Возвращение пираньи Бушков Александр

Капитан Себастьян ди Рочи являл собою не просто образец бравого испанского идальго – пожалуй, именно так выглядела извечная мечта всех генералов об образцовом вояке. Капитан был высотой сантиметров примерно семьдесят, и хотя его, бронзового, кое-где покрывали темные пятна, следы беспощадного времени, выглядел он впечатляюще: в безукоризненной кирасе, столь же безукоризненном шлеме, пышных штанах буфами, сапогах без единой бронзовой морщинки. Опираясь левой на эфес картинно всаженного в землю меча, правую он простирал таким манером, словно за сотни лет до Петра Первого и придумал чеканную историческую фразу: «Здесь будет город заложен!»

Как узнал Мазур, капитан был личностью не просто реальной – исторической. Именно он более четырехсот лет назад первым из европейцев перевалил через Анды и добрался до этих мест, чтобы по приказу вице-короля основать город – будущий Санта-Кроче. Каковой приказ скрупулезно и выполнил.

Лениво разглядывая бронзового красавца и потягивая ледяное пиво, Мазур думал о том, что в действительности все обстояло, конечно же, иначе. Когда сюда добралась кучка упрямых кастильцев, сапоги у капитана наверняка превратились в лохмотья, как и штаны, и вряд ли он был безукоризненно выбрит, вряд ли усы были столь ухожены, как их поздняя бронзовая копия, а кирасу со шлемом, ручаться можно, волокли где-то позади индейцы-носильщики, если только капитан ее вообще не выкинул по дороге. И уж, конечно, добравшись до этих мест, бравый Себастьян не тратил время на мелодраматические жесты, а мечтал вслух если не о золоте, то уж о хорошем астурийском вине и сговорчивых особах противоположного пола, поскольку психология солдата, в отличие от военной техники, с веками совершенно не меняется...

А вообще мужик, конечно, был стоящий. Как все они, мать их за ногу, конкистадоры. Цели, конечно, были пошлейшими, средства – не вписывавшимися в декларации прав человека, но все равно этих двужильных ребят с руками оторвал бы любой нынешний спецназ...

Мазур допил пиво, и официант-чоло в белоснежном смокинге, возникнув над правым плечом предупредительной тенью, бесшумно наполнил высокий бокал, дневная жара уже спала, близился вечер, и они с Кацубой сидели на улице, под тентом, подобно дюжине соседей по ресторану созерцая площадь, по которой порой проходили такие существа женского пола, что захватывало дух.

Пока что происходящее как нельзя лучше напоминало те убогие шпионские романы, где настойчиво прокламируется, что жизнь шпиона состоит главным образом из белых смокингов, охлажденных напитков, шикарных ресторанов и роковых красоток.

Смокингов на них, правда, не было, но оба щеголяли в белых костюмах, сосали исключительно охлажденные напитки, ресторан при отеле «Трес Крусес» (что означало «Три креста») был не из дешевых, а каждая вторая красотка в невесомом платье, проплывавшая по площади то-ли-девочкой-то-ли-видением, с первого взгляда казалась роковой – не говоря уж о каждой первой красотке. И эта райская жизнь – сиеста, кейф, безделье – длилась вот уже четыре дня. Так что успели исчезнуть следы многочисленных прививок, хранивших от здешних прелестей вроде холеры, желтой лихорадки и вовсе уж экзотических хворей.

Не далее как вчера дошло и до красоток – не только роковых, но и, как выяснилось, сговорчивых, знавших курс доллара не хуже финансистов из Национального банка. Нужно было только знать, к которой подойти, чтобы не нарваться вместо очаровательной профессионалки на орду разъяренных мужей, отцов и братьев. Кацуба в этом разбирался – как он заявил Мазуру, подобные эскапады просто необходимы, иначе могут принять за парочку гомиков, которых здесь традиционно не любят. Убить не убьют, побить не побьют, но мысленно поставят клеймо, а это где-нибудь да помешает... По здешним понятиям, здоровый мужик, три дня спавший в одиночестве, – личность еще более подозрительная, нежели субъект в темных очках, украдкой фотографирующий фасад местного генерального штаба.

Они обосновались в старой части города. Отель стоял на овеянной дыханием веков площади, окруженной столь же старыми, колониальной архитектуры, домами, куда ни глянь – украшенные лепкой старинные фасады, каменное кружево на стенах, резные балконы, низкие уличные фонари. Все это сохранилось прекрасно, поскольку последний раз здесь всерьез воевали сто двадцать лет назад, когда индейские отряды прорвались в предместья столицы и напрочь выжгли несколько кварталов. Правда, это случилось как раз на противоположном конце города и больше не повторялось.

– А это что за индивидуум? – спросил Мазур, показывая на огромную бронзовую доску с завитушками, государственным гербом и массой прочих дизайнерских излишеств.

Центральное место в бронзовой композиции занимал барельеф длиннобородого субъекта преклонных лет, отдаленно смахивавшего на пожилого Энгельса, что было, конечно же, вздором, поскольку мемориальная доска выглядела довольно старой, а за простое упоминание об Энгельсе здесь еще двадцать лет назад можно было бесследно раствориться в воздухе...

– О! – сказал Кацуба, обрадованный случаю поболтать. – Светлая личность, доктор Кабрера.

– Эпидемию какую-нибудь поборол?

– Не совсем... Доктор юриспруденции. Ровно сто лет назад, когда скоропостижно скончался президент, сей достойный муж с «кольтом» в руке влетел на траурное заседание правительства, пальнул в потолок и торжественно объявил, что решил избрать новым президентом себя. Ну, во дворе стояли с полной выкладкой две драгунские роты, а посему правительство поспешило признать, что это гениальная идея. И просидел он на троне аж двадцать два года. Это, скажу тебе, был тип! – поведал Кацуба со столь гордым видом, будто сам выпестовал Кабреру и был духовным наставником. – Однажды в него пальнула залпом целая рота почетного караула из курсантов военной академии – и ни одна пуля в цель не попала, представляешь? То ли руки тряслись, то ли в самом деле ему, как болтали, колдун навесил амулетик. Был еще случай... Приходит к Кабрере один из министров и объявляет: мол, двенадцать человек, все министры, хотят вас убить, и я один из них, но не могу поднять руку на отца нации и спешу донести с перечислением фамилий... – Он сделал театральную паузу.

– И получил орденок? – предположил Мазур.

– Пулю в лоб он получил. Тут же. Но только не из черной неблагодарности, а оттого, что остальные, все одиннадцать, уже успели прийти и настучать... Мораль: лень наказуема. Ну а потом Кабрера ухитрился рассориться с американцами – то ли цену на бананы поднял, то ли прихлопнул кого-то не того. Короче, на этой самой площади, примерно вон там, где торчит мороженщик, по его «кадиллаку» и хлестанули из трех пулеметов. Так что и амулет не помог – быть может, оттого, что стрелки, подозревают, были приезжими... А в общем, бывали тут нумеро уно и почище. При Убико на улицах запрещалось собираться больше одного – не фыркай, я тебе подлинный указ цитирую. И ведь сидели по двадцать лет, черти, это тебе не Панама, где в сорок девятом за пять дней сменилось три президента, да и четвертый продержался недолго... Я тебе не надоел за три дня этими лекциями?

– Отнюдь, – сказал Мазур. – Все равно делать нечего. И нет уже никакого терпения, я не хуже тебя понимаю, что через пару недель начнется зима, то бишь сезон дождей, и в джунглях станет еще паскуднее... Что ж второй секретарь так копается?

– Ничего не поделаешь, – серьезно сказал Кацуба. – Будь ты хоть второй секретарь, хоть генеральный. Здешняя бюрократия, браток, такова, что наши чиновнички, знай они подробности, сдохли бы от черной зависти... Это еще дней на несколько. Подожди, скоро и нам придется в компании с секретарем болтаться по инстанциям – личное присутствие и все такое, узнаешь, почем фунт здешнего канцелярского лиха... А в целом нам все же повезло, что эта «птичка» гробанулась именно тут. Мы в «морской полосе», в климатической зоне, на которую влияет Атлантика. Окажись мы километров на двести южнее, узнал бы ты, что такое настоящая жара. Там, правда, джунглей нет, зато ландшафт не уступает лунному, воды днем с огнем не отыщешь, не говоря уж о годной в пищу живности... Вот, кстати, о живности. Есть в здешнем меню немало вкусных и насквозь экзотических яств. – Он положил руку на роскошную темно-бордовую папку с золотым тиснением. – Как насчет скарабеев со свининой и овощами? А еще – красноногие кузнечики, маринованные в лимонном соке с солью, жареные муравьи, клопы-вонючки по-мексикански...

– Не жди, блевать не начну, – ухмыльнулся Мазур. – Забываете, мон шер, что курсы мы проходили по одним методикам. Попадем в лес, я тебя и сам пауком-птицеедом угощу. Отрываешь пузо, остальное запекаешь, и, право, ничем не хуже краба.

– Ел я птицеедов, – рассеянно отозвался Кацуба. – Нет, в самом деле, скарабеи неплохи, я без всякой подначки... Вот только в такую жару даже их не хочется.

– Уж это точно, – поддакнул Мазур, глядя на историческую площадь. – Гляди, шатеночку недвусмысленно снимают. Разозленная родня не выскочит?

– Не-а, – присмотревшись, авторитетно заверил Кацуба. – Самая натуральная путанилья...

– Слушай, как же их определяют все-таки?

– Да как два пальца, – сказал Кацуба. – Присмотрись, видишь, у нее браслетик? Раз на нем ракушки – значит, путана. Неважно, золотые они там или медные, главное, ни одна приличная женщина в этом городе ничего напоминающего ракушку не нацепит. Мило и простенько, а?

– Тьфу ты, как просто...

Он с леностью истого аборигена столицы омочил губы в ледяном пиве и с философской грустью стал смотреть на видневшийся слева отрезок здешней достопримечательности, именуемой без затей – винодук.

Укрепленные на четырехметровых железных арках – а кое-где на столбах той же высоты, – северную окраину города пересекали толстенные трубы, тянулись вдоль автострады, над оживленными перекрестками, меж редких эвкалиптов, меж домов. Прохожие и проезжие это сооружение попросту не замечали, поскольку привыкли к нему с рождения, зато Мазур, как любой, наверное, русский человек, взирал на него почтительно.

По трубам текло вино – примерно полтора миллиона литров в сутки. Только что закончилась вендимия, ежегодный праздник сбора винограда, и в сотнях тысяч бочек искрилась живительная влага. Кацуба успел свозить Мазура на завод Бодега Бассо, где тот с еще более почтительным восхищением лицезрел своими глазами самую большую в мире деревянную винную бочку. Вмещала она ровнехонько четыреста тысяч литров.

И, что самое удивительное, отметил мысленно Мазур, никто никогда даже не попытался провертеть коловоротом в винодуке дырочку. Русскому человеку такое нерадение дико, отечественные Левши и Кулибины давно издырявили бы заветную трубу на всем ее протяжении...

За три дня он насмотрелся экзотики столько, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Винные погреба Хиоле с их ста пятьюдесятью м и л л и о н а м и литров, резервуар для вина, в котором однажды устроили банкет на пятьсот человек (и всем было просторно), музей серебра, старинный праздник пива и крови, более ста лет отмечавший окончание индейских войн, кафедральный собор, где хранился череп Диего Альмагро (вроде бы подлинный), Каса-де-монеда – старый монетный двор, где приводные валы чеканящих станков когда-то вращали закованные в кандалы рабы-индейцы... Впечатлений было столько, что они перестали волновать и удивлять, – еще и оттого, что над ними дамокловым мечом постоянно висело о ж и д а н и е, а чертов Франсуа куда-то запропал, о чем, впрочем, честно предупредил заранее и наставлял в этом случае не дергаться, а спокойно ждать.

– Ну что, скарабеев со свининой решительно не хочешь? – поинтересовался Кацуба.

– Нет, – сказал Мазур, и понизил го-лос: – Ты мне лучше растолкуй как зам по контрразведке как обстоит дело с проявляемым к нам интересом, есть ли таковой и от кого исходит...

– Наконец-то, – сказал Кацуба. – Профессиональные рефлексы проснулись.

– Не видел смысла дергаться раньше времени, – хмуро пояснил Мазур. – Все это – твоя епархия, но пора бы и поинтересоваться...

– Резонно, – сказал Кацуба. – Пошли, пройдемся.

Он мимоходом подписал счет, подсунутый бесшумным чоло, оба вышли на брусчатку и, старательно держась теневой стороны, пересекли площадь, свернули на улицу Сан-Августин, где, в отличие от площади, было разрешено автомобильное движение.

– Оглянись, только аккуратнее, – сказал Кацуба. – Справа под тентом примостился сеньор, как полагается, в белом костюме, колу сосет...

– Видел, мы мимо него проходили. Хвост?

– Ну уж сразу и хвост... – усмехнулся Кацуба. – Просто человек на посту. Говоря казенным языком, официальный наблюдатель от тайной полиции в отеле. Штатный, как портье. Это, понятно, не ради нас – тут тебе и рутинное наблюдение за местами, где останавливаются иностранцы, и защита от ворья, и пригляд за площадью. Этот красавец каждый вечер нас с тобой вставляет в сводку, он всех вставляет. Данный мачо – круг первый, сиречь внимание охранки, не затрагивающее лично нас. Круг второй – наши персональные шпики. Я тебя три дня таскал по всему городу не только от безделья, как ты, должно быть, догадываешься... Хотел вычислить ребятишек из ДНГ. Депто де насьональ гуардиа. «Гуардиа» не в смысле «гвардия», а в значении «безопасность». Милое заведение. Правда, со времен безвременной кончины дона Астольфо они немного цивилизовались, это при нем молчунов убеждали с помощью электросварочных аппаратов, подвешивали под мышки и ме-едленно опускали в бассейн с молодыми акулками, а к женщинам еще и подпускали овчарок, обученных трахать и представительниц гомо сапиенс. Теперь нравы там мягче, кого-то за перегибы даже к стенке прислонили, но все равно – щуку съели, а зубы остались. С помощью газетной подшивки можно молчуна обработать так, что и акулы не надо. Впрочем, нам с тобой вульгарный мордобой не грозит, мы ж дипломаты... Так вот, весь первый день за нами таскалась целая бригада, по стилю – не просто «полисиа криминале», а, несомненно, ДНГ. Кадры у них весьма квалифицированные, отрабатывали по полной программе – с «конвейерной передачей», со «встречными»... На второй день активность резко упала – по времени это как раз совпадает с раскрытием цели нашего визита. Как только узнали, что мы, два идиота, целимся на клад Бенитеса, немного успокоились. Весь третий день и сегодня за нами таскаются одиночные топтуны – уже ясно, что орднунга для. Конечно, и эти меняются, сейчас от ресторана, за нами тащится совершенно новый... только, я тебя умоляю, не нужно завязывать и без того завязанные шнурки и пялиться в витрины...

– Понял, – хмуро сказал Мазур. – Не дите.

– Топает, орел... – прямо-таки с нежностью сказал Кацуба. – Знал бы ты, как приятно быть объектом разработки ДНГ, располагая дипломатической ксивой... Привыкли они к нам уже, могут себе позволить и взглядом на девочку отвлечься... Словом, с этой стороны – благолепие. Но! – Он еще более понизил голос. – Все эти четыре дня мы с тобой – в плотной и профессиональной «коробочке». Проще говоря, постоянно в кольце весьма толковых ребят и девочек, которые крутят двойную задачу: и не потерять нас из виду, и не дать себя засечь индивидуумам из ДНГ, каковые тоже не лопухи. Сомнений никаких. У вторых – не стиль ДНГ, вообще не местный стиль. Они прекрасно ориентируются в городе, они, в определенном смысле, здешние, но все же они – не отсюда...

– Конкуренты? – спросил Мазур.

– Очень похоже. Так что поздравляю – мы под колпаком. Я, конечно, пока не могу сказать, знают они твердо, что мы – это мы, или же просто вцепляются в каждого новоприбывшего перспективного русского, но жизненный опыт подсказывает, что склоняться лучше к первому варианту.

– А если так, что делать? – спросил Мазур. – Как ты верно подметил, тут – исключительно твоя епархия...

– Приказ прост – ждать инструкций, – вздохнул Кацуба. – Стоп, опять пошли интересные дела...

Улица была сплошь застроена добротными старинными домами, где смешались разнообразнейшие стили: ажурные металлические ворота, тонкие чеканные решетки, защищающие окна, резные деревянные балкончики, мавританские аркады... Слева, на стене из красного кирпича, белели огромные белые буквы: «PIR», определенно нанесенные с помощью баллончика с краской, и, похоже, совсем недавно – Мазур явственно рассмотрел, как ползут по кирпичам извилистые тонюсенькие ручейки.

И он моментально подметил, что прохо-жие – отнюдь не принадлежавшие к низшим классам – ведут себя странновато. Стена с надписью словно была ограждена невидимой полукруглой завесой, которую видели все, кроме Мазура – люди шли по дуге так, словно завеса реально существовала, на нее можно налететь и чувствительно расшибить лоб, огибали невидимое препятствие, причем исхитрялись делать это как бы непроизвольно, весьма даже непринужденно, будто испокон веков по этой стороне улицы все так и ходили...

– Ага, – сказал Кацуба негромко. – Можешь остановиться и глупо таращиться – мы ж с тобой нездешние, любопытно нам, тем более – должно быть насквозь непонятно...

– Герильеро?

– Не совсем. «Партидо Искуердиста Революсионарио» – Партия Левых Революционеров. Духовные братцы нынешних герильеро, но – сугубо городские. Нужно купить газету, похоже, герильеро откололи очередной номер, в этом случае пировцы моментально одушевляются и начинают пачкать стены с удвоенным усердием...

– Я так понимаю, они под запретом?

– Не то слово... Стоп. – Кацуба взял его под локоть и остановил метрах в десяти от надписи. – Везет тебе, я этих мальчиков своими глазами никогда и не видел, хотя наслышан...

Медленно подъехал довольно новый светло-синий «опель», отчего-то он был без номера. Одновременно распахнулись обе передние дверцы, вылезли два парня в бежевых просторных брюках и белых рубашках навыпуск (Мазур наметанным глазом определил, что у каждого на поясе нехилая кобура), в темных очках. Держась так, словно на улице, кроме них, не имелось ни единой живой души, они вразвалочку, неторопливо подошли к подтекающим белым буквам. Один достал из заднего кармана крохотные баллончики, кинул на них взгляд, два убрал, один оставил. Второй приложил к стене нечто напоминающее трафарет. Короткое шипенье, невесомое облачко бьющей из баллона под давлением краски – и белые буквы оказались словно бы перечеркнутыми черным рисунком: череп со скрещенными костями, большие литеры E и М.

Прохожие шагали так, словно ни машины, ни двух молодых людей, крепких и опрятных, не существовало вообще. Один из «художников» отступил на шаг, критически обозрел дело своих рук, что-то со смешком бросил напарнику, оба направились к машине – и усмотрели Мазура с Кацубой. Тот, что шел впереди, выбросил руку в их сторону, щелкнул пальцами, что-то резко, неприязненно бросил по-испански.

– Скажи на любом языке, что не понимаешь, – быстрым шепотом подсказал Кацуба, кажется, ничуть не обеспокоившись.

Мазур, недолго думая, сказал по-русски:

– Ни хрена я не понимаю, кореш, что ты там лопочешь...

Эта фраза – вряд ли понятая незнакомцем – подействовала магически. Он остановился, пару секунд пытливо всматривался в лицо Мазура, наконец, уже вяло, сделал такой жест, словно хотел все же оставить последнее слово за собой, нечто вроде ленивого «Ладно, попадешься еще мне...». Засим оба, не торопясь, сели в машину, и она рванула с места под отчаянный визг покрышек, в три секунды исчезнув за поворотом.

– Эт-то что еще за тонтон-макуты? – спросил Мазур.

– Они и есть, – негромко просветил Кацуба. – «Ескадрон муерто». Тебе перевести?

– Не надо, – сказал Мазур. – Эскадрон смерти, кошке ясно...

– Ага. Спецотдел ДНГ по борьбе с терроризмом, нечто вроде корсиканских спецгрупп де Голля, когда он гонял оасовцев. – Кацуба ухмыльнулся. – Причем официально ничего подобного вовсе не существует в природе. Как неоднократно заявлялось с самых высоких трибун, в составе главного полицейского управления – не ДНГ, заметь хорошенько! – есть «Ескадрон моторизадо», нечто вроде группы быстрого реагирования, каковая борется с уличной уголовной преступностью. А все слухи о существовании некоего «эскадрона смерти» и его подчиненности государству – есть выдумка злонамеренных леваков и прочих партизан... Между тем реальное положение дел всем известно. У любого из этих лбов в кармане – бляха ДНГ с крылатой шпагой, только к ней еще добавлены буковки ЕМ... А в общем, я иногда думаю, что с леваками только так и следует бороться. Будь у нас в девяносто первом парочка таких эскадронов, еще неизвестно, как обернулись бы дела... Хола, мучачо![2]

Он жестом остановил парнишку, поспешавшего вдоль улицы с кипой ярких, в три краски, газет, кинул ему монетку, ловко выдернул из пачки верхний лист. Развернул с хрустким шелестом, вчитался и удовлетворенно хмыкнул:

– Ну да, конечно. Герильеро из «Капак Юпанки»... обстрелян полицейский участок в Барралоче... есть жертвы... гранаты... поисковые группы вылетели... Интересно, что эти «Юпанки» ни разу не пытались подорвать нефтепровод, по которому янкесы из «Петро» качают в порт здешнее черное золото...

– Хочешь сказать, они работают на...

– Не все и не всегда, – сказал Кацуба. – Попросту, согласно старому присловью, никто не знает, где кончается Беня и где начинается полиция. Любая экстремистская бражка, не мне тебя учить, профильтрована черт те кем – от агентов ДНГ до самых непонятных иностранцев. Вообще-то интересный народ. Боевики «Юпанки» на девять десятых – индейские метисы-чоло, а то и чистокровные индейцы, но вот головка – дело другое. Опять, как водится, дали снимки... Хороша, стерва?

– Да уж, – сказал Мазур, глянув на цветной снимок черноволосой красотки.

– Между прочим, чистокровнейшая праправнучка благородных кастильских идальго, – сказал Кацуба. – Виктория Барриос, дочка миллионера-судовладельца. В свое время закончила в Лиме Универсидад Майор де Сан Маркос – элитное заведение, здешний Оксфорд, старейший университет в Южной Америке, в пятьсот пятьдесят первом основан... Магистр философии. По данным ДНГ, в прошлом году самолично палила из базуки по загородному особняку родного папочки, который после этого публично обещал вздернуть блудную дочь на первом суку, мужик, надо сказать, такой, что обещание в случае чего выполнит. Вот они где, подлинные латиноамериканские страсти... Ага. Этот тоже не из метисов – чистокровный гачупино. Та же история, разве что папа не столь богат и учился отпрыск не в Перу, а в Париже. Начальник их ЧК. И третий, Пабло, опять-таки не пролетарий от сохи и не индеец. Вся головка. За каждого из этой троицы, кстати, назначена кругленькая сумма, а любому сотруднику ДНГ, кроме денег, еще и орден с мечами обещан. Ты присмотрись хорошенько, может, кто из этих фрондеров по дороге попадется, можно будет подкалымить...

– Шутишь?

– А черт его знает, – сказал Кацуба, сворачивая газету. – В конце концов, денежки законные плюс орден с мечами... А? Но каковы юные поросюки из элитных семей?

– Господи, это же не первый случай и даже не десятый, – сказал Мазур. – Тут тебе и Патти Херст, и дворянин Володя Ульянов, и Фидель...

– Сеньоры, какая встреча!

Перед ними стоял незаметно подошедший Франсуа – в столь же белоснежном костюме, насквозь респектабельный, с крупным бриллиантом в перстне и легкомысленной тросточкой под мышкой. Они с Кацубой тепло поздоровались по-здешнему (Мазур уже знал, что это называется abrazo): два друга, обнявшись, хлопают один другого по спине сначала правой, потом левой рукой.

Мазур неловко торчал рядом, совершенно не представляя, как ему с «третьим мушкетером» держаться, точнее, на каком языке говорить, – он не знал, в какой роли появился Франсуа на улицах столицы.

– Мой друг Влад! – воскликнул Франсуа на безукоризненном английском, кидаясь Мазуру на шею, и тот от растерянности покорно выполнил обряд abrazo. – Поистине, достаточно выйти на Сан-Августин и постоять там пять минут, чтобы без всяких хлопот, расспросов и поисков вновь обрести старых друзей! Кеведо был прав, когда посвятил этой улице поэму...

На них не обращали внимания – там и сям происходили столь же дружеские встречи с хлопаньем по спине, темпераментной жестикуляцией и сияющими улыбками, разве что разговор шел на испанском. Подступала вечерняя прохлада, и народ из числа благополучных массово выходил на променад.

– Пойдемте, – сказал Франсуа, беря их под руки и направляя обратно к площади Дель Соле. – Сеньор Влад, сеньор Мигель, можете меня поздравить. Франция, наконец-то, оценила скромные заслуги вашего покорного слуги, назначив его здешним почетным консулом. – Он понизил голос: – Железные документы, господа, подлинные. Почти тот же иммунитет, что у вас...

«Это должно было влететь в немалую копеечку, – подумал Мазур, – подлинный картон французского почетного консула». Но он уже убедился, что неведомые дирижеры денег не считают, швыряясь ими даже почище, чем в беззаботные советские времена. Выданные им с Кацубой «суточные» и «подъемные», мягко говоря, заставили тихонечко обалдеть. Вообще-то и российские дипломаты могли носить в бумажниках столь толстые пачки, но при условии, что они происходят из семейки члена Политбюро...

– Как настроение, Мигель и Влад?

– Беззаботно-рабочее, – сказал Кацуба, а Мазур промолчал.

Им оставили именно эти имена – потому что, как поведал Глаголев, встреча с доньей Эстебанией отнюдь не исключена, а она могла накрепко запомнить, что загадочные русские офицеры с «Достоевского» звались Мигель и Влад. Отчества и фамилии, правда, были другими, но последних прежних донья и не знала, помнится. Ладно, это пустяки, но больше всего Мазура угнетало, что его согласно новому привилегированному аусвайсу сделали не кем-нибудь, а военно-морским атташе в крохотном государстве на одном из Карибских островов, причем Кацуба был опять-таки не мелкой рыбкой, а третьим секретарем одного из российских посольств на континенте.

Душа не просто протестовала против подобного титулования – обливалась горючими слезами. Всю сознательную (то есть боевую) жизнь, оказываясь за пределами Отечества, Мазур либо числился кем-нибудь вроде младшего переводчика при самом зачуханном инженере, либо словно бы не существовал вообще, появляясь на «игровом поле» неким призраком, лишенным и намека на национальную принадлежность. И вот, на пятом десятке – не просто дипломат, а еще и военный атташе. На груди словно бы вывеска, ощущаешь себя голым и прозрачным, как хороший хрусталь. Что там чувствует Кацуба – его дело, а вот Мазуру было тяжко, непривычно и уныло...

– Можете не рассказывать мне ваши печальные новости, – тихо произнес Франсуа. – Сам знаю, что вы в «коробочке». Мы тут тоже не сидели сложа руки. И, чтобы вы не мучились неизвестностью, спешу внести ясность: это именно те, на кого мы все думали. Ничего смертельно опасного здесь не вижу.

– Откуда же утечка? – спросил Мазур.

– Честно говоря, это не только не ваше дело – это и не мое дело, – ответил Франсуа. – Даже если завтра на далекой родине установят «крота» со всей непреложностью, чем это нам поможет? То-то. О нашей миссии знают – и не более того. Такой поворот событий заранее предусматривался, вы не забыли беседу в самолете?

– Вашими бы устами... – протянул Мазур.

– Глупости, – жизнерадостно осклабился Франсуа. – Как вы сами действовали бы на их месте? Ну-ка?

– Весьма вероятно, я и не пытался бы подсунуть членам их группы тарантулов за шиворот или отравить колбасой, – сказал Мазур. – Скорее уж я устроил бы засаду на месте, будь оно мне известно. И дождался бы, когда аквалангисты всплывут на поверхность с добычей... Так гораздо рациональнее.

– Вот видите. Почему же наши... оппоненты должны быть глупее нас? Место им известно. Логично ожидать именно таких действий, какие описали вы... – Он приостановился. – Дружище Влад, посидите пока здесь, а мы с Мигелем кое-что обсудим... – и он легонечко подтолкнул Кацубу ладонью к парадному крыльцу «Трес Крусес».

Мазур присел за столик, отчего-то выбрав тот самый, за которым сидел полчаса назад, начал уже к нему привыкать. Тут же беззвучно возник официант, разумеется, он неплохо владел английским, иначе и не попал бы в столь респектабельное заведение, – и Мазур без всяких лингвистических хлопот обрел пиво с местными жареными орешками. Краем глаза покосился на здешнего штатного топтуна – тот лениво цедил свою колу и Мазура словно бы не видел вовсе, а вот проходивших по площади сеньорит замечал мгновенно. На брусчатку уже легли длинные косые тени старинных зданий, укрыв заодно посвященную Кабрере мемориальную доску, и казалось...

Все мысли вдруг отлетели, Мазур ощутил нечто вроде солнечного удара. Проморгался, потряс головой. Казалось, он сходит с ума.

Лихорадочно прислушался к себе. Ничто вроде бы не изменилось, окружающий мир оставался прежним, исполненным вечерней беззаботной неги, – вот только каперанг Мазур, похоже, все-таки сошел с ума...

Потому что по площади, пересекая ее наискосок, легкой походкой – насквозь знакомой, летящей! – шла Ольга.

Ее не должно было здесь быть, ее вообще не было на этом свете, потому что год назад его молодая жена ушла туда, откуда не возвращаются. Она была мертва, похоронена в Шантарске, но сейчас, появившись вдруг на зыбкой границе между прохладной тенью и потускневшим дневным светом, покойная Ольга Мазур, Олечка Вяземская, знакомой походкой шагала по исторической брусчатке, легонько взвивался над коленями подол невесомого синего платья, постукивали каблучки...

Это ее золотые волосы рассыпались облачком по плечам. Это ее сине-зеленые глаза, ее походка, ее фигура, ее стать, и она, господи боже, ж и в а я...

Мазур задохнулся. Двое повес в белоснежных костюмах, которых Ольга миновала, не удостоив и взглядом, почти синхронно взмахнули руками, и каждый приложил левую ладонь ко лбу, а большой палец правой прижал к щеке. Мазур уже знал, что этим абсолютно приличным жестом истый кабальеро выражает свое неописуемое восхищение прелестью очаровательной сеньориты. Если они тоже ее видят, она живая... но что, если ему только кажется, что он их видит, а на самом деле... Нет, это же она, она, она!

Оттолкнув некстати оказавшегося рядом официанта, Мазур с маху вскочил, сделал несколько шагов на ватных ногах, так и заплетавшихся. Успел заметить удивленную физиономию штатного топтуна, успел услышать за спиной недоуменный, деликатный писк официанта, не осмелившегося беспокоить сеньора, но не сдержавшего удивления нежданной прытью гостя...

Он быстро шел, почти бежал на подгибавшихся ногах. Впереди, совсем близко, колыхалась копна золотистых волос, стучали каблучки, локти девушки слегка прижаты к бокам, а кисти рук отведены от талии – Ольгина манера! – и точеная фигурка до боли знакома, и знакома походка…

То ли он чересчур громко топал, то ли еще чем-то привлек внимание... Девушка чуть-чуть приостановилась, оглянулась через плечо – и Мазур вновь увидел Ольгино лицо, знакомо приподнятую в легком недоумении левую бровь, сине-зеленые глаза.

Замер как вкопанный, не зная что сказать и не понимая, что вообще говорить. Сердце колотилось, по спине бежали холодные струйки пота, он потерял себя, словно выдернули какой-то стержень, на котором все и держалось.

Девушка Ольга дернула плечом, чуть слышно хмыкнула и преспокойно направилась дальше. Мазур плелся следом, уже не чувствуя заходившегося в смертной тоске сердца.

Она свернула на авениду Сан-Августин. Мазур тащился следом, лишенный мыслей и чувств. Остановившимся взглядом смотрел, как она небрежно встряхивает черной коробочкой, извлеченной из сумочки – а Мазур и не замечал сумочки до этого мига! – как, на секунду мигнув огнями, коротко взмяукивает сигнализацией белый джип «Субару», как Ольга, бросив-таки на странного преследователя еще один недоуменный взгляд, садится за руль, как машина ловко вклинивается в поток на перпендикулярной улице, исчезает за углом...

Мазур стоял у самой кромки тротуара, глядя туда, где не было уже белого джипа. Он и сам не понимал, чего ждет, но не мог ни двинуться с места, ни собрать мысли хоть в какое-то подобие здравых раздумий. Такого с ним еще не случалось, видел однажды призрак убитой женщины – им и убитой, кстати, – но та встреча длилась какой-то миг, видение моментально растаяло, и с самого начала ясно было, что это не более чем видение. Зато теперь... Она б ы л а, и она была живая. Но в нашей реальности такого случиться ни за что не могло, мертвые не возвращаются.

Мазур вдруг поймал себя на том, что бормочет под нос:

– Если ты хотела вернуться, почему не пришла раньше?

И едва не заорал от переполнявшего его тоскливого ужаса.