрень ее на буйную голову – и гоголем...
– Найдем, Иваныч. – Бобрец водрузил на стол пузатый глиняный жбан, содержимое коего назвал медовухой. – А пока что – как заведено после баньки, и не нами заведено...
Стол, признаться, был богаче тех, за которыми Анастасия сиживала в Счастливой Империи. Медовуха сначала показалась ей некрепкой сладкой водичкой, но вскоре в голове зашумело, и она оценила коварство напитка, Платье ее уже ничуть не стесняло и не казалось неуместным. Она частенько ловила на себе взгляды Капитана, вспомнила жесткие тюки в фургоне, треск пожарища, потом ливень, все слова, что были тогда сказаны. Неожиданно для себя сказала Бобрецу:
– Хорошо живете, признаться. Бани, платья, стен вокруг города и в помине нет...
Бобрец переглянулся с женой, они улыбнулись друг другу, потом воевода сказал:
– Знаешь, Настасья, жизнь, вообще-то, не так чтобы уж полностью безоблачная... Хорошо б, понятно, если бы землю населяли одни праведники, но ведь нет этого пока. Бывает всякое, И люди бывают всякие. Однако ж стараемся...
– Вы мне вот что объясните, – сказала чуточку захмелевшая Анастасия громко и решительно. – Кто из нас, Империя или вы, ближе к Древним, а значит, счастливее? Вот какой вопрос меня гнетет... Бобрец развел руками:
– Тут уж я судить не могу. Древний рядом с тобой сидит. Капитан молчал. Сосредоточенно думал. Лицо у него напряглось, потеряло всякую беззаботность.
– Ох уж эта Таська, – сказал он наконец. – Иногда бьет в самое яблочко... По-моему, Тасенька, вопрос нужно совсем по-другому ставить. Как мне это ни больно говорить, но счастье, похоже, совсем не в том, чтобы походить на Древних... на нас, то есть. Одним словом, жить мне хотелось бы не в вашей Империи, а тут. А тебе?
– Там моя родина, – сказала Анастасия. – Там...
– Гости мои дорогие! – сказал Бобрец. – Я, признаться, К ученым разговорам не приучен. Простой порубежник, чего уж там. А вот придет братишка – он у меня, ученым и звездочетом будучи, к умным мыслям имеет прямое касательство. ним и стоит такой разговор заводить. А мы уж давайте – как после честной баньки, идет? Он подпер широкой ладонью щеку и запел:
- Не жалею, не зову, не плачу.
- Все пройдет, как с белых яблонь дым.
- Увяданьем золота охваченный,
- я не буду больше молодым...
Он пел чистым и звонким, печальным и сильным голосом, и все сидящие за столом замерли, а песня лилась, и река, спокойная, могучая река, подхватившая Анастасию, уносила ее куда-то к иным берегам, где догадки становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю оставшуюся жизнь, ни о чем не сожалея. Она пригорюнилась, подумав с щемящей тоской, что еще не сделала в жизни ничего такого оказывается, чем бы могла похвалиться, чем бы стоило гордиться. Украдкой покосилась по сторонам – Капитан сидел нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестели слеза.
– А ну! – Бобрец хлопнул по столу ладонями. Подпрыг. нули, зазвенев, кубки. – Огорчил я вас, гости дорогие? Пора и развеселить!
Он выбрался из-за стола и пошел в пляс по горнице, с прихлопом и притопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую голову, то разбрасывая руки, то подбочениваясь одной и закинув другую на русый затылок, – большой красивый человек в большом красивом тереме. Капитан не выдержал. Встал. У него получалось хуже, но он старался, как мог, и пол гудел под их сапогами, они разошлись всерьез. Анастасия тоже ощутила жгучее желание пройтись вот так в танце, красиво и гордо, как плыла вокруг мужчин Алена, придерживая концы неизвестно откуда взявшегося платка.
Однако осталась сидеть – знала, что у нее так не получится, а потому не хотела расстраивать их пляску жалким подражанием. Но тянуло... Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:
– Воевода, врагов пропляшешь!
– Одно ухо спит, другое службу несет! – Бобрец остановился, отдуваясь нарочито тяжело. – Поплясали... Ну, Иваныч, молодцом. Не умеешь, но стараешься. А вот это и есть мой ученый братишка, который скоро дыру в небе проглядит, все звезды сочтет и в книгу запишет, как которой прозвище.
Брат был хоть и младший, но ростом не ниже старшею и не уже в плечах, только лицо тоньше и глаза выдают человека, привыкшего читать много и долго, – в них отражение той глубины, что порождают, тысячекрат отразившись в глазах, мудрые рукописные строки. Анастасия знала такие глаза – у книжников в Империи. Правда, те были грустнее – быть может, оттого, что книг в Империи было мало, настолько, что это толкало многих, как шептались, к запретным и грешным поступкам – самим писать книги.
– Звездочет Елизар, – сказал Бобрец-младший. – Как вас зовут, знаю уже. Что глаза таращишь, Родя? Твои конники жен и друзей имеют, а жены – соседок. За пять улиц от вас еще рассказывают, что княжна Анастасия одолела дракона, а на соседней – уже прошел слух, что она всех канальщиков загнала в канал да так и велела там сидеть, пока не поумнеют... Что народ, прямо скажем, принимает с одобрением. Правда, верю я этому мало – с Каналом так просто не справишься, тут потрудиться предстоит... Так, княжна?
– Так, – сказала Анастасия, открыто глядя ему в глаза. – С ними повозиться придется...
Он глянул мимо Анастасии, на Ольгу, а та на него, и у них словно сразу возникло некое сцепление взглядов.
– Ну, к столу! – засуетился Бобрец-старший. Анастасии показалось, что к ученому брату, хоть и младшему, он относится с большим уважением. Видимо, были причины и основания.
– А не надоело ли за столом? – спросил Елизар спокойно и уверенно. – Провел бы гостей по городу... Как, гости?
– В самом деле, пойдемте! – Это Ольга, прежде чем кто-то успел ответить, шагнула вперед.
Вшестером они шли не спеша по широким улицам и улочкам поуже, фонари на столбах горели неярким, но чистым пламенем без копоти и дыма, и было довольно светло. То там, то здесь слышались песни – и грустные тоже, но сравнение все равно оказалось не в пользу настороженно-угрюмых вечерних улиц имперских городов, где обязательно бы разорвали тишину то визгливый скандал пьяных ремесленников, то сдержанно-приглушенная перебранка публики почище, то лязг мечей очередного поединка, свистящее дыхание и проклятья сквозь зубы. «Нечего и сравнивать, – подумала Анастасия. – Здесь гораздо покойнее себя чувствуешь».
Она искоса оглянулась через плечо – Ольга с Елизаром, приотстав, о чем-то тихо разговаривали, уже как старые добрые знакомые. Анастасия, в легком облачке неразвеявшегося хмеля, хотела громко бросить им что-то озорное, но ладонь Капитана сжала ее пальцы, она притихла, опустила голову, сразу вспомнила, что сложностей в жизни осталось немало. А главная сложность шагает рядом и держит за руку.
Открылась широкая площадь, залитая багровым светом полной Луны. Четыре каменных фигуры, высеченных довольно мастерски, стояли на ней – одна повыше остальных. Она изображала человека с нахмуренным лицом, выбросившего руку в жесте отрицания и решимости. Остальные стояли вольно, опустив руки, в позах спокойных и мирных, словно бы отдыхая от тяжких и трудных свершений, – но лица их, как Рассмотрела Анастасия, были скорее грустны. Венки из ржавых колосьев покрывали их головы – колосья не каменные, а живые, настоящие. И перед ними на каменной плите горел невысокий алый огонь.
– Тот, что выше – святой Хер, – сказал Елизар. –Имя в тумане времени затерялось и забылось, но слова и дела, заложившие основу, остались. Основа, надо сказать, была проста – себя не потерять. Понятно, все сложнее и длиннее, после него остались книги, но главное легко укладывается в слова – быть собой и жить памятью. – Он помолчал. – Скорее всего, память осталась не вся, может, мы в чем-то и напутали, но сохранившееся быть может только истиной. А это ржаные апостолы, мученики земли и памяти. Святой Сергей, святой Сергей Другой, святой Николай. И потому молимся за их честную жизнь и злую гибель от подлой вражеской руки. Супруги мы... В живых веках заколосится наше семя, и вспомнит нас младое племя на песнетворческих пирах...
Ладонь, сжимавшая пальцы Анастасии, разжалась. Анастасия подняла на Капитана глаза и спросила шепотом:
– А как с ними было на самом деле?
Он не ответил. Прошел к толстой квадратной плите, к алому пламени, наклонился и положил что-то подальше от огня. Анастасия подалась вперед и рассмотрела – кусок хлеба. Капитан вернулся, вновь встал рядом с ней и сказал тихо:
– При жизни бы им хлебушка...
Анастасии показалось, что на нее пахнуло сырым холодом, и она поежилась, зябко подняла плечи. Что-то за всем этим стояло. Какая-то трагедия – как водится, сложнее, страшнее и непонятнее отрывочных воспоминаний о ней. «Что за память сохранится о нас, если мы вдруг неожиданно исчезнем с лица земли?» – подумала Анастасия. И ответа не нашла.
Возвращались в молчании. Даже Ольга с Елизаром притихли. Что до Анастасии, ее не покидало ощущение, будто она приблизилась к какому-то рубежу, и предстоит решительно шагнуть вперед, оставляя на будущее сложное коловращение мысли, рассуждения и метания. Какое-то время она притворялась перед собой, будто не понимает, в чем заключается рубеж и шаг – в последний раз пыталась оттянуть неизбежное. А потом подошла и приоткрыла дверь своей комнаты на миг раньше, чем в нее собрались тихонько постучать.
Закинула руки Капитану на шею, закрыла глаза и прильнула к его губам.
Верстовой столб 14.
Под низкою ржавой луной
...багровела луна, как смертельная рана.
Н. Гумилев
Анастасия сидела у окна, равнодушно наблюдала за яркоперым спесивым петухом и злилась. Вернее, пыталась разозлиться. Если честно, не вполне получалось.
Жизнь текла спокойная (ночи, правда, были сплошным нежным сумасшествием). А наутро все куда-то исчезали. Ольга с Елизаром исчезали так неизменно, что по ним можно было проверять время. Потом Ольга при редких встречах с Анастасией смотрела невыносимо поглупевшими от счастья глазами, шалыми глазищами, а ученый звездочет с таким постоянством смущался, что вскоре Анастасии стало неинтересно его поддразнивать, и она бросила это занятие. Капитан исчезал сразу после завтрака для бесед с учеными людьми и ездившими в дальние путешествия купцами, а возвращаясь поздно вечером, долго извинялся и говорил, что больно уж серьезные дела решаются с глазу на глаз, и со временем он обязательно посвятит Анастасию во все подробности и секреты, но пока что рано. Она терпела и начинала сердиться. Ее-то никуда не приглашали. Получалось, что она оказалась в каком-то дурацком, смутно-подвешенном состоянии – никто вроде бы не рассматривал ее всерьез, не делился важными знаниями и тайнами. На исходе третьего дня она украдкой позлорадствовала – когда на подворье явился осанистый старик и, стараясь избежать лишней огласки, но не избежав случайного свидетеля в лице Анастасии (о чем оба собеседника не знали), тихонько и долго пенял молодому звездочету за полное забвение последним своих обязанностей.
Один Бобрец-старший скрашивал ей скуку. Анастасия вскоре поняла, что душа это простая и бесхитростная, человек, знающий хорошо свое дело и сознававший, что на большее не стоит и претендовать. И, что важнее, он не злился на тех, кто мог больше, умел больше, знал больше – отсюда Уважение к младшему брату. Вспомнив их первую встречу, Анастасия однажды переоделась в прежнюю одежду и предложила воеводе помериться на мечах. Бобрец охотно согласился. Победителя не оказалось – это они оба признали.
После чего воевода стал относиться к ней гораздо серьезнее. Рассказал, что в незапамятные времена были и женщины-богатыри, именовавшиеся поляницами.
А там и Бобрец уехал в очередной порубежный объезд. От скуки Анастасия взялась было помогать Алене по дому, но кончилось это неимоверным конфузом. Готовить Анастасия умела лишь на костерке, по-доходному, кое-как. Попытка приобщиться к загадочному ремеслу шитья вскоре же завершилась исколотыми пальцами. Алена, конечно, сохраняла полнейшее хладнокровие, но ее трехлетний сынишка по детской непосредственности повеселился вдосыт. Чтобы не пасть в его глазах окончательно, Анастасия показала ему свои доспехи и оружие, после чего стала в его глазах непререкаемым авторитетом.
Увы, с Аленой обстояло гораздо сложнее. Анастасия не без оснований подозревала, что жена воеводы относится к ней с недоумевающей жалостью – поскольку здесь рыцарство и женщины выглядели вещами несовместимыми, а память о поляницах была скорее легендой. И, усугубляя все это, Анастасия сначала мельком, потом все чаще стала задумываться о своих будущих детях – но это оказалась столь сложная и мучительная тема, что в голове воцарился полный сумбур.
Так что Капитан появился, когда она пребывала не в самом добром расположении духа. Она встала ему навстречу от окна, улыбнулась радостно, и радость эта была искренней, но он все же почувствовал холодок, глянул испытующе:
– Тасенька, случилось что-нибудь?
– Не женское это дело – слезы и скандалы, а то бы я... – сказала Анастасия, стараясь не заводиться. – Я так не могу, понимаешь? И нельзя со мной так. Если уж я и отступила от каких-то правил и канонов, не воображай, пожалуйста, что я стала подчиненным существом слабого пола. Никогда я им не стану. Вот так... Капитан сграбастал ее и шепнул на ухо:
– Таська, чем я тебя прогневил?
Не пробуя высвободиться, Анастасия сказала:
– Похоже ты, попав сюда, ужасно возрадовался, что нашел наконец место, где все устроено по твоему вкусу...
– Святая правда. Не без того. Не без того, Настенька. А ты бы на моем месте не радовалась хоть самую чуточку? – он отстранил ее и заглянул в глаза. – На моем-то месте? В глаза смотрите, княжна! И отвечайте честно, пока за ухо не укусили. Говорят, это больно. Где у нас ушко?
– Еще чего! – Анастасия гибко уклонилась, упираясь ему в грудь ладонями, вырвалась, но раздражение пропало – он умел, признаться, шутливо гасить вспыхивавшие порой искорки размолвки, прежде чем они разгорались ясным огнем.
– Ее голубые глаза явственно доказывали, что она сейчас или скажет дерзость, или будет плакать... – сказал Капитан. – Плакать ты не собираешься, не та закваска, – он присел на подлокотник тяжелого кресла. – Давай тогда говори дерзости. Только по уму и спокойно.
– Пока что наша жизнь – сплошное путешествие, – сказала Анастасия, присев на подоконник, лицом к этому странному и желанному человеку. – Но ведь когда-то путешествие кончится? И нужно будет что-то выбирать, как-то определяться?
– Таська, я не сомневался, что ты умница, – сказал Капитан без улыбки. – И частенько зришь в корень. Определяться надо. И я тебе сразу скажу, что место мое вот здесь. Что-то меня ваша Счастливая Империя отнюдь не прельщает, и вовсе не из-за поменявшихся местами мужчин и женщин... здесь... здесь, по крайней мере, многое забывши, что-то важное сохранили...
– А по-моему, здесь очень скучно.
– Ну да, со шпагами по переулочкам не бегают... – Он подошел, присел рядом на нагретый солнцем подоконник, и обнял Анастасию за плечи. – Но здесь вовсе не скучно. Это поначалу кажется, будто все здесь недвусмысленно благости но – пряничные терема, опрятные мужички на золотых полях с песнею хлеба сгребают, аки кубанские казаки... Я сам сначала купился – ну, думаю, пастораль незамутненная... Но вскоре же, Настенька, оказалось, что и здесь имеет место свое потаенное кипение страстей. – Он вздохнул. – Ты ведь тоже поехала из своей мушкетерской глубинки за знаниями, так что ты быстро все поймешь... Слушай внимательно и мотай на ус, какого тебе по артикулу не полагается. Здесь начинаются серьезные дела. Видишь ли, не может человек пятьсот лет смирнехонько ходить по кругу, бесконечно повторять дедов-прадедов, какими бы они ни были умными и Давними. Когда-нибудь обязательно надоест... И тогда начинаются раздумья над собой и над миром. Даже у вас, судя По твоим рассказам, задумавшихся над бытием и будущим хватает. А здесь – тем более, особенно если учесть, что здесь таким не грозит костер. Словом, здесь пока что спокойно, но грядут жаркие споры насчет основ и целей. Кто-то по кузням и горницам что-то новое изобретает, кому-то хочется дойти до края света и сплавать за море, а кому-то пуще всего дороже дедовская старина без громокипения мысли. Это крайние точки, а сколько меж ними оттенков и мнений – не сосчитать... Понимаешь?
– Понимаю, – сказала Анастасия. – Лучше расскажи, где ты пропадаешь.
– Там и пропадаю. Споры-разговоры до одури. Отсюда ведь ходит много торговых караванов... Так что есть книги и есть люди...
– А я? – спросила Анастасия, подняв к нему лицо. – Ты не забывай, пожалуйста, – я ведь не за одними приключениями поехала. За Знаниями.
– А знания, Тасенька, иногда до того тяжелая вещь – он смотрел ей в глаза угрюмо и печально, и Анастасия отчего-то почувствовала смутную тревогу.
– Я уже взрослая, – сказала она.
– Я вот тоже взрослый, – сказал Капитан. – И повидал побольше твоего. А все равно страшно до ужаса...
– Ты о чем?
– Ох... Пошли, ждут нас. – Он спрыгнул с подоконника, подхватил ее, прижал, шепнул на ухо: – Таська; Таська... Ну что за беспокойная штука жизнь – едва уверишься, что все хорошо, как новая пакость в затылок дышит...
В его голосе звучала такая тоска, непонятная и надрывная, что Анастасия невольно отстранилась, захваченная его тревогой:
– Что случилось? Что-то ведь случилось...
– Пошли. Смеркается уже, нас ждут.
...Анастасия давно уже приметила эту башню, стоявшую особняком на окраине Китежа, поодаль от крайних домов. Высокая, этажей в десять, со странной крышей – полукруглый купол из множества стекол в медной обрешетке. Оказалось, что это и есть башня звездочетов.
Внутри было чисто и тихо. Поднимаясь по широкой лестнице, Анастасия мельком успевала разглядеть в дверных проемах на этажах ряды полок с толстыми книгами, какие-то громоздкие загадочные устройства, столы, заставленные диковинной стеклянной посудой, чучела знакомых и незнакомых зверей и птиц.
– Алхимики тут работают? – спросила она понимающе.
– Бери выше, – сказал Капитан. – Это, конечно, не академия де сиянс, но единственное серьезное научное заведение на ба-а-льшом пространстве... Нет, нам выше, на последний.
Они поднялись под самый купол. У Анастасии разбежались глаза – на кованых треножниках в человеческий рост стояли несколько огромных труб, напоминавших бинокль Капитана, уставленных вверх, в свободные от стекол квадраты медного каркаса-купола. На столах лежали странные приспособления, загадочные цветные рисунки – раскрашенные в несколько цветов круги и полумесяцы, черные диски с лохматой золотой бахромой, россыпь золотых точек на черном – в иных Анастасия узнала знакомые созвездия; были и очень точные изображения хвостатых звезд, иногда появлявшихся в небе и наводивших ужас на людей.
– Я посмотрю, можно? – Не вытерпев, Анастасия рванулась к ближайшей трубе, соблазнительно поблескивающей фиолетовой линзой.
– Потом, – деликатно, но твердо отстранил ее Капитан. – Сейчас соберутся люди для серьезного разговора, тебе тоже придется участвовать, как человеку серьезному, так что держись соответственно, потом насмотришься...
Люди входили один за другим, приветствовали их поклонами и степенно рассаживались у стен меж труб и столов – старые и молодые, иные с обветренными лицами многостранствовавших, то ли купцы, то ли рыцари. Их набралось около тридцати. Молчание казалось Анастасии тягостным, напряженным. Она невольно выпрямилась в кресле с высокой спинкой, положила руки на колени.
– Приступим, – сказал старик, приходивший тогда к Елизару. – Друзья, перед нами – княжна Анастасия. Не могу сказать, что она искушена в науках, но тянется к знаниям, а это само за себя говорит. Потому мы решили пригласить и ее. Должен предупредить, княжна: знания – вещь тяжелая.
– Я взрослый человек, – сказала Анастасия. – И жизнь немножко повидала, смею вас уверить. В моей стране женщины занимают несколько иное положение...
– Права на знания у женщин никто не отнимает и здесь, – мягко сказал старик. – Перейдем к делу. У ваших звездочетов есть что-нибудь подобное? – он показал на зрительные трубы.
– Нет, – сказала Анастасия, вдруг ощутив прилив жгучего стыда за тот мир, что остался далеко позади и временами казался уже чуточку не настоящим, то ли сказочным, то ли приснившимся. – Честно говоря, звездочеты наши имеют дело в основном со смутными легендами...
– А нет ли среди этих легенд рассказов о цвете и величине Луны?
Анастасия старательно подумала и ответила:
– Вроде бы в незапамятные времена Луна была другого цвета и гораздо меньше размерами... Это все, что я знаю. Вряд ли у нас есть кто-то, кто знает больше.
– Все сходится, – сказал кто-то.
– Все сходится, – сказал старик. – Елизар, будь добр... Елизар встал, развернул шелестящий свиток и укрепил его на подставке так, чтобы видно было всем. На белом листе – восемь или девять концентрических кругов. Старик медленно вышел вперед, остановился рядом с подставкой держа в худой сильной руке резную указку.
– Самые первые наши небесные хроники описывают Луну такой вот величины, белого или желтоватого цвета, – он указал на внутренний, самый маленький круг. – Примерно такой она была до того, что в Счастливой Империи называют Мраком, а у нас Хаосом. Поскольку к нам чудесным образом угодил человек, живший до Хаоса, это можно утверждать совершенно точно. Однако с течением столетий Луна увеличивается в размерах и постепенно меняет цвет, – он прикоснулся указкой к нескольким кружкам. – И принимает наконец облик, знакомый мне и вам – правда, со времен моего детства Луна еще более увеличилась в размерах. Как явствует из бесед с нашим гостем, это может означать только одно – Луна все ближе приближается к земле. Нынешняя наша наука не могла предсказать последствия этого. Теперь же... Говори.
Капитан выступил вперед, и Анастасия увидела, как он бледен. Он с трудом проглотил слюну, то поднимал голову, то упирался взглядом в пол.
– Я не специалист, – сказал он наконец. – Помню только то, что читал в детстве. Есть какой-то предел отдаленности Луны от Земли. Да, у него даже есть научное название. Но я не помню. Не все помню. За этим пределом, независимо от того, упадет Луна на Землю или нет, Землю ожидает катастрофа. Везде начнутся землетрясения, море бросится на сушу. приливные волны достигнут невообразимой высоты, пылища поднимется до небес. А если Луна упадет, будет совсем плохо. Города... Земля... Не знаю. Наверное, конец почти всему. Это страшно и надолго. Когда это произойдет, я не знаю. Быть может, можно как-то рассчитать, но я не умею... Завтра? Через сто лет? Не знаю. Но это неизбежно.
Анастасия подавила выкрик (так, кажется, было и с другими). Перед ее глазами пронеслись страшные, неоформившиеся и оттого еще более пугающие картины неких исполинских несчастий – земля вздымается к небу тяжелыми тучами перемешанного с обломками домов и деревьев чернозема и песка, стены рушатся, кладбища разверзаются, гробы взмывают ввысь вслед за водой рек, всплывающей в облака жутким, идущим наоборот, от земли к небу, дождем, и высоченная мутная волна смешивает все в неописуемую грязь... Она ахнула, ища взглядом помощи и поддержки.
Но все лица были как две капли воды похожи на ее собственное. Она знала это так хорошо, словно смотрелась в зеркало. Жуткое зеркало, беспощадное – как все зеркала, не умеющие лгать.
До сих пор все известные ей опасности приносила земля (Хвостатых Звезд боялись как-то по привычке, идущей неизвестно от каких времен. Никто не знал в точности, чем они страшны, и это обесценивало, обезличивало страх). Теперь опасностью стало само небо, и укрыться от него негде.
– Но ведь может пройти сто лет, ты сам сказал... – жалобно сказала она, не в силах взглянуть на Капитана.
– Все равно над детьми и внуками нависнет неизбежная гибель, – сказал кто-то. – Анастасия не разглядела его лица – перед глазами все плыло. Она с ненавистью подняла взгляд к Луне – та сияла над куполом, огромная, багровая, вдруг ставшая напоминанием о неотвратимой гибели мира.
Кто-то громко и невнятно задал вопрос, кто-то вскочил, несколько человек заговорили разом, и ничего нельзя было толком разобрать в этом гомоне. «Вот так начинается паника, невероятным усилием воли превозмогая животный страх, – подумала Анастасия, – паника нарастает, разгорается, и приходит миг, когда ничего уже не поправить и ничем больше нельзя управлять».
– Хватит!
Ей показалось, что это крикнул Капитан. Нет. Старик. Он вновь стоял у рисунка. Сорвал его с подставки – бумага сама свернулась в свиток – и швырнул в угол.
– Хватит, – повторил он чеканно, резко. – Смерть приходит тогда, когда нет сил бороться за жизнь. Пока для победы не сделано что возможно и невозможно, поражением она не обернется. Нужно искать. Нужно отправить наших людей туда, где они пока что не бывали. Во все края до пределов мира. Быть может, найдутся те, кто знает больше и способен на большее. Легенды о таких людях кружат давно, но никто не удосужился проверить, что за ними кроется. Будем искать. Кто смеет говорить, что все потеряно, не шевельнув и пальцем для победы? Кто посмеет? Молчите? И правильно. Ответить нечего. Нужно искать выход.
Наверное, его очень уважали – воцарилось гробовое молчание. Анастасия видела, что тревога и страх, уйдя глубже, не исчезнув совсем, тем не менее растворяются и слабеют, не достигнув того рубежа, за которым все сминает паника. Даже Капитан выглядел так, словно сбросил с плеч тяжелую ношу. Ей самой стало чуточку легче. Старик не дал передышки – он, догадалась Анастасия, стремился раз и навсегда взять инициативу, указать цель и уже не сворачивать с избранного пути. «Железный человек», – подумала она с уважением и прямо-таки детской радостью от того, что кто-то принял решение и взял на себя ответственность командира.
– Кто желает что-нибудь предложить? – говорил тем временем старик. – Прежде всего пусть говорят те, кто ездил к Янтарному Берегу, на север, на закат. Стан?
Что-то переменилось, обстановка стала насквозь деловой.
– Ходят упорные слухи, что где-то живет очень могущественный народ, – сказал тот, кого назвали Станом, человек средних лет с обветренным лицом путешественника. – Чем ближе к Янтарному Берегу, тем сильнее слухи. Сейчас приходится сожалеть, что мы мало заботились о собирании слухов и отделении правды от вымысла. Говорят, что те, неизвестные, умеют летать по воздуху. Говорят о каком-то холодном необжигающем огне, странных звуках в запретных местах. Балты, в основном, говорят, а балты, сами знаете, народ трудный в общении. Кто-то вроде бы подмечал у них странные вещички, которые им самим ни за что не сделать.
– Вот это уже интереснее, – сказал Капитан. – Лично у меня большой интерес вызывают те штуки, что у вас зовутся Бродячей Десяткой или Плывущими Звездами. Я за ними долго наблюдал. И пришел к выводу, что никакие это не звезды. Вокруг Земли кружат некие изделия рук человеческих. В наше время туда умели забрасывать разные штуки, в том числе с людьми внутри. Но для моего времени они слишком огромны. Что-то тут не вяжется, никак не могу свести концы с концами...
– Ты можешь говорить понятнее? – почти крикнула Анастасия.
– Не могу пока. Очень долго объяснять, что я имею ввиду. И ничего это сейчас не прояснит. Мне бы простенькое радио, послушать эфир, ведь хотел же, когда вылетали, транзистор прихватить...
– Довольно, – сказал старик (к великому облегчению Анастасии). – Боюсь здесь уже начинаются вещи, о которых ты нам должен будешь рассказывать до утра. А это ничего не изменит и ничему не поможет. Лучше собирайся в дорогу. Ты ведь не откажешься поехать на разведку? А ты, княжна Анастасия?
– Хоть сейчас, – сказала Анастасия.
– Рано. Предстоит еще покопаться в книгах, поискать упоминания, разобраться с легендами... Осторожно поговорить с людьми, со всеми, кто ездил с торговыми караванами. И побыстрее готовить обоз на ярмарку. Придется еще выдумать убедительную причину, почему он отправляется раньше обычного. Подберите самых надежных и смышленых. И чтобы ни одна живая душа... – Он окинул всех таким взглядом, что у Анастасии похолодело в животе. – Пока что мы, не видя и не зная выхода, не имеем права взваливать на людей такую новость. Или кто-то думает по-другому?
Но все молчали.
– Тогда совет окончен. Давайте распределим, кто чем займется.
Пока он называл незнакомые Анастасии имена и раздавал поручения, она сидела, не шевелясь. По правде говоря, ей больше всего хотелось проснуться. Вот и поехала за Знаниями. Вот и обрела. Вот и повзрослела в одночасье. Как же ей, оказывается, легко жилось до сих пор, какие кукольные были горести и беды, какие смешные опасности...
И все же ей не верилось, не могла проникнуться. Умом понимала, и сердце заходилось в тревоге, смертной тоске, но в сознание все равно не вмещалось, что существует такая вещь, как гибель всего мира, оказавшегося не плоским, а Шарообразным и таким огромным, что и поверить нельзя. И Луна, оказывается, огромная и круглая, и Земля с Луной несутся в черной пустоте, где нечем дышать. Необозримые расстояния, исполинские круглые дыбы, гигантские огненные шары, чудовищные дали, нет твердой опоры, единственной точки, на которой держится мир, земля уходит из-под ног, падение в бездну...
Голова закружилась от всей этой необозримой сложности, неохватных миражей, и Анастасия вцепилась в резные подлокотники, чтобы не соскользнуть в черную пропасть с крутящейся земли.
– Настенька! Плохо?
Она медленно открыла глаза, слабо улыбнулась, глядя на него снизу вверх с детской надеждой.
– Фу ты, черт! – Капитан облегченно вздохнул, коснулся ее щеки. – А то сидит бледная, как стенка...
– Ты тоже, – сказала она тихо.
– Что?
– Тоже бледный.
Капитан сел на подлокотник кресла, прижал ее голову к груди.
– Ну конечно, – сказал он глухо. – Побелеешь тут. Я никогда не мог представить, как это Атланту удавалось держать небо... Ну вот, все разошлись. Будешь смотреть на Луну?
– Пошла она... – сказала Анастасия сердито. Самое странное, что она почти сразу успокоилась. Говорят, так бывает с очень большим горем – за некой чертой оно вдруг разрастается настолько, что уходит из тебя, заполняя весь мир, а ты впадаешь в понурое безразличие. Когда они вернулись домой, Анастасия искала забвения и покоя в шалой, исступленной нежности. Он тоже. И обоим это удалось. Но потом Анастасии приснился кошмар – Луна, багровая и чисто-прозрачная, словно отлитая из лучшего стекла и вымытая с мылом, величаво и беззвучно плыла над самыми крышами, над яркими флюгерами, угрюмыми зубцами башен, коньками теремов – и крыши отрывались, взмывали в небо, но не рассыпались, а вереницей, углом плыли вслед Луне. Как журавлиный клин в чужие рубежи – то ли это сама Анастасия произнесла во сне, то ли это звучало вокруг нее.
– Как журавлиный клин, – повторила она во сне, попробовала на вкус эти странные, непонятные слова, глянула вслед веренице крыш, ставшей уже бесконечной, почувствовала, что ей невыносимо страшно и пора просыпаться, иначе не выдержит сердце.
И проснулась. Медленно осознала, что это был сон, а за окном ночь готова уступить место рассвету. Слова еще реяли в памяти, и, чтобы они не забылись, не растаяли с пробуждением, Анастасия почти беззвучно пошевелила губами:
– Как журавлиный клин в чужие рубежи...
Рядом, не поднимая головы от подушки, не открывая глаз, метался Капитан, и с его губ срывались тихие бессвязные выкрики – он кого-то остерегал, кому-то приказывал, звал каких-то шмелей, то и дело вспоминал цветок – черный тюльпан. Анастасия в жизни не видела черных тюльпанов – только синие и красные в оранжерее Императора.
– Ну тихо, тихо, – шепотом сказала она, отвела с лица рассыпавшиеся волосы, наклонилась над ним и осторожно поцеловала в лоб, едва прикоснувшись губами, чтобы не разбудить. – Все тихо, все спят, и Капитан спит...
Он тяжело задышал, потом тело расслабилось, дыхание понемногу стало ровным, он повернулся к стене и засопел уютно и спокойно. Анастасия, не глядя, протянула руку, нашла зашуршавшее платье и выскользнула из-под одеяла. Подошла к окну. Стояла та неуловимая утренняя пора, когда темнота уже не ночь, а рассвет еще не день, розовая полоска на восходе не шире острия меча, едва угадывается, не глазами даже, а как-то иначе.
– Княжна Анастасия, – шепотом сказала она своему отражению, едва различимому в темном стекле.
Отражение дисциплинированно молчало, как ему и полагалось. Замки, узкие улочки и звон мечей показались такими далекими, словно их и не было никогда. И Луна, к счастью, уже опустилась за горизонт. Анастасия ее теперь ненавидела.
– Взрослеем? – сказала она отражению. – А дела-то крутые... Отражение молчало, приглядываясь к ней.
Верстовой столб 15.
Атланты держат небо
Так страшно исказить в поспешности горячей
обманчивую суть земного естества.
Но даже если вдруг я окажусь незрячей,
я все ж посмею БЫТЬ —
поскольку я жива.
Е. Жабик
Анастасия чуточку раздраженно постукивала в пол каблуком и слушала звон шпоры. Ольга задерживалась. Капитан уже нетерпеливо насвистывал во дворе что-то бодрое, Держа под узцы заседланных коней, а Ольги все не было.
Появилась наконец. Но не в прежней одежде, как Анастасия сейчас – в белом платье, бледная. И упорно не смотрела Анастасии в глаза – взгляд метался, как конь без седока на поле битвы.
– И как это понимать? – спросила Анастасия даже не удивленно – вяло. Что-то такое она начинала подозревать, но до конца не верила. – Остаешься здесь, что ли?