Пиранья. Флибустьерские волны Бушков Александр

Она подмигнула и направилась к кучке гостей, окруживших какого-то мрачного пожилого типа, торчавшего в уголке с таким видом, словно он шел на молитвенное собрание и был ужасно шокирован, попав на развеселую пьянку. На нее оглядывались, она и в самом деле выглядела великолепно – в черном вечернем платье, раскрасневшаяся, успевшая пропустить пару бокалов.

Мазур остался стоять в другом углу, в своем дурацком смокинге. Бесшумно подкравшийся пожилой местный тип в красном пиджаке и с черной бабочкой проворно наполнил его бокал. Судя по нешуточной сноровке, он был из нанятых на сегодняшний вечер профессиональных официантов из какого-то городского заведения.

Пришлось изрядно пригубить – не пропадать же халявному добру?

Почти сразу же, заявившись в «проклятую гасиенду», Мазур убедился, что свалял дурака, проявив то ли невежество, то ли наивность. Поскольку он один-единственный из полусотни гостей оказался в смокинге. Половина дамочек, правда, щеголяла в вечерних платьях – но вот мужская половина приглашенных красовалась в самых обычных костюмах, главным образом белых, а кое-кто и вовсе по-простецки – в джинсах и футболке.

Ничего удивительного, что на Мазура украдкой оглядывались – правда, без малейшей насмешки, вполне уважительно, но все равно он выглядел здесь белой вороной.

Что поделать, хотелось соответствовать. Он-то полагал, что все будет, как в том самом голливудском кино: белые нежные манишки, бабочки, фалды... Жизнь безжалостно разнесла вдребезги взлелеянные импортным кинематографом штампы. По сути это была обычная вечеринка: гремела музыка, гости толпами слонялись по дому, гомонили, хохотали, плясали. Никаких тебе бокалов с шампанским и чинных бесед. Как он ни присматривался, не отыскал ни одного, к кому бы подходил эпитет «светский». Самая обычная публика, собравшаяся похлебать виски на халяву. Какие-то штатовские знакомые Кимберли, явно не из миллионеров и сенаторов, знакомые знакомых, вообще непонятно кто – и добрая дюжина местных репортеров, которых сразу удавалось опознать, потому что они расхаживали с видом изголодавшихся гиен, озабоченные тем, чтобы и выпить как следует, и высмотреть или услышать нечто, способное хотя бы отдаленно сойти за сенсацию.

Среди них – в чем не было ничего удивительного – обнаружилась и Наталья свет Пушкина. Узрев Мазура, она сначала не на шутку испугалась, вид у нее был такой, словно Мазур сию секунду собирался отпилить ей голову ржавой пилой. Потом она чуточку успокоилась, но все равно старательно держалась подальше, глядя испуганно-затравленным взором то ли раненой газели, то ли умирающего лебедя. Сначала Мазур хотел завязать с ней непринужденную светскую беседу и посмотреть, как будет извиваться, но тут же передумал – противно было, вот и все...

«Проклятая гасиенда», увиденная изнутри, оказалась, как и следовало ожидать, абсолютно ничем не примечательным, скучным домом с рассохшимися полами, громоздкой старой мебелью и потемневшими портретами на стенах, выполненными отнюдь не мастерами кисти. Изображали они опять-таки ничем не примечательных людей: мужчины со скучными физиономиями мелких чиновников, бабы с рожами кухонных сплетниц. По крайней мере, именно так обстояли дела на первом этаже, который с появлением Кимберли кое-как привели в порядок, очистив от паутины и пыли. Второй остался в неприкосновенности, но Мазур подозревал, что там то же самое. Время от времени кое-кто из гостей, хохоча и заранее настраивая себя на жуть, удалялся туда по скрипучей лестнице, но вскоре возвращался с разочарованным видом. Иные парочки, правда, исчезали надолго, но вряд ли стоило подозревать в этих исчезновениях потусторонние силы.

Одним словом, Мазуру происходящее больше всего напоминало танцевальный вечер в окраинном Доме культуры – сходство порой было такое, что оторопь брала. Разве что здесь обходилось без матов и кулачных потасовок – хотя, судя по иным, могло и тут до этого докатиться...

Мазур ничего не имел бы против своего собственного участия в этой народной забаве – разумеется, при условии, что противной стороной окажется сеньор Аугусто Флорес. Каковой появился буквально через пару минут после Мазура, в белоснежном костюме при умопомрачительном галстуке. И, что характерно, снова с пушкой под полой – ну, никаких манер у человека, в хлеву, должно быть, воспитывался, если на устроенный звездой Голливуда прием со стволом приперся...

Мазуру этот субъект категорически не нравился. Бывает такое: возникнет неведомо откуда стойкая антипатия, вот и все. Судя по взгляду Аугусто, Мазур у него вызывал схожие чувства. Но оба по некоему неписаному уговору держались поодаль друг от друга, и столкновения не последовало. А там хлыщ и вовсе куда-то запропастился.

Зато объявилась парочка знакомых, ничуть не вызывавших антипатии – лорд Шелтон с меланхоличным лягушатником Дюфре. Как обычно, лорд выглядел мелким клерком в помятом костюмчике, зато мусью сверкал лаковыми штиблетами и щеголял при безукоризненной темно-синей паре самой натуральной бабочкой, темно-красной, в белый горошек. Не смокинг, конечно, но Мазур, узрев француза, чуточку воспрянул духом – теперь их было двое в бабочках – официанты, разумеется, не в счет. Положительно, с явлением Дюфре светскость мероприятия укрепилась...

Веселья, правда, не прибавилось. Помянутые полсотни гостей толкались в большом зале, прилегающем к нему зальчике поменьше, вокруг столов, уставленных всем необходимым, а часть давно переместилась во двор, где тоже стояла парочка столов под тремя большими светильниками и тянулась меж пальмами цепочка крохотных разноцветных лампочек. Никто, строго говоря, сборищем не руководил, не нашлось хорошего тамады, и вечеринка разбилась на множество группочек – если пользоваться военными аналогиями, классическое средневековое рыцарское сражение, распавшееся на кучу поединков...

Понемногу Мазуром овладевала скука смертная, и он уже плохо представлял, зачем, собственно, сюда заявился. Совершенно ничего интересного, даже не выпало случая потанцевать с Кимберли или просто поболтать. Пару раз его пытались брать на абордаж подвыпившие дамочки – одна страшная, как смертный грех, другая очень даже ничего, – но он решил не размениваться на пошлости. Где-то в глубине души еще сохранялась магия волшебного слова «прием у кинозвезды». Вот и дурак. Насмотрелся в дальних странствиях голливудской фигни... Ничего отдаленно похожего.

Лорд Шелтон задумчиво озирался, прищуренным взором опытного охотника выбирая легкую добычу. Карманы его мятого пиджачка оттопыривались от совершенно достоверных фотографий. Мазур на всякий случай отошел подальше – прекрасно знал уже, что бывает с попавшим к лорду в лапы бедолагой. Раньше, чем через два часа, не вырвешься...

– Ну, парень, ты вообще хан! Шейх, чтоб мне лопнуть, из сраных Эмиратов...

Мазур спокойно оглянулся. Перед ним ритмично раскачивался, словно морская водоросль на глубине, мистер Билли Бат – уже не просто пьяный, а нажравшийся совершенно по-советски, со съехавшим под левое ухо галстуком и пронзительно пахнущим пролитым виски пиджаком.

– Мистер Бат? – светским тоном спросил Мазур. – Примите уверения в совершеннейшем к вам почтении... Как ни больно мне это говорить, но вы, сэр, вашим предосудительным видом, сдается мне, опошляете прием... Совершенно уже не гармонируете с обществом, как ни прискорбно...

Он говорил все это без особой насмешки, просто-напросто развлекаясь – Билли Бат был мужиком простым и безобидным, ярко выраженным плебеем, вовсе не пытавшимся притворяться джентльменом. Вот с такими вполне можно сесть в сторонке и, плюнув на лирические фантазии, совершенно по-русски нажраться...

– Поди ты к черту, Джонни, – столь же беззлобно отозвался мистер Бат, качаясь в медленном ритме. – И как у тебя язык поворачивается этак краснобайствовать...

– Мои родители меня хотели видеть образованным человеком, – сказал Мазур. – И заставляли читать толстые скучные книги... Но я безжалостно обманул их ожидания, подавшись в искатели удачи.

– Понятно, – сказал Билли, еще более-менее воспринимавший окружающую действительность. – Та же картина. А мои предки из кожи вон лезли, чтобы я стал владельцем аптеки. По их глубокому мнению, это было ужасно респектабельно – владелец аптеки. По крайней мере, в нашей дыре так и обстояло... Этот хрыч Фентон был столпом... столпом респектабельности... И знаешь, Джонни, иногда я думаю, когда особенно хреново – а может, старики были и правы? Понесло придурка в Голливуд...

– По-моему, неплохой бизнес, – сказал Мазур.

– Ага! Когда умеешь быть помесью компьютера с крокодилом. Смекаешь? А что делать, если из старины Билли не получилось означенной помеси? Ни компьютера, мать его, ни крокодила... Вот так, Джонни. У тебя, по крайней мере, есть твой галеон... Очень может быть, что он все же есть, точно?

– Лично я на это чертовски надеюсь, – сказал Мазур серьезно.

– Вот... А у меня нет галеона. У меня есть Ким... Но мало одной Ким, если нет компьютера и крокодила... – он смотрел глазами побитой собаки и был не столь уж пьян, как сначала казалось. – Ты не думай, Ким способная девочка, она вполне могла бы махнуть, – он сделал волнообразное движение рукой снизу вверх. – Понимаешь?

– Вроде бы.

– Вот... Она может, точно. Старательная девка, целеустремленная, как-никак дочь капитана шхуны, вроде нашего Монро... Воля и упрямство, ага... Она, ты знаешь, не нюхает ничего такого и пьет мало, и любовников не особенно много... Она талантливая, Джонни, верно тебе говорю, из нее еще может получиться такая... такое... Короче, она может махнуть...

– Билли, – задушевно сказал Мазур. – Я тебе верю, но я-то не продюсер и нет у меня миллионов...

– Я знаю. А те, у кого миллионы есть, как-то упорно с Ким не пересекаются. Толчочка не хватает, понимаешь? Нужен какой-то толчок, чего-то этакое... А знаешь, что самое печальное? Да то, что старина Билли не в состоянии выдумать толчок... Как Ким меня еще не наладила ко всем чертям, сам удивляюсь... Она хорошая девка, у нее тоже нет ни компьютера, ни крокодила... Во подобралась парочка! Она бы могла – но нету толку от Билли, который не может... Господи ты боже мой, как я пролетел с этим чертовым домом! Я серьезно думал, будет реклама, соберутся шишки, впалил кучу денег... А что получилось? Собралась куча пустомель, которых можно встретить на любой тусовке – но от них ничегошеньки не зависит, и не будет толчка... – он стал почти прямо, в глазах сверкнула злость. – Это все местные, мать их... Я их не просчитал. У нас дома, в Штатах, в такой вот сто лет стоявший бесхозным дом с привидениями непременно набилась бы куча серьезного народа, потому что это ново и оригинально, точно тебе говорю. А местные... Они всерьез боятся. Я, дурак, не рассчитал, что настолько всерьез. Ни единой местной шишки, которая придала бы шарм и заставила встрепенуться серьезные газеты... Журналисты – как на подбор шушера. Все прахом, Джонни. Денежки ухнули зря. Толку – ничуть. Никакого толку, я уже врубился, но не говорю пока что Ким, а она сама еще не доперла... И возвращаться в Штаты придется ни с чем, опять не получится звонкого, шумного толчка, снова совершеннейшая неизвестность...

Мазуру невольно стало его жаль – в голосе незадачливого агента звучало неподдельное отчаяние и надрывная тоска, весь он, расхристанный, пьянехонький и унылый, настолько напоминал раскисшего советского интеллигента, что Мазура прошибла нешуточная ностальгия.

– Все образуется, Билли, – сказал он, похлопав по хилому плечу крепкой мужской рукой. – Ты, главное, не унывай и держись...

«Это все ваш долбанный капитализм с его волчьими законами, – подумал он покровительственно. – Ты, буржуазная душа, и представления не имеешь, насколько легче тебе было бы в Советском Союзе: пошел бы ты в профком, в партком, накатал парочку писем в министерство культуры, пожаловался бы, что бюрократы и перестраховщики затирают молодую талантливую актрису, идеологию умело вплел, где надлежит – смотришь, и дали бы твоей подопечной приличную роль. А уж ежели фильм окажется идеологически выдержанный, к великому юбилею подгаданный, – ты и не представляешь, лысый, как вам обоим стало бы хорошо...»

– Образуется, – кивнул Билли уныло. – У меня еще масса идей... «Плейбой» не помог, этот долбанный особняк с привидениями провалился – но у меня еще куча идей... Я с тобой обязательно поговорю на трезвую голову....

– Билли, я, в общем, из другого бизнеса, – мягко напомнил Мазур.

– Это ты так думаешь, Джонни. На самом деле мы все в одном бизнесе – карабкаемся, лезем, выгрызаем... – он встрепенулся, стал энергично озираться. – Ты не видел Ким?

– Где-то тут была только что, – сказал Мазур, оглядывая гомонящую толпу. – Совсем недавно.

– А этот недоносок Аугусто?

– Ты знаешь, я его тоже что-то не вижу.

– Не нравится он мне, – сообщил Билли Бат. – Не люблю, когда к Ким начинают липнуть этакие типы. Если он бизнесмен, то я – папа римский. Темнит, крутит, красавчик... Пойдем искать Ким, а? Я от нее таких стараюсь отшивать...

Он пошатнулся и ледоколом попер через толпу гостей, наступая на ноги, высматривая свою кормилицу. Мазур остался на месте. Нехорошее совпадение, подумал он. Уж если столь разные люди, как я и Билли, усматриваем в этом латинском хлыще нечто неприятное, стоит задуматься... А какое, впрочем, мне дело? Мое дело – сторона, если подумать...

«Опасность слева!» – машинально отметил он. К нему вновь направлялась та самая жаждущая лирики дамочка, что была страшна, как смертный грех, – успевшая и вовсе дойти до кондиции. Нужно было срочно принимать меры.

Мазур стал отступать вправо, – а потом молниеносным финтом скользнул за спину какого-то высоченного типа, обхаживавшего блондинку в зеленом, сменил направление, проскочил среди шумной кучки беседующих... Одним словом, классический уход нашкодившего ученика от директрисы школы, только проведенный посреди толпы.

Усмехнулся – дамочка стояла посреди зала и растерянно озиралась, ничего не в силах сообразить, потом побрела в противоположном от Мазура направлении. Порядок, срубили хвост... Он передвинулся правее, вышел из зала в длинный и веский полутемный коридор, пронизывавший правое крыло особняка. Где-то в конце, слева, есть черный ход. Пора линять с этой пьянки, ничего интересного... Тоже мне бомонд, бляха-муха! Светской жизни захотелось дураку экзотики ради...

Моментально замерев на месте, он прислушался. Из-за двери, у которой он стоял, отчетливо послышался женский вскрик – нехороший по содержанию, отчаянный, панический. Так кричат люди, когда им угрожает реальная опасность...

Реакция у него была – дай Бог каждому. В следующий миг он уже попробовал ручку и, когда она подалась, бесшумно просочился в комнату. Свет не горел, но со двора помещение достаточно озаряли разноцветные гирлянды и яркая лампа без абажура. На постели барахтались двое: черное платье, белоснежный костюм, женская ножка, обнаженная дальше некуда...

Он остановился в некотором замешательстве – черт их разберет, какие тут происходят забавы, вмешаешься – стыда не оберешься... Но женщина на постели вскрикнула вновь, и уже ясно было, что ей зажимают рот и все происходящее ей категорически не нравится. Тогда Мазур наугад провел рукой по стене, ища выключатель там, где ему и полагалось удобно располагаться. Нащупал, изучил пальцами, нажал.

Вспыхнула люстра под потолком, словно киношный прожектор, высветив не представлявшую никакой догадки сцену: красавчик Аугусто, растрепанный и решительный, все еще зажимал Кимберли рот, ее платье было в совершеннейшем беспорядке, и она решительно выдиралась, как могла. С первого взгляда стало ясно, что никакими забавами тут и не пахнет, а имеет место быть наглое и неприкрытое применение физической силы. Воодушевившись, Мазур уже не колебался, вразвалочку направился к постели, приговаривая:

– Так-так-так... Нехорошо. Неправильно, сеньор...

– Пошел вон! – рявкнул сеньор яростно.

Он поневоле ослабил хватку, и Ким проворно вывернулась, скатилась с постели, забилась в угол, обеими руками придерживая сползшее с плеч платье. Все это настолько напоминало классический эпизод из голливудского же фильма с наивной красоткой, коварным соблазнителем и явившимся вовремя хорошим парнем, пусть не кристально чистым перед законом, но с золотым сердцем, что у Мазура поневоле расплылась на лице идиотская ухмылка.

Сеньор Аугусто, взмыв с постели рассерженным котом, выразился в адрес Мазура вовсе уж неподобающе – и Мазур, тщательно выговаривая испанские слова, ответил длинной, замысловатой фразой, которой выучился в том самом южноамериканском борделе, где она была у девок в большом ходу. Культурно выражаясь, он решительно подвергал сомнению нормальную сексуальную ориентацию соперника, а также имел свое мнение касательно законности его появления на свет и морального облика родителей. Просто поразительно, сколько эмоций и предельных оскорблений было вложено в певучую кастильскую фразу...

Как и следовало ожидать, Аугусто его прекрасно понял – и, себя не помня от ярости, ринулся в атаку. Мазур хладнокровно ждал. Безо всякого труда увернулся от кулака и в секунду отвесил три отличных, полновесных плюхи – не влекущих расстройства здоровья, но болезненных и унизительных.

Он ждал, что Кимберли отчаянно завизжит – тогда голливудские штампы стали бы и вовсе затертыми, – но она молчала, натягивая платье на плечи. Ага! В полном соответствии с подозрениями Мазура на свет Божий из-под белоснежного пиджака вспорхнул револьвер – ну да, одна из бесчисленных разновидностей кольта...

Мазур вышиб его ногой, даже с некоторой скукой – все равно что на тренировке, классическая позиция, – поймал на лету и рукояткой припечатал противника, опять-таки постаравшись не покалечить, а просто причинить боль.

– Сиди здесь, – бросил он Кимберли.

Прыгнув вперед, поймал правую кисть деморализованного, тихо охавшего от боли сеньора, взял ее в надежный захват, вдавив кургузое дуло револьвера в бок, меж ребер. Сказал сквозь зубы:

– Стоять, хихо де пута![2] Мы сейчас чинно выйдем на свежий воздух, ты понял? Дернешься – устрою свинцовое отравление организма, с места мне не сойти!

К его некоторому удивлению, пылавший злобой противник уже не дергался, замер неподвижно – иными словами, вел себя как человек, обладавший несомненным здравым рассудком и умевший гасить эмоции. Ну что ж, приятно иметь дело с толковым собеседником. Мазур легонько подтолкнул его к двери, вывел в коридор, убрал руку с револьвером под полу смокинга и процедил:

– Уговор в силе, недоносок. Дернешься – свинца наглотаешься...

Мертвой хваткой зажимая запястье – так, что оно сломалось бы к чертовой матери при активной попытке пленника освободиться, – Мазур проломился сквозь толпу гостей, лавируя ловко, синхронно увлекая за собой Аугусто, как партнершу в танго. Вывел во двор, где было чуточку потише и не так многолюдно, подтолкнул коленом пониже спины, направляя к каменной стене. Они остановились возле распахнутых ворот.

– Нехорошо, парень, – сказал Мазур наставительно. – С приличными девушками так не поступают, даже если очень хочется...

– Ты покойник, сука!

Мазур разочарованно вздохнул:

– Мой благородный сеньор, как скучно и неоригинально... Я это уже в жизни слыхивал. Не один раз. И всегда как-то обходилось.

– Смотришь, и не обойдется...

Мазур проследил направление его взгляда. Метрах в пятнадцати от них, на полпути меж домом и воротами, стояли трое – столь же латиноамериканского облика, не выглядевшие пьяными, смотревшие на них внимательно и неотрывно. Это было неспроста. Мазур извлек из-под полы револьвер и выразительно покачал им в воздухе. Троица, явно собравшаяся было вмешаться, осталась на месте.

– Похоже, это твои дружки, сволочь? – спросил Мазур. – Думаешь, помогут? Что-то я крепко сомневаюсь: они, сразу видно, битые мальчики и на рожон не лезут, соображают расклад...

Ну, а что прикажете делать дальше? Не устраивать же перестрелку, привлекая внимание полиции? Совершенно ненужная получится огласка, вовсе ни к чему...

И тут у него возникла великолепная идея – осенило, ага!

– Слушай внимательно, ты, чертов кабальеро! – сказал Мазур веско и спокойно. – Ты сейчас отсюда улетучишься вместе со своими холуями и в жизни больше не подойдешь ни к этому дому, ни к девчонке. Я понятно объясняю?

– Кто ты такой? – спросил Аугусто.

Положительно, он был уже спокоен, собран, ни следа прежней безрассудной ярости. Ох, непростая птичка к нам залетела... Мазур это печенкой чувствовал.

– Ты, приятель, мне что-то не кажешься зачуханным крестьянином с банановой плантации, – сказал Мазур. – По-моему, прекрасно понимаешь насчет сложностей и серьезностей...

– Короче!

– Можно, – сказал Мазур. – Слышал что-нибудь о частных сыскных конторах? Первоклассных, американских? Вот это мы и есть, парень. Мы, – повторил он убедительным тоном. – Уяснил? Если совсем коротко, у девчонки в Штатах есть приятель. Близкий приятель. И человек это непростой во всех смыслах. Денег у него больше, чем ты видел в своей поганой жизни. А кроме того, он ревнив, как черт, и терпеть не может, когда тянут лапы к тому, что ему принадлежит... Тебе объяснять дальше, или уже понял?

– Допустим...

– Гляди-ка, а ты, точно, не дурак! – сказал Мазур. – Там, в зале, среди этой пьяной шоблы, полдюжины моих парней. Стоит мне свистнуть... – он сделал многозначительную паузу. – Будут здесь в секунду. И заметь, в нашем с тобой положении есть нешуточные отличия. Мы – респектабельные частные детективы, официально работающие на крайне серьезного, еще более респектабельного клиента. А ты – поганый паршивец, который пытался изнасиловать знаменитую киноактрису самым наглым образом...

– Знаменитость, ага! – ощерился Аугусто. – Парочка фильмов и голые титьки в «Плейбое»...

– А что, это меняет дело? – усмехнулся Мазур. – Насиловать никого нельзя, – сказал он морализаторским тоном. – Ни звезд, ни тех, кто известен значительно менее... Короче говоря, у меня есть дурная привычка – исправно отрабатывать немалые денежки и оправдывать доверие клиента. Я, как уже подчеркивалось, человек респектабельный. Мои мальчики не будут устраивать с твоими пошлую драку. Мы попросту высвистим местных копов и сдадим им всю вашу банду – с соответствующими комментариями. У моего клиента достаточно денег, связей и влияния, чтобы брякнуть здешнему министру внутренних дел и поднять его хоть с постели, хоть с унитаза. Вы все сгниете в местной каталажке, не сойти мне с этого места... Я тебе все сказал. Будут с твоей стороны возражения? Или вы тихонечко отсюда уберетесь, не доводя события до крайности? Соображай в темпе.

Не прошло и пары секунд, как Аугусто сказал почти спокойно:

– Отпусти руку и отдай пушку.

– Первое – пожалуйста, – сказал Мазур, разжимая пальцы. – А насчет второго – извини, не получится. Оставлю на память о нашем знакомстве. Ты себе еще раздобудешь без всяких хлопот, ты парень пронырливый, сразу видно... Ну?

Он отступил на пару шагов, чтобы держать в поле зрения и Аугусто, и его дружков – и моментально отреагировать по обстоятельствам. Все зависит от того, насколько далеко эти типы готовы зайти – и готовы ли иметь дело с местной полицией...

Оказалось, у них нет ни малейшего желания бодаться с законом и порядком, пусть даже кукольным пасагуанским. Аугусто что-то крикнул своим, резким командным голосом, и вся троица, без малейшего возражения или замешательства, гуськом потянулась вслед за ним в ворота мимо посторонившегося Мазура – разве что один за другим одаряли его злыми многозначительными взглядами. Стоя в воротах, Мазур видел, как они спустились с холма, как вспыхнули фары стоявшего у подножия микроавтобуса, и он уехал, по пути высветив фарами потухшие окна домика, где квартировала команда Мазура.

И облегченно вздохнул – обошлось без драки, превратившей бы вечеринку в полное и законченное подобие советской танцплощадки. Любопытная информация к размышлению, господа. Ребятки неглупые, хваткие, опасные... но категорически не хотят связываться с местной полицией. Кто такие, интересно?

Направляясь обратно к дому, Мазур подумал, чуточку подсмеиваясь над собой: ну, вот и завершилась мелодрама, как ей и надлежит по всем законам. Совершил доброе дело, как заправский скаут, надо же. Вот наступит последний в нашем мире трибунал, и спросит Бог Господь: «А что ты вообще полезного сделал в жизни, ихтиандр этакий, кроме как резать людей на всех географических широтах?» Вот тогда можно смело взять под козырек и ответить: «Ваше высокопревосходительство, товарищ Бог! Было дело, спас однажды девушку от похотливого кобеля, вознамерившегося... Прошу учесть как смягчающее обстоятельство!» Вдруг да зачтется... Но на будущее – надо, пожалуй, держаться подальше от этого домика, чтобы не влипнуть в очередные непонятности...

Ради интереса он все же заглянул в ту комнату – Ким оказалась на месте, сидела, уже приведя себя в совершеннейший порядок, в огромном старинном кресле с резной спинкой, с видом задумчивым и печальным. Судя по всему, это была ее спальня: огромная старомодная постель размером с авианосец, из какого-то темного дерева, и ворох современного белья.

Рядом с ней на столике стояла бутылка неплохого виски, и Мазур налил себе без особенных церемоний, сел напротив, спросил с любопытством:

– Интересно, а как бы отреагировал на подобные забавы твой папа, суровый морской волк?

Она слабо усмехнулась:

– Обычно такой затрещиной угощал, что до вечера затылок болел…

– Значит, ты получила должное высокоморальное воспитание, – сказал Мазур. – Чего ж дома не сиделось?

Она вскинула глаза, красивые и дерзкие:

– А почему тебе не сиделось в своей Австралии? У каждого должен быть свой золотой галеон... Я же не думала ничего такого, он набросился, подонок, совершенно неожиданно...

– Вот тебе изнанка голливудской славы, – сказал Мазур. – Обезумевшие от страсти поклонники...

– Какая там слава! – безнадежно махнула она рукой. – Так, пустяки. Будь у меня настоящая слава, я и жила бы иначе и уж ни за что не лезла бы в эту развалюху с привидениями... Знаешь, такое впечатление, будто здесь и в самом деле что-то сквозит по ночам... Выть хочется от такой развалюхи! Но Билли твердит, что это поможет и будет толк...

Мазур не стал ей объяснять, что Билли давно уже признался, что свалял дурака, и никакой пользы не предвидится. В спальню долетали слабые отголоски раскрутившегося на всю катушку веселья, ничуть не омраченного отсутствием хозяйки, о которой, есть подозрение, разгулявшиеся гости уже напрочь забыли. Отсюда, с холма, Мазур видел свой домик – на кухне теплился огонек. Интересно, кто это там полуночничает? То ли Мозговитый обдумывает в ночной тиши очередной политически правильный донос, то ли Лаврик – очередные наполеоновские планы...

– Он ушел?

– Еще как, – сказал Мазур. – Будь спокойна, я с ним поговорил как следует, черта с два вернется. Есть у меня способность мягко и ненавязчиво убеждать людей... Что ты ухмыляешься?

– Бог ты мой! – сказала Кимберли уже ничуть не подавленно. – Все было до того похоже на сцену из фильма...

– Хочешь сказать, мне следовало уйти и оставить тебя с этим паршивцем?

– Ничего подобного. Но сцена и в самом деле банальнейшая...

– А что делать? – пожал плечами Мазур. – У меня есть страшное подозрение, что фильмы все же берут начало в жизни. Правда, ты меня жестоко разочаровала...

– Я?! – она уставилась с неподдельным изумлением. – Как это?

– Я, как и тысячи простых смертных, полагал, что кинозвезды – это... Нечто... – он изобразил руками какие-то сложные фигуры, точного смысла которых и сам не понимал. – Нечто неземное, феерическое, не имеющее отношения к простой и грубой реальности. А передо мной сидит самая обыкновенная девочка, заплаканная и…

– И вовсе я не заплаканная!

– Да, пожалуй, это я прибавил для красоты...

– И вообще, я сама могла ему как следует врезать, просто растерялась чуточку, даже не сообразила, что можно царапаться. Отец меня немного учил драться... А ты, правда, не видел ни одного моего фильма?

– Я и «Плейбоя» не видел, – сказал Мазур. – О чем сейчас начинаю сожалеть.

– У Билли их куча с собой, иди, возьми и созерцай где-нибудь в пустой комнате...

– Я же не извращенец, – фыркнул Мазур. – Оригинал, сдается мне, лицезреть гораздо приятнее...

«Сваливать надо отсюда к чертовой матери, вот что, – подумал он сердито. – Пока еще есть возможность, пока коготок не увяз. А если она все же оттуда? Сколько их, таких, было в жизни – клятая Наташка Пушкина не первая, отнюдь... Сваливать отсюда, наплевав на те перспективы, что устроили бы Лаврика... Пусть сам разрабатывает, если ему охота...»

Содрогаясь от мучительной раздвоенности помыслов, он все же плюхнул тонкий стакан на столик и встал.

– Эй! – воскликнула Кимберли. – Ты куда это?

Мазур посмотрел на нее сверху вниз и сказал чистейшую правду:

– Если я сейчас не уйду, тебе придется кусаться и царапаться...

Кимберли, не глядя, отставила стакан, едва не промахнувшись мимо столика, встала, придвинулась вплотную и, глядя снизу вверх с подначивающей улыбкой, спросила:

– А почему ты решил, дубина австралийская, что я буду кусаться?

Положила ему руки на шею, закинула голову, зажмурилась – так что грех не поцеловать ее как следует, чтобы дыхание перехватило. Замысел был приведен в исполнение немедленно – а там и платье сползло с плеч, а там и свет погас, и томный вздох в ухо, когда тела слились, и первое движение под довольный стон...

...Мазур достаточно пожил на белом свете, чтобы уяснить: самое трудное в таких вот ситуациях – убраться поутру естественно и непринужденно, без малейшего душевного неудобства для себя и случайной подруги. Трезвым прохладным утром, надобно вам сказать, если сами этого не знаете, оборачивается по-всякому – свободно может оказаться, подруга, протрезвев, начнет сожалеть и обо всех вольностях, что позволяла ночью с собой проделывать, и о том, что вообще не выперла вас вчера к чертовой матери...

«Все-таки Голливуд, – сказал он себе, осторожненько примериваясь, как лучше всего выскользнуть из объятий безмятежно дрыхнувшей Кимберли, не потревожив ее. – Фабрика грез, фирма... Интересно, были ли в люстре фотокамеры, а в спинке кровати – микрофоны? Что, если в соседней комнате какая-нибудь циничная сука уже вдумчиво изучает пленки и аудиозаписи? А Билли Бат – вовсе не жалкий неудачник, а ловкий, целеустремленный, профессиональный мальчик из Лэнгли? Что, собственно, в этой гипотезе невероятного для познавшего циничную изнанку жизни человека?»

За окном уже наблюдался рассвет, оттуда струилась утренняя свежесть, а небо, насколько мог рассмотреть Мазур из постели, вновь стало лазурным – собирался-собирался шторм, да так и прокатился мимо. Пожалуй, придется работать, поскольку сегодняшняя ночь в глазах начальства далекого никак не может считаться уважительной причиной для выходного...

Двигаясь бесшумно, он уже опустил одну ногу на пол.

– Убегаешь? – спросила Кимберли, безмятежно потягиваясь. – А как же бедная, скромная дочь капитана?

Присев на краешек необъятной постели, Мазур присмотрелся. Капитанская дочка улыбалась мечтательно, умиротворенно. Ничуть не походило, будто она о чем-то сожалеет.

– Деликатный я человек, – сказал Мазур. – Подумал вдруг, что ты о чем-нибудь сожалеть начнешь...

– Да ну тебя! Иди лучше сюда.

Повторилось – по-утреннему расслабленно, сонно, без особых придумок, но долго, до полной опустошенности. «Может, и нет никаких камер? – подумал Мазур с надеждой. – Не могут же они торчать из каждого угла?»

– Это было замечательно, – сказала Кимберли, прижимаясь щекой к его щеке. – А знал бы ты, каково тут ночью лежать одной и слушать, как в коридоре что-то поскрипывает...

– Ах, вот оно что, – сказал Мазур печально. – А я-то, простая душа... Думал, ты влюбилась и потеряла голову – а тебе всего-то и нужно было от ночных страхов спастись...

– Джонни, ты скотина! Ну зачем нести эту чушь? Мы просто подружились, вот и все... Это вовсе не значит, будто я... Ты что, в самом деле мечтаешь о возвышенной все сжигающей любви?

– А как же, – сказал Мазур. – Всю жизнь мечтал, чтобы, когда я ухожу в море, на берегу стояла и лила слезы девушка вроде тебя – трепетная, любящая...

Ловко выскользнув из его объятий, Кимберли наклонилась над ним и заглянула в лицо с необычно серьезным выражением лица. И протянула с расстановочкой:

– Джонни, а ты ведь в самом деле этого подсознательно хочешь...

– Ерунда.

– Хочешь-хочешь... У тебя печальные глаза.

– У тебя, между прочим, тоже.

– По другим поводам, – вздохнула она, вновь укладываясь и закидывая себе на шею его руку. – Я, честно тебе скажу, откровенно боюсь всех этих... чувств. Когда начинаются чувства, нечего ждать нормальной жизни и карьеры. Это не цинизм и не черствость, а опыт...

«Мои аплодисменты, – печально подумал Мазур. – Еще один человек нормально искалечен профессией – добротно, качественно. Как я – своей. Как все – своей. Значит, далеко пойдет девочка...»

– Поэтому договоримся не усложнять, ладно? – сказала она, потершись щекой. – Мы подружились, нам хорошо... Разве мало?

– Вполне достаточно, – сказал Мазур. – Ты умница. И мне отчего-то кажется, что ты еще высоконько взлетишь. А я, глядя на афиши, буду думать: черт побери, неужели я когда-то был с этой девочкой в одной постели? И если по старой памяти захочу с тобой выпить стаканчик, меня в шею вытолкает охрана...

– Вот уж нет, Джонни Марич, – сказала она с комичной серьезностью. Плохо ты знаешь девушек с юга... В особенности девушек с морского побережья. Мы, знаешь ли, никогда не забываем ни добро, ни зло. Если придешь по старой памяти выпить стаканчик, будь уверен, ты его выпьешь...

– Один-единственный?

– Сколько захочешь. Точно тебе говорю.

– Когда-нибудь поймаю на слове, – сказал Мазур, старательно следя, чтобы в голосе не было ни насмешки, ни недоверия. – Так и передай твоему дворецкому, когда он у тебя будет.

– Обязательно... Давай дрыхнуть? Ты меня так хорошо умотал, что глаза слипаются...

– Дрыхни, золото, – сказал Мазур, деликатно высвобождаясь. – Тебе проще. А мне сегодня переться к техническому инспектору, а к полудню – в управление порта. И, хоть тресни, нужно выходить в море.

– Жалко... Но вечером ты придешь?

– Непременно, – сказал он, разыскивая по всей комнате принадлежности вечернего наряда образцового джентльмена. – Хорошо бы с той самой бочкой золота, но это уж как повезет...

Обернулся от порога – она уже задремывала вворохе простыней, лениво помахала ладошкой и тут же уронила руку, прикрыла глаза. И ведь ни малейших усилий не прилагала, не позировала – но волосы так красиво разметались, такая она была приятная, что Мазуру стало не по-человечески грустно – как-никак это была не его жизнь, чужая. И он побыстрее вышел.