Последнему – кость Чернобровкин Александр
– Он жив?
– Ну. – Гришкины глаза с тревогой следят за Лешкой. – Но говорят, здорово побился.
– Суки! – Лешка ударил кулаком в стену. Косточки хряснули, кисть свело от боли, пальцы не разжимались. – Су-у-ки!.. – растопыренные пальцы вдавливались в левую щеку, не давая ей дергаться.
– Пошли – едут! – прошипел Ванька сквозь стянутые металлическими скобами зубы.
Две недели назад ему сломали в общежитии челюсть, и теперь он говорил с трудом и невнятно и ничего не ел, только пил. Лицо его, с постоянно приоткрытым ртом, заполненным металлом, стало совсем как у взнузданной лошади, а вокруг глаз залегли фиолетово-лиловые тени, будто шор.
– Идите, – отпустил Алексей братьев.
Ноги подкосились, Лешка сел на пол. Сидел скукожившись, обхватив левой рукой правую, сжатую в кулак, и дул в него, наполняя горячим воздухом, пахнущим табаком. В груди пульсировал комок тошноты, как бывает, когда упадешь животом на что-нибудь твердое.
Мимо Лешки, обсыпав пшеном, которое падало с фаты и подвенечного платья, прошла Надька Тюхнина, теперь уже Кузина. Рядом с ней шел Мишка. Следом, наступая жениху на пятки, повалили родственники и гости. Мужская, сильная и пахнущая машинным маслом рука подхватила Порфирова, потащила к праздничному столу.
Стульев не хватало, и, чтобы побольше поместить людей за столом, на табуретки положили длинные оструганные доски. Лешка сидел на доске, покачивался, когда кто-нибудь из соседей вставал или садился, и, преодолевая тошноту, пил самогон. Мутный напиток продирался по горлу, вспыхивал в животе и быстро гас.
А за столом пили и ели, смеялись и дружно орали «горько!», поздравляли молодых и подшучивали над невинностью брюхатой невесты. В торце стола поднимались две фигуры – толстая и худая – и нехотя, словно отбывали наказание, целовались. Лешка переводил взгляд с молодоженов на потные, красные, ухабитые рожи и не мог понять, зачем они здесь и зачем здесь он.
Доска под Алексеем качнулась, на плечо упала тяжелая рука.
– Ле-ха! – загудело над ухом.
Перед глазами повисло лицо Базулевича – опухшее, заросшее темной щетиной.
– Ле-ха! – ревел он. – Умер!.. Леха, братишка, умер!
– Да? – безразличным голосом произнес Порфиров.
– Я виноват, я! – Базулевич прижал Лешку к себе, точно хотел от него согреться. – Братишка! Сразу надо было ехать, сразу! А мы… а я… – Губа его вывернулась, расползлась по лицу. – Он так кровью истекал, ждал меня… Если б сразу…
– Да?
Базулевич залпом опорожнил стопку, похоронил ее в смуглой лапе. Звонко стрельнуло стекло, лапа разжалась, упали осколки со светло-коричневыми подтеками, на скатерти появилась дорожка из бурых пятен.
– Мою кровь, говорю, берите. Как не подходит?! Он же как брат мне!..
– Да?
Алексей боялся дышать. Вот сейчас хлебнет воздуха всей грудью – и разлетится вдребезги, разнесет дом.
– Пей, братишка, пей!.. За Вовку, за… – Базулевич всхлипнул. – Ну, гады!
Доска качнулась, и вдруг рядом с Лешкой оказалась Смирнова.
– Леш, а Леш?.. Успокойся, Лешенька… Руку – больно!
В комнате истерично завизжали, зазвенела бьющаяся посуда, упала доска. В дверях, матерясь, давились гости. Алексея потянуло за ними. Прохладный воздух шибанул в ноздри, протрезвил немного. В центре двора Лешка увидел Петра Базулевича. Коленвальчатые руки шофера отталкивались от красных морд и втыкались в другие, такие же окровавленные. Лешка рванулся на помощь – и повис на чьих-то руках.
– Пусти! Пусти, су! Ка! – хрустнуло в плечах, болью распахнуло рот, в глазах поплыло. – Петька, держись, я сейчас! Я!!
Базулевич лежал на земле, кто-то дотанцовывал на нем. Затем все исчезли, и Лешкины руки безжизненно упали вдоль тела, а сам – на колени рядом с Петром.
– Петь!.. Петя!
– Ничего, братишка, ничего… Со мной они не справятся… Я им… – бормотал Базулевич и размазывал по лицу густую юшку.
– Пошли домой, Петь. – Лешка помог ему встать.
– Все, братишка, дальше я сам… сам… Уйди, Леха, я сам…
Алексей стоял у ворот, смотрел, как грузная, неповоротливая фигура врезается в заборы, с трудом выворачивает на тротуар и рывками, точно бульдозер без тракториста, движется вперед. Теперь надо найти тех, кто бил Базулевича. Хотя бы одного…
Маленькая рука вцепилась в его плечо.
– Леша, подожди!
Худенькое тело прижалось к нему, затряслось в ознобе.
– Лешенька, не ходи туда, не бросай меня. Я так боюсь… Ты в крови весь, пойдем, умою.
Холодная струя с урчанием дробилась о железный желоб и беззвучно – о горячую Лешкину голову. Он вытерся подолом рубашки и попытался вспомнить, что же должен был сделать, куда собирался идти?
– Пошли, Лешенька.
Она посадила его на бревно, которое лежало у задней стены сарая, зажатое с двух сторон молодой крапивой. Алексей прислонился головой к нагретым за день бревнам. Дыхание было тяжелым, словно только что отмахал стометровку на время. Светка что-то говорила, целовала, размазывала тонкими пальцами капли, стекающие на щеки с волос. Вдруг он понял, что должен сделать, чтобы спрятаться от сверлящей боли, и обнял и подмял под себя вскрикнувшую Светку, покрыл ее лицо беспорядочными поцелуями. Она губами ловила его губы, пыталась удержать их, успокоить, но покоя-то Лешка и не хотел.
– Нет… Нет, Леш! – вырывалась она.
Алексей схватил ее за плечи и стукнул головой о стену. Протяжпое эхо отозвалось внутри сарая, закудахтала курица. Смирнова, будто сломанная в пояснице, посунулась вперед и вбок, падая лицом на бревно. Лешка подхватил ее, перевернул на спину, а потом сорвал со Светки маленькие и тонкие, «городские», трусики.
– И-и!.. – на выдохе всхлипнула она, напряглась всем телом, скрипнула ногтями по рубашке и сразу расслабилась, покорно замерла под ним.
Он уже оставил ее в покое, торопливо курил, стараясь не глядеть на Светку, потому что чувствовал к ней отвращение, а она все лежала неподвижно, как мертвая. Вдруг провела рукой по животу и бедрам, одергивая платье, перевернулась на бок и часто и прерывисто засопела, точно принюхивалась и никак не могла разобрать, чем пахнет, а потом, глубоко вздохнув, взвыла, а выдохнув, зарыдала. Голова билась о сложенные крестом руки, конский хвостик подпрыгивал на затылке, узкие плечи дергались, ноги судорожно кривились.
Алексей одной затяжкой докурил сигарету, стрельнул окурок в крапиву. Двинуть бы Светке по голове, размазать по бревну, чтобы не слышать ее плача. Он подошел к цветущей вишне, рубанул ладонью по веткам. Белые лепестки рывками, будто подталкиваемые плачем, полетели к земле. Их парение приглушило Лешкину злость.
– Ну, чего ты?! Хватит реветь! – произнес он, подойдя к Свете, и погладил ее по плечу. Сустав колыхался в его ладони, и Лешка сделал усилие над собой, чтобы не сдавить плечо до хруста. – Не плачь, Свет… Не хотел я… Ну, хватит…
Домой шли огородами, Смирнова чуть впереди, обхватив руками грудь. Возле садовой калитки остановилась, ухватилась за верхушку штакетины, чего-то ожидая. Алексей переминался с ноги на ногу, не зная, что делать или говорить. Чем дольше так стояли, тем злее становился. Ногти привычно начали врезаться в ладони, в костяшках суставов появился зуд, как в заживающей ране.
И вдруг злость исчезла: Светка прильнула к нему, сухие губы обожгли уголок его рта. Хлопнула калитка, взбрехнул и звякнул цепью Полкан, тихо скрипнула дверь дома.
Глава пятнадцатая
Жарковатый выдался денек. Тут еще голова после вчерашней пьянки потрескивает, как перезрелый арбуз, а во рту погано, будто кошки там нагадили. Лешка лениво жевал травинку и вспоминал фразы из письма. Первый раз в жизни получил и выучил наизусть. Местами оно было непонятным, городским, а местами – Светкой Смирновой. «Мы же с тобой муж и жена…»
Быстро она за обоих решила! Неужели все так просто?! А впереди все как у родителей?.. Лешка сплюнул тягучий зеленый комок.
– Леха, так ты в ПТУ не пойдешь? – спросил Гришка. Лежал он на спине, с закрытыми глазами, и время от времени, выпятив нижнюю губу, сдувал с носа назойливую муху.
– Не-а.
– А чего, давай со мной на тракториста. Мастак сказал, что примет.
– Да пошел он. – Алексей отшвырнул травинку.
– Зря поссорился. Ванька говорил, он выделываться любит, припомнит все. К нему ведь попадешь: больше некуда.
– В город, может, поеду, если денег достаяу, – сообщил Алексей.
– В городе хорошо. – Гришка шлепнул ладонью по щеке, завозил толстыми пальцами, смахивая расплющенную муху.
Лешка отвернулся, чтобы не видеть пальцы. Они были похожи на те – бескровные, белые, с прямоугольными плоскими ногтями, а ногти с синеватым ободком. Но те спокойно лежали на животе. Лешкина рука тогда потянулась к ним – и опала на черную материю, которой была обшита сосновая доска, плохо оструганная, если рукой проведешь по ней, поймаешь занозу. Лицо было совсем непохожее: из-за шрамов. И вовсе это был не Вовка Жук, кто-то другой…
– Будешь. Леха? – угощает сигаретой Гилевич. После избиения он стал надломленным каким-то и заискивающим до тошноты.
Чиркнула спичка, и бесцветное пламя заколыхалось перед глазами, затемнило кончик сигареты, налила его красным. Горечь набилась в горло, щекочет ноздри.
Возле забора Димка Титов дразнит козу. Та мелко трясет бородой и, подогнув ногу, изображает нападение: чуть подается вперед, наставив на мальчишку рога. А Титов, высунув язык, кривится и хлещет веткой по бородатой морде. Себя бы похлестал. Треугольная физиономия Димки как бы вогнута от ударов кулаком. Первый раз ударили по переносице, и вперед торчат чуб и остренький нос, а второй – по зубам, и подбородок стал такой же острый и выпирающий, как нос.
– Над козой, гад, издевается, – равнодушно произнес Алексей.
Гришка приподнялся.
– Титов, что ли?
– Угу.
– Может, всыпем? – лениво спросил Тюха.
– Бить некого, – возразил Лешка. – Лучше привязать к забору и козу натравить.
– Кричать начнет, а Титиха дома, услышит, – заметил Гилевич. – Отведем куда-нибудь, а там…
– И что с ним сделаем? – спросил Гришка.
– Раба, а? Как в киношке, что в субботу смотрели, – предложил Вовка.
– Можно, – согласился Лешка и поручил Гилевичу: – Позови его на Пашкино болото. Рыбу ловить.
– Откуда там рыба?
– От верблюда.
– А-а… – дошло до Гилевича. – Димка! Иди сюда!
Титов остановился метрах в пяти, чтобы успеть смыться в случае чего. Остренький нос дергался и целился то в Порфирова, то в Тюхнина, то в Гилевича. На треугольной физиономии любопытство чередовалось с подозрительностью.
– Пойдешь с нами на Пашкино болото рыбу ловить?
– Разве там есть рыба?
– Ну. Караси. Вот такие, – отмерил Гилевич ладонь. – Вчера бреднем ведро наловили.
Титов смотрел на него недоверчиво.
– Мы будем бредень таскать, а ты рыбу и нашу одежду переносить. Улов поровну, – объяснил Алексей.
– А бредень где?
– Там спрятан.
Титов колебался.
– Как хочешь, – равнодушно произнес Тюхнин, – и без тебя справимся.
– Нет, я пойду, – согласился Титов.
Порфиров шел последним. Титов не поспевал за Гришкой, приходилось подгонять.
– Не отставай, – толкал в спину Алексей.
Доходяга чертов! Сестра вон какая, а этот… Но та тоже – стерва! Смеялась ему в лицо и грозила написать Светке, недотрога, а саму за клубом втроем… Кулак Лешкин опять угадал между острыми лопатками.
– Не отставай!
– Я и так запыхался! – ноющим голосом оправдывался Титов.
Расположились на том месте, где год назад пекли утку. От костра осталось несколько головешек, да трава была пониже и зеленее, чем вокруг. А вокруг!..
Пашкино болото захлебывалось в зелени. Казалось, белые с темными метинами стволы берез чудом удерживаются на поверхности и вот-вот, прощально качнув кронами, утонут в сочной траве. Над островками камыша без опаски кружились стайки чирков. В дальнем конце луга призывно крякал селезень. Ему отвечала из леса сорока. И в лесу было по-летнему радостно. Звонкие стволы сосен будто собирались оттолкнуться от земли и полететь в небо, а рядом с ними, точно боясь последовать их примеру, испуганно присели елочки. Вот только запах – смолистый, липкий – напоминал, что из сосен делают гробы. Чтобы заглушить его, Лешка взял у Гилевича сигарету.
Они сидели на траве, курили, а Димка стоял, вцепившись руками в штаны на бедрах, и носик у него подрагивал, как поплавок при легкой поклевке. Титов догадался, что с рыбалкой его надули, и пытался угадать, зачем привели. На всякий случай спросил:
– А где бредень?
Ответа не услышал.
– Пойду я домой? – попросил он.
– Успеешь, – ответил Порфиров. – Сначала расскажи, зачем козу мучил?
– Я не мучил… Ребята, вы чего?! – Маленькие кулачки затерли глаза, крысиная мордочка скривилась, готовясь зареветь, тихое повизгивание задрожало на губах.
Оно и взбесило Лешку. Ну, гнида, еще ведь не били! И не хотел же бить, но как такую мразь?!. Он вдавил окурок в землю, рывком поднялся. Не целясь и не в полную силу влепил по носу.
– 0-у!.. – взвыл Димка, пряча мордочку в ладони, и присел будто специально, чтобы удобней было ударить ногой. И распластался от такого удара.
Били его долго, словно каждый пытался отфутболить от себя маденькое тело, но никак не удавалось. Оно не успевало опуститься на землю. Рубашка задралась, и видно было, как под носками туфель вминаются ребра. Димка сперва вскрикивал, потом хрипел, потом затих.
Порфиров отвалил от замордованного тела, уперся позвоночником в шершавый ствол дерева, осел на траву.
– Курить… дай, – устало попросил он.
Кровь стучала в висках, легкие горели от недостатка воздуха. Никотин ежиками прокатился по венам, замутил глаза. И щека дергалась из-за этого… этой мрази!
Не успел Лешка докурить, как Тюхнин вскрикнул с радостной язвительностью:
– Шевелится!
Гришка подгреб к Титову, ударил ногой по голове, еще и еще. Обе руки его при каждом ударе дергались вперед.
Алексею не хотелось вставать, поэтому разозлился и теперь молотил, не глядя и не думая, по инерции, словно выполняя нудную, неприятную работу. Остановился от удивления: глаз Титова вьшолз из глазницы, дрожал мутной красной каплей и, казалось, сейчас упадет и покатится по траве, облепливаясь соринками.
– Хорош, – приказал Порфиров.
Опять курили. Где-то рядом свистела птичка. Алексей попробовал отыскать ее в густой зелени листьев. Не нашел. Взгляд поблуждал по кронам и замер на клочке неба с белой пенкой облака. Затем смотрел на луг, на пестрые брызги цветов. Хорошо летом: все красивое, веселое… Посмотрел на Димку. Льняные волосы Титова выгнулись темными сосульками, из уха на щеку текла кровь, уже подсыхала. К бурому наросту подбежал рыжий муравей, ткнулся, шевеля усиками, в него головой, попробовал в другом месте. Усики задергались быстрее, муравей развернулся и шустро засеменил по скуле и горлу к земле.
– Сдох или нет? – спросил, как загадал загадку, Тюхнин.
– Все равно сдохнет, – испуганно ответил Гилевич. – А если не сразу, если расскажет? Ох и влетит нам!
Над полянкой шелестели листья, поскрипывали кроны сосен, но тишину затянувшегося молчания заполнить не могли.
– Может, это? – толстопалая рука вынула из кармана перочинный нож.
И надо было этой падали козу мучить?! Теперь из-за него сорвется поездка в город. Когда узнают обо всем, денег уж точно не дадут. А очень надо уехать из поселка.
– Ну, что, Леха? – спросил Гришка.
– Давай.
Теплая пластмассовая рукоятка удобно легла в ладонь. Лезвие было коротким, потемнело от многих заточек и закруглилось в острие. Кожа спружинила под ним, не пустила вовнутрь. Порфиров выбрал другой белый островок среди синяков, ударил со всего маху. И чуть не упал, потому что, прорвав кожу, лезвие прошло легко, как в картошку. Титов вздрогнул. Алексей потянул нож, на себя и отпрянул от кровяных брызг.
– На, – передал нож Гришке.
Тюхнин справился быстро. А Гилевич не захотел брать, его веснушчатый лоб заискрил капельками пота.
– Струсил? – презрительно бросил Тюхнин.
– Ну?! – приказал Порфиров.
Гилевич приставил нож к Димкиной спине, навалился на него.
– Ой! – вскрикнул Вовка и замотылял в воздухе порезанным пальцем.
– Балбес, в ребро попал! – Гришка вытянул согнувшийся нож, ударил по-новой.
Пучок мягкой травы стер с лезвия кровь, упал в темную лужицу у крестца.
– Спрятать надо, – выдавал Гилевич и отвернулся.
Алексей посмотрел по сторонам.
– В озеро, там никто не найдет, – он взял Титова за руку, сказал Тюхе: – Бери за другую, потащим.
На берегу Гришка посоветовал:
– Камень надо, а то всплывет.
Он нашел камень, привязал рубашкой к телу.
Раскинув руки, будто в полете, Титов быстро пошел ко дну. А навстречу поднимались пузыри и расходились на поверхности кругами, покачивая мясистые листья кувшинок.
Порфиров умылся, хотел вытереться рубашкой, но передумал: на ветерке и так высохнет.
– Пойдем, что ли, – позвал Тюхнин.
Алексей опять был замыкающим. Тропинка плутала по лесу, за одежду цеплялись ветки малины с бледно-красными ягодами, под ногами потрескивал сушняк. В Лешкиной голове была такая же тишина, как в лесу. Если бы еще этот… опять плетется, сволочь!
– Не отставай! – толкнул в спину.
– Ты чего?! – возмущенно спросил Гришка Тюхнин.
Алексей Порфиров вскинул голову, удивленно посмотрел на кривые зубы меж пухлых губ и ничего не ответил.
Читать бесплатно другие книги:
