Слово о граде Путивле Чернобровкин Александр
– Вот вернется Никита, он тебе задаст, и за меня тоже! – пригрозила свекровь.
– Всё равно буду битая, – отмахнулась невестка, – а так хоть буду знать, за что.
– Креста на тебе нет, окаянная! – всхлипнула свекровь.
– Врешь, есть, – возразила невестка, достала из-под рубахи и показала нательный серебряный крестик. – Это у тебя души нет, такого зверя вырастила!
– Он хороший! – заступилась Анфиса за сына и заплакала.
Дуня словно бы не замечала ее слез, продолжала с необычным для нее старанием отмывать горшки.
– Ну, помоги, Христом богом прошу! – взмолилась свекровь. – Я ведь для тебя все готова сделать, стараюсь помогать тебе…
– …сыну гадости на меня нашептываешь, – подсказала невестка.
– Сроду такого не было! – заверила с искренностью в голосе Анфиса. – Я ему только хорошее о тебе говорю!
– Ой, ли?! – усомнилась Дуня.
– Вот тебе крест! – поклялась свекровь. – Больше никогда ничего плохого ему про тебя не скажу!
– Ну, ладно, поверю на этот раз, – сказала Дуня, закончив мыть горшки. – Да, чуть не забыла! Я сегодня ночевать буду на сеновале, что-то мне душно в избе.
Анфиса закусила от обиды за сына губу, но быстро справилась с собой, тихо сказала:
– Ночуй, где хочешь.
– Никите об этом знать ни к чему, а то из ревности черти что подумает, – потребовала Дуня.
– Не узнает, – пообещала свекровь.
Невестка пошла в сени за старым ведром с водой, в которое справляла нужду свекровь.
Ведьма быстро вышла из сеней во двор и направилась в гости к Касьяну Кривому. Там из ворот один за другим выходили злыдни и пускали по ветру остатки хозяйского добра. Впрочем, ветра не было, лил скучный мелкий дождик. Когда появился старший злыдень, ведьма спросила его:
– Много еще у Касьяна осталось добра?
– Да есть немножко, в горшке закопал на огороде, – ответил старший злыдень. – Выроет его на постройку новой избы, тогда и разорим Кривого вконец.
– Пора вам к хозяину побогаче перебираться, – сказала ведьма.
– Это к кому? – поинтересовался старший злыдень.
– Какая тебе разница?! – сказала ведьма и напомнила: – Долг платежом красен.
– Я разве отказываюсь?! – произнес старший злыдень и раздраженно подергал себя за бороду. – Просто любопытно.
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – напомнила ведьма.
– Но хоть богатый?
– Да уж, побогаче нынешнего будет!
– Побогаче, чем сейчас, или чем до нас был? – задал уточняющий вопрос старший злыдень, потому что знал: коварство нечисти чаще всего кроется в деталях.
– И чем сейчас, и чем до вас, – ответила ведьма.
Она подождала, когда соберутся все злыдни, открыла украденный у Голопуза ларец и приказала:
– Ну-ка, полезайте.
Двенадцать злыдней, недовольно кряхтя, залезли в ларец. Они потолкались, устраиваясь поудобней, маленько поругались, но до драки дело не дошло.
– Тесновато тут, – пожаловался старший злыдень.
– Ничего, до утра потерпите, – сказала ведьма. – Главное, что в ларце вам будет тепло и сухо.
– Это да, – согласился старший злыдень и спросил: – Дождь-то скоро закончится? У меня в сырую погоду кости ноют да так громко, что иногда сам себя не слышу.
– Это от вашего нового хозяина будет зависеть. Если хорошо поработаете над его богатством, то скоро, – ответила ведьма и закрыла ларец.
На обратном пути она снова встретилась с Ванькой Сорокой, который выходил со своего двора. Он долго пытался уговорить самого себя, что проживет без воровства. И вроде бы зарекся воровать, но все-таки решил, что без удачи ему никак нельзя даже в обычных делах. Одет он был во все черное.
– Ко мне идешь? – спросила ведьма.
– Ну, да, – ответил Ванька Сорока.
– Куда так торопишься? Договаривались ведь на полночь, – насмешливо произнесла ведьма.
– Некогда мне до полуночи ждать, жена будет беспокоиться, – сказал Сорока и, чтобы хоть как-то отплатить ведьме за принуждение к помощи, произнес: – Так ты, стало быть, с нечистой силой знаешься?
– Да приходится, – усмехнувшись, ответила ведьма, – но не так сильно, как ты, Варвара.
– Откуда ты про меня знаешь? – испуганно спросил Сорока.
– Земля слухами полнится, – уклончиво ответила ведьма.
– А кто еще знает? Ты никому не рассказывала?
– Да пока незачем. Ты ведь помогаешь мне и сам рот на замке держишь, – с намеком произнесла ведьма.
Ванька Сорока намек понял:
– Я не болтун и помочь тебе рад. Только страшновато к половцам лезть. Вдруг поймают?
– Не поймают, – заверила ведьма. – Только лишнего там не бери. Помни, что сверх того, то от лукавого.
– А что надо украсть у них? – спросил Ванька.
– Ничего, – ответила ведьма. – Наоборот, надо им этот ларец отнести. – Она протянула ларец Сороке. – Положишь ларец у входа в юрту хана Гзака, чтобы он утром вышел и сразу заметил. Его юрта самая большая и стоит в центре их стойбища.
– Знаю, – сказал Сорока.
– Не вздумай открывать ларец, иначе беды не оберешься, – предупредила ведьма.
– Догадываюсь.
– Ну, тогда иди, а я прослежу, чтобы удача всегда была на твоей стороне, – пообещала ведьма.
Ванька Сорока потайным подземным ходом выбрался из посада. Об этом ходе знали в Путивле лишь несколько старших дружинников, Ванька случайно его обнаружил, когда ночью с украденной уткой прятался от погони. Утка вырвалась из его рук и куда-то исчезла, будто сквозь землю провалилась. Утром он осмотрел это место и нашел лаз в потайной ход, а в нем сбежавшую ночью утку.
Половцы прятались от дождя в юртах и шалашах, только напротив Поскотинских ворот выставили небольшой отряд сторожей. Ванька, ступая бесшумно, по-кошачьи, обогнул половецких сторожей, а потом открыто, по-свойски, пошел к юрте хана Гзака. Если кто и видел его сейчас, то принимал в темноте за своего. Да и ведьма обещала, что удача будет на Ванькиной стороне. Из юрты хана слышался трубный храп нескольких человек. Сорока положил ларец возле входа и не удержался, просунул руку внутрь, пошарил. Сначала нащупал чью-то ногу, потом овчину, а под ней – меч в ножнах. Меч был прикреплен к ремню, которым Ванька Сорока опоясался и открыто пошел к посаду.
– Эй, братишка! – шепотом позвали его от дерева, мимо которого проходил Сорока. – Помоги, Христа ради!
Возле дерева лежал на мокрой земле мужчина со связанными за спиной руками. Другой конец веревки, очень короткий, был привязан к стволу дерева так, чтобы мужчина не мог перегрызть его.
– Ты кто такой? – спросил Ванька.
– Русский я, как и ты. В рабстве у них уже много лет, – ответил мужчина и торопливо, словно боялся, что сейчас перебьют, не дадут договорить, начал умолять: – Помоги, братишка, век не забуду, и деньгами отблагодарю, и молиться за тебя каждый день буду!..
– Мне твои деньги и молитвы не нужны, – отказался Сорока и разрубил мечом веревку. – А как ты догадался, что я не половец. Неужели лицо разглядел в такой темноте?
– Походка у тебя другая. Половцы косолапят, вперевалку ходят, а у тебя шаг легкий и прямой.
Сорока развязал ему руки и помог встать.
– Давай быстрее, а то кто-то идет сюда.
– Не могу я быстрее, жилы на ногах перерезаны, – сообщил мужчина.
– Так мы с тобой до рассвета не успеем, – сделал вывод Ванька Сорока. – Ну-ка, садись мне на закорки.
Мужчина оказался тяжелым. Тут еще меч мешал, бил по ноге. Пройдя с полсотни шагов, Ванька ссадил мужчины. Они прошли немного рядом, чтобы Сорока передохнул, потом он опять взвалил освобожденного раба себе на спину. Меч он все-таки не выкинул, посчитав, что за такие страдания должен быть хоть как-то награжден.
Возле лаза потайного хода он скинул с себя ношу и упал на мокрую землю, чтобы отдышаться и отдохнуть.
– Все, считай, что ты свободен, – успокоил он мужчину, – здесь уже нас не поймают.
– Не поверю, пока не окажусь по ту сторону тына, – сказал мужчина. – Столько лет в рабстве промучался!
– А как ты попался им?
– Купцом я был. С отцом и двумя старшими братьями поехали с товаром в Кафу. Пока мы там торговали, киевский князь жестоко побил половцев. Они обозлились на всех русичей и, когда мы возвращались домой, напали на наш обоз. Отца и братьев убили, а меня ранили. Очнулся уже связанным.
– Ты случайно не Матвей Сорока? – Ванька встал, позабыв об усталости.
– Да, он самый.
– А из какого ты города?
– Псковичи мы.
– А сестры у тебя есть? – решил проверить Ванька.
– Была сестра Варвара, – ответил мужчина. – Жива ли – один знает, столько лет не был дома.
– Жива! – Ванька радостно обнял Матвея. – Братишка! Нашелся!
– Откуда ты ее знаешь? – удивился брат, который никак не мог понять его радости.
– Это я твоя сестра Варвара! – объявил ему Ванька.
Матвей испуганно высвободился из его рук:
– Какая ты мне сестра?! Ты что, сдурел?!
Ванька Сорока напомнил Матвея, как они в детстве дразнили друг друга, где прятались, когда отец грозил выпороть, а потом рассказал, как из девочки превратился в мальчика. Братья всплакнули от радости. Они уже и забыли, что половцы могут напасть на них.
Напомнил им об этом берендей Бут. Он возвращался в посад с полным мешком отрезанных голов. Заслышав у лаза в подземный ход голоса, решил, что половцы обнаружили его. Потом разобрал русскую речь, бесшумно подкрался и подслушал часть разговора братьев.
– Вы бы погромче говорили, а то половцам плохо слышно, – подойдя ближе, предостерег он братьев, напугав их.
– А-а, это ты, берендей, – опознал его Ванька, выхвативший было меч из ножен. – Я тут брата родного из рабства вызволил, представляешь?! Думал, чужому человеку помогаю, а вышло-то как!
– Это бог наградил тебя за доброе дело, – всхлипнув, молвил Матвей.
– Хватит болтать, – остановил их Бут. – Полезайте быстрее, пока нас половцы здесь не застукали.
Они по очереди пролезли по подземному ходу в посад. Бут – последним. По другую сторону хода их поджидали дружинники, которые услышали шум у тына и решили, что это поганые лезут. Бута они ждали, а Ваньку и Матвея на всякий случай повели к воеводе.
Олекса Паук только что вернулся с сеновала Голопузов, где долго и сладко целовался с Дуней. Настроение у него прекрасное, готов был поделиться своим счастьем со всеми. Выслушав вранье Ваньки Сороки, который сказал, что лазил без спроса к половцам из удали и случайно освободил родного брата, воевода решил не наказывать его и даже угостил братьев медовухой.
– Чудные дела твои, господи! – подивился Паук. – Ну, ладно, ступайте домой, но чтоб больше без моего разрешения к половцам ни ногой.
– Больше не полезу, – пообещал Ванька.
Во время разговора братьев с воеводой, берендей Бут стоял в углу и молча разглядывал меч на поясе Ваньки Сороки. Ножны были золоченые, рукоять в форме орлиной головы с большими глазами-изумрудами. Где-то он раньше видел этот меч. Вроде бы на князе Игоре Святославиче. Когда братья вышли из избы, Бут последовал за ними и на крыльце придержал Ваньку за руку:
– Погодите-ка.
– Чего тебе? – спросил Сорока.
– Меч у тебя красивый, очень он мне понравился. Как там тебя зовут? Вар… – он замолчал, будто никак не мог вспомнить имя.
– Ванька меня зовут, – подсказал Сорока, поспешно снимая с себя меч. – Дарю его тебе.
Берендей Бут, криво усмехнувшись, забрал меч и пообещал:
– Теперь на всю жизнь запомню, что ты Ванька.
32
В понедельник, Духов день, началась Русальная неделя – время, когда русалки могли появляться не только ночью, но и днем. В это время бывалые люди советовали не купаться в реках и озерах и вообще держаться подальше от воды, не откликаться, потому что, не зная имени, русалка не сможет причинить вреда, а так же постоянно иметь при себе оберег от русалок: полынь, чеснок, любисток. Если бросить оберег в глаза русалке, она сразу ослепнет, не сможет поймать человека. Еще можно было при встрече сказать, сколько зубьев в бороде, и русалка уходила пересчитывать их, чтобы проверить, не соврали ли ей. Или пальцем начертить на земле крест в круге и встать внутрь. Переступить черту не сможет никакая нечистая сила, поэтому русалка походит-походит и отступится. В этот день перед восходом солнца земля открывает свои тайны, легко можно найти клад. В предыдущие годы многие путивльчане, богатые и бедные, еще затемно отправлялись попытать судьбу, но в этом помешала осада половцев.
Шел дождь и в понедельник. Нудный и непрерывный, он остужал боевой пыл и нападающих, и защитников. На всякий случай воевода Паук приказал заколотить дверь в церковь Ильи-сухого на посаде, чтобы кто-нибудь из путивльчан сдуру не вымолил сухую погоду. Пока шел дождь, поганые были не очень опасны. Могло бы даже показаться, что половцы просто остановились под стенами Путивля отдохнуть несколько дней. Они ограбили все незащищенные и оставленные жителями поселения в округе. Добыча была небогатая, а сжечь дома из-за дождя не получилось. Только в Успенском женском монастыре им удалось захватить монашек и немного дорогой церковной утвари, подаренной княгиней Ефросиньей Ярославной. Монашки решили, что бог защитит их. Половцы об этом не знали, поэтому убили старых монашек, а молодых забрали в рабство. Среди захваченных оказалась Марфа Прошкинич. Хотя волосы у нее были коротко подстрижены, Марфа все равно приглянулись хану Гзаку, он сделал ее своей наложницей.
На Гзака дождь нагонял тоску и бессонницу. Обычно он вставал поздно, а в дождь – раньше всех. Поскольку ему было обидно бодрствовать в одиночку, обязаны были просыпаться и все остальные. Хан Гзак растолкал спавших в его юрте родственников и наложниц, и приказал им искать меч, недавно отнятый у князя Игоря. Пропажу так и не нашли, не смотря на пинки и тумаки хана. Обозленный, он вышел из юрты, чтобы сорвать зло еще на ком-нибудь и увидел ларец на земле у входа. Схватив находку, хан Гзак сразу забыл о мече и повеселел. Он повертел ларец, рассматривая, поцокал языком от восхищения.
– Какой красивый! Будет моим!
Он осторожно передал ларец внутрь юрты Марфе и жестом показал, что осторожно поставила рядом с ценной посудой. Затем забрал у племянника свой меч, который подарил ему после победы над русичами.
– Найдешь мой пропавший, получишь назад свой, – сказал он племяннику.
Хан приказал привести своего коня. Конь оказался таким грязным, будто всю ночь скакал по болоту. Это опять взбесило Гзака, он отстегал плетью конюхов и приказал искупать всех лошадей его семьи.
Отряд конюхов погнал коней к Сейму. Только они собрались купать коней, как услышали ниже по течению веселый, беззаботный смех нескольких женщин. Степняки решили, что коней можно искупать и ниже по течению, поскакали туда посмотреть, кому это так весело. На большой поляне возле реки качались на ветках обнаженные девушки такой неземной красоты, что половцы сперва застыли, не веря своим глазам. Девушки не испугались их. Они продолжали, смеясь, качаться на ветках. Половцы справились с удивлением и набросились на девушек. Каждому досталось по одной. Девушки не сопротивлялись, наоборот, сами целовали и ласкали мужчин. Правда, продолжалось это недолго. Половцы один за другим издавали протяжный сладкий стон и умирали. Их жизнь передавалась русалкам. Они превращались в обычных девушек, какими были до смерти. Увидев, что заласкали мужчину до смерти, и ужаснувшись, они запричитали от горя, распугав лошадей, которые унеслись в лес. Решив, что после такого ужасного поступка они не имеют права жить, все девушки, как по команде, бросились с обрыва в глубокий омут. Поскольку плавать они не умели, утонули быстро – и опять стали русалками.
Только они исчезли в речной воде, как на поляне появился второй отряд половцев, которые прискакали сюда на стоны и плач. Они обнаружили мертвые тела своих соплеменников. Мертвые лежали со спущенными портами. На их телах не было следов насильственной смерти, а на лицах застыли гримасы неземного наслаждения.
– Сладкая смерть, – определил старый половец. – Их убила злая богиня реки.
Испуганные степняки ускакали прочь, оставив мертвых на растерзание диким зверям и птицам.
А в Путивле воевода Олекса Паук утром обошел все укрепления. Он отпустил ночную стражу отдыхать, дневной приказал:
– Смотрите в оба. Если что, сразу зовите меня. Я сейчас пойду к княгине, доложу, что все в порядке, а потом – домой, подремлю малость, а то всю ночь глаз не смыкал.
О том, что не смыкал глаз на сеновале у Голопузов, воевода промолчал.
– Возьми меня с собой к княгине, – попросил берендей Бут, сопровождавший Паука во время обхода.
Раньше берендей ни разу ни о чем не просил Олексу Паука.
– А тебе зачем к ней? – удивленно спросил воевода.
– Не к ней, а к княжне Ярославе, – ответил Бут.
– А княжна тебе зачем? – еще больше удивился Паук.
– Надо, – отрезал берендей, и его «лоскутное» лицо начало наливаться кровью.
– Ну, раз надо, значит, надо, – сказал воевода Паук, решив не донимать берендея. – Пойдем.
Княгиня Ефросинья Ярославна и княжна Ярослава Игоревна вместе с дворовыми девками занимались рукоделием в светелке. Обе были в трауре по Олегу Игоревичу. Ефросинья Ярославна одела черный летник с червчатыми вошвами, на которых были вышиты золотом жар-птицы, а на голове – черный убрус с украшенными жемчугом висячими концами. На княжне был простой черный летник, лишь на черной ленте на волосах имелось украшение из жемчужин в виде крестиков. Черный цвет шел и матери, и дочери, но больше последней. Он оттенял белизну узкого вытянутого лица и длинной тонкой шеи Ярославны, подчеркивал ее иконописную красоту.
– Здравствуй, матушка! – поклонившись в пояс, поздоровался с княгиней воевода Олекса Паук, а потом с княжной: – Здравствуй, красавица ненаглядная!
Берендей Бут тоже неумело поклонился и негромко пробурчал себе под нос приветствие.
– Доброе утро! – ответили Ефросинья Ярославна и смущенная Ярослава, которая была уверена, что красивой ее называют только потому, что княжна.
Ярослава отдельно кивнула берендею. Княгиня только мельком глянула на «лоскутное» лицо Бута, смогла, в отличие от дворовых девок, не показать отвращение и заставила себя больше не смотреть на него.
– Как почивали? – спросил Олекса Паук.
– Спасибо, хорошо, – ответила княгиня Ефросинья. – А как у вас ночь прошла?
– Спокойно, – ответил воевода. – Пока дождь идет, они нападать не станут. А там, глядишь, подмога подоспеет.
– Дай-то бог! – произнесла княгиня и перекрестилась.
Вслед за ней перекрестились и все остальные.
– А мы к ним ночью наведываемся, многих уже перебили, – сообщил Олекса и толкнул локтем берендея: говори, что хотел.
Берендей впервые в жизни замялся, не зная, с чего начать. Чем дольше он молчал, тем труднее ему было начать говорить. Лицо его становилось все краснее от прихлынувшей крови и все безобразнее.
– Подарок он принес княжне, – пришел воевода на помощь берендею.
Бут выдавил из себя нечленораздельное мычание, подошел к Ярославе и подал ей меч, завернутый в красно-золотой платок из тафты. Подарок удивил княжну. Она ожидала видеть что угодно, только не оружие.
Прокашлявшись, берендей сказал:
– Это меч твоего отца.
– Да, – подтвердила княгиня Ефросинья. – Где ты его взял?
– У половцев – где ж еще?! – ответил Олекса Паук за берендея и, криво усмехнувшись, сообщил: – Он каждую ночь в гости к ним ходит и много подарков приносит.
– Что ты хочешь за меч? – спросила Ефросинья Ярославна.
– Это подарок княжне, – пробурчал Бут, глядя в пол, и переступил с ноги на ногу, словно хотел убежать, но никак не решался.
– Проводи его в поварню и угости вином ромейским, – приказала княгиня Ефросинья ключице Авдотье Синеус.
Когда берендей и ключница ушли, Ефросинья Ярославна шутливо сказала дочери:
– Какой у тебя щедрый воздыхатель!
Княжна покраснела до кончиков ушей.
– Что ты о нем скажешь? – подозрительно спросила княгиня Паука.
– Что княжне повезло! – шутливо ответил воевода, а потом серьезно добавил: – Он один стоит сотни воинов и служит не за деньги. Будет ей верным псом, пока княжна не прогонит его.
– Ну, что ж, пусть служит, – разрешила Ефросинья Ярославна. – Только больше не приводи его сюда.
– Как прикажешь, – поклонившись, произнес воевода Паук.
– Как ты думаешь, почему помощь не идет? – спросила княгиня. – Ярослав Черниговский обещал прислать к понедельнику.
– Потому что своя рубашка ближе к телу. Они ждут, не нападут ли поганые на них, – ответил воевода. – Так что помощь надо ждать к понедельнику, да только к следующему.
– Продержимся до понедельника?
– Конечно, – уверенно ответил Олекса Паук, – даже если дождь прекратится.
– Мы будем молиться, чтобы он не прекращался, – сказала княгиня.
Дождь лил почти без перерывов. Из-за него воинственный порыв половцев становился с каждым днем все слабее. К непогоде добавлялись непонятные и страшные смерти по ночам. Несмотря на усиленную стражу, утром степняки находили новые обезглавленные трупы. Поскольку свидетелей этих убийств никогда не оставалось, следовал вывод, что это действует нечистая сила. И днем она не унималась. Все чаще на берегах Сейма и озер стали находить одиночек и небольшие группы, умерших «сладкой» смертью. Особенно страшным днем был четверг – Русальчин Велик день. Поганые не знали, что в этот день даже вдалеке от водоемов нельзя ходить без оберегов от русалок. К вечеру степняки не досчитались больше сотни воинов. В половецком войске начался ропот. В ночь с четверга на пятницу сбежали в степь несколько небольших отрядов. В пятницу днем к Гзаку пришли почти все ханы и потребовали снять осаду и вернуться в степь, иначе воевать будет некому.
– Со дня на день я жду великого колдуна Озука. Он поможет нам справиться со злыми духами русичей, – успокоил ханов Гзак. – Подождем еще три дня.
Ханы, после долгих споров и уговоров, согласились подождать. А ночью сгорела юрта хана Гзака. В огне погибло все, кроме деревянного ларца. Из-за чего произошел пожар и как могла сгореть промокшая почти насквозь юрта – никто не мог объяснить. Ясно, что не обошлось без нечистой силы. Тут еще утром пришла весть, что на помощь путивльчанам идет Ярослав Всеволодович Черниговский с большой ратью. Услышав эту весть, хан Гзак решил, что пожар – это знак судьбы, предупреждение, и приказал возвращаться домой, в степь, под защиту своих добрых духов. Чтобы хоть как-то усладить горечь напрасного похода, Гзак пообещал остальным ханам:
– По возвращению казним всех захваченных в плен русичей, в том числе и князей.
Ведьма подождала до следующего вечера, чтобы половцы не передумали и не вернулись, а потом собрала в горшки гадов и накрыла их крышкой. Дождь сразу перестал, и с понедельника установилась солнечная, жаркая погода.
33
К князю Игорю Святославичу, подчеркивая его знатность, было приставлено двадцать стражников. Они следовали за князем повсюду, а ночью спали вокруг выделенной ему юрты. Еду ему готовила русская рабыня Янка, а ее сын Овлур, шестнадцатилетний юноша, принявший под влиянием матери христианство и хорошо говоривший по-русски, обслуживал Игоря Святославича. Большую часть времени князь проводил на соколиной охоте. Хан Гзак перед походом дал князю Игорю в пользование своего лучшего сокола, предупредив, чтобы берегли птицу, как зеницу ока. Князя не столько привлекала сама охота, сколько возможность побыть подальше от половецкого стойбища. Ведь если попал в стаю – лай не лай, а хвостом виляй. Как бы уважительно не относились к нему, как бы не подчеркивали, что он не пленник, а почти гость, все равно от долгого пребывания среди половцев ему становилось тошно, с каждым днем труднее было сдерживать раздражение, казаться покорным.
– Бежать тебе надо, князь, – уже на второй день плена предложил Овлур, – а я тебе помогу.
Игорь решил, что слуга действует по указанию хана. Просто так убить князя нельзя, иначе и с ханом подобным образом обойдутся, если попадет в плен, а вот во время побега – это никого не возмутит.
– Я для славы не бежал во время боя от дружины и теперь бесславным путем не пойду, – отвечал князь слуге.
Узнав Овлура поближе, Игорь Святославич понял, что слуга действительно желает ему добра. Рассказы матери о далекой русской земле, ее нравах и обычаях, так запали в душу юноши, что он не считал себя половцев, даже несмотря на узковатые глаза и безволосое лицо, и горел желанием перебраться туда, а потом и мать выкупить. Уговаривали князя и захваченные вместе с ним в плен сын тысяцкого и конюший. Князь Игорь уже не отворачивался возмущенно, когда Олувр заводил речь о побеге, но, как всегда, не мог решиться. Ему не хватало совета жены. Она часто приходила к нему по ночам во снах, что-то говорила, горячо, со слезами, только князь никак не мог разобрать ее речи. Проснувшись утром, он с огорчением произносил:
– Поменьше бы ревела, а сказала внятно!
Будто услышав его просьбу, княгиня Ефросинья Ярославна, после ухода половцев, каждую ночь поднималась одна на верхний ярус Тайнинской башни – ближней к княжескому терему – и оттуда жаловалась Сейму, но больше не выплакивала реке свои беды, а звала мужа домой.
На третью ночь княгиня застала в башне ведьму.
– Ты кто такая? Что здесь делаешь? – строго спросила Ефросинья Ярославна.
– Разве не помнишь, матушка, девочку, которую ты подобрала на лесной дороге, угостила просфорой и подвезла до дома? – ответила ведьма вопросом на вопрос.
– Как же, помню, – ответила княгиня. – Но столько лет прошло – разве узнаешь?
– Сколько бы лет ни прошло, а я тоже не забыла, – сказала ведьма.
– Просьба какая у тебя? Говори, – разрешила княгиня Ефросинья.
– Нет, матушка, ничего мне не надо. Помочь тебе хочу.
– Чем ты мне можешь помочь?! – с грустной улыбкой произнесла княгиня.
– Много чем, – молвила ведьма. – Мужу твоему совет нужен, ждет он тебя. Если хочешь, помогу свидеться с ним.
– Ты что, с нечистой силой знаешься? – настороженно спросила Ярославна.
– С чистой или нечистой – какая разница?! – ответила ведьма. – Лишь бы доброму делу служила.
– А взамен душу потребуешь? – выпытывала княгиня.
– Ничего мне взамен не надо. Ты, матушка, была добра ко мне без выгоду, и я тебе помогу так же, – ответила ведьма. – Если и согрешишь немного, потом отмолишь. А вот если не поможешь сейчас мужу, погибнет он, на твоей совести будет его смерть.
– Хорошо, я согласна, – быстро решила Ефросинья Ярославна. – Что мне надо сделать?
– Ничего особенного, – ответила ведьма. – Ложись на лавку и выпей отвар, какой я тебе дам. Только помни, ты должна вернуться до первых петухов. Поговоришь с мужем – и сразу назад, к сыну не вздумай являться. Владимиру твоя помощь не нужна, он сам справится.
– Так и сделаю, – заверила княгиня.
Она легла на лавку у боковой стены башни. Ведьма поднесла к ее рту чашу с питьем, от которого шел горячий и тревожный дух, будто от опасного живого зверька.
– Пей, – потребовала ведьма.
Ефросинья Ярославна превозмогла отвращение и сделала первый глоток. Питье оказалось холодным и приятно на вкус. Это вкус напоминал что-то знакомое, но княгиня никак не могла вспомнить, где и когда она уже пробовала такое. Она осушила чашу до дна – и вспомнила: таков был вкус молозива, из груди матери. Тело княгини вдруг плавно поднялось над лавкой и вылетело из башни через бойницу. Холодный влажный воздух обжег тело, взбодрил княгиню, наполнил ее бесшабашной радостью. Она полетела, быстро набирая скорость, по звездному небу. Звезды казались ей такими близкими, что могла бы дотронуться рукой. Вот только руками не могла пошевелить. Она не знала, куда надо лететь, но была уверена, что летит правильно.
Долго ли летела, или коротко – княгиня так и не поняла, но вдруг оказалась над половецким стойбищем. Она опустилась в центре стойбища между двумя юртами. Из ближней доносился знакомый храп. Только князь Игорь храпел два раза через третий и никогда не сбивался. Ефросинья Ярославна как-то вдруг для самой себя оказалась внутри юрты. Та стоял тяжелый запах немытых тел, кислого молока и тухлого мяса. Княгиня прикрыла нос рукавом летника и задержала дыхание. Привыкнув к вони, она подошла к мужу и потормошила его за плечо. Князь Игорь перестал храпеть, но просыпаться не собирался. Тогда княгиня Ефросинья зажала ему нос пальцами. Старый проверенный способ сработал.
– Ну, прекрати! – пробурчал спросонья князь Игорь.
– Не шуми, разбудишь остальных, – тихо сказала княгиня.
Князь вдруг осознал, что находится не в своей постели в тереме, а в половецкой юрте, и удивленно спросил:
– Фрося, ты как здесь оказалась?
– Соскучилась по тебе, – ответила она, легла рядом и приласкала мужа. – Пора тебе домой возвращаться.
– Не могу, – сказал он. – Я ведь в плену.
– А бежать разве не можешь?
– Не знаю… – неуверенно ответил Игорь Святославич. – А вдруг поймают?!
– Не поймают, – заверила княгиня.
– Ну, ладно, я подумаю.
– Нечего думать, – возразила Ефросинья Ярославна. – Чтобы следующей ночью убежал.
Читать бесплатно другие книги:
