Обмани меня дважды Дьюран Мередит

– Понятия не имею! Его одержимость в преследовании меня никогда не имела смысла. Если бы я знала, в чем дело, то, честное слово, обязательно сказала бы вам.

– Тогда скажите мне вот что. – Аластер откинулся на спинку сиденья и положил на нее руку, чтобы было удобнее. – Кто он вам?

Оливия прикусила губу. Они подбирались к самой сердцевине тайны, о которой она никому не рассказывала.

– Вы должны понять: в последний раз, когда этот человек поймал меня, он… пытался задушить меня.

Лицо Марвика потемнело.

– Но вы убежали, – заметил он.

– Да, мне повезло. Я здесь никого не знала, так как только что приехала в Лондон.

Она четыре дня ждала, что Бертрам приедет в Кент на похороны ее матери. В конце концов, когда ждать дольше стало невозможно, пришлось проводить церемонию без него. Во время долгой болезни матери Оливия составляла планы на будущее – нашла школу машинописи, написала туда письмо с просьбой принять ее. Она не хотела быть такой же, как мать. Ее жизнь не будет зависеть от его прихотей. Когда похороны закончились, она ушла из церкви прямо на железнодорожную станцию.

Когда Оливия приехала в Лондон, Мур ждал ее на платформе. «Его светлость пожелал, чтобы я убедился, что вы благополучно устроились», – заявил он. А потом, по дороге в отель, который оказался вовсе не отелем…

– Он выбросил меня из кареты и оставил умирать, – проговорила Оливия. – Это было семь лет назад. Тогда все началось.

Марвик изучающе смотрел на нее, но его живой взгляд оставался непроницаемым.

– И вы действительно не знаете, почему он вас преследует? – спросил он.

– Нет.

– Я же сказал, чтобы вы не лгали.

Оливия отшатнулась к окну.

– Я не…

– Он – ваш отец, – промолвил Аластер. – Маленькая деталь, о которой вы умолчали.

У нее перехватило дыхание. Так он знает?!

– Сходство между вами очевидно, – заметил он. – Стоит только присмотреться.

Помоги ей, господи! Прижавшись лбом к стеклу, Оливия закрыла глаза.

– Я бы предпочла быть похожей на дьявола, – сказала она. – Хотя, возможно, Бертрам и сатана – одно и то же существо.

– Скажите мне ваше настоящее имя.

– Холлидей, – прошептала она. – Это фамилия моей матери.

– Которая была родом из Восточного Кента, – добавил он.

Оливию удивило, что герцог это помнит. Она кивнула.

– Оливия Холлидей, чья мать родом из Восточного Кента. – Голос герцога звучал так, будто он ей не верит.

– Да!

– Вы уверены? – сурово спросил он. – Или есть еще другие имена, которые вы сочтете нужным назвать мне?

Оливия попыталась говорить таким же резким тоном – таким, который сможет разрезать застрявший в ее горле комок.

– А мне и в голову не приходило, что вы из тех, кому нравится пинать побитую собаку. Как просто!

Несколько мгновений он молчал, а потом сказал:

– Посмотрите на меня!

Глубоко вздохнув, Оливия открыла глаза. Из одного глаза выкатилась слеза. Наклонившись, Аластер, лицо которого по-прежнему носило мрачное выражение, вытер ее большим пальцем.

– Вы будете со мной честной, – приказал он. Его тон был абсолютно равнодушным. – Вы не собака. Но с вами обошлись жестоко.

Его слова даже можно было с натяжкой назвать добрыми. Чего не скажешь о его прикосновении. Он снова погладил ее щеку – грубо, с нажимом, словно ее слеза каким-то образом оскорбляла его.

– У нас с вами общий враг, – произнес Марвик. – В этом вы были правы. И я намерен погубить его. – Он помолчал, а его палец глубоко впился в ее щеку над припухшим синяком. – Но, пожалуйста, имейте в виду: я еще не решил, что делать с вами.

Аластер смотрел на свою руку, прикасающуюся к лицу Оливии. Невероятно, что у нее такая мягкая кожа, хотя характер под этой кожей стальной. Это несоответствие сердило герцога. Это казалось ему доказательством того, что лживость – это ее сущность, полученная в наследство от отца, в точности как и некоторые черты ее внешности.

Почему она сейчас плачет? Это сбивало его с толку, приводило в ярость, ведь она плачет в его карете, хотя не плакала даже в тюрьме. Как будто это он мерзавец.

Он отпустит ее. Карета поехала медленнее, когда они свернули на Брук-стрит. У Марвика тут была квартира. Когда-то ее занимал его брат, но сейчас она пустовала. Квартира отлично подходит для его цели.

Оливия тихо сидела рядом с ним. Если она плакала, то делала это беззвучно. Он не будет смотреть на нее. У нее опухшая щека, вот и все. Синяк пройдет.

– Итак, теперь вы меня ненавидите, – тихо произнесла Оливия. – Как это удобно. Словно все, что я для вас сделала, больше не в счет, потому что я вас обманула.

Марвик стиснул зубы. У него была причина для ненависти. В своей прошлой жизни он бы нипочем не простил Оливии ее преступления – этого не позволила бы его гордость.

Но сейчас его жгла вовсе не гордость, а безрассудство Оливии. Ее глупость поражала его. Кто она? Одинокая женщина. Без семьи, которая могла бы прийти ей на помощь. Она абсолютно одинока! Несмотря на это, несмотря на огромный риск и отсутствие спасательного круга, она взялась за дело. А что, если бы Аластер был другим человеком? Любым другим человеком? Мужчиной, чья честь не была бы расколота его покойной женой на мелкие части с такой яростью, что он больше не тревожился о том, чтобы ее беречь? Будь он другим, она осталась бы в Ньюгейте. Она замахивалась очень на многое, но при этом у нее почти не было способов защиты. Вот это жгло его.

– Справедливо это или нет, – безучастно промолвил он, – но ваша судьба теперь в моих руках. Потому что, как вы сегодня убедились, вы бессильны. А я – нет. – По сравнению с ней, его власть была беспредельной. Разве она этого не видела? Тогда как же она осмелилась пойти против него?

– Должно быть, это приятно, – с горечью произнесла Оливия.

Экипаж остановился.

– Пойдемте. – Распахнув дверцу, герцог вышел наружу. Оливия могла и сама спуститься на тротуар.

Но когда ее нога ступила на лесенку, Марвик выругался, взял Оливию под локти и аккуратно поставил на землю.

Она не стала его благодарить, и это был правильный поступок. Тепло ее рук жгло ему ладони. Ей не следует быть такой мягкой. Она должна быть твердой как железо. Аластер вспомнил, какой увидел ее в саду, вспомнил ее лицо, когда она приближалась к нему…

Он выпустил ее.

– Следуйте за мной, – бросил герцог. Он не хотел смотреть на нее.

Через неприметную дверь Марвик провел Оливию в кирпичное здание, расположенное в какой-то паре сотен ярдов от отеля «Кларидж». Разве не здесь умерла его жена? Оливия смутно припоминала, что об этом говорила Элизабет, а та, в свою очередь, услышала это от лорда Майкла.

Наверху узкой, скрипучей лестницы Оливия отступила в сторону, чтобы герцог смог отпереть дверь. Они оказались в простой холостяцкой квартире из двух комнат с небольшим количеством мебели. В передней комнате, большей по размеру, стояла узкая кровать, стул и письменный стол. Туалетный столик был покрыт тонким слоем пыли. Здесь давно никто не жил.

Разумеется, у Марвика могли быть ключи от любого количества комнат в Лондоне. Он владел большой частью города – Оливия видела записи о доходах от ренты в его хозяйственных книгах.

– Садитесь! – сказал он.

Поскольку он стоял возле единственного стула, она села на кровать. Ее голова пульсировала. Слезы не помогли. Почему она плакала? Оливии хотелось ударить саму себя. Она не слабая!

Сапоги герцога гулко застучали по половицам, когда он подошел к окну и запер ставни. В комнате тут же стало темнее.

– Смотрите-ка, – устало проговорила Оливия. – Вы возвращаетесь к былому.

– Вам пошло бы на пользу поменьше шутить. – Его сапоги опять застучали, когда он направился к ней, чтобы сесть на стул. – И все же скажите мне, будь вы на моем месте, как бы вы отнеслись к такому предательству?

Возможно, он хочет убить ее.

Нет. Она не верит этому. Но при мысли об этом Оливии пришла в голову чудовищная мысль, от которой она похолодела: быть может, он возвращается в прежнее состояние. Когда-то давно его предали, и это свело его с ума – временно. Теперь, с его точки зрения, история повторяется. Так почему же Оливия надеется на его прощение?

В конце концов он ее не спас. Он просто зарезервировал ее наказание за собой.

Желчь жгла горло Оливии. Она зажала рот рукой, внезапно подумав, что ее вот-вот вырвет.

– У ваших ног стоит ночной горшок, – сказал герцог. – Вы можете им воспользоваться.

Она быстро наклонилась. Рвота была такой сильной, что Оливия вмиг ослабела, ее кожа стала липкой. Раковина находилась в ближайшем углу. Прополоскав рот, Оливия тяжело дыша, снова села на кровать.

Аластер подошел к ней, его лицо слегка прояснилось. Когда он протянул руку к Оливии, она отдернула голову, но отказа он терпеть не собирался. Схватив Оливию за подбородок, герцог повернул к себе ее лицо. Они смотрели друг другу в глаза.

– Вы случайно не ударялись головой? – Судя по его голосу, все это ему сильно надоело. – Ваши зрачки даже мне кажутся слишком расширенными.

Оливия была рада его враждебности. Так проще. Если прошлое не важно – если он намерен забыть его, то и она тоже может забыть. Ни к чему испытывать чувство вины за то, что она сделала.

– Со мной все хорошо, – сказала она. – Отпустите меня.

Его рука упала. Герцог встал, глядя на нее.

– Я намерен предоставить вам очень простой выбор.

– Как хорошо сознавать, что у меня появится выбор.

– О, у вас уже был выбор, и не один. Вы могли остаться в Ньюгейте, например. Те документы были фальшивыми. Вас отдали бы под суд за их изготовление.

Она заморгала.

– Что?! – воскликнула Оливия. – Фальшивыми? Это вы подделали их?

На лице герцога промелькнула тонкая улыбка, когда он снова садился на стул.

– Бертрам подделал, будучи в сговоре с моей покойной женой, – ответил Марвик. – И если бы я когда-то воспользовался ими, то превратился бы во всеобщее посмешище.

Оливия несколько мгновений обдумывала его слова.

– Выходит, я и от этого вас спасла, – наконец сказала она.

Наклонившись вперед, Марвик оперся о локти.

– А вам не кажется, что вы описываете себя чересчур розовыми красками?

– А вы используете чрезмерно черную, – парировала Оливия.

Он прищурился.

– Это не важно. Вас обвинят за их изготовление. Вас будут судить за мошенничество, изготовление фальшивок и вымогательство. И я сомневаюсь, что суды будут относиться к вам так же снисходительно, как отнеслись бы ко мне. И это ваш единственный шанс.

Он пытался ее запугать, и это ему очень хорошо удавалось. Оливия отчаянно пыталась напомнить себе, что запугивания герцога всегда опережали его действия.

– А другой выбор? – спросила она.

– Повиновение. – Это слово просвистело в воздухе, как кнут. – Вы представляете для Бертрама интерес. И это делает вас ценной для меня.

Оливия выдохнула.

– Вы понимаете, что вообще не оставляете мне выбора?

Скрестив перед собой ноги, он побарабанил пальцами по бедрам.

– Где же ваша хваленая хватка, мисс Холлидей? Это и есть выбор. Просто один из вариантов вам не очень-то нравится.

Он ее наказывает. С одной стороны, она этого заслуживает, но с другой – он всегда был великодушен. Он мог бы оставить ее гнить в Ньюгейте.

Но это только его точка зрения. А она уже устала думать о его будущем.

– Что вы понимаете под повиновением? – спросила она. – Чего вы от меня потребуете?

Он насмешливо улыбнулся.

– Того, что потребуют обстоятельства.

Оливия задумалась.

– Вы имеете в виду обстоятельства вашей мести Бертраму?

Он обдумал ее слова. А потом очень внимательно и оскорбительно обвел взором ее тело от головы до кончиков пальцев ног.

– Каким безумцем сделало бы меня это, – промолвил он. – Требовать такого от вас! Подумать только, кому-нибудь могло бы прийти в голову, что меня привлекают вероломные женщины. – Он слегка улыбнулся. – Хотя это возможно.

Оливия заскрежетала зубами. С одной стороны, все будет ясно.

– Я совсем не такая, как ваша жена. Я не обманывала вас ради собственного удовольствия. К вам это не имело никакого отношения, неужели вы не понимаете? Или вы так глупы и тщеславны…

– Итак, вы продолжаете протестовать. Очень хорошо. – Сунув руку в карман, он вытащил карманные часы и положил их перед собой. – У вас есть пять минут, чтобы рассказать мне вашу историю. Если я буду удовлетворен рассказом, мы обсудим подробности моего предложения. Если же нет… – Марвик тихо прищелкнул языком, выражая сожаление. – Властям неизвестно и половины того, что вы натворили. Вдобавок к изготовлению фальшивок и вымогательству, существует еще дело о вашей краже у меня.

Оливия не сводила с него глаз. Ему не удалось запугать ее, когда она была его служанкой. Так почему позволять ему это сейчас? Гордость требовала от нее иного.

– Не только это, ваша светлость, – промолвила Оливия. – Вы еще забыли мою кражу у жены вашего брата. Я была ее секретарем – вам это известно? Все эти письма… Я украла их у нее. Кстати, ради хороших отношений, дайте ей шанс тоже предъявить мне обвинение. И может, еще леди Риптон? – Она должна быть уверена, что он никогда ни в чем не обвинит Аманду. – Потому что это я написала за нее фальшивые рекомендации. Почему бы вам не связаться и с ней?

Судя по затянувшейся паузе, Марвик был поражен ее словами. Оливия получила от этого немалое удовольствие.

Но потом герцог промолвил, пожимая плечами:

– Хорошо, вы сказали мне часть правды, стало быть, учитесь говорить ее. Что ж, начинайте свой рассказ, мисс Холлидей. Время идет.

Откинувшись на спинку стула, Аластер сложил руки на животе. Он напоминал критика-скептика, приготовившегося смотреть второсортное представление.

Пять минут на то, чтобы рассказать ему все. Оливия задумалась. Это был вызов, который с пугающей ясностью показал ей, как аккуратно вся ее жизнь может уложиться в рамки клише, – жизнь незаконнорожденного ребенка.

– Бертрам познакомился с мамой, когда она была очень молода, – начала Оливия. – Когда я появилась на свет, ей было всего шестнадцать. Он поселил ее в деревушке Алленз-Энд – там он ее… держал. Точнее, нас. Недалеко оттуда у него было поместье, но он арендовал для нас коттедж у местной семьи.

Аластер наблюдал за ней молча. Между рейками ставен в комнату проникал свет, оставляя на лице Оливии полоски тени; ее глаза сверкали в этом свете.

– Бертрам и мама были очень счастливы, пока я была маленькой. – Оливия помолчала. – Думаю, и я тоже. – Деревня Алленз-Энд расположена у притока реки Медуэй. Там была яблоня, на которую можно было забираться, сад, в котором она пряталась, и вся местность, которую можно было исследовать. Маме деревня Алленз-Энд казалась раем. Но именно она наиболее остро почувствовала на себе презрение ее жителей.

– Он любил ее, – продолжала Оливия. – Правда, любил – в те ранние годы. И должно быть, был добр ко мне, потому что я… у меня очень смутные воспоминания о том времени, очень смутные, но я называла его папой… Он качал меня на коленях… – Оливия почувствовала, что ее рот невольно скривился.

– И что же изменилось? – Аластер говорил так тихо, что она едва его слышала. Она больше не хотела вспоминать Алленз-Энд. Пока она была ребенком, местные жители относились к ней хорошо, но когда она подросла, они стали демонстрировать ей то же презрение, которое демонстрировали ее матери. «Какова мать, такова и дочь».

Как интересно понять, что ее воображаемая деревня, место, в котором она хотела бы жить, так напоминало то, из которого ей так отчаянно хотелось уехать.

Оливия, нахмурившись, опустила взгляд.

– Что изменилось? – переспросила она. – Разумеется, он женился. На американке.

– Наследнице состояния Бэрингов, – бросил Марвик.

Оливия кивнула.

– Я помню его первый визит после этого. Я поняла, что случилось что-то важное, потому что он привез мне подарок – не книги или новое платье – к таким вещам я привыкла, а куклу, фарфоровую куклу из Парижа, самую восхитительную куклу, какую только можно себе представить. У нее были настоящие волосы, почти такого же цвета, как у меня…

Ей никогда не нравился цвет ее волос. Некоторые деревенские дети называли ее «Имбирной девчонкой», и это не было комплиментом. Но когда она была маленькой, Бертрам называл ее волосы прекрасными. «Самый редкий и красивый оттенок», – говорил он.

Оливия тряхнула головой.

– Кукла была одета в платье – точную копию платья от Уэрта, которое тот сам и сшил. Представить даже не могу, сколько она стоила. – Оливия пожала плечами. – Я играла ею несколько дней. Я обожала ее. Но потом я набралась решимости и разбила ее.

Глядя на ее грустное, задумчивое лицо, Аластер почувствовал, как в его груди что-то дрогнуло. И это ощущение никак не вязалось с той ожесточенной смелостью, о которой она ему говорила.

– Вы ее разбили? – изумленно переспросил он.

На ее губах промелькнула усмешка.

– Мне тогда было всего семь лет, но я сразу признавала взятку, если сталкивалась с ней.

Герцог невольно представил Оливию девочкой – веснушчатая, с выпуклыми коленями и невероятно серьезным выражением на худеньком личике. Она кладет любимую куклу в грязь и заносит над нею камень.

– Стало быть, у вас была на то причина?

– Ну-у… К тому времени… – Она вздохнула. Аластер не сводил с нее глаз. От этих вынужденных признаний ей захотелось спать. Он ждал, опасаясь того, что Оливия вот-вот зевнет.

Но когда она взяла себя в руки, он расслабился.

– Должно быть, мама увидела объявление о его женитьбе в газетах, – быстро проговорила она. – Но как только он приехал и подарил мне куклу, они начали ссориться. Тем же вечером он уехал на станцию, и я так огорчилась, ведь обычно он оставался у нас на неделю или даже больше, и я… – Ее лицо скривилось. – Я всегда ждала его приезда. Но он уехал, а на следующее утро мама забрала меня, и мы тоже уехали.

– Потому что он женился на другой.

Оливия покачала головой.

– Я знаю, что это бессмысленно. Он должен был унаследовать титул. А она была дочерью фермера. Он не мог жениться на ней.

Но в голосе Оливии звучало какое-то раздражение, даже, пожалуй, злоба, и это не понравилось Марвику.

– Любовь заставляла вступать в мезальянс и более великих людей, чем Бертрам, – заметил он.

Опустив голову, Оливия задумалась.

– Так выходит, вы любили свою жену?

Аластер вздохнул.

– Вам, должно быть, хотелось умереть. Это так? Как интересно.

Их глаза встретились. В скудном свете ее кожа казалась сверхъестественно безупречной, словно это был фарфор, а не кожа. Тонкий, хрупкий, который для правдоподобия покрыли россыпью веснушек. Должно быть, она очень похожа на ту куклу, которую разбила.

При мысли об этом Аластер ощутил беспокойство. Ему стало интересно, замечала ли сходство сама Оливия. А если замечала, то было ли у нее при этом хотя бы мгновенное ощущение того, что она разбивает саму себя?

Ни один ребенок не должен воспринимать подарок как взятку. Но герцог знал, какими мудрыми могут стать дети – собственные родители тоже преподали ему этот урок.

– Думаю, вы действительно ее любили, – тихо промолвила она. – Мне кажется, вы ответили бы на этот вопрос очень коротко, если бы ответ дался вам легко.

Ее отвага уже не должна была удивлять его. Но Аластер все еще не мог понять, как она это делает – столь неожиданно распределяет баланс силы между ними, что он вынужден отвечать, чтобы доказать свою точку зрения и чтобы она поняла его.

Правда, он уже научился наклонять чашу весов в свою сторону. Встав, он подошел к кровати. Когда он сел рядом с Оливией, она замерла.

– Слишком поздно для беспокойства, мисс Холлидей. – Он протянул к Оливии руку и сунул ее под тяжелую копну волос. Волосы стали рассыпаться и были именно такими шелковистыми, какими он их запомнил, – волосы цвета огня. Он собрал их в кулак, но они были такими густыми, что не помещались в него. А потом Аластер потянул их вниз – так, чтобы ее голова чуть-чуть запрокинулась наверх.

– Так перерезают горло ягнятам, – произнес он. – Вам это известно?

Ее взор нашел его взор, ее глаза расширились, ресницы затрепетали. Он пугает ее. Это хорошо. Герцогу надо было знать, что он все еще на это способен.

– Из вас вышел бы неважный мясник, – отозвалась Оливия.

Храбрится до самого конца. Ему сразу стало стыдно за то, что он запугивал ее.

Марвик отпустил Оливию и позволил ей принять более естественное положение.

– А почему вас интересует, любил ли я ее? – спросил он. – Только не говорите, Оливия, что у вас возник интерес ко мне. – Он провел большим пальцем по контуру ее уха и с удовлетворением услышал, что у нее чуть сорвалось дыхание. – Это что-то, не имеющее отношения к вашим воровским целям? Наверняка пример вашей матери научил вас не целиться так высоко.

Дернув головой, Оливия пересела подальше от него.

– Жестокость вам дается очень хорошо, – промолвила она. – Из-за этого ваша жена старалась избегать вас?

Аластер продолжал восхищаться ею.

– А вы и вправду не понимаете, когда вас побеждают?

– Да? – Она пожала плечами. – Однако я еще не закончила свою историю.

– Но ваши пять минут истекли.

Герцог услышал, что она перестала дышать. А потом, закрыв глаза, Оливия опустила голову.

– Отлично, – сказала она. – Делайте, что хотите.

Его внимание приковала полоска голой кожи на ее шее. Такое уязвимое, нежное местечко.

– Что хочу… – задумчиво повторил Аластер. Он бережно провел костяшками пальцев по ее шее, скользнул к подбородку и осторожно повернул к себе ее лицо.

Оливия вспыхнула, но глаза не открыла.

– Я ничего не чувствую.

– Я же вижу ваше лицо, – пробормотал он. – И вижу, что вы лжете.

Она нахмурилась.

– Ничего вы не видите.

– Я вижу все. – Его пальцы спустились вниз по ее руке и нащупали хрупкие кости запястья; ее пальцы спрятались от него – она сжала руку в кулак.

Он выпрямил их по одному – очень осторожно, потому что пальцы вообще очень легко ломаются, а ее пальчики, к тому же, слишком элегантны, чтобы испортить их. Как любопытно: он тысячу раз представлял, что мог бы сделать с Маргарет, если бы узнал о ее изменах, пока она была жива. Но ни в единой из своих мрачных фантазий он не прикасался к ней вот так.

Оливия – не Маргарет. И ее предательство совсем иное.

Это открытие задело его нежно, как легкий ветерок.

Подняв руку, Марвик положил ладонь ей на голову.

Как странно, что он может с такой легкостью обхватить ее. Нелепо, неправильно, что вся ее живость, вся сила ее страсти должны содержаться в такой маленькой и аккуратной головке.

Какая часть его гнева – потому что он все еще был зол, да, только гнев в нем соседствовал с восхищением, – направлена на нее, а какая – на него самого? Теперь – даже теперь – он видел в ней смелость, упорство, решительность, достоинство…

Если все это правда… если отделить их от ее предательства… как он может не желать этих достоинств?

– Итак, ваша мать любила Бертрама, – промолвил Марвик. – И вы полагаете, что я любил свою жену. Означает ли это, что вы считаете нас одинаковыми глупцами?

Между ее бровей появилась морщинка.

– Мама не была глупой. Она была всего лишь…

– Она была в замешательстве, – подсказал герцог.

Оливия открыла глаза. Они смотрели друг на друга. Невидимая липкая сеть накрыла обоих, кутая их в многозначительное, тяжелое молчание. Вот что было замешательством чистой воды: каждого из них каким-то таинственным образом влекло к яду другого.

Аластер убрал волосы с ее бровей. Ее зрачки были по-прежнему устремлены на него. Теперь за нее отвечал он. Что бы с нею ни случилось, это будет дело его рук.

– Вас все еще тошнит?

Она отрицательно помотала головой.

– Отлично. – Аластер наклонился к ней. И прижал свои губы к ее рту.

Оливия резко вздохнула, но не отодвинулась назад.

Он легко поцеловал ее, а затем чуть передвинулся, чтобы его щека коснулась ее щеки. Он станет автором ее судьбы – не случайность, не несчастный случай, не Бертрам и никто другой. Марвик тихо зашептал ей прямо в ухо, а его рука побежала вниз по ее спине:

– Когда ваша мать ушла от него, куда она увезла вас?

– В Шепвич, – прошептала Оливия. – Туда, где живет… ее семья. – Аластер чувствовал, как ее мышцы пытаются напрячься от его прикосновений, как осторожное нажатие здесь и легкий массаж там заставляют их расслабиться, а ее – следить за своими вздохами.

– И что же случилось в Шепвиче? – Он потерся о ее щеку как кот. Пусть почувствует царапанье его щетины.

– Это было… – казалось, она перестала дышать, – не самое счастливое воссоединение.

– Ага! Стало быть, они вас не приняли?

– Они прогнали нас.

Грустная история, но едва ли необычная. Он взялся зубами за мочку ее уха и слегка прикусил его. Лизнув, он ощутил соль на ее коже.

– И что вы сделали дальше?

– Мы… мы вернулись в Алленз-Энд. Вам обязательно так ко мне прикасаться?

Аластер замер, его ладонь теперь лежала на ее пояснице, а пальцы слегка прикасались к ягодицам.

– А как вы хотите, чтобы я к вам прикасался?