Её Я Амир-Хани Реза

:

:

:

:

:

:

-

Издание подготовлено при поддержке Фонда Ибн Сины

© Фонд Ибн Сины, 2021

© ООО «Садра», 2021

Предисловие

Фонд исследований исламской культуры ООО «Садра» радо сообщить вам о начале выпуска серии современной иранской прозы под названием «Иранский бестселлер».

Это принципиально новый и перспективный проект, который, как мы надеемся, вызовет активный интерес у наших читателей. Ведь известно, что художественная литература занимает особое место в русской культуре, которая дала миру великих и знаменитых писателей-классиков. Соответственно, чтение прозы является очень важной частью русского мировоззрения и досуга, это – непременная составляющая культурной жизни России. Несмотря на наличие собственной богатой литературной традиции, носители русской культуры всегда были открыты и к творчеству писателей из других стран, от Латинской Америки и Европы до Японии.

Ведь художественная литература – это, наряду с наукой, философией, религией важный способ познания и осмысления реальности, без которого мировая культура бы оскудела. Принято думать, будто этот феномен чужд культуре данного региона, которая концентрировалась в основном на комментировании священных текстов, рациональном богословии, архитектуре и каллиграфии. Что касается собственно литературы, то в мире высоко ценятся произведения персидских поэтов-мистиков – таких, как Джалал ад-Дин Руми, Хафиз, Аттар, Фирдауси и др. Однако мало кто знает о прозе иранских авторов.

Иранская культура на протяжении веков отличалась глубиной и многомерностью восприятия сакральных текстов. Именно поэтому Иран сначала подарил миру свою знаменитую поэзию, а позже, уже в ХХ и ХХI вв., привлёк внимание зрителей всего мира к собственному самобытному кино, которое не перестаёт завоёвывать награды на самых престижных фестивалях и симпатии знатоков и ценителей этого вида искусства.

Современную иранскую прозу отличают те же особенности, что и иранский кинематограф: это внимание к судьбам простых людей и их внутреннему миру, сложный психологизм, тонкость и многообразие художественных форм, наличие философского подтекста, интерес к эпохе и повседневной жизни.

Безусловно, ощутимо и взаимовлияние культур: так, в Иране русская литература пользуется особой популярностью. Иранскому читателю прекрасно известны имена А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, А.М. Горького, М.А. Булгакова – книги этих русских классиков постоянно переводятся, издаются и раскупаются, их легко можно найти на прилавке любого иранского книжного магазина. А раз эти произведения так любимы иранскими читателями, мысль о родстве культур и мировоззрения напрашивается сама собой. Действительно, несмотря на все культурные и религиозные различия, между русским и иранским менталитетом нет непробиваемой стены, они вполне комплиментарны друг другу. Поэтому стоит надеяться, что проза современных иранских писателей найдёт тёплый отклик в душах русскоязычных читателей.

Разумеется, книги иранских авторов пронизаны специфическим восточным колоритом. Некоторые из них покажутся для неискушённого русского читателя чем-то новым и диковинным, но оттого – ещё более интригующим и интересным.

Вместе с тем в иранской прозе затрагиваются темы, которые неизменны и традиционны для художественной литературы, вне зависимости от региона и культурных особенностей, – это любовь, смерть, отношения между представителями разных поколений, семейные проблемы, судьба и поведение человека в сложных экзистенциальных ситуациях – таких, как война, грандиозные исторические события. И тот подход, которым руководствуются иранские прозаики, опять же, очень близок к русской литературной и кинематографической традиции.

Мы предлагаем вниманию читателей разноплановую прозу: от трагедии до социальной сатиры. Вместе с тем все эти книги объединяет одно – в Иране они стали настоящими бестселлерами и несколько раз переизданными, завоевав подлинную любовь множества людей. Это неудивительно, ибо так называемые вечные темы никогда не утрачивают актуальности. Так, в фокусе рассмотрения Резы Амира-Хани, автора романа «Её я», – трагическая любовь длиною в жизнь. Роман Мохаммада Резы Байрами с необычным названием «Мертвецы зелёного сада» повествует о судьбе репортёра Балаша на фоне переломных исторических событий, связанных с борьбой Азербайджана за независимость на фоне столкновений армии иранского шаха Пехлеви со сторонниками коммунистической партии «Туде». Романы Хабиба Ахмадзаде «Шахматы с адской машиной» и Ахмада Дехкана «Путешествие на 270-ю высоту» основаны на реальных событиях и посвящены важной, исполненной героического трагизма странице в истории Ирана – войне с Ираком (1980–1988 гг.). Особой изюминкой обладают персидские сатирические повести и рассказы, высмеивающие косность, ханжество, лицемерие, парадоксы семейных отношений.

Мы с радостью и интересом ждём откликов, рецензий и предложений от наших читателей.

1. Я

Одна тысяча девятьсот тридцать третий год. Неширокая – в три прыжка перепрыгнешь – улица Хани-абад, такая же, как любая другая, да не совсем такая. Ибо сюда прибыли известные в народе семеро слепых нищих.

– О, жители Хани-абада, не поскупитесь! Семи слепеньким на пропитание…

«Абад» значит «обводненный и благоустроенный», но кто и когда обустроил улицу Хани-абад? Толком это никому не известно. Тянется она с севера на юг, от Казачьих казарм наверху до сада Моайер ол Ммамалек внизу[1]. Посередине с ней происходят два события: одно – это встреча с улицей Независимости и второе – небольшой рынок Ислами. И то и другое – по левую руку.

Если идти по улице Хани-абад с юга на север, то на левой стороне увидишь множество разных лавок. В начале улицы – лавка холодильников Хаджи-Голи, в летнюю пору вокруг нее полно повозок, дрожек и ручных телег. Отсюда снабжалось льдом пол-Тегерана. И только в этом месте незаасфальтированную улицу Хани-абад поливали водой. Одну за другой выставляли бесформенные льдины, в палящем зное они таяли, и этой ледяной водой вспрыскивали улицу.

Дальше – другие магазины и лавки: жестянщики, печники, повозочники, в недавнее время перешедшие на производство кабин для грузовиков. После улицы Мохтари лавки становились более городскими: старьевщик, ткани, галантерея, парикмахерская, мясник, шашлычник, мороженщик.

Все лавки были по левую сторону улицы. А по правую был глубокий овраг. И в нем полным-полно маленьких домиков, каждый размером не больше комнаты в богатых домах на другой стороне улицы.

Семеро слепых как раз добрались до лавки старьевщика. Они сидели на обочине улицы и друг от друга ничем не отличались: все в одинаковой, старой и грязной одежде. Бог знает, какого цвета была эта одежда раньше, а теперь у всех темно-серая. Шаровары в пыли, оттого что на земле сидят. Они сидели, как обычно, в затылок друг другу, и первый из них гнусавил:

– Семи слепеньким на пропитание… Не поскупитесь… Сжальтесь…

Как только кто-нибудь подавал ему, он восклицал:

– Аллах да вознаградит тебя!

Это была условная фраза. Когда последний в цепочке слепцов – седьмой – слышал ее, он вставал, на ощупь пробирался вперед и садился первым:

– Семи слепеньким на пропитание… Не попади в руки подлецу… Пожалейте нас, чужестранцев… Аллах да вознаградит тебя!

– Семи слепеньким на пропитание… Да не умрешь ты страшной смертью, да не сгинешь как собака…

Таким образом, каждый из них получал подаяние, последний перебирался вперед и садился первым, и вся цепочка медленно продвигалась вдоль улицы. Вот они уже доползли до лавки старьевщика.

Али Фаттах – а было ему лет двенадцать-три— надцать, не больше, он ходил в шестой класс – со своим дружком Каримом, шли по улице и гнали двух барашков. Али держал в руке кусок каменной соли, которым он подманивал черного барашка: тот бежал за ним и лизал его руку. Карим гнал коричневого барашка. Дойдя до слепых, Али остановился, достал из кошелька почерневшую серебряную монетку – шай[2] – и подал ее первому слепому. Тот загнусавил:

– Аллах да вознаградит тебя!

Последний в цепочке слепец поднялся, согнувшись в три погибели, и, опираясь на плечи товарищей, пошел вперед. Не успел он произнести «семи слепеньким на пропитание», как Али уже достал из кошелька новенький саннар[3] и отдал его Кариму:

– На, эту ты подай.

Карим рассмеялся:

– Да брось! Пойдем лучше два мороженых с шафраном съедим – толку больше…

Тут он взглянул на слепого и осекся. У старика веки закрывали пустые глазницы. Карим кинул ему в подол саннар.

– Аллах да вознаградит тебя!

Последний в цепочке поднялся и пошел вперед. А Али по-детски порывисто присел и начал мерить пядями[4] расстояние от одного слепца до другого.

– Шесть пядей с небольшим! – объявил он Кариму.

– Ну да, уже до конца лавки старьевщика доползли.

– Может, к завтрашнему дню только до Сахарной мечети доберутся. Если дедушка их вечером не подтолкнет. Дед Фаттах вчера проходил тут, ускорил их от ледяной лавки Хаджи-Голи до жестянщиков. На целых десять шагов, и не простых шагов, а больших-пребольших…

– Вроде тех, какими в туалет бегут, чтоб не осрамиться.

– Ах ты грубиян!

Посреди улицы Хани-абад была мечеть, прозванная Сахарной. Она стояла на углу переулка, который так и назывался – переулок мечети Канд. Если свернуть на него, то сначала проходишь бакалейную лавку Дарьяни, потом еще пару домов, а за ними – дом семьи Фаттах. В нем каждая комната просторнее самого большого из домов в овраге. День этот был последним днем лета, завтра – начало учебы в школе. Ожидалось приготовление гормэсабзи[5].

Али сразу забыл о словах Карима. Счастливый, он вскочил с земли и отряхнул брюки. Потом рассмеялся и, поднеся кусок соли к морде барашка, побежал по улице – барашек за ним. Карим тоже поспешил было следом, но сразу отстал, и не потому, что вымахал дылдой неуклюжим, а из-за того, что гиве[6] у него были совсем рваные. Друзья миновали Сахарную мечеть и вскоре оказались возле дома. Али распахнул деревянную дверь и по крытому коридору пробежал во двор. В тот день у них дома готовили гормэсабзи. Али огляделся по сторонам и подвел барашков к гранатовому дереву возле большого бассейна. Те покорно под ним встали и начали жевать жвачку.

Дедушка курил кальян у окна главной комнаты дома – залы, оттуда обзор двора хороший. Он увидел Али и сильно пыхнул дымом, а когда бульканье кальяна стихло, позвал внука:

– Внучок, дорогой, подойди-ка сюда. Подойди ко мне… Оставь бессловесных животных там, где они есть…

Али вскочил на выступ под окном и подтянулся за подоконник. В это время с заднего двора показались Искандер и Муса-мясник. Муса поглаживал лезвием ножа по краю блюдца.

– Хадж-ага! – обратился Муса к деду. – С вашего разрешения забью их под гранатовым деревом. Ради удачного возвращения вашего сына и ради благополучия внуков ваших.

Дед прижал к груди голову Али и поцеловал его. Потом окликнул работника:

– Искандер! Ты напои животных сначала… И когда резать будетете, за ноги не держи их… Пусть души отдадут спокойно. И «бисмиллях» не забудьте, чтобы не осквернить все дело…

Али соскочил на землю, и дед окликнул его:

– Ты куда?

– Дед, товарищ мой за дверью стоит. Забыл я… Прости! Прости!

– Какой товарищ? Сын Искандера?

Али, кивнув, бросился к дверям. Пока бежал длинному крытому коридору, споткнулся пару раз и чуть не грохнулся на пол. На улицу выскочил, а Карима нет. Добежал до конца переулка. Там на табуретке перед своим бакалейным магазином сидел господин Дарьяни. На его бритое безусое лицо противно было смотреть. Отсюда он за всеми присматривал. Али обернулся на его магазин, и господин Дарьяни со своим сильным азербайджанским акцентом, спросил:

– Эй, Али, что случилось? Куда бежишь так?

Али неохота было разговаривать с болтуном Дарьяни.

– Куда бегу? Господин Дарьяни, Вы тут поблизости некоего Карима не видели?

– Кого?

– Карима!

Дарьяни рассмеялся:

– Говорит, как папаша его. Хитрец! Когда он из поездки-то вернется?

– Кто? Карим?

– Тьфу ты! Отец твой когда вернется?

– Когда рак на горе свистнет!

И Али выбежал на улицу, а Дарьяни продолжал говорить, обращаясь то ли к Али, то ли к себе самому:

– Когда он из поездки дай Бог здоровым вернется, пусть гостинцев не только властям предержащим, но и нам немножко перепадет. Соседей пусть не забудет.

Али посмотрел в оба конца улицы. Дрожки, брички и грузовик «Джеймс» вдалеке. Если бы не искал Карима, обязательно побежал бы туда, чтобы разглядеть грузовик поближе… Но сейчас бросился к оврагу. Семь слепцов продвинулись еще на несколько шагов. Он помолился про себя, чтобы они добрались до конца улицы, прежде чем зарядит осенний дождь. Заглянул в нижний сад – Карима нет как нет.

Раздосадованный, направился к дому. В начале переулка Сахарной мечети его опять окликнул Дарьяни:

– Ну как? Нашел своего Карима?

Али ему не ответил. Дверь дома оказалась запертой. Он постучал мужским дверным молотком[7]. Искандер был во дворе и подошел открыть.

– Иду, иду. Это ты, Али? Так стучишь, словно отец твой из поездки вернулся.

И ему Али не ответил. Он небыстро прошел по крытому коридору и через двор, намеренно не глядя туда, под гранатовое дерево. Дедушка оторвался от кальяна.

– Ну что случилось? Где твой дружок?

Али помахал кистями, словно крыльями.

– Дружок улетел.

– От такого дружка лучше держаться подальше. Худой пример друг с друга не берите. А то ты вертопрах еще тот!

– Я не вертопрах! Я тебя об одном прошу, дед: маме о моей дружбе с Каримом не говори.

В этот момент в комнату вошла мама с большим подносом в руках.

– Ты где был, Али? Не захотел попрощаться со своими барашками?

Али повернулся к ней. Мама отдала поднос Мусе-мяснику, чтобы он выложил на него бараньи сердца и печенки. В это время Искандер, освежевав второго барана, повесил его на крюк под деревом, рядом с первым. Али не мог смотреть на ярко-розовую кровавую тушу. Подбежал к водоему, и его стошнило в воду. Мать подошла к нему и обняла:

– Кто тебя знает, чего ты наелся там на улице? Наверняка с Каримом шатался? Да?!

Дед рассмеялся и запыхтел кальяном. Мама взяла Али за ухо и так, чтобы Искандер не услышал, сказала ему:

– Сто раз говорили тебе, с задорожными не дружить. Добьешься того, что Искандера с женой без работы оставят. Отец вернется и выставит их за порог.

Али ничего не ответил – он стоял, нагнувшись, на бортике водоема. Дед сурово предостерег его мать:

– Эх, невестушка дорогая! Травка козлику должна по душе прийтись. Козлику откуда знать, задорожный там или сын Хадж-Али Наки, – какая ему разница? Дружба адреса не знает.

Потом он посмотрел на Али. Их взгляды встретились.

– Травка козлику должна по душе прийтись. А козлик – сладкоежка у нас! Где коня ты привязал? Ну-ка скажи мне! На лугу возле цветков… Чтоб не видели следков…

Али не произносил ни слова. Он смотрел на воду бассейна, в зеркале которой покачивались обе туши. Плохо было у него на душе. Он встал, вошел в залу и сел на подоконник, обратившись к деду:

– Мой барашек был черный. А Карима – коричневый. Знаешь почему?

– Нет!

– Мне коричневый цвет больше нравится. Поэтому я и отдал его Кариму.

– Молодец, парень! Мой внук…

– Но сейчас, когда с них шкуру сняли, уже не видно, какой из них мой.

– Почему же? Видно. Твой слева. Черненький.

– Откуда знаешь?

– А голова-то черная.

Дед указал Али на голову барашка. Черная голова вытаращенными глазами смотрела на правую тушу.

– Видишь? Смотрит во все глаза.

– Так он смотрит на правую. А ты сказал, что мой слева.

– А глаза никогда на себя и не смотрят. Все время смотрят на дружка закадычного. Это уж первое правило настоящей дружбы.

Али скинул с себя обувь и вошел внутрь залы. Со двора слышались голоса матери и его старшей сестры Марьям, дающих указания Искандеру. Али вдруг потянуло в сон. Дед, увидев это, отвел внука к диванчику и положил его голову на валик. Али закрыл веки, и не прошло и минуты, как он уже спал.

Во сне он увидел Карима, которого подвесили к дереву. Тот был голый, без одежды, и его вздернули ногами на крюк. И вот старшая сестра Али Марьям, сестра Карима Махтаб, Искандер и его жена – все побежали к дереву, на котором висел Карим, а дерево начало отдаляться от них. Мама кричала издалека: «У всех задорожных такая участь, потому что едят всякую дрянь». Мамин голос все преследовал Али. То с одной стороны, то с другой. Потом ее голос забрался на ветки дерева, а оттуда по ошибке спрыгнул вниз в ухо Карима. Дерево все больше отдалялось, и тут Али увидел себя. Его отрезанная голова лежала на подносе и следила глазами за Каримом, висящим на дереве, а дерево уходило все дальше. И вот уже глаза Али потеряли из поля зрения Карима, но Махтаб, малолетняя сестричка Карима с прямыми каштановыми волосами, так повернула его голову, что он опять стал видеть Карима. Среди бульканий кальяна раздался голос деда: «В этом первое правило дружбы. Голова человека должна быть на медном подносе, и кто-то должен ее поворачивать и направлять на дружка его…» Тут голова Али на подносе затряслась и загремела вниз…

…Голова его загрохотала и скатилась с диванного валика на пол. Он проснулся. Весь дом был наполнен приятным запахом мяса. Одним из тех запахов, учуяв которые дед говорил матушке: «Невестушка дорогая! Этой едой ты угости – пусть хоть одной лепешкой – семерых соседей. По всему кварталу от еды твоей вкусно пахнет».

Стало быть, жарили баранину. В зале было четыре двери, причем одна из них вела во двор. Али подошел к окну залы.

Был последний день лета. Мать по одному брала куски мяса и подавала Искандеру, а тот бросал их в глубокую сковородку. Дрова под сковородкой разгорелись хорошо – были серо-пепельными. И сильно пыхали оранжевыми языками пламени. Когда очередной кусок мяса падал на сковородку, поднималось сильное шипение, и мясо быстро румянилось в растопленном сале барашков. Запахи жареного мяса, жира и дыма смешивались и наполняли собой воздух. Потом это мясо сложат в пузатые горшки – хомре – и опустят в погреб[8] рядом с домашним водохранилищем. Вначале над мясом будет слой жира толщиной в пядь, потом баранина впитает его. И зимой из этой баранины будут готовить разные блюда.

Нани, жена Искандера, из крытого коридора вошла во двор и, как всегда, громко поздоровалась. Ответил ей только дед. Она принесла свежий хлеб, завернутый в узел, и этот узел взяла из ее рук Марьям. А Нани подошла к сковородке и заняла место матери, чтобы подавать мясо Искандеру.

– Благослови Аллах Мусу-мясника! – сказала Нани. – Откормлены на убой. Мясо его убоиной не пахнет. Такой запах вкусный по всему кварталу, прямо от лавки Дарьяни чуешь его.

Дед повернулся к мамаше Али и Марьям, сидящим рядышком, и сказал:

– Что я говорил, невестушка дорогая? Ты этой едой угости – пусть хоть одной лепешкой – семерых соседей. По всему кварталу пахнет. А нам мало будет – не беда. Соседский кусок, он… Марьям-джан! А ты налей большую миску семи слепым, дело хорошее. Искандер им отнесет.

Марьям пошла за посудой. Ей было лет пятнадцать или шестнадцать – на четыре года больше, чем Али. Похожа на него: такие же сросшиеся брови, губы как красный бутон, а про кожу ее Нани говорила, что ни румян, ни белил ей никогда не потребуется. Незаметно Марьям превратилась во взрослую девушку, и уже многие юноши квартала с нетерпением ожидали возвращения ее отца из поездки. Эти юноши отродясь к Сахарной мечети не подходили и вдруг стали ставить рядом разбросанные туфли её деда…[9]

Марьям вынесла из кладовки глубокие фарфоровые чаши-пиалы, увидев которые мама сказала ей:

– Марьям! Такими чашами не разбрасываются. Может, что другое возьмешь?

Марьям возразила:

– А где у нас то, чем разбрасываются?

Она поставила на большой поднос семь пиал, и Нани половником в каждую налила горячего мясного бульона. Дед еще велел Марьям одну пиалу отнести Дарьяни. Потом он заметил Али, выглядывающего во двор из окна.

– Ага, проснулся? Иди-ка сюда, шалопай. Бери свежий хлеб из узла и поешь горячего мяса с бульоном. Оно с пылу, с жару самое вкусное. Ты это мясо до семидесяти лет будешь помнить.

– До семидесяти лет?! Дед, семьдесят лет – это много.

– А это мясо стоит того! Мясо, жаренное в собственном соку, – оно запоминается.

Али посмотрел на сковороду. Запах свежего хлеба и жареного мяса опьянил его. Он выскочил во двор и приблизился к крыльцу. Взял хлебную лепешку, но, когда подходил к сковороде, увидел голову черного барашка, глядящего ему прямо в глаза, и остановился как вкопанный. Тоскливо ему стало. И стыдно оттого, что слюнки текли. В его памяти этот черный барашек еще глядел на него живыми глазами. Марьям заметила состояние брата.

– Что с тобой, Али? Чего остолбенел?

– Провокаторша! Ничего со мной не случилось. Мое личное дело, мадам сыщица.

Марьям сердито погрозила ему, потом сказала матери:

– Матушка! Али вроде как Искандера попросить стесняется. Положите вы ему мяса на хлеб, а то ведь бедняга голодный, скандалить начнет.

Потом она потихоньку шепнула Али:

– Видал мадам сыщицу?

Мама сошла с веранды во двор, взяла из рук Али лепешку и протянула ее Искандеру, чтобы тот положил на нее мяса. Но Али вдруг подбежал к Искандеру со словами:

– Дядя Искандер! Это мясо черного или коричневого барашка?

Искандер пробормотал что-то невнятное: вопрос Али сбил его с толку. Дед, рассмеявшись, крикнул с крыльца:

– Это мясо коричневого!

Тогда Али взял свою лепешку из рук Искандера и отдал ее Нани. Сопровождаемый удивленными взглядами матери и всех остальных, он сходил за еще одной лепешкой и сказал:

– Нани! Поджарь мясо черного, то, которое еще не трогали.

Нани с удивлением взяла несколько кусков с края подноса и отдала их Искандеру, тот бросил на сковородку. Скоро они подрумянились, и он достал их половником. Али поднес ему одну из лепешек для мяса, откусил от другой и сказал Искандеру:

– Дядя Искандер! Теперь на эту немного от коричневого барана.

Потом Али поднес обе лепешки с мясом дедушке и очень спокойно сказал ему:

– Смотри, дед! То, что я ем, это из барана Карима. А вот это будет полезно Кариму покушать, это из моего барана. Своего собственного барана человеку есть не рекомендуется.

– Болтун ты! И что, понесешь теперь Кариму?

– Ну да. Это же та самая настоящая дружба, о которой говорили. Для товарища ничего не пожалею. И я не шататься иду куда попало и не попугайничать, а к товарищу иду, как благородный человек.

Проговорив это, Али побежал на улицу. В крытом коридоре он чуть не столкнулся с Марьям, надевавшей чадру перед выходом из дома. Тут же стоял поднос с пиалами мясного бульона. Увидев то, что несет Али, Марьям воскликнула:

– Ага! Хлеб с мясом! Кому это?

– Мадам сыщица ведет следствие? Сегодня и ежедневно! Представление в театре «Лалезар»!

– Значит, не скажешь? Так? Хорошо. Но я знаю, это ты Кариму несешь. И скажу маме. Согласен? Мама!

– Замолчи! Провокаторша…

– Замолчу при одном условии.

– Каком?

– Что ты отнесешь эту чашку Дарьяни.

– С какой это стати?

– Мама!

– Ну хорошо, отнесу! А чего ты сама не отдашь ему?

– Вот так защитничек чести сестры. Приди в себя! Как я могу к чужому мужчине пойти?

Али удовлетворился ее ответом. Да и что ему оставалось? Он переложил обе лепешки с мясом в одну руку, другой взял чашку с бульоном и побежал к Дарьяни.

– Господин Дарьяни, прошу вас!

– Ага. Пожертвование принес? Принимается.

– Это не пожертвование.

– А что же?

– Почем мне знать? Жаркое, которое мы на зиму делаем.

– Чего ж не подождали, пока твой отец из России вернется? Тогда бы и забивали баранов. А теперь еще одного забивать придется.

Али, немного подумав, сказал:

– Вы правы, для нас это нехорошо получилось. Для баранов – тоже. Но для вас-то – вполне нормально.

– Хитрец! Однако говоришь ты правильно. Так когда хозяин твой вернется?

– Я ведь сказал уже: когда рак на горе свистнет.

– Хитрец! Я почему спрашиваю: у вас кредит кончился, у тебя и твоей сестры. Деньги, которые отец твой оставлял мне, позавчера иссякли.

– Все деньги? Как это может быть?

– А так, что твоя сестра позавчера всем-всем девочкам своей школы купила конфет – помадок.

– Всем девочкам?! Вот провокаторша, да еще растратчица!

– Только ты не болтай об этом. Она меня уговорила. А мне что? Я ей говорю: многовато тратишь. А она: ты, мол, у отца берешь деньги вперед, так оплачивай. Ну, что я мог сказать?

– Помадки! Значит, с девчонками на улице помадки лопать – это прилично, а если я отказываюсь чашку отнести, то я плохой защитник чести? Ну я ей сделаю похлебочку – вкусный бульончик…

Дарьяни рассмеялся. Али наскоро попрощался и выскочил на улицу. Держа в руках две лепешки хлеба с мясом, он чувствовал, как они постепенно остывают. Вот-вот жир густеть начнет. Он хотел было побежать, однако подумал, что в таком случае ветер будет обдувать лепешки и они еще быстрее остынут. Так он и не мог ничего выбрать – то ли бежать, то ли тихо идти.

На улице он увидел Мустафу-дервиша – в белой длинной одежде, с седой бородой, держащего в руках серебряную чашку для подаяния. Дервиш шел размеренно, точно шаги считал. И при каждом шаге восклицал:

– О, Али-заступник![10]

Али замедлил шаг. Многие говорили, что у дервиша не в порядке с головой, хотя Хадж-Фаттах, дед, наоборот, очень уважал дервиша, а Али брал пример с деда. Он негромко поздоровался с дервишем, а тот, заметив Али, откашлялся и сплюнул в арык. Потом, словно говоря сам с собой, произнес:

– О, юноша! Если человек спешит, он вынужден это делать, но если он не спешит, то никакой нужды нет. Так нужно ли спешить?.. Или не нужно?.. Аллах лучше нас это знает… О, Али-заступник!

Али задумался над его словами, но так ничего и не понял. Из-за таких-то слов и считали, что у дервиша не все дома…Мальчик побежал дальше по улице, а потом свернул вниз в овраг. Откидывал тело назад и тормозил пятками, чтобы не скатиться вниз кубарем. Всякий раз, как шли дожди или как арык переполнялся, задорожных заливало, и тогда Карим ходил в мокрой насквозь одежде. Говорили, что много лет назад овраг этот выкопали владельцы и работники кирпичных заводиков, а таковых много было среди жителей улиц Хани-абад и Моуляви. По ночам, чтобы не видело городское начальство, они добывали здесь глину и возили ее к обжиговым печам. Потом в образовавшемся карьере люди понастроили избушек и хибарок. Али, спотыкаясь, пробирался среди этих лачуг и наконец вошел во дворик дома Искандера. А дворик был еще на полметра ниже, чем дно оврага.

Карим стоял в дверях. Можно сказать, что домик Искандера был на ту пору более свободен от людей, чем прочие хибары в овраге. Из детей только Карим и его сестренка Махтаб остались в этом доме, а остальные, более взрослые дети Искандера и Нани, или женились, или вышли замуж, или просто сбежали из дома… Хотя само понятие «сбежать из дома» здесь не имело особого смысла, так как между домом и улицей не было большой разницы.

Карим вместе с Али вошли во дворик рядом с вонючим бассейном, и аппетитный запах мяса смешался с вонью.

– Я к вам всю дорогу из дома бежал, чтобы не остыло, – объяснил Али. – Хотя думал, что от ветра быстрее остынет, поэтому не бежал, а шел.

Девичий голос спросил из домика:

– Так ты все-таки бежал или шел?

Карим с полным ртом откликнулся:

– Любопытная госпожа! Тебе-то что, бежал он или шел? – Потом повернулся к Али: – Ты сам меньше разглагольствуй, чтоб не застыло!

Али посмотрел на Карима. Тот ел словно в последний раз в жизни. Лепешку он разложил на бортике бассейна. Мясо и жир с нее брал рукой, как черпаком, а потом руку – чуть ли не весь кулак – засовывал в широкий рот и облизывал, причмокивая. Али отвернулся, чтобы не видеть этого, на пороге дома увидел Махтаб с каштановыми волосами, прямыми и гладкими, как вода водопада. На ней была глухая рубашка с лифом, короткая плиссированная юбка, а под юбкой – красные в цветочек шаровары. Лицо ее было миловидным, особенно когда она смеялась. Она раскрывала ротик, и губы-бутоны становились похожи на большую распускающуюся розу, и пахло от нее как от красной розы. А ведь ей было всего семь лет!

Махтаб тоже не смотрела, как ест ее брат. Али предложил было ей поесть, но она убрала руки за спину и ушла в дом. Карим, доев свою долю, вытер рот, потом обтер руки о шаровары и повернулся к Али, который смотрел на дверь дома.

– Брось ты эту ящерицу – ума у нее ни на грош. Ей не мясо не понравилось, ее все злит, что из вашего дома.

Али опять поискал глазами Махтаб. Она стояла в доме и через окно глядела ему прямо в глаза. Улыбнулась, и запах красной розы проник во двор и перебил запахи зеленой воды бассейна и остывающего мяса. А ведь ей было всего семь лет!

Али пришел в себя и сказал Кариму:

– Кстати! Мясо, которое ты съел, это был мой барашек – черный. Потому что своего собственного барашка есть нельзя. Если съешь своего, с человеком знаешь что случится?

– Выходит, то, что ты держишь в руках, это наверняка мой барашек, – сказал Карим, – коричневый?

– Правильно.

Тогда Карим обеими руками вынул из рук Али лепешку с мясом и, отвечая на его недоуменный взгляд, пояснил: