Обмани меня дважды Дьюран Мередит
Никакого ответа.
Очень хорошо. Если он собирается и дальше игнорировать ее, тогда она будет говорить с тем, что наполняет ее сердце.
– Вы даже не отвечаете на письма, – сказала Оливия. – Как это нелепо, как неправильно, по-детски! Как Солсбери мог не заменить вас? Вы могли бы с таким же успехом вложить пистолет в руку Бертрама. И теперь, когда Бертрам получил ваш пост, не уполовинит ли он то, что сделали вы? Станет ли беспокоить себя поддержкой рабочих или думать о детях в трущобах? Будет ли бороться за то, чтобы они учились? Ха! Да ему будет наплевать, если они даже алфавита не узнают! Чем меньше они будут образованы, тем лучше из них выйдут чернорабочие, ведь они не смогут даже читать. Ему нет дела до бедных – никому нет. Вы были единственным, кто ими интересовался.
Выдохнув, Оливия замолчала, ужасаясь самой себе, – тем, как резко и смело она говорила, как гладко и быстро лилась ее речь.
А потом – что за странная мысль! – Оливии пришло в голову, что волосы у герцога цвета чеканного золота.
От этого она снова разозлилась. Он не заслуживает того, чтобы выглядеть как падший ангел или как воин.
– Вы это сделали! – горячо продолжила она. – Вы отдали ему свой пост, который он использует для того, чтобы его счета и счета его друзей в Лондонском банке стали еще больше. Потому что он никогда не занял бы вашего места, если бы вы сами не решили оставить его!
Ресницы Марвика упали. Теперь он смотрел на пистолет, по-прежнему поглаживая его, с таким видом, словно ее речь – чистая правда, между прочим, – не произвела на него никакого впечатления.
Оливия стиснула зубы – она была поражена и разъярена. Неужели это тот самый человек, что писал и произносил так много сильных речей, от которых у людей перехватывало дыхание? Который ради несчастных вступал в битву с коллегами – и чьи продолжительные и честные битвы-дебаты так пространно описаны в бумагах, хранящихся в кабинете внизу?
Внезапно Оливия потеряла весь страх. Да пусть лелеет свой пистолет! Что он с ним сделает? То же самое, что делает с собой – ничего.
Оливия, качнувшись, встала.
– Я думала, вам не хватает пуль, – сказала она. – Но, полагаю, понадобится только одна. В таком случае никто ничего не заметит – вы же всех разогнали. Англия не заметит.
Герцог шевельнулся.
Этого было достаточно для того, чтобы Оливия опустилась на колени и попыталась лучше разглядеть его лицо. Ровная линия его рта дала ей надежду – это было хоть какое-то выражение.
– Я солгала, – призналась она. – Люди заметят. Конечно же, я замечу.
Никакого ответа.
Оливию охватило разочарование. Но она стояла перед ним на коленях по одной простой и глупой причине: Оливия не могла забыть все написанные им заметки – блестящие размышления об улучшении, о добродетели, и сильные, но неряшливые речи, словно он разрабатывал проект за проектом, требуя от себя все большего – ради людей, незнакомцев, с которыми он никогда не увидится, но которые могут выиграть от его трудов.
Оливия смотрела на Марвика – измученного и прекрасного, ушедшего глубоко в себя, и ее охватило какое-то непонятное – горько-сладкое – чувство. Неужели для него нет пути назад? Неужели он не понимает, что сделал свой выбор и что этот выбор – отшельничество?
Действуя в порыве отчаянной смелости, Оливия прикоснулась рукой к его лицу, слегка приподняла его подбородок, как однажды сделал он сам, только далеко не так ласково.
– Посмотрите на меня, – прошептала она.
Оливия была потрясена, но одновременно испытала чувство ликования, когда его ресницы приподнялись. Она вздрогнула, когда они посмотрели друг другу в глаза; каждый вздох становился все более поверхностным и давался ей все труднее.
Его кожа казалась теплой и чуть грубоватой из-за бороды. Но он производил впечатление человека. Оливии было так просто думать о нем как о чудовище или как о манекене – слишком угловатом, слишком безупречном, чтобы представить, что он соткан из обычной плоти.
Однако герцог – всего лишь человек. Всего лишь и целиком – мужчина. Оливия ощутила, как по его телу пробежала легкая неровная дрожь, почувствовала непреклонность, с помощью которой ему удавалось сохранять спокойствие. Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы изолировать себя. Но от чего?
– Вы же гораздо внушительнее, чем кажетесь сейчас, – прошептала она. – Почему вы так настойчиво прячетесь?
Герцог не ответил. Но не отвел глаз. Слова были в его глазах – магнетических, притягательных. Он был силой гравитации и не должен был ограничивать себя – пусть даже в эти мрачные мгновения – этим маленьким, темным пространством, которое он для себя создал. От него исходила сила, напоминающая невидимую волну, захватившую Оливию, вытянувшую воздух из ее легких – именно такова была сила его взгляда. Герцог был больше этой комнаты, больше этого дома. Так почему он пытался сделать себя таким маленьким?
– Вы заслуживаете лучшего, – сказала Оливия. – Дайте мне пистолет.
Один уголок его рта приподнялся. Мертвая улыбка – леденящее, безжизненное выражение.
– Ты понятия не имеешь, кто я, – промолвил он. – Девочка.
«Я знаю больше, чем ты предполагаешь», – пронеслось у нее в голове. То, что Оливия знала о нем – о его безжалостном отношении к брату, о несправедливом поступке по отношению к лорду Майклу и Элизабет, – помогало ей оправдать свой предстоящий обман. Но бумаги, которые она прочла…
Она отодвинулась. Стоит ли помогать ему? Ведь помыслы у нее черные – с начала и до конца.
– Когда-то вы были хорошим человеком, – произнесла она, вставая. – И вы можете снова стать им. Дело только за вами.
– Хорошим человеком? – резко переспросил он. – Спасителем бедных, вы хотите сказать? Ангелом-хранителем?
Герцог выплевывал эти добрые слова с таким видом, словно они были худшей на свете клеветой.
– Да, – кивнула Оливия. Когда-то брат очень любил Марвика. И, судя по публичным документам, он заслуживал этой любви. Предательство жены свело его с ума, но прежде… – Вы совершали замечательные поступки…
Оливию заставила замолчать его улыбка. Она перерезала его лицо, словно по нему полоснули острым ножом.
– Несмотря на то что вы тут видели, вы все еще верите этому? Вы полагаете, что газеты писали правду. Вы глупы, миссис Джонсон.
Оливия прерывисто вздохнула. Ему больше не напугать ее. Скрестив на груди руки, она опустила взгляд на него.
– Разве не вы были автором законопроекта о реформе образования? Не вы ли защищали рабочих, пострадавших при пожаре на фабрике в Халлиморе? Разве не… Не вы ли спонсируете больницу вашего брата?
– О да, – язвительно произнес герцог. – Какое резюме! Очень впечатляет! А то, чему ты стала свидетелем в этом доме… Как оно сочетается с твоим благородным описанием? Скажи мне, девочка, с помощью каких хитросплетений ты составила это описание, подходящее моей репутации?
Оливия открыла рот, но придумать подходящего ответа сразу не смогла. Как удивительно, как противоестественно, что он должен просить ее защитить его… от него самого!
Она, конечно, может солгать. Может извиниться за его поведение. Но даже то, что она тайком узнала, не могло извинить происходящего.
– Я не знаю, – безучастно промолвила она.
– Нет, знаешь, – возразил Марвик. – То, что ты видела в этом доме, – правда. Я – именно такой человек и был таким всегда. Теперь тебе это известно. – Он пожал плечами. – И мне тоже.
Эта философская болтовня неожиданно разозлила Оливию. Сначала пугает ее своим пистолетом, а потом несет эту чушь…
Она отступила на шаг.
– Как я вижу, вы очень себя жалеете, – резко промолвила она. – Простите меня, конечно, но какая это жалкая причина совершать самоубийство! Даже в фарсе придумали бы мотив получше.
Герцог рассмеялся.
– Совершать самоубийство? Миссис Джонсон, в этом пистолете четыре пули, но ни одна не предназначается мне.
У Оливии перехватило дыхание. Она молила бога о том, чтобы лицо не выдало ее чувств, ведь, кажется, она поняла, о ком идет речь.
– И вы не спросите, для кого они? – тихо поинтересовался он.
– Нет. – Четыре пули – хватит по одной на каждого, кому писала его жена… с кем она ему изменяла. – Это не мое дело.
– И когда же это тебя останавливало? – Оттолкнувшись от пола, герцог легко поднялся – раз, раз, раз… Он на несколько дюймов выше ее, а это почти невероятно. Оливия не привыкла смотреть на кого-то снизу вверх, так что, разумеется, ее не стоит обвинять в том, что ей пришлось сделать еще один шаг назад. – Так вы больше не будете снова заманивать меня в мир? – лениво спросил он. – Потому что если я это сделаю, то вовсе не для того, чтобы спасать сирот.
Наконец она поняла! Именно поэтому он отказывался выходить: герцог понимал, что если выйдет из дома, то отправится убивать людей, сделавших из него рогоносца.
И тут ей пришла в голову чудовищная мысль: если он убьет Бертрама, ее жизнь станет намного проще.
Оливия затаила дыхание, ужасаясь собой – и им, конечно, тоже. Стоя, герцог казался более легким, простым, словно это был человек, привыкший подолгу заниматься спортом на воздухе, держать себя в руках, и он уже совсем не походил на ту безмолвную, впавшую в транс, страдающую душу, которую она встретила несколько минут назад.
Внезапно Оливия почувствовала его превосходство. Это было странное, неприятное и очень новое ощущение, но каким-то образом герцог внушил его ей: он поменялся с ней местами, причем не с помощью грубой силы, а с помощью собственного ума. Если она впредь будет уговаривать его выйти из комнаты, то станет частью убийственных намерений.
Марвик сделал так, чтобы Оливия это поняла.
– Не могу сказать, что я поддерживаю убийства, – с усилием произнесла Оливия. Она надеялась, что Господь обратил внимание на эту ее добродетель и добавил ее в качестве противовеса к длинному списку грехов.
Наклонив голову, герцог изучал Оливию. Теперь его глаза носили оттенок глубокого, штормового океана и были слишком умными, чтобы она могла чувствовать себя спокойно рядом с ним.
– А если речь идет не об убийстве, а о справедливости?
Такое ощущение, словно сам дьявол придумал этот тест, чтобы соблазнить ее.
– Убийство – самая худшая форма справедливости из всех возможных. Оно наказывает исполнителя так же, как и его жертву.
– Хотел бы заверить вас, миссис Джонсон, что я не почувствовал бы ни малейших угрызений совести.
Она пристально посмотрела на герцога. Он не отвел глаз, его красиво очерченные губы растянулись в мрачной и простой улыбке.
Несколько скомканных мгновений эта улыбка казалась Оливии прекрасной и необъяснимо соблазнительной. Он превращался во тьму. Марвик светловолос и красив как ангел, но разве не один из самых известных ангелов был тем самым, кто лишился божьей милости?
– Я вас удивил? – спросил герцог. – Прошу простить меня, миссис Джонсон.
Она должна притворяться, что он ее удивил. Куда ужаснее признаться, что она завидует его уверенности, нежеланию испытывать чувство стыда, равнодушию к Господу, к судьбе его души. Каким, должно быть, свободным делает его все это.
В следующий миг Оливия пришла в себя. Он не свободен. Дальше быть от свободы невозможно.
– Я поражена вашей глупостью, – сдавленным голосом проговорила Оливия. – Может, убийство вас и не пугает, но как только вас поймают, будут допрашивать и пытать за него, у вас, без сомнения, появятся неприятные ощущения.
Улыбка на его лице погасла.
– Нет, – сказал герцог. – Это не будет неприятнее, чем… – На его лице промелькнуло ранимое, уязвимое выражение. – …Это.
Оливия понимала, о чем он говорит. Она узнала это чувство. Это было выражение страдающего человека, не способного со спокойным сердцем заглядывать в прошлое и не имеющего надежды на лучшее будущее.
Она отступила от него. Почему он испытывает такие чувства? У него нет на это права. Даже она способна увидеть его путь в будущее. Он же герцог, так что может помешать ему делать то, что он хочет?! Только он сам мешает себе.
– Есть тысяча способов отомстить, не убивая кого-то, – с горечью промолвила Оливия. «Дай мне взглянуть на твои личные папки, и уж я позабочусь об одном из твоих врагов. Дай мне десятую часть своего богатства и двадцатую часть своей власти – и я с легкостью найду собственный путь». – Но ни к одному из них нельзя прибегнуть, сидя, съежившись, у стены.
Марвик задумчиво кивнул.
– Мне бы очень хотелось знать, – проговорил он, – чего вы хотите, миссис Джонсон?
– Что вы имеете в виду? Я ничего не хочу, – помешкав, ответила Оливия.
– С виду – да. Можно подумать, что вы действительно ничего не добиваетесь, смело подходя к опасному человеку. Но вы повторяете попытки снова и снова. Так что я делаю вывод, что вы все же чего-то хотите.
Оливии были не по нраву подобные вопросы. Правда, человек, желающий совершить убийство, вряд ли стал бы тратить время на ленивые размышления такого рода.
– Да разве я смело подходила к вам? Вы по-прежнему весьма пугающе смотрите на меня.
Его губы изогнулись в полуулыбке.
– Давайте выясним это. – Он шагнул к Оливии, и она отскочила назад. – Да, это так, – сказал герцог. – Продолжайте в том же духе.
Оливия не хотела уходить без пистолета. Она не вполне доверяла тому, что он говорил.
– Не думаю… – Герцог все еще двигался по направлению к ней. Оливия, приплясывая, отодвигалась назад. Это становилось привычным и утомительным: он мерился с ней силами – шаг за шагом. – Вообще-то это очень грубо, – сдавленно вымолвила Оливия, – вот так преследовать меня. Я бы хотела, чтобы вы…
Как только она миновала дверной проем, перед ее лицом захлопнулась дверь. А потом заскрежетал засов.
Несколько нелепых мгновений Оливия просто стояла, моргая. Но какое разочарование! Он забыл снова уволить ее!
Она, присев, приложила глаз к замочной скважине. Теперь, когда Оливия раздвинула портьеры и впустила в комнату немного света, подглядывать стало проще. Герцог совершенно неподвижно стоял всего в нескольких футах от нее. Господи, неужели он вновь впал в свое обычное состояние?
Потом он исчез из виду. Но через мгновение Оливия снова увидела его, он держал в руках… книгу! Значит, до этого он осматривал книжные полки. По непонятной причине у Оливии при мысли об этом закружилась голова.
Раскрывая книгу, герцог проговорил, не поднимая головы:
– Ступайте прочь, миссис Джонсон.
Как он догадался, что она за ним подглядывает? Оливия на миг ощутила невольное восхищение. Марвик не просто эрудирован – он наблюдателен. И проницателен. Несмотря на свое умопомешательство.
Она ответила в замочную скважину:
– Эти книги расставлены не по порядку. Я вернусь, чтобы расставить их по алфавиту, хорошо? – А еще для того, чтобы убедиться, что он опять не впал в состояние черной меланхолии. Теперь, когда рядом с ним лежит пистолет.
Герцог не ответил на ее предложение. Повернувшись, он исчез из виду.
– Рада была услышать такое предложение, – язвительно произнесла Оливия.
– Вам здесь платят за работу, мэм, – медленно и утомленно ответил Марвик.
По непонятной причине Оливия улыбнулась.
Глава 6
Разумеется, герцог не открыл дверь, когда Оливия появилась через час, чтобы расставить книги. Но, заглянув в замочную скважину, она увидела, что он все еще среди живых – читает в кресле с подголовником, как цивилизованный человек, и пистолета нигде не видно.
Удовлетворенная, Оливия вернулась вниз, намереваясь раскрыть тайну исчезновения трюфелей. Казалось вполне резонным, что их не брал никто из кухонных работников, – должно быть, это сделал кто-то другой. Попросив Джонза потолковать со слугами, Оливия взяла на себя опрос горничных.
Первой, кого позвали в ее кабинет, оказалась Дорис – похоже, она меньше остальных беспокоится о том, что ее заподозрят в воровстве – или так Оливии просто казалось.
По сути, Дорис была не столько не обеспокоена, сколько сбита с толку.
– Зачем мне вообще брать трюфели, мэм? – спокойно спросила она. – Да и что такое трюфели? Это не они ли с виду походят на грязь?
Оливия задумалась. По правде говоря, она ни разу не видела трюфелей. Ее последний наниматель не увлекался французской кухней, хотя французские вина Элизабет точно любила.
– Какая разница, как они выглядят, Дорис? – пожала она плечами. – Гораздо важнее, что они очень дорогие.
– Из этого можно сделать вывод, что я их ни разу не пробовала. И зачем мне пять фунтов трюфелей, если я даже не знаю, каковы они на вкус?
Такая наивность казалась немного преувеличенной.
– Ты могла захотеть продать их.
– О! – Дорис задумчиво кивнула. – Да, в этом есть определенный смысл. Но… Я не знаю никого, кто ест трюфели. Вы их едите? С чего бы кто-то стал их есть? – Она явно очень сомневалась в том, что есть эти грибы безопасно. – Знаете, надо быть о-очень смелым человеком, чтобы съесть что-то, походящее на грязь, мэм.
– Его светлость ест трюфели, – сухо произнесла Оливия. – И они были в той части кухни, где готовят для него, верно?
Захихикав, Дорис прикрыла рот рукой.
– Да, конечно, мэм! Но, честное слово, я не стала бы продавать ему трюфели – полагаю, он счел бы это весьма странным. Подумать только, горничная, продающая хозяину его собственные продукты! А если их никто даже не пробовал, то кому мне их продавать?
Дорис, должно быть, просто смеется над ней.
– Разумеется, ты продала бы их на рынке.
– Да? – На Дорис слова Оливии произвели впечатление. – Это отличный план, мэм! Мне такое и в голову не приходило.
Зато Оливии пришло в голову, что не стоит с таким пристрастием допрашивать Дорис, ведь она, по сути, снабжает ее руководством к мелким преступлениям.
– Ладно, не будем об этом, – торопливо сказала Оливия. – Кто-то из прислуги покупал себе в последнее время новые вещи? Или, может, хвастался тем, что у него неожиданно появились деньги?
– Почему… – Дорис от удивления широко распахнула глаза. – Ну-у, если подумать… Полли на днях выронила пенни, но даже не подумала подобрать его. Она сказала, что это плохая примета, если монетка падает гербом вниз, но я никогда о такой примете не слыхала.
Оливия выдохнула. Терпение!
– Трюфели, – промолвила она, – стоили бы гораздо больше, чем пенни, Дорис. Цена тех, что пропали, была выше, чем стоимость всей провизии, купленной за месяц.
Дорис откинулась назад, она явно была изумлена этим.
– Подумать только, а ведь выглядят, как грязь! – воскликнула она. – Так, выходит, это своего рода маскировка, мэм? Кто-то вздувает на них цену, чтобы сберечь их?
Мьюриел, пришедшая в кабинет Оливии следом за Дорис, немедленно продемонстрировала свои обширные познания. Слишком обширные, пожалуй.
– Я слышала, что они… – Понизив голос, она наклонилась к Оливии через стол. – Афро… – как-их-там, мэм? Вы понимаете, о чем я?
Через мгновение Оливия, к собственному ужасу, поняла.
– Ты имеешь в виду афродизиаки?
– Именно так! Так что, пожалуй, вместо того, чтобы смотреть на нас, вам бы лучше поискать старину Уилли, если вы понимаете, о чем я.
Оливия не понимала.
– Старина Уилли? – переспросила она. – Кто это? – Она была уверена, что уже успела познакомиться со всеми слугами. – Я не знакома с человеком, носящим это имя.
Мьюриел закатила глаза.
– Старина Уилли! – многозначительно повторила она. – Вам известно, кто это.
– Нет. – Оливия была сбита с толку. – Боюсь, я не знаю.
Ударив ладонями по столу, Мьюриел наклонилась вперед.
– А у кого есть самый старый Уилли? – прошипела она со свистом.
Оливия постепенно поняла, о чем толкует горничная. Она откинулась на спинку стула.
– Мьюриел! Соблюдай приличия! – прикрикнула она.
Мьюриел с деланым равнодушием приподняла одно плечо.
– Афродизиак, мэм. Надо искать Уилли, который никак не хочет работать. – Согнув мизинец, она грустно посмотрела на него. – Там вы и найдете наши трюфели.
Что за неприличная и нелепая теория! Однако Оливия начала невольно вспоминать слуг.
– Но, выходит, что это может быть… – Она сконфуженно замолчала.
– Именно так! – Сложив на груди руки, Мьюриел серьезно кивнула. – Это сделал старый Джонз!
Лишь Полли стала возражать против расспросов.
– Я думала, что хуже миссис Райт с ее засунутыми под ковер монетками никого не придумаешь. Если не убрала их, значит, плохо подметала. Если убрала – значит, ты воровка! Но трюфели! Сохрани меня, господи, уж лучше бы меня обвинили в краже денег! Я – честная, хорошая девушка. Откуда у меня могут быть отношения с французами?
– Но… – Оливия приложила ладонь ко лбу – у нее начиналась головная боль. – Какое отношение к этому могут иметь французы?
– Но ведь трюфели едят французы, правда? Да, это французское блюдо. Я-то уж знаю, что к чему. И я должна гулять с французом, уж спасибо большое за это! – тяжело дыша, говорила она. – Не хочу и слова слышать против этого!
В тот же день, позднее, Оливия с тяжелой головой и прежним отсутствием информации оказалась в кладовой Джонза.
– Я не знаю, кто взял трюфели, – сказала она. – Понятия не имею!
– И я тоже, – со вздохом промолвил Джонз. – Но мы должны держать ухо востро, миссис Джонсон.
– Да уж. – Оливия едва смогла заставить себя взглянуть на него, так как боялась сильно покраснеть. Неужели еще кто-то обращается к нему в частной беседе, как к… О, она даже не смогла вспомнить это имя.
– Можете не сомневаться, – серьезно проговорил он, – я раньше сталкивался с подобными загадками. Рано или поздно правда все равно всплывет на поверхность. О, здравствуй, Мьюриел! Ты что-то хотела?
Оглянувшись, Оливия увидела горничную, качавшую головой. А потом, улыбнувшись, Мьюриел показала Оливии согнутый мизинец, прежде чем пропасть из виду.
– Любопытно, – пробормотал Джонз. – Не заставляли же вы их давать клятву, зацепившись с вами мизинцами, миссис Джонсон?
Оливия нарочно закашлялась, пытаясь скрыть смущенный смех, а затем принесла подобающие извинения.
Его светлость пожелал свежие газеты.
На следующий день после завтрака эта новость быстро разнеслась по дому, и, судя по тому, с какой скоростью это произошло и какое изумление у слуг вызвала новость, можно было подумать, что герцог пригласил священника, чтобы обратиться к Богу, или что он решил уволить всю прислугу.
Новость привела большинство слуг в мрачное настроение, во всяком случае, Оливия увидела, что Викерз и двое других лакеев стоят у кабинета Джонза в напряженном молчании.
– Представить не могу, что вы ему сказали, – пробормотал Викерз вместо приветствия. – Он уже несколько месяцев и не думал читать. – Он нахмурился. – А почему вас-то это так радует?
Гордость была ее большим грехом. «Прекрати меня злить», – в детстве бранила Оливию мать. Но Оливия никогда не могла выносить плохое настроение матери и ее хандру; от них всегда можно было избавиться. Неужели Марвик совсем другой? Оливия была уверена, что просьбу герцога принести газеты можно расценивать как положительный знак проводимой ею стратегии. И если не считать всей этой ерунды про убийства людей, он выйдет из своих покоев не позже, чем через неделю.
– Не берите в голову, – сказала она Викерзу. – А почему вы все еще тут? Отнесите ему газеты.
– «Телеграф» мы не получаем уж целую вечность. Я отправил Брэдли купить ее. А теперь… – Викерз махнул головой в сторону двери Джонза, – их, должно быть, гладят.
А что если герцог передумал, ожидая газеты? Разве не все понимают, каким переменчивым и шатким может быть его настроение?
– Не дай бог, герцог перепачкает руки чернилами! – воскликнула она.
– Дело не в чернилах, мэм, – сказал Брэдли. – Его светлость очень трепетно относится к газетам – он даже складочки на них не выносит.
Так ли это? Хорошо бы он так же относился к состоянию своих покоев.
И тут ее осенила чудесная мысль.
– Как скоро он требует принеси газеты? – спросила она.
Викерз и Брэдли обменялись мрачными взглядами.
– Вероятно, они нужны ему как можно скорее, потому что он трезвонит в звонок с самого рассвета. Кстати, он давным-давно так рано не просыпался. – Слуга посмотрел на дверь. – Я бы хотел, чтобы Джонз поторопился. Ему-то не придется сталкиваться с герцогом лицом к лицу после такой задержки.
Словно в ответ на его просьбу дверь отворилась. Обойдя Викерза, Оливия забрала газеты прямо из рук Джонза.
– Я отнесу их, – заявила она.
Если герцогу нужны эти газеты, ему придется их заработать.
Оливия очень быстро поднялась по лестнице, перекладывая стопку газет с одной руки на другую, потому что они все еще хранили жар утюга и жгли ей руки даже сквозь рукава.
– Ваша светлость! – позвала она, входя в гостиную Марвика. – Я принесла газеты, которые вы просили.
– Несите их, – откликнулся он из-за двери.
Быстрый ответ герцога ободрил Оливию. Она заняла стратегическую позицию под защитой высокого комода. Он, конечно, недостаточно высок, чтобы защитить ее от снарядов или пуль, но для начала сойдет и такая защита.
Не прошло и минуты, как дверь рывком распахнулась. Состояние герцога явно улучшилось. На нем был халат – именно так джентльмен должен быть одет, читая утренние газеты.
Марвик посмотрел на Оливию – его волосы были всклокочены и светились золотом.
– Несите. Их. Сюда.
Увы, несмотря на то что халат герцога был сшит из отличного коричневого шелка с вышивкой, вид у Марвика все равно был утомленный. Впрочем, возможно, такое впечатление создавалось из-за того, что он то и дело переступал с ноги на ногу, словно пытаясь обуздать какое-то сильное желание. Как хорошо осознавать, что он хочет убить не ее. Оливия надеялась, что Марвик будет помнить об этом все оставшееся от их встречи время.
Она положила газеты на стол.
– Сегодня есть очень любопытные новости, ваша светлость, – сообщила она. – Насколько я понимаю, мэр разрешил запустить новую схему освещения…
– Я буду считать до пяти, – проворчал герцог.
– Да? – Она отодвинула верхнюю газету, чтобы показать другие заголовки.
– Вот это впечатляет – для трехлетки, да.
Марвик издал какой-то сдавленный звук. Подняв глаза, Оливия увидела, что он взялся рукой за косяк двери. На его мизинце поблескивало кольцо с печатью. Неужели он носил его и раньше? Оливия его точно не видела. Стало быть, и это тоже можно воспринимать как положительный знак.
Впрочем, то, с какой силой герцог вцепился к дверной косяк, свидетельствовало об обратном – костяшки его пальцев побелели. В голове Оливии промелькнуло воспоминание о том, как эти самые пальцы сжимают ее горло; без сомнения, выражение его лица можно легко воспринять как желание повторить попытку.
«Он предпочитает пули», – напомнила себе Оливия.
– А еще… – Она помолчала, чтобы глубоко вздохнуть и справиться с дрожью в голосе, которая ей совсем не нравилась, – …в церкви Святого Георгия планируется провести памятную службу по сэру Бодли. Вы когда-нибудь читали его мемуары? Он – очень смелый исследователь…
– Как вы смеете? – перебил ее герцог.
Он задал этот вопрос таким бесцветным голосом, что по спине Оливии пробежал холодок. Однако выбора у нее не было. Она должна вывести его из спальни.
– Это был риторический вопрос, ваша светлость? – как ни в чем не бывало спросила Оливия. – Когда вы говорите таким безучастным тоном, очень трудно определить…
– Если я отойду от этого дверного проема, вы об этом пожалеете. Это вы понимаете, мисс Джонсон?
Это была самая длинная угроза, которую он произнес по слогам. И похоже, она оказалась самой действенной. Во всяком случае, Оливия практически почувствовала боль в горле и почти физически ощутила хватку Мура, душившего ее.
Тут она поняла, что сминает газету и заставила себя выпустить ее из рук. О глажке можно забыть: ее пальцы были испачканы типографской краской.
– До этого стола совсем близко, – бодро произнесла она.
– Это должно беспокоить вас, – очень тихо ответил он.
Оливия очень крепко схватила себя руками за талию. Если она сейчас подчинится и отдаст газеты ему в руки, то он выставит ее и захлопнет дверь. А она может заказывать билеты во Францию, потому что никогда не сумеет взглянуть на бумаги, которые он хранит в своих покоях. Не сумеет – если улучшения в его состоянии не заставят его выйти из спальни.
– Если вы… если подойдете просто для того, чтобы взять эти газеты, то вы сможете узнать о чудесном развитии…
– Взять их?! – Он сделал какое-то короткое движение, и Оливия зажала рукой рот, чтобы сдержать крик. – Я вам, черт возьми, не собака! – прорычал герцог.
Оливия сжимала губы до тех пор, пока ей не стало больно. Какой унижающий звук он издал! Уменьшил ее до размеров мыши.
Читать бесплатно другие книги:
