Пиранья. Жизнь длиннее смерти Бушков Александр
– Нет уж, милый друг, – сказал Мазур убежденно. – Не на мне ты заработаешь очередную звездочку, не надейся.
– Да я и не надеюсь, – сказал Лаврик. – Просто не хочу форму потерять. А заодно не мешает напомнить, что тебе отписываться придется.
– Я так понимаю, она вас затащила в постель? – бесстрастно поинтересовался Вундеркинд.
– Ага, – сказал Мазур. – Простите уж, я не особенно и сопротивлялся. Ну подумайте сами, какой нормальный курортник будет сопротивляться?
– Проститутки?
– Любительницы, – сказал Мазур. – Студентки. Профессионалке, как легко догадаться, мне нечем было бы платить, и она меня сразу выставила бы без всяких цигель и ай-люлю… Девочкам скучно, и они, по их собственному выражению, хотят как следует оттопыриться. Как оно на курортах во всем мире и происходит. Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
Вундеркинд никак не отреагировал на столь кощунственное употребление святых для всякого советского человека цитат. Он только спросил деловито:
– Вы стопроцентно уверены, что с ними обстоит именно так, как обрисовали?
– Я ни в чем не могу быть уверенным, – сказал Мазур ему в тон, так же деловито и отстраненно. – Просто пока что абсолютно все происшедшее укладывается именно в эту версию. И ничего пока ей не противоречит. Не то что вербовочных подходов, но даже провокационных разговоров…
– Внимание! – сказал Викинг, не отворачиваясь от окна. – Они идут, все трое.
Вундеркинд преспокойно распорядился:
– Быстренько налейте себе по рюмочке. Натюрморт выглядит очень уж… нетронутым. Кто поверит, что нормальные люди, разгульные поляки не коснулись этого великолепия?
С превеликой охотой выполняя приказ, Мазур промычал:
– Коли уж на то пошло, кто поверит, что славяне пьют водку рюмками…
Дверь распахнулась без стука, и ввалилась вся троица соседок, хихикая и подталкивая друг друга: впереди Джоанна, за ней Алиса в том же бикини и третья, державшая сразу четыре бутылки вина. Джоанна без церемоний прильнула к Мазуру, крепко обняла за талию, по-хозяйски положила голову на плечо и спросила:
– Интересно, среди вас есть замаскированный чекист, который должен за всеми следить, чтобы потом сослать парня в Сибирь за то, что он со мной переспал? Имейте в виду, если есть, я потом такой тарарам в газетах подниму.
Лаврик, не моргнув глазом, ответил светским тоном:
– Мисс, вы определенно насмотрелись старых фильмов. Нас, поляков, за границу ездит столько, что чекистов на всех не напасешься, ни один секретный бюджет не выдержит.
Шатенка, не тратя даром времени, непринужденно уселась Вундеркинду на колени, обвила шею голой загорелой рукой и обворожительно улыбнулась с видом примерной девочки, которой только что подарили новую куклу. Наблюдавший эту сцену Мазур воспрянул духом: дело определенно принимало оборот, при котором никому и в голову не придет потом попрекать персонально его проявленной моральной неустойчивостью.
Алиса потянулась и сообщила:
– Парни, не будем ходить вокруг да около. К нам с визитом доброй воли приходил ваш представитель, – она кивнула на Мазур, – и произвел самое хорошее впечатление. Поэтому давайте-ка наплюем на политиков, они еще сто лет не договорятся, и, не дожидаясь потепления отношений на официальном уровне, внесем свой вклад в польско-канадскую разрядку… Штопор у вас есть?
Вундеркинд, сделав правой рукой почти неуловимое движение («Это он пистолет перемещает, чтобы восседающая у него на коленях бесшабашная студентка случайно не наткнулась», – догадался Мазур), ответил со всей галантерейностью:
– Поляк без штопора – что арабский шейх без гарема. Юзеф, посмотри там…
И послал Мазуру выразительный взгляд. Деликатно освободившись от повисшей на нем белокурой подруги, Мазур вышел в соседнюю комнату. Пленник распростерся на постели, пребывая в уютном наркотическом забвении, а трое бодрствующих воззрились на Мазура с немым вопросом, дисциплинированно ждали конкретных приказов.
Штопор на столе и в самом деле отыскался – казенное роскошное никелированное устройство, ничуть не похожий на своего убогого советского собрата затейливый механизм. Подхватив его, Мазур шепотом распорядился:
– Посматривайте тут. На всякий случай, если заглянут, дрыхните беспробудным алкогольным сном…
– А это не будет подозрительно? – спросил доктор Лымарь, завистливо косясь на дверь, из-за которой доносился девичий смех.
– Что-нибудь придумаем по ходу, – сказал Мазур. – Ушки на макушке, мало ли что…
Он закинул на плечо расстегнутую сумку, прижал локтем боковины, чтобы не выглядывал автомат. Покосился на ближайшую постель. На ней в лучах утреннего солнышка безмятежно дрыхли в обнимку Джоанна и шатенка Мишель, не обремененные одеждой. Мазур заботливо – как-никак, не чужие – укрыл их огромной простыней. Алиса посапывала на соседней койке – самая моторная и неугомонная из трех, но снадобье доктора Лымаря, украдкой подброшенное красоткам в бокалы на исходе ночи, и не таких с ног сшибало. Самый простой и гуманный вариант – спать будут до вечера, если не дольше, не убивать же их в самом-то деле, коли уж они оказались именно теми, за кого себя выдавали. Хорошие девочки, подумал Мазур с мимолетной сентиментальностью. Простые, как перпендикуляр. Захотели оттопыриться на полную – и оттопырились. Так, что дым стоял коромыслом и никто из группы в стороне не остался (исключая, понятное дело, одурманенного пленника, про которого соврали, что он единственный в компании наркоман, а вдобавок импотент).
После всех ночных забав – от которых вмиг поседел бы любой советский замполит и, будь его воля, разогнал бы товарищей офицеров по чукотским и среднеазиатским гарнизонам – Мазуру полагалось бы испытывать одни лишь положительные эмоции. Но он, как и все остальные, чувствовал, что запомнит эту ночку на всю жизнь вовсе не по эротическим причинам. Нервотрепка выдалась жуткая. Потому что до самого конца, до завершения банкета не было уверенности, что это не коварный ход империалистов, вознамерившихся повязать их тепленькими и расслабленными. Об этом в процессе следовало не забывать ни на секунду, слушать краем уха и косить краем глаза – а если кто-то считает, будто это легко, пусть сам попробует.
И только теперь наступила полная ясность, очистившая шальных девчонок от всех подозрений, но не станешь же их будить и извиняться за то, что все это время вынуждены были допускать самый скверный вариант и считать всю троицу подставой контрразведки.
– Пойдемте, пожалуй? – спросил Вундеркинд нейтральным тоном, тем самым старательно подчеркивая, что он четко понимает пределы своих полномочий и, боже упаси, не командует там, где начинается власть Мазура.
«Мужик он в общем неплохой, – великодушно подумал Мазур, перед заброской ожидавший худшего. – Ходить с ним можно. Подготовочка хромает, не боевик все же, ну да каждому свое…»
И распорядился:
– Пошли.
Оглянулся с мимолетной грустью: благодаря трем дрыхнувшим грациям и ночным забавам очередное случайное пристанище имело уютный, домашний и насквозь безопасный вид, даже уходить было жалко. Первым шагнул на крыльцо.
Вокруг, куда ни глянь, полное безлюдье. И безмятежная тишина. Очень уж ранний был час. Люди не для того ехали сюда отдыхать, чтобы вскакивать ни свет ни заря, – но чокнутых поляков, вторые сутки запоем пивших, это, понятно, не касалось, они просто обязаны были колобродить, благо за все уплочено…
И разудалая компания двинулась к лодочной пристани беззаботной хмельной ватагой. Посередине Викинг с Куманьком волокли под микитки пленного – он переступал своими ногами, почти не волочась на руках добрых приятелей, но физиономия озарена той же бессмысленной слюнявой улыбкой. Лымарь двигался следом, бдительно опекая своего пациента. Остальные их обступили, явственно пошатываясь, время от времени разражаясь бессмысленным пьяным хохотом. Лаврик время от времени притворялся, что отхлебывает из бутылки, Вундеркинд порой отбивал на ходу чечетку – кто тут знает в точности, как выглядят доподлинные польские пляски?! – а Мазур, терзая гитару, без особого надрыва распевал:
- – Ты ж мене пидманула,
- ты ж мене подвела,
- ты ж мене, молодого,
- з ума, з разума звела…
Кто сказал, что поляк не может петь украинские песни? Еще как может…
Одним словом, вылитые поляки, хоть в шляхту записывай всем скопом. Они вышли на причал, по пружинившим доскам прошли мимо шеренги лодок и яхточек со спущенными парусами, стали грузиться в большую белую моторку с номером «269» на скуле и намалеванной пониже ухмылявшейся русалкой. Все было в порядке, их безымянный проводник именно эту лодку для них законнейшим образом зафрахтовал на неделю, как и домик. И все же к ним опрометью кинулся неведомо откуда вынырнувший смуглый абориген в белом костюмчике и красной шапочке вроде фески с выписанным золотыми буквами названием курорта.
В лодку как раз загружали пленника, смирнехонького и вовсе не имевшего ничего против морской прогулки. Викинг с Куманьком, и ухом не поведя, продолжали свою работу, – а Лаврик словно бы невзначай зашел крикуну за спину. Вундеркинд уже сидел за штурвалом в барском кожаном кресле.
Мазур молниеносно окинул окрестности цепким взглядом. Не было никаких признаков засады или облавы, местность далеко просматривалась.
Болван в белом, нимало не подозревавший, что в случае чего жить ему оставалось считанные секунды – вот он, ангел смерти, за спиной, в облике пьяненького ляха – затараторил на неплохом английском, со всем пылом восточного человека помогая себе отчаянными жестами, тыча пальцем то в небо, то в море и корча зверские гримасы.
Ничего тут не было непонятного для людей, знавших английский получше этого обормота. А тем более – моряков. Мазур и сам прекрасно видел, что в высоте нехорошо громоздятся кучевые облака, и понимал, что порывы ветра, налетающего с моря, в сочетании с понижавшимся давлением обещают не самую приятную погоду. Однако он добросовестно скорчил идиотскую гримасу и пожимал плечами с видом пьяного дурака, забывшего даже свой родной язык, не говоря уж про иностранные. Служитель, картинно хватаясь за голову и воздевая руки к хмурившимся небесам, добросовестно талдычил, что погода портится, что может, как частенько в это время года, налететь шквал, и все это очень серьезно и очень опасно, так что он убедительно просит господ воздержаться от морской прогулки, тем более в их, деликатно выражаясь, утомленном состоянии.
Не обращая на него ровным счетом никакого внимания, Мазуровы ребята один за другим прыгали в лодку. Выбросив руку, Мазур бесцеремонно сграбастал аборигена за щуплое плечо, притянул к себе и жизнерадостно рявкнул в лицо:
– Еще Польска не сгинела, пся крев!
Перепрыгнул через борт, плюхнулся рядом с Вундеркиндом, моментально включившим мотор, сделал ручкой аборигену. Абориген прямо-таки взвыл от такой непроходимой тупости, схватился за голову в нешуточном расстройстве, завопил что-то насчет строгих запретов, – но моторка уже отвалила от мостков, отпрыгнула, задрав нос, подпрыгивая на волнах, понеслась в открытое море, стремясь побыстрее уйти из территориальных вод в более подходящие для субъектов вроде них нейтральные.
Погода портилась не на шутку, солнышка уже вовсе не видно за громадами темневших кучевых облаков, волнение на море усиливалось, верхушки волн загибались, и с них срывались брызги – не менее четырех баллов согласно Бофорту, приятного мало…
– Пеленг, – бросил в пространство Мазур.
И оглянулся через плечо, чтобы бдительно проконтролировать, как и положено командиру. Убедился, что Землемер моментально извлек небольшой транзистор, в темпе обломал маскировавшие подлинную натуру прибора боковины и стал привычно манипулировать немногочисленными верньерами.
– К осту на двадцать, – прилежно стал он подавать команды Вундеркинду. – Право руля… Так держать…
Резкие порывы ветра налетали с разных сторон, дышать становилось все труднее, прав был абориген чертов, прав с самого начала, шквал вовсю разворачивался над Баб-эль-Мандебским проливом, погромыхивая раскатами грома, нависая темными облаками. Полоса дождя хлестнула по лодке справа налево, и все моментально промокли до нитки, невольно сутулясь, вжимая головы в плечи, один только пленник с бессмысленной улыбкой таращился в темное небо. Слева сверкнула ветвистая молния, вскоре донесся оглушительный треск грома. Мазур моментально чисто автоматически отсчитал секунды меж вспышкой и грохотом – получилось, молния прошила облака всего в полутора километрах к зюйд-весту.
Ливень ударил, обрушился, как лавина, хлеща косыми струями, – но впереди уже чернел изящный силуэт «Маршала Ворошилова». Моторку отчаянно швыряли волны, под ногами хлюпала вода, на людях не осталось сухой нитки, – но сжавший губы в ниточку Вундеркинд вел суденышко уверенно и твердо, что твой Джон Грей из классической песенки, а потом аккуратно, ловкими маневрами удерживал его на расстоянии от стеной нависавшего борта, чтобы пляжную скорлупку не разбило о корабельную броню. Мазур, выплевывая затекавшую в рот воду, зорко наблюдал за рулевым, готовый в любой миг кинуться к штурвалу, – но его вмешательства так и не потребовалось. Следовало окончательно признать, что Вундеркинд все же не совершенный растяпа.
Сверху упали тали, и на них лодку подняли на борт, днище стукнуло о палубный настил довольно чувствительно, что-то затрещало – однако беречь суденышко больше не было нужды, как раз наоборот. К нелепо завалившейся на бок моторке со всех сторон бросились соответствующие спецы, молчаливые и привыкшие ко всему на свете, в развевавшихся непромокаблях. Двое скорехонько извлекли пленника и уволокли куда-то с глаз долой, о чем Мазур нисколечко не сожалел. Остальные занялись лодкой, ее должны были вскорости непременно выловить аборигены, кормившиеся морем, – перевернутую, с пробитым днищем, сорванным мотором. Вряд ли кто удивится, получив столь явное доказательство проявленной пьяными поляками трагической бесшабашности. Семь мудрецов в одном тазу пустились по морю в грозу… Вот именно. Случается на морских курортах. Никто и не встрепенется, разве что случайные подружки мимолетно погрустят – благо на столе осталась написанная пьяными каракулями записочка: спите, мол, лапочки, кисочки и солнышки, а мы немного прокатимся и вернемся.
А впрочем, все эти тонкости уже никоим образом не касались ни Мазура, ни его людей, сделавших свое от сих и до сих. Они уже через несколько минут полной ложкой вкусили заслуженного блаженства – изолированный кубрик, никаких любопытных глаз, горячий душ сколько влезет. Они сидели, распаренные и размякшие, завернувшись в огромные мохнатые простыни, прихлебывая чаек дегтярного цвета, на короткое время исполненные любви ко всему человечеству без малейших исключений. Вполне вероятно, случись здесь Ван Клеен, ему бы даже по морде не дали.
Землемер жестом фокусника извлек непочатую бутылку «Старки», каким-то чудом прихваченную из «реквизита» на глазах всех встречающих, и Мазур растроганно подумал, что кадры у него подобрались стоящие, – на ходу подметки режут. Он и сам не заметил, когда подчиненный успел напроказить.
И отстранил протянутую ему первым делом как командиру бутылку, показав глазами в сторону Вундеркинда, – как-никак, тот был самым старшим по званию, а, кроме того, заслужил, чтобы его включили в компанию. Это был тот редкий момент, когда субординация не работает, и командир может пропустить с подчиненным глоточек. Землемер с выжидательно-вежливой улыбкой переадресовал сосуд. Вундеркинд после короткого колебания все же его принял, сделал добрый глоток, передал стеклотару Мазуру Мазур видел, что ас тайной войны прямо-таки ерзает на стуле, и прекрасно догадывался о причинах: Вундеркинд жаждал побыстрее дорваться до добычи, колоть, допрашивать, вытряхивать тайны и загонять в угол коварными вопросиками. И должен был, несомненно, то и дело напоминать себе: для интеллектуальных поединков пленный пока что непригоден.
– Знаете, чего я больше всего боялся? – лениво признался доктор Лымарь. – Названия операции. Интересно бы знать, какому умнику пришло в голову окрестить ее «Синдбадом»… – Он спохватился, покосился на Вундеркинда: – Простите, товарищ капитан первого ранга, ежели мы, темные, чего сболтнули, не подумавши…
– Названия обычно придумывают генералы и адмиралы, – бесстрастно ответил Вундеркинд. – И в данном случае тоже…
– Ну, тогда все в порядке, – облегченно вздохнул Лымарь. – Я имею в виду очень простую истину, всем известную: названия бывают как счастливые, так и чреватые… Если разобраться, всякое приключение Синдбада начиналось с того, что он попадал в жуткое кораблекрушение, на берег его выкидывало в самом плачевном состоянии, голым и босым… Ну, обошлось. А ведь бывают названия чреватые…
– Это точно, – сказал Землемер. – У кого-то, у англичан, кажется, давненько уж военные корабли не называют «Аллигаторами». Стоило только назвать, как он либо утопнет совершенно по-идиотски, либо на мель наскочит…
– Либо штурман зарежет боцмана, приревновав к канониру…
– Нет, точно, я где-то читал.
– Вы, мужики, не о том, – вмешался Куманек. – Вторую операцию за короткое время крутим, и обе прошли, как по маслу. Как-то мне это…
Со всех без исключения лиц исчезло отрешенное блаженство, все стали хмурыми и серьезными, кто-то покривился:
– Не накаркай, зараза…
– Да я так, мысли вслух…
– А ты молча думай, как оно и положено…
Словно холодным ветерком просквозило по комнате. Мазур прекрасно понимал, в чем тут суть, – от суеверий никуда не денешься, особенно на флоте, испокон веков полнившимся суевериями.
Ему и самому не нравились такая тишь, гладь да божья благодать. Вовсе не факт, что на каждой операции кто-то неминуемо должен гибнуть или калечиться, но Куманек абсолютно прав: две столь гладких акции подряд поневоле заставляют насторожиться, вспомнить о законе подлости и ждать от судьбы подвоха. Иногда подобное везение – до поры. Океан свое возьмет, слишком уж он огромный, равнодушный и древний…
Вошел Адашев, повесил в углу у притолоки истекавший водой дождевик и патетически воскликнул, сияя:
– Нет слов, товарищи офицеры! Прекрасная работа! Командование непременно будет в восторге…
На него смотрели устало и хмуро, с должным чинопочитанием: пусть себе треплется, ему по должности положено. Лаврик, однако, не утерпел, громко откликнулся:
– Прекрасную поговорку я читал в сборнике пословиц, товарищ контр-адмирал: «Советскому патриоту любой подвиг в охоту». Народная мудрость себя оказывает, особенно в сочетании с диалектическим материализмом.
Адашев пытливо уставился на него, но особист взирал наивно и преданно, взгляд его был по-детски незамутнен, а выражение лица – насквозь политически грамотное. Мазур ухмыльнулся, про себя завидуя в душе: Лаврику в некоторых отношениях было полегче, положение ему позволяло вот так вот порой балансировать на грани в стиле бравого солдата Швейка.
Контр-адмирал чуть растерянно кивнул, соглашаясь, что народная мудрость – вещь неопровержимая, особенно в сочетании с самым передовым учением. Переступил с ноги на ногу – Лаврик определенно сбил его с накатанного хода мысли, – изрек еще парочку банальностей, чтобы не терять лица, и тогда только вышел, сославшись на срочные дела. Лица у всех смотревших ему вслед были одинаково бесстрастными, но каждый, поклясться можно, думал об одном и том же – тертый был народец, послуживший… Строго говоря, не было никакой производственной необходимости в том, чтобы Адашев торчал сейчас на «Ворошилове», а еще раньше на тральщике. Однако грамотно составленный рапорт с толковым напоминанием о том, что и сам контр-адмирал пребывал чуть ли не в боевых порядках, во всяком случае на переднем крае, иногда весьма способствует карьерному ходу и позволяет без мыла проскочить в наградные списки. Нужно только уметь грамотно себя подать. Немало блистательных карьер подобным образом смастрячено, немало орденов порхнуло на грудь – и вовсе не обязательно в двадцатом веке, и не только на одной шестой части земного шара. Тенденция, однако, справедливая для всего мира.
А в общем, не стоило забивать этим голову. Подобные вещи проходят по разряду неизбежного зла, и к ним следует относиться философски. Главное, в очередной раз вернулись с победой, и стыдиться нечего, право слово.
Часть вторая
Мореход в песках
Глава первая
Аравийская роза
Грохочущие динамики, понатыканные по всему периметру огромной площади, доносили звонкий голос Лейлы до самых дальних уголков – но Мазур, конечно, не разбирал ни слова из того, что она выкрикивала с нешуточными задором и убежденностью. Можно было, ясное дело, примерно догадаться, однако для российского уха певучие арабские слова звучали загадочной тарабарщиной. И плевать, в конце-то концов. Идеологической накачки с него хватало и дома.
Он просто стоял на прежнем месте, смотрел на девушку в аккуратном, песочного цвета френче, ораторствовавшую на прочно возведенной трибуне всего-то метрах в двадцати от него. Ее слова лились плавно и гладко, выдавая закаленного митингового оратора. Лейла в нужных местах помогала себе выразительными, отточенными жестами, то плавными, то резкими, щеки ее разрумянились, прекрасные черные волосы, ничем не стесненные, то и дело взлетали над плечами при особенно бурной жестикуляции. У нее был уверенный и непреклонный вид человека, насквозь знающего свои убеждения и готового при малейшей необходимости лечь за таковые костьми, – комсомольская богиня, очаровательное создание с пистолетом на поясе.
Беда только, что приглашенные, деликатно выражаясь, на митинг жители столицы вряд ли могли оценить по достоинству ее жесты и выражение лица – меж трибуной и первыми рядами толпы пролегло немаленькое расстояние, широченное пустое пространство, посреди которого торчали лишь кучки и цепочки народогвардейцев с автоматами наизготовку. Швырнуть оттуда какую-нибудь взрывчатую дрянь положительно невозможно – ни одна граната не долетит до трибуны, рядом с которой возвышалось нечто, укутанное белым покрывалом. Остаются еще возможные снайперы – но Мазур не сомневался, что все окна и крыши прилегавших к площади домов бдительно контролируются орлами генерала Асади.
Закончив очередной пассаж, Лейла резко развернулась вполоборота – и тут же, получив какой-то не замеченный Мазуром сигнал, солдат в черном берете перерезал веревку огромными сверкающими ножницами. Белое покрывало, сминаясь, заскользило вниз, и взорам народонаселения революционной столицы предстал великий основоположник Карл Маркс – под три метра ростом, исполненный в бронзе, в рост, он прочно стоял на постаменте, в старомодном пальто, с классической, идеально расчесанной бородой, с лицом значительным и спокойным, как и полагалось основоположнику.
Какое-то время над площадью стояла тишина, потом динамики взорвались бравурной музыкой. Мазур слышал ее столько раз, что давно научился распознавать: «Марш революции», новый государственный гимн. Лаврик подтолкнул его под локоть, и задумавшийся Мазур торопливо вскинул руку к берету. Он был в здешней форме, в черном берете народогвардейца, так что честь следовало отдавать на здешний манер. Как будто кого-то могла сбить с толку его славянская физиономия… Но ничего не поделаешь, приходится соблюдать условности.
Через площадь двинулась бронетехника. Зрелище было сюрреалистическое, поскольку в одних батальонах были перемешаны советские «Т-62» и британские «Чифтены», отечественные бронетранспортеры и «Саладины». Последний раз подобная картина наблюдалась не позднее сорок пятого года… а впрочем, Мазур видывал сочетания и повеселее: ну, скажем, африканского гвардейца в советской полевой гимнастерке образца сорок шестого года со знаками различия тамошней молодой республики, с классическим «шмайсером» на груди и в фуражке португальского фасона.
За танками мимо бронзового основоположника потянулась пехота – стопроцентно британским парадным шагом, характерно виртуозя руками, и офицеры по въевшейся привычке зажимали стеки под мышками. Рев моторов умолк, слышался только размеренный топот высоких ботинок. Политбюра стояла на трибуне с сосредоточенными и важными лицами, держа ладони у беретов.
Лаврик, нагнувшись к его уху, прошептал:
– Отойдем, поговорим…
Мазур, опустив руку и пожав плечами, отошел за ним следом к стоявшим за трибуной машинам – и заметил с некоторым удивлением, что за ними двинулся Вундеркинд. Распахнув перед Мазуром дверцу, Лаврик пропустил его в «уазик», плюхнулся рядом на заднее сиденье. На переднем тут же разместился Вундеркинд, обернулся к ним с обычным своим бесстрастным видом.
– Такое дело… – сказал Лаврик проникновенно. – Родина на тебя миссию возлагает. Очередную. Как на своего верного защитника.
Мазур усмехнулся:
– Ну, вообще-то я – не защитник Родины. Я – ее центральный нападающий…
– Вот именно, я и говорю, – терпеливо сказал Лаврик. – Короче, миссию на тебя Родина возлагает.
– Твоими устами?
– Ага. У тебя есть возражения?
– Ну что ты, – сказал Мазур. – Мы – люди дисциплинированные… Мне только чуточку непонятно, почему не Бульдог или Номер Первый меня наставляет.
– Потому что миссия, признаться, не вполне официальная, – сказал Вундеркинд. – Мы вам, Кирилл Степаныч, всего-навсего дружески рекомендуем. Более того, душевно просим. Честное слово. Вы бы нас чрезвычайно обязали. Глядишь, и мы вам пригодимся когда-нибудь. Великая вещь – толковое взаимодействие родов войск.
– Не спорю, – сказал Мазур осторожно. – А суть?
– Лейла намерена вас пригласить в гости. Мне очень нужно… нам очень нужно, чтобы вы приняли ее приглашение.
– И что дальше? – насторожился Мазур еще больше.
– А вот дальше – на ваше усмотрение. Высокопарно выражаясь, наилучшей тактикой в данных условиях было бы следовать ходу событий, в каком бы направлении они ни развивались. Кирилл Степанович, зря вы ощетинились, как ежик… Я понимаю, дело деликатное, не хочу ни давить на вас, ни приказывать и циничным быть не хочу. Но ситуация сложилась, понимаете ли… Может быть, Константин Кимович?
– Давай по-простому, как между старыми друзьями и положено, а? – усмехнулся Лаврик. – Кошке ясно, что девчонка к тебе неровно дышит. Девочка взрослая, воспитание получила европейское, ей мало игры в переглядочки, что, замечу в скобках, вполне естественно. Ну а вы, мой скромный друг, тоже определенно не прочь… – Он фыркнул. – Вот только не надо этак передо мной пыжиться и строить идеологически выдержанную рожу. А то я за тобой не знаю кое-каких свершений под штандартом Амура. Я ж видел, как ты на нее сейчас смотрел. Я бы выразился, с сентиментальным вожделением. Вот и сходи в гости. Что касается начальства и парткома, то, могу тебя заверить, будет сто свидетелей, что ты в это время занимался повышением боевой подготовки где-нибудь на втором полигоне. Ну, ты же меня знаешь? Я что, когда-нибудь опускался до мелких провокаций, вроде тех козлов, что сами человеку стакан наливают, а потом на цыпочках за дверь – и с ябедой к замполиту… Водилось за мной такое?
– Не припомню, – вынужден был признать Мазур.
– Вот видишь… Соображаешь, дурило, какой тебе выпадает фарт? Проведешь приятно время, при том, что тебя надежно прикроют от любого разоблачения… Люди об этом мечтают, балда!
– Заманчиво… – сказал Мазур все так же настороженно. – Нет, я и в самом деле верю, что это не мелкая провокация ради кляузы… но что-то мне не нравится, когда меня играют втемную. Одно дело – прямой и недвусмысленный приказ начальства, прямое поручение. А когда имеет место приватная беседа, поневоле если и не подвоха ждешь, то хочешь внести определенность.
– Знаете, я полагаю, что вы правы… – сказал Вундеркинд доверительно. – Во-первых, я могу вас заверить, что в комнате не будет никаких микрофонов, никто не будет подслушивать и уж тем более подсматривать.
– Я не имел в виду…
– Имели, – мягко сказал Вундеркинд. – Имели, имели… Слово офицера, ни единого микрофона. Там не будет ни единого микрофона. Но в других местах, скажу вам по секрету, имеются определенные технические приспособления… Так уж получилось по чистой случайности, что мне стало известно содержание разговора меж Лейлой и майором Юсефом… помните такого?
– Помню, – сказал Мазур. – Старший брат Ганима, работает у Асади.
– Не просто работает, – поправил Вундеркинд. – Это один из самых доверенных лиц Асади… Так вот, Юсеф говорил Лейле, что ему просто-таки необходимо встретиться с вами где-нибудь в нейтральной обстановке.
– Именно со мной?
– Именно с вами. Судя по тону и обмолвкам, у него какое-то очень важное и секретное дело, с которым он почему-то не хочет обращаться по официальным каналам. Ему нужны обходные пути, вот он и выбрал вас… И просил Лейлу пригласить вас в гости. Она ответила, что несколько раз уже вас приглашала, но вы упорно избегаете встреч в приватной обстановке. Юсеф настаивал. Она обещала попробовать еще раз.
– Дальше…
– А это все, собственно. Юсеф очень просил устроить ему встречу с вами, и она обещала попробовать. Кирилл Степанович, меня чертовски заинтересовал этот разговор. У меня, знаете ли, нюх. Юсеф – парень серьезный, он не станет крутить такие комбинации по пустякам. Что-то его беспокоит, что-то такое серьезное он хочет довести неофициальными каналами… У меня просто нет времени идти по иерархии, обмениваться шифровками с начальством, добиваться, чтобы вас обязали… Я решил просто попросить вас помочь. Здесь что-то серьезное, Кирилл Степанович, а если учесть, что обстановка в стране адски сложная, что мы далеко не все контролируем и не обо всем знаем… Да, я понимаю. Если вы попадете к ней в гости, дело может кончиться… лирикой. Ну и что? От вас же не требуют ничего противоестественного или идущего вразрез…
Как это ни странно, его тон был по-настоящему просительным, и Мазур ощутил что-то вроде неловкого сочувствия: этот гордец определенно делал над собой насилие, выступая в роли просителя.
– Я вас не прошу на нее стучать, – продолжал Вундеркинд. – Я вас не прошу что-то у нее коварно выведывать, пользуясь ее дружеским расположением. Ничего подобного. Просто-напросто, если вы к ней пойдете в гости, туда же непременно придет и Юсеф, а это уже совсем другое…
– Зуб даю, никаких микрофонов, – сказал Лаврик. – Хочешь, землю съем, как раньше делали?
– Подавишься, – угрюмо сказал Мазур. – Земля тут даже на вид омерзительная, не говоря уж о вкусе…
– Кирилл, будь человеком! Не в бирюльки играем…
– Ну ладно, – сказал Мазур, испытывая смесь самых разнообразных чувств. – Что с вами делать, бойцами невидимого фронта… Но что до…
Приободрившийся Вундеркинд заверил:
– Все будет правильно. Если вы беспокоитесь о микрофонах, то их не будет, слово офицера. А жене вашей, если что, мы убедительнейшую дезу преподнесем, я лично…
– Любую инсценировку, – поддержал Лаврик. – Даже с имитацией боевых действий, на которые тебя выдернули.
Лица у обоих горели нешуточным воодушевлением и азартом, они были в своей стихии, хреновы рыцари плаща и кинжала… Мазур, по идее, должен бы злиться из-за того, что его столь беззастенчиво используют то ли в политических, то ли в шпионских игрищах, но в глубине души испытывал совсем другие чувства: любой мужик согласится, что такое везение выпадает раз в сто лет – чтобы старшие по званию тебя силком выпихивали в гости к очаровательной девушке, да вдобавок перед женой прикрывали добровольно и с фантазией… Не каждый день случается.
– Ага-ага-ага… Она тебя, определенно, ищет…
Лейла, озираясь, медленно шла в сторону их машины – значит, высмотрела Мазура с трибуны и примерно знала, в каком он направлении удалился… Он вылез, громко хлопнул дверцей.
– О, вот и ты! – воскликнула Лейла с наигранным удивлением. – А я как раз собралась тебя искать…
– Случилось что-нибудь?
– Нет, ничего. Просто… Ты как-то обещал, что непременно придешь ко мне в гости, если не будешь занят. Вот я и хотела узнать… У меня сегодня свободный день, а это так редко случается.
– Вот совпадение, – сказал Мазур, чувствуя себя отчего-то последним негодяем. – У меня то же самое.
Ее лицо озарилось радостью:
– Тогда я тебя приглашаю…
– Слушаю и повинуюсь, как выражались джинны, – сказал он.
– Моя машина вон там, – сказала она и пошла впереди, то и дело оглядываясь, словно боялась, что он передумает.
Мазур уселся рядом с ней в темно-зеленый лендровер – и Лейла, прежде чем включить зажигание, привычно проверила, не глядя, на месте ли автомат, закрепленный меж сиденьями так, чтобы его можно было выхватить в секунду. Привычно, машинально, как женщины поправляют волосы перед случайным зеркалом, а мужчины проверяют, застегнута ли ширинка…
Медленно, иногда сигналя, она повела машину сквозь толпу расходившихся с площади горожан. Они были совсем близко, и Мазур превосходно видел их лица: не враждебные вовсе, не злые и не хмурые, просто-напросто полные той самой восточной отрешенности, которой он навидался достаточно. Глаза без выражения, глядящие сквозь, физиономии не людей, а каменных статуй, равнодушно наблюдающих с курганов, как текут века, как на месте шумных городов появляется море, как сменяются эпохи… Его вдруг прошило пронзительное ощущение даже не отчужденности – собственной бестелесности, показалось на миг, что его нет вообще, что вместо него лишь прошиваемый взглядами беспрепятственно воздух. Ощущение было мерзейшее, и прошло оно не сразу. Это бесполезно, чуть ли не панически подумал он. Все бесполезно. Такие уж это люди, такой у них нрав. Наконец-то я догадался, в чем дело! Англичане были для них такими же призраками, по капризу природы облеченными в плоть и кровь. Место англичан заняли мы, и стали призраками – и так же случится с каждым, кто сюда заявится, неважно, будут это янки, саудовцы или, допустим невозможное, японцы… Все пройдет, а они, эти, останутся…
Выбравшись из толпы, Лейла нажала на газ. Машина понеслась по широкому проспекту, обгоняя возвращавшиеся с парада «Саладины», круто свернула с визгом покрышек.
Ехали недолго, машина остановилась у высоких железных ворот в довольно фешенебельном квартале, где до революции обитал народ не самый знатный и богатый, но безусловно зажиточный. Местечко было из оазисов – трава растет густо, кусты с неизвестными цветочками, пальмы…
Первое, что пришло Мазуру в голову – какая-нибудь революционная общага. Старые хозяева укрывшихся за высокими стенами особнячков либо успели смыться, либо угодили на казенные харчи к генералу Асади… либо на них с самого начала не стали переводить казенный харч.
Лейла привычно посигналила, и высокие ворота моментально распахнулись. Отворивший их человек привычно держался так, чтобы не перекрывать обзор второму, бдительно выдвинувшемуся сбоку с автоматом наизготовку.
– Охрана на объекте, я смотрю, поставлена отлично… – сказал Мазур, чтобы не сидеть чурбаном.
– Это не объект, – чуточку смущенно сказала Лейла. – Понимаешь… Я тут жила до революции, это дом…
– Отцовский? – догадался Мазур.
– Ну да. Мне его оставили. Все равно, как министру и члену совета, мне нужно было жить где-то в похожем месте, надежном с точки зрения безопасности… – она словно бы оправдывалась за то, что купалась в прежней буржуазной роскоши. Насколько Мазур ее знал, вполне искренне. – Ты не думай, я давным-давно сдала все отцовское золото, вообще все ценное, когда была кампания… Просто в совете решили, что мне лучше по-прежнему жить именно здесь…
– Да что ты, я все понимаю, – сказал Мазур торопливо.
Вылез вслед за ней. Человек с автоматом смотрел на него отрешенно и сторожко, как хорошо обученная караульная собака: прикажут – с места не сдвинется, прикажут – голову оторвет в три секунды. Привратник куда-то бесшумно испарился.
Шагая вслед за ней к дому по извилистой дорожке, обсаженной пышными кустами (давненько уж, сразу видно, не знавшими присмотра опытного садовника), Мазур сказал шутливым тоном:
– А эти стражи, надо полагать – ваши слуги с прежнего времени?
Лейла повернула к нему личико и сказала серьезно:
– Нет, это служба охраны. Люди Асади. Когда отец сбежал и стал присылать эти чертовы бумажки, где сулил за мою голову кучу золота, слуги пытались меня прикончить. Частью из-за золота, частью по дремучей отсталости и неприятию революции.
– Ого! – сказал Мазур. – И чем кончилось?
Лейла загадочно улыбнулась:
– Когда лакей, всю жизнь привыкший возиться с метелкой и кальяном, хватается за нож, у него это получается плохо…
И мимолетно коснулась черной кобуры на поясе, смутилась этого жеста, опустила глаза, но Мазур все равно многое понял. Впрочем, он с самого начала знал, что Лейла – девушка серьезная, как профессиональному революционеру и положено, и на мушку ей лучше не попадаться.
– Интересно, – сказал он. – А если твой отец вдруг объявится?
– Мы поговорим, – сказала Лейла, суровея лицом и вновь опуская руку на кобуру. – Расставим последние точки…
А что, и хлопнет запросто, подумал Мазур. Гражданская война – вещь сердитая. Можно вспомнить, как решительно и незамедлительно размежевалась фамилия Мазуров в семнадцатом году: в сторонке никто не прохлаждался, все мужчины подались кто в белые, кто в красные, и уцелевшие белые сгинули где-то в эмиграции, представления не имея, что самим своим существованием подпортят анкеты кое-кому из уцелевших красных, да и до самого К. С. Мазура в свое время холодным ветерком долетят отголоски…
В обширной прихожей, и в самом деле, не наблюдалось ни следа былой буржуазной роскоши, которая не могла ранее не присутствовать. Голые стены, голый каменный пол. Символом новых веяний и революционных реформ – пулемет на треноге, установленный так, чтобы при необходимости поливать подступы к главному входу.
Навстречу вышел еще один охранник, в отличие от тех двух у ворот одетый в форму, а не в гражданское. Отдал честь и самым почтительным образом о чем-то обстоятельно доложил. Лейла кивнула, отправила его с глаз долой короткой фразой. Показала на лестницу, и Мазур стал подниматься на полшага впереди нее.
– Ничего особенного, – сказала Лейла так, словно отвечала на его невысказанный вопрос. – Он говорил, что час назад проверил комнаты, как обычно, обоими детекторами.
– Мины искал? – усмехнулся Мазур.
– Микрофоны, – серьезно ответила Лейла. – Не сказать, что мне их подсовывают каждый день, но иногда «жучки» все же обнаруживаются. Враг ищет лазейки… Уже четырех охранников пришлось менять, но нет гарантии, что завтра опять кто-нибудь не предаст…
«А может, никто и не предает? – подумал Мазур скептически. – Молодая ты у нас еще, понятия не имеешь о хитросплетениях жизни, хотя и революционерка со стажем. Вовсе не факт, что все жучки тебе подсовывал враг. Друзья, бывает, ведут свои собственные игры. Единственный человек, которого не слушает генерал Асади – это наверняка генерал Асади и есть. А кроме него, есть еще и другие друзья, или, точнее, старшие братья. Но от этаких тонкостей тебя, роза аравийская, нужно беречь, чтобы не разуверилась ни в идеалах, ни в человечестве…» Внизу, у подножия лестницы, появился давешний охранник в форме, негромко окликнул Лейлу и с явным возбуждением затараторил что-то, глядя отчего-то не на хозяйку, а на Мазура. Прилежно отдал честь и улетучился.
– Знаешь, что он сказал? – воскликнула Лейла. – Только что сообщили по радио… Ваши войска вошли в Афганистан. Никакого сопротивления. Дворец этого негодяя Амина взят штурмом, кем, пока не сообщают, но это и так ясно… – Она подняла на Мазура сияющие глаза. – Здорово! Американцев в очередной раз щелкнули по носу, а они, несомненно, готовы были туда вот-вот влезть… Стоит за это выпить?
– Безусловно, – сказал Мазур. – И что, никаких боев?
– Говорю тебе, никаких! Ни тени сопротивления. Нет, ну до чего здорово! Еще раз показали, что такое Советский Союз!
«Похоже, мы прем к Персидскому заливу, как асфальтовый каток, – подумал Мазур, профессионально переваривая неожиданную новость. – А, собственно, почему бы и нет? Чем мы хуже других прочих? Никакого сопротивления – это хорошо. Это прекрасно просто. А впрочем, чего еще прикажете ждать? Что такое этот Афганистан? Горы, песок, племена… Ну, положим, англичанам там в свое время чувствительно намяли бока, но мы-то не англичане, да и времена не те… Точно, стоит выпить за взятый без выстрела Афганистан, тут она права…»
– Сюда. Вот здесь я и живу.
Комната была большая – из нее тоже, сразу видно, вычистили в свое время все следы презренной роскоши. Вряд ли в старые времена тут стояла солдатская железная койка и убогий стол казарменного вида. Да и книги классиков марксизма-ленинизма тут никак не могли стоять на виду: при султане такое не прощали даже отпрыскам богачей.
Лейла привычно расстегнула ремень с кобурой, повесила его на стул, придвинула Мазуру другой:
– Садись, а я пока посмотрю на кухне… Вино будем пить или виски?
– Вино, пожалуй, – сказал Мазур, не раздумывая. – Рановато для виски…
Она вышла, а Мазур, пользуясь случаем, стал беззастенчиво разглядывать во все глаза девичью светелку. Вернее сказать, спартанскую спальню и одновременно кабинет министра революционного правительства. Ни единой женской мелочи, вообще никаких посторонних мелочей, даже косметичка запрятана куда-то с глаз долой – а ведь она должна существовать, единственное послабление, какое себе Лейла дает – пользуется хорошей косметикой с искусством девушки, проучившейся три года в Париже. Труды классиков на английском и французском, распечатанная коробка с пистолетными патронами – стандартные 9 РА – образцы плакатов и эскизы будущих монументов во славу революции и ее завоеваний, пишущая машинка, стопки газет, свежих и запыленных, ломких, россыпь карандашей и авторучек, печати на чернильных подушечках, пухлые папки, набитые какими-то официальными бумагами, связки брошюр на арабском, пустой автоматный магазин, бинокль на полочке…
Мазур ощутил нечто вроде зависти, смешанной с тоской. Он просто жил – а девчонка горела, так, как ему никогда не придется гореть. Отсюда и зависть. А сожаление оттого, что он повидал мир и, увы, наблюдал не единожды, как подобные революции кончаются – страшно, печально, уныло, и все, абсолютно все утекает меж пальцев, как песок.
Но ведь должна же быть справедливость и целесообразность? Нельзя же все сводить к великой шахматной партии двух сверхдержав, никак нельзя, существуют же на свете идеалы и благая цель.
Среди всего этого делового хаоса он вдруг с превеликим удивлением обнаружил свою собственную фотографию, прислоненную к твердой картонной коробочке, в которой стояла бельгийская осколочная граната со вставленным взрывателем. На снимке он был в советской форме, с орденскими планками, с обеих сторон виднелись чьи-то плечи – слева советский контр-адмиральский погон, справа эль-бахлакский, тоже военно-морской и тоже адмиральский. Если присмотреться, ясно, что персону Мазура чуточку неровно вырезали короткими ножницами из какой-то групповой фотографии, сделанной, никаких сомнений, на одном из официальных приемов, где дружески перемешались хозяева и гости. «Ну, ничего себе, – подумал он со смущенной гордостью. – Угодил на старости лет в предметы воздыхания арабской красавицы…»
Это было приятно, что греха таить, но и грозило нешуточными сложностями. Он был слишком взрослый, серьезный и засекреченный, чтобы угодить в предметы воздыхания…
За спиной у него тихонько звякнуло стекло. Лейла стояла в дверях и, не отводя от него глаз, медленно заливалась краской – увидела, что он разглядывает. Мазур моментально отвернулся и притворился, будто никакой фотографии не видел вовсе, но получилось, он сам чувствовал, насквозь фальшиво. Вскочил, взял у нее бутылку и бокалы, уместил на столе, с трудом отыскав свободное местечко. Обернулся, да так и не успел ничего сказать, потому что Лейла бросилась ему на шею и стала целовать так самозабвенно, что он растерялся и торчал, как столб, а она шептала, прижавшись:
– Сколько же можно тебе намекать… Глаз у тебя нет, что ли… Медведь славянский… Никто сюда не войдет, ну что ты стоишь…
Чуточку ошалев от этого напора, сущего вихря поцелуев и жалобного шепота – то ли смех сквозь слезы, то ли наоборот – Мазур осторожно ее обнял, а дальше уже было гораздо проще, гербовые пуговицы отутюженного френча расстегивались легко, а железная солдатская койка, вопреки его опасениям, совершено не скрипела, и пламенная революционерка куда-то исчезла, осталась нежная и покорная красавица, шептавшая на ухо певучие, незнакомые слова…
Глава вторая
Аравийские тернии
Вот и пришлось в кои-то веки побывать в роли джинна, подумал Мазур в ленивой расслабленности. Джинн без кувшина Кирилл ибн-Степан, исполнивший не самые замысловатые желания восточной красавицы. Этакий узко специализированный джинн…
Они лежали на тесной солдатской койке, тесно прижавшись друг к другу, иначе можно было ненароком свалиться, Лейла молчала, притихнув, и Мазур не хотел ее беспокоить. Стыдно сказать, но в голове у него крутились мысли отнюдь не лирического свойства – наоборот, самые прагматичные. Он заранее пытался угадать, какие из всего происходящего родятся сложности. А в том, что без сложностей не обойтись, чутье подсказывало…
– Хорошо, что ты не араб, – сказала вдруг Лейла, не шевелясь.
– Это почему? – с любопытством спросил Мазур.
– Араб может быть революционером, реформатором, кем угодно, но в душе остается арабом. Будь на твоем месте кто-нибудь из моих земляков, я в его глазах была бы… Трудно даже объяснить. «Шлюха» – слишком мягко сказано, не исчерпывает всей сложности понятия… Сама навязалась, домой зазвала, на шею кинулась… К проституткам отношение даже спокойнее – они, по крайней мере, занимаются этим за деньги, являют собой как бы необходимый элемент бытия… – она приподнялась на локте и тревожно заглянула в глаза Мазуру – Ты, пожалуйста, постарайся на людях ничем не показать, что меж нами что-то…
– А охрана? – спросил Мазур. – Секретарь этот твой?
Лейла грустно улыбнулась:
– Они ничего не заподозрят, надеюсь. У меня бывает очень много людей, частенько по весьма секретным делам, и разговоры затягиваются надолго. Я пока что не давала поводов для сплетен, и репутация у меня незапятнанная. Нужно же тебе было свалиться, как камень на голову… Ничего я не могла с собой поделать. Когда мы первый раз встретились, ты на меня посмотрел так странно и загадочно, с таким желанием и грустью…
– Серьезно? – спросил Мазур чуточку ошарашенно. Что-то он за собой такого не помнил.
– Серьезно. У тебя в глазах не было обычного мужского цинизма – одно затаенное желание и грусть…
– А ты не приукрашиваешь?
– И не думаю, – решительно сказала Лейла. – Потому что этим взглядом ты меня и зацепил. Прошло совсем немного времени, и я поняла, что влюбилась…
Мазур оцепенел от неловкости. С одной стороны, как и любому мужику на его месте, несказанно приятно было, что в него, изволите ли видеть, влюбилась такая девушка, с другой… Точно, не оберешься сложностей… Это даже не дома, это гораздо хуже.
– Почему ты молчишь?
– Честное слово, не знаю, что сказать. И не припомню что-то, когда в меня в последний раз влюблялись. Не по себе как-то…
– Не бойся. Я не собираюсь тебе навязываться, не будет никаких дамских глупостей. Я все же не экзальтированная девчонка, милый. Я – революционный министр. И прекрасно понимаю, что никакого будущего у нас быть не может. Дело даже не в том, что ты женат. Мы оба – на посту, вот ведь какая штука…
Читать бесплатно другие книги:
