Пиранья. Звезда на волнах Бушков Александр
Мазур тоже посмотрел в ту сторону. На фоне зеленого островка милях в полутора по левому борту четко выделялся небольшой кораблик, определенно стоявший на якоре или лежавший в дрейфе.
– Единственный флаг. «Виски», – сказал капитан, опустив бинокль.
«Та-ак…» – сказал себе Мазур, напрягшись.
Значит «Виски». Красный квадрат окружен белой каймой, а та, в свою очередь, синей. «Мне необходима медицинская помощь». Вполне убедительная мотивировка для замаскированной засады.
Капитан перебросил ручки машинного телеграфа на «малый». «Нептун» гасил скорость. До кораблика, с первого взгляда напоминавшего неказистый рыбацкий траулер, было уже не более полукабельтова, и можно было рассмотреть на корме две яростно жестикулировавших фигуры.
Через минуту на единственной мачте траулера взвились еще два флага – «Альфа» и «Майк». «Есть ли у вас врач?»
– «Альфа» – «Лима» поднять, – распорядился капитан в переговорную трубу. – Стоп машина… И запросите, что у них.
Вскоре на мачте траулера поднялись флаги, сообщавшие, что на борту имеется больной с сотрясением мозга, вызванным ушибом, и просившие выслать шлюпку с врачом. Капитан «Нептуна», переглянувшись с Морским Змеем, ответил «Браво» и «Юниформом» – шлюпка направляется принять раненого…
Если это были те, кого они ждали, если они наблюдали за «Нептуном» в бинокли, не должны были ничего заподозрить – возле одной из шлюпбалок появились два матросика и принялись опускать шлюпку на талях. Тут же в полной готовности оказать помощь страждущему объявился эскулап в белом халате. Фамилия его была Самарин, и многие звали его Лавриком за выпендрежную привычку носить совершенно не нужное при его стопроцентном зрении бериевское пенсне.
Все было готово к встрече – и лучше не думать о том, что порой невозможно предусмотреть абсолютно все случайности…
И потому, как ни странно для человека непосвященного, Мазур испытал в первую очередь жуткое облегчение и даже радость, когда из-за восточной оконечности островка, из-за зеленой кипени джунглей вырвались два суденышка совершенно другого вида, низкие и словно бы поджарые, напоминавшие волков в беге. С прытью торпедных катеров они мчались к «Нептуну» задрав носы, оставляя за кормой белопенные буруны, особенно яркие на фоне темнеющего неба и густо-синего моря.
Звонко протарахтела короткая очередь, и перед самым носом «Нептуна» взвились пять фонтанов. «„Эрликон“, – определил Мазур. – Миллиметров тридцать. Пятизарядка времен Второй мировой – но для мирного судна этого, безусловно, хватит… Ага!»
На сигнальных фалах обоих атакующих катеров полоскалось по два одинаковых флага – «Сиерра» и «Новембер». То же самое сочетание появилось на мачте траулера-приманки, прытко развернувшегося вдруг и устремившегося к «Нептуну» с несвойственным рыбацкому корыту проворством. Ну конечно: «Сиерра» и «Новембер»!
«Вам следует немедленно остановиться. Не пытайтесь уйти. Не спускайте шлюпки. Не ведите переговоров по радио. В случае неповиновения я открою огонь».
Поразительно, как много можно выразить посредством трех десятков сигнальных флагов Международного Свода…
Вновь затарахтела автоматическая пушка, снаряды легли еще ближе – на случай, если капитан окажется тугодумом или чрезмерно храбрым. Впрочем, «Нептун» смирнехонько лежал в дрейфе. Передний катер описал короткую дугу, развернувшись параллельно кораблю, с большой сноровкой причалил, смягчив толчок кранцами из старых автомобильных покрышек, стоявший на носу человек размахнулся – и в фальшборт «Нептуна» впился трехлапый крюк на прочном лине. Точно такой же мелькнул правее, брошенный со второго кораблика.
Мазур видел, как «эскулап» и сопутствовавшие ему моряки старательно задрали руки над головой – ну а как же иначе прикажете поступить людям, которых взяли на прицел полдюжины автоматов?
Уже явственно слышались истошные вопли на аглицком – насчет того, чтобы все стояли спокойно, держали рученьки над головой и не вздумали рыпаться. По линям с невероятным проворством, что твои бандерлоги, уже карабкались люди с автоматами за спиной. Передний, перепрыгнув на палубу, оттеснил Лаврика со товарищи от борта, тыча дулом автомата в пузо, а второй в три секунды сбросил штормтрап.
Первым по нему поднялся господин Лао – вот так встреча, а мы уж ждали-ждали, все жданки съели! – властный и решительный, с «узиком» на плече, проворный и гибкий, как леопард, флибустьер, бля… В сопровождении двух ореликов он без промедления направился к рубке, взбежал по белой лесенке, пинком распахнув дверь.
На палубе орали и грозили, пустив пару коротких очередей в воздух. Там уже суетилось не менее дюжины «джентльменов удачи». Двое кинулись вниз, явно намереваясь вытащить из кают всех свободных от вахты. Ну что же, вечная память идиотам…
– Ну и что тут у нас происходит? – пробормотал капитан Барт с видом унылой покорности судьбе.
– Молчать! – отрезал Лао. – Никому не двигаться!
Он, конечно же, и виду не подал, что накоротке знаком с Мазуром, то бишь господином Хансеном, а тот, понятное дело, и не стремился афишировать знакомство. Он просто-напросто ждал своего часа, напрягшись, как струна. Рулевой, бросив штурвал, таращился на ворвавшихся пиратов с невероятно идиотским выражением лица, всем своим видом являя тупую покорность.
– Вы – капитан? – отрывисто спросил Лао, небрежно постукивая пальцами по короткому стволу «узика».
Капитан кивнул.
– Слушайте внимательно…
Что он хотел сказать, так и осталось неизвестным.
Морской Змей, очевидно, сочтя этот миг как нельзя более подходящим для начала операции, вдруг громко сказал:
– Катится телега!
Лао еще успел бросить на него недоуменный взгляд – а больше не успел ничегошеньки, потому что началась карусель…
В мгновение ока двоих сопровождавших Лао пиратов сбили с ног рулевой и стряхнувший всякую меланхолию капитан Барт, и оба еще жили, пока летели вверх тормашками, а вот оказавшись на чисто вымытых тиковых досках, жить перестали… Перенеся тяжесть тела на левую ногу, Мазур четко подсек пиратского главаря, сорвал с падающего автомат и отбросил подальше, а вдогонку припечатал ребром ладони так, чтобы господин Лао очнулся не скоро, но все же, в отличие от своих горилл, очнулся обязательно. Морской Змей дернул треугольную стальную ручку ревуна. Легко понять, что произошло все это в какие-то секунды.
Коротко, могуче, басовито рявкнула сирена.
Диспозиция изменилась мгновенно. Отлетел в сторону прикрывавший шлюпки брезент, и поднявшиеся оттуда люди, не теряя ни секунды, открыли огонь короткими очередями, а еще четверо, выпрыгнувшие из распахнувшейся двери надстройки, разомкнулись на две стороны и черкнули уже длинными очередями по пришвартованным к бортам «Нептуна» корабликам.
Со своего места Мазур отлично видел, как пулеметчик срезал обоих пиратов у «Эрликона», как рухнул третий, кинувшийся было отцепить линь с крюком. Летели щепки, со звоном разлетались стекла. Это очень страшно – великолепно срежиссированный и молниеносный огневой налет спецназа, быть может, это и есть самая страшная вещь на земле, по крайней мере для того, кто, на свою беду, и оказался мишенью…
Второй катер, отчаянно взвыв двигателем, прямо-таки отпрыгнул от борта, и линь звонко лопнул. Полетевшая вслед граната взорвалась на корме, подняв тучу перемешанных с буро-серым дымом обломков, но катер, не понеся ощутимого урона ниже ватерлинии, остался на плаву и улепетывал во все лопатки, провожаемый длинными пулеметными очередями.
Другому повезло меньше, тому, что был вооружен «Эрликоном». Его закидали гранатами, как и лже-траулер, – и оба суденышка очень быстро занялись, словно пучки соломы. Капитан, не теряя времени, перекинул рукоятки машинного телеграфа на «самый полный», и «Нептун» пошел в море, оставив за кормой два высоких столба дыма. Кажется, там остался кто-то живой – охваченные пламенем фигуры выломились из дыма, сиганули за борт, но их судьба уже никого особенно не волновала, по большому счету, они никому уже не были интересны. Вряд ли еще кто-то оставался в засаде. И не было смысла преследовать ушедший катер – радиоантенну ему все равно сбили в первые же секунды, наверняка укроется на какой-нибудь их ближайшей потаенной базе, и много времени пройдет, прежде чем более высокопоставленные в пиратской иерархии особы узнают, какая судьба постигла флотилию господина Лао…
Мазур посмотрел на палубу. Там все уже было в порядке – стрельба утихла за неимением мишеней, нападавшие лежали неподвижно, а если кто-то из них и притворялся мертвым, то это не могло спасти его надолго.
– Гений ты у нас, – сказал Мазур Морскому Змею, переводя дыхание. – Отсюда видно, что потерь нет, да и раненых тоже… Если так и дальше пойдет, адмиралом раньше всех станешь…
– А то, – сказал Морской Змей, щурясь.
– И дальше?
– Идем назад в Катан-Панданг.
– Да? – сказал Мазур с сомнением. – А это оправданно? Если там узнают, как мы с этими ребятками обошлись, жить будет неуютно…
– Не узнают, – скупо усмехнулся Морской Змей. И, перехватив взгляд Мазура, направленный в ту сторону, куда умчался единственный уцелевший пиратский катер, скупо усмехнулся. – Ах, вон ты о чем… Ну, я бы на твоем месте о них не особенно беспокоился…
«Вон оно что, – подумал Мазур, моментально ухвативший все недосказанное. – Выходит, мы тут не одни, надо полагать? Ну что же, логично. Коли уж встрепенулись самые верхи…»
Только теперь на палубе появился господин Герберт, чистенький и подтянутый, шагавший к рубке так, словно вокруг него не было ни кровавых пятен, ни трупов, ни живых людей с автоматами. Очень воспитанный человек, прямо-таки английский милорд из анекдотов…
Легко взбежав по белому трапу, господин Герберт с одного взгляда оценил ситуацию:
– Поздравляю… Вы его, часом, не слишком…
– Жить будет, – сказал Мазур, присев на корточки над лежавшим ничком господином Лао. – А через пару минут вообще очнется… Во-от заворочался, – констатировал он почти что с отеческой нежностью. – Куда прикажете доставить?
Господин Герберт какое-то время размышлял, поигрывая извлеченными из кармана пластиковыми наручниками.
– Давайте-ка переправим его куда-нибудь вниз, – сказал он наконец, с большой сноровкой вывернув заворочавшемуся еще активнее Лао белы рученьки за спину и защелкнув браслеты на запястьях. – Мы все тут люди взрослые, циничные, знаем, что бывают… коллизии. Зачем поганить рубку нашему гостеприимному капитану?
– Тогда проще всего – на палубе работать, – хмыкнул Мазур. – Можно за ноги за борт вывесить…
– А это, в самом деле, идея, – оживился господин Герберт. – Там, правда, чуточку разгулялась погода…
– Разгулялась? – фыркнул капитан, добросовестно державшийся в стороне. – Помяните мое слово, нас еще накроет тайфуном…
– Ну, это уже ваша компетенция… – сказал Герберт с беззаботностью, мгновенно выдавшей в нем классического сухопутного жителя. – Пойдемте на палубу. За ноги над бортом – это уже садизм, но в то же время на палубе, я вижу, насквозь рабочая обстановка, способная оказать должное психологическое воздействие на клиента, а это все же подспорье…
В самом деле, палубу старательно и молча убирали – то есть, называя вещи своими именами, без особых церемоний и каких бы то ни было погребальных молитв отправляли за борт покойников, принимая нехитрые, знакомые любому профессионалу меры, чтобы жмурики не всплыли…
– Нет-нет, вы тоже пожалуйте с нами, – решительно сказал Мазуру господин Герберт. – Во-первых, вам полезна практика, а во-вторых, он вас помнит по роли жалкого торговца секретами, тут же завербованного в штатные стукачи, тем сильнее будет контраст…
Мазур вынужден был признать про себя, что в этом есть своя сермяжная правда. Они с Морским Змеем подхватили начавшего оживать Лао с двух сторон и потащили на палубу, отыскали укромное местечко возле шлюпбалки.
– Ну, не валяйте дурака, дружище, – почти весело сказал господин Герберт, дружески наступив начищенным полуботинком на кончики пальцев Лао, лежавшего на палубе в позе эмбриона со старательно смеженными веками. – Мы мальчики большие, многое повидали, умеем определить, когда человек нахально притворяется… Вот так, совсем хорошо, давайте я вам сесть помогу… – Он рывком приподнял пирата и усадил спиной к планширу. – Хотите сигаретку?
Лао, растрепанный и помятый, неторопливо обвел взглядом всех троих. Его физиономия по-прежнему оставалась застывшей маской, но глаза передавали немыслимый накал эмоций, сводившихся, надо полагать, к нехитрым формулировкам вроде: попадись вы мне в руки…
– Ах, и вы здесь, господин Хансен, – сказал он почти нормальным голосом. – Ну да, естественно… Позволено ли мне будет упомянуть о неизбежности присутствия при допросе адвоката? Без коего все ваши упражнения – равно как и неосторожно вырвавшиеся у меня слова – не будут иметь никакой юридической силы…
– Клиент пребывает в печальных заблуждениях, господа, – сказал Герберт все так же весело.
– Определенно, – кивнул Морской Змей.
– У меня такое впечатление, что он принимает нас за вульгарных полицейских из какой-нибудь близлежащей деревушки, – внес свою лепту и Мазур. – Боже, какие пошлости…
– Совершенно точное определение, – сказал Герберт.
Х-хак! Его идеально вычищенный полуботинок, мелькнув в воздухе с похвальной быстротой, чувствительно угодил Лао по ключице. Мазур оценил удар – для жизни не смертельно, но боль причиняет адскую. Лао невольно отпрянул, стукнувшись затылком о планшир.
Мгновенно опустившись перед ним на корточки, Герберт сгреб китайца за ворот рубашки и процедил с расстановочкой:
– Я сейчас внесу ясность, корсар засранный… Чтобы не путал серьезных людей с местными полицейскими макаками… Если мне не изменяет память, в прошлом году, в связи с совершенно другим делом, вам, любезный господин Лао, уже рассказывал один опытный человек, что есть на земном шаре такая контора, с незамысловатым названием кей-джи-би, и подробно обрисовал нерадостные перспективы, которые ждут всякого, кто по своей провинциальной тупости вздумает относиться к этой конторе без уважения, не говоря уж о том, чтобы с ней долбаться… К сожалению, должен констатировать, что вы показали себя как раз дремучим провинциалом. Иначе не валялись бы тут, как отловленный деревенскими детишками мангуст…
Их раскачивало все сильнее – классическая и килевая качка, осложнявшаяся порой столь же классической бортовой. Проще говоря, корабль так и швыряло. Мазур бросил на море беглый взгляд. Дела заворачивались нешуточные: тучи затянули добрую половину небосклона, темно-зеленая вода тяжело вздымалась длинными волнами, осыпая палубу облаками невесомой влажной пыли…
Мимо них – не по случайности, а по знаку Морского Змея – пронесли буквально в двух шагах очередного жмурика, уже подготовленного к плаванию вертикально вниз, без всяких дурацких всплытий.
– Неаппетитное зрелище, правда? – спросил Мазур, побуждаемый к светской беседе тычком командира. – У нас нет времени вести с вами душещипательные беседы, проникнутые психологизмом и насыщенные коварными ловушками, поймите главное: вы – единственное, что осталось от вашей флотилии. И если вы сейчас полетите за борт с перерезанными поджилками, для нас не изменится ровным счетом ничего, а вот для вас переменится все… Начиная с общественного статуса и кончая жизнью.
– Ма работал на вас? – спросил Лао почти нормальным тоном.
Мазур пожал плечами:
– А что, это изменит ваше положение? Да ничуточки… Танцуйте от главного: мы и в самом деле не имеем никакого отношения к любой из окрестных полиций. Мы издалека… Несколько дней назад вы с Ма, идиллически проплывая возле некоего островка, прикарманили по воровской привычке некую вещь, которую нам необходимо получить назад…
– Уточняю, – быстро вмешался Герберт. – Больше всего это напоминает бак с закругленными краями, примерно в половину человеческого роста высотой. – Для наглядности он черкнул ребром ладони по собственному животу повыше пупка. – На нем есть надписи… ладно, вы все равно, ручаться можно, никогда не видели надписей на русском языке, поэтому скажу просто: непонятные надписи. Наверняка этот бак был прицеплен к очень большим парашютам, вообще-то их три, но бак мог оторваться… По крайней мере, Ма по моему описанию узнал эту штуку почти сразу. И уверяет, что ее забрали на свой катер именно вы – на правах старшего. Где она?
У Мазура осталось стойкое убеждение, что многочисленные бисеринки влаги на лице Герберта были не водяной пылью, щедро летевшей с моря, а обильным потом. Ну, ничего удивительного – у него есть свое начальство, свои верхи, вся его дальнейшая карьера наверняка зависит от того, удастся ли отыскать дорогую пропажу…
– Вы уже никто, – сказал Герберт жестяным голосом робота. – Вас нет. Вы живы, пока этого хотим мы. Мой друг прав: бессмысленно играть в психологию и строить коварные ловушки, замаскированные среди безобидных словес… Где капсула? Я тебя изрежу на красивые ленточки собственными руками… Ты у меня будешь, как праздничный фонарик – одни прорези и красивые фестончики… Будешь говорить, сволочь, или охолостить тебя для начала? Срал я на восточную психологию и философские тонкости, ты не Конфуций, тварь такая, да и я тоже… Будешь говорить?
К своему несказанному удивлению, Мазур понял, что странная гримаса на физиономии Лао – это нечеловеческое изумление, и никак иначе…
ФФФ-шшш-уууххх! Он оглох и ослеп на миг, яростно отплюнулся – это высоченная волна неожиданно обрушилась на палубу, промочила людей до нитки и уползла через подветренные шпигаты.
На Лао это не произвело ни малейшего впечатления – он все так же таращился на них в величайшем изумлении, победившем обычную бесстрастность.
– Вы серьезно? – спросил он громко, перекрывая шум ветра. – Нет, вы серьезно? Вы и в самом деле затеяли все это ради той бочки?
И на его лице заиграла откровенная, многозначительная улыбочка. Все трое обменялись быстрыми взглядами. Ситуация становилась предельно ясной: чертов пират, для которого находка, по всему видно, не представляла никакой ценности, сообразил вдруг, что для этих большеносых[3] дело обстоит как раз наоборот…
– Боюсь, господа, нам все же придется вернуться и к психологии, и к словесным поединкам, – сказал Лао, глядя исподлобья все с той же улыбочкой. – Боль мне не по нутру, как любому человеку, но не кажется ли вам, что вы можете невзначай переусердствовать, и я умру раньше, прежде чем развяжу язык?
– Клиент хочет жить, – хмуро сказал Морской Змей. – И весьма.
– А вы разве нет? – молниеносно отпарировал Лао. – Судя по тому, что эта скотина Ма живехоньким разгуливал по Катан-Пандангу, вы с ним сумели как-то достичь приемлемой для обеих сторон договоренности. Я правильно понял?
– Правильно, – сказал Герберт. – Готовы к торгу?
– Почему бы и не попробовать? Нельзя ли перенести нашу… беседу в более комфортные условия? Здесь становится неуютно, говорю вам, как человек, всю жизнь ходивший по здешним морям…
– Извольте. – Герберт почти бережно поднял его, поставил на ноги и цепко подхватил под локоток. – Кое-какой комфорт можно обеспечить. – Он обернулся к Мазуру с Морским Змеем. – Вы свободны, господа, я, пожалуй, справлюсь сам…
И оба двинулись к надстройкам чуть ли не в обнимку. Мазур хмуро посмотрел им вслед, пожал плечами:
– Ну да, теперь он сам справится…
– Работа наша такая, – бесстрастно отозвался Морской Змей, расставив ноги пошире. – Мы ловим, они сливки снимают… Тайфун, а?
– Пожалуй, – признал Мазур. – Сейчас накатит, того и гляди…
Рядом затрещало, ожили динамики бортовой трансляции:
– Внимание! Вахте на палубу! Шлюпки перевернуть, штормовые найтовы наложить!
«Серьезные дела, – оценил Мазур. – Коли уж начали крепить…»
Палуба ушла из-под ног, а в следующий миг вздыбилась, подбросила его, казалось, выше клотика, и он увидел в штормовом море туземную лодочку под серым парусом, лихо накренившуюся меж двумя водяными стенами, а вдали, гораздо дальше, – верхушки пальм… Что за черт?!
Верхушки плыли. Плыли по воздуху, как диковинные аэростаты, сорванные налетевшим ураганом и гонимые в сторону «Нептуна». «Ну, коли уж на деревьях кроны рвет… Мать твою, оно ж сейчас и на нас накатит!»
Морской Змей издал сдавленный рык. Мазур тоже увидел – как Лао, воспользовавшись моментом, очередным провалом корабля в самые, казалось, бездны, ударом ноги опрокинул Герберта и, как был, со скованными руками, пригибаясь под ветром, кинулся к борту, неожиданно напомнив, что восточная психология все же существует на белом свете…
– Держи его, суку!
Мазур кинулся наперехват по вздыбившейся палубе, отчаянными рывками сохраняя равновесие…
Палуба ушла из-под ног, что-то твердое, почти как железо, ударило сбоку, сбило, поволокло, швырнуло… И не было больше опоры ни для ног, ни для рук, Мазура взметнуло вверх, обрушило вниз, накрыло с головой…
Задыхаясь, он инстинктивным рывком метнулся в нужном направлении – должно быть, осознал звериным чутьем, что именно там светлее всего, а значит…
И оказался на поверхности, жадно глотнул воздуха, словно кусок зубами отхватил от чего-то густого, почти твердого. Замолотил руками по воде. Его качало на великанских качелях с невообразимой амплитудой, голова то и дело оказывалась под водой, но первый шок прошел, и Мазур стал трезво бороться за жизнь – посреди тяжелого рокота и воя ветра, посреди колышущихся водяных гор, то и дело швырявших в лицо невообразимую смесь соленой влаги с жестким, как шерсть, воздухом…
Двумя сильными гребками перевернулся на спину, сорвал туфли, отчаянно выгибаясь, избавился от парусиновых брюк и рубашки. Вокруг грохотало и выло, но это была еще не смерть…
Прямо над ним, казалось, пролетела взъерошенная верхушка пальмы – шизофреническая бабочка юрского периода. Выплевывая соленую горечь, воспользовавшись тем, что оказался на гребне волны, Мазур свечкой взлетел над водой насколько мог высоко.
И не увидел корабля в обозримой близости. Зато в зверином обострении воли к жизни разглядел, откуда летят сорванные тайфуном раскосмаченные вершины пальм. В той стороне была земля, а значит – дохленький шанс на спасение. Это было реальнее, чем высматривать в волнах корабль, находившийся сейчас не в лучшем положении. Все равно они не смогут спустить шлюпку при таком волнении… да какое там волнение, это…
В следующий миг он перестал думать. Совершенно. Не было ни сил, ни времени оставаться разумным существом. Неразумно сейчас оставаться разумным…
Все силы, вся жажда жизни были брошены на то, чтобы не просто держаться на воде – двигаться в том направлении, где он предполагал землю. Продолжай он думать и рассуждать, непременно в какой-то миг стал бы прикидывать, что земли там может и не оказаться, что направление он выбрал неправильное и удаляется от спасительной суши, вместо того чтобы рваться к ней. Думать было еще и страшно, а потому инстинкты отключили мозг.
Крохотное существо барахталось посреди вселенского катаклизма, посреди тяжело колыхавшихся водяных гор и облаков невесомой, влажной пыли. Сознание туманилось, редкие глотки воздуха обжигали легкие, перед глазами вспыхивали и кружили непонятные огненные фигуры – но он боролся, проламываясь сквозь стены воды, невероятно медленно, как в кошмаре, когда хочешь стремглав убежать от жуткой опасности, но двигаешься невероятно медленно…
Его тошнило все сильнее, тело окоченевало, начиная с кончиков пальцев, колючий холодок протягивался к позвоночнику, и некая часть сознания еще могла этому вяло удивиться – как же так, дело-то происходило в жарких морях, при обжигавшем зноем ноябрьском солнце…
Он уже не помнил, кто он такой, не смог бы думать, даже если бы захотел, мир состоял из соленой горечи и пронизывающего холода, и больше не было суши, все континенты потонули в одночасье, мир, как в невообразимо давние времена, состоял из бескрайнего океана, прямо перед глазами вынырнула оскаленная морда динозавра и гулко, раскатисто захохотала, поодаль маячил скелет…
Самое скверное, что крохотное существо теряло сознание, так и не в состоянии понять – в самом деле тело вытянулось на чем-то твердом или это не более чем предсмертный бред…
Глава пятая
Синьор Робинзони семь пятниц на неделе
Когда он разлепил веки, тяжело-тяжело, что твой Вий, прошло не так уж мало времени, прежде чем удалось привести в порядок мысли и чувства, – все еще не покидало мерзкое ощущение, будто ему взбалтывают мозги огромной холоднющей ложкой.
Он откашлялся, брызгая слюной на грудь, – омерзительный горько-соленый привкус во рту остался, но уже не заставлял кишки, слипшиеся в плотный ком, пытаться покинуть утробу через глотку. В общем, бывало и похуже…
Приподнявшись на локтях, Мазур тем самым тут же вызвал взрыв воплей на незнакомом языке – пожалуй что, в них не было ничего враждебного, один веселый азарт.
Ни следа серых туч – небо вновь сияло чистейшей голубизной, и светило жаркое ноябрьское солнце, и сверкало море. Он лежал совершенно голый в тени убогонькой хижины, хлипкого сооружения, сквозь стенки коего можно было прекрасно рассмотреть внутренний интерьер, заключавшийся лишь в циновках и каком-то баке из оцинкованного железа. Хижина – и десяток других – располагалась на пологом возвышении метрах в пятистах от морского берега, в этакой котловине меж двух отлого сходившихся склонов. Пальмы, прозаически росшие там и сям десятками, выглядели ничуть не пострадавшими от промчавшегося тайфуна – должно быть, место было выбрано с большим знанием местной географии, склоны защищали от порывов ветра.
У берега покачивалось с полдюжины одномачтовых лодок со спущенными парусами, а неподалеку, на бережку, великанскими рыбьими скелетами уныло гнили останки пары-тройки таких же немудрящих суденышек, видимо, отслуживших свое и списанных без бумажной возни. Ну, так… Изволите ли видеть, порт и населенный пункт…
Сделав над собой некоторое усилие, Мазур приподнялся, сел, привалившись спиной к хлипкой стене хижины. Оглядел аборигенов, в количестве этак дюжины, в свою очередь, жадно его рассматривавших с видом провинциалов, совершенно не избалованных зрелищами, а так же приезжими.
На первый взгляд, народец был простой и незамысловатый, как и следовало ожидать, – Азия-с, глушь несусветная… Холщовые рубахи, майки, некоторые в потрепанных шортах, но большинство облачены в разноцветные куски материи, обернутые вокруг тела самыми разными способами, и у каждого на голове – черная бархатная шапочка.
Пора было сконцентрироваться. Мазур старательно припомнил все, чему его учили, – антрополический тип, одежда…
Нельзя сказать, что он был на седьмом небе от счастья. Эти лица, эти саронги, шапочки… Мусульмане. Индонезийские мусульмане. Которая-то из многочисленных индонезийских народностей, который-то из тысяч индонезийских островов. Таковы уж здешние места: шаг вправо – Малайзия, шаг влево – Индонезия, шаг назад – еще что-нибудь не менее экзотическое…
Скверновато. К первому в мире государству рабочих и крестьян в этой стране относятся без всякого радушия – учитывая события двадцатилетней давности, резню местных коммунистов, форменную гражданскую войну… Впрочем, это касается более цивилизованных районов Индонезии. Эти простодушные пейзане, надо полагать, не знают разницы меж Советским Союзом и княжеством Монако, потому что представления не имеют, поспорить можно, ни о том, ни о другом.
Его разглядывали с простодушным любопытством, толкая друг друга локтями, пересмеиваясь и громко обмениваясь непонятными мнениями. В конце концов вперед выскочил шустрый худощавый мужичонка, присел рядом с Мазуром, извлек из складок саронга ржавую тупую вилку с потемневшей деревянной рукояткой, легонько ткнул ею Мазура в ляжку, устрашающе оскалился и облизнулся с видом заправского каннибала. Грозно вращая глазами и поглаживая себя по животу, всеми средствами пантомимы пытался дать понять нежданному гостю, что его собираются незамедлительно использовать в гастрономических целях. Судя по его мимике и одобрительному ржанью односельчан, этот субъект был чем-то вроде общепризнанного местного шута.
Мазур стоически перенес эту демонстрацию гастрономических поползновений. Слишком хорошо помнил, что в Индонезии людоедов нет. Южней, ближе к Австралии, на Новой Гвинее и прилегающих архипелагах, в тех самых красочно описанных Джеком Лондоном местах, каннибалы попадаются даже сегодня. Но только не здесь.
Подумав, он решился. С помощью нехитрых жестов попытался донести до деревенского потешника столь же нехитрую мысль: эк тебя раскатило, людоед хренов, а не хочешь вместо лангета из белого пришельца пососать его мужское достоинство?
Смысл пантомимы моментально дошел до собравшихся, и они все с той же первобытной непосредственностью заржали уже над незадачливым шутом, раскачиваясь, молотя друг друга по спинам, фыркая. Ближайший, правильно истолковав жест Мазура, протянул ему зажженную сигарету. В общем, народ был вроде бы не вредный. Жадно затягиваясь паршивой сигареткой, Мазур задумался над животрепещущим насущным вопросом: ну, а дальше-то что? Какие планы строить? Как отсюда выбираться? Нет, нужно подождать дальнейшего развития событий, должно же даже в этой глуши быть какое-то начальство или нечто аналогичное. Судя по всему, это не мимолетный приют рыбаков, а настоящая деревня, оседлость, населенный пункт – вон женщина вдали прошла, детишки бегут, буйволы валяются в тенечке…
– По-английски кто-нибудь понимает? – спросил он громко.
Добрые пейзане стали переглядываться, ожесточенно треща на своем родном наречии, – но ответа Мазур не дождался, что-то не наблюдалось среди них полиглотов и лингвистов…
Ага! Настроение собравшихся вдруг изменилось – они притихли, малость съежились. Ну да, понятно – в их сторону направлялись двое субъектов, резко отличавшихся от жилистых островитян, несомненно принадлежавших к местному пролетариату.
Один был безусловный китаец, пожилой, упитанный и золотозубый, в чистой полосатой пижаме. Второй внешностью ничем не отличался от собравшихся, но был опять-таки поупитаннее, гораздо старше, держался с неким спокойным превосходством, саронг на нем был безукоризненно чистым, из разноцветной ткани. «Вот оно, местное руководство, – подумал Мазур настороженно. – Прямо-таки первый секретарь, право слово, номенклатура везде одинакова…»
И остался сидеть в прежней позе – не честь же отдавать, прикладывая руку к пустой голове?
Сидевшие проворно подвинулись, освобождая пожилому место на толстом поваленном стволе, отшлифованном ветром и временем. Тот величаво уселся, не глядя, взял из чьих-то пальцев почтительно протянутую сигарету и принялся разглядывать Мазура – опять-таки без враждебности и недоброжелательства, скорее уж с видом рачительного хозяина, прикидывающего, какое применение можно будет найти неожиданной находке и выйдет ли от нее польза. «Ну, ничего, – подумал Мазур. – Главное, не сожрут. И не видать поблизости ни пиратов, ни шпионов. Выкарабкаемся…»
– Как тебя зовут, белый? – спросил пожилой по-английски.
Собственно говоря, звучало это совершенно иначе. «Какое имя тебе принадлежать, белый-парень-человек?» Примерно так. Это и был знаменитый пиджин-инглиш, примитивный вариант английского, очень распространенный в здешних местах, где процветали десятки, если не сотни разнообразнейших языков и наречий, и на пиджине, Мазур помнил, даже издавалось несколько газет в разных странах.
Подумав, он ответил, стараясь изъясняться попроще:
– Меня смыло с корабля. Меня зовут… Джим Хокинс.
Вряд ли хоть кто-то из присутствовавших здесь туземцев читал бессмертный роман Стивенсона или вообще умел читать. Китаец разве что, хотя кто его знает… Китаец – это легонькая заноза. Тот самый мазок, что портит картину. Их здесь тысячи, на тысячах островов, таких вот китайцев, хуацяо, как их еще называют, торговец, ростовщик, коммивояжер и бог знает кто еще в одном лице – и любой из них, памятуя инструктаж, может работать на пекинскую разведку, а если не на пекинскую, то на тайваньскую непременно… Ладно, авось обойдется, в чем можно заподозрить морячка, случайно смытого волной с проходящего судна?
– Ты плыл на корабле, Джимхокинс? – невозмутимо осведомился пожилой.
– Ну да, – сказал Мазур. – Когда начался шторм, меня смыло за борт. Еле выплыл.
– Ты хорошо плыл, – одобрительно кивнул пожилой. – Даже сам на берег почти выполз. Я смотрю, ты сильный парень…
Мазур чуточку обеспокоился – нет, вроде бы ни один из инструкторов не упоминал о привычке местных обращать в рабство таких вот случайных путников.
– Меня зовут Абдаллах, – сообщил пожилой.
– Ты здесь вождь? – поинтересовался Мазур.
– Вожди бывают только у дикарей, – с достоинством ответил старина Абдаллах. Если он и был обижен, то не показал этого. – У нас культурная страна. Цивилизованная. Я – староста острова. Всего острова, – значительно добавил он, подняв палец. – Какая твоя вера?
Помедлив, Мазур признался:
– Да знаешь ли, никакой.
– Это плохо – совсем без веры, – сказал Абдаллах с непроницаемым видом. – Мы – мусульмане. Ты уважаешь мусульманскую веру?
– Уважаю, – сказал Мазур, решив, что с него не убудет. – Пророк Мохаммед, да святится имя его, был почтенным человеком.
На пиджине это, конечно, звучало не столь красиво и гладко. Скорее уж так: «Этот парень-человек, имя которому быть Мохаммед, имя ему принадлежать-быть святое, был очень крепко уважаемый…»
Однако господину старосте вполне этого хватило. Он расплылся в дружелюбной улыбке, спросил:
– Может быть, ты знаешь, и как молиться?
– Нет, к сожалению, – быстро ответил Мазур.
«Уж столько-то я о вас, мусульманах, знаю, – подумал он трезво. – Брякнешь „Ля илля иль Алла, Мохаммед расуль Алла“ – и ты уже мусульманин, поскольку при свидетелях прозвучало. А где мусульманство, там и обрезание… Не дождетесь!»
– Хорошо, Джимхокинс, – кивнул староста. – Ты вроде бы неплохой человек. Значит, моряк?
– Ага, – сказал Мазур.
– Пойдем ко мне в дом, – неожиданно предложил староста, вставая. – Поговорим, как приличные люди.
– А это ничего, что я… – сказал Мазур, обеими руками указав на свою откровенную наготу.
Староста что-то громко приказал – и ближайший туземец, шустро сдернув с плеч саронг, протянул его Мазуру. Встав и немного подумав, Мазур обернул синюю ткань вокруг бедер на манер юбки – и по здешним меркам был отныне одет вполне прилично. Абдаллах с непререкаемым видом произнес несколько фраз и двинулся вперед. Все остальные остались на месте, хотя по лицам было видно, как им хочется и дальше общаться с заезжим странником.
Они бок о бок шагали по деревне. Любопытно таращились голые детишки, побрехивали тощие собаки.
По шаткой бамбуковой лестнице поднялись в хижину на сваях – столь же хлипкую на взгляд привыкшего к рубленым избам русского человека, но отличавшуюся от остальных известной добротностью. Пожалуй, именно так и должно выглядеть жилище здешнего первого секретаря – крыша без единой прорехи, крепко сколоченный бамбуковый пол, вместо циновок – яркие хлопчатобумажные коврики, начищенная керосиновая лампа в углу, старенький японский транзистор, алюминиевая посуда на низком ящике в углу.
«Ох ты! – восхищенно подумал Мазур, откровенно разглядывая возившуюся у ностальгического примуса девушку. – Есть женщины в здешних селеньях…»
Она была чертовски симпатичная и ничуть не напоминала женщину первобытного племени – в синем саронге и белой блузке с квадратным вырезом, позволявшим не так уж мало разглядеть, с пышными, ухоженными черными волосами, спускавшимися ниже пояса. Зубки, улыбка, ресницы…
Спохватившись – вдруг он ненароком оскорбил какие-то местные обычаи? – Мазур поспешил отвернуться. Однако девушка, вовсе не походившая на гаремную затворницу, сама разглядывала его без малейшего стеснения.
– Дочка, – сказал староста, устраиваясь на груде подушек. – Жена у меня давно умерла, ребенок почти и не воспитывался…
«Да уж, – подумал Мазур, неловко ворочаясь в куче подушек. – Взгляд у этого взрослого ребеночка довольно откровенный, никакой тебе патриархальной робости перед белым…»
– Лейла, это белый Джимхокинс, – сказал староста. – Его смыло с корабля, и он будет у нас гостить. Что ты про него думаешь?
– Он сильный. И симпатичный, – без всякого смущения сообщила черноокая Лейла, из-за спины папеньки послав Мазуру взгляд, который смело можно было назвать кокетливым хоть на пиджине, хоть на оксфордском английском.
– Лейла, а ведь Джимхокинс смотрит на тебя, как на сгущенку, – как ни в чем не бывало сообщил Абдаллах, почесывая брюхо под саронгом и прямо-таки источая шутливое добродушие.
– Вы меня смущаете, отец, – проворно отозвалась Лейла, наградив Мазура еще более откровенным взглядом. – Быть такого не может. Он белый человек, а я – глупая дикарка…
– Ты у меня красивая, – сказал Абдаллах, жмурясь с законной отцовской гордостью. – Правда, Джимхокинс?
– Ага, – осторожно сказал Мазур.
И, приподнявшись, поспешил принять из рук девушки стакан с несомненным кофе. Подав второй владетельному папаше, она после непонятной фразы последнего куда-то проворно испарилась, что принесло Мазуру некоторое облегчение.
– Ну что же, Джимхокинс… – сказал Абдаллах, приличия ради отпив глоток и тут же отставив свой алюминиевый стакашек. – Ты человек взрослый, давай поговорим по-взрослому, самая пора… Значит, тебя смыло с утонувшего корабля…
– Почему – утонувшего? – встрепенулся Мазур.
– Он был серый, с синей полосой по борту и синей трубой?
– Ну да.
– Утонул твой корабль, – сказал Абдаллах. – Как утюг – буль! Буль! Наши мужчины видели, они спешили домой, пока не налетел тайфун…
Мазур вспомнил парусные лодки, которые видел в свои последние минуты на палубе, – да, действительно, туземцы спешили в бухту…
– Буль, буль! – повторил Абдаллах. – Ваши железные корабли большие и быстрые, но они очень часто идут ко дну там, где простая прао с простым парусом уцелеет и благополучно достигнет суши… Слишком много железа. Железо тяжелое. Неуклюжее. Наши мужчины говорят, на корабле даже не успели спустить лодки. А если бы и спустили, это им не помогло бы – ваши лодки опять-таки неуклюжие… Тебе очень повезло, друг мой Джимхокинс. Корабль потонул, все потонули, а ты один остался живой. Это не случайно. Раз ты уважаешь мусульманскую веру, Аллах, видимо, тебя и спас, хоть ты и не мусульманин… Это неспроста, точно тебе говорю. Поблагодари Аллаха великого…
– Вы уверены, что корабль затонул? – спросил Мазур.
– Как в том, что ты живой и пьешь со мной кофе… Наши мужчины, хотя море и бурлило, вернулись к тому месту – мы не дикари, мы живем в государстве и должны быть культурными, спасать людей на море… Только некого было спасать. Ничегошеньки не осталось. Твой корабль сразу перевернуло – блямс! – и он пошел ко дну…
– Но, может быть…
– Ты лежал без сознания сутки, – сказал Абдаллах. – С утра наши мужчины ходили в море. Там ничегошеньки не нашли.
– Староста, – хрипло сказал Мазур. – У тебя, часом, не найдется огненной воды?
– Ислам огненную воду запрещает, – сказал Абдаллах. – Но Аллах прощает правоверным мелкие грешки…
Он выплеснул оба стаканчика прямо в ближайшее окошко, открыл нечто вроде тумбочки и, подмигнув Мазуру, извлек бутылку, где до половины было налито нечто цвета слабенького чая. Яркая этикетка усеяна непонятными иероглифами.
Мазур одним махом осушил налитый до половины стакан. Дрянь, конечно, но сейчас не до гурманства… Он посидел, уронив голову, привыкая к тому, что услышал.
«От неизбежных на море случайностей» – так это писалось в военно-морских документах в старые времена. Значит, вот так. Никого. Один остался. Один-одинешенек на каком-то из окраинных индонезийских островов, гол и бос, даже тряпка на теле чужая…
Даже нельзя было понять в первую минуту, что им сейчас владеет – печаль по погибшим или детальная прокачка собственного хренового положения. Он великолепно помнил карты. И четко представлял расстояние, отделявшее его от ближайшей территории, где можно объявиться. Все равно, что на Луне. Один. Никаких явок не предусмотрено. Единственный вариант – письмо в советское консульство в Катан-Панданге, сообщить свое местонахождение с помощью определенного шифра и ждать у моря погоды. Но до Катан-Панданга еще ведь надо добраться… Интересно, как без гроша в кармане преодолеть верст триста?
– Невеселые дела, Джимхокинс… – сказал Абдаллах сочувственно.
– Да уж…
– А вот скажи ты мне, Джимхокинс… Вы – пираты были или просто контрабандисты?
Мазур резко вскинул голову, уставился на собеседника без малейшей симпатии. Нахмурясь, спросил:
– Что это вам взбрело в голову, староста?
– Да это не мне взбрело, мой неожиданный друг Джимхокинс… – сказал староста охотно. – Это полиции в голову взбрело. Вчера к обеду приплыла полиция из Лабанабуджо. Трое обыкновенных полицейских, один начальник, даже с золотыми листиками на плечах, и один в простой одежде – но это тоже полицейский, глаза так и зыркают, дай ему волю, всех увезет в тюрьму…
– И что?
– Очень долго расспрашивали про твой пароход, – сказал староста. – Серый такой, с синей полосой, с синей трубой… Не причаливал ли где-нибудь к берегу, не сгружал ли что-то и не брал ли на борт, не появлялись ли в деревне чужие люди и не было ли у них при себе оружия… Знаешь, Джимхокинс, мы живем на бойком месте. У нас тут проплывает всякий народ… Я в свои годы многое видел – и уж, будь уверен, знаю, про кого так вот расспрашивают. Так просто начальники с золотом на плечах в нашу глушь не поедут… Вот мне и стало интересно – вы были пираты или просто возили контрабанду? Ты не стесняйся, Джимхокинс, мы тут люди простые, без всяких предрассудков… Мало ли как люди зарабатывают себе на жизнь. Кто я такой, чтобы осуждать незнакомых людей из других мест? Лишь бы наших людей не обижали… а вы не обижали, вы плыли себе мимо по своим делам, да вот неприятность приключилась…
– Значит, они меня не видели? – подумал Мазур вслух.
– А зачем им тебя видеть? – хитро прищурился староста. – Если бы они тебя увидели, чует мое сердце, обязательно увезли бы в тюрьму на Лабанабуджо. А в тюрьме неуютно, правда? Я прикрикнул на людей, и они поняли, что никогда тебя не видели… Мы тебя спрятали в лесу, подальше от деревни, ты все равно ничего не соображал, только мычал что-то, блевал и мочился.
Читать бесплатно другие книги:
