Непристойный танец Бушков Александр

– Ну, это спорный вопрос, – сказал Кудеяр, несомненно задетый за живое.

– Не сомневаюсь, – вежливо поддакнул Сабинин. – Я, однако, не вступал в дискуссии, решив, что самое лучшее в такой ситуации – молча слушать.

– Влияние в массах… – поморщился Кудеяр. – Ваши разлюбезные эсеры, как я уже говорил, в пиковом положении, это они в последние год-два резко потеряли и влияние, и возможности…

– Успокойтесь, Дмитрий Петрович, – сказал Сабинин. – Кто вам сказал, что я поддаюсь пропаганде? Возможно, вы усмотрите в моих словах некоторый цинизм… но к вам я уже как-то привык, сжился, не вижу смысла очертя голову бросаться в неизвестность, да и наслышан к тому же о замашках Бориса Суменкова. Бонапартик, диктатор. А посему…

– Пан Николай, – послышался над головой предупредительный басок Винцентия. – Вам телефонировали в контору, просят к аппарату. Мужской голос…

…Невысокий господинчик в сером костюме и котелке был настолько неприметен и небросок, что Сабинин, едва отведя взгляд в сторону, уже забывал, как его собеседник выглядит, всерьез опасался, что не узнает при новой встрече, вновь придется пользоваться условленными паролями. Что ж, именно таким, если вдуматься, и должен быть частный сыщик. Все же приходится признать: услуги господина Глоаца стоят тех денег, которые толстяк дерет…

– Я вам телефонировал сразу же, князь, – прилежно доложил неприметный господинчик. – В соответствии с полученными от шефа инструкциями. Как только он поднялся к вашей даме, я телефонировал из аптеки напротив…

– Подробнее о нем.

– Он подъехал на извозчике номер триста тридцать один, подал портье визитную карточку и попросил доложить о нем фрейлейн Гесслер… Господин лет пятидесяти с лишним, одет респектабельно, но несколько консервативно: черная визитка, цилиндр, в петлице розетка, напоминающая орденскую. Если это орден, то, безусловно, не австрийский, мне такое сочетание цветов неизвестно, майн герр. Аккуратно подстриженные усы, густые, седые, в движениях несуетлив, производит впечатление полностью уверенного в себе. Трость с рукоятью в виде конской головы. Глаза – светло-синие. С портье говорил по-немецки.

– Вот если бы вы еще подсмотрели, что написано на визитной карточке…

– Обижаете, майн герр, – хихикнул неприметный. – Рудольф успел прочитать все, что там написано, мы в соответствии с вашими пожеланиями обставили объект наблюдения плотно… Шарль Лобришон, компаньон адвокатской фирмы «Лобришон и Вандекероа», Льеж… Фрейлейн сразу же его приняла.

– Прекрасно, – сказал Сабинин, глядя через улицу на фасад «Савоя». Подумав, подал неприметному бумажку в десять крон. – Это премиальные, любезный, работайте столь же усердно и без дополнительного вознаграждения не останетесь… Там, в отеле, есть кто-то из ваших коллег?

– Да, Рудольф…

– Прекрасно, – повторил Сабинин. – Сколько времени вам потребуется, чтобы выяснить хотя бы приблизительные сведения об этой фирме, «Лобришон и Вандекероа»?

– Три-четыре часа, князь, не более того, – заверил неприметный. – Есть отработанные способы в кратчайшие сроки, не вызывая подозрений, собрать приблизительные сведения…

– Займитесь этим немедленно, – распорядился Сабинин. – Не беспокойтесь, господин Глоац не обидится – мы договаривались с ним, что при необходимости я могу давать поручения непосредственно кому-то из вас…

Он кивнул неприметному, прошел немного по улице и опустился на скамейку, откуда великолепно просматривался вход в «Савой». Потерять этого Лобришона, если тот, выйдя, возьмет извозчика, Сабинин не боялся: на площади перед «Савоем» прохлаждались с полдюжины экипажей, как возле любого респектабельного отеля.

Респектабельного, да… Вот только неизвестный Лобришон отчего-то довел респектабельность и этикет до абсурда. В конце-то концов, нынешние правила этикета не настолько строги, чтобы гость, придя в фешенебельный отель, непременно давал о себе знать с помощью переданной через портье визитной карточки. Мог преспокойно подняться по лестнице без подобных церемоний, постучать в номер, не нарушая этим приличий, не компрометируя даму… Одно из двух: либо он настолько уж консервативен, старомодно галантен на манер современников наполеоновских войн, либо…

Либо он хочет, чтобы свидетели его визита – тот же портье или кто-то еще – утвердились в мнении, что к даме из тридцать второго номера приходил именно мсье Лобришон, именно адвокат, именно из Льежа. А это, в свою очередь, позволяет питать определенные подозрения…

Так, вот он! Степенно спустившийся по ступенькам господин полностью отвечал описанию частного сыщика: пожилой, вальяжный, опирается на трость с рукоятью в виде серебряной конской головы, розетка в петлице визитки… это бельгийский орден, вне всяких сомнений! Орден Леопольда Второго, синяя ленточка с продольной черной полоской…

Неторопливо перейдя улицу, Сабинин с чрезвычайно деловым видом направился к входу в «Савой». Сейчас на нем вместо котелка была мягкая шляпа, а на носу красовалось пенсне с простыми стеклами – не бог весть какой маскарад, но все же несколько меняет внешность, настолько, что при беглом взгляде тебя не сразу и опознают, особенно если до этого видели исключительно в котелке и без каких бы то ни было оптических стекол на носу. Нельзя исключать, что седой monsieur dcor знает его в лицо…

Он рассчитал все точно: с занятым видом прошел в двух шагах от седого как раз в тот миг, когда незнакомец говорил извозчику:

– «Гранд-отель»…

У самого входа Сабинин словно в задумчивости умерил шаг, неспешно достал часы, долго открывал крышку… Лишь убедившись, что экипаж седого отъехал и никто за ним не последовал, развернулся, подошел к ближайшему извозчику, уселся.

– В «Гранд-отель», и побыстрее! Плачу вдвойне!

На место он прибыл минутами пятью ранее Лобришона – в чем, пожалуй, переусердствовал. Хорошо еще, что неподалеку оказалось одно из многочисленных кафе, где он успел выпить у стойки еще чашку крепкого кофе, прежде чем к отелю подкатил экипаж с господином из Льежа.

Положив на стойку монету, Сабинин пересек улицу и вошел в вестибюль как раз в тот самый момент, когда господин из Льежа, получив у портье ключ с темной деревянной грушей, направился к лестнице на второй этаж.

Остановился у лакированной стойки прямо напротив портье и, не давая тому опомниться, напористо, развязно произнес:

– Черт побери, вот уж кого не ожидал здесь увидеть! – и кивнул в сторону скрывавшегося за поворотом лестничного марша Лобришона. – Это ведь старина Лобришон, адвокат!

Он говорил по-французски, и портье, щеголявший в густых бакенбардах а-ля Франц-Иосиф, ответил на том же языке:

– Боюсь, вы ошиблись, мсье.

– Да быть такого не может! – воскликнул Сабинин. – Это вылитый Лобришон, мне ли его не знать!

– Вы все же ошибаетесь, мсье, – сказал портье. – Господин из восемнадцатого номера – майор Хаддок из Лондона. Майор у нас останавливается второй раз в этом месяце, так что я никак не могу перепутать.

– Надо же, а мне показалось, что это вылитый Шарль Лобришон, – обескураженно поведал Сабинин. – До чего похож…

Следовало поторопиться: судя по физиономии вышколенного портье, тот вот-вот должен был прийти к вполне естественной в этой ситуации мысли: «А собственно, что нужно этому типу в пенсне? Что это он тут толчется и выспрашивает?»

Спеша придать мыслям привратника другое направление, Сабинин небрежно, спокойно произнес:

– Ну, если я ошибся, бог с ним… В конце концов, я не за тем к вам пришел, чтобы искать моего друга Лобришона и изумляться сходству с ним этого вашего майора… Видите ли, любезный, через три дня в Лёвенбург приезжает моя тетушка. Та квартирка, что я здесь снимаю, никак не годится, да к тому же мне, откровенно говоря, и не хотелось бы, чтобы тетушка навещала приют одинокого студента… Я чувствовал бы себя стесненно, ибо студенческая обитель и почтенная дама самых строгих правил – вещи не вполне совместимые…

– Я понимаю, мсье, – заверил портье.

– Рад, что мы так быстро нашли общий язык, – обрадовался Сабинин. – Постарайтесь проникнуться моими жизненными сложностями: я – единственный наследник почтенной дамы и потому поставлен перед сложной дилеммой: с одной стороны, мне было бы крайне нежелательно видеть ее у себя, с другой же – следует позаботиться, чтобы она разместилась в этом городе с максимальным комфортом…

– Я начинаю понимать, мсье, – кивнул портье, слушавший его болтовню с профессиональным терпением. – Вы хотели бы заказать номер для вашей тетушки?

– Ну, конечно же! – сказал Сабинин. – Надеюсь, ваш отель достаточно фешенебелен?

– Вне всяких сомнений, мсье! Могу вас заверить, что в разное время нашими постояльцами бывали не просто титулованные особы – коронованные. Его величество, бельгийский король Леопольд Второй, когда-то провел у нас целую неделю, а несколькими годами позже у нас останавливался и король саксонский Георг…

– Вы меня окрыляете, – признался Сабинин. – Вы знаете, сам я довольно неприхотлив, но вот тетушка… Невероятно капризная и помешанная на светских приличиях и комфорте особа. – Он понизил голос: – Между нами говоря, положение единственного наследника, с одной стороны, завидно, с другой же вынуждает вынести столько капризов и причуд, особенно когда речь идет о пожилой властной даме, которой бы командовать полком гренадер…

Портье взирал на Сабинина с ласковым участием, как ему по должности и полагалось. Не останавливаясь на достигнутом, Сабинин развил бурную деятельность. Вызванный портье коридорный показал ему несколько пустующих номеров, в том числе и тот, что некогда почтили своим присутствием две коронованные особы. Сабинин их придирчиво обозрел, замучив коридорного множеством вопросов: достаточно ли расторопны горничные и официанты в ресторане при отеле, не шляются ли ночами в гостиничном заднем дворике с песнями и гомоном беспутные студенты, свежи ли обычно устрицы (притом, что тетушка предпочитает устриц непременно из Остенде), не бывают ли в отеле постояльцы-турки (которых тетушка отчего-то терпеть не может). И тому подобное. Коридорный, несомненно, тихо сатанел, но что он мог поделать пред лицом завидного клиента?

Переиграть Сабинин не боялся – гостиничная прислуга с хорошо скрытым презрением относится как раз к нетребовательным клиентам, а перед капризными богачами прямо-таки стелется и, что важнее, не видит в них ничего необычного. А главное, портье наверняка целиком и полностью забыл уже о разговоре насчет Лобришона, оказавшегося английским майором…

Три дня форы у него имеются. Ну а потом… Потом может многое произойти. Например, взбалмошная тетушка отложила визит в Лёвенбург по своим соображениям, которые не должны касаться отельной прислуги… Или что-то в этом роде.

И таково уж было его везение, что, спускаясь на второй этаж в сопровождении умученного коридорного (получившего, впрочем, щедрый, как здесь выражаются, « напивек »[26] ), Сабинин чуть ли не нос к носу столкнулся с белобрысым, длиннолицым субъектом, прибывшим в одном поезде с Надей. Хорошо еще, что тот никакого внимания на Сабинина не обратил, – постучал в дверь восемнадцатого номера и вошел едва ли не прежде, чем утих стук, – совершенно по-свойски, как человек, знающий, что церемонии тут излишни.

Все это было весьма любопытно, но пока что не давало достаточно материала для аналитики, не позволяло делать твердые заключения. Гораздо интереснее догадки насчет загадочного Джона Грейтона, вот только проверить их нет времени…

Часть вторая

Мазурка продолжается!

Глава первая

О пользе ревности

Он надеялся, что кропотливо разработанный план не содержит изъянов. Конечно, любой план способны разрушить нелепые случайности, но это совсем другое дело…

Надя под наблюдением. За мнимым Лобришоном тоже уже приставлен следить специальный человек из тех неприметных и ловких, какими славится заведение господина Глоаца, ставшего для Сабинина поистине счастливой (хотя и дорого обходившейся) аходкой. Как быстро «Аргус» установил, что в Льеже нет никакой адвокатской конторы «Лобришон и Вандекероа», да и не было в обозримом прошлом…

Увы, нельзя было чрезмерно вовлекать Глоаца и его людей в происходящее. Следовало учитывать, что всякая информация может просочиться из «Аргуса» в полицию, а к австро-венгерским представителям данного ремесла Сабинин относился с уважительной опаской, дело свое они знали…

Поэтому как ни рискованно, но на вокзал пришлось отправиться собственной персоной, опять-таки с прежней нехитрой маскировкой в виде пенсне и мягкой шляпы, какую здесь обычно носили лица творческих, свободных профессий.

По размышлении он отказался от мысли явиться на вокзал с цветами и вместо них прихватил купленный полчаса назад лакированный этюдник. Поднявшись на ажурный, высоченный железный мостик, по которому переходили железнодорожные пути, он облокотился на перила, придал себе рассеянный вид начинающего творца и стал созерцать перрон, время от времени меняя одну претенциозную позу на другую, поднимая к глазам фаберовский карандаш, делая с его помощью некие таинственные замеры и прикидки. Раскрывать этюдник и водружать на него лист бумаги – это, пожалуй, лишнее, сойдет и так…

Довольно быстро он убедился, что мимо него проходят, как мимо пустого места, если и бросят взгляд, то вполне равнодушный. Станционный жандарм в неизменной лакированной шляпе с пучком перьев им заинтересовался, но столь же мимолетно, подошел, постоял в отдалении, бдительно поводя усами, да так и убрался восвояси, следовательно, счел вполне благонадежным.

Самое грустное – он не знал в лицо загадочного Джузеппе из Милана. Полагаться на то, что итальянец будет выглядеть типично, то есть жгучим брюнетом с роскошными кудрями, провожающим всех встречных дам пылкими взглядами и напевающим под нос арии из Леонковалло, было бы непростительной ошибкой. Во-первых, и среди итальянцев не редкость синеглазые блондины (а лысых не меньше, чем в любой другой европейской державе), во-вторых, имя, коим была подписана телеграмма, еще ни о чем не говорит. Визитер мог оказаться таким же итальянцем, как Сабинин – болгарином…

И, наконец, подобный «типический» субъект, какого ему услужливо нарисовало расшалившееся воображение, в реальной жизни наверняка встречается крайне редко. Скорее уж его можно узреть на оперной сцене, так что постараемся избегать «типичностей»…

Он подобрался, уставившись на железную калиточку, в которую проходили предъявлявшие контролеру перронные билеты встречавшие. Ну так и есть – на перроне возник белобрысый господин, коему Сабинин для удобства дал прозвище Лошадиная Рожа.

Помахивая тросточкой, упомянутый субъект прошелся по перрону. Поезд, позвякивая сцепкой и фыркая паром, уже подползал к амбаркадеру,[27] двигаясь со скоростью непуганой черепахи. Сабинин представления не имел, который из вагонов будапештский, зато белобрысый, похоже, это прекрасно знал, он уверенно направился к конкретной цели…

Проводники бежали по приступочкам, распахивая двери смешных австрийских купе. Лошадиная Рожа стоял несколько в стороне, держа в левой руке свернутую заголовком наружу «Loewenburger Spiegel». Так-так, любопытно…

Вскоре к нему подошел господин в белом чесучовом костюме, в светлой шляпе набекрень. Они несколько напряженно обменялись скупыми фразами. «Ага, – отметил Сабинин. – А вы ведь друг с другом незнакомы, соколы мои, никогда прежде не виделись, иначе к чему пароль и газета?»

Он вынужден был признать, что в данном случае те самые «типические» представления никак не сработали, лишний раз подтверждая ту нехитрую истину, что реальная жизнь далека от сценических условностей. Джузеппе и в самом деле оказался жгучим брюнетом, и вдобавок с лихими гусарскими усиками, но прическа у него была короткая, чуть ли даже не консервативная, пылких взглядов он в сторону дам не бросал и ничуть не выглядел романтичным субъектом, способным петь на публике каватины или живописно драпироваться в черный плащ. Самый обыкновенный, ничем не примечательный господин, которого можно принять и за мадьяра, и за тирольца, и даже за курского молодого помещика…

Оба направились к выходу с перрона. Носильщик нес следом коричневый кожаный чемодан, а вот саквояж, хотя и довольно объемистый, итальянец ему не отдал, так и не выпускал из рук. Возможно, это тоже имело скрытый смысл, Джузеппе никак не походил на человека, у которого недостает денег на услуги носильщика, чемодан-то он поручил услужающему…

Сабинин в отдалении следовал за ними. Он уже изучил манеру Лошадиной Рожи украдкой оглядываться с целью выявления возможного наблюдения, и все обошлось благополучно. На привокзальной площади оба уселись на поджидавшего их извозчика, но Сабинин это предвидел и поступил точно так же, у него был свой экипаж…

По дороге белобрысый ни разу не оглянулся – очевидно, уже уверился в полном отсутствии слежки. Что ж, самонадеянность многих губила на этом свете и – есть печальное подозрение – немало еще погубит…

Следом за этой загадочной парочкой он приехал в западную часть города, где те, за кем он следил, остановили экипаж у пансионата с романтическим названием «Идиллия», но не отпустили извозчика, а посему Сабинин настроился на ожидание.

Минут через десять оба вышли, уже без чемодана и саквояжа, вновь уселись в экипаж. На сей раз Сабинин следовал за ними до «Савоя», где Джузеппе скрылся в вестибюле, а белобрысый преспокойно уехал, видимо, сочтя свою миссию проводника выполненной.

Сабинин ждал минут пять – и наконец решил, что настало время действовать. Взяв с сиденья заранее припасенный букет из пышных белых астр, он влетел в вестибюль прямо-таки d’un pas gumnastique,[28] что твой венсенский стрелок,[29] не обращая внимания на портье и коридорных, взбежал по лестнице, громко постучал в дверь тридцать второго номера и, не дожидаясь ответа, нажал вниз дверную ручку, начищенную до жаркого блеска, затейливую, массивную…

Пробежав через крохотную прихожую, ворвался в гостиную словно заправский герой мелодрамы. Надя, судя по всему, едва успела встать на стук из-за стола, так и стояла, держа руку в раскрытой сумочке. Что касается итальянского гостя, он преспокойно сидел за столом, на каковом наблюдалась бутылка мозельского, два бокала и какие-то засахаренные фрукты на тарелке. Все это никак не походило на декорации любовного свидания еще и оттого, что тут же лежали несколько листов бумаги, на коих были торопливо начертаны карандашом загадочные схемы, похожие скорее на военные планы предстоящей операции, уж в этом-то глаз у Сабинина был наметан…

Однако этих самых планов ему никак не полагалось замечать. По диспозиции, ему надлежало остановиться на пороге гостиной и оторопело замереть, неуклюже опустив букет.

Что он и проделал, молясь в душе, чтобы она приняла игру за чистую монету. Уставился на жгучего брюнета в белом костюме удивленно и неприязненно, торчал так столбом, пока его не вывел из оцепенения удивленный голос Нади:

– Коля, как такое вторжение понимать?

Опустив руку с букетом, он пробормотал:

– Просто хотелось тебя увидеть…

– Милый, я же говорила, что весь день буду занята… – сказала она, пытаясь скрыть неудовольствие.

Сабинин через ее плечо уставился на итальянца.

– Да, я вижу…

У него осталось впечатление, что означенный Джузеппе – или как его там – не притворяется и в самом деле не понимает ни слова по-русски. Чересчур уж великим актером надо быть, чтобы сыграть столь неподдельную отстраненность от чужой беседы. Итальянец взирал на него в полном недоумении, тщетно пытаясь понять смысл разговора.

– Коля… – досадливо поморщилась она. – Ну что ты, как мальчишка, право… Это совсем не то, о чем ты думаешь.

– А откуда ты знаешь, что я думаю?

– Господи, да это у тебя на лице аршинными буквами выведено – ревнивец из французского водевиля… Не выдумывай всякие глупости, ладно? Хорошо еще, что он по-русски – ни бельмеса.

– Кто это?

– Вот это тебе вовсе не обязательно знать.

– Да, я понимаю…

– Коля! – произнесла Надя грозным шепотом. Придвинувшись вплотную, вытеснила его в прихожую, притянула, зашептала на ухо: – Милый, ну, постарайся вести себя, как взрослый, разумный человек… У меня дела здесь. Мои дела. Не имеющие ничего общего со… всем, что произошло. Способен ты рассуждать здраво? Этот человек… он тоже из наших. Ребенок ты, что ли?

Сабинин отстранил ее, заглянул в глаза. Обиженным тоном протянул:

– А я-то думал…

– Бог ты мой, а говорил, что не влюблен… – Надя улыбнулась торжествующей улыбкой лесной нимфы и тут же стала серьезной. – Милый, ну как тебе объяснить? У меня с ним вполне серьезные дела, а не легкомысленное интимное рандеву. Понятно тебе? Встретимся завтра, как я и говорила, во второй половине дня, а до этого срока я, если разобраться, и себе-то не принадлежу. Дело есть дело… – Быстро поцеловала в щеку и умоляющим тоном попросила: – Коля, иди, пожалуйста, знал бы ты, сколь серьезны наши с ним дела и насколько далеки от флирта… Я тебя умоляю!

– Ну, хорошо, – сказал он, понурившись, лицом и всей фигурой выражая подавленность и тоску. – Постараюсь тебе поверить… Всего наилучшего и успехов в делах. Я буду ждать…

Словно опомнившись, неловко сунул ей букет и, не оборачиваясь, решительно двинулся к выходу деревянным шагом марионетки. Оказавшись в коридоре, по инерции еще какое-то время брел, шаркая ногами и повесив голову. Потом, чудесным образом воспрянув и стряхнув всякую понурость, широко улыбнулся. Бодрым шагом направился к лестнице, напевая под нос лихую кирасирскую песенку:

Спуни, спуни, молдаване,

Унди друма ля Фокшани…

Песенка была не его бывшего полка, но это не имело сейчас особого значения, коли он пребывал в прекрасном расположении духа. Все ходы противостоящей стороны оказались настолько им предугаданы, что даже жуть брала от такого везения…

В пролетке, неподалеку от отеля «Савой», он ожидал не менее трех четвертей часа. Наконец на ступеньках показался синьор Джузеппе, и в самом деле выглядевший вовсе не так, как следовало бы бравому кавалеру после интимного рандеву, – скорее уж итальянец был озабоченным, собранным, напомнил Сабинину вкрадчивой деловитой походкой хищного зверя на охоте…

– Тронули помаленьку, – прикоснулся он к плечу возницы в смокинге, видя, что итальянец садится на извозчика.

Вскоре они прибыли к пансионату «Идиллия». Выждав пару минут, Сабинин, выделывая кунштюки тросточкой, вошел в крохотный чистенький вестибюль, огляделся. Из невысокой двери справа выглянула пожилая консьержка.

– В каком номере остановился мой друг, мадам? – весело спросил Сабинин по-немецки. – Итальянский господин, он только что вошел, мы разминулись, я крикнул вслед, но он не расслышал…

– Герр Кадеруччи? – ничуть не удивившись, сказала выцветшая немка без всякого интереса. – Вы его найдете в седьмом номере, майн герр…

И скрылась в своей комнатушке, предварительно все же указав морщинистой рукой направление. Свернув влево, Сабинин прошел по темноватому коридору и, увидев на одной из дверей начищенную медную цифирку «7», без церемоний нажал на ручку.

Дверь оказалась незапертой, а комната – не особенно и большой. Как видно, итальянец то ли был аскетом, то ли не располагал средствами, позволившими бы ему замахиваться на «Савой» или «Гранд-отель».

Как любой на его месте, жгучий брюнет, как раз собравшийся налить себе в стакан что-то из бутылки с незнакомой яркой этикеткой, уставился на непрошеного гостя сердито и недоумевающе. В следующую секунду его свободная рука с совершенно недвусмысленными поползновениями скользнула к карману брюк. Но он тут же застыл, оказавшись достаточно благоразумным для того, чтобы не хвататься за оружие, – понимал, что все равно не успеет…

Сабинин сделал два шага в комнату, держа его под прицелом. Усмехнувшись, бросил по-немецки:

– Что это вы в карман полезли, любезный мой?

Судя по лицу Джузеппе, он не понял ни словечка. Что-то пробормотал на родном наречии, непроизвольно сделав выразительный жест – ни черта, мол, не разберу…

– Что это вы в карман лезете? – спросил Сабинин уже по-французски. – Или вы и французского не понимаете?

– Понимаю… – растерянно отозвался итальянец на довольно сносном французском. – Послушайте, какого черта?

– Молчать! – зловеще процедил Сабинин, шагнул к нему и, прижав дуло револьвера к боку, бесцеремонно полез итальянцу в карман.

Извлекши оттуда браунинг, второй номер, проворно отступил на два шага, сунул трофей себе в карман, придвинул ногой облюбованный заранее стул и уселся. Легонько помахал револьвером. Он специально выбрал в оружейной лавке этого монстра – английский «Уэблей-Грин», сработанный за год до появления на свет самого Сабинина, в семьдесят девятом. Как боевое оружие этот памятник старины ни к черту не годился, да и был к тому же неисправен, зато обладал внушительными размерами и производил самое грозное впечатление.

– Послушайте, мсье, извольте объясниться, – сердито сказал итальянец. – В конце концов, кто вам дал право вот так врываться?

Особого страха в его голосе не чувствовалось – ну, конечно, Надя что-то да рассказала… интересно, что?

– Сядьте. Я кому говорю? Вот так, прекрасно… Я не намерен разводить здесь церемонии. Либо вы мне немедленно расскажете, как далеко зашли ваши отношения с Надеждой… с мадемуазель Гесслер, либо, клянусь всеми святыми, я вам пущу пулю в лоб! – сказал Сабинин и звонко взвел курок.

Итальянец проследил взглядом воображаемую линию, соединявшую дуло револьвера с его торсом в расстегнутом жилете. Он, безусловно, не был трусом, но направленное на человека оружие всегда внушает ему некоторое уважение, в особенности если ответить аналогичными мерами человек не в состоянии…

– Вы что, плохо меня поняли? – прикрикнул Сабинин. – По-моему, я достаточно ясно выражаюсь!

На лице итальянца появилось именно то выражение, какого Сабинин и ждал: откровенная досада, нетерпение. «Боже, ну за какие грехи ты мне послал этого дурака?!» – явственно читалось во взоре синьора Джузеппе.

Главное было теперь – сохранить должную серьезность, сыграть без фальши.

– По-моему, я задал вам вопрос! – неприязненно бросил Сабинин, подняв револьвер повыше.

– Если я правильно понял, мсье, вы и есть возлюбленный мадемуазель Надежды?

– Неужели она вам…

– О, что вы, что вы! – запротестовал Джузеппе, делая энергичные движения обеими руками. – Она достаточно умна и деликатна… Мсье, черт возьми, у меня есть глаза, и я мужчина, наконец! Ваше внезапное появление, ваша без труда угадываемая ярость… Умному достаточно, как говаривали наши предки, древние римляне… Вы ведь тоже социалист, насколько мне известно? Значит, мы можем говорить откровенно, как товарищи по борьбе…

– Сначала я еще должен убедиться, что могу к вам относиться, как к товарищу по борьбе, – угрюмо сообщил Сабинин. – Пока что… Что она вам говорила обо мне?

– Что вы – русский социалист, товарищ по борьбе, – сказал Джузеппе, косясь на громоздкое изделие сыновей туманного Альбиона. – Правда, при этом она так мило смутилась, что я, учитывая к тому же собственные наблюдения, начал догадываться об истинном положении дел… Мсье, вы – счастливец, честное слово! Вас любит такая женщина…

– Постарайтесь обойтись без поэтических вольностей, – хмуро бросил Сабинин. – Не уклоняйтесь от темы, давайте говорить по существу.

– Уберите хотя бы револьвер, – сказал Джузеппе примирительно, пытаясь и мужское достоинство соблюсти, и не разозлить незваного гостя резким выпадом. – У вас ведь курок взведен, еще пальнете сгоряча и консьержка, дура старая, кинется за полицией, а мне это совершенно ни к чему, товарищ, как и вам, надо полагать…

– Сгоряча?! – поднял брови Сабинин. – Дорогой мой, вы уж меня не путайте с нервной девицей. Мне, знаете ли, приходилось уже убивать людей, и я научился делать это спокойно. Да вот, хотя бы, к чему стрелять, можно проломить вашу напомаженную башку этим саквояжем, чтобы не шуметь, он, по-моему, достаточно тяжел, да и медью окован…

Иллюстрируя свою мысль, он встал и, небрежно бросив незаряженный револьвер на обтянутый пыльным зеленым сукном столик, резким рывком вздернул за ручку большой саквояж, и в самом деле оказавшийся столь тяжелым, словно там покоилась парочка кирпичей.

И замер в неловкой позе. Он еще никогда не видел такого ужаса на человеческом лице, даже на войне, не видел, чтобы человек во мгновение ока становился белым как мел. Оказалось, что это вовсе не литературная метафора – итальянец и в самом деле стал белее мела, так что фатовские усики выглядели сейчас намалеванными первосортным углем. Он пригнулся, выставил руки, выкрикнул что-то на родном языке, спохватившись, вновь перешел на французский:

– Месье-месье-месье! Бога ради, осторожнее! Эй-эй-эй-эй! Умоляю вас, поставьте назад, ос-то-рож-не-нь-ко! Там же…

Сабинин не шелохнулся, старательно держа саквояж на весу. В прежнем неудобном положении. Он хорошо усвоил полученные в подвале пансионата уроки и потому догадался мгновенно – слишком свежи в памяти требования нежнейше обращаться с иными веществами и инструментами…

– Поставьте, умоляю вас! Осторожно!

С превеликой деликатностью, словно саквояж был выдут из тончайшего венецианского стекла, Сабинин опустил его на стол. Севшим голосом спросил:

– У вас там что, бризантные вещества?

– Нет, фиал с кровью Сан-Дженнаро! – огрызнулся итальянец.

Бросился к саквояжу, осторожно раскрыл его, запустил туда обе руки, на ощупь перебирая что-то, невероятно бережно, под едва слышимое стеклянное позвякиванье. «Взрыватели в боевом положении, а?» – подумал Сабинин искушенно.

Шумно, облегченно вздохнув, Джузеппе закатил глаза, его лицо стало мокрым от пота. Обеими руками держа саквояж перед собой, унес его в глубину комнаты, в дальний угол, опасливо оглядываясь так, словно Сабинин вот-вот кинулся бы отнимать. Вернулся к столу, тяжело дыша, налил себе красного вина, – горлышко выбивало барабанную дробь о краешек тонкого стакана, – запрокинув голову, выпил, пренебрегая пролившимися на белоснежную манишку струйками. Лицо его медленно приобретало нормальный цвет. Размашисто осенив себя крестным знамением на католический манер, он тяжело опустился на стул, попытался улыбнуться:

– Кто-то из нас двоих чертовски везучий, мсье. При неудачном обороте дела не то что от нас – от всего этого заведения мало что осталось бы… Хотите кьянти?

Сабинин кивнул, взял протянутый стакан и осушил досуха. Примирительно произнес:

– Ну, простите, Джузеппе, я и предполагать не мог…

Итальянец уколол его быстрым, злым взглядом, потом вроде бы немного помягчел:

– Пресвятая Дева, ну за что мне это? – поморщился он. – Подумать только, что это нас, итальянцев, считают в Европе самыми порывистыми и несдержанными! Так трясти саквояж, где запалы соседствуют с добрыми пятью килограммами…

– Извините, я же не знал…

– Черт знает что! – фыркнул итальянец. – Акция предстоит серьезнейшая, я везу снаряжение от самого Милана, трясусь над ним, как строгий папаша над невинностью дочки, в каждом встречном, бросившем на меня взгляд, чудится шпик, трое суток я почти что и глаз не сомкнул… и вот в безопасном, казалось бы, месте вдруг возникает, как чертик из коробочки, ревнивый идиот… Отдайте браунинг, прах вас побери!

– Вот, возьмите, – смущенно сказал Сабинин, протягивая ему пистолет рукояткой вперед.

Итальянец небрежно сунул оружие в карман брюк, утер пот с лица моментально промокшим насквозь носовым платком и, покачивая под носом у Сабинина указательным пальцем, сказал обиженно и наставительно:

– Друг мой, давайте расставим все точки… Мадемуазель Надежда очаровательна, но меня связывают с ней исключительно интересы общего дела. Более того, сердце мое давно занято другою… – Он достал золотые часы, нажал кнопочку и показал Сабинину вставленную с обратной стороны крышки фотографию очаровательной темноволосой девушки. – Удовлетворят вас мои объяснения?

– Полностью, – сказал Сабинин. – Вот вам моя рука. Простите, я, застав вас у нее, совершенно потерял голову… Не сердитесь, право…

– Ладно, пустяки, – сказал окончательно успокоившийся итальянец. – Я имел уже честь встречаться с русскими социалистами, так что успел немного привыкнуть. У меня есть хороший друг, мы вместе начинали, Бенито Муссолини, не слыхали? Жаль, очень толковый и многообещающий парень. Так вот, подруга у него как раз русская, синьорина Анжелика Балабанофф. Боже, вот это вулкан, куда там корсиканским анархистам из «Смеющегося черепа»… Я на вас не держу зла, товарищ, только, умоляю, оставьте меня, дайте немного выспаться…

– О да, разумеется! – вскочил Сабинин.

– И заберите вашу митральезу.

Сабинин, спрятав громоздкий револьвер, попятился к двери, старательно гримасничая, прижимая руки к груди и бормоча нечто невразумительное. За его спиной звонко повернулся ключ в замке. Тогда только он убрал с лица маску нелепого, сконфуженного идиота и направился к выходу, усмехаясь во весь рот.

Однако тут же посерьезнел. События назревали стремительно: нежданно-негаданно оказался прикосновенным к какой-то темной истории, где фигурировали эсеры, иностранные специалисты по подрывному делу, саквояж со взрывчаткой, способной поднять на воздух средней величины здание. Как будто мало было того, что приходилось обитать в набитом взрывчаткой пансионате, способном при малейшей оплошности взлететь на воздух вместе со всеми обитателями… Явный перебор, как в карточной игре фараон. Но если в пансионате от него не было особых секретов, здесь он оказался вовлечен в совершенно непонятную пока тайну из категории смертельно опасных. «Пора из этого как-то и выпутываться, господин авантюрист», – сказал он себе решительно.

Глава вторая

Тяжкая доля взломщиков

Он стоял неподалеку от ворот и лениво наблюдал за суетой здешнего дворника и еще какого-то малого, кажется, племянника Обердорфа – вроде бы видел его пару раз со стариканом. Оба, стоя на верхней ступеньке приставленной к стене лестницы, старательно устанавливали в металлической подпорке, загнанной в кирпичную кладку на толстенных болтах, древко черно-желтого австрийского флага. То ли древко было новое, плохо подогнанное, то ли с подставкой не все ладно, но штандарт ни за что не хотел утвердиться прямо, кренился в стороны, как корабль в бурю, норовил выскользнуть из рук, так что распоряжавшийся снизу этой процедурой Обердорф орал на всю улицу, потрясая своей сучковатой палкой:

– Mistvieh,[30] ты меня перед людьми опозоришь окончательно! Посмотри вокруг, там уже всё в порядке, любо-дорого глянуть! Долго ты там еще, a’bescheissena Haizlputza?[31]

Нужно сказать, старик несколько преувеличивал – у соседних домов и на той стороне улицы еще продолжалась в точности такая же деловитая суета: крепили флаги, императорско-королевские вензеля, растягивали проволоку с фонариками для иллюминации.

«Что у них за праздник, интересно? – подумал Сабинин. – Для тезоименитства императора поздновато, для даты восшествия Франца-Иосифа на престол рано, декабря надо дождаться…»

Старина Обердорф выглядел важным и церемонным – в отчаянно пахнущем нафталином сюртуке, ровеснике сражений под Плевной, на коем без труда можно было разглядеть глубокие складки от долгого пребывания в сундуке, в начищенном цилиндре. Его воинские регалии красовались на новеньких ленточках и жарко сверкали, начищенные, должно быть, зубным порошком.

– Доброе утро, герр Обердорф, – сказал Сабинин. – Что это за торжество намечается?

– Доброе… Боже мой, эти бездельники меня с ума сведут! Неужели трудно справиться с таким простым делом?

Сабинин присмотрелся:

– Тьфу ты! Герр Обердорф, всего-то и нужно, что взять рубанок и подтесать немного древко, иначе не войдет ни за что, слишком толстое…

– Слышали, идиоты? – завопил Обердорф фельдфебельским тоном. – Немедленно отправляйтесь за рубанком и сделайте, как толково советует этот господин! Только чаевые с господ жильцов грести умеете, тысяча чертей! Живо! Людвиг, бездельник, дождешься, что перепишу завещание! Ох, извините, герр Трайкофф, что не поздоровался с вами как следует, но эти косорукие меня в гроб вгонят… Живо, живо! Сбегайте в мастерскую за угол и одолжите у Франца рубанок!

Его незадачливые подчиненные слезли с лестницы, растерянно озираясь, ища, куда бы прислонить флаг.

– Сверните и осторожненько поставьте у стены! – надрывался Обердорф. – Бережно, я сказал, вы что, хотите угодить под закон об оскорблении величества? Кто так сворачивает? Бережнее! Вас бы обоих в армию, растяпы, там бы из вас сделали хоть жалкое, да подобие людей!

Наконец знамя было должным образом свернуто, и оба побежали в сторону мастерской, подгоняемые воплями Обердорфа.

– Из-за чего все же суета? – спросил Сабинин.

– Очень радостное событие, герр Трайкофф, – поведал Обердорф воодушевленно. Огляделся, понизил голос. – Вообще-то, вы хоть и иностранный революционер, но все же бывший офицер… Человек приличный… Послезавтра через Лёвенбург изволит проследовать его высочество, наследник престола, эрцгерцог Карл Стефан. – Он продолжал почти что шепотом: – Говорят даже, что ожидается его императорское величество, государь Франц-Иосиф. Насчет государя в точности неизвестно, но эрцгерцог проедет точно – чтобы отбыть в Вену поездом.

– Что же вы так волнуетесь? – пожал плечами Сабинин. – Времени еще достаточно…

– Это не меняет дела, – отрезал Обердорф. – Лучше, чтобы порядок был наведен заранее. Поскольку порядок…

Остальное Сабинин пропустил мимо ушей – из ворот показался Кудеяр, сел в ожидавший его фиакр, и кучер прикрикнул на лошадей. Что ж, пока все шло как по-писаному – но все равно следует поторопиться…

– Посмотрите, они все-таки поставили знамя черт знает как, – сказал Сабинин, изобразив на лице нешуточную озабоченность. – Вот-вот упадет, чего доброго…

Обердорф заторопился к свернутому флагу, а Сабинин повернулся и, стараясь не спешить, направился к пансионату. В подвале кипит работа, все на занятиях, помешать может только горничная, но она в это время никогда вроде бы не убирала в номерах…

На цыпочках взбежав на второй этаж, он подошел прямиком к двери комнаты Кудеяра, воровски оглядевшись, сунул в замочную скважину одну из трех стальных штучек, висевших у него на кольце, тихонечко, затаив дыхание, повернул влево, вправо…

Не идет, зараза, хоть ты тресни, застревает. С позиции силы действовать нельзя, еще застрянет…

Он попробовал вторую отмычку. Сердце колотилось, стук крови в висках казался чьими-то чужими шагами. В любую минуту в коридоре может появиться непрошеный свидетель, мало ли кого черт принесет…

Получилось! Хорошо смазанный замок тихо щелкнул, язычок вышел из гнезда. Сабинин нажал на ручку, проскользнул внутрь, прикрыл за собой дверь и запер – точно так же, на два оборота. Быстро огляделся с порога, привыкая к расположению мебели.

Так, вот он, стол… Замок верхнего ящика был гораздо проще дверного и потому быстро поддался третьей, самой простой отмычке, напоминавшей скорее крючок для снятия обуви. Обеими руками Сабинин выдвинул его на всю длину, чутко прислушиваясь, не прозвучат ли шаги в коридоре? Черт побери, толстая дубовая дверь почти не пропускает звуков, можно и вляпаться. А впрочем, кто сунется в номер Кудеяра в его отсутствие? Маловероятно, что сыщется второй авантюрист…

Справа лежала фотографическая карточка Нади – та самая, что ему уже показывал Кудеяр. Сабинин иронично покривил губы: положительно, господин главный бомбист до сих пор, говоря высоким штилем, не излечился полностью от давней страсти…

Некогда было поддаваться посторонним эмоциям. Запомнив, в какой последовательности лежат бумаги, Сабинин осторожно выложил всю стопку на стол. Принялся их ворошить.

Счет от портного – ну, это неинтересно… Парочка социал-демократических брошюрок… письмо, подписанное неким Тулиным-Карповым, речь идет о каких-то пустяках, хотя это, возможно, шифр… все равно неинтересно сейчас… «…есть, по-видимому, закон, требующий от революции продвинуться дальше, чем она может осилить, для закрепления менее значительных преобразований…».[32] Короче говоря, в драку мы ввяжемся, а там видно будет… вот они, знакомые открытки от Джона Грейтона… так, вот этих он не видел, и ничего удивительного, судя по датам на почтовых штемпелях, они отправлены и получены еще до его появления здесь… Лиссабон, французский Брест… ну а эти сам забирал у Обердорфа… неужели правильно догадался? И португальский Лиссабон, и французский Брест весьма даже гармонируют с общей тенденцией… железнодорожные билеты – на одну персону, до Данцига через Краков, судя по датам, ими еще только предстоит воспользоваться… и к ним никелированной скрепочкой приколот телеграфный бланк… данным подтверждается, что за господином Лобришоном зарезервирован билет на экспресс «Померания» до города Кайзербурга… билет данный господин соблаговолит получить в Данциге…

Лобришон? Поистине, интересная интрига завязывается. В случайное совпадение имен что-то плохо верится, поскольку против этого…

Сабинин замер, его моментально бросило в пот.

В замке скрежетнул ключ, вставленный уверенной рукой.

Нельзя было терять ни секунды. Он лихорадочно уложил бумаги в прежнем порядке, задвинул ящик стола, моля Бога в душе, чтобы тот не скрипнул, кинулся в сторону, упал на пол и проворно заполз под свисавшее до самого пола белоснежное покрывало застеленной постели. Замер, боясь шелохнуться.

Прозвучали спокойные, хозяйские шаги – через всю комнату, прямехонько к столу. Громко выдвинули ящик. Рукоять браунинга чертовски больно врезалась в бок, под ребра, но Сабинин терпел, борясь к тому же с необоримым желанием расчихаться, – Европа Европой, но горничная, подобно своим российским товаркам, подметала пыль под кроватью чрезвычайно небрежно, и ноздри Сабинину сейчас щекотали невесомые комочки.

Скрипнул стул – что, вошедший надолго устраивается? Плохо, если так. С-ситуация… Вздумай он присесть на кровать, моментально обнаружит незваного гостя – матрац расположен низко, прохладная металлическая сетка почти касается лица Сабинина… нет, с чего бы это человеку посреди бела дня присаживаться на кровать? А если мнимый отъезд Кудеяра был притворством, и сейчас появится горничная Франя? Господа молодые бомбисты за бутылочкой прямо намекали на эту версию, подмигивая и цинически комментируя частную жизнь одного из своих вождей… Вот тогда – все пропало. Никто, предположим, не станет его тут же убивать, да и дорого он им дастся, с одним браунингом в кармане и вторым в рукаве, с двумя запасными обоймами… но вот улепетывать придется быстрее лани, подобно лермонтовскому персонажу, и дорога сюда будет закрыта безвозвратно…

Решительный стук в дверь.

– Войдите, – раздался почти над головой спокойный голос Кудеяра, – ну да, так и есть, это Кудеяр отчего-то вернулся.

– Простите, что побеспокоил, Дмитрий Петрович, – послышался голос доктора Багрецова. – Дело у меня к вам совершенно пустяковое…

Скрипнул стул.

– Михаил Донатович, ничего, если мы поговорим на ходу? – сказал Кудеяр. – Право, я ужасно спешу, совсем было уехал, но встретил знакомого, пришлось вернуться…

– Ради бога, ради бога! Какие могут быть китайские церемонии? Да и речь о совершеннейшем пустяке…

– Ну, тогда пойдемте. Фиакр ждет.

Две пары ног проследовали к двери, слышно было, как в замке дважды поворачивается ключ. Настала совершеннейшая тишина. Сабинин понимал, что никто не расставляет ему ловушку, что произошла чистейшей воды случайность, но все равно не мог себя заставить вылезти из-под кровати. Его даже сотрясла нервная дрожь – оказывается, хлеб взломщика чертовски горек…

Взяв себя в руки, он вылез, старательно отряхнулся и вновь подступил к верхнему ящику стола. Там все было по-старому, только исчезли железнодорожные билеты и телеграмма из Данцига. А в общем, более ничего интересного. Тумба стола и вовсе незаперта, там, кроме коробки патронов к браунингу, нет ничего, хотя бы отдаленно связанного с нелегальщиной. Что ж, дерзкая эскапада все же была предпринята не зря…

Заперев ящик, приведя свою одежду в безукоризненный порядок, он выскользнул из номера, быстренько запер дверь отмычкой. Кажется, обошлось…

Ни на лестнице, ни по пути к воротам никто ему не встретился. У стены вновь кипела работа – дворник с племянником старательно и неумело ширкали рубанком по комлю древка, а Обердорф, звеня регалиями и багровея от усердия, в голос ими руководил, чем вносил лишнюю сумятицу и нервозность. Доктор Багрецов наблюдал за ними с затаенной в усах улыбкой.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Мастер детективной интриги, король неожиданных сюжетных поворотов, потрясающий знаток человеческих д...
Мастер детективной интриги, король неожиданных сюжетных поворотов, потрясающий знаток человеческих д...
Лернейская кампания – самая страшная война в истории Страны Эльфов – закончилась. Майкл снимает офиц...
Небеса разверзлись, и Маятник Судьбы пришел в движение… Демон тюрьмы Сокорро стремится вырваться на ...
Город Темных Эльфов – центр цивилизации и культуры на Земле. Здесь царит мир – но любое спокойствие ...
Главный герой – бывший военный, вернувшийся в Штаты из Вьетнама. Он чувствует себя уставшим и одинок...