Пиранья против воров Бушков Александр

Глава восьмая

Приятно, ежели клиенты вежливы...

– Самое смешное, что этот тип, организатор дела – из самых что ни на есть натуральных совковых интеллигентов, – говорил Гвоздь. – При старом режиме то ли белых мышек мучил, то ли нейтрино в пробирки ловил. А когда грянула перестройка, и этих, которые звучали гордо, начали стричь, как овец дешевых – не вымер, вы себе только подумайте... Совсем даже наоборот.

– С интеллигентами это случается, – сказал Мазур понятливо. – Взять хотя бы Толика-Электрошока, да мало ли...

– Ага... Так вот, нашел дипломированный себе денежную экологическую нишу: экзотический секс. Ну, интеллигент – та же блядь, так что из них бандерши хорошие получаются... Что он там поначалу придумывал, долго рассказывать. А потом с год назад вбухал все нелегальные капитальчики в эту самую «Жемчужину». Идея простая и хлебная: не всякий, кому охота попользовать экзотическую восточную телку, самолично доберется до азиатских краев. Не в деньгах дело: не всегда выпадает возможность. Скажем, законная супруга по пятам таскается или незаконная, но не менее ревнивая мартышка. Вот для тех, кто за границами не сумел оторваться с экзотикой, «Жемчужина» и функционирует. Понятно, настоящих китаянок там, по-моему, отродясь не бывало... Или я не во все вникал?

– Есть парочка настоящих, Папа, – деликатно подал голос с переднего сиденья мрачный осетинский человек Гига, правая рука покойного Котовского и вроде бы кандидат на его место. – Точно знаю, пара штук настоящие. Заехали торговать, а потом нашли работенку полегче, девки смазливые. Держат для особо почетных гостей, чтобы уж без малейшего фуфла.

– Ну, значит, парочка натуральных имеется, – хмыкнул Гвоздь. – Зато японок наверняка ни одной, а?

– Твоя правда, Папа. Японцы живут богато, когда еще к нам занесет бедную, да еще чтоб товарный вид имела...

– Ну вот, – сказал Гвоздь. – Но остальных-то полсотни или сколько их там – стопроцентное фуфло. Нет, то есть, симпатичные, конечно – иначе кто бы за них приличные бабки выкладывал? Но родом они из киргизских или казахских степей, где житуха нынче похуже нашей в сто раз. А то и с южных окраин Сибири необъятной, аборигеночки. Их, конечно, как следует поднатаскали импортным товаром прикидываться: «моя-твоя не понимай», «холосё, козяина...» В общем, мало кто распознает. Понимающие люди, вот вроде тебя, Степаныч, туда не ходят, а ходят туда те лохи, над которыми и посмеяться не грех. Заезжих из России масса, эти вообще потом кипятком писают у себя дома, взахлеб хвастаются – они ж там, за хребтом, дикари-дикарями, москвичи особенно: про Азию только по дурацким книжкам знают. Ах, был я проездом в загадочной Сибири, ох, мочил я конец в самом натуральном китайском борделе, где каждый швейцар – и тот китаец...

– Интересно, – сказал Мазур. – Поддельной водкой, сигаретами или часиками никого нынче не удивишь, а вот про поддельных шлюх – впервые слышу...

– Ты не в столицах, Степаныч, ты во глубине сибирских руд. У нас тут в начале перестройки даже фальшивое кладбище устроили. Для японцев. Власти совместно с ГБ. Японцы, понимаешь ли, кинулись искать померших в плену родственничков, подарки чиновничкам везли, инвестициями шандарахнуть грозились. Ну, чья-то умная голова им такое «старое японское кладбище» сообразила, что пальчики оближешь. Все честь по чести, памятники стоят аккуратными рядочками, дорожки песком посыпаны. Как вы говорите, япона-сан, звали вашего почтенного дедушку, который в плену ласты склеил? Сакура Макаки? Вот он, болезный, на камушке обозначен. Ясука Накомоде? А извольте! Во-от такими иероглифами на могилке выведено, что – Ясука и что – Накомоде. Японцы над этими пустышками слезу роняли, поклоны били, на камеры снимали, начальничкам нашим иены в карманы пихали, чтобы позволили урночки с прахом на историческую родину вывезти. А начальство у нас завсегда душевное, ежели иеной похрустеть – они ж туда и урночки заранее напихали, вот только что там вместо праха – лучше не гадать, а то японцев совсем уж жалко делается... Словом, полный гуманизм и новое мышление. Так вроде бы правдочка на свет и не всплыла за все эти годы. А еще говорят, что азиаты – самые хитрющие на глобусе люди. Вот ты там был... Правда?

– Да как сказать... – пожал плечами Мазур. – В общем как везде. Ничего такого уж особенного. Разве что гораздо труднее понять по этой непроницаемой азиатской роже, бутылку он тебе хочет поставить, или нож в кармане гладит. Да и в бутылке, кстати, вполне может змеиный яд оказаться... – Он помолчал и спросил, как человек, уже имеющий некоторое представление об укладе жизни очередного экзотического местечка, куда его забросила судьба на сей раз. – А ты, значит, Фомич, их крышуешь?

– Да нет, – сказал Гвоздь. – Я человек старых понятий, мне подобное заведение доить насквозь западло. Бордель ходит под Антошей Ковбоем, он, щенок, из новых, рубит капусту без оглядки на правильные понятия, там, где люди пачкаться не станут. А поскольку он не полный отморозок и понимает, что сила пока что солому ломит, вы там себя не особенно ограничивайте, если что. Конечно, и разносить вдребезги притончик не стоит, там, на нейтральной территории, и приличные люди встречаются... Но, в общем, работайте со всем прилежанием, если что-то пойдет не так, я с Антошей сам перетру... Короче, Степаныч. Как только ты мне сказал про среднеазиатов, которые притворяются китайцами, у меня моментально сработали, учено говоря, ассоциации. Тут же вспомнил: ну как же, есть у нас местечко, где подобное явление носит прямо-таки массовый характер... И побежали ребятки с четкими снимками в кармане – мои ж этих «китаезов» снимали во всех мыслимых ракурсах... Того, что назывался Лю, так и не вычислили пока, а этот самый Чжао возник на горизонте. Ты что нахмурился, Степаныч?

– Все еще анализирую нашу встречу с этими поддельными китайцами, – сказал Мазур. – Они знали, Фомич, кто ты такой. Как же иначе? Но были что-то очень уж спокойны, как им вроде бы и не полагалось. Понимаешь? Актеры, мелочь, кем-то подосланные ряженые – но роль свою вели без всякого внутреннего страха...

– Я тебя, кажется, понимаю, – сказал Гвоздь со злой ухмылочкой. – В самом деле, следовало бы понимать, с кем крутят спектакль – а они, падлы, были совершенно спокойны, как будто я им мелкий шнырь... У тебя есть соображения?

– Так себя ведут, когда чуют за спиной кого-то не менее сильного.

– И тем не менее... – покрутил головой Гвоздь. – Чересчур уж мелкая шпанка этот наш Чжао, он же – Ермек свет Уразбаев, шестерка при борделе. Ему по жизни положено перед людьми стоять по стойке смирно – это ж в кровь въедается, ежели ты мелкаш, шестерка... А он жентельмена корчил. В самом деле, очень странно.

«Есть еще одна гипотеза, – подумал Мазур. – Черт ее знает, насколько она отвечает действительному положению дел, но не учитывать ее нельзя. Так уверенно, как наш липовый Чжао, люди держатся еще и в случае, ежели точно знают, что никаких таких последствий для них не будет вовсе, что их собеседник, перед которым ломали комедию – не жилец на этом свете... Это вариант? Вариант. Когда неизвестные профессионалы, которых так никому пока что не удалось не только уличить, но и увидеть хотя бы, начинают выбивать второстепенные фигуры, вовсе даже не заслуживающие такого мастерства, поневоле закрадывается подозрение, что главной целью как раз и должен стать господин Гвоздь... Стоп, стоп. Почему же его не положили сразу? Столь умелые и хваткие ребята, пожалуй, могли бы это провернуть, не размениваясь на слонов и пешек. Самый простой вариант – снайпер на поросшем лесом склоне. В поместье эту возможность совершенно не принимали в расчет, так что шансы были... Нет, не складывается что-то. Не хватает деталек в головоломке...»

А вот с другой головоломкой, очень похоже, что-то начинает проясняться. Точнее, сужается круг подозреваемых. Едва Гвоздь вздумал прихвастнуть своей осведомленностью и вслух упомянул про операцию «Меконг», следочек потянулся не к конкретной личности, но в конкретном направлении.

Кто бы ни запродал Мазура с потрохами хозяину здешнего Шервудского леса, тварь эта не имеет отношения к спецназу, это чужой. Хотя он, несомненно, носит погоны. Ах, как прав был покойный адмирал Марев, Лавриков учитель, и каким рецидивом старых времен, каким перестраховщиком он нам, молодым, казался. А вот поди ж ты, заложенные им мины исправно срабатывали спустя много лет после смерти конструктора...

Не было никакой операции «Меконг», была операция «Альтаир». Это для штабных, паркетных, для кабинетчиков «Альтаир» был залегендирован как «Меконг» – у непосвященных и с помощью такого названия, и с помощью сопутствующего вранья усиленно создавали впечатление, будто «морские дьяволы» тогда работали где-то в Индокитае. А на самом деле все развернулось чуточку южнее – но операция была так важна и секретна, с таких верхов шли приказы и разносы, что многое по устоявшейся системе секретили от своих не хуже, чем от чужих. И правы были, как выяснилось. Если человек знает, что Мазур когда-то усердно резал азиатов в их же родных местах, но при этом именует давнюю операцию не «Альтаиром», а «Меконгом», то это означает четкий след...

– Ну, с богом, ребятишки, – напутствовал Гвоздь. – Не наглейте и не нарывайтесь особо, но суку эту мне предоставьте...

Черный «мерседес», чьи номера никак не выдавали его принадлежность к известной фирме, поскольку были украшены совершенно случайным набором цифр, плавно затормозил неподалеку от входа, и Мазур с осетинским человеком Гигой вылезли из него с должной вальяжностью.

Когда-то здесь помещалось самое прозаическое заводское общежитие – но с тех пор утекло много и воды, и денежек. Четырехэтажка без единого балкона была заново отделана снаружи и особенно внутри. Три верхних этажа погружены во мрак, лишь кое-где слабо горят зеленые и желтые светильники – а вот первый этаж, он же ресторан, залит светом со всей возможной роскошью. Над входом – надпись из неоновых трубок «Жемчужина Китая», буквицы стилизованы под иероглифы, насколько это удалось дизайнеру, а возле стеклянных дверей предупредительно вытянулся швейцар в белом смокинге, самого что ни на есть восточного облика.

Распахивая перед ними дверь, фуфлыжный китаец – ну, этот-то, несомненно, домашнего розлива, кто стал бы искать для столь прозаической службы истинного жителя Поднебесной?! – внятно и с подобострастной улыбкой произнес что-то абсолютно непонятное. То ли приветствие, дотошно разысканное хватким интеллигентом в словарях, то ли откровенную абракадабру, в которой европейские люди все равно не разберутся.

Едва они вошли в обширный вестибюль с расписанными драконами стенами и затейливыми розовыми фонариками под потолком, к ним шустро и бесшумно кинулся второй азиат, на сей раз в черном смокинге, всем своим видом выражая несказанную радость от того, что белые господа посетили именно его заведение, низехонько поклонился и, мастерски коверкая язык, пропел:

– Коспода сакасали столик в лестолане или зелают навестить клуб?

Они молча подали прохвосту здешние пропуска – квадратные бирки из пластмассы под слоновую кость с загадочными черными иероглифами и цифирками. Поскольку бордель был, модно выражаясь, эксклюзивным, то сюда, как инструктировал Гвоздь, с улицы не попадали – нужно было по какой-то хитрой системе предварительного заказа получить эти самые бирки.

Зато с ними, судя по реакции метрдотеля, гости вмиг становились долгожданными, уважаемыми и где-то даже почтенными. «Китаец», расплываясь в холуйской улыбке, то и дело забегая вперед, делая обеими руками галантные пассы (быть может, он искренне полагал, что так и выглядит хваленая китайская вежливость), повел их мимо шумного ресторанного зала куда-то в боковой проход, тускловато освещенный, кое-где украшенный высокими деревянными статуями то ли неизвестных богов, то ли просто полуголых и пьяных даосских монахов – с голыми пупами и широкими улыбками, скупо драпированными во что-то вроде мантий.

– Коспода плиезжими изволят быть? – поинтересовался метрдотель, бесшумно скользя впереди.

– Из Москвы, – кратко соврал Мазур.

– А я из Махачкалы, слышал, нэт, дарагой? – столь же непринужденно сбрехнул Гига, играя классическое лицо кавказской национальности, прославленное анекдотами и милицейскими сводками. – Ва, пачэму нэ слишал, да?

– Моя китайса там не была, – прижав руки к груди, ответил метрдотель. – Моя лодная голода – Халбина...

Мазуру хотелось немного над ним поиздеваться: скажем, с обаятельной улыбкой сообщить, что бывал в Харбине не единожды и прекрасно помнит некую городскую достопримечательность, тут же выдуманную из головы – и посмотреть, как этот самозванец будет выкручиваться, поддакнет или промолчит? Но это было бы ненужное и даже глупое лихачество...

Вскоре они оказались в полутемном зале, к оформлению коего определенно приложил руку кто-то небесталанный, то ли бывавший южнее Монголии, то ли располагавший отличными альбомами и энциклопедиями. Вычурные деревянные решетки, разгораживавшие зал на уютные отсеки, вышитые на шелке картины с тиграми, цаплями и цветущими ветвями неизвестных деревьев, маленькие пагоды из крохотных желтых палочек на черных лакированных столиках, какие-то бронзовые сосуды... Приходилось признать, что на пришельцев из-за Урала это заведение и в самом деле производит впечатление крохотного кусочка самой что ни на есть доподлинной Поднебесной Империи, перенесенного в Сибирь с китайским тщанием.

Метрдотель провел их в один из отсеков – и тут же неведомо откуда вынырнувшая «китаянка» со сложной, украшенной длинными булавками прической поставила на стол поднос с графинчиком, расписными пиалушками и блюдечками с чем-то предельно экзотическим. Впрочем, Мазур, присмотревшись, тут же опознал прозаические щупальца кальмара, вяленные, как вобла, и продававшиеся в Шантарске чуть ли не на каждом углу. Да и остальные яства были того же пошиба, вроде таиландских ракушек на палочках, опять-таки выпорхнувших из консервных банок на полках шантарских магазинов.

Разглядев ее наряд, Мазур поморщился про себя: «Китаянка – в кимоно?! Оч-чень оригинально...»

В графинчике оказалось что-то крепкое и горячее – но вот в чем Мазур мог быть совершенно уверен, так в том, что это вовсе не натуральное сакэ. Доводилось употреблять, знаете ли. Настоящее сакэ на вкус совсем другое, а это – вероятнее всего, простая водка, разве что не паленая, подогретая, с добавкой каких-то там пряностей, чего с сакэ опять-таки не бывает.

Метрдотель бесшумно улетучился вслед за официанткой, успев предварительно накланяться вдосыть и сообщить уважаемым гостям, что они «всколе олетут оцалователных спутниц».

Опрокинув в рот чашечку того, что здесь выдавалось за сакэ, и внутренне передернувшись – русская водка не должна быть горячей, это извращение – Мазур тихонько спросил:

– Папа тебя еще не назначил на место Котовского?

– Нет пока, – охотно ответил Гига. – Но дело решенное, в общем...

– Рад за тебя, – сказал Мазур. – И в этой связи нам с тобой, чует мое сердце, нужно срочно выстраивать деловые отношения... Папа тебе, надеюсь, говорил, что мне нужно оказывать всяческое содействие?

– Конечно. Говори, что тебе нужно, а я сделаю...

– Как думаешь, кто убил Котовского и почему?

– Не знаю, честное слово...

– Должны же у тебя быть версии, наметки, предположения... – сказал Мазур. – Иначе не двигал бы тебя Папа на такую должность. Логично? Как же это ты не знаешь?

– Сложно все, Кирилл Степанович...

– А ты поделись, поделись, – сказал Мазур напористо. – Я человек простой, а потому сложностей не боюсь.

– Нужно подумать, взвесить, осмотреться...

– Это и называется «оказывать всяческое содействие», а? – хмуро сказал Мазур. – Мне что, с Папой поговорить? Пожаловаться, что ты откровенно темнишь? Не люблю я жаловаться и ябедничать... но мне нужно работать, у меня мало времени. Как же мне работать, если ты упорно молчишь?

Осетинский человек Гига, такое впечатление, чувствовал себя неловко. Мрачно вертя в руках хрупкую синюю чашечку, он сказал со странной интонацией, пытаясь и строптивым не показаться, и достоинство сохранить:

– Кирилл Степанович, я слышал, ты опытный человек... Крутой профессионал. Знаешь, должно быть, что в жизни случаются очень даже непростые ситуации... Когда версия еще окончательно не сложилась, одни наметки и смутные контуры...

– Интересный ты человек, – сказал Мазур. – Наколок у тебя я что-то не заметил, как и злоупотребления жаргончиком... зато есть в тебе нечто неистребимо армейское, что понимающий человек вычислит сразу... Отставник, а?

– Ну.

– Особый отдел, а? Где-нибудь в бывшем советском Закавказье?

– Нечто вроде, – без особого внутреннего сопротивления сказал Гига. – Понимаешь, не я же виноват, что развалили армию и места мне на новом пространстве не нашлось... И податься некуда...

– Да бог с тобой, – сказал Мазур. – Я-то какое право имею тебя в чем-то упрекать? Не судите, да не судимы будете, как выражался один великий знаток Библии, который теперь щеголяет в погонах с золотенькими зигзагами... Ну, а все же? У тебя должно что-то быть...

– Кирилл Степанович... – печально сказал Гига. – Я тебя умоляю, дай мне пару деньков самому поработать с этими самыми смутными контурами... Честное слово, я в сложном положении. Открыть рот не то чтобы боязно... просто нет уверенности, что это послужит на пользу делу. Хочешь, я тебе притчу расскажу? Мы, осетины, не мусульмане, мы испокон веков христиане... но сказки и притчи у нас испокон веков рассказывали про тех же падишахов и визирей, что и на всем остальном Кавказе. Специфика региона, умно говоря. Так вот. Жил-был однажды падишах, и была у него жена, как ей по сказочным правилам положено, красивая, но злая и коварная. И воспылала она однажды порочной страстью к визирю – но тот, будучи предан властелину, поползновения отверг. Тогда она задумала коварный ход... Сказала визирю, что к ней вот уже третью ночь залезает в окно ядовитая змея, а потому визирь должен постоять на страже. Он и согласился, дурак. А красавица еще вечером сбегала к супругу и пожаловалась с невинным видом: мол, визирь к ней вторую ночь подкрадывался с обнаженной саблей, но никак ее спящей застать не мог, вот она и боится, что злодей нынче ночью опять попытается... Падишах, как ему по сказке положено, был очень вспыльчивый. Врывается он неожиданно, посреди ночи, в опочивальню супруги с верными нукерами – а там за занавеской и в самом деле визирь стоит, с саблей наголо... Ну и отрубили ему голову сгоряча.

– Интересно, – искренне сказал Мазур. – А подтекст? Степень аллегоричности?

– Я тебе просто хотел показать этой притчей, как легко простому визирю потерять голову, если он не продумает заранее свои действия на десять ходов. А значит...

Он с нешуточным облегчением умолк, отвернулся – к ним уже приближались, кланяясь и чуточку приседая, две «китаянки» – в безукоризненных кимоно, с веерами. Доморощенные гейши улыбались со всем почтением, мелко семенили и играли глазками – словом, изо всех сил старались соответствовать интерьеру.

Проинструктированный и насчет здешних правил, Мазур встал, едва прелестница потянула его за рукав. Направился следом за ней на второй этаж по столь же темноватой лестнице, где горели редкие сиреневые фонарики и резковато пахло какими-то благовониями – такое впечатление, не китайскими и не японскими, а вовсе даже индийскими. Гига со своей красоткой поднимался следом, тяжело ступая.

Второй этаж, несмотря на ту же самую отделку в экзотическом стиле, выглядел насквозь утилитарно – сплошные ряды дверей по обе стороны, как, собственно, в борделе и следует. На дверях белели таблички с иероглифами и номерами – увеличенные копии бирок.

Неизвестно, кто у Гвоздя планировал операцию и как он этого добился, но «нумера» им с Гигой достались соседние. Мазур вошел вслед за девушкой, легонько коснувшись левым локтем кобуры под мышкой.

Комнатка убрана с той же дешевой экзотикой, начавшей уже надоедать: большая постель под балдахином – Мазур плохо помнил такие детали, но у него засело в памяти, что у китайских кроватей балдахинов вроде бы не имелось – деревянные статуэтки по углам (львы, бегемоты, пузатые веселые монахи), ажурный сиреневый фонарь под потолком...

Девица, старательно семеня, обогнула его, прошла к кровати, откинула розовое атласное покрывало и поклонилась ему, сложив ладошки перед грудью.

– Очень мило, – сказал Мазур, чтобы не стоять дурак дураком. – А по-русски ты, значит, совсем не умеешь?

Она таращилась на него с деланным недоумением. Беспомощно пожала плечами, прощебетала, глядя в глаза столь же невинно и открыто, как выступающий перед избирателями политик:

– Скоса мов акаримаси...

– Понятно, – кивнул Мазур. – Китай, значит? Чина?

– Чина, Чина! – улыбаясь во все сорок четыре зуба, заверила гейша. – Китай, Китай...

И, опустившись перед Мазуром на колени, нацелилась развязать шнурки на его туфлях.

Как ни была приятна эта процедура сердцу любого мужика, Мазур никак не мог позволить сейчас, чтобы с ним этакое проделали: не хватало в самый ответственный момент остаться босиком, кинуться за кем-нибудь в погоню, пятками шлепая...

– Э нет, подожди. – Мазур бесцеремонно поднял ее под микитки, поставил на ноги. – Русскому человеку нужно не ботинки снимать, а выпить первым делом предложить...

– Выпить-выпить, моя это понимай! – промурлыкала она, проворно извлекая из черного лакового шкафчика поднос с графином и теми же пиалушками.

– Сакэ? – спросил Мазур, снова внутренне передернувшись при одном воспоминании о горячей водке.

– Сакэ-сакэ! – заверила гейша, разливая по пиалушкам.

– Подожди, – сказал Мазур, садистски осклабясь про себя. – Выпить мы тоже успеем, радость моя, жемчужина Китая... Давай-ка я на тебе пока проверю свое знание китайского. Зря я его шесть лет долбил, что ли? Мне ж с настоящей китаяночкой поговорить охота на ее собственном наречии...

Естественно, он говорил все это по-русски, доброжелательно ухмыляясь – и видел, как на лице у нее мелькнула тревога. Вряд ли знатоки китайского толпами бродили по здешним коридорам – и вряд ли, буде таковые отыщутся, они брались беседовать с гейшами на их «родном» наречии. Не за этим сюда приходят, знаете ли...

– Итак... – сказал Мазур, притворяясь, что не замечает ее растущего смущения. – Катана вакадзаси тэнто, джоу-до аригато, бака-нака-тодэс, вакаранай?[2]

Гейша мрачнела на глазах, улыбка пропала напрочь.

– Ну, что молчишь? – безжалостно продолжал Мазур. – Только не притворяйся, будто у меня плохой выговор. Не то заведение кончал, учили нас неплохо, знаешь ли... – Он подошел вплотную и, крепко ухватив девушку за локоть, прикрикнул: – Ты мне не молчи тут, как партизанка в гестапо! Живо отвечай, косоглазая! – Он незатейливо изображал подвыпившего и потому переменчивого в настроениях нахала. – Иводзима рё, бу, микадо вакаранай, вассё-вассё, хэнь хао, сулянчжень тунчжи? – И, резко переменив интонацию, рявкнул: – Тебе что, в лоб заехать, паршивка?

– Не надо, пожалуйста! – вскрикнула она совершенно инстинктивно, отшатнувшись.

– Ага, – сказал Мазур с довольным видом. – Ты кого хотела наколоть, бикса дешевая? Да я из тебя, китаянка липовая, сейчас эскимоску сделаю... То бишь нос по морде раскидаю...

– Не надо! – попросила гейша с полными слез глазами. – Я, правда, по-китайски ни словечка...

– А я что говорю? – с довольным видом констатировал Мазур сей очевидный факт. – И вот за это я пятьсот баксов выложил? – Он стоял посреди комнаты, грозно подбоченившись. – Да я из тебя сейчас сасими сделаю...

Гейша захныкала, всем видом показывая, что она удручена и ужасно сожалеет – но не она же сама все это выдумала, не виноватая она...

– Зови вашего паршивого менеджера или как он в этом заведении зовется, – полностью захватив инициативу, распорядился Мазур. – Тогда все плюхи, что тебе причитаются, ему и достанутся... Что, не поняла? По-китайски растолковать, мать твою?

Она с убитым видом подошла к столику и нажала какую-то кнопочку, замаскированную под крохотный бронзовый домик.

– А теперь брысь в угол, и сиди там, как китайская мышка! – цыкнул Мазур.

В дверь уже постучали, и она тут же распахнулась. Вполне возможно, вошедший и не узнал Мазура с ходу, в полумраке – но Мазур-то его прекрасно узнал. И, перехватив за кисть, по всем правилам отправил через комнату головой вперед, поддав попутно, в полете, носком туфли под печенку.

– Какая встреча, и кто к нам пришел! – расплылся он в улыбке, быстренько ощупав лежащего и убедившись, что оружия при нем нет. – Господин Чжао, он же, ежели прозаически, вовсе даже Ермек Уразбаев, бывший советско-подданный, а ныне непонятно кто... Ну, вставай, зараза, говорить будем...

Чжао-Ермек поднялся на ноги, охая и постанывая.

– Ну, не скули, – ласково сказал Мазур. – Погладили тебя чуток, только и всего... Ты хоть понимаешь, гнида, китаец самозваный, что с тобой за такие спектакли господин Гвоздь сделает, и на сколько кусочков он тебя разрежет опосля?

– Кирилл Степанович! – в полном расстройстве чувств воззвал мнимый китаец. – Ради бога, не порите горячки! Мы вполне можем договориться, как разумные люди, без этой долбаной братвы...

– Как выразился бы какой-нибудь Дюма, интрига завязывается, – ухмыльнулся Мазур. – Ты меня и по имени-отчеству знаешь? Совсем интересно... – Он подумал, что согласно диспозиции следовало бы уже давно постучать Гиге в стену, но решил повременить и попробовать выдоить что-нибудь исключительно для себя: – Чует мое сердце, что нам с тобой необходимо поговорить по душам...

– Да я со всей душой! Только не здесь же... Давайте мы с вами пойдем...

Дверь распахнулась, как от хорошего пинка. Мазур ничего не успел понять умом – но рефлексы, воспитанные многолетней работой сработали сами, и он, едва завидев смутный силуэт в дверном проеме, застывший в характерной позе, прыгнул в сторону прямо с того места, где стоял, перекатился, прикрываясь кроватью, на лету выхватывая пистолет...

Два шипящих хлопка – и Чжао-Ермек, подломившись в коленках, грохнулся на пол во весь рост. Мазур приподнялся было, ловя на прицел стрелявшего – но, опять-таки рефлексами опознав характерный взмах руки, вновь упал, прижался к полу, закатился под огромную кровать с толстенными мягкими причиндалами, способными кое-как защитить от разрыва летящей гранаты...

Он все правильно сделал – вот только ошибся насчет гранаты. Грохнуло в несколько раз посильнее, чем обычно бахает обычная граната, белая слепящая вспышка была столь яркой, что от нее заломило закрытые глаза. Второй разрыв раздался уже в коридоре, снова слепяще-белая вспышка, невероятный грохот...

Мазур вскочил, метнулся к двери. Перед глазами еще маячили странные фигуры, мельтешили светлячки – но он кое-как мог рассмотреть коридор. Выскочивший из соседней комнаты Гига с пистолетом наготове растерянно водил туда-сюда головой и стволом.

Парочка дверей распахнулась, высунулись перепуганные пьяные физиономии. Поблизости истерически кричала женщина, что-то со звоном разлеталось вдребезги, то ли стекло, то ли фарфор, судя по всему, разворачивалась настоящая, ядреная паника...

Бросив взгляд на неподвижное тело, Мазур убедился, что врач тут бесполезен, а в качестве источника информации мнимый китаец может служить исключительно ангелам либо чертям, смотря где его сейчас регистрируют по ту сторону бытия. И побежал к лестничному маршу, уже зная наперед, что погоня будет бесполезной. В коридоре стоял едкий химический запах, что-то противно хрустнуло под ногой – остатки шоковой гранаты, надо полагать.

Гига топотал следом.

– Степаныч, нужно уходить! – пропыхтел он, поравнявшись с Мазуром. – Разворошили гадюшник...

Мазур и сам понимал, что пора смываться. Он спрятал пистолет под мышку, торопливо пригладил волосы, и они, стараясь шагать медленнее, спустились в вестибюль. Мимо них озабоченно промчались наверх два фальшивых китайца в черных смокингах, очень уж рослые и широкоплечие для лакеев – вышибалы, скорее всего. Но их лично пока никто не подозревал в чем-то неприглядном – и они двинулись к выходу, замешались в кучку обеспокоенных посетителей ресторана, высыпавших из ярко освещенного зала. Паника уже раскручивалась, как внезапно освободившаяся мощная пружина: визжали женщины, падала посуда, и кого-то торопливо вели к выходу телохранители, по-волчьи сосредоточенно зыркавшие на окружающих, и кто-то орал насчет террористов, а кто-то насчет разборок...

Швейцара при двери уже не было – и они выскользнули наружу, в ночную прохладу, направились к машине, старательно делая вид, что они тут люди случайные и к заведению не имеют ровным счетом никакого отношения.

«Мерседес» сорвался с места, визгливо прошелестев шинами на крутом повороте.

– Нашумели все-таки? – спросил Гвоздь без особого порицания.

– Если бы мы... – сказал Мазур, медленно остывая от напряжения. – Клиента пристукнули у нас под носом. И нет тут ни особой мистики, ни суперменства. Просто с нами играет твердый профессионал, вот ведь какие дела, Фомич... То ли у тебя где-то у т е ч к а, то ли нас засекли уже здесь – и быстренько озаботились, чтобы наш липовый китаец заткнулся навсегда. Сдается мне, этот гад меня временами просчитывает. Или за это время кто-то успел спохватиться, сообразить, зачем я туда явился, и отдать приказ... Что ж делать-то теперь...

– Кому как, – хмыкнул Гвоздь. – Лично мне – Антошу Ковбоя утешать и успокаивать. В принципе, он может предъяву сделать за то, что мы на его фирмочке переполох устроили... Ладно, это не смертельно, перетрем... Он у нас как-никак не Аль Капоне...

«Это профессионалы, – думал свое Мазур. – Опасно быстро реагируют на малейшее изменение обстановки не в их пользу, загодя, надо полагать, прокачивают варианты – и в который раз ухитряются не оставлять ни следов, ни улик. Но почему же они, фигурально выражаясь, заколачивают микроскопом гвозди? Почему столь мастерски сшибают п е ш е к, пальцем не трогая главных – меня, Гвоздя? Не хотелось бы выпендриваться и лезть в ясновидцы, но вполне может оказаться, что все это – мелкие детальки какого-то продуманного, хитрого, большого плана. А я вижу все эти деталюшки по отдельности, вразброс, россыпью, не могу их никак связать в целое – вот мне и кажется, что наблюдаю я сущую бессмыслицу, череду нелепостей... Одни только смутные наметки, и не случилось толчка... А может, я просто-напросто ухитрился проглядеть толчок? Ключ? Прошел мимо? Оставил смутное смутным, не наведя бинокль на резкость...»

– Я так понимаю, второго можно и не искать? – спокойно спросил Гвоздь.

– Уж это точно, – сказал Мазур. – Если его даже и не шлепнут, припрячут куда-нибудь надежно. Все закоулки в этом милом городе даже вам не под силу перетряхнуть...

– Твоя правда, – уныло согласился Гига.

– Хорошо еще, оба живыми выбрались, – задумчиво произнес Гвоздь.

– Честно признаюсь, это для меня самое удивительное, – сказал Мазур. – То, что до сих пор меня так и не убили, хотя не раз имели к тому все возможности. То, что до сих пор не убили и тебя, Фомич, хотя возможностей опять-таки хватало. Что им надо, я никак не пойму... А ведь нужно им что-то, нужно позарез...