Последнему – кость Чернобровкин Александр

– Ирод, ребенка убил!.. На тебе, на тебе, на!..

Алексей держал брата за ноги, не зная, что делать. Он легонько потряс тельце, перехватил за пояс, перевернул. Большая голова неестественно запрокинулась, точно шея была сломана, маленькие глаза пустели белками, из приоткрытого рта текла грязная жидкость. Лешка положил младенца на стол, попытался сделать искусственное дыхание, но никак не мог вспомнить, где надо надавливать на тело, поэтому давил руками живот. Андрюшкины руки покорно вминали торчащий пупок в мокрый живот и отлетали к столу.

– Дай сюда! – закончив расправу с мужем, оттолкнула мать Лешку.

Она похлопала ребенка по спине, затем плеснула ему в рот остатки вина из бутылки и стакана. Заострившееся, сине-зеленое личико скривилось, хриплый кашель одолел препону в груди, вырвался наружу, вытягивая за собой надсадный рев.

– А-а-а!.. – на одной ноте тянул младенец и казался еще живее, чем был до падения в ведро.

Алексей проглотил размякший кусок, что был за зубами, вынул ломоть изо рта, вытер мокрой ладонью губы. Удачный сегодня денек: столько раз попадал в переплеты, а так и не сподобился быть битым. Чтобы не сглазить, не стал слушать, как мать ругает отца, ушел от греха подальше – спать.

В комнате, кроме его односпальной кровати, стояла такая же для младших сестер и двухспальная для старших. Девочки безмятежно посапывали. Алексей лег, доел в темноте хлеб, мечтая, как разделается когда-нибудь с Ленчиком: будет макать прыщавой мордой в канаву с вонючей водой. Заснуть никак не удавалось, два раза выходил в сени по нужде. Минуя кухню, видел, что родители сидят в обнимку перед постепенно допиваемой бутылкой вина, а младший брат свернулся калачиком на кушетке и прижимает ко рту светло-коричневый марлевый узелок.

Глава третья

– …Убийца! Изверг! Как земля носит такого выродка! – надрывалась Тюхиничиха. Голос у нее крепкий: стая ворон, что пряталась от дождя в кронах росших в конце проулка тополей, прекратила карканье-перебранку и прислушалась к чужой.

– Это у тебя выродки! – отвечала Лешкина мать.

– Убивать таких надо, покуда всех на тот свет не отправил!

– Своих дави, сука толстозадая!

Зад у матери Тюхниных действительно был о-го-го: в калитку боком заходила.

– Ах, ты!.. – Дальше, как бревна из поднятого и неудачно застропленного пучка, громыхнулись матюки, отборные, подогнанные так лихо, что предыдущий стыдливо увядал при следующем.

– Пошли домой, – позвала мать Лешку, убедившись, что переругать соседку никогда не сумеет. – Рожу умой, – приказала она на кухне, – давай полью.

Набрав в кружку воды, подошла к склонившемуся над помойным ведром сыну.

– Палку-то выброси.

Лешка озадаченно посмотрел на обломок штакетины в руке кинул к печке.

– Что, наквасили Тюхнины нос? – с усмешкой спросил отец.

– Это я им наквасил, обоим – и Ваньке, и Гришке! – дрожащим то ли от смеха, то ли от слез голосом сообщил Лешка.

– Правильно, бей их всех, не то тебя будут бить!.. А чего подрались?

– А чего они?! Я иду, а они пристали. Гришка первый ударил…

– Хлеб где? – перебила мать.

Алексей испуганно замолк, пытаясь вспомнить, куда делась авоська с хлебом.

– Там, наверно…

– Обормот, – мать небольно стукнула его по лбу и пошла на поиски.

Лешку прямо распирало от желания рассказать запомнившееся из драки, похвастаться. Запомнилось, в общем-то, самое незначительное, в основном, когда били его, но так хотелось поделиться торжеством! Не получилось: отец передумал слушать.

– Иди зови девок обедать.

Лешка не замечал, что нос горит и пощипывает, что спина ноет, а руками больно пошевелить, он был счастлив, как никогда в жизни. Сумел! Сумел-таки! Сколько лет ждал, сколько ночей подолгу ворочался в постели, мечтая об этой минуте. Нет, мечты были скромнее. В них он сначала разделывался с Гришкой, а потом уже с Ванькой, по отдельности. А ведь случайно все вышло, он и не ожидал, что так все кончится.

Вчера он и Гришка первыми закончили рядки. День был пасмурный, небо сочилось моросью – дождь не дождь, так что-то среднее: и с поля уйти нельзя, и работать нежелательно. Перепаханная земля с жадностью всасывала сапоги и с болью чавкала, отпуская их; картофелины выскальзывали из рук, норовили поглубже спрятаться в липкое месиво; одежда промокла – бочку воды можно выжать.

– Пошли, костер распалим, погреемся, – предложил Лешка.

Тюха убедился, что учителя в другом конце поля, возле отстающих, согласился.

– Пошли. И картошки напечем.

Огонь с трудом справлялся с сырым валежником, недовольно шипел и жутко дымил. Дым зависал под нижними ветками деревьев, ел глаза. Лешка грел красные и непослушные от холода руки над костром и время от времени сдувал с кончика носа капли, сбегающие со лба. Вскоре к ним присоединился Гилевич, угостил стянутыми у отца папиросами. Гилевич-старший набирал их сразу пачек по сто, а Вовка умело вскрывал их и забирал из каждой по паре папирос, боясь стянуть сразу пачку, потому что отец, вернувшись из Белоруссии, пересчитывает, память у него что надо, а рука тяжелая.

– И в этом году не успеют убрать, – сказал Вовка, садясь на перевернутое вверх дном ведро. – Поле только начали, а с той стороны дороги второе, пошире этого будет. Теперь дожди зарядят, погниет картошка.

– И черт с ней, кабаны поедят, – равнодушно произнес Лешка.

– Черт-то с ней, да неохота по грязи лазить. Скорей бы дождь настоящий пошел, а то третий день кисель этот.

Разговор потух, словно залитый моросью. Закурили еще по одной. Докурив, Гришка разворошил жар, перевернул картофелины.

– С одной стороны готово. – Он подкинул в костер бересты, которая горела, испуская копоть и шевелясь, как живая.

– Мухомор идет, – сообщил Вовка, сидевший к полю лицом, и швырнул недокуренную папиросу в огонь.

Мухомор – Игорь Андреевич, директорский сынок, преподаватель физкультуры и военного дела – решительно шагал к троице учеников. У края леса под деревом, ожидая его, горбилась в большом брезентовом плаще, накинутом поверх пальто, Юлия Сергеевна.

– Будем сидеть, пока картошка не испечется, – приказал Лешка.

Гилевич ожидающе посмотрел на Тюхнина. Тот подкидывал выпавшие из огня ветки и молчал. Тогда Вовка, будто пересаживаясь, отодвинулся дальше от костра, но не ушел.

– Чего сидите?! Картошку кто будет собирать?! – Игорь Андреевич снял фуражку, запустил пятерню в волосы, приглаживая их. Редкие и мягкие, они не желали быть зачесанными кверху, сползали на лоб, на глаза. И сейчас непослушная прядь, придавленная фуражкой, топорщилась между бровей.

– Погреемся и пойдем, – спокойно ответил Лешка.

– А ну, быстро на поле! – На бледном носатом лице учителя зарябили красные пятна, из-за которых он и получил кличку. – Я кому сказал?!

Гилевич схватил ведро и, забирая чуть вбок, чтобы не проходить мимо учительницы, торопливо засеменил на поле.

– А вам что – особое приглашение?! – Учитель раскидал ногой костер, растоптал картофелины. Они вывернули белые рассыпчатые сердцевины, вкусно запахло.

Поняв, что жратвы не будет, Тюхнин лениво поднялся, так же лениво обогнул на порядочном расстоянии Игоря Андреевича, но направился прямо на Юлию Сергеевну.

– А ну, пошел! – Учитель за шиворот приподнял Лешку, ударил коленом под зад.

– Ну, ты?! – огрызнулся Алексей. – Увернувшись от следующего удара, прошипел: – Мухоморище… – и тихо матюкнулся.

Игорь Андреевич сделал вид, что не слышал оскорбления, увлеченно затоптался на головешках и картошке.

– Пока каждый не соберет сто двадцать ведер, никто с поля не уйдет!

Мимо учительницы Алексей прошел со склоненной головой, боясь увидеть на ее губах насмешку. Заметил лишь черные, не по ноге большие сапоги, облепленные жирной темно-коричневой грязью. Еще уловил еле слышный, дурманящий запах незнакомых духов. Юлия Сергеевна была свидетельницей его позора, значит, кто-нибудь должен был заплатить за это. Ближе всех оказался Тюхнин. Он, отмахивая руками, чертил лыжню на перепаханном поле, выбирая рядок. Красные уши Гришки наполовину спрятались за воротник фуфайки, а воротник прятался за складкой, которая вспучивалась на сутулой спине. Лешка целил в эту складку, но Гришка, почувствовав опасность, шагнул чуть щире, и ведро ударило ниже лопаток и вскользь.

– Ты что?! – отпрянув в сторону и затравленно поглядывая, произнес Тюхнин.

Лешка ждал сопротивления, хотя бы намека на него, чтобы заехать ведром по толстой морде. Тюха понял и трусливо попятился.

– Ну, чего ты?!

– Предатель! – процедил Лешка сквозь зубы и пошел занимать рядок.

Он выковыривал негнущимися пальцами клубни из холодной и липкой жижи и думал о грозящем возмездии. Гришка – это ерунда, с ним справиться – что два пальца обмочить, но есть еще Ванька, старший из братьев Тюхниных. Он родился на год раньше Лешки и успел вымахать на голову длиннее, был рыжим и худым, с костлявым вытянутым лицом, совсем непохожим на братьев и сестер, единственный пошел в отца, а не в мать. Учился он в ПТУ в райцентре и на выходные приезжал домой. Лешка давненько не дрался с братьями, терпеливо сносил тычки от старшего и первенство младшего в классе. А теперь вот сорвался. То-то ему будет от Тюх. Тревога настолько заполнила голову, что забыл прихватить картошки домой.

Весь вечер Алексей провалялся в кровати, прикидывая, как лучше помириться с братьями, чтобы и не унижаться сильно, но и не получить по соплям, не собирался и в воскресенье выходить из дому, да мать погнала в магазин. Туда проскочил благополучно, а на обратном пути, свернув в переулок, заметил Тюхниных.

Братья стояли у калитки, ждали. Увидев Порфирова, Ванька выкинул окурок и вытянул левую руку из кармана. Будет драка. Ожидание ее было тяжелее боли, но все равно шел, укорачивая шаги, надеясь оттянуть драку, на чудо, которое поможет избежать ее. Попросит прощения, сигарет даст пачку – глядишь, передумают. Ну, двинет Гришка разок – нельзя же без ответа оставить удар ведром, – лишь бы Ванька не полез. В метре от братьев остановился, на всякий случай прикрыл живот авоськой с хлебом. Если разговорит их, собьет драчливый пыл и не ляпнет ничего липшего, то, может, и обойдется, проскочит между битых.

Гришка опередил – как бы продолжил диалог на поле:

– Так ты бить, да?! А на тебе!

Больше всего не любил Лешка, когда били по носу. Кровь начинает хлестать – размазывать и сплевывать не успеешь, а боль острая, иглой пронизывающая от темени до пяток. Зато у этой боли был плюс: мгновенно превращала страх в бешенство. Гришка кувырнулся от первого же удара. Ванька стоял дольше, нахал мосластыми руками, а после того, как получил авоськой по голове и свалился, скреб ими мокрые доски тротуара, пытаясь встать. Не получилось: носок Лепленного сапога врезался в провал открытого рта раз, другой, заполнив глиной ржавого цвета, а потом пятнал ею костлявую морду, где попадет.

Бешенство уже отпускало, когда Лешкину спину обожгло так, что аж дыхалку забило. Гришка лупил штакетиной, только что оторванной от забора, с согнутым гвоздем на треть ниже фигурной головки. Целил гвоздем в глаз. Алексей не помнил, как штакетина оказалась у него. На Тюхнино счастье гвоздь теперь был почти у рук и сломалась штакетина слишком быстро. Тут еще мать Тюхниных выскочила и начала вопить. Хорошо, что Лешкина мать услышала и вышла на крыльцо на подмогу.

Победа – это здорово, но, если о ней не знают приятели, уменьшается вдвое, а может, и в трое. Лешке не терпелось похвастаться перед одноклассниками, однако сделать это удалось не скоро: после обеда дождь полил как из крана и не унимался несколько дней. В среду колхоз махнул рукой на картошку, и с четверга начались занятия в школе. Алексей опоздал на первый урок, поэтому о победе рассказал Гилевичу на переменке.

– А Гришка говорил, что это они тебе вломили, – возразил Вовка.

– Как они?! – не мог прийти в себя от удивления Лешка. – А почему же у него вся морда в синяках? Об меня набил, что ли?

Переменка закончилась, в класс зашли ученики и Гришка с ними. Он будто не замечал Порфирова.

– Так кто кого побил в воскресенье, а, боров? – подступал Алексей к врагу.

Гришка сопел, вдавливая голову все глубже в плечи, и, как бы поправляя волосы над ухом, прикрывал ее рукой от удара. Глаза его с надеждой косились на дверь. И таки вымолил у судьбы отсрочку – в класс вошла учительница.

– На переменке пойдем за школу, – пообещал Лешка, согнав с Тюхниной физиономии улыбку.

Пусть теперь целый урок сидит и колотится от страха, побудет в той шкуре, в какой по его вине частенько доводилось бывать Порфирову.

Юлия Сергеевна, стройная и глазастая, самоуверенная и немного насмешливая, поздоровалась с учениками и забавно поморщила носик на разбойно-крикливое ответное приветствие. Как она была непохожа на поселковых женщин! Алексей боялся на нее глянуть. Ему чудилось, что в классе их двое – он и она, и Юлия Сергеевна все время смотрит на него, стоит ему поднять глаза, как встретится с ее взглядом, теплая волна пробежит по Лешкиному телу, отдастся щемлением в нижней части живота, и будет стыдно и счастливо.

– Порфиров!

Он вздрогнул и быстро встал.

– Читай дальше… Слушать надо. Сначала читай.

Он смотрел в непонятно когда открытый учебник, на темные полоски иностранных слов и чувствовал, как уши наливаются кровью.

– Ну, почему не читаешь? Текст на двенадцатой странице… Садись, Тюхнин, читай.

– Я тоже не умею, – ответил, не поднимаясь, Гришка.

– Читай, как умеешь.

– А я никак не умею.

Учительница тяжело вздохнула, поморщила носик, спросила у сидящего перед Тюхой Гилевича:

– А ты умеешь?

– Да! – Вовка быстро затарабанил, почти не глядя в учебник.

На передних партах прыснули, Лешка подумал, что так же, если не дольше, смеялись бы и над ним. Ну, Тюха!..

Шел дождь, но за школой собрались все мальчишки-восьмиклассники и несколько человек из других классов. Покуривая прикрытые ладонями сигареты, ждали поединка.

– Ну, так кто кому дал в воскресенье? – повторил вопрос Порфиров.

Тюхнин смотрел по-бычьи, из-под лба, глаза бегали по сторонам, точно предстояло драться со всеми и выбирал, с кого начать. И от этого трусливого ничтожества Лешке приходилось столько терпеть! На – получи за все!

Тюха сломался быстро. Спрятав разбитую морду в ладони, замер, не сопротивляясь. Кровь из разбитой губы стекала на подбородок, а оттуда – на бледно-голубую рубашку. Вдруг Гришка развернулся и побежал. Метрах в десяти остановился и крикнул совсем по-детски:

– А вот и не догонишь!

Дружный хохот был ответом на предложение погоняться.

Гришка сник и, размазывая по мокрому лицу кровь, побрел через кусты к дыре в заборе.

Порфиров с непонятной тоской смотрел ему вслед. Казалось, теряет что-то дорогое, нужное, но что – не мог понять.

– Молодец, Леха! – хлопнул его по плечу Гилевич.

– Ну?! – зло скинул его руку Алексей.

Презрительно сплюнув, он прошел между расступившимися школьниками. Все они когда-то лебезили перед Тюхой, а теперь поздравляют победителя и со злорадством смотрят вслед бывшему тирану и его, Лешки, бывшему другу. Так и хотелось вернуться и бить их, бить…

Глава четвертая

В последний день четверти шел снег. Алексей сидел перед осколком зеркала, установленным на подоконнике, пытался уложить мокрые после бани волосы в мужскую прическу, а то кудри, как у девки, хоть налысо стригись.

Во дворе залаяла Манька.

– Мам, тетка Галька идет.

– Какая? – спросила из соседней комнаты мать.

– Смирниха.

– Приехала, никак? – Мать пошла встречать гостью.

Галина Степановна, мать Светки Смирновой, полная рыжеволосая женщина, заполнила дом высоким громким голосом.

– Привет, подруга! Ну, как поживаешь?.. Да, на праздники приехала. Решила, вот, тебя навестить… А это Лешка? Ты смотри, какой вымахал! И не узнаешь!.. Ну, как учишься? Небось одни двойки?

– Эту четверть хорошо закончил, учительница похвалила, – похвасталась за него мать.

– Моя тоже хорошо учится, отличница. А растет! Приеду в следующий раз, а она уже замужем! – с довольной улыбкой произнесла Смирнова и вытянула из кармана иностранной куртки бутылку водки.

Глаза матери радостно заблестели.

– Сейчас я грибков маринованных наберу, сальца нарежу… – заметалась она.

– Да сядь, поговорим сначала, водка никуда от нас не денется.

– А чего там, за столом и поговорим… Порфиров! – позвала она мужа.

Налили и Алексею. Пил как воду – привык уже. А потом отламывал маленькие кусочки хлеба, долго мял пальцами и проглатывал шершавые шарики, слушая разговор старших.

Мать, выпив, оживилась.

– Ой, Галь, ты прям вылитая Алла Пугачева!

Смирнова благосклонно улыбнулась и кивнула головой, подражая певице.

– Представляешь, захожу в райцентре в ресторан, заказываю покушать, сто грамм коньяка, жду. Смотрю, вся кухня вывалила, уставилась на меня. Официантка принесла заказ и спрашивает: «Извините, вы не Алла Борисовна?» Не хватало, чтобы Аллочка по таким забегаловкам ходила! За кого они принимают ее?! – наигранно возмущалась Смирнова, чисто по-женски, основываясь только на схожести рыжих шевелюр и одинаковом количестве лишних килограммов, помогала известной певице нести бремя популярности. – Тоже мне, ресторан! Вот в Германии!.. – Она после развода с мужем работала три года вольнонаемной, парикмахером, в группе советских войск в ГДР и любила при каждом удобном и неудобном случае напомнить об этом.

Лешка с интересом слушал о незнакомой, недосягаемой загранице, о речных пароходах, на которых сейчас работала Светкина мать, о Черном море, куда после профилактического ремонта отправится ее судно, о мужиках из экипажа, от которых отбоя нет. Выпив полрюмки, выделенные отцом, Лешка мечтал о других городах и странах, о том, как когда-нибудь побывает там.

– Ну, а вы чего молчите? Рассказывайте, как живете! – закончила Галина Степановна.

– А что мы? – грустно ответила мать. – Живем – и все.

– Райкин мужик завтра работает, не знаешь? – спросила вдруг Смирнова.

Райка, младшая сестра матери, работала фельдшером в леспромхозе, а ее муж – электриком.

– Не знаешь, отец? – переадресовала мать вопрос.

– Вроде с утра должен дежурить.

– А зачем он тебе?

– Да так… починить кое-что надо…

Зачем она спрашивала о муже тетки Райки – Алексеи узнал на следующий день. С утра опять валил мокрый снег, и, чтобы не сидеть дома, Лешка пошел к родне посмотреть телевизор. Порфировский телевизор не работал уже месяца три, надо было везти в райцентр, чтобы поменяли кинескоп, но когда были деньги, не до телевизора было: каждый день такое кино в доме – хоть зрителей выноси. Родственники жили богато: мотоцикл с коляской, цветной телевизор, новая полированная мебель во всех комнатах, ковры на стенах, хрусталь в серванте. И еды у них всегда было навалом, и всякая, даже магазинные колбаса и сыр. Лешка старался приходить к ним в гости так, чтобы попасть за стол. Дожидаясь обеда, он сидел перед телевизором на ковровой дорожке – так удобней. Рядом, на диване, устроились два двоюродных брата и сестра – круглолицые и розовощекие, как молочные поросята. Старший из братьев, пятиклассник Сергей, в последнее время часто прибегал к Лешкиной защите, и за это всячески старался отблагодарить. Он выпросил у матери конфет для двоюродного брата, показал новую игру, подаренную ему на день рождения. При этом он без умолку тараторил, объясняя происходящее на экране телевизора, будто Лешка сам не понимал.

В сенях послышался знакомый голос. Светкина мать заглянула в комнату, поздоровалась с детьми и ушла с хозяйкой на кухню. Алексей обратил внимание, что у Смирнихи заискивающее выражение лица, она все время теребила носовой платочек, как делает и ее дочь Светка перед контрольной или сочинением. Вскоре тетка Райка вернулась в комнату и достала из тумбочки, набитой лекарствами, две металлические коробки, в которых позвякивали инструменты, потом еще раз пришла за ватой и пузырьками с какой-то жидкостью. Слышно было, как хлопком закрыли дверь на кухню.

Сергей почему-то перестал болоболить, завертел головой, наблюдая за матерью, к чему-то прислушался, когда она заперлась с гостьей. В глазах его появился необычный огонек. Двоюродный брат пересел на пол, шепотом предложил Алексею:

– Пойдем в игру поиграем.

– Сейчас, досмотрим.

– Пойдем, не пожалеешь, – выдохнул ему на ухо Сергей.

Лешка нехотя последовал за братом в соседнюю комнату. Игра была слишком детской, о чем и было сказано хозяину.

– Подожди, я тебе такое покажу-у!.. – многозначительно потянул Сергей.

В комнату заглянула сестра, и он принялся объяснять правила игры. Лешка слушал вполуха, но изображал повышенное внимание, поняв, что сестра пришла шпионить. Когда она вернулась к телевизору, Сергей прошептал:

– Иди за мной, но тихо-тихо.

Выкрашенная белой краской дверь имела в верхней половине две стеклянные вставки, закрытые изнутри цветастыми занавесками. У планки, разделявшей стекла, где сходились занавески, внизу образовались узкие треугольные щели. Через правую Лешка увидел широкую спину склонившейся над столом тетки Райки.

– Шире, – произнесла она.

И тут Алексей заметил, как сбоку от тетки шевельнулась нога, согнутая в колене, отклонилась в сторону, открывая толстое белое бедро. Тетка наклонялась и выпрямлялась, бедро открывалось больше или меньше, несколько раз видны были светло-рыжие курчавые волосики. Глухой стон заставил Лешку перевести взгляд дальше. Сперва подумал, что рот завязан полотенцем, но потом разглядел, что полотенце было вставлено, как кляп, и придерживалось рукой Смирнихи. Концы его иногда дергались.

Тетка Райка отошла в сторону – и Лешка увидел все.

Кончик его языка медленно перемещался по верхней пересохшей губе, потом спрятался, сдавленный губами, и помог протолкнуть в глотку свербящий комок воздуха. Рядом хрипло дышал двоюродный брат.

– Ага, а я расскажу маме!.. – послышался сзади шепот.

Лешка вздрогнул обернулся. Двоюродная сестра улыбалась ехидно: дотронешься – закричит. Сережка расплющил указательным пальцем нос и губы, умоляя молчать.

– Тихо! – шептал он, увлекая сестру за собой, – Что я тебе дам!.. У тебя такого-никогда не было!

– Что дашь? – упиралась сестра.

– Ну…

Алексей не дослушал, сколько стоит молчание, вернулся к телевизору. На экране мелькало что-то, играла музыка, младший из братьев чему-то смеялся, размахивая ручонками, а Алексей видел и слышал совсем другое. В ушах стояло приглушенное мычание, а перед глазами вспыхивали розовые клочки ваты и слипшиеся от крови волоски, подрагивающий живот и холодная сталь медицинских инструментов. Тут еще сестра, одетая в короткое платьице, вернулась на диван и начала баловаться шариками от подшипника, катая их по натянутому подолу, и стоило повернуть голову чуть влево, как видны были голубенькие трусики с двумя вертикальными складками внизу.

Шумно отворилась кухонная дверь, осторожные шаги добрались до соседней комнаты, скрипнула кровать.

– Сейчас чаю принесу, – послышался голос тетки Райки.

Вскоре она принесла чай, зазвенела ложечкой в чашке. Тетка прошла позади Лешки к серванту, сунула деньги в кувшинчик, стоявший в дальнем углу на верхней полке. Алексею казалось, что тетка все знает и смотрит на него с укоризненно-гадливой ухмылкой, решает, выгнать ли пинком под зад или потыкать носом, как нашкодившего щенка. Не поднимая головы, он встал с дорожки и пробормотал невнятно, будто со словами выползал свербящий комок, проглоченный у двери:

– Пойду я.

– Обедать не останешься?

– Нет.

– Как хочешь, – буднично произнесла тетка Райка. – Да, матери напомни, чтоб долг занесла.

– Напомню, – справившись с отвращением, сказал Лешка.

Проходя через соседнюю комнату, увидел лежащую на кровати Смирниху. В одной руке чашка, в другой платочек, которым терлись красные, постаревшие глаза. Ноги немного раздвинуты, ниже колен покрыты волосиками того же цвета, что и там, на ногтях облезлый педикюр.

Зато на улице Алексей не видел никого и ничего. Под ногами вдавливался грязный снег, стельки промокли, он шел, не разбирая дороги.

– Леха, чего не здороваешься? – послышалось сзади.

– Привет, – буркнул, не оборачиваясь.

Очнулся у почты. Там, на остановке, урчал старый, с облупившейся краской, желтый автобус, приезжающий три раза в день из райцентра. У передней двери, оперев о ступеньку большую сумку, стояла Юлия Сергеевна, разговаривала со Светкиной бабкой, а внучка шагах в трех от них делала вид, что не подслушивает. Она заметила Лешку, проследила, на кого он смотрит. Пусть знает, лишь бы учительница не догадалась.

Юлия Сергеевна неуклюже забралась в автобус, заняла место у заляпанного грязью окна. Голова в берете замерла в рамке из темно-желтого металла, напоминая плохо проявленную фотографию. Вот учительница повернулась, посмотрела сквозь Порфирова, маленький носик поморщился и затемнился отраженными деревьями. Алексей взглядом проводил автобус до поворота, пошагал домой.

– Леш, помоги Свете, – попросила бабка.

Алексей забрал у одноклассницы набитую продуктами сумку, пошел медленнее, чтобы не обгонять женщин.

– Поехала ваша учительница к родителям на праздники. Тоже надо: с вами ой как намучаешься! – сообщила бабка. – Хорошая она у вас, культурная и красивая.

– Никакая она не красивая, – обиженно возразила Светка. – И синяк под глазом.

– Это поленом стукнуло, когда дрова рубила. Нет бы, прийти помочь! Пять мужиков в классе, а ни один не додумался…

Порфиров невнимательно слушал ее ворчание. Значит, он не увидит учительницы до конца каникул – целую неделю!

– Ишь, воронье на шабаш потянулось, полицаи проклятые! – прошипела бабка.

Во двор Гилевичей, к которому они приближались, зашли дед и бабка Яцюки.

– Отпустили иуду! – продолжала бабка. – Опознал его кто-то в Белоруссии, сообщил куда надо, что этот холуй фашистский вытворял. То-то он столько лет туда не ездил, боялся, выродок!

Дед и баба Смирновы были в войну под немцами. Деревню их сожгли при отступлении, и они перебрались сюда. А вскоре в поселок пригнали немецких пособников с семьями. Первые годы Смирновы даже не здоровались с ними. Время притупило ненависть, однако не вытравило полностью, поэтому Светкина бабка ругалась, пока не дошла до калитки своего дома.

– Зайдешь, Леш, чайку попить?

Алексей вспомнил чайную чашку и постаревшие глаза над ней.

– Не хочу.

Не стал есть и дома: не мог сесть за кухонный стол. И на мать не мог смотреть.

Глава пятая

Свист за окном оторвал Алексея от работы. Ладно, подождут лыжи до настоящего снега, все-таки сегодня праздник – Седьмое ноября. У калитки поджидали братья Тюхнины. Они уже свыклись с Лешкиным верховодством, а он зла не помнил.

– Пошли смотреть деда Гилевича, – предложил Гришка.

Во дворе Гилевичей собака была закрыта в будке, а на крыльце чернела крышка гроба. В комнатах пахло сосной и ладаном, большое зеркало было завешано одеялом. Возле гроба сидели женщины в черном, кто-то – Лешка никак не мог разглядеть боковым зрением кто, а повернуть голову не хватало сил, – расхаживал туда-сюда. В углу шептались две старухи, и звук был такой, будто мыши в соломе возятся. Алексей смотрел на белое с красной вышивкой полотенце, закрывающее голову покойника. Создавалось впечатление, что лежит набитый тряпками костюм.

И руки не человеческие – восковые, точно без мяса внутри. В комнату зашли еще две старухи, потеснили Алексея.

– Пошли глянем, где он… – позвал шепотом Гришка.

Алексей с трудом оторвал взгляд от полотенца и, сдерживая дурноту, быстро вышел из дома. Гришка повел в сарай. Внутри было тепло и сухо, пахло куриным пометом. На одной из стен светлело пятно.

– Здесь, – показал на него Тюха-старший. – Видишь – замывали кровь.

Лешка преодолел страх и дотронулся до стены. Шершавые бревна заскользили под кончиками пальцев. Пальцы задержались на колючих ямах, соскочили в углубление – след от вырванной щепки, более светлый, чем пятно, и с бороздкой поперек.

– Картечь. Волчья, – объяснил Гришка. – Из того ружья, что мы стреляли.

В сарай заглянула крысиная, шмыгающая физиономия Димки Титова, пятиклассника, соседа по проулку.

– Пшел отсюда! – шуганул его Лешка и выбрался из сарая.

– Матерь божья, царица небесная… – продребезжала рядом старушка, и Алексей увидел, как коричневая морщинистая рука описала у остренького подбородка незамкнувшийся треугольник.

Захотелось уйти подальше отсюда, избавиться от любимого, а теперь раздражающего запаха сосны.

– Айда в клуб, – предложил Алексей.

– Слышал, учительница утром вернулась? – спросил Гришка. – Уехать не смогла, билетов на поезд не было.

– Знаю.

Поэтому и шел в клуб, поэтому и болтался там до вечера и смотрел фильм, хотя знал, что ерундовый, поэтому и от братьев оторвался, выходя из зала, и пошел по ночным улицам в противоположном от дома направлении. И таки встретил.

Он уже возвращался, когда увидел на другой стороне улицы бредущую, пошатываясь, женщину, и не сразу поверил, что это Юлия Сергеевна. Она держала берет в руке, неуверенно ступала по дощатой мостовой, иногда останавливалась, придерживаясь за забор или дерево… Лешка шел сзади по своей стороне, готовый прийти на помощь.

Учительница прижалась к дереву. Постояла так, качнулась и чуть не упала. Лешка рванулся к ней по грязи, но на полпути остановился. От дерева слышались хрипение и ляпающие звуки, похожие на падение лепешек из-под коровьего хвоста. Послышались плевки и злобное:

– Swine! Scoundrels! – Затем русский вариант: – Скоты! Быдло!

Алексей замер посреди дороги, глядя в ту сторону, куда побрела шатающаяся учительница. Стоял, пока не замерз.

На похоронах и поминках учительницы не было. Алексей посидел с мужиками в конце стола, хлебнул самогонки и отведал кутьи. Кутья была слишком сладкая – меду не пожалели, поэтому насытился быстро и уже без охоты, потому что не мог не есть, когда все за обе щеки уплетают, обглодал куриную ножку. И все время думал об учительнице. То было ночью, в темноте, а при свете Юлия Сергеевна не такая, не может быть такой. Надо увидеть ее и убедиться в этом.

Оставив Тюхниных за столом, Алексей пошел в клуб. Бильярд был занят. Лешка понаблюдал за желтыми шарами с черными колечками и цифрами, послушал щелканье киев и обычные маты при промахах. В фойе на подоконнике сидели десятиклассницы, весело хохотали, слушая Федьку Крикунова, верзилу с непропорционально длинными руками, и бросали призывные взгляды на Мишку Кузина. Мишка неделю назад вернулся из армии, еще не снял форму и время от времени косился на погоны на плечах и значки на груди. Коська закончил продавать билеты, контролер бабка Пашка закрыла за собой дверь в кинозал. Сейчас принесут магнитофон, в фойе начнутся танцы. Лешка пошатался по комнатам, понаблюдал за танцующими, пошел в туалет, расположенный за клубом.

На обратном пути, когда проходили мимо железной лестницы, ведущей в будку киномеханика, увидел, как наверху открылась дверь. На площадку вывалился Вовка Жук и окликнул:

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

65 % мирового ВВП сосредоточено всего в 600 городах. Филип Котлер, один из лучших экспертов по марке...
Юный некромант приезжает в гости к тете Аглае, готовясь провести обычное скучное лето, и вступает в ...
«Микроскопический живчик, забравшийся в нужное место, станет слоном спустя некоторое время. Крошечны...
Кит Блессингтон – профессиональная сиделка. Она нанимается к известному музыкальному продюсеру, кото...
Книги Виктора Казакова читают в России, во многих странах СНГ, Чехии; продаются они в русском книжно...
Вернувшись домой из командировки в очередную «горячую точку», доктор Джеймс Вольф обнаруживает в сво...