Дама с собачкой Дивов Олег
– Мне приходило это в голову, но, Август, ты не все знаешь. Да, он не лучший в мире подчиненный, Макс никогда этого и не скрывал. Но если вспомнить, какой ад творился у него дома, ничего удивительного, что в армии ему было лучше.
– Тут спорить бессмысленно, – согласился Август.
– Да и с тем, что он авантюрист, искатель приключений на свою аристократическую задницу, тоже, – признала я. – Если, конечно, под корсаром ты подразумевал именно это, а не грабежи.
– Грабеж и война неразделимы. Военные грабежи можно цивилизовать, но в той или иной форме они останутся.
– Господи, ну какой же ты зануда!
– Других аргументов нет? – уточнил Август бесстрастно.
– Есть! – радостно заявила я. – Август, без обид, но это традиционный спор офицера и гражданского. Офицеры считают гражданских тыловыми крысами, а те офицеров – грабителями и паразитами, тупыми солдафонами. При этом ни один офицер почему-то не завидует гражданскому, зато гражданские, если копнуть, завидуют офицерам. Гражданских считают людьми второго сорта, трусоватыми, которые настоящей опасности бегут. Поэтому они ищут недостатки у офицеров – мол, пираты, сорвиголовы…
– Ты же знаешь обо мне достаточно, – удивился Август.
– Поэтому и уверена, что ты не обидишься. Большую Звезду за красивые глаза не дают.
Это было чистой правдой. При знакомстве Август прикинулся простым, чуть ли не из низов. Сэнди Маккинби, студент-инквизитор, ха-ха. В дешевой футболке без рукавов, потертых джинсах, старых кроссовках, с гривой спутанных пшеничных кудрей ниже плеч. И с таким идеальным произношением, за какое некоторые в Оксфорде удавились бы. Назначил мне свидание. А на следующий день моя подруга Мелви Сатис сказала: «Дел, ты в своем уме, какой он тебе простой?» Ну да. Герцог Кларийский захотел поиграть в «Принца и нищего». А что, имеет право. Конституцией не запрещено. Но титул, строго говоря, я узнала последним. Сначала я услыхала полное имя. Это ж охренеть можно – шестнадцать имен плюс фамилия! Причем все имена либо римских, либо русских императоров. Его основное имя, первое, произносилось в латинской транскрипции, но с потерянным окончанием. В принципе и остальные тоже полагалось выговаривать по правилам нефедеральных языков: Александр Павел Николай и так далее. Но тут Август шел на уступки тем, кто рискнет повторить эту череду. Это ж язык сломать можно. Я выговаривала, но я до двенадцати лет росла на дедушкиной ферме, где объездчиком работал русский ветеран. Там я научилась ругаться матом и произносить некоторые уникальные звуки вроде твердого русского «р» и загадочной гласной «ы». Если мне хотелось рассмешить Августа, я в качестве междометия, означающего крайнюю степень веселого ошеломления, издавала это неповторимое «Ы!». Кстати, Август уверял, что не знает никаких языков, кроме федерального и четырех мертвых: латыни, древнегреческого, древнедатского и гэльского. Но, как выяснилось на Сибири и повторилось две недели назад, материться с неплохим произношением он тоже умел. Мягкий знак, где надо, выговаривал очень даже хорошо. Правда, вместо звука «ы» в окончаниях произносил смазанное «э», но истинные русские позволяют себе и не такое…
Услыхав, с кем имею дело, я обиделась и отказалась от свидания: не встречаюсь с принцами, извините, такой у меня жизненный принцип. А спустя несколько месяцев я узнала об Августе достаточно, чтобы перестать жалеть и начать уважать. Но было поздно что-либо менять в отношениях. Слово вылетело – все, прости-прощай.
С шести лет он учился в Эдинбургской классической школе для мальчиков. Лучший ученик, ля-ля-траляля, награды за победы в ученических олимпиадах по истории, в старших классах показывал глубокие познания в истории Европы. Постоянный участник скаутских, а с четырнадцати – волонтерских программ. Волонтерить предпочитал в армии. Каждое лето по два месяца проводил в расположении действующих частей. На самом деле, конечно, подростки-волонтеры в настоящие боевые части попадали исключительно по недоразумению или редкому стечению обстоятельств. Я тоже два лета волонтерила, поэтому знаю. Девчонок посылали работать сиделками и санитарками в госпиталь, а мальчишек – юнгами на военные транспорты или курьерами, ну, или на расчистку территории после природных пожаров и ураганов. Вся «служба» проходила в условно-действующих частях, как правило, в нашей половине Галактики, где никаких реальных угроз нет. Отдельные везунчики ходили на транспортах к Твари, или к Тору, или к другим нашим дальним базам. Сходить за Ядро считалось большущим приключением. Но опасности там тоже не было: базы располагались довольно далеко от фронтира и редкие вылазки диссидентов пресекались моментально.
Если, конечно, не случалось нечто из ряда вон выходящее.
В том году случилось.
Наша разведка круто опозорилась, и через границу у Рулиджи прошла мощная группировка диссиды. Хотели перехватить ежегодный караван на Тварь, идущий с Земли, а затем нанести удар по планете. Об оккупации речи не шло, конечно: ребята прилетели только пограбить, чисто по-соседски, – но, потеряв караван, мы фактически теряли и планету, причем надолго.
В караване числилось тридцать мальчишек от шестнадцати до восемнадцати. Двадцать восемь на транспортах, а двое шли уже в третий раз, и их в виде поощрения взяли на крейсер «Крылатый». Старшему было восемнадцать, его звали Дэн Сулли. Младшему – шестнадцать, им был Август Маккинби.
Диссиденты атаковали «Крылатый» самым первым.
Завязка боя в космосе совсем уж внезапной не бывает, наши успели сыграть тревогу и надеть скафандры. Сулли погиб через несколько минут, а юнга Маккинби по приказу командира пошел выяснять, почему молчит шестая батарея. Увидел дыру в обшивке и мертвого стрелка. Недолго думая, залез на его место и доложил, что готов открыть огонь. Связи не было, и тогда он просто начал стрелять.
Бой продолжался сорок две минуты, и исход его решила невероятная стойкость «Крылатого»: уже почти полностью разрушенный, он держал оборону и позволил нашим перегруппироваться для контратаки. С двадцать девятой минуты огонь вела единственная батарея – шестая. На крейсере выжило тринадцать человек, всем дали Большую Звезду. В том числе и подростку-волонтеру, который покинул корабль без помощи спасателей. Изнутри к нему подобраться не смогли, снаружи тоже, парень вылез через ту самую дыру в обшивке, прихватив с собой труп стрелка, и преодолел двадцать девять метров открытого пространства, руководствуясь только словесными инструкциями. Прыгал с борта на протянутый к нему манипулятор и тащил за собой труп. Он никогда не учился перемещаться в открытом космосе, это часть подготовки джедаев, и отнюдь не с шестнадцати лет, а позже. Тренируют их, между прочим, на десять метров что в скафандре, что без него. Макс тренировался. Он и дыхание на три минуты задерживал легко, и двигаться умел. Только он в открытое пространство не высунулся ни разу за все время службы. А рекорд Августа еще никто не побил.
Август о своем подвиге не распространялся.
– Зачем тогда обвиняешь меня в зависти? – спросил он с честным-пречестным недоумением в голосе.
– Затем, что я тоже офицер. И не надо мне рассказывать, война – это грабеж или нет.
– А, корпоративная солидарность. Понимаю. Делла, я ни капельки не завидую ни Максу, ни его офицерским нашивкам. Думаю, ты сама понимаешь, что его наградному мечу я тоже не завидую.
– Ну да, ты всегда можешь одолжить шпагу у дедушки Лайона, – съязвила я.
– Лайону я тоже не завидую, – нудно сообщил Август.
– Слушай, я не говорила, что это именно осознанная зависть!
– Это вообще не зависть. Я не кадровый офицер, вот единственное, что ты можешь мне предъявить. Но хочешь ты того или нет, я полковник внешней обороны, кстати, такой же полковник, как Макс и как любой владетельный лорд. И в случае войны я помимо обороны Клариона обязан вывести полностью снаряженный волонтерский пехотный полк… Не надо только отмахиваться. Я не умею ни шутить, ни играть. Этот полк существует, ежегодно проводит месячные сборы и двухнедельные маневры. Учения я впервые самостоятельно провел в восемнадцать и с тех пор – каждый год, когда езжу в отпуск… Уфф… Надоело, хватит об этом. Ты как-то удивлялась, что в той эпической драке на пятисотлетие университета я не растерялся, а командовал очень грамотно. Ничего, что я умею это делать?
– Прости. Я погорячилась.
– Вот именно. Без пятнадцати час.
– И что?
– Тебе следует причесаться построже.
Я отлично поняла. Август не хочет продолжать разговор, и трудно осуждать его за это. Надо бы и мне держать себя в руках. Что ж такое: никак я не могу угомониться, подкусываю его при каждом удобном случае.
Я вздохнула и пошла к себе убирать волосы в гладкий пучок.
Оставшись в одиночестве, Маккинби закрыл лицо ладонями.
Что такое, почему он не сказал ей?.. Сколько можно? Маккинби, ведь ты не трус. Ну в чем дело?
Он посмотрел на опустевшее рабочее место Деллы. Офелия, Офелия… Какое красивое имя, только она не любит его. Она такая маленькая. Как настоящий хоббит. Маккинби отлично знал, кто такие хоббиты и откуда взялся сам термин. Тем интересней ему было проследить весь путь трансформации от литературных персонажей до профессиональной гильдии разведчиков.
«Ты чертовски симпатичный парень. Умница и добряк. Но вот проклятье: ты титулованный». Она так сказала две недели назад. Накануне она предложила ему жениться на ней. В такой форме, что даже он понял: это издевка. Жалел, что куража не хватило ответить: ловлю на слове. Впрочем, не имеет смысла. Делла чрезвычайно последовательна. Примерно то же самое, но другими словами она сказала несколько лет назад: «Я не встречаюсь с принцами».
Вот так, непреодолимое препятствие. Ведь его титул – это не просто титул. Кларион не зря назначали наследнику. Именно на Кларионе юные Маккинби учились ответственности. Они взяли на себя долг хранить для человечества это сокровище, эту чудесную абсолютно чистую планету. Отказаться от исполнения долга – бесчестье. Все очень просто.
А Делла любит Берга. Ему она титул прощает. Замуж за него не хочет, но любви его статус не помеха. Если ей сказать, что Берг мертв, будет только хуже. Она идеализирует его образ и навсегда останется разведенной вдовой.
Знала бы она, в каком состоянии Маккинби получили Кларион из рук Бергов… Да, двести лет назад. Но как можно так безжалостно обращаться с природой? Двести лет труда, и Кларион снова стал жемчужиной. А Берги по-прежнему рычат, что их ограбили.
Маккинби помнил, в каком состоянии получил Деллу. Затравленная, озлобленная. Униженная. Отчаявшаяся. На язык просилось слово «поруганная», но Маккинби даже мысленно не мог его произнести. Этим он вынес бы приговор не Бергу, а Делле. Все, что попадало в руки Бергам, быстро превращалось в сломанную игрушку, которой по забывчивости вымыли пол. Таким был Кларион. Такой была Делла. Маккинби выходил ее, выходил для своей надобности: он нуждался в помощнике. Тогда он сам считал, что растит себе именно помощника. Не стоит ворошить погасшие угли: все давно перегорело. И тут снова нарисовался Берг. Пришел на готовенькое. Ни стыда ни совести. Так было и с Кларионом. Но Кларион удалось отстоять. А Деллу?
У нее шрам. Чуть выше сердца. Делла сказала, что поехала на Сонно, выпила лишнего и упала в недостроенный колодец. Ободралась о металлический штырь. Что за бред… А вот интересно, как сейчас выглядит шрам на груди Берга? Тот, от сломавшейся шпаги, которую внук одолжил у «дедушки Лайона»? Маккинби не стал сводить свой на левой руке, повыше локтя. А Берг? Свел?
Я вернулась на рабочее место за несколько минут до того, как Тед доложил о визитере. Август выглядел изнуренным. Когда успел так вымотаться? Меня ведь не было пятнадцать минут.
– Дурные новости? – предположила я.
– Нет.
Заглянул Тед, доложил, потом привел Тита Долорина. Поскольку адвокат пришел ко мне, а хозяин гостям не прислуживает, кофе нам подавал Тед.
– Мистер Долорин, если желаете поговорить с Деллой с глазу на глаз, можете пройти в гостиную.
Я взяла на заметку, что Августу жуть как любопытно. Иначе ушел бы до появления гостя. Август слишком хорошо воспитан, чтобы быть бестактным по одной лишь прихоти. Значит, он подозревает: его присутствие понадобится. А его присутствие может понадобиться, если Макс сотворил нечто из ряда вон выходящее.
Так-так, подумала я, а ведь ты знаешь о Максе куда больше, чем сказал мне. Неспроста, стоит тебе услышать его имя, ты напрягаешься, словно ждешь атаки. Очень интересно.
Тит Долорин произнес все положенные вежливые слова, затем вручил мне толстенный конверт. Август поглядел на него так, словно в конверте пряталась ядовитая змея.
– Кто запечатывал конверт? – отрывисто спросил он.
– Я, – удивился адвокат. – Год назад. Уложил все документы и поместил на хранение в сейф.
– Что за документы? Вы читали их?
– Не все, разумеется. Личное письмо моего бывшего клиента, адресованное госпоже Офелии ван ден Берг, разумеется, я не читал. А остальные не только читал, но и составлял.
Август расслабился. Чуть-чуть.
– Вы что-то подозревали? – уточнил адвокат благодушно.
– Да. Берг своеобразный человек. Он мог наткнуться на следы преступления и переслать улики бывшей жене для расследования. Но при том он неаккуратен и мог изъять документы с таким нарушением формальностей, что это сделало бы их крадеными. К таким бумагам лучше не прикасаться незащищенными руками.
– О! – понимающе закивал Долорин. – Да, конечно. Я не учел специфику вашей профессиональной деятельности, лорд Маккинби. Действительно, приходит незнакомый человек, приносит нечто… Да, конечно, я понимаю вас. Вот, пожалуйста, моя лицензия. – Он протянул Августу свою карточку.
Август невозмутимо проверил, вернул.
– Прошу прощения, мистер Долорин.
– Нет-нет, это моя оплошность.
– Делла, можешь вскрывать конверт.
Я не встревожилась. Потому что, уйдя к себе, я причесалась за тридцать секунд, а остальное время потратила на выяснение личности Тита Долорина. Да, это действительно поверенный Макса. А Максима Люкассена в общедоступной базе не значилось. Ничего особенного: он офицер на службе, есть масса причин, по которым его контакт не мог попасть в общую Сеть. Начиная с длительного спецзадания и кончая тем, что Макс тупо сидит в захолустном гарнизоне и режется с господами офицерами в покер, не высовывая носа за ворота, как материальные, так и виртуальные.
Из конверта на мой стол выпал небольшой ворох карточек с чипами, документ в несколько страниц толстой дорогой бумаги и конвертик поменьше. Я развернула документ и… и сначала посмотрела на Августа. С недоумением. Потом заново прочла первые строки.
Ошибки быть не могло.
Согласно этому документу, Макс передавал мне в доверительное управление все свое имущество. Включая титул и княжество. В права я вступала в день уведомления. Срок договора – пять лет. Если я произведу на свет ребенка, биологический отец которого Макс, все имущество переходит в полную безоговорочную собственность.
Август взглядом спросил, что там. Я встала и передала ему договор. Молча, потому что слов у меня не было. Вернулась за стол и распечатала маленький конверт.
«Милая, любимая Делла, ты так ненавидела мой титул, ты считала, что именно он мешает нашей любви. Возможно, ты права. Ты для меня дороже всего на свете. Мне не нужно ничего в этой жизни, кроме тебя. Наверное, ты удивишься, что я поступил так, как поступил. Делла, я не вправе просто отказаться от титула. Я обязан кому-то передать его. Передать сестре или матери? Наверное, для этого мне не хватило последней капли отчаяния. Они уничтожат все, что я создал, быстро и бездумно. И никому от этого не станет лучше. Поэтому я передаю все, что у меня есть, тебе. Долорин отказался составить договор о немедленной передаче. Возможно, он решил, что я помешался. Мне пришлось согласиться на отсрочку. Долорин надеялся, что я передумаю. Он хороший человек и сделал для меня очень много. В сущности, это он вытащил меня из дома и отправил в колледж. Я не хотел его обижать. Моим новым именем будет Максим Люкассен. Я дал слово не разыскивать тебя. Но вдруг тебе самой захочется увидеть меня? Я не буду ждать и не буду надеяться. Я не хочу связывать тебя. Но если вдруг – пусть у тебя будет возможность разыскать меня.
Хочу объяснить, почему доверительное управление на пять лет. Это максимально допустимый срок. Мы в разводе, иначе я оставил бы тебе все без условий и навсегда. Но по закону я не могу просто сделать тебе подарок. Какая глупость, верно? Это мой титул, мое княжество, мои деньги. Почему я не могу отдать их кому захочу? Мне обрыдло все, что связано с Сонно. Я не хочу туда возвращаться. По крайней мере пока там в целости все, что напоминает мне о нашем расставании. Может быть, ты сочтешь меня сопливым мальчишкой. А мне очень радостно от того, что в этом мире есть хоть один человек, с которым я могу быть абсолютно искренним, – ты.
Знаешь, если бы в том доме на Сонно жили только мы с тобой, я был бы счастлив. Поэтому я и не отвергаю до конца княжество. Пусть оно будет твоим. Это здорово. Да, мой поступок выглядит как ирония: ты отказывалась от титулов и стала княгиней. Мне это нравится. Мне нравится быть просто офицером, который мечтает о княгине, как Ланселот о Гвиневре. Ведь Гвиневра – это твое второе имя, я не запамятовал? Это куда лучше, чем быть принцем Гамлетом, тоскующим по Офелии. Делла, милая, я знаю, что тебе будет трудно. Прости меня. Не пугайся проблем. Долорин может стать отличным помощником, он и с княжеством поможет справиться. Долгов на княжестве нет, и еще самое малое три года у тебя не предвидится особых хлопот. Если, конечно, не разразится кризис, но я как финансовый аналитик сейчас не вижу никаких предпосылок. Можешь попросить помощи у Маккинби. Твой шеф очень ловко прикидывается дурачком и чудаком, но я-то знаю, кто он. Он такой же крупный землевладелец, как и я. И такая же титулованная сволочь, как ты нас всех называешь. Хоть он и твердит, что не смыслит в менеджменте, а в финансах и того меньше понимает, это он скромничает. Особыми талантами в этой сфере ему действительно похвастаться трудно. Если бы я вздумал заняться рейдерством, ему бы крупно не поздоровилось. Но тебе, особенно на первых порах, он помочь может.
Делла, я жалею лишь об одном: что у нас не было детишек. Мне бы очень хотелось курносую девочку, похожую на тебя, или озорного мальчишку, тоже похожего на тебя. Если бы у нас были дети, не было бы трудностей с передачей княжества. Я задумался об этом в последний момент, поэтому, если можешь, прости за циничное решение. Уж что придумал, то придумал. Тит Долорин сообщит тебе номер моей ячейки в Банке Воспроизводства Человека. Если вдруг надумаешь, знай: любой мой биологический потомок – это бесспорный наследник. Долорин сказал, что, если ты родишь, он сразу оформит перевод княжества в твою собственность, ведь тогда ты уже будешь не разведенная жена, а мать наследника. Я не уговариваю тебя, даже не прошу. Просто знай, что есть и такая возможность.
Я всегда буду любить тебя. Макс».
Я аккуратно сложила письмо и убрала в конверт. Посмотрела на Долорина:
– Что будет, если я сделаю вид, что все это не имеет никакого отношения ко мне?
– Вас будут бомбардировать посланиями из налоговой службы.
– А если я напишу официальный отказ?
– Вы не можете.
Я удивилась. Посмотрела на Августа, он кивнул.
– Не знаю, насколько хорошо вы подкованы в имущественном праве, – сказал Долорин. – Доверительное управление – это, в сущности, форма завещания. Два важных отличия: во-первых, имущество передается наследнику при жизни завещателя, во-вторых, наследник не должен платить налоги с наследства. Очень милый способ законно обойти наше чудовищное налоговое законодательство. Но точно так же, как и завещание, доверительное управление оформляется без согласия наследника. Хотя обычно человека все-таки ставят в известность, – с долей смущения заметил Долорин. – В вашем случае действительно невозможно было оформить обычное доверительное управление, поскольку вы не родственница князя. С другой стороны, написать простое завещание на ваше имя тоже нельзя: его мгновенно оспорили бы в суде члены семьи Берг. Поэтому мы нашли ту единственную форму, которая позволяет перевести княжество в ваши руки, пусть и не сразу.
– Хорошо. Положим, я найду человека, который станет вести отчетность. Но через пять лет срок договора о доверительном управлении истечет. Что тогда?
– Тогда документы об отсутствии владельца поступят в Федеральный комитет по имуществу. В соответствии с законом о наследовании земли имущество может быть передано без условий только прямому биологическому потомку. Будет объявлен годичный срок, за который комитет обязан провести поиск биологических потомков последнего князя. Если таковых не обнаружат, наследство будет разделено между дополнительными наследниками, в нашем случае – матерью и сестрой князя…
Я нахмурилась. Долорин заметил это и быстро добавил:
– Поскольку речь о крупном земельном владении с титулом, оно будет не разделено, а выставлено на аукцион, и родственники князя получат наследство в денежном эквиваленте.
– Пожалуй, это лучше, – вырвалось у меня.
На лице адвоката не шевельнулся ни один мускул, но его глаза сказали достаточно. Он тоже оставил бы Сонно кому угодно, только не Валери и Татьяне.
– Можно ли ускорить процесс?
– К сожалению, нет. Придется ждать шесть лет.
– Очень жаль. Спасибо, мистер Долорин, я ценю ваше участие. Надеюсь, вы не осудите меня, если я не захочу принимать такой подарок.
– Разумеется, я с пониманием отношусь к вашему решению. Князь просил передать вам кое-что еще. – Он положил на мой стол темно-синий бархатный кубик. – И насчет ячейки в Банке…
– Благодарю вас, – перебила я, – мои обстоятельства не позволяют.
– О, – кивнул адвокат. – Впрочем, если вы передумаете, я всегда буду рад помочь вам.
– Да, конечно, – преувеличенно оживленно согласилась я, – возможно, обстоятельства переменятся, пять лет – срок большой…
Он добился, чтобы я завизировала факт передачи документов, и ушел. Я не стала провожать его до машины, перепоручив задачу Теду. Август уперся в монитор и никак не выдавал своего присутствия в этой реальности.
– Когда этот паскудник запомнит, что мое второе имя – Гвиневера, а не Гвиневра?! – взорвалась я. – К черту! Завтра же сменю имя. Официально. Пусть у меня везде и всюду будет написано: Делла Берг.
– Офелия – очень красивое имя, – сообщил Август монитору.
– Только меня от него уже тошнит! У-у, как иногда хочется набить морду папочке… и дядюшке… Два козла напились по случаю моего рождения… Блеснули начитанностью! Один за всю жизнь прочитал две книги: Устав и «Гамлета»! Второму в детстве мама про короля Артура рассказывала! Ага. Получи, фашист, гранату от советского солдата! Почему я не Татьяна, не Ирина, не какая-нибудь Ольга, которых пруд пруди?! Почему я не Наташа? Да хоть Никита! Нет, выпендриться решили, назвали младенца Офелией Гвиневерой! Даже имя правильно написать не смогли! А я теперь объясняй всем и каждому, что я не Гвиневра, у меня другое имя… Воспользовались, придурки, что суточный младенец им даже в рожу плюнуть не в состоянии, чтобы отомстить за такое издевательство…
– Гвиневера – это не ошибка, – поправил Август. – Есть и такой вариант написания.
Тут я окончательно взбесилась:
– А твое занудство – это, конечно, именно то, что мне нужно!!!
– А что тебе нужно?
– Мне нужно, чтобы ты прекратил лезть в мою личную жизнь! Я твой сотрудник, а не…
– Это ты уже говорила, – бесстрастно перебил Август. – Вчера. И две недели назад. У меня хорошая память. Или тебе кажется, что от повторения изменится смысл? Хорошо, давай начнем сначала. Совершим еще один круг. С чего мы тогда стартовали? С твоей фразы, что ты хочешь расчет. Я ответил, что перебьешься. Ты сказала, что я полный мудак и конченый кретин, даже бабу себе выбрать не в состоянии. Я точно процитировал? Ну и какие претензии? Ты первая начала.
– А ты заставил меня разойтись с Максом!
Август отодвинулся от стола.
– Делла, мне напомнить все, сказанное тобой за три года, о моей личной жизни? Все твои отзывы о моих гостьях, все твои шпильки и издевки?
– Знаешь, одна выходка твоей бывшей, обстрелявшей нас, искупает все шпильки, издевки и занозы!
– У меня – Кэрол, у тебя – Берг. Он тоже отнюдь не ягненочек.
– Он хотя бы не расстреливал нас!
– Да, он не хотел заодно со мной убить тебя. Поэтому отношения мы выясняли один на один. Делла, хватит. Квиты. В личную жизнь друг друга мы вмешиваемся оба, причем давно и привычно. Сомневаюсь, что это обратимый процесс.
– Ну конечно, – ядовито процедила я, – потому что ты так и будешь таскать меня на свои светские развлекушки. Наше взаимное вмешательство с этого и началось? С того, что ты потребовал, чтобы я ходила с тобой? Ты ж боялся, что иначе тебя изнасилуют прямо у какого-нибудь бассейна или в кустах на заднем дворе.
Кажется, я хватила лишку. Август тяжело оперся локтями о стол, оглядел рабочее место, словно искал, чем бы заткнуть мне рот.
– Делла, ты можешь сказать прямо, чем недовольна? Или тебе непременно надо пару месяцев по женской привычке походить вокруг да около? И через пару месяцев нервотрепки я внезапно узнаю, что, оказывается, ты хотела какую-нибудь чепуху вроде новых сережек, на которые не хватает денег?
Я опешила. Какой неожиданный поворот, однако.
– И что ты сделал бы?
– Через два месяца нервотрепки? Боюсь, что выгнал бы тебя. Под дождь, – уточнил он. – Чтоб остыла и пришла в рассудок. Потом, конечно, подарил бы тебе чертовы сережки.
Я хохотнула:
– Нет, спасибо. Мне абсолютно точно не нужны сережки. Если ты уже запасся, подари их своей очередной подружке. А я твой оперативник, а не женщина.
– Вот эту фразу ты произнесла двадцать третий раз за две недели, – удовлетворенно сказал Август. – Ты зачем-то твердишь одно и то же, причем очевидное. Ты действительно не женщина. Будь ты женщиной, ты не носила бы одни и те же серьги полтора года, причем как в офисе, так и вечером.
Кровь плеснула мне в голову. Я вскочила и выпалила:
– А ты, конечно, определяешь женственность по количеству украшений?! Так женись на арабской новогодней елке: больше, чем на ней, бриллиантов ни на ком не бывает!
– Делла…
Я метнулась к двери, дернула за ручку – и чуть не вырвала себе руку из плеча. От боли посыпались искры из глаз, я схватилась за сустав и заскрипела зубами. Да еще струпья на спине зацепились за одежду, спину опалило кипятком.
– Открой дверь! – потребовала я.
– Не открою, – бесстрастно ответил Август. Судя по звуку, он находился отнюдь не за рабочим столом, а максимум в полутора метрах за моей спиной. Обычно меня восхищало это умение громадного мужчины перемещаться абсолютно бесшумно, но сейчас взбесило как еще одно доказательство его превосходства надо мной. – Разговор закончим – тогда иди.
– Пош-шел ты…
– Не буду напоминать, какой раз по счету ты произносишь эту фразу. Мне допросить тебя, чтобы ты наконец объяснила, в чем дело? Или хочешь, чтобы причину твоей злости назвал я? Хорошо, я назову. Ты не слепая и не дура, знаешь себе цену. И тебе, такой замечательной, предпочли другую женщину. Так?
– Да, я знаю себе цену. И знаю, как людей меряешь ты. Я для тебя хоть замечательная, хоть нет – не человек вообще. Я – быдлота. А эта дрянь – она тебе равна.
– Фиона?! С какой радости она мне равна?!
– В любом случае, Август, если ты думаешь, что я хоть на секунду задумалась о самой возможности каких-то отношений между нами, ты дурак. Я не ревную и не жду, что ты наконец посмотришь на меня, такую замечательную. И не надо мне приписывать такие мотивы. Ты не можешь предпочесть мне кого бы то ни было просто потому, что я в этой системе координат отсутствую в принципе! Меня в ней нет!
– Но уж не потому, что я считаю тебя недостойной. Это ты себе выдумала, чтобы оправдать собственное ко мне отношение. Делла, это ты не считаешь меня ни человеком, ни мужчиной. Ты как решила семь лет назад, что я принц и, значит, внимания не заслуживаю, так и до сих пор думаешь.
– Слушай, лучше открой дверь.
– А мне поговорить хочется. Я хочу знать правду. За что ты мне мстишь? За то, что я принц, верно? Ты даже не мне лично мстишь. Ты мстишь всему сословию, найдя удобный объект в моем лице. Тебя унизил Берг – но отвечаю за это я. Тебя изуродовал Энстон – отвечаю снова я. Тебя бесят мои подруги – и за это тоже отвечаю я. Я в твоих глазах вообще не имею права на какую-либо личную ценность. Я просто груша, которую ты колотишь, когда злость через край.
– Ну и какого черта ты терпишь, если все понимаешь? – выплюнула я и повернулась.
Точно, стоял в полутора метрах от меня. Ноги расставлены, руки в карманах.
– Дурак, наверное, вот и терплю.
Я растерялась. Август вернулся к своему столу, а я покорно приплелась за ним. Уселась на край клиентского кресла, уронила руки между колен.
– Прости. Не знаю, что со мной происходит.
– Два года без отпуска с тобой происходят. Это то, что на поверхности, – сказал Август. – С этого и начнем. С завтрашнего дня ты получаешь шесть недель отпуска. А чтобы ты не выдумала, как влезть в работу, я отправлю тебя на Кларион. И попрошу маму присмотреть, чтобы ты никуда не сбежала. Сбежишь – пеняй на себя.
– Я с ума сойду от скуки за это время.
– А я думаю, что нет. Заскучаешь – поинтересуйся, чем занимается моя мама. Дело тебе найдется мигом. А перед отъездом оставь мне доверенность на Сонно: я хоть разберусь, что там происходит.
– Когда-нибудь ты своим великодушием доведешь меня до петли.
– Еще и вытащить успею. Представляешь, как тебе будет стыдно и обидно?
– Да ну тебя. – Я рассмеялась и встала. – Кларион так Кларион. Надо ж хоть когда-то там побывать. Пойду собираться.
Уже дойдя до двери – снова! – я резко остановилась:
– Август? Тебе было стыдно и обидно, когда ты очнулся в реанимации, да? Ты жалеешь, что я тогда успела вовремя?
Он поднял голову:
– Нет, конечно, не жалею. Я люблю жизнь. И то, что я стараюсь сделать для тебя, – это в какой-то степени благодарность за то, что ты тогда успела.
Я кивнула, вздохнула, уже открыла дверь и снова встала.
– Август, раз пошел откровенный разговор, – сказала я. – Почему ты все-таки терпишь мое хамское поведение?
– Хорошо, что ты хоть сейчас поняла: оно действительно неприличное, – не замедлил позанудничать Август. – Разумеется, из-за твоих рабочих качеств. Возможно, ты права, и твой пол сильно сказывается на наших отношениях. Вряд ли я вписал бы мужчину в свою жизнь так плотно. Но мне кажется, сейчас не время об этом говорить. Ты вернешься из отпуска, и, если ситуация не стабилизируется, мы спокойно обсудим ее и примем какое-нибудь решение, комфортное для нас обоих.
Я выскользнула за дверь почти на цыпочках. Плотно затворила ее за собой. Отошла метров двадцать по коридору и мысленно выругалась.
Ничего в наших отношениях я менять не хотела.
Значит, придется идти на крайние меры, чтобы «ситуация стабилизировалась».
Ладно, черт с ним. Рано или поздно это все равно пришлось бы сделать.
Маккинби стоял у окна и смотрел в сад. Как изменился ландшафт, однако. Он почти не обращал внимания. Знал, что Делла на досуге высаживает за домом какую-то нужную женщинам красоту. Иногда, гуляя, отмечал нечто новенькое. Останавливался, изучал. Однажды увидел огромный цветущий куст, под тяжестью которого сломалась хлипкая решетка, куст лежал на земле, пышные кудрявые цветы забрызганы землей после недавнего дождя. Вздохнул, посетовал мысленно: ох уж эти женщины, разве трудно сразу рассчитать прочность подпорок? Ведь понятно, что куст в сухую погоду весит намного меньше, чем мокрый. Сделал надежную решетку, привязал к ней гибкие ветки, попутно оцарапавшись о бесчисленные шипы. Ага, понял он, это должна быть роза – раз шипы, цветы и пахнет хорошо. Подумал и поставил напротив нее скамейку. Временами даже приходил туда посидеть. Через полгода роза снова поломала свою подпорку. Маккинби внес поправки в первоначальное мнение: похоже, женская недальновидность ни при чем, это роза такая. Сделал новую решетку. И в этом году тоже…
Ты идиот, Маккинби, сказал он себе. Ты конченый идиот и безнадежный кретин. Тебе задали прямой вопрос. Тебе прямо сказали, что выслушают и постараются понять. А ты что ответил? Ну чего ты строишь из себя загадочного и непонятого, а? Ты же внутри проще палки и сам это знаешь. Ты абсолютно такой же, как миллиарды других мужчин. Чуть поумнее – местами, ага, – чуть посерьезнее. Но такой же. И хочешь ровно того же самого, чего хотят миллиарды мужчин. Каждая женщина об этом знает. И Делла тоже. Ей больно, обидно, страшно, она боится одиночества, поэтому злится и кусается. Но она, что бы там себе ни думала, самая настоящая женщина. Не питай иллюзий, Маккинби: про тебя она все отлично понимает. Другое дело, что не хочет ничего решать, а для этого достаточно просто сделать вид, что не понимаешь. Она разведчик, у нее навык самообмана и непонимания развит превосходно. Знаешь же: «Если хочешь, чтобы в твою ложь поверили все, ты должен поверить в нее первым, и поверить безоговорочно». Делла так и делает. Она безошибочно дешифрует информацию, понимает, что ей это не нужно, не хочется или страшно, затем принимает решение «игнорировать» и убеждает себя, что ничего не поняла или дешифровала ошибочно. Процесс занимает доли мгновения. Ты ведь это видел, правда? Но тебе самому удобно это ненадежное равновесие. Она усиленно тупит, а ты строишь из себя загадочного. Парочка молодых идиотов.
Ты ведь понимаешь, за что она тебе мстит. Как всякое стихийное существо, она иной раз следует некой силе, которую люди именуют рукой Судьбы. Ты человек неверующий и образованный, ты-то понимаешь, что в действительности нет никаких рук, она считывает мельчайшие – твои же! – сигналы и реагирует на них без осознавания. А ты знаешь за собой пару поступков, которыми гордиться нельзя. И помнишь о них каждую секунду. Ты сам чувствуешь себя виноватым, а она, конечно, наказывает тебя. Потому что в действительности именно об этом ты и просишь – каждым своим жестом.
…Семь лет назад он точно так же замер перед окном. Сейчас он стоит в помещении, тогда сидел на скамейке на улице. Но точно так же смотрел в окно. Лил дождь. Как и сейчас. Пахло мокрыми цветами и песком. Кампус засыпал. У тактиков вообще все было очень прилично в кампусе. Истинно хоббитское поселение: все дружат и рано ложатся спать, расползаясь по своим уютным норкам. Он сидел и неотрывно глядел на окно. Окно во втором этаже стандартного коттеджика на двоих. За этим окном готовилась ко сну девушка. Одна. Ему очень надо было поговорить с нею. Но у него разыгралось его стратегическое воображение, он едва представил, что будет после этой беседы – а вдруг прямо сегодня будет? – так его решимость словно рукой сняло.
Они познакомились, когда оба заканчивали второй курс. Странно, что не встретились раньше, у них же кампусы граничили, но так получилось. Что тогда произошло с Маккинби, он и до сих пор понимал плохо. С первого взгляда Делла ему не понравилась. Нет, не так. Она была очень хорошенькой, но совсем не в его вкусе – мелкая блоха. Тридцать сантиметров разницы в росте и вес ровно вдвое меньше, чем у него. Но прыгучая. Поэтому блоха. Острая на язык, задиристая, дерзкая. У нее было очень милое, почти правильное личико в ореоле тонких кудряшек, волосы очень красивого цвета – где-то между темно-рыжим и ярко-коричневым, точеная фигурка, обтянутая спортивным топиком и шортами. Локоны она подбирала в тяжелый хвост на макушке, открывая ушки и длинную шею. Будь она хотя бы на десять сантиметров выше, влюбился бы без памяти. Конечно, если б она не острила, бомбардируя его шпильками с рекордной плотностью. Он все-таки предпочитал более женственных подруг: чувствовал себя взрослым мужчиной, а не подростком, который нуждается и в сексе, и в партнере для игр. В ней не было ровным счетом ничего загадочного, такого, за что девицы с Гуманитарки прозвали ее ведьмой. И совершенно непонятно, с чего тут расчетливый сердцеед Берг потерял рассудок, да так надежно, что два года спустя найти не может.
Через несколько минут Маккинби оказался в том же положении, что и Берг.
Нет, это была не любовь с первого взгляда. Хуже. Абсолютное, исчерпывающее осознание – вот что это было. И тогда Маккинби первый и последний раз в жизни назначил романтическое свидание сам. Делла согласилась. Она не из тех, кто ломается. Если ей хочется – уговаривать не придется, не хочется – заставить не получится. Несколько мгновений, что они смотрели друг другу в глаза, были взаимными. Маккинби отлично видел, что понравился ей, она видела, что понравилась ему. Оба поняли, что встретили свою половинку. Вопрос закрылся еще до того, как его подняли. Надо сказать, Маккинби отнесся к случившемуся философски. Для начала признался себе, что, видимо, плохо знал собственную душу. Ему казалось, он представляет свой тип женщины. Нет, не представлял. Недаром же он не любил всех тех подружек, которые с этим типом совпадали. Мало ли чего он себе навоображал; для любви ему нужна вот такая женщина. Точнее, эта. Конкретно эта. И не надо вырабатывать никакие предпочтительные типы, потому что для любви достаточно одной-единственной, и он уже встретил ее. Что это любовь, а не ошибка, как было с Кэрол, он тоже понял сразу. Ему и в голову не пришло бороться с внезапным влечением. Зачем? Оно ведь прекрасно. Лучше побороться за счастье, чем с собой. Однако он и представить не мог, что бороться придется… с Деллой.
Спустя двое суток Делла отказала ему. Просто отменила свидание. С формулировкой «я не встречаюсь с принцами». Маккинби меньше всего ожидал именно такого ответа. Он мог бы понять, если бы девушка сказала: извини, за мной еще Берг бегает, вообще-то он нравится мне больше тебя. Но вот это?! А с Бергом она как встречается, если он точно такой же принц? Она еще и замужем за ним побывала! Одним словом, Маккинби решил поговорить. Отец с детства твердил ему: «Если девушка сказала «нет», значит, «нет» и никаких «почему». Ты мужчина. Умей принимать поражение». Но, поскольку причина отказа была несуразной, Маккинби подумал, что имеет право на объяснение.
Он подстерегал Деллу в «Ладье», куда она ходила каждую субботу, – Делла не пришла. Он занял позицию у баскетбольной площадки хоббитов, перелез через пятиметровый забор – Делла решила, что обойдется пока без спортивных игр. Тогда Маккинби провернул целую авантюру, сшив на заказ форму выпускника факультета и удалив с территории всех, кто в теории мог помешать объяснению: Кида Тернера, декана тактиков, Мелви, ее соседку по коттеджу, и Берга, который, как президент союза выпускников и обладатель ревнивой интуиции, мог вломиться в самый неподходящий момент.
Все удалось.
И вот Маккинби сидит под заветным окном. Льет проливной дождь, а Маккинби смотрит на дверь, за которой его ждет счастье, и не шевелится. Потому что внезапно понял: ему сейчас все удастся. Он не получит никаких объяснений, зато заставит выслушать себя. И объяснять больше ничего не потребуется: Делла поверит ему. Будущее предстало ясным, словно нарисованным. Через пару недель он привезет ее в Шотландию, летние каникулы они проведут на Кларионе. Потом сам собой решится вопрос о неравном браке. Дед поймет, что Делла самая лучшая, и не станет возражать. Она хочет после учебы служить в армии? Прекрасно, Маккинби условится с двоюродным дедом, генералом Лайоном Маккинби. Лайон – безусловный кумир, бог Военного университета, Делла будет счастлива служить под его началом. А Лайон сам когда-то был женат на разведчице и потерял ее в бою. Ему ничего не надо объяснять. Он обрадуется, что появился под рукой настоящий хоббит, способный поднять на новый уровень всю его полевую разведку. Возможно, он будет использовать Деллу в поисково-спасательных работах. И на инженерной поддержке разведмероприятий. Но под огонь она не пойдет. А раз не пойдет – пусть служит. Маккинби даже задумался: а то и ему отслужить годик? Не помешает, для общего развития. Или отработать два-три года следователем в военной контрразведке. Отличная практика для инквизитора. Тогда они с Деллой смогут жить на одной базе. Года через три ее карьерные амбиции будут удовлетворены – и можно планировать будущее. Но что бы они ни придумали, все у них будет как у людей. Любовь, радость, счастье.
Маккинби не смог подойти к той двери.
В литературе такое поведение обзывается разными нехорошими словами: боязнь неуспеха, боязнь успеха, разные комплексы и синдромы. Бред! Маккинби точно знал, что произошло. Он оробел, потому что был слишком сильно влюблен.
Он ушел, не сказав ни слова и даже не постучавшись в дверь.
Делла так ничего и не узнала.
Несколько дней спустя они случайно встретились в кафе. Даже поболтали. Маккинби держался как ледяной. Она – как будто ничего не было. На каникулы она поехала волонтером в военный госпиталь вместе с Мелви, он – на Кларион, один.
Осенью их отношения наладились. Неожиданно. Стартовый отсчет пошел, наверное, с той эпической драки на пятисотлетие Четырех Университетов. Инквиза против филологов. «Факультет хороших манер» решил показать криминалистам, кто реально правит миром и будет править им в обозримом будущем. Чтобы урок запомнился, подонки с филфака пришли с группой поддержки в лице джедаев и прятали в рукавах столовые ножи. А инквиза стояла одна, и, как положено, с голыми руками. Тогда Маккинби усилием воли отключил тормоза: понял, что покалеченные и раненые будут неизбежно и лучше побить, чем быть побитым. Он ворвался в бой как берсерк, как нормальный шотландский хайлендер, всегда готовый убивать или быть убитым. Странно еще, как в общем шуме расслышал свист за спиной. Обернулся – и счет пошел на миллисекунды. Маленькая фигурка в сером – женщина – филолог с ножом наступает ей на пятки – схватил за длинные волосы – женщина рыбкой ныряет в ноги Маккинби, а он в развороте выносит колено над ее головой… и попадает филологу в лоб.
Треск был такой, что Маккинби решил: конец черепу. Делла потом сказала, что решила: конец колену. Потому что у филолога череп треснуть не мог, он же цельнолитой, это ж филолог. На самом деле оказалось, сломана переносица. Делла, стоя над стонущим телом, протянула Маккинби сбрую для связи и… садовую лопатку. Хоббиты узнали о драке за четверть часа до ее начала, решили поддержать инквизу, запросили помощь у кого следовало, ограбили оранжерею, поскольку никакого оружия у инквизы, конечно, нет, и пошли на выручку. Мелви заняла наблюдательную высоту на дереве, хоббиты разбежались по площади, раздав лопатки, грабли, куски шлангов и сбрую, чтобы все были на связи и в курсе событий. Вслед за хоббитами прибежали социопаты, паганели и даже эйнштейны, традиционно державшие сторону инквизы.
Маккинби едва удержался от хохота, глядя на девочку, протянувшую ему лопату. На эту самую красивую девочку в мире, которая пришла помогать ему драться. Вот, принесла в клювике оружие, правда ведь, хорошая девочка? И Маккинби сказал: «Принесла? Молодец. Теперь иди за мной и собирай трофеи». Он переключился на канал Мелви, взял на себя командование. Ни на миг не забывал, что на всем факультете он единственная полноценная боевая единица. Отнимал ножи у нападавших, а Делла их старательно собирала. Потом явилось тяжелое подкрепление: Берг, вразумивший своих джедаев, и колонна терминаторов под управлением любимого брата Деллы, Криса. Терминаторы вооружились пластиковыми столами из ближайшего кафе и использовали их как щиты. Они и остановили побоище, попросту разогнав всех дерущихся.
Джедаи выслушали от Берга краткую лекцию насчет своих умственных способностей, осознали, что филологи их поимели – филологи вообще больше ни на что не годятся, зато уж иметь и подставлять людей их учат на совесть, – устыдились, повинились и позвали инквизу выпить пива для примирения. Выпили. Делла шепотом пожаловалась Маккинби, что ужасно голодна. Он не хотел пить и устал от шума, поэтому через полчаса они сидели в «Ладье» и ели стейки, а потом Маккинби проводил девушку и проболтал с ней четыре часа на вахте.
Но все испортила его робость. Ему надо было найти в себе силы объясниться – тогда, в тот же вечер. Он отложил, потому что все случилось внезапно. И судьба наказала его.
Делла опять сошлась с Бергом, закончила университет, ушла служить. Глупо скрывать, что Маккинби следил за ее жизнью. И все равно не успел вмешаться, когда был нужен позарез. Понадеялся, что рядом с ней Берг, а Берг умеет справляться с любыми трудностями. Берг не справился, а Маккинби опоздал.
Когда он стоял в оперативном зале управления полиции Большого Йорка и смотрел на нее, сомнений уже не было. Да, костер давно затух, но есть моральный долг. И Маккинби собирался его выплатить. Он слушал злые слова Деллы и думал: «Я никогда больше не струшу. Я не брошу тебя».
Да, он знал, что Берг по-прежнему крутится рядом. Вроде бы Делла не одна. Но Маккинби больше не положится на умение Макса решать проблемы. Спасибо, хватит. Берг только создавать их умеет.
Нет уж, если хочешь, чтобы было хорошо, делай сам.
Делла улетела. Маккинби сам заказал ей билет и еще отвез в космопорт. Сделал вид, что хочет проконтролировать, а на самом деле уже пожалел, что выпроводил ее. Вернулся в разом опустевший дом, послонялся по комнатам. Сходил к собакам. Это же до какой степени он привык к Делле… Он легко отправлял ее в командировки, не считая их разлукой. Сейчас ее не будет шесть недель, а то и больше. Может, она и вовсе не вернется. Маккинби не знал, откуда в его рациональной голове взялось такое страшное подозрение, но с каждой секундой все сильнее убеждался: вероятность очень высокая. У Деллы многое в жизни переменилось. На нее упало княжество – Берг, мерзавец, даже из могилы отомстил! – а Делла ответственная. В отпуске она подумает, придет к совершенно естественным выводам – и попрощается с Маккинби. Потому что у нее теперь есть более важные задачи. Есть, черт побери, долг владетельного лорда перед народом. И ведь нечего возразить: оперативников много, Делла вовсе не незаменима в профессии. Она незаменима лично для Маккинби, и не как ассистент, а как человек. Но там, на Сонно, живут миллионы – арендаторы, поселенцы, рабочие, – кто сказал, что они достойны ее заботы меньше, чем Маккинби?
Он сидел за рабочим столом и яростно тер виски. Через час синяки себе натру, подумал он и сжал руки в кулаки. Определенно надо чем-нибудь заняться. В голове ни единой мысли. Только обрывки и омерзительная жалость к себе брошенному. Если она сейчас и вернется, это ненадолго. Все равно бросит. Ну нечем ее удержать объективно. Ее железобетонную уверенность в собственной непригодности для него не переспоришь.
Интересно все же, на чем эта уверенность зиждется? Ведь она была и раньше. Берг обмолвился, что ему регулярно приходилось терпеть истерики Деллы. Делла отказывалась понимать, что их пресловутая разница в образе мыслей – это разница возраста и опыта, а вовсе не происхождения. Со многими девушками своего круга Маккинби чувствовал: там не разница, а форменная пропасть. Разницу можно компенсировать, это чисто техническая задача. А пропасть незаполнима. С Деллой пропасти не было. Да и особой разницы тоже. Он помнил, как привел ее в Капитолий на Большом Йорке. Через две недели домоправительница как бы невзначай спросила: правда ли, что его новая ассистентка была замужем за принцем? Маккинби ответил: правда. Домоправительница кивнула и сказала: чувствуется. Девушка умеет править домом и со слугами обращается привычно-ровно – без заносчивости и заискивания. Маккинби не стал уточнять, что замужество продлилось несколько месяцев, ни к чему. Это умение у Деллы было врожденным.
Строго говоря, у нее фобия. Непреодолимый страх несоответствия, неодобрения. Стоит посмотреть, что у нее за отношения с родителями. Отсюда и тяга к рискованной профессиональной деятельности: в конечном итоге Делла стремится к героической гибели, которая как бы оправдает ее никчемность или нежеланность.
Н-да, проблема. Раз проблема, давайте решать. Маккинби привычно взялся за бумагу и стило. Если бы кто увидел его «записи», сделанные во время одиноких размышлений, сильно удивился бы. Выглядели «записи» как хаотические каракули и завитушки. Тем не менее сам Маккинби прекрасно читал их. Нет, это не шифр. В каракулях не было ничего постоянного. Он просто помнил, о чем думал в тот момент, когда рисовал ту или иную загогулину.
Через полчаса у него созрел не самый худший план. Реализацию он начал со своей матери.
На мониторе появилось идеальное, словно с картин Рафаэля, лицо леди Элен.
– Мама, я отправил Деллу на Кларион. В отпуск. Вас с отцом не затруднит взять ее к себе домой?
Мама покачала головой с мягким неодобрением:
– Август, я хотела тебе сказать: это может быть неуместно. Мне кажется, ты делаешь серьезную ошибку, так сильно смешивая личную жизнь и работу. Даже у слуг-инородцев должно быть личное пространство. Ты отобрал личное пространство у Деллы. Я понимаю, что она дает тебе необходимое общение, но ты тоже должен понимать: она живой человек.
– Мама, – дождавшись паузы, сказал Маккинби, – я хочу, чтобы ты послала кого-нибудь на Сивиллу встретить Деллу с рейса. У нее билет на внутренний рейс, но я опасаюсь, что она с Сивиллы рванет куда-нибудь еще, в более любопытное место. А она вымотана, у нее нервное истощение от переработки, но отдыхать она не хочет. Поэтому я выпроводил ее на Кларион и хочу, чтобы Делла пожила у вас. Если ты полагаешь, что это стеснит вашу с отцом свободу, пусть Деллу поселят в доме на берегу. Можешь использовать ее как волонтера в своей благотворительности. Я хочу одного: чтобы она шесть недель не возвращалась к работе.
– Сын, может быть, ты скажешь, что происходит?
– Ты сама видела.
– Я видела, что вы ссорились. И должна тебе сказать, что огорчена твоей несдержанностью.
– Мама, – вздохнул Маккинби, – я сам знаю. Мне нужно время разобраться.
– Ты разбираешься уже несколько лет.
– Да не в себе, со мной все ясно. В проблеме.
– Мне казалось, проблема только одна: кое-кто не находит в себе достаточно смелости, чтобы принять хоть какое-нибудь, но определенное решение.
– И ты удивишься, но это не я. Мама, я прошу от вас с отцом одного. Этой девушке я обязан жизнью. Пожалуйста, отнеситесь к ней именно так – как к человеку, который сохранил вам сына.
– Да, разумеется, мы помним о том, какое участие она приняла в тебе, когда случилось это несчастье в университете…
– Да при чем тут несчастье? Просто Джо Леверс решил, что подвернулся удобный случай проредить поголовье Маккинби… Оставим. Договорились?