Пиранья. Бродячее сокровище Бушков Александр
Да нет, самое печальное, что как раз и не мог. Не имел права. Странствующие рыцари, благородные корсары, лихие гусарские поручики и положительные ковбои, словом, вся эта публика, что согласно канонам чести с утра до вечера, без выходных и праздников обязана была защищать слабых и обиженных, не имела с Мазуром ничего общего. Прежде всего, потому, что все эти Дон-Кихоты, капитаны Блады и благородные шерифы были сами себе хозяева. А Мазур — человек сугубо военный, выполнявший не допускавшие двойного толкования приказы, имевший право на самостоятельные решения и поступки лишь в узких пределах незримых границ…
Сейчас не тот случай. Положить их нетрудно, но это означает ввязаться в нешуточные хлопоты зря, вопреки интересам дела. Чтобы доставить по назначению невесомое содержимое подкладки, он обязан был равнодушно взирать на любые гнусности, какие только могли происходить вокруг.
И он остался стоять, нисколечко не презирая себя — потому что дело не в его личной трусости, а…
Энергичные, уверенные шаги простучали от двери в глубь разгромленного магазина. Это вошел офицер — не первой молодости, лет пятидесяти, седой, с аккуратными черными усиками, в безукоризненном мундире с эмблемами и значками той же пехоты, с капитанскими дубовыми листиками на погонах.
Картина переменилась мгновенно. Солдаты торопливо вытянулись, сержант оставил свое похабное занятие на середине процесса, вскочил и, такое впечатление, постарался стать ниже ростом, уставясь в пространство ничего не выражающим взглядом оловянного истукана.
Оценив происходящее с полувзгляда, капитан поднял руку, воздел указательный палец с видом Зевса-громовержца и металлическим голосом принялся, судя по тону, распекать свое расшалившееся воинство. Мазуру вновь привиделась дурная картинность и в его манерах провинциального актера и в наигранно-раскаянных позах солдат — происходящее, полное впечатление, напоминало кадр из какого-нибудь индийского фильма, где эмоции и жесты преувеличены раз в десять против реальных…
— Боже мой, сеньорита Хагерти! — удрученно воскликнул капитан, помогая девушке подняться. — Как хорошо, что я успел вовремя! И как печально, что вы проигнорировали все предупреждения, продиктованные искренней доброжелательностью… Вас же убедительно просили держаться подальше от этих неспокойных мест.
Энджел с видом гордым и презрительным неторопливо застегнула джинсы, вырвала у ближайшего солдата свою курточку, которую тот ей боязливо протянул, держась поодаль с таким видом, словно опасался, что его укусят за руку.
— Что бы я без вас делала, Агирре… — сказала она без всякой благодарности в голосе, скорее уж насмешливо.
— Я рад, что вы должным образом оцениваете мои скромные усилия, — как ни в чем не бывало протянул капитан. — Право же, вам следовало быть осторожнее, сеньорита. Здесь развернулись форменные военные действия, солдаты разозлены и бесцеремонны. Это все парни из глухих деревушек, представления не имеющие о хороших манерах и галантности…
— Ну да, я и сама вижу… Могу я попросить назад камеру?
— О, разумеется! — капитан щелкнул пальцами и второй солдат торопливо поднес телекамеру.
— Здесь была кассета с пленкой…
— В самом деле? — с непроницаемым лицом поднял бровь капитан. — Если и была, сейчас ее уже нет… Представления не имею, что с ней могло приключиться. Должно быть, эти деревенщины, забавляясь с прибором, которого в жизни не видели, кассету случайно вынули и где-нибудь выбросили… Хорошо хоть камеру не уронили… Ах, как вы легкомысленны и неосторожны, сеньорита Хагерти, при всем вашем очаровании… — он подошел к девушке совсем близко. — Дорогая сеньорита, ну зачем столь тенденциозное, одностороннее освещение непростой жизни нашего государства? Не скрою, у нас все еще имеется масса недостатков во всех областях, но нужно же понимать — свергнутая и осужденная прогрессивной общественностью хунта оставила тяжкое наследие, процесс формирования демократии нелегок и долог. В этих условиях журналистам из столь демократичной страны следовало бы, наоборот, выискивать светлые стороны в происходящем, искать положительные примеры долгого и сложного процесса перехода к демократическому обществу… В то время как вы, уж простите за откровенность, только тем и занимаетесь, что старательно выискиваете совершенно нетипичные явления вроде здешних беспорядков…
Ситуация все еще была непонятной, а судьба Мазура — непредсказуемой, но все же он ощутил нечто похожее на ностальгическое умиление. Полное впечатление, что он оказался дома и слушал очередное выступление замполита перед офицерским активом — только язык другой, а все остальное до ужаса похоже…
— Постараюсь учесть ваши ценные пожелания, — сказала Энджел безразличным тоном.
— Очень бы хотелось, очень… Пойдемте. Эти… досадные беспорядки все еще далеки от завершения. Командование, озабоченное вашей безопасностью, поручило мне проводить вас до вашей машины — разумеется, она цела и находится под нашим присмотром — и, более того, дать вам парочку провожатых, чтобы вы могли беспрепятственно вернуться в Ла-Бьянку, не подвергаясь ни малейшей опасности… — он чуть заметно усмехнулся. — Все равно у вас нет больше пленки, так что ваше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно…
И он сделал недвусмысленный приглашающий жест, указывая на дверь, а другой рукой подал знак двум солдатам, которые подхватили винтовки и встали по сторонам — тот же конвой, только притворявшийся почетным караулом.
Энджел, сверкнув глазами на капитана, сделала шаг к двери. Сержант зашептал что-то на ухо капитану, кивая на Мазура с многообещающим видом. Понятно было без перевода: может, хоть на этом отыграемся? Мазуру стало немного неуютно.
Капитан, бегло просмотрев его документы, громко произнес в пространство:
— А что здесь делает господин из Австралии?
— Это наш шофер, — моментально ответила Энджел.
— Вот как? И давно он выступает в этом качестве?
— С сегодняшнего дня, — отрезала девушка. — Я его наняла. По-моему, на это я имею право?
— О, разумеется, разумеется… — капитан протянул Мазуру документы и откозырял. — Австралия, как же… У вас там много кенгуру, я видел по телевизору… а еще вы, австралийцы, за все время своей истории показывали прямо-таки образец бережного, братского и демократического отношения к аборигенам, всем этим маори…
Мазур выдержал его иронический взгляд с олимпийским спокойствием — в конце концов, австралийцем он не был и оттого не ощущал угрызений совести за «своих» предков…
— Пойдемте? — непринужденно предложил капитан.
Они вышли на улицу. Слева, над крышами, по-прежнему тянулся в небеса косой шлейф черного дыма, и где-то в отдалении трещали короткие очереди автоматических винтовок. Капитан вновь отдал честь и, заложив руки за спину, неторопливо удалился.
Дотошно поверив, хорошо ли лежат в кармане документы, Мазур сделал неожиданное открытие. И громко выругался.
Во внутреннем кармане драгоценной куртки лежали только паспорт и мореходная книжка. Деньги исчезли — и рулончик долларов, и пачка местных фантиков. Он остался без гроша в кармане. Не было смысла гадать, кто его так облегчил — то ли первый патруль, то ли эти, в магазине, все равно жаловаться бесполезно, концов не найдешь. Положеньице…
— Что случилось? — тихонько поинтересовалась Энджел. — У тебя вдруг стал такой вид, словно тебя собираются повесить на первом же фонаре…
— Нечто близкое, — сказал Мазур так же тихо. — Они у меня вытащили все деньги. Я теперь нищий.
— Да ладно тебе. Обойдется.
— Хорошо тебе говорить…
— А ты не забыл, что я тебя наняла на работу?
Мазур удивленно покосился на нее:
— Серьезно? Я думал, ты меня попросту вытаскивала…
— Везет тебе, — сказала девушка. — Я все равно собиралась нанять кого-нибудь: водить машину, таскать тяжелое… Местные у меня никакого доверия не вызывают — или воры, или шпики, или то и другое вместе. А ты, как-никак — белый человек… Хотя кто тебя знает, что там за душой…
— Я надежный и положительный, — с надеждой сказал Мазур. — В одном могу тебя заверить — что я не вор и не шпик…
— А как насчет перерезанных глоток? — прищурилась она, по-прежнему игнорируя шагавших рядом безмолвных солдат.
— Мисс, за кого вы меня принимаете? — натурально оскорбился Мазур. — Я всего лишь парень, охваченный страстью к постоянной перемене мест. Жаль, Библии нет поблизости, а то бы я поклялся надлежащим образом, что чист и непорочен…
— Это моряк-то? — фыркнул Дик, пребывавший в обычной своей мизантропии.
— Вот именно, — сказал Мазур. — Мы, моряки, только на вид грубы, а души у нас чистые и нежные… Это все от морского воздуха…
Дик цинично фыркнул.
…Через полтора часа Мазур пребывал в самом блаженном ничегонеделании, валяясь в одних джинсах на старомодной железной кровати, в маленькой, но чистой комнате, где на подоконнике старательно жужжал старый вентилятор, по размерам мало уступавший гребному винту приличного эсминца, а со стены, с потемневшего портрета, пытливо и чванно таращился седовласый сеньор в неизвестном мундире с высоким стоячим воротником, пышными эполетами из серебряного сутажа и парочкой незнакомых орденов на груди. Судя по морскому пейзажу за его спиной, украшенному двумя фрегатами с тройным рядом пушечных портов, мужик был свой в доску, флотский, а это прибавляло уюта — особенно если учесть, что драгоценная куртка покоилась в рюкзаке, а тот, в свою очередь, под кроватью, и никто пока что не покушался на взятое с боем сокровище…
Легонький стук в дверь опять-таки был слишком деликатным для потенциальных охотников за бродячим кладом, и Мазур преспокойно отозвался:
— Войдите!
Вошла его спасительница и временная хозяйка, в коротком пляжном халатике из чего-то вроде махрового полотенца. В руках у нее был потемневший мельхиоровый поднос, на котором красовался премилый натюрморт, состоявший из бутылки виски, сифона и парочки высоких чистейших стаканов.
Не переменив позы, Мазур смотрел на нее — точнее, в первую очередь на поднос. «Ну, разумеется, — подумал он скромно. — Кто может устоять против моего невыразимого обаяния? Вот и эта не выдержала, и не виноватый я перед замполитом, она сама пришла…»
Конечно, все это была исключительно бравада, прикрывавшая гораздо более серьезные и трезвые раздумья…
Энджел поставила поднос на хлипкий столик, уселась в низкое продавленное кресло, закинула ногу на ногу, присмотрелась к новонанятому шоферу, а также прислуге за все. Потом сказала:
— Форменный хам…
— Это почему? — не без интереса спросил Мазур. — Потому что без рубахи? Ты знаешь, у меня отчего-то сложилось впечатление, что тебе уже приходилось видеть полуодетых мужиков и в ужас ты не придешь.
— Я не об этом. Нормальный человек, когда к нему заходит девушка в столь куцем халате, первым делом таращится на ее ножки, а не на бутылку.
— Каждому свое, — сказал Мазур. — У тебя великолепные ножки, и вообще ты прекрасна и ослепительна — но я реалист и прекрасно понимаю, что для меня ты навсегда останешься далекой звездой, недосягаемой мечтой, а потому нужно уделить внимание более доступным удовольствиям…
— Надо же, — сказала она безмятежно. — Вот уж не думала, что австралийцы способны на такое красноречие. Прости, но я отчего-то полагала их людьми неотесанными…
— Ты забываешь, что я не типичный австралиец, — сказал Мазур. — Я моряк, полсвета исколесил, а это, согласись, расширяет кругозор и обогащает лексикон. В общем, ты очаровательна, и этот халатик тебе ужасно идет. Если ты будешь настолько неосмотрительна, что подойдешь поближе, я его непременно с тебя сорву, а так — лень вставать. Даже цивилизованные австралийцы, избороздившие полмира — ужасные лентяи…
Девушка посмотрела на него без особого возмущения, с тем же пытливым любопытством, поинтересовалась:
— А почему ты так уверен, что не получишь немедленно по физиономии за этакие речи?
Мазур ухмыльнулся:
— Потому что нутром чую: ты совершенно нормальная женщина, а любой женщине в глубине души приятно, когда к ней питают дикарскую страсть…
— Надо же…
— Будь уверена.
— Мне что, следует в обморок упасть с закружившейся от столь пылкого излияния чувств глупенькой головкой?
— Достаточно будет, если ты стыдливо покраснеешь, — сказал Мазур великодушно.
— Нахал…
— Это я подобным образом маскирую застенчивость, — признался Мазур.
— А ты, случаем, не забыл, что я просто-напросто наняла тебя на нехитрую работу? — прищурилась она.
Мазур в секунду ссыпался с постели и встал по стойке «смирно»:
— Конечно, мэм! Само собой, мэм! Готов приступить к работе! Что прикажете делать — катать квадратное или таскать круглое? Об одном прошу, хозяйка, мэм: не заставляйте меня выбрасывать старые бумеранги — уж мы-то, австралийцы, знаем, какой это тяжкий и безнадежный труд…
— Сядь, — сказала Энджел. — Работы пока что нет, но обязательно будет… Значит, застенчивость маскируешь? Мило. Что-то я не встречала застенчивых моряков, равно как и лесных бродяг…
— Ну, какой из меня лесной бродяга, — сказал Мазур. — Так, недолгий и неудачный дебют…
— Налей виски. Уж это ты должен уметь…
— А как же, мэм, хозяйка, — сказал Мазур, ловко манипулируя с бутылкой, стаканами и сифоном. — Дело для моряка знакомое…
«Интересно, какого тебе рожна от меня надо? — подумал он со своей обычной в таких случаях здоровой подозрительностью. — Ладно, предположим, что девочка ты раскованная и современная, к тому же пребываешь вдали от дома, где нет нужды заботиться о репутации. Вот и решила покувыркаться на чистой простыне с первым попавшимся подходящим экземпляром. Но все равно, на кой черт тебе шофер и такелажник в одном лице, если машину ты и сама водишь прекрасно, а ничего особо тяжелого в доме пока не заметно…»
Она отпила из своего стакана, на миг опустила длинные ресницы и спросила доверительно:
— Ты знаешь, что такое — современный журналист?
— Смутно представляю, — сознался Мазур.
— Вампир, — безмятежно сказала Энджел. — Честно тебе признаюсь. Для вампира весь род людской — винный подвал. А для журналиста… В принципе, то же самое. На все и вся, что тебе только попадается в жизни, смотришь, задавая себе один-единственный вопрос: а нельзя ли из этого сделать пристойный репортаж?
— Ах, вот оно в чем дело… — удрученно сказал Мазур. — А я-то, простая австралийская душа, решил, что на тебя произвели неизгладимое впечатление моя белозубая улыбка и ясный взгляд…
— Ага, — сказала девушка. — А еще твоя свежая виза в паспорте. Здесь строго следят за здоровьем въезжающих в страну, так что, если тебе дали визу, не обнаружили никакой заразы…
— Бог мой, как ты цинична…
— Прагматична.
— Ну, тогда скидывай халат и иди сюда.
— Перебьешься, — сказала Энджел с улыбочкой. — Нет, серьезно… С тобой в джунглях не случилось, часом, чего-нибудь интересного? Заклятые клады, дожившие до наших дней динозавры, индейские людоеды…
— Увы, — сказал Мазур. — Вынужден тебя разочаровать. Мне и в самом деле подвернулись субъекты, у которых была абсолютно достоверная карта, совершенно точно указавшая место, где во время Кортеса индейцы закопали золото… (Энджел сделала презрительную гримаску). Ага, вот именно. Я как-никак повидал мир и в людях разбираюсь… Нет, они вовсе не пытались меня охмурить — с меня нечего взять. Они сами искренне верили, что карта, которую им какой-то прохвост впарил в столице — настоящая и доподлинная. Но я быстро понял, что к чему, махнул рукой и вернулся. Пусть себе ищут — дай бог, вернутся живыми…
— Действительно, ничего интересного, — согласилась Энджел. — Жаль.
— Хочешь, расскажу, как я однажды видел в Желтом море морского змея?
— Не хочу, — сказала Энджел. — Во-первых, из морского змея нынче не выжмешь приличной сенсации, а, во-вторых, ты, по лицу видно, это только что выдумал…
— Ну, мне же хочется произвести на тебя впечатление, — сказал Мазур. — Честное слово, ты обалденная девочка, зубы сводит…
— Спасибо за комплимент, — прищурилась она. — Особенно ценный в устах моряка, повидавшего, бьюсь об заклад, столько экзотических женщин в разных далеких портах… Интересно было, а?
— Уж это точно, — без улыбки сказал Мазур.
И вспомнил самую экзотическую свою красотку — очаровательную Мэй Лань, змею подколодную, вспомнил ночную рукопашную на палубе того суденышка, когда в нем впервые вспыхнула нешуточная боязнь не одолеть… Ах, какая женщина, лютому врагу б такую…
— Вспомнил что-то интересное? — тут же прицепилась Энджел.
— Да нет, — сказал Мазур, торопливо отгоняя крайне неприятные воспоминания. — Сплошная ерунда… Ничего интересного нет в этих экзотических красотках…
— Потому, наверное, что это были сплошь проститутки?
— Ну что ты, — сказал Мазур. — Вовсе не сплошь…
Он не стал рассказывать, что во времена, казавшиеся сейчас седой древностью, у него на одном экзотическом островке была самая что ни на есть законная по тамошним порядкам жена, всецело подходившая под определение «экзотическая красотка». И с легкой грустью поймал себя на том, что никак не может вызвать в памяти лица своей недолгой благоверной, даже имя всплыло из глубин с превеликим трудом…
— Знаешь, а я пришла покаяться, — сказала Энджел вдруг.
— Ну да? — с интересом спросил Мазур. — Я, конечно, не священник, но постараюсь принять вашу исповедь, дочь моя… Вот, к примеру, сколько у вас было…
— Подожди, — прервала она. — Я серьезно. Каюсь, каюсь… Мне тут пришла в голову мысль, как тебя использовать. Убери с физиономии похотливую ухмылку, я не о том… В общем, мне не особенно нужен шофер или носильщик…
— Мне тоже это в голову пришло. Тогда? Я на что угодно готов по причине лютого безденежья, разве что в рабство на плантации не согласен…
— Успокойся, — сказала девушка. — Рабства даже здесь давно уже нет. Видишь ли, все дело в том, что мне позарез нужен… точнее говоря, нужна импозантная вывеска.
— Интересно, — сказал Мазур. — И главное непонятно пока что.
— Ничего сложного, ты быстро поймешь… Понимаешь, нравы тут специфические. Здешние мужики, все поголовно, крутые мачо — и не важно, по-настоящему, или просто полагают себя таковыми. Дело даже не в долгом владычестве хунты, а в вековых традициях. Только мужчина имеет право на серьезную профессию, а женщина, особенно молодая, на каждом углу сталкивается с тем, что к ней относятся совершенно несерьезно. Не принимают всерьез, хоть ты тресни. Меня предупреждали, но я не придала значения. Оказалось, чистая правда… Короче говоря, мне чертовски трудно работать…
— Не принимают всерьез…
— Вот именно, — сказала она сердито. — А если учесть, что вскоре предстоит очень важное интервью, на которое мой шеф возлагает большие надежды…
— Сенсация?
— Ну, как сказать… В каком-то смысле. Интервью с главарем местных повстанцев.
— Ого! — сказал Мазур. — А как тебе удалось…
— Господи, это не трудно. Эта публика спит и видит, как бы оказаться перед телекамерами — в точности как наши кинозвезды. Но когда к нему заявится не импозантный ведущий с красивой сединой, а молодая женщина…
— Не получится серьезного разговора, а? — понятливо подхватил Мазур. — А значит, и хорошего репортажа…
— Правильно.
— Все равно не врубаюсь, — сказал Мазур. — При чем тут импозантная вывеска в моем лице?
— Господи, это же так просто! — с досадой сказала Энджел. — Я куплю тебе приличный костюм — тут есть местечко, где можно взять весьма неплохой за какие-то полсотни баков. Для пущей важности наденешь очки — с простыми стеклами, но в красивой оправе… Это ты будешь американским репортером, ясно? А я — не более чем скромной переводчицей. Звезда американского телеэкрана и девчонка-переводчица… Ну, сообразил наконец? Разумеется, я тебя предварительно как следует вышколю, выучишь вопросы — на случай, если он захочет говорить по-английски, он как-никак учился у нас в Штатах, чуть ли не в Принстоне… Усек?
— А это безопасно? — спросил Мазур. — Черт их знает, этих партизан. Дикий народ…
— Глупости. Партизаны во всем мире обожают журналистов. Я была и в Африке, и в Юго-Восточной Азии, везде одно и то же, а здесь, вдобавок, следует делать поправку на Латинскую Америку с ее любовью к театральным эффектам, здесь журналистов обожают в квадрате.
— А Дик?
— Дик — оператор, ему камеру держать… Ну?
— Ох, не знаю… — сказал Мазур с сомнением. — Нам что же, придется переться в джунгли?
— Зачем? Они сами предпочитают большую часть времени жить с комфортом где-нибудь в городе. Не знаю всех подробностей, но ручаться можно, что у здешнего команданте куча конспиративных квартир в той же Ла-Бьянке, где он главным образом и обитает — с кондиционером, набитым напитками холодильником и смазливыми товарищами по нелегкой борьбе женского пола. Если все будет в порядке, завтра должен объявиться связной… Говорю тебе, это абсолютно безопасно. Нас проводят на явку, поговорим и преспокойно уедем.
— Знаешь что? — фыркнул Мазур. — Это тебе обойдется в лишнюю сотню баков. Насчет вывески мы не договаривались.
— Господи! — усмехнулась Энджел. — Подумать только, что весь мир упрекает в меркантильности именно нас, американцев… не видали они австралийцев… Значит, ты не против?
— Подумать надо, — сказал Мазур, меряя ее многозначительным взглядом. — Прикинуть…
Девочка оказалась на высоте — без лишних церемоний отставила пустой стакан, встала, непринужденно скинула халатик и прошла мимо Мазура к постели, сунув ему в ладонь с великолепной небрежностью яркую коробочку.
Мазур, естественно, последовал за ней, не теряя времени — и получил свое с должным набором стонов-охов-вздохов, на все лады, под одобрительным взглядом старинного моряка в эполетах, под скрежет старенького вентилятора. Приятная была девочка, и достаточно умная, чтобы не вскакивать после с деловым видом выполнившего свою часть сделки бизнесмена, оставалась лежать в его объятиях, выдав не слишком щедрую, но и не скупую дозу воркующих глупостей на ушко.
— Ну и как, стоит это сотни баков?
— Дай подумать, — сказал Мазур, по-хозяйски распуская руки. — Пожалуй что, это стоит ста пятидесяти.
За что он тут же получил легонькую затрещину, каковую перенес стоически, лишь ухмыльнулся в потолок. Спросил, кивнув на портрет:
— Что это за павлин?
— Кто его знает, — пожала плечами Энджел. — Я сняла домик со всей нехитрой обстановкой, он тут так и висел… И что, это все, на что способны изголодавшие в джунглях австралийцы?
— Позволь чуток передохнуть, — сказал Мазур. — Чересчур уж скорый переход от бродяжничания к подобию семейного уюта…
В голове у него щелкал невидимый миру компьютер, обязанный сейчас пренебрегать всем на свете, даже обнаженной красоткой в непосредственной близости. Бывают моменты, когда человек вроде него просто обязан маяться самой натуральной паранойей, сиречь манией недоверия и подозрительности. Он вновь и вновь быстренько прокручивал в памяти их знакомство, ход дальнейших событий, предложение поработать импозантной вывеской.
И пока что не находил подвоха. Это, разумеется, вовсе не означало, что подвоха не было — просто пока что Мазур его не усматривал. Не просекал, в чем тут может таиться подвох. С этой парочкой судьба свела его самым случайным образом, сам дьявол не мог предугадать, что Мазур нагрянет на товарняке в этот именно городок, кинется по этой именно улице. Таких подстав просто не бывает. Все пока что выглядит вполне естественно: события, мотивировки, подоплека…
И все равно казалось, что от рюкзака под кроватью пышет жаром, столь нестерпимым, что лежащая в его объятиях девушка просто обязана его ощутить…
Глава седьмая
Герилья в атомном веке
Таинственный партизанский посланец заявился часа в два пополудни — когда Мазур давным-давно был проинструктирован должным образом, и они втроем отрепетировали предстоящее интервью три раза. А впрочем, в посланце не оказалось ничего таинственного: попросту худощавый патлатый юноша в очках под Джона Леннона, отглаженных белых брюках и белоснежной рубашке навыпуск (под которой наметанный глаз Мазура сразу высмотрел заткнутый за пояс немаленький пистолет, либо девяносто вторую «Беретту», либо кольт или нечто аналогичное).
Гость держался самым естественным образом — не кидал по сторонам настороженные взгляды, не суетился, не бросался к окну осмотреть улицу орлиным взором на предмет возможной слежки. Одним словом, прилежный студентик из хорошей семьи — но Мазур, не раз сталкивавшийся со всевозможными инсургентами, революционерами и прочими идейными радикалами в разных уголках света, не особенно обольщался. Прекрасно знал, сколько кровушки способны нацедить при случае такие вот субтильные юные интеллигенты — бестрепетно и умело, во имя высоких идеалов (в данном конкретном случае помноженных еще на успешную и обширную торговлю кокаином).
Мазур старался соответствовать — в легком приличном костюме, белоснежной сорочке, при ярком галстуке и солидных очках с простыми стеклами в позолоченной оправе. Ни дать, ни взять преуспевающий адвокат, успешный репортер, а то и начинающий политик.
— Добрый день, сеньор Стентон, — сказал юноша непринужденно. (Это Энджел придумала Мазуру довольно аристократическую для Штатов фамилию). Меня зовут Санчес. Мы можем ехать, команданте вас ждет. Я искренне надеюсь на вашу порядочность, потому что любое другое поведение, как легко догадаться, чревато самыми печальными последствиями…
— Милый юноша, — сказал Мазур с аристократической укоризной. — Могу вас заверить, что я в жизни не состоял на службе в тайной полиции, а также во всевозможных разведках…
Что, между прочим, с формальной точки зрения было чистейшей правдой, поскольку он всю жизнь был классическим армеутом.
— Ну что вы, сеньор, — усмехнулся гость. — Я вас ни в чем подобном не подозреваю, просто таковы уж правила игры, которая должна быть честной… Пойдемте?
Они вчетвером разместились в зеленом джипе Энджел — Дик за рулем, Санчес рядом с ним, а Мазур с девушкой на заднем сиденье, что твои голубки.
— Поезжайте прямо, старина, — небрежно распорядился Санчес. — Я потом объясню, куда поворачивать…
Мазур отметил, что юнец, едва машина тронулась, мгновенно преобразился. Он не вертелся на широком мягком сиденье, не крутил головой по сторонам — но быстрые взгляды то в зеркальца, то по сторонам свидетельствовали, что сопляк не так прост, видывал виды и безусловно способен просечь любую слежку. Временами он кратко объяснял:
— На повороте — налево… до памятника — и направо…
Шло время. Мазур не знал города, но очень быстро убедился, что посланец команданте заставляет Дика изрядно попетлять, так что любой, даже самый искусный «хвост» рано или поздно попадется на глаза… Сам он никакого «хвоста» пока что не видел — впрочем, он-то в этом не был спецом.
Мимолетно коснулся локтем своего верного пистоля, втайне от новых друзей запрятанного под элегантным легким пиджаком гораздо искуснее, чем это получалось у Санчеса. И заветная сумка была при нем — выпросив у хозяйки аванс, Мазур купил ее в соседнем магазинчике и перегрузил туда немудреные пожитки, потому что побывавший в коровьем дерьме рюкзак выглядел очень уж предосудительно. Энджел с некоторым удивлением подняла брови, когда Мазур потащил сумку с собой в машину, но он непреклонно объяснил, что долгая жизнь бродяги-моряка приучила все свое носить с собой, особенно когда этого своего не особенно-то и много, потому что лишаться последнего обиднее даже, чем, скажем, терять один миллион из десяти. В общем, воры в их отсутствие могут залезть запросто. Она не стала спорить, так что все обошлось…
Прошло не менее получаса петляний, кружений, проезда по тем же улицам, что и давеча. В конце концов, очень похоже, разумная подозрительность Санчеса улеглась, и он сказал уже чуточку другим тоном:
— Дружище, сворачивайте на авениду Сан-Хуан и прите по ней до конца…
Дик кивнул и притоптал педаль газа. Машина пронеслась по одной из самых длинных улиц Ла-Бьянки, мимо полицейского поста, не обратившего на них ровным счетом никакого внимания, выскочила на окраину, попетляла меж стареньких домишек и вовсе уж жалких лачуг, выехала за город и согласно ценным указаниям Санчеса помчалась по неширокой асфальтированной дороге. Деревьев вокруг становилось все больше — не настоящие джунгли, конечно, но места пошли насквозь необжитые…
Еще минут через двадцать быстрой езды Санчес выдал очередной ориентир, и джип свернул на узкую проселочную дорогу, представлявшую собой две глубоких колеи в красноватой сухой земле. Если бы не экзотические деревья и ненашенский цвет земли, как две капли воды походила бы на российскую глубинку…
Стежки, подобные этой, человека вроде него всегда раздражают до предела — поскольку на них проще простого устроить засаду. Будь ты хоть царь и бог спецназа, не убережешься: дорога узкая, а чащоба густая, даже зеленый сопляк сможет без особого труда выпустить пулеметную очередь, а то и снаряд из базуки — и раствориться невозбранно в дебрях, прежде чем его успеешь не то что положить, а хотя бы заметить. Остается надеяться, что партизанам и в самом деле необходимо, говоря американскими оборотами, паблисити. Мазур и без объяснений Энджел знал, что всевозможные партизаны обожают журналистов — но далеко не все, между нами, взять хотя бы Кампучию, долбанный кошмар…
Впереди совершенно неожиданно открылось обширное пространство — этакая проплешина диаметром с полкилометра. Посреди нее стоял двухэтажный домик, даже издали заметно, старинный и ветхий на вид, поблизости — два вовсе уж развалившихся сарая. На небольшом участке росли аккуратными рядами какие-то злаки. Мазур подумал, что он, человек сугубо городской, и на родине-то не смог бы отличить пшеницу от ячменя, а уж здесь-то…
Меж двух рядочков копался с чем-то вроде мотыги человек в большой соломенной шляпе и потертых портках, голый по пояс. На шум подъезжающей машины он не обратил ни малейшего внимания, словно был глух от рождения.
Вроде бы это называлось чакра — небольшая ферма, здешний хутор. Да, кажется, чакра…
— К парадному входу, — сказал Санчес невозмутимо.
«Парадный вход» представлял собой кирпичное крыльцо с остатками былого навеса. Дик заглушил мотор, и они вылезли, прихватив камеру. Мазура порадовало, что Энджел хозяйственно заперла машину — вообще-то повстанцам мелкое воровство не свойственно, но все же так спокойнее…
Санчес первым направился в дом — энергичной походкой человека, бывавшего здесь не впервые. Мазур шел следом, неторопливо, солидно, как и полагалось известному в Штатах репортеру.
Они оказались в большой комнате, где у глухой стены стоял самый обычный стол, накрытый свисавшим до облупленных половиц флагом — красно-черно-зеленым, с перекрещенными мачете и еще какими-то золотыми орнаментами — а за столом в картинной позе восседал человек, несомненно, долго и упорно трудившийся над тем, чтобы придать себе максимум сходства с легендарным Че Геварой — совершенно та же борода, тот же круглый берет (только эмблема другая, разлапистая золотая кокарда, приличествующая фельдмаршалу), похожая защитная куртка. Годочков ему было, если присмотреться, немногим более, чем Мазуру.
У двух окон — одно напротив стола, другое в стене по правую руку команданте — стояли в напряженных, вовсе не картинных позах два молодца, одетые без всяких выкрутасов в стиле Че: камуфляж, высокие ботинки, непокрытые головы.
Санчес, сложив руки на груди, встал за левым плечом бородача с видом любимого наполеоновского маршала. Метрах в пяти от стола аккуратной шеренгой стояли три стула, предназначенные для гостей. Приглашающий жест хозяина — и Мазур уселся на средний стул, а Дик принялся старательно устанавливать камеру на треноге. Возникла неизбежная пауза…
И Мазур, обратившийся в зрение и слух, сделал не особенно приятное открытие. На втором этаже — куда вела рассохшаяся лестница с выломанными перилами, притулившаяся у четвертой стены — определенно был кто-то еще. И, быть может, не один человек. Они там старались перемещаться как можно тише, но их выдала пыль — ее крохотные частички, искрами вспыхивающие в солнечных лучах, косо бивших в лишенное стекол окно, вмиг сообщили опытному человеку о том, что на втором этаже кто-то затаился. Так перемещаться пылинки могут в одном-единственном случае — если отделяются от потолка в результате осторожных шагов наверху… Логично, отметил Мазур. Я бы на его месте еще и в лесу вокруг чакры разместил полдюжины автоматчиков, а лучше дюжину… Поскольку всегда и везде следует считать, что противник как минимум не дурнее тебя, пессимизма ради будем думать, что в лесу — дюжина стволов…
Камера прочно угнездилась на штативе. Дик непринужденно отошел в сторону, на несколько шагов, что-то прикидывая, глядя в рамочку, составленную из четырех пальцев обеих рук…
И происходящее рвануло, как пришпоренный конь…
Целая серия звонких щелчков — и оба субъекта с автоматами без крика рухнули, подламываясь в коленях, сползая по стене, выронив глухо стукнувшие итальянские игрушки, Энджел, молниеносно развернувшись в сторону стола, выстрелила в Санчеса — и замерла, держа оцепеневшего команданте под прицелом классического «Вальтера» с глушителем. Дик, с такой же пушкой, бдительно стоял у первой ступеньки лестницы. Все произошло так быстро, что в голове Мазура не успело родиться и одной-единственной мысли — он лишь прилежно фиксировал происходящее глазами…
Команданте, вроде бы не потеряв присутствия духа, что-то спросил по-испански спокойным тоном. Прикрикнув на него гораздо резче на той же мове, Энджел наклонилась к самому уху Мазура и отчетливым злым шепотом, насквозь незнакомым, сообщила:
— Сиди, как ни в чем не бывало и пыжься, словно ты тут и впрямь самый главный… Если пройдет гладко — получишь приличные бабки, а подведешь — пристрелю к гребаной матери… Ну, сделал суровую рожу, кому говорю!
Мазур старательно делал суровую рожу, поскольку ничего другого вроде бы не оставалось. «Ах, вот оно что! — наконец-то появились в голове первые толковые мысли. — Журналисты, мля! Судя по ухваткам, эти двое — натуральные агенты. Так-так-так… Вот влип!»
— Там, наверху, кто-то есть, — ответил он быстрым шепотом, поскольку предупредить девку об этом было и в его жизненных интересах.
— Сама чую, — огрызнулась она шепотом. — Рожу, рожу!
Со стороны это, голову можно прозакладывать, выглядело так, будто подчиненная со всем возможным пиететом просила дальнейших инструкций у сурового босса-командира. «Но зачем им я, на хрен? — смятенно задал себе Мазур вопрос, ответ на который, он знал, следовало отыскать немедленно ради собственного же блага. — Импозантная витрина…»
В памяти у него зашевелилось что-то давнее, пережитое, бывшее уже однажды в других широтах…
Энджел, выпрямившись, с чужим и незнакомым лицом, что-то чеканила по-испански. Команданте слушал с непроницаемой физиономией. Мазур чуть не взвыл от злости — он-то не понимал ни словечка…
А собственно, на хрен ему этот флаг на столе? Гораздо зрелищнее было бы живописно растянуть его на стене, за спиной, как оно исстари и заведено — полководец на фоне своего славного боевого стяга… думай, думай, здесь все должно иметь смысл!
Команданте, пожимая плечами, что-то кратко ответил. Вряд ли это удовлетворило девушку — судя по ее ожесточенно-сердитому лицу, не удовлетворило вовсе. И она вновь заговорила, такое впечатление, стараясь многословно и убедительно разъяснить некие неведомые истины…
«Шилонга! — форменная молния сверкнула у Мазура в мозгу. — Ну конечно же, Шилонга!»
Начальник охранки давным-давно забытого генералиссимуса Олонго, президента по названию и диктатора по сути, при дворе которого Мазур в свое время оказался по служебной необходимости, когда этот африканский прохвост еще не рассорился насмерть с Советским Союзом и старательно изображал твердокаменного марксиста. Сухонький, незаметный, бесшумно передвигавшийся Морис Шилонга, единственный из местного политбюро, кто сумел смыться из столицы, когда повстанцы ее заняли — впрочем, это случилось гораздо позже, но все равно…
Так вот, за Шилонгой, куда бы он ни шел, таскались весьма колоритная парочка охранников. Один был громадный, двухметроворостый, с жуткой харей пирата, головореза и людоеда, весь увешанный оружием самого устрашающего облика. И другой — маленький такой, невзрачный, без единого ствола на виду…
Весь фокус был в том, что громадный служил главной мишенью — о чем ему, болезному, конечно же, не сообщали, не говорили, что на этом почетном месте уже по причине внезапной насильственной смерти сменилось с полдюжины его предшественников, столь же громадных и на лицо ужасных, так же от ушей до пяток увешанных стволами. А невзрачный — серьезный, без дураков, мастер по карате и стрельбе из двух пистолетов сразу — как раз и вступал в дело, пока нападающие сосредоточивали все внимание и усилия на великане. И кончалось всегда одинаково — сколько раз враги пытались до Шилонги добраться, столько раз и гибли верзилы, а сморчок уцелел, вместе с шефом и растворился в безвестности, унес ноги…
Случайно это всплыло в памяти, или подсознание что-то подсказывает? Мазур походил сейчас на гранату с выдернутой чекой, рычаг которой удерживают лишь опытные пальцы, и до взрыва остались секунды. Чтобы выйти живым из этой передряги, следовало, как не раз бывало прежде, стать из живого человека идеальным механизмом — иначе кранты…
Команданте, выслушав очередную тираду Энджел, уставился на Мазура и на очень приличном английском с явственным американским акцентом произнес:
— Любезный, объясните вашей девочке, что я достаточно серьезный человек, чтобы мы с вами общались напрямую, без нижних чинов. Честно говоря, я плохо представляю, о каких микросхемах идет речь. Мы — не мелкие воришки, которые что-то там таскают с ваших самолетов. Мы — борцы против тирании. И в этом качестве…
Он сделал резкое движение правым плечом вперед, его лицо на краткий миг исказилось в многозначительной, непроизвольной, знакомой Мазуру гримасе предчувствия стрельбы, а в следующий миг Мазур в великолепном прыжке уже летел в угол головой вперед, краем глаза успев заметить, как полотнище флага с изнанки полыхнуло дырками с опаленными краями, желтыми язычками огня, слыша оглушительную в четырех стенах автоматную очередь…
Энджел еще запрокидывалась в нелепой позе, содрогаясь под ударами пуль, с лицом человека, еще не понявшего, что его только что убили до смерти, и это необратимо. Еще заваливался Дик — а Мазур уже рванул кольт из-под пиджака, перекатился подальше от лестницы, дважды выстрелил в перевороте — и не промазал, конечно, прилаженный под столешницей автомат умолк, команданте звонко стукнулся затылком об стену, с дыркой посреди лба и второй — на две ладони пониже левой ключицы, аккурат против сердца…
Лестница затряслась — по ней опрометью сбегал человек, яростно, наугад лупивший перед собой из автомата. Дав ему достигнуть середины лестницы, Мазур еще раз перекатился, нажал на спуск. Стрелок с невероятным грохотом загремел по ступенькам, мертвее мертвого.
Мазур ждал, замерев и держа пистолет наготове. Он не сводил глаз с потолка, но проходили секунды, слившись почти что в целую минуту, а наверху никто не шевелился. Походило на то, что в засаде там сидел один-единственный орелик. Знать бы еще, как обстоят дела снаружи — там тишина, но это ни о чем еще не говорит… Пока не выглянешь, не удостоверишься. Пора решаться…
Пачкая новехонький костюм, он осторожно подполз к Энджел. И, постаравшись не вляпаться в кровавые пятна, вытащил из кармана ее курточки ключи от машины. Потом тем же макаром перебрался правее, прихватил автомат чердачного обитателя, снял у того с пояса сумку с тремя магазинами. Окинул взглядом комнату. Никто из семерых не шевелился, вонь пыли и старого трухлявого дерева напрочь перебивал прекрасно знакомый Мазуру запах крови, кровушки, кровищи.
Вот оно что, повторил он мысленно. Микросхемы. Ну да, в налете подозревают в первую очередь людей этого вот жмурика. Значит, чья-то умная головушка уже сложила два и два, эксперты подмогнули, и янкесы знают, что…
«Сука, — подумал он потом, глядя на неподвижное лицо девушки без тени сочувствия. — Витрина ей понадобилась…»
Ни сочувствия, ни сожаления. Эта стерва его хладнокровнейшим образом выставила в качестве живца. Команданте лупил в него первого, искренне полагая главным, и, не будь у Мазура кое-каких полезных навыков, не будь кое-какого специфического жизненного опыта, он первым словил бы приличную дозу свинца… Сука, стерва… Интересно, она это придумала позже или сразу, в том городишке? Очень может быть, что сразу, девочка, согласимся, неглупая… была. Доподлинный австралийский мореход-бродяга первым бы и лег…
Он приподнялся, сгруппировался, «щучкой» выпрыгнул в окно. Упав на твердую землю, тут же перевернулся, вскочил, пригибаясь, перебежал за угол дома.
Бабахнули ружейные выстрелы — это давешний колхозник, мичуринец хренов, враз стряхнувший безразличие и оказавшийся определенно не глухим, стоял во весь рост посреди неизвестных злаков и ожесточенно палил в сторону Мазура из длинной винтовки.
Стрелок из труженика полей был хреновый — но не следовало позволять ему и дальше развлекаться этаким вот образом. Мазур без всякой жалости поднял автомат и короткой очередью повредил вояке обе нижних конечности, отчего тот завалился в посевы и заблажил там нечеловеческим голосом.
Если в чащобе укрылись другие, эти вопли прибавят растерянности и определенной нервозности… Мазур наугад полоснул по лесу длинной очередью — авось кто-нибудь решит, что замечен, и дернется, обозначит себя…
Нет, никакой реакции. Но ведь нельзя валяться тут до морковкиного заговенья!
Мазур короткими перебежками бросился к джипу, вертясь так, чтобы охватить взглядом все окружающее на триста шестьдесят градусов. Момент был самый рискованный — и пешком идти нельзя, нужно добраться до машины, и настал тот миг, когда при удаче подстрелить его легче легкого. Но ничего тут не поделаешь…
Текли секунды, а он все еще был жив, и никто не стрелял из чащи, и, если бы крестьянин не орал благим матом, стояла бы совершеннейшая тишина…
Читать бесплатно другие книги:
