В сердце Антарктики Шеклтон Эрнест Генри

Выбор места зимовки

С тяжелым чувством смотрел я, как нос нашего судна поворачивает к западу, думая при этом, что не раньше, чем через год, мы сможем увидеть опять ту страну, в которой надеялись зимовать. Мы повернули на запад около 8 часов вечера, продолжая тщательно следить за льдом, когда шли вдоль него. Вплоть до 1 часа 26 января не было заметно ни одной полыньи в тесно сплоченном дрейфующем льду, тянувшемся к северу от нас. Затем мы потеряли лед из виду – он скрылся в тумане. Барометр обнаруживал колебания, дул довольно сильный юго-западный ветер, на море было волнение. Около 6 часов 26 января судно направилось к югу. Я опять хотел подойти к Барьеру и, прежде чем взять курс прямо к вулкану Эребус, идти вдоль Барьера, по крайней мере до бухты Западной. Мы прошли тот проход, который видели на своем пути к востоку, и около 12 часов находились против Восточного мыса бухты Западной. Оттуда курс был взят прямо на Эребус. Предполагая более подробно исследовать Барьер в следующем году, мы повернули прямо на запад, отойдя на некоторое расстояние от кромки льда.

Погода была хорошая, ясная, если не считать низкого слоя облаков над Барьером. Позже, в течение дня эти облака рассеялись, но к вечеру мы совершенно потеряли из виду кромку льда. Поражало отсутствие каких бы то ни было разновидностей птиц, зато вокруг пускали фонтаны киты; некоторые подходили к самому борту. Пока что мы видели гораздо меньше снежных буревестников и больше антарктических буревестников, чем во время прежних экспедиций. В этот день нам попались только один альбатрос с темной спинкой и два гигантских буревестника. Весь день направление ветра было западное, к вечеру налетели один-два небольших снежных шквала. 26-го в полдень мы находились на 78°9 ю.ш. и 178°43’ з.д. Температура воздуха поднялась до —2,2°С.

28 января погода продолжала оставаться хорошей, хотя небо было покрыто облаками. Около полудня небо на юге расчистилось. Незадолго перед этим в том направлении появилась какая-то странная беловатая полоса, производившая впечатление земли. Когда тучи совсем разошлись, это видение стало отчетливым и оказалось не чем иным, как двумя большими горами – Эребус и Террор, к которым мы направлялись. В два часа дня они стали видны еще яснее и вследствие миража казались даже больше, чем на самом деле. Мы хорошо могли видеть дым, выбрасываемый Эребусом, который с судна казался южнее горы Террор. Мы несколько изменили курс, чтобы обойти мыс Крозье. Вначале у меня была мысль устроить там склад, который могла бы использовать партия, направленная с места нашей зимовки для изучения жизни пингвинов, но затем я от нее отказался, чтобы не задерживать судна. В полдень мы находились на 77°6’ ю.ш., 175°35’ в.д.

В 22 часа мы прошли мыс Крозье на некотором расстоянии от того места, где Ледяной барьер встречается с землей. Погода была превосходная, ясная. За исключением одного случайного айсберга и нескольких крупных льдин, льда не было видно. Мы шли вдоль берега, близко к нему, и в 3 часа находились уже против залива Эребуса. К северо-западу от нас располагался остров Бофорт. Круто обрывающийся к морю с восточной стороны мыс Берд[50] находился прямо по левому борту. 29 января в 5 часов 30 минут мы огибали мыс Берд, погода была облачной. Мы надеялись достичь нашего нового места зимовки, не встретив больше препятствий со стороны льдов. В проливе Мак-Мёрдо нам попалось лишь несколько случайных мелких скоплений льдин, на которых собралось множество пингвинов. Гораздо большее количество льда имелось к западу; сильный ледяной отблеск на горизонте указывал, что по западному берегу должны быть большие скопления его. Проходя по проливу и придерживаясь восточной его части, ближе к земле, мы видели длинный низменный песчаный берег. Вся поверхность крутого склона этого берега, поднимавшегося в сторону континента, по крайней мере в две квадратные мили, была окрашена в желтый и красный цвет из-за гуано пингвинов. Здесь было огромное гнездовье этих птиц.

Около 10 часов мы прошли мимо небольшого скопления льда, но примерно через час увидели впереди уже плотный лед и в 11часов 30минут подошли к нему. Было 29 января. Около 30 км совершенно замерзшего моря отделяли нас теперь от мыса Хат, где мы рассчитывали устроить зимовку. В том месте, где мы сперва остановились, лед был сильно подточен и сверху примерно на 30 см покрыт снегом. Мы попробовали пробиться сквозь него прямыми ударами судна, но это не удалось. Судно примерно наполовину входило в густую вязкую массу льда и останавливалось, не образовав впереди никаких трещин. Мы отходили назад на небольшое расстояние, давали полный ход и ударяли опять носом в край льда. Все эти попытки оказались безуспешными, так что оставалось закрепиться ледяным якорем за льдину и придумать какой-нибудь другой образ действий.

Погода несколько прояснилась, мы смогли осмотреться и разглядеть окрестности. К югу располагались острова Дельбриджа, а за ними виднелся острый пик Наблюдательного холма, под которым находилась зимовка нашей последней экспедиции. Над всеми другими местными возвышенностями поднималась наша старая знакомая скала Замок, а остров Уайт-Айленд проглядывал сквозь прозрачную дымку тумана. На юго-западе ясно были видны острова Блэк-Айленд и Браун-Айленд[51]. Позади первого из них обнаруживались округлые очертания горы Дискавери. К западу виднелись гигантские пики Западных гор с их огромными амфитеатрами и колоссальными ледниками. Милях в семи к востоку возвышалась темная скала – мыс Ройдс, названная так в честь первого офицера «Дискавери». Как знакомы были все эти горы и острова! Казалось, только вчера еще видел их, а ведь с тех пор прошло уже шесть лет!

За день, случалось, темнело, шел сухой снег, температура временами падала до —11,7°C, несмотря на то что был разгар лета. Ветер по-прежнему дул с юга, но не слишком сильно, между тем мы приветствовали бы наисильнейший ураган, который смог бы поломать лед. Северная зыбь была бы в данном случае еще лучше – за несколько часов она бы совершенно уничтожила всю ту многокилометровую полосу льда, которая теперь являлась таким непреодолимым препятствием для нашего судна. Когда шхуна «Морнинг», первое судно вспомогательной экспедиции «Дискавери», прибыла сюда 23 января 1902 года, здесь в проливе было такое же скопление льда и только 28 февраля ей удалось подойти на расстояние пяти миль к мысу Хат. Лед на этих пяти милях так и не разошелся в течение всего года. На следующий год та же шхуна вместе с «Терра-Нова» пришла к кромке льда 4 января, и моряки увидели, что пролив замерз примерно на 30 км от мыса Хат. Однако 15 февраля весь лед к югу от мыса Хат взломался, и «Дискавери» освободился. Уже из опыта этих двух различных случаев, свидетельствовавших о том, как сложны здесь ледовые условия, я видел, что приходится решать очень трудную задачу. Если бы мы теперь задержали здесь судно на две недели в надежде, что лед будет взломан, а этого бы не произошло, поожение наше могло бы оказаться довольно серьезным – ведь только для того, чтобы выгрузить все запасы и построить дом, нам потребовалось бы около двух недель. Вдобавок это можно было сделать лишь после выбора нового места зимовки где-нибудь в окрестностях, либо по западному берегу, либо, наконец, среди групп скал, лежащих к востоку.

В западном направлении обстановка была малообещающей, на протяжении восьми или десяти километров от нашей стоянки виднелись сильные нагромождения льда. Восточное направление казалось более надежным.

Я решил остаться здесь у кромки льда по крайней мере на несколько дней, чтобы предоставить самой природе возможность совершить то, что мы не смогли сделать с помощью своего судна, то есть взломать лед на протяжении тех нескольких километров, которые отделяли нас от цели. Казалось, нам было суждено встречать препятствия при каждой попытке исполнения намеченных планов, но мы не забывали, что препятствия – неизбежный жребий всех полярных исследователей, да и самая игра не стоила бы свеч, если б не было никаких трудностей. Больше всего меня беспокоило то, что каждый лишний день задержки у кромки уменьшал наш скудный запас угля. Пары необходимо было поддерживать все время, чтобы быть готовыми двинуться тотчас же, как только заметим, что на нас надвигается лед с севера или что льдина, к которой мы пришвартовались, трогается с места. Последнее случалось постоянно: то льдина уплывала прочь, то ветерок отгонял судно и вытягивал якорь из льда. Тогда нам приходилось опять подводить судно ближе к ледяной кромке и заново бросать якорь. С другой стороны, план перевозки всего нашего груза на санях по припаю, отделявшему нас от мыса Хат, пришлось оставить как совершенно неосуществимый. Даже в том случае, если б лошади наши находились в прекрасном состоянии и возможно было бы использовать на льду автомобиль, мы все же никогда не были бы в состоянии перевезти 180 тонн снаряжения в течение того краткого времени, которым располагали.

Вместе с тем сильно тревожило меня и здоровье капитана Ингленда. Он казался совсем больным. Очевидно, напряжение, вызванное постоянной плохой погодой и трудностями плавания во льдах, сильно отразилось на его здоровье. Обстоятельства же в то время были не такими, чтобы он мог позволить себе отдохнуть. Естественно поэтому, что Ингленд стремился увести судно как можно скорее; он понимал, что на «Нимрод» как на парусное судно нельзя особенно рассчитывать. Однако я никак не мог назначить точную дату отплытия «Нимрода», тем более, что еще не было даже известно место нашей зимовки.

Вечером 29 января мы сняли деревянный футляр с автомобиля и поставили машину на колеса – я собирался испытать ее на льду. Дело это было поручено Дэю, который скоро привел мотор в действие: уже на следующее утро 30 января, несмотря на низкую температуру, машина работала исправно. Надо было испытать, как она будет вести себя на льду, покрытом довольно толстым слоем снега. Мы выбрали более легкие колеса с шинами Дэнлопа и нескользящие цепи, полагая, что в данном случае нет надобности пользоваться тяжелыми колесами.

Днем поднялся свежий юго-восточный ветер со снежной метелью, и судно скоро приняло совершенно зимний вид. В этот день каждый раз во время еды все теснились в кают-компании, чтобы согреться; есть, как прежде, стоя у дверей кухни стало уже невозможно. Два-три раза судно срывалось с якоря, и льдины, к которым оно было прикреплено, уплывали к северу. Хотя льдины эти и были длиной всего около сотни метров, у нас все же появилась кое-какая надежда: чувствовалось, что лед начинает ломаться. Правда, мы учитывали, что если лед будет расходиться такими темпами – по нескольку сот метров в день, то понадобится очень много времени, чтобы вся масса льда шириной в 30 км сдвинулась и дала нам возможность своевременно подойти к мысу Хат для выгрузки запасов и снаряжения.

Весь день косатки[52] во множестве показывались у кромки льда и выдували столбы пара. Они часто проходили под самым бортом, и время от времени мы могли наблюдать, как они выставляют надо льдом голову, высматривая, нет ли тюленей. Раз как-то мы увидели тюленя, который стрелой вылетел из воды на лед и помчался по его поверхности с такой поспешностью, какой никак нельзя было ожидать от неповоротливого животного. Он прополз по льду по крайней мере четыреста метров, прежде чем остановился передохнуть. Минуту-две спустя причина этой поспешности обнаружилась: из воды медленно и зловеще поднялась огромная голова косатки, высматривавшей жертву.

Нам ни разу не пришлось наблюдать, как эти чудовища ловят тюленей, но без сомнения тюлени временами становятся их жертвами. Косатки постоянно вертятся вблизи льда, высовывая головы из воды между плавучими льдинами. Тревогу, которая поднимается при виде косатки среди лежащих на льду тюленей, и их быстрое отступление от воды в более надежное место можно истолковать только как стремление избежать уже хорошо знакомой опасности. Вокруг находилось также много пингвинов Адели. Было очень забавно смотреть, как они выстраивались линейкой на краю льда и затем ныряли по очереди, как пловцы на состязании. Обычно проходило минуты две, прежде чем они вновь появлялись из воды.

Мы освободили большинство креплений, удерживавших конюшни, чтобы не было никаких затруднений, когда понадобится вывести лошадей, и чтобы сделать это возможно скорее. Большая часть бедных животных находилась в очень плохом состоянии. Почему-то белые лошади лучше перенесли тяжелые условия погоды, нежели лошади разной масти. После перенесенной ужасной качки все они были, по-видимому, очень довольны тем, что судно стояло. Бока большинства лошадей были стерты из-за постоянных ударов о стены стойл, а Зулу был в таком плохом состоянии, что я решил тут же пристрелить его. У нас оставалось, таким образом, только восемь лошадей, и надо сказать, мы считали себя все же счастливыми, что потеряли в пути лишь двух животных.

До сих пор наше плавание протекало без всяких несчастных случайностей, но утром 31 января, когда мы все были заняты выгрузкой запасов из кормового люка, чтобы подготовить их к переброске на берег, вдруг железный крюк на талях соскользнул, качнулся через всю палубу и ударил Макинтоша, попав ему в правый глаз. Макинтош упал на палубу от страшной боли, но через несколько минут все же смог при помощи товарищей дойти до каюты Ингленда, где Маршалл его осмотрел. Выяснилось, что глаз сильно поврежден и не будет видеть, пришлось подвергнуть Макинтоша операции под хлороформом. Маршалл, ассистируемый д-ром Мичеллом и Маккеем, удалил ему пострадавший глаз. К своему большому удовлетворению я убедился при этом, что экспедиция обслуживается врачами, стоящими на должной высоте. Макинтош горько оплакивал потерю глаза не столько из-за уменьшения способности зрения, сколько из-за того, что эта несчастная случайность не позволяла ему теперь остаться с нами в Антарктике. Он просил разрешить ему остаться, но Маршалл категорически этому воспротивился, заявив, что Макинтош нуждается в тщательном уходе и в очень осторожном пользовании зрением, иначе может потерять и второй глаз. Пришлось согласиться. На некоторое время экспедиция потеряла одного из самых ценных своих сотрудников.

Пока мы ожидали, таким образом, у кромки льда, я счел полезным отправить небольшую партию к мысу Хат, чтобы разузнать, в каком состоянии находится дом, оставленный там экспедицией «Дискавери». Можно было думать, что за пять лет он совершенно занесен и разрушен снегом. Я решил послать Адамса, Джойса и Уайлда и дал Адамсу инструкцию побывать в доме и на следующий же день вернуться на судно.

Мы находились примерно в 25 километрах от мыса Хат. На следующее утро назначенная партия отправилась, взяв с собой большой запас провизии, на случай возможной задержки, и лопаты, чтобы отрывать дом. Для Адамса это был первый опыт путешествия с санями. Поход на расстояние 25 км с тяжелым грузом был вообще нелегкой задачей для людей, которые больше месяца пробыли закупоренными на корабле. Вначале, впрочем, они отправились довольно быстрыми шагами. Несколько километров их сопровождали профессор Дэвид и Коттон, которые, вернувшись на следующий день, сообщили, что пришлось идти по не изломанному за предыдущий год старому льду в метр толщиной и более прочному, чем тот, который остановил наше судно при его первом приходе. Это был годовалый лед, но мне кажется вполне вероятным, что он взламывался раньше, а затем снова замерз.

За предыдущую ночь мы продвинулись несколько к западу и, после новой безуспешной попытки прорваться на юг, стали на якорь у большой льдины. Вскоре после того, как ушла санная партия, мы спустили с борта автомобиль и благополучно водрузили его на лед. Дэй тотчас же забрался на сиденье и пустил в ход мотор. Автомобиль двинулся с характерным прерывистым шумом, столь привычным для цивилизованного мира, но впервые раздававшимся в Антарктике. Впрочем, ушла машина недалеко – пройдя около сотни метров, она завязла в рыхлом снегу. Общими усилиями мы перетащили автомобиль через трещину, которая вот-вот могла разойтись, так что льдина ушла бы на север. По другую сторону трещины снова запустили мотор. На короткое расстояние автомобиль опять пошел, но затем вновь увяз в снегу. С помощью нашего подталкивания и при некотором содействии собственного мотора автомобиль прошел примерно 800метров к югу от судна, но… все наши надежды на возможность применения его на практике значительно упали! Правда, мы не могли еще по этой пробе судить о способностях машины, так как на автомобиле не было настоящих колес для путешествия по снегу, да и мотор его не был еще надлежащим образом отрегулирован. Никаких затруднений с воспламенением смеси, впрочем, не было. Взрывы от искры получались сразу, несмотря на двадцатипятиградусный мороз.

В 13 часов мы пошли завтракать на судно, оставив автомобиль на льду. Когда же вернулись назад, то увидели, что несколько пингвинов Адели стоят и благоговейно рассматривают странного пришельца.

Около автомобиля образовалось еще больше трещин, и, так как никаких надежд на то, что машина поможет нам добраться до суши не было, я решил поднять ее обратно на палубу и ждать более благоприятного случая для испытаний. Самым бесцеремонным образом мы перетолкнули его собственными силами по снегу до расстояния в несколько сот метров от судна, где лед был прочнее. Затем, шипя и свистя, автомобиль некоторое расстояние вдоль борта прошел сам. А я-то еще утром мечтал о том, как вместе с Дэем сяду в автомобиль и перегоню нашу санную партию, ползущую по льду. Увы, эти мечты быстро пропали!

После полудня мы подняли якорь и направились к западу, чтобы взглянуть, каково положение льда у западного берега. Не пройдя и 6,5 км, мы опять уткнулись в лед и были вынуждены возвратиться на старое место. Вечером за ужином большинство членов экспедиции впервые отведало жареных больших поморников[53] и нашло их великолепными. Способ ловли этих птиц был весьма прост и эффективен, но с охотой имел мало общего. На льдину выбрасывался с судна крючок с наживкой, прикрепленный к бечевке. Через несколько минут птица подходила, хватала приманку и проглатывала ее, после чего мы втаскивали ее на борт. Другие птицы, по-видимому, совершенно не замечали, что их компаньонка попала в затруднительное положение. Напротив, полагая, что она схватила какой-то особенно лакомый кусочек, который им, к огорчению, не достался, они всей стаей тотчас же набрасывались на нее, стараясь заставить ее выплюнуть эту добычу. Лишь после того, как около дюжины поморников было поймано таким коварным образом, птицы стали подозревать, что тут что-то не чисто, и тогда даже самые лакомые куски мяса уже более не привлекали их. Во второй половине дня мы убили также несколько тюленей, и на следующее утро на завтрак у нас были грудинка и свежая тюленья печень.

2 февраля не было заметно никаких изменений в состоянии льда, хотя отдельные льдины иногда отламывались и уплывали. Погода продолжала быть хорошей, и группа членов экспедиции, состоявшая из профессора Дэвида, Моусона, Коттона, Пристли и Армитеджа, отправилась по льду на остров Неприступный. Мы вместе с Инглендом пошли на лыжах к югу, чтобы посмотреть, каковы трещины во льду, но результат нашей экскурсии был мало утешителен – лед оказался совершенно прочным, и единственные трещины мы нашли у самого судна. Я решил поэтому не ожидать более у кромки льда, а когда вернется санная партия, поискать места для зимовки на восточном берегу острова Росса.

Вскоре после полудня поднялся восточный ветер, небо затянуло тучами, и началась легкая метель. С востока быстро несло ветром отдельные льдины, так что судну пришлось отойти назад на чистую воду. Хорошо, что мы успели это сделать, так как вскоре дрейфующие льды сомкнулись с прочным ледяным припаем, и если бы судно осталось на прежнем месте, его бы основательно помяло. Когда начался ветер, на судне подняли флаг, отзывающий береговую партию обратно, но они его не видели и вернулись только около 17 часов. К этому времени мы переместились с судном примерно на 1,6 км к востоку от прежней стоянки. Профессор Дэвид сообщил, что они не были в состоянии попасть на остров, так как между льдом и берегом острова тянулась полоса воды шириною примерно в 50 метров. По дороге они нашли на льду морского ежа, которого Мёррей тотчас же забрал в свою коллекцию. Они получили также первый наглядный урок путешествия в Антарктике, заключавшийся в том, что расстояния здесь чрезвычайно обманчивы и земля находится всегда гораздо дальше, чем кажется.

Этим вечером мы все время поглядывали, не возвращаются ли наши путешественники с мыса Хат, но их все не было, даже когда мы ложились спать. Я был уверен, что Адамс сразу же вернется, если только ему с его партией не придется встретить каких-либо особых трудностей при попытке забраться внутрь дома. В половине второго ночи, наконец, Харборд спустился вниз и сообщил, что вдалеке видна возвращавшаяся партия. Надо сказать, что в это время у нас постоянно было светло, и фактически не ощущалось разницы между днем и ночью. Я приготовил для путешественников какао и открыл коробку сардинок, так как по опыту знал, как приятно закусить после такой прогулки.

«Макинтош горько оплакивал потерю глаза не столько из-за уменьшения способности зрения, сколько из-за того, что эта несчастная случайность не позволяла ему теперь остаться с нами в Антарктике.»и Э.Г.Ш.

«А я-то еще утром мечтал о том, как вместе с Дэем сяду в автомобиль и перегоню нашу санную партию, ползущую по льду. Увы, эти мечты быстро пропали!» Э.Г.Ш.

По возвращении Адамс рассказал, что путь к мысу Хат был очень труден. Они достигли цели лишь в 23 часа 15 минут, находясь в пути с 10 часов. Последние три километра пришлось идти по совершенно гладкому, чистому от снега льду, а у самой оконечности мыса Хат им встретилось обширное пространство чистой воды. Залив, в котором когда-то стоял замерзший «Дискавери», был затянут прозрачным голубым льдом, показывающим, что в предыдущий сезон морской лед здесь не взламывался. Путешественники так устали, что залезли в свои спальные мешки, как только забрались в дом, куда они легко попали через одно из окон с подветренной стороны.

Снега в доме не было, и постройка почти не пострадала. Небольшое количество льда по стенам внутри появилось, очевидно, в результате таяния снега летом. Несмотря на полную заброшенность в течение пяти лет, строение было в превосходном состоянии. Кое-где валялись различные предметы, оставленные последней экспедицией, в том числе мешки с остатками провизии различных санных партий. Нашлась даже открытая жестянка с чаем, который мы заварили на следующее утро. Чай даже не утратил своего аромата после пятилетнего пребывания на воздухе, что свидетельствует о чрезвычайной сухости климата. Нашлась также жестянка с керосином, который тоже был использован и тоже оказался в прекрасном состоянии. Лед у оконечности мыса Хат был весь в мелких и широких трещинах, но во всех остальных отношениях обстановка казалась такой же, как и в феврале 1904 года, когда «Дискавери» ушел отсюда на север. Все еще стоял крест, поставленный в память Винса[54], погибшего поблизости отсюда в одну из метелей. Стояли и домики, построенные для магнитных наблюдений. В 13 часов на следующий день все трое отправились обратно на судно. Несмотря на помощь установленного на санях паруса, надуваемого южным ветром, путешественники лишь с большим трудом добрались до «Нимрода».

На следующее утро мы попробовали подойти вплотную к острову Неприступному, так как казалось, что лед разломан до самого острова, однако, подойдя ближе, увидели, что между судном и островом все еще имеется широкая полоса льда. Определение глубины дало здесь 545 метров и показало, что на дне – вулканическая галька. Мы опять прикрепились якорем к льдине, и в течение второй половины дня береговая партия занималась тем, что наполняла снегом бак над котельным помещением. Чай из растопленного снега оказался значительно вкуснее, чем чай из застоявшейся воды пароходных цистерн, которой мы обычно пользовались.

Около 16 часов мы снялись и пошли по направлению к мысу Барни, чтобы посмотреть, нет ли там подходящего места для высадки. В 18 часов на расстоянии около 3км от мыса измерение глубины показало 144 метра, а с полтора километра дальше – 80метров. Частицы морских губок, облепившие лот, указывали на то, что дно здесь послужило бы прекрасным местом охоты для биолога. Медленно продвигаясь под парами вдоль берега к северу, мы увидели поперек залива длинный низменный снежный склон, связанный с голыми скалами мыса Ройдс. Он показался нам удобным местом для зимовки.

Около 20 часов я вместе с Адамсом и Уайлдом отправился на вельботе к берегу, захватив с собой ручной лот. Мы прошли на веслах всего минут десять, делая частые остановки для промеров, и уперлись в сплошной лед. Он покрывал весь залив от мыса Флагштока, как мы назвали после утес на южной оконечности мыса Ройдс, по направлению к югу вплоть до мыса Барни. Недалеко от этого мыса лед был разломан и образовал нечто вроде естественного дока. Мы завели туда лодку, перебрались с Адамсом через четко обозначенную приливную трещину, вскарабкались на берег и поднялись на голую скалистую вершину по покрытому ровным снегом склону шириной примерно в 15 метров. Сотни пингвинов собрались на льду залива. Еще больше их было наверху склона. Так что, когда мы поднялись наверх, нам пришлось зажимать носы от нестерпимой вони их гнездовья. Птицы эти сновали по всем направлениям и приветствовали нас хриплыми взволнованными криками. Над пингвинами летали во множестве их естественные враги, хищные большие поморники, у которых, очевидно, были птенцы, потому что, когда мы, подымаясь по склону, приблизились к их гнездам, они стали бросаться прямо на нас, пролетая над самыми головами. Резкий шелест их быстрых крыльев явно говорил о том, как они возмущены нашим вторжением.

Даже самое беглое обследование окрестностей показало, что мыс Ройдс может служить превосходным местом для выгрузки наших запасов. Поэтому мы возвратились в шлюпку и, проплыв вдоль кромки льда к югу, промерили залив. Оказалось, что здесь вблизи берега глубины начинаются от 3,6метра и дальше к югу на расстоянии 400метров достигают 36,5метра. Окончив промеры, мы направились к судну, которое понемногу подходило к нам. Мы шли на веслах с хорошей скоростью, как вдруг какое-то тяжелое тело выскочило из воды и, задев матроса, сидевшего на корме, с шумом шлепнулось на дно лодки. Оказалось, что это был пингвин Адели. Трудно сказать, кто был более удивлен – пингвин ли, который без сомнения считал, что прыгает на скалу, или мы, неожиданно приняв на борт этого забавного пассажира. Матросы на вельботе решили, что это счастливое предзнаменование. У моряков есть поверье, будто бы после смерти души старых матросов вселяются в тела пингвинов или альбатросов. Впрочем, это не мешает моряку изготовить превосходный обед из грудки пингвина, как только представляется такая возможность. На судно возвратились в 9 часов вечера, а в 10 часов 3 февраля «Нимрод» пришвартовался к покрывавшему залив льду, чтобы начать выгрузку.

Как только судно было закреплено, я отправился на берег в сопровождении профессора Дэвида, капитана Ингленда и Дэнлопа, чтобы выбрать место для постройки дома. Миновав пингвинов, которые шествовали церемониальным маршем взад и вперед, мы дошли до довольно ровного места, на котором стоял огромный кенитовый[55] валун, он мог служить хорошим видным издалека знаком. Мне пришло в голову, что хорошо бы поставить дом с подветренной стороны валуна, он был бы прикрыт тогда скалой от юго-восточного ветра. Но такой план имел и свои теневые стороны: перед закладкой дома пришлось бы затратить много времени на выравнивание местности.

Мы пересекли узкий гребень скалы позади этого валуна и, повернув немного вправо, увидели небольшую долинку, казавшуюся идеальным местом для постройки зимовья. Поверхность здесь была совершенно горизонтальна, причем ее покрывал слой вулканической почвы толщиной около метра. По сторонам имелись выходы каменистых пород, но уже прямо на глаз можно было сказать, что здесь будет достаточно места как для постройки дома, так и для складов и конюшни. Холм позади долины мог служить превосходной защитой от господствующих юго-восточных ветров. Один взгляд, брошенный на иллюстрацию[56], даст читателю гораздо лучшее представление об этом месте, чем всякие описания. Здесь природа сама замечательно позаботилась о том, чтобы защитить нас от действия своих наиболее разрушительных стихий.

Разведка местности на мысе Ройдс

Решив поставить дом на этом месте, мы обогнули гребень с юга и вышли на небольшую площадку, с которой открывался вид на залив. Здесь располагался лагерь, в котором капитан Скотт и д-р Уилсон провели несколько дней в январе 1904 года, когда ожидали прибытия спасательного судна. Место для лагеря было выбрано великолепное. С него открывался обширный вид к северу на море и развертывалась великолепная панорама Западных гор. Мы нашли все лагерные и кухонные принадлежности в том самом виде, в каком они были оставлены. Принимая во внимание, что местность здесь совершенно открытая, следовало думать, что она не слишком подвержена действию сильных бурь, иначе материя палаток, пустые ящики и различные другие вещи, валявшиеся на земле, давно были бы снесены ветром в море. С вершины гребня мы могли рассмотреть небольшую бухту в обширном заливе, где находилось наше судно, а несколько далее к востоку – другую бухточку, за которой было уже море. Большое количество тюленей, лежавших на льду залива, обещало, что у нас не будет нехватки в свежем мясе.

Найдя местность с точки зрения удобств идеальной, – поблизости имелся даже запас пресной воды в виде небольшого озерка, – я решил, что надо тотчас же начинать выгрузку всего экспедиционного имущества на берег. Имелось одно лишь обстоятельство, возбуждавшее у меня некоторые опасения: замерзнет ли море между этим местом и мысом Хат в такое время, чтобы позволить нам следующей весной перебраться туда по льду для нашего южного и западного походов? Было также очевидно, что следующей весной большие трудности представятся в смысле устройства складов для наших путешествий. Как только судно нас оставит, мы окажемся здесь совершенно отрезанными от всякого сообщения с областями, лежащими к югу, и не сможем проникнуть туда ни по морю, ни по суше. Опоясывающие берег ледники, сильнейшим образом изрезанные трещинами, являются полной преградой для путешествия с санями. Время, однако, не ждало, и мы могли только радоваться, что нашли здесь, так близко к нашей будущей исходной точке отправления на юг, столь удобное для зимовки место.

Выгрузка запасов и снаряжения

Мы возвратились на судно и принялись выгружать снаряжение. Это были две недели чрезвычайного напряжения, самой тяжелой работы, полной всяких неприятностей и разочарований, и если бы не единодушное участие в этом деле всех членов экспедиции, трудившихся с неослабеваемой энергией, мы, кажется, никогда бы не кончили этой выгрузки. День и ночь, – если эти понятия, относящиеся к более низким широтам, применимы к месту, где ночи не было вовсе, – работали все, не покладая рук, в самых ужасных условиях, с полной преданностью делу и готовностью сделать все, что было в силах. Когда возникало какое-нибудь новое препятствие, никто не тратил времени на бесполезные сожаления, напротив, все тотчас же брались за дело, чтобы устранить его.

Прежде всего следовало выгрузить автомобиль, а за ним лошадей, так как ежечасно можно было ожидать, что лед в заливе взломается. У берега же глубина, как мы в этом убедились промерами, равнялась всего 3,6 метра, так что близко к берегу судно подойти не могло. Высаживать лошадей на шлюпках было фактически немыслимо; малообъезженные животные находились в слишком возбужденном, нервном состоянии.

Вверху: начало высадки на мысе Деррик. Внизу: разбросанное после метели снаряжение

В 22 часа 30 минут 3 февраля мы опустили наш автомобиль на лед залива, переправили через трещину, образовавшуюся у берега, и общими усилиями втащили его по снежному склону, так что машина оказалась, в конце концов, на твердой земле. Затем переправили один из спасательных ботов, который предполагали оставить здесь для себя. Джойс переправил на берег собак, за исключением Поссумы, занятой еще своими щенками, и привязал их там к скалам. Затем последовали части фундамента нашего разборного дома, который необходимо было построить прежде, чем судно уйдет на север. Тем временем плотник спешно разбирал конюшни, отчего лошади пришли в страшное возбуждение и доставили нам массу хлопот. Мы работали до 3 часов утра, выгружая корм для лошадей и основные запасы продовольствия, потом устроили перерыв, чтобы выпить какао и немного отдохнуть, собираясь вновь приступить к работе в 6 часов утра.

Только мы принялись опять за выгрузку, как поднялся сильный ветер с метелью. Судно стало с силой бить о кромку льда, и оно дважды срывалось с якорей. При таких условиях продолжать выгрузку запасов было невозможно. Мы отошли под парами назад и стали около кромки главного льда, примерно в десяти километрах к югу, вблизи от того места, где мы стояли последние несколько дней. Весь день задувало очень сильно. Ветер продолжался и ночью и улегся только после полудня 5 февраля. К вечеру того же дня мы вернулись в залив.

Все это время бедные собаки сидели на берегу на привязи без крова и без еды. Как только мы стали на якорь, Джойс поспешил к ним на берег с дымящейся горячей пищей. Навстречу ему мчался Скемп. Квини, как выяснилось, также отвязалась и бесчинствовала среди пингвинов. Обе собаки передушили сотню птиц. Большие поморники налетели тучей, чтобы извлечь выгоду из этого бедствия. Квини мы так больше и не видели – очевидно, во время этих ратных подвигов она сорвалась с утеса в море.

Не теряя времени, мы принялись за доставку на берег лошадей. Это оказалось нелегким делом, некоторые из животных были норовисты и могли наделать бед и нам и себе. Сперва мы думали заставить их спуститься с борта на лед по дощатым сходням. Затем было решено построить нечто вроде ящика и ставить туда лошадь. Ящик поднимался и опускался на блоке с гафеля[57]. Дно этого ящика мы покрыли золой, а все острые выступы защитили мешками и тюками сена. Первая лошадь довольно спокойно перенесла эту процедуру и через минуту явилась уже пионером лошадиной породы на антарктическом льду. Затем мы по очереди выводили из конюшни других лошадей, помещали их в ящик и опускали на лед. Дошла очередь до Гризи. Мы заранее ожидали, что она покажет свою прыть. Эта лошадь лучше всех других перенесла переезд и была полна сил и энергии. Предположения наши оправдались. С Гризи пришлось долго повозиться, пока ее не засадили в ящик и не завязали дверцу веревкой. Это удалось только благодаря тому, что в критический момент Маккей приложил всю свою силу. Когда ящик был поднят, лошадь начала так лягаться, что мы опасались, как бы все это сколоченное на скорую руку сооружение не развалилось, и вздохнули свободно только тогда, когда ящик, наконец, благополучно стал на лед. Все лошади, по-видимому, почувствовали себя как дома, потому что сразу же стали бить копытами о снег. Так они делают на своей далекой родине, в Маньчжурии, чтобы добраться до скрытых под снегом кустиков жесткой травы.

В 3 часа 30минут утра 6 февраля лошади были выгружены и тотчас же переведены на сушу. Несчастные животные, конечно, страшно застоялись в своих узких стойлах, где на протяжении более месяца они качались и стукались о стены. По льду лошади едва тащились. Все же через приливную трещину – к счастью, не слишком широкую – они перебрались благополучно и были помещены на участке голой земли у входа в долину, находившуюся метрах в пятидесяти от будущего дома. Место показалось нам самым подходящим, но впоследствии этот выбор нам дорого обошелся.

При решении вопроса о выгрузке важную роль играла приливная трещина во льду у берега. Как в северных, так и в южных полярных областях, после того как море замерзнет, между прочным льдом – береговым припаем, и морским льдом образуется трещина. Это вызвано движением морского льда в связи с приливом и отливом. Если морское дно понижается от берега ступенями, иногда получаются две-три параллельные трещины. Там, где трещин нет, принято считать снежную или ледяную кромку постоянным придатком берега. В нашем случае это убеждение подкреплялось еще результатами промеров глубины в трещине, которые показывали, что со стороны материка лед должен покоиться на твердом грунте. Я так подробно говорю об этом потому, что только приняв в расчет эти соображения, я решил выгрузить основную массу наших запасов под скалой на снежном склоне, который считал постоянным.

Утром 6 февраля около 9 часов мы начали перевозить на санях провизию и различные части разборного дома на берег. Накануне ночью были врыты в землю и залиты цементом из вулканической земли и воды столбы, образовавшие фундамент дома, которые, конечно, сейчас же замерзли. Ямы для них копали Дэнлоп, Адамс, Джойс, Брокльхёрст и Маршалл. Это оказалось очень трудным делом – в некоторых случаях под несколькими сантиметрами земляного покрова обнаруживалась скала и ее приходилось выбивать по кусочкам долотом и молотком. Теперь, когда лошади находились на берегу, необходимо было, чтобы тут же жила и часть людей, которые присматривали бы за лошадьми, если бы судну пришлось внезапно отойти от кромки, и, конечно, могли бы продолжать тем временем строительство.

Первая береговая партия состояла из Адамса, Марстона, Брокльхёрста, Маккея и Мёррея. Около строящегося дома они поставили две палатки, запаслись обычными походными принадлежностями: спальными мешками, походными кухнями и т.п. На нескольких веслах был растянут брезент и получилась палатка для кухни; позднее для кухни соорудили более удобный домик из мешков с лошадиным кормом.

За этот день мы выгрузили прежде всего запас корма для лошадей, достаточное количество керосина и провизии для береговой партии на случай, если судно вынуждено будет из-за плохой погоды уйти в море. Для облегчения выгрузки мы разделились на две группы. Часть судовой команды доставала грузы из трюмов и спускала ящики, тюки и мешки на лед по широкой наклонной доске. Другая часть команды грузила все это на сани, которые переправляли на берег члены берегового отряда, впрягаясь по три человека в сани.

Выгрузка снаряжения с «Нимрода»

Косатки в заливе Мак-Мёрдо

Путь до берега шел по твердому и очень неровному льду, чередующемуся с рыхлым снегом. Тащить сани от стоянки судна до приливной трещины (около четырехсот метров) было очень тяжело. Особенно трудно было перебираться через трещину и втаскивать сани на снежный склон. После доставки нескольких саней с грузом я решил оставлять груз внизу снежного склона, сейчас же за трещиной, откуда его можно будет взять со временем.

Работа была настолько тяжелой, что мы попытались заменить ручную доставку механической. С этой целью на снежном склоне как раз над трещиной укрепили на якоре блок. Все бывшие в ходу и запасные бухты каната, имевшиеся на судне, срастили в один длинный канат, пропустили его через блок и провели обратно на судно. Один конец каната был накручен на барабан паровой лебедки. К другому концу привязывались сани и через блок втаскивались на берег лебедкой. Теоретически это было неплохое приспособление, но на практике мы убедились, что доставка этим способом занимает намного больше времени, в особенности из-за того, что конец каната каждый раз приходилось обратно тащить на судно. Поэтому пришлось возвратиться к первоначальному способу доставки вручную. Около полудня нам удалось продвинуть судно вдоль кромки льда метров на сто ближе к берегу, так как утром часть льда обломалась и уплыла, оставив пространство, в котором судно удобно устроилось.

Когда в 14 часов мы принялись опять за выгрузку, поднялся свежий юго-восточный ветер, и судно снова начало колотиться о лед, выплескивая на его поверхность воду. Мы находились в довольно опасном положении. Судно стояло в вершине угла залива, образованного льдом, и так как ветер крепчал, я отослал береговой отряд на лед. Судно с некоторым трудом отошло от кромки льда. Когда ветер усилился, мы стали на якорь в узком проливе, примерно в девяти километрах к югу.

Этот сильный юго-восточный ветер с метелью дул всю вторую половину дня и всю ночь. Он улегся только на следующий день после полудня. Все это время мыс Ройдс, вулкан Эребус и гора Берд были совершенно закрыты туманом. С места нашей стоянки казалось, что на побережье погода очень плохая, но когда к 10 часам вечера на следующий день мы вернулись в залив, выяснилось, что, если не считать небольшого снегопада, погода была вполне хорошей и ветер, поднявшийся в 14 часов, продолжался не более часу. К сожалению, были потеряны два полноценных рабочих дня.

Отправившись на берег, я убедился, что оставленная там небольшая партия не только успела перетащить на место будущего дома все выгруженные тяжелые бревна, но и сложила на твердой земле ящики с различной провизией, остававшиеся на снежном склоне у берега. Мы работали до 2 часов утра 9 февраля, потом отдыхали до 9 часов и затем вновь взялись за работу. Это был один из самых трудных дней. Мы тащили сани и затем на себе же переправляли их через трещину. Час за часом проходил в этом адском труде; с каждым разом переправа груженых саней через трещину становилась все труднее, так как лед в заливе начал расходиться. Приходилось перебираться с санями по качающимся на воде плавучим льдинам и через полыньи между ними, достигавшие метровой ширины. Во второй половине дня мы пустили в дело лошадей, которые уже успели отдохнуть. Это подвинуло выгрузку вперед, хотя и не уменьшило труда людей, буквально обливавшихся потом. После длительного пребывания на судне люди находились в не очень хорошем физическом состоянии, так что к полуночи тяжелые ящики ложились на утомленные плечи и руки двойным грузом.

На следующий день работа продолжалась, лед еще кое-как держался, но с минуты на минуту угрожал разойтись. Если б глубина у берега позволила поставить вдоль него судно, мы имели бы удовольствие видеть, как лед уходит из залива. Но в том месте, где мы производили выгрузку, глубина была всего 3,6метра, тогда как осадка «Нимрода» в то время была 4,2метра. Мы попытались удержать якорем одну из небольших оторвавшихся льдин у кромки, но это действовало только во время прилива. Приток тяжелых плавучих льдин в результате приливного движения в залив, в котором находилось судно, вызывал опасения. Несколько раз мы были вынуждены уводить судно от места причала из-за тяжелых льдин и торосов, которые волной притирало к льду залива. Большой айсберг подплыл с севера и сел на мель примерно в миле южнее мыса Ройдс. Через некоторое время появился второй, точно такой же – не менее 45 метров высотой. Оба они примерзли к мели и оставались в таком положении всю зиму. Высота торосистого льда, заплывавшего в залив и уплывавшего оттуда с приливом и отливом, была более 4,5 метров, а так как еще большая часть скрывалась под водой, этот лед явно обладал достаточной силой, чтобы повредить корабль, если поднимется ветер.

Когда после завтрака мы снова приступили к работе, то еще до того, как первый груз был доставлен на санях до места выгрузки, обнаружилось, что так работу невозможно продолжать. Небольшую льдину, которую мы причалили и поставили на якорь, вынесло отливом в море. Примерно в 350 метрах далее вдоль берега залива у подножья утесов имелись более крутая закраина льда и более узкий снежный склон, чем тот, на который мы выгружали запасы. Теперь это было ближайшим местом, пригодным для выгрузки. Мы надеялись, что потом, когда судно отойдет, можно будет перетащить оттуда запасы через скалы– от них до дома было всего 90 метров, следовало только перенести их на небольшое расстояние, а затем скатить по крутому снежному склону, находившемуся в вершине долины, где строился дом. Надо сказать, что все это время наша строительная партия работала день и ночь, и постройка быстро подвигалась вперед. Были уже поставлены основные столбы и закреплены перемычки между ними, так что, если б даже поднялся ветер, можно было не опасаться, что вся постройка будет разрушена.

Теперь приходилось возить грузы на расстояние примерно 300 метров от судна до места выгрузки. Эта работа значительно облегчалась тем, что мы могли использовать четырех лошадей, которые работали посменно: час одна пара, затем ей давался отдых и работала другая. Лед был покрыт глубоким снегом, и лошади вязли в нем по колено. Очень тяжело было передвигаться и сопровождавшим их людям. Все же мы переправили таким способом большое количество груза; но тут вдруг возникло новое серьезное препятствие – у основания припая начал обламываться край.

Еще накануне подозрительная трещина наблюдалась у конца закраины, близ мыса Флагштока. Стало очевидным, что если трещина начнет расширяться и пойдет дальше, она врежется как раз в середину сложенных грузов, и если мы их не уберем, они безвозвратно исчезнут в море. На следующий день, 10 февраля, дальнейшего распространения трещины не замечалось, но в 19 часов другая трещина образовалась у основания льда, около мыса Деррик[58], где мы теперь выгружали запасы. Непосредственной опасности тут не было, так как основание льда не могло оторваться, пока не разошелся лед в заливе. Из предосторожности все же, прежде чем продолжать дальнейшую выгрузку с судна, предпочтительно было перетащить выгруженные запасы в более надежное место. Поэтому в 20 часов 10 февраля мы начали перетаскивать остальные строительные материалы для дома и тюки с пробковой прокладкой для стен на чистую от снега землю. Это заняло время до полуночи, когда мы прервали работу, чтобы напиться какао и лечь спать.

Возвратившись на работу в 6 часов на следующее утро, я решил заняться в первую очередь перетаскиванием грузов, находящихся у мыса Деррик, так как основание льда там находилось в более угрожающем состоянии, нежели около грузов у Передней бухты, нашего первого места выгрузки. Адамс, Джойс и Уайлд установили наверху скалы бревно с блоком, закрепив его конец огромными обломками вулканической породы и устроив, таким образом, настоящий подъемный кран. Несколько человек осталось внизу у подножья, они укладывали ящики на строп[59] и зацепляли их крюком. Другая партия, находившаяся на скале на высоте 15 метров над ними, тянула канат по поданной снизу команде и, когда груз достигал вершины скалы, подхватывала и оттягивала его концом. Эта тяжелая работа продолжалась с восьми утра до часу ночи, причем людям едва-едва удалось слегка перекусить.

Теперь нам надо было найти другое, более надежное место для выгрузки остальной части угля и запасов. По заливу, несколько дальше от стоянки судна, имелась маленькая бухта с довольно пологим склоном, ведущим прямо на голые скалы, – позднее мы ее назвали Задней бухтой – здесь мы и устроили свой новый склад. Лошадей водили вниз по холму и через эту бухточку к судну. Приходилось совершать, таким образом, более долгий путь, чем от мыса Деррик, но ничего нельзя было поделать.

Здесь начали выгружать уголь и, чтобы он не смешивался с землей, разостлали на скалах брезент. В это время на льду залива появилось нсколько подозрительных трещин. Они то открывались, то закрывались, образуя отверстия между льдинами в 18–20см. Из днища и сторон ящика, в котором стоял автомобиль, устроили импровизированные мосты, так что лошади могли перебираться через эти трещины, и до 11 часов успешно работали.

Маккей только что переправил с одной из лошадей груз на берег, Армитедж собирался пристегнуть груженые сани к другой лошади около судна, третья лошадь, привязанная к кормовому якорному канату, стояла в ожидании саней, как вдруг совершенно внезапно большая часть льда в заливе расползлась на отдельные льдины и вся масса их стала медленно подвигаться в открытое море. Лошади на льду оказались в очень опасном положении. Матросы бросились к той, которая была привязана к кормовому канату, и перевели ее через первую трещину. Армитедж схватил свою лошадь и перетащил ее со льдины, расположенной у судна, на следующую льдину. Как раз в этот момент из-за угла Задней бухты, возвращаясь на корабль за грузом, появился Маккей с лошадью и пустыми санями. Ему кричали, чтобы он не шел дальше, но он сперва не мог понять, в чем дело, и продолжал двигаться по льду, который все быстрее и быстрее теперь ломался. Люди, работавшие наверху скалы у мыса Деррик, также стали кричать и махать ему, обращая его внимание на то, что происходит на море, тогда он бросил свою лошадь и сани и кинулся к двум другим лошадям, бывшим на льдинах. Перескакивая через все более и более расширяющиеся трещины, он добрался до льдины, на которой они стояли. Эта льдина постепенно приближалась к еще более крупной, с которой животных можно было перевести в более надежное место. Маккей схватил Чайнамена за узду и пробовал перетащить его через трещину, когда она была всего сантиметров пятнадцать шириною, но лошадь вдруг чего-то испугалась. Она поднялась на дыбы и, пятясь к краю льдины, за которым было уже пространство воды около метра, оборвалась и упала в ледяную воду.

Казалось, наш бедный Чайнамен погибнет. К счастью, Маккей все еще держал его за узду. Бывшие поблизости Дэвис, Моусон, Мичелл и один из матросов бросились ему на помощь. Лошади удалось, наконец, поставить передние ноги на край льда. С большим трудом подвели под нее петлю каната и подтянули настолько, что она кое-как смогла выкарабкаться на лед и вот она стояла теперь мокрая, дрожа всем телом.

Через несколько минут льдина пристала к другой, более крупной. Большое счастье, что это не случилось, когда лошадь находилась в воде, иначе она, конечно, была бы насмерть раздавлена льдинами. С судна бросили на лед бутылку коньяка. Половина ее содержимого была влита Чайнамену в глотку. Судно, между тем, развернулось, чтобы подтолкнуть льдину к берегу и позволить лошадям перебраться на прочный лед. Машине был дан полный ход, и льдина медленно, но верно стала приближаться к припаю. Как только она коснулась уцелевшего льда, лошади тотчас же были переведены и доставлены на берег. Люди, оставшиеся на отдельных льдинах, также использовали этот момент и перебрались вместе с грузами в надежное место. После такого приключения, едва не окончившегося катастрофой, я решил не рисковать больше лошадьми на льду. Судно отошло от берега, и отделившиеся льдины начали постепенно уходить на запад.

Около 13 часов большая часть залива очистилась от льда. «Нимрод» подошел к краю твердого ледяного поля, находившегося против Задней бухты. Но едва были закреплены ледяные якоря, как появились новые трещины. Через четверть часа судну снова пришлось отойти. При этих условиях выгрузка сделалась невозможной. «Нимроду» ничего не оставалось, как остановиться на некотором расстоянии от берега. Вся наша партия, предполагавшая зимовать, находилась на берегу и после наскоро проглоченных горячего чая и мяса продолжала работу по перегрузке у мыса Деррик.

Я организовал после полудня еще один небольшой отряд для доставки наших главных запасов в надежное место. Немного спустя после начала работы обнаружилось, однако, что требуются чрезвычайная поспешность и напряжение всех наших сил, чтобы спасти драгоценные ящики, так как трещина, замеченная нами ранее, с каждым часом все более и более расширялась. От этой тяжелой работы под лучами солнца пот катился с нас градом. Через два часа все ящики с научным снаряжением и большая часть корма для лошадей были переброшены в более надежное место. Едва только это было сделано, как вдруг раздался сильный треск, и лед, на котором прежде лежали наши ящики, с грохотом обрушился в море. Было бы серьезным несчастьем потерять это имущество. Большая часть нашей научной работы не могла бы быть выполнена, а потеря лошадиного корма означала бы также и потерю лошадей.

Случай этот заставил нас удвоить усилия по спасению остального груза. В любой момент могла обломаться новая часть припая, хотя трещин пока и не было заметно. В конце концов, оказалось к лучшему, что в это утро лед в заливе разошелся, иначе мы не принялись бы столь поспешно за работу. Я взобрался на верх холма на мысе Флагштока, как мы называли возвышенность на южной оконечности мыса Ройдс, чтобы просить Ингленда прислать нам еще людей на помощь, но «Нимрод» отошел на такое расстояние, что голоса не было слышно, и только около 19 часов судно подошло ближе. Я крикнул тогда Ингленду и попросил немедленно прислать всех, кого можно. Через несколько минут пришел вельбот с шестью матросами, но я попросил капитана через возвращавшегося на судно штурмана прислать еще людей, оставив на борту только тех, кто необходим для управления судном и машиной. Кроме того, я снял с работы всех занятых на постройке дома. Только после принятия таких чрезвычайных мер нам удалось действительно быстро продвинуть дело вперед. Лед продолжал обламываться большими кусками, но к полуночи мы могли с удовлетворением констатировать, что весь наш груз лежит уже на твердой почве.

После этого наш отряд приступил к перевозке на санях наиболее тяжелых ящиков и банок с керосином от подножья мыса Деррик через узкий проход между отвесными скалами и морем к складу Задней бухты. Я был удивлен и обрадован, когда обнаружил, что отряд, работавший у мыса Деррик, уже собственными силами переправил огромное количество грузов в надежное место. К часу ночи 13 февраля все выгруженные на берег припасы были в безопасности. Оставалось еще перенести около тонны муки в ящиках, но поскольку той муки, что уже была на берегу, могло хватить на год, а кроме того, на мысе Хат было большое количество сухарей, оставленных предыдущей экспедицией, которыми в случае надобности мы могли воспользоваться, мы только перекатили ящики по льду во впадину у подножья скалы, где они были в относительной безопасности. По всей видимости, лед там еще не должен был ломаться. Позже, после ухода судна, мы забрали их оттуда.

Как уже говорилось в главе, посвященной снаряжению экспедиции, я стремился поместить большую часть всех припасов в ящики одинакового размера и веса, в среднем примерно по 22–27 кг, так как при такой упаковке с грузом легче было обращаться. Продукты и предметы, запакованные в ящики «Венеста», выдерживали самое грубое обращение без каких бы то ни было последствий. Эти ящики сделаны из трех тонких слоев дерева, скрепленных патентованным средством. Получающийся таким образом материал гораздо прочнее обычного дерева, к тому же ящики, сделанные из него, имеют меньший вес и, поскольку стенки их тоньше, занимают меньше места, что весьма важно для полярной экспедиции. Это дерево не ломалось даже под ударами тяжелого молотка. Пустые ящики можно было использовать для сотни всевозможных надобностей, которые обязательно возникают в ходе подобной экспедиции.

В 1 час 13 февраля я подал сигнал, чтобы судно прислало за командой вельбот. Дул небольшой ветер, и команде пришлось довольно долго добираться на веслах до «Нимрода», который стоял теперь далеко. Мы же, остававшиеся на берегу, так устали, что сейчас же легли спать и проснулись только к полудню. Стоило взглянуть на море, чтобы убедиться в том, что мы ничего не потеряли, проспавши так долго: в заливе было сильнейшее волнение и выгружать при таких условиях было бы невозможно.

После полудня судно подошло довольно близко, но я известил Ингленда сигналм, что шлюпку посылать нам не стоит. Если бы этот северный ветер и волны, разбивавшиеся о край льда, разыгрались две недели назад, мы были бы этим очень довольны – они поломали бы тогда весь сплошной лед на юг вплоть до мыса Хат, где теперь, вероятно, море было совершенно чисто. Но в настоящее время для нас это было совсем некстати, бесполезно проходило драгоценное время и тратился еще более драгоценный уголь в топках «Нимрода».

На следующий день волнение продолжалось. В 16 часов я сигналом велел Ингленду подойти к Ледниковому языку и устроить там склад, выгрузив часть запасов.

Ледниковый язык – весьма замечательное ледниковое образование. Ледник выдается там в море, спускаясь с юго-западных склонов вулкана Эребус. Он имеет в длину около восьми километров, тянется с востока на запад, снижаясь постепенно к морю. В том месте, где Язык спускается с суши, он около 1,6 км ширины. Лед в нем сильно сдавлен и пронизан трещинами на всей своей поверхности, он поддерживается в плавучем состоянии на глубокой воде и пока представляет собой таинственное явление природы. Ледниковый язык находится примерно в 13 км к северу от мыса Хат, а от мыса Ройдс до него около 21 км к югу. Учитывая такое его расположение, я считал удобным устроить там склад припасов, необходимых для санных путешествий, так как тем самым мы выигрывали при доставке по крайней мере 21 км расстояния между мысом Ройдс и точкой на южном маршруте.

Судно пришло туда к вечеру и выгрузило некоторый запас продуктов на северной стороне Языка. Профессор Дэвид сделал ряд засечек, чтобы можно было без труда найти этот склад, когда начнется сезон санных экспедиций. Измерение глубины показало здесь 287 метров. С морской оконечности ледника можно было наблюдать, что в южном направлении лед разломался на протяжении лишь нескольких километров. Так что, оказывается, действие северного волнения распространилось не так далеко, как я себе представлял. Ночью судно стояло на якоре у Языка.

В течение этого дня на мысе Ройдс мы занимались разными делами: одни продолжали постройку дома, другие устраивали более удобное временное жилье и кухню. Стены кухни сложили из мешков с лошадиным кормом, которые оказались для этого чрезвычайно удобными. Сверху были положены доски и растянут брезент, так что получилась крыша, а снаружи стены поддерживались столбами, оставшимися от конюшен. Поскольку крыша получилась такая низкая, что не позволяла человеку стоять выпрямившись, в одном углу кухни вырыли траншею, чтобы повар мог двигаться свободно, не сгибаясь в три погибели. В этом уголке готовились такие удивительно вкусные блюда, какие только может пожелать голодный человек после целого дня тяжелой работы. Пока Робертс не перебрался окончательно на берег, за повара действовал Уайлд. Надо было видеть только эту картину, как мы рядком сидели на ящиках в тускло освещенной хижине из мешков и с нетерпением ожидали чашки дымящейся похлебки или поджаренной черной пингвиньей грудки, за коими следовали сухари, масло и варенье. В качестве ложек нам служили палочки с донышком от консервной жестянки на конце– продукт изобретательности Дэя. Оканчивалась наша трапеза чаем и трубочкой, и когда после сытного обеда мы растягивались на снегу и закуривали, невзирая на 27–28-градусный мороз, нам казалось, что дела наши вовсе не так уж плохи.

В тот же день, как была построена эта хижина из мешков, мы поместили в нее ящики с консервированными фруктами в надежде, что спасем банки от разрыва, который угрожал им из-за сильного мороза. Главный запас этих ящиков, содержащих жидкость, мы хранили, впрочем, еще на борту судна до последнего момента, чтобы поместить их прямо в дом, когда он будет выстроен и начнет отапливаться.

Мы легли спать около полуночи и встали в 7 часов, как раз в то время, когда подошло судно. Я отправился на него вместе с Маршаллом, который должен был еще делать перевязки Макинтошу. Рана Макинтоша быстро заживала, он был уже на ногах и страшно хотел с нами остаться, но Маршалл не советовал ему так рисковать. Весь этот, а также и следующий день, 15 февраля, волнение достигало такой силы, что нельзя было и думать о выгрузке. Однако рано утром 16-го мы нашли возможным начать выгрузку у неширокого берегового припая, к северо-востоку от мыса Флагштока. Здесь, несмотря на волну, мы умудрились выгрузить шесть полных шлюпок ящиков консервированных фруктов, небольшим количеством масла и 24 мешками угля.

Пока припасы выгружались на берег, матросам приходилось сидеть на веслах. Когда волна раскатывалась по пологому берегу, они со всей силой гребли назад, чтобы лодку не разбило о припай. Дэвис, старший офицер «Нимрода», командовал в этих условиях удивительно. Этот высокий, рыжеволосый ирландец, вечно деятельный и веселый, не знал устали в работе. Он и Харборд – второй помощник, человек спокойный и положительный – были ценнейшим приобретением нашей экспедиции. Оба они превосходно ладили с командой и, несмотря на тяжелый труд и всякие неудобства нашего плавания, были всегда любезны, веселы, работали великолепно. Старший механик Дэнлоп не только прекрасно справлялся со своим хозяйством на судне, но и возглавил работу по строительству дома. Читэм, который уже не был новичком в Антарктике, так как служил боцманом на судне «Морнинг» во время обеих экспедиций для спасения «Дискавери», много способствовал поддержанию бодрости и веселого настроения. В нашей экспедиции он был третьим помощником и боцманом.

Накануне я посетил судно и увидел, что капитан Ингленд все еще плохо себя чувствует и находится в очень встревоженном состоянии. Ему, конечно, хотелось возможно скорей увести судно отсюда, так как запас угля все уменьшался. Я также был бы счастлив, если б можно было сейчас же отправить «Нимрод» домой, но предварительно следовало во что бы то ни стало снабдить зимовку углем. Чтобы уменьшить на обратном пути бортовую качку порожнего судна при сильной волне, пришлось укоротить грот-мачту. Набрать в качестве балласта береговых камней не было возможности: на это потребовались бы продолжительное время и огромное количество угля. Впрочем, я надеялся, что тяжелый дубовый, обшитый железом корпус «Нимрода», вес машины и котла, а также запасы воды смогут достаточно гарантировать его остойчивость.

В конце дня производить выгрузку около мыса Утесистого оказалось невозможным. Судно отошло, в то время как находившиеся на берегу люди продолжали строить дом. Кое-кто из членов экспедиции вернулся на «Нимрод», чтобы закончить последние письма домой. В течение ночи нам пришлось держаться в море и ожидать, когда уляжется волнение. Погода, впрочем, стояла неплохая, и если б не волнение, мы смогли бы многое сделать. Февраль в этих широтах нельзя назвать особенно хорошим месяцем, но нам до сих пор все-таки везло: ни разу не было настоящей снежной бури.

На следующее утро, в понедельник 17 февраля, опять разыгралась сильная волна, бившая о лед у мыса Утесистого. Ящики, выгруженные накануне, были уже подняты наверх – здесь у нас получился четвертый по счету склад угля и припасов. Казалось, что в Передней бухте волна несколько слабее, поэтому мы начали перевозить туда грузы на вельботе, выбрав место, где подножье льда было обломано; при этом береговому отряду приходилось втаскивать мешки с углем и ящики по льду на высоту примерно 4 метров.

Все время вокруг нас собиралось огромное количество пингвинов. Мы были поглощены разгрузкой и не могли наблюдать за ними и все же невольно обратили внимание на то, как пара пингвинов внезапно выскочила из воды и тут же стала на ноги на краю льда, прыгнув вверх на высоту 3,5 метров. Для таких маленьких существ это удивительный прыжок: какова же должна быть скорость, с какой они двигаются в воде, чтобы получить разбег, позволивший им прыгнуть на высоту, в четыре раза превышающую длину их тела! Точность в определении расстояния и высоты, которую они при этом проявляли, также чрезвычайно поразила нас.

В этом месте разгрузке сильно мешали более или менее заполнявшие залив осколки льдин, между которыми приходилось пробиваться вельботу. Грести было невозможно, как только вельбот вступал в полосу вскрывшегося льда, весла использовались, как шесты. Нос шлюпки направляли в наиболее подходящий проход между льдинами, и вся команда стоя отталкивалась веслами и таким путем заставляла вельбот двигаться вперед. Обычно лед раздавался в стороны, но иногда льдины смыкались и сжимали шлюпку так, что будь она менее прочной, она неминуемо была бы раздавлена. Экипаж вельбота состоял из профессора Дэвида, Моусона, Коттона, Мичелла и двух матросов. С Дэвисом или Харбордом у руля вельбот неплохо лавировал среди льдин, особенно если принять во внимание, что у окраины льда волнение было сильное. Когда вельбот шел вдоль кромки льда, один из членов команды повисал на веревке на носу, другой – на корме шлюпки, убирая часть веревки, как только вельбот поднимался на гребень волны и освобождая ее, когда вода крутясь отступала с поверхности льда обратно в море. Была там одна остроконечная скала, которая при спаде волн почти выступала из воды. Самым трудным делом было уберечь шлюпку, чтобы она не напоролась на вершину этой скалы. Остальные люди в вельботе и на берегу использовали всякую представлявшуюся возможность для перетаскивания ящиков и мешков с углем наверх. Там уголь взвешивали и ссыпали из мешков в кучу, которая составила наш основной запас на зимние месяцы. Теперь у нас было три склада угля в различных местах вблизи зимовки.

Во второй половине дня лед в Передней бухте окончательно сплотился, но, к счастью, несколько расчистилась Задняя бухта, где мы, несмотря на сильный прибой, продолжали выгрузку до тех пор, пока не выгрузили около восьми тонн угля.

Утомительная и монотонная работа оживлялась лишь не слишком приятным сознанием опасности, угрожавшей шлюпке. В любой момент она могла оказаться затертой между тяжелыми обломками плавучих льдин и неподвижным ледяным основанием берега. Массы льда взлетали и опускались на волнах, поднимая водовороты при каждом погружении, а всякий раз, как они всплывали на поверхность, вода потоками скатывалась с их боков и верхушки. От Харборда требовались максимальное внимание и быстрота действий, чтобы избежать повреждения шлюпки.

Нечего и говорить, что после этого все стали черны, как угольщики, особенно команда шлюпки, работавшая среди полузамерзшей, полужидкой угольной пыли и водяных брызг. Профессор Дэвид, Моусон, Коттон и Мичелл продолжали оставаться в составе этой команды. Они провели, таким образом, в лодке более 12 часов, до полуночи, отрываясь не больше, чем на 10 минут, чтобы перекусить. После каждой выгрузки им приходилось долго грести обратно к судну. Каждую выгруженную порцию угля и других припасов перетаскивали на санях по очень крутому склону в надежное место, после чего наступало продолжительное ожидание следующей партии груза.

Работа продолжалась всю ночь. Мы едва держались на ногах от усталости, но я послал со шлюпкой, возвращавшейся на судно в 5 часов (18 февраля), распоряжение Ингленду в 7 часов утра дать людям завтрак и отправить их спать. В это же время в нашем доме, где действовала уже плита, Робертс сварил кофе. Мы выпили его и залезли в спальные мешки, чтобы соснуть часок-другой прежде, чем снова приняться за тяжкую работу. В 7 часов утра я поднялся на вершину мыса Флагштока и увидел наше судно далеко на горизонте. Не было заметно никаких признаков, чтобы оно подходило к зимовке для окончания выгрузки. Последив за ним с полчаса, я возвратился в дом, разбудил тех, кто от усталости заснул сидя, велел им забраться в спальные мешки и отдохнуть как следует. Я не мог понять, почему судно не подошло к берегу, но в четверть одиннадцатого явился в шлюпке Харборд и сказал, что Ингленд просит меня приехать на судно. Я оставил товарищей спать, а сам отправился на «Нимрод». На мой вопрос, почему в 7 часов судно не пришло для выгрузки, Ингленд ответил, что все были в состоянии полного изнеможения, и он счел нужным дать им выспаться. В самом деле, вся команда дошла до крайнего предела утомления. В столовой Дэвис крепко спал, положив голову на стол, не успев даже вынуть ложки изо рта. Коттоном сон овладел на площадке трапа, ведущего в машинное отделение, а Моусон, койка которого находилась в небольшом чуланчике около машинного отделения, заснул там на полу. Его длинные ноги высовывались за дверь каюты и упирались в ползун машины, так что когда машина пошла, они стали совершать ритмические движения вместе с поршнем, и Моусону снилось, что он танцует. Матросы также спали непробудным сном. Убедившись в том, насколько все выбились из сил, я решил не возобновлять работы до часу дня.

Ингленду я твердо обещал, что отправлю его на север, когда запас угля «Нимрода» сократится до 92 тонн. По опыту нашей прежней экспедиции крайним сроком, до которого судно могло оставаться здесь, был конец февраля. Около этого времени в проливе начинает образовываться новый лед, который может составить серьезное препятствие для выхода судна из моря Росса. Позднейшие наблюдения над ледовыми условиями в проливе Мак-Мёрдо показали, что судно с более сильной машиной могло бы пройти на север и позднее, возможно даже зимой, так как все время в непосредственной близости от нас было открытое море.

В 14 часов «Нимрод» подошел опять к мысу Флагштока, чтобы начать выгрузку. Я решил, что теперь можно уже выгружать и инструменты, требующие более осторожного обращения, научные приборы, хронометры и все личное снаряжение. Члены экспедиции, находившиеся на борту, сами занялись выгрузкой этого ценного имущества с судна на вельбот, который отправился в Переднюю бухту. Дэй, Уайлд, Адамс и Маршалл, бывшие на берегу, явились теперь на судно, чтобы собрать свои вещи и написать письма домой. Макинтош и плотник оставались на берегу, последний все еще возился с постройкой дома, быстро приближавшейся к концу. После полудня мы продолжали выгружать уголь в Передней бухте, которая теперь опять освободилась от льда, и все наше внимание было всецело направлено на это дело.

Пурга. Отплытие «Нимрода»

Около 17 часов 18 февраля пошел снег, поднялся легкий северный ветер. Временами шлюпку было плохо видно с судна, поэтому команда ее получила инструкцию всякий раз пережидать у берега, пока не пронесется снежный шквал и судно не сделается опять ясно видным. В 18 часов, как раз когда шлюпка пришла за следующим грузом, ветер вдруг переменился на юго-восточный и значительно усилился. Вельбот тут же подняли на палубу, «Нимрод» отошел от берега, миновав несколько огромных льдин. Об одну из них он ударился винтом, но, к счастью, без дурных последствий. Уже через каких-нибудь полчаса завывала ужасающая буря, и все признаки земли как на востоке, так и на западе исчезли из-за сильнейшей метели.

Я находился в это время на судне. Мы пошли на юг по направлению к кромке неподвижного льда, но «Нимрод» плохо подвигался вперед против сильного ветра и коротких высоких волн. Чтобы сберечь уголь, я решил дать машине слабый ход, стараясь по мере возможности сохранить наше прежнее положение в проливе, хотя, конечно, нас должно было отнести несколько к северу.

Всю ночь яростно бушевала буря, скорость порывов ветра достигала временами не меньше ста шестидесяти километров в час. Ветром срывало верхушки волн. Брызги летели на палубу, на мачты и снасти судна и моментально замерзали, борта судна были также покрыты толстым слоем льда.

Скоро все ящики и сани, лежащие на палубе, тоже покрылись толстым ледяным слоем; температура упала ниже —32°С. Харборд, стоявший на вахте, приложил свисток к губам, чтобы вызвать команду, и вдруг почувствовал, что металл свистка прилип к губам, таково было действие низкой температуры. Большую часть ночи я провел на мостике в надежде, что буря уляжется. Надежда эта не оправдалась, и в 8 часов на следующее утро 19 февраля буря свирепствовала еще сильнее. В утренние часы температура достигала —26,7°С, а затем держалась все время ниже —24,5°С. Судно испытывало сильнейшую качку, но, если принять во внимание состояние моря, а также малую осадку судна, оно все же обнаруживало большую остойчивость. До некоторой степени это зависело от того, что грот-мчта была укорочена. На руле приходилось держать все время двух человек – рулевая лопасть сильно выставлялась из воды, и руль получал такие удары волн, что когда у штурвала оказался только один матрос, он от удара волны перелетел через рулевые цепи к самому борту судна. Временами наступало короткое затишье, волны не так часто били в руль. В результате рулевое управление оказалось сплошь забитым льдом и совершенно перестало действовать. Чтобы как-нибудь поправить дело, рулевым приходилось постоянно вращать штурвал и класть руль то на правый, то на левый борт. Но при всех их стараниях рулевое управление продолжало обмерзать; все время кому-нибудь из команды приходилось стоять рядом и скалывать лед длинным железным ломом. Пурга слепила глаза, было совершенно невозможно различить что-либо в нескольких метрах от судна; вдруг совсем близко от наветренного борта «Нимрода» вынырнул огромный айсберг. К счастью, руль в это время оказался в порядке, судно послушалось, и столкновение было предупреждено.

В течение суток 20 февраля, а также и на следующий день и ночью 21-го буря продолжала свирепствовать. Случалось, что пурга на время прекращалась, и тогда мы видели в тумане скалистые горы то с восточной, то с западной стороны. Верхушки покрывали снеговые облака и поэтому совершенно невозможно было точно установить, где мы находимся. Нам с судном все время приходилось разворачиваться, описывать круги, чтобы ветер был то с кормы, то с носа, таким способом мы кое-как могли еще держаться на месте. Лавировать во время бури было невозможно. Около полуночи 21 февраля, когда мы производили один из таких поворотов, во время которых «Нимрод» всякий раз сильно качало, судно сильно зачерпнуло бортом. Вода, попавшая на палубу, не могла стечь – все шпигаты замерзли. Она стала замерзать на палубе, где и без того уже был слой льда толщиной более фута. Такое увеличение груза могло лишить судно управления. Канаты, также покрытые льдом, могли смерзнуться в сплошную ледяную массу. Пришлось принять самые решительные меры и прорубить в фальшборте отверстия, чтобы дать воде сбежать.

В носовой части корабля это было уже сделано во время тех штормов, которые мы ранее испытывали, но так как кормовая часть трюма была больше нагружена, большая часть воды собралась в середине судна и на корме. Прорубать такие отверстия оказалось, однако, гораздо труднее, чем мы это себе представляли, и Дэвис с Харбордом смогли проделать это в результате сильнейшего напряжения. Надо было видеть, как Харборд висел на правом борту «Нимрода» вниз головой (в то время как его держали за ноги) и наносил удары тяжелым топором. Дэвис благодаря своим длинным ногам перегибался пополам через левый борт без чужой помощи и с ожесточением делал то же самое. Причем все это происходило при сильном морозе.

Между прочим, ночью, когда судно подошло к восточному берегу острова Росса, мы встретили поверхность моря, покрытую толстым слоем желтовато-коричневой пены. Это обусловливалось массами снега, снесенными ветром в море с горных склонов, и, надо сказать, пена до некоторой степени умеряла волну. Если бы не эта неожиданная защита, мы, наверное, потеряли бы нашу шлюпку с правого борта, которая не была как следует закреплена.

Трудно себе представить, как такое сильное и опасное волнение могло разыграться в относительно узком проливе Мак-Мёрдо. Сила же ветра была такая, как во время бури, которую мы испытали вскоре после выхода с Новой Зеландии, хотя волны и не достигали такой вышины, как там, где они прежде чем броситься на нас, брали хороший разбег на просторе Южного океана. В 2 часа утра погода вдруг стала проясняться, и хотя ветер все еще дул сильными порывами, было очевидно, что он стихает. Теперь мы могли хорошо определить и свое положение. Ветер и течение, несмотря на все наши старания держаться на одном месте, отогнали судно более чем на 48 километров к северу, и в данный момент мы находились против мыса Берд. Море становилось спокойнее, вышина волн уменьшилась, и мы могли полным ходом направиться к мысу Ройдс.

«Нимрод» пришел туда ранним утром и остановился у бухты Задней. Я отправился на берег в вельботе, с трудом проталкиваясь между блинчатым льдом и салом, образовавшимися во время бури. Поспешив к дому, я увидел, к своему удовольствию, что он совершенно цел, и затем выслушал полный отчет о всех событиях, происшедших на берегу за последние три дня. Из слов живших в доме вытекало, что с точки зрения тепла дело обстоит плохо, так как, несмотря на непрерывную топку печи, в доке было холодно. Правда, постройка еще окончательно не закончена: не сделано внутренней облицовки, вместо окон временно были набиты доски, но все же приходилось подумать о нашей печи – от ее удовлетворительного действия зависел ведь не только комфорт, но и наше существование. Береговому отряду пришлось пережить сильнейшую бурю. Дом непрерывно дрожал и сотрясался от ветра и если бы не удачное местоположение, я не сомневаюсь, что от него не осталось бы и следа. Без беды все-таки не обошлось, хотя она была и меньшего масштаба.

«…постройка еще окончательно не закончена: не сделано внутренней облицовки, вместо окон временно были набиты доски…» Э.Г.Ш.

«Нимрод» перед отплытием в Новую Зеландию

Наша сложенная из мешков хижина не устояла перед бурей, одна стенка обвалилась, придавив щенка Поссумы. Крышка также была разрушена.

Придя к главному месту выгрузки, мы поняли всю силу бури. От большей части наших припасов не осталось никаких признаков. Сперва казалось, что ящики, мешки, кучи угля просто занесены снегом, но при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что действительной причиной их исчезновения было море. Сила ветра, дувшего с юга прямо на берег, была такова, что с моря летели струи воды, покрывая толстым слоем все, что находилось на берегу. Ветер нес ее на расстояние более четверти мили от берега, внутрь страны. В результате все наши драгоценные запасы оказались замурованными на глубине полутора-двух метров в сплошной массе замерзшей морской воды. Из-за выдававшихся в разные стороны углов ящиков эти массы льда, как показывают иллюстрации, приняли самые фантастические формы. Мы боялись, что придется целыми неделями работать над тем, чтобы очистить склад ото льда. Можно было предположить также, что соленая вода испортила лошадиный корм и попала в ящики, не выложенные внутри жестью и не имевшие фанерных стенок, поэтому кое с чем придется навсегда распроститься.

Место выгрузки, где мы работали в течение последних двух недель, стало совершенно неузнаваемым, столь изменила его ярость бури. Наша угольная куча была покрыта слоем замерзшей соленой воды, но нет худа без добра – без этого ветер унес бы более мелкие куски угля. Освобождать, однако, припасы ото льда было некогда. Главная наша задача состояла в том, чтобы доставить остальной уголь на берег и отправить судно на север. Мы тотчас же принялись выгружать уголь у крайнего угла Передней бухты. Дело поневоле подвигалось вперед очень медленно – все было сплошь покрыто скользким новообразовавшимся льдом. Не обращая внимания на волну, мы проработали все утро, а во второй половине дня, когда бухта заполнилась льдинами, судну было передано приказание направиться к Ледниковому языку, выгрузить там пять тонн угля, а затем возвратиться к мысу Флагштока. Однако полчаса спустя волнение почти улеглось, и мы были очень довольны, когда в 18 часов увидели возвращающийся к нам «Нимрод». Для нас было много выгоднее выгрузить уголь здесь, у самой зимовки, чем доставлять его потом на санях 21 километр с Ледникового языка.

По возвращении «Нимрода» капитан Ингленд сообщил мне, что Ледниковый язык оказался окруженным подвижным плавучим льдом, поэтому устроить там склад невозможно. Мы снова занялись выгрузкой, и около 22 часов 22 февраля была доставлена последняя шлюпка с грузом угля. По нашим расчетам, у нас имелось теперь около 12 тонн угля. Чтобы протянуть с этим запасом до того времени, когда начнется период санных экспедиций, требовалось расходовать его очень экономно. Я, конечно, хотел бы иметь запас угля побольше, но задержки, происшедшие из-за подыскивания места для зимовки, и трудности, встреченные при выгрузке, заставили и без того задержать «Нимрод» дольше, чем предполагалось. Мы передали наши письма команде, отправлявшейся на последней шлюпке, распрощались с людьми. Среди них был и Коттон, который поехал с нами только для того, чтобы совершить путешествие на юг, но оказался одним из самых усердных работников.

В 22 часа нос «Нимрода» повернулся к северу, и судно быстро пошло от нашей зимовки при попутном ветре. Я рассчитывал, что оно благополучно прибудет в Новую Зеландию через месяц, и его команда получит там вполне заслуженный отдых. По правде сказать, мы все были очень счастливы, что закончилась выгрузка и что мы не будем уже теперь так зависеть от состояния моря. Все-таки не без некоторого щемящего чувства смотрели мы на уходящий «Нимрод» – ведь это порывалась последняя связь с цивилизованным миром. Нельзя было рассчитывать ни на какие известия извне, пока он не вернется к нам на следующее лето, а впереди нас ожидало еще много тяжелой работы, связанной с известным риском.

Впрочем, времени на размышления у нас было мало. После хорошего ночного отдыха на следующее утро мы принялись тотчас же отрывать погребенные подо льдом запасы и перетаскивать их в окрестности дома. Необходимо было разместить запасы в непосредственной близости от дома, отчасти для того, чтобы зимой мы могли без труда достать то, что нам потребуется, отчасти потому, что мы остро нуждались в защите от холода, а ящики, составленные стеной вокруг нашего маленького жилища, могли предохранить нас от ветра. Мы надеялись, что разместив припасы, сможем приступить к научным наблюдениям, которые должны были занимать большое место в работе экспедиции.

По крайней мере дней пять было потрачено нами на скалывание лопатами и ломами ледяной оболочки с ящиков. Все это напоминало известное лакомство, так называемые миндальные камушки. Очистить ящики ото льда было столь же трудно, как трудно было бы, вероятно, достать миндаль из этого липкого конгломерата. Случалось, что при отрывании одного ящика освобождались и другие, лежавшие под ним. Их легко было вытащить, но гораздо чаще приходилось отбивать лед с каждого ящика в отдельности. После долгой работы киркой и ломом ящик, наконец, вытаскивали и рассматривали марку, указывавшую на его содержимое. При этом не обошлось и без разочарований. Брокльхёрст, например, был чрезвычайно заинтересован шоколадом и в течение всей работы присматривал за одним покрытым льдом ящиком. Он собственноручно снес его в дом, заботясь о благополучии любимого продукта и… вызвал там восторг у профессора Дэвида, который тотчас же узнал, что в этом ящике находятся нужные ему научные инструменты. Конечно, радость Брокльхёрста по этому поводу была не так искренна, как профессора.

После четырех дней тяжелой работы у Передней бухты основная часть наших запасов была отрыта. Мне кажется, можно сказать, что потерь было не очень много, хотя с течением времени нет-нет да выяснялось, что отсутствует тот или другой нужный ящик, и нам оставалось ломать голову, забыт ли он на судне, или погребен во льду. Точно известно, что наш единственный ящик с пивом по сей день лежит подо льдом. Лишь за несколько дней до нашего отъезда из Антарктики, один из научных сотрудников экспедиции отрыл несколько томов «Отчетов экспедиции на «Челленджере»[60], которые должны были служить нам материалом для полезного чтения во время полярной ночи. В долгие темные дни мы не раз возвращались к вопросу о том, которую из этих заблудших овец – ящик с пивом или «Отчеты экспедиции на «Челленджере» – стал бы отыскивать каждый из нас, если б вдруг представились время и возможность для этого занятия.

Отрытые ящики подвозились к дому на расстояние 4,5 метра, где в это время года земля не была покрыта снегом. Здесь сани разгружались и часть людей переносила груз к южной стороне дома, тогда как сани отправлялись за новой порцией. Для перевозки мы теперь постоянно пользовались лошадьми; они оказали нам большую помощь. Что касается склада, находившегося наверху холма Деррик, то он, к счастью, не был занесен снегом, почему мы и не стали его перевозить, довольствовавшись тем, что взяли оттуда только те ящики, которые были необходимы.

День за днем мы продолжали собирать наше разбросанное имущество, и примерно через десять дней после отхода судна на север все находилось у нас под руками, за исключением угля. Работа была нелегкая и доставляла массу мелких неприятностей. Почти у каждого из нас были ушибы и ранения, с которыми приходилось возиться Маршаллу – он значительную часть дня занимался перевязками. Адамс сильно порезал себе руки о железо, которым были обиты ящики, а мне отдавили пальцы при перетаскивании автомобиля. Самым неприятным было то, что в наших условиях эти пустяшные повреждения крайне медленно заживали. Еще хуже бывало, когда в рану попадала земля, поэтому мы после первых печальных опытов стали сразу обращаться к Маршаллу при всяком повреждении кожи.

На следующий день после ухода судна мы заготовили на зиму запас свежего мяса, убив около сотни пингвинов и закопав их в снег возле дома. 28 февраля как будто закончили все работы и могли заняться обследованием окрестностей нашей зимовки.

Часть III

Окрестности базового лагеря. Внутреннее устройство дома. Описание снаряжения и оборудования. Животные. Поход к вершине Эребуса. Отчет об экспедиции к вулкану

Завершение постройки дома

Из дверей нашего дома, выходящих на северо-запад, открывался великолепный вид на пролив и на Западные горы. Прямо перед нами у самой двери находилось небольшое озеро, названное нами впоследствии Лошадиным. Слева от него простиралось другое ледяное поле, с осени покрывшееся снегом. В долгие темные месяцы оно служило местом прогулки для нас и манежем для лошадей. Пройти шесть раз взад и вперед по «Зеленому парку», как принято было называть это поле, – значило совершить примерно полуторакилометровую прогулку; здесь же до наступления зимней поры мы играли в хоккей и футбол. Слева от Зеленого парка между двумя утесами был пологий склон, ведущий к морю, оканчивающийся бухточкой, известной под названием залива «Дохлой лошади». По обе стороны этой долинки находились гнездовья пингвинов. Склоны здесь были все покрыты слоем гуано, и в апреле, когда температура была относительно высокая, с этих покинутых обиталищ пингвинов до нас доносилась отвратительная вонь.

Выйдя из дому, стоило только завернуть за угол постройки, чтобы увидеть во всей красе вулкан Эребус, находившийся как раз позади нас. Вершина его была приблизительно в 24 километрах от зимовки, но склоны его и холмы начинались уже в каком-нибудь километре от дома. Вид к востоку и юго-востоку загораживал небольшой хребет, расположенный у входа в долину, где стоял наш дом. Поднявшись на этот хребет, можно было видеть в юго-восточном направлении залив, где находился мыс Барни. Направо виднелся мыс Флагштока, а налево, над заливом, возвышались склоны Эребуса.

Здесь в окрестностях было немало мест, которые мы особенно полюбили для прогулок – они обозначены на прилагаемой карте. Когда ненадежность погоды уже удерживала нас от экскурсий в глубь материка, но мерцающий свет все еще позволял отходить на такое расстояние, обычной целью всякой прогулки стал песчаный берег, находившийся примерно в полутора километрах к северо-западу от дома. Здесь мы иногда прогуливали и лошадей, которые с удовольствием катались по мягкому песку. Берег состоял из черного вулканического песка, наметенного ветром с окрестных холмов. Позже спресованный лед, прижатый к берегу движением дрейфующего льда в южном направлении, также покрылся здесь наносами песка и пыли.

Береговая линия, начиная от мыса Флагштока и до залива Лошадиной подковы к северу от мыса Ройдса, была сильно изломана и прерывиста. В одних местах острые ледяные утесы, в других – голые скалы, выдававшиеся в море, чередовались с небольшими участками берега, состоявшего сплошь из вулканического песка. Окружающий ландшафт, хотя и не был особенно величествен, все же казался просторным при лунном освещении, когда зимние ночи стали удлиняться. Фантастические тени делали скалы выше, а долины глубже, чем на самом деле, налагая на все окружающее отпечаток чего-то нереального, чего днем и в помине не было. Ни одна из многочисленных остроконечных вулканических скал, видневшихся в окрестностях, не превышала 90 метров, но ландшафт все же был намного интереснее и живописнее мест в том же проливе Мак-Мёрдо, где зимовали экспедиции в 1901 и в 1904 годах.

Прогулки по холмам и в окрестностях замерзших озер доставляли нам много удовольствия, они были полезны и для здоровья. К тому же окрестности мыса Ройдс представляли значительно больший интерес для геологов и биологов, нежели окрестности мыса Хат. Самое крупное озеро, расположенное примерно в километре от нашего дома на северо-восток, мы называли Голубым озером за густой голубой цвет его льда. Это озеро особенно интересовало Моусона, который изучал свойства льда. Позади Голубого озера, к северу, располагалось Прозрачное озеро, самый глубокий внутренний водоем в окрестностях. Слева, по направлению к северу, у самого берега находился округлый водоем, названный нами Береговым озером. Когда мы прибыли, в нем купались и летали над ним сотни поморников. Двигаясь вдоль берега от этой точки обратно к дому, можно было встретить еще один водоем, названный нами Зеленым озером. В каждом из этих столь различных озер было много интересного в научном отношении. Несмотря на свои малые размеры, они играли большую роль в наших исследованиях, будучи постоянным источником интереснейших наблюдений во время нашего пребывания там.

Позади Голубого озера поднимались к востоку невысокие, покрытые льдом и снегом склоны, тянувшиеся к подножию Эребуса. Стоило перебраться через два небольших хребта, сложенных из вулканических пород, – и перед тобой простиралась обширная снежная равнина, по которой можно было путешествовать на санях без опасения попортить их полозья гравием. Склон, спускавшийся к Голубому озеру, оказался особенно удобен для лыжного спорта, и до наступления темной поры, нередко по окончании работ, кое-кто из членов экспедиции скатывался на лыжах с вершины склона высотой около 60 метров. В несколько секунд они достигали замерзшей поверхности озера, стрелой проносились по ней и взлетали на противоположный склон.

К северу от Прозрачного озера простирались холмы из вулканических горных пород, на протяжении примерно полутора километров, разделяемые долинами, более или менее занесенными снегом. Вдали находилось побережье, по правой стороне которого, к северу, был залив Лошадиной подковы – примерно в 6,5 км от нашей зимовки. Дальше, вправо от северной оконечности мыса Ройдс, тянулись склоны Эребуса. С северного берега открывался хороший вид на мыс Берд, а с возвышенности можно было видеть на юге скалу Замок, находившуюся на расстоянии примерно 29 км. Во время предыдущей экспедиции для нас самым обыкновенным делом была прогулка от мыса Хат к скале Замок. Эта скала казалась гораздо ближе, чем была на самом деле, так как в Антарктике вообще расстояния обманчивы благодаря разнообразным эффектам, возникающим от изменчивости света и от искажений, производимых миражем.

База экспедиции Шеклтона на мысе Ройдс

С течением времени эта местность все больше и больше нравилась нам, так как для каждого находилось много достаточно увлекательных занятий. Профессор Дэвид и Пристли видели здесь перед собой новую и чрезвычайно интересную главу исторической геологии. Вообще, повторяю – окрестности мыса Ройдс были гораздо удачнее в смысле возможности геологических исследований, нежели местность у мыса Хат. По склонам окрестных возвышенностей были разбросаны сотни валунов, и изучая их, геологи надеялись познакомиться с прошлым острова Росса. Неиссякаемый источник новых открытий представляли для Мёррея здешние озера. Кроме того, и залив с его постепенно падающими глубинами был богат морскими животными, виды которых изменялись в зависимости от глубины. Залив также представлял собой неисчерпаемый кладезь ценнейших находок для биолога. Не мог пожаловаться и наш метеоролог Адамс, так как в непосредственном соседстве с его метеорологической станцией поднимался величественный Эребус с облачком дыма на вершине. Этому соcедству мы в значительной степени обязаны интересными результатами в области метеорологии. Для нашего физика чрезвычайно обширное поле исследования представляла структура льда в различных озерах, разнообразные соли, содержащиеся в почве, магнитные особенности горных пород, хотя, надо сказать, что магнитные свойства пород являлись в то же время и большим препятствием для магнитных наблюдений: чувствительные инструменты нередко подпадали под влияние местных магнитных сил. Таким образом, со всех точек зрения надо было признать чрезвычайно удачной местность, избранную нами для зимовки из-за чисто случайной ледовой обстановки. Едва ли мы могли бы найти другое более благоприятное место для научной работы

Уже через 10 дней, проведенных на берегу, дом был в основном готов, хотя, надо сказать, что прошло больше месяца, прежде чем он превратился из пустой оболочки в окончательно оборудованное и обставленное жилье, когда каждый из нас устроился и разместил свои вещи. Жилище оказалось не слишком просторным для 15 человек, но зато в нашей тесной квартире было теплее, чем могло бы быть в большом доме. Самой холодной частью дома, когда мы в нем поселились, был пол, сделанный из однодюймовых фальцованных досок, настланных в один слой.

Под северо-западным углом дома имелось пустое пространство, примерно в 1,2 метра, на другом конце пол находился вровень с землей. Стало очевидно, что пока существует под полом свободное пространство, мы будем страдать от холода, поэтому решили преградить туда доступ холодному воздуху. Для этого было задумано поставить с юго-восточной и южной наветренной сторон стену из ящиков с провизией. Чтобы совершенно исключить проникновение воздуха с этих сторон, мы сначала поставили на небольшом расстоянии от стен дома два или три ряда ящиков. Пространство между ними засыпали вулканической землей вровень с ящиками так, чтобы не оставалось никаких щелей, а затем сверху нагромоздили остальные ящики на высоту в 1,8–2 метра. Этого хватило лишь на две смежные стороны дома.

По обеим сторонам крыльца постепенно были возведены еще две пристройки. Одну из них выстроили из сухарных ящиков, покрыв крышу войлоком и брезентом, – это была кладовая Уайлда, который заведовал выдачей провизии. Пристройка по другую сторону крыльца имела более высокое назначение – она должна была служить Моусону в качестве физической и химической лаборатории. К сожалению, в конце концов, ее также пришлось превратить в кладовую, так как температура в ней была не выше наружной, а из-за влажного и теплого воздуха, проникавшего туда из дома, все, что помещалось внутри нее, немедленно покрывалось самыми фантастическими узорами из крупных ледяных кристаллов.

Подветренная сторона дома, в конце концов, была превращена в одну из стен конюшни, так как мы решили держать лошадей зимой под кровлею. Во время метели 18 февраля и в течение следующих трех дней животные, хотя и пострадали, но главным образом из-за тех ран и ушибов, которые они получили на судне по дороге на юг. Мы сочли, что содержание лошадей в помещении, даже без отопления, будет для них полезнее, чем пребывание на открытом воздухе. К 9 марта[61] постройка конюшни закончилась. Одна короткая стена конюшни была образована двумя рядами ящиков с маисом и имела в высоту 1,72метра; другую, более длинную стену, сложили из мешков с лошадиным кормом. На другом конце врыли в землю широкую доску и к ней приспособили ворота. Над всем этим растянули брезент, который прежде служил крышей временной хижины и затем все это закрепили и защитили от ветра досками и планками. Таким образом, конюшня была готова. Внутри нее протянули вдоль стены дома проволочный трос, к которому привязывались недоуздки лошадей. В первую же ночь, когда лошадей поместили в конюшню, они не дали никому из нас ни минуты покоя – некоторые из них оторвались с привязи и убежали в долину, где мы держали их раньше. Как-то позже Гризи, одна из самых бойких лошадей, просунула свою голову прямо к нам в окно, так что нижнюю половину окон пришлось заколотить досками. При первом же сильном ветре крыша конюшни стала так трястись и рваться, что мы с минуты на минуту ожидали, что ее совсем унесет; поэтому после бури на крышу положили все сани, кроме тех, которые были в употреблении и протянули из конца в конец крепкую веревку. Как только пошел снег, он засыпал сани, и крыша получилась превосходная, в дальнейшем никакой ветер на нее не действовал. Позднее к этим наружным пристройкам прибавился еще один вид – конуры для тех собак, которые собирались щениться, и помещения эти никогда не пустовали.

С юго-восточной стороны дома была пристроена из ящиков еще одна кладовая с крышей, сшитой из парусиновых коек. Здесь мы хранили свой плотничий инструмент, сапожные принадлежности, которые требовались нам постоянно, и разные другие необходимые вещи. Впрочем, первая сильная буря порядочно потрепала эту постройку – крышу сорвало и унесло, стены разрушились, так что когда погода исправилась, нам пришлось посылать целый отряд на поиски повсюду разнесенного имущества – шарфов, вязаных шлемов и т.п. Некоторые вещи были унесены более чем на милю. Я нашел один русский валенок весом в два килограмма в километре от плетеной корзины, в которой он до этого помещался. Видимо, все это расстояние он пролетел прямо по воздуху, так как на кожаной подшивке не было ни единой царапины; если б он катился по земле, ударяясь по дороге о скалы, кожу, конечно, поцарапало бы.

Труба на доме была железной, она выступала над крышей на 60–90 см, помещалась в ее юго-восточном углу, и была укреплена со всех сторон большим числом стальных канатов для защиты от ветра; сверху к ней был пристроен колпак. Благодаря этому мы избавились от тех неприятностей, какие не раз случались в большом доме, выстроенном экспедицией «Дискавери». Нашу трубу ни разу не снесло ветром и не засыпало снегом. Правда, вращающийся колпак был унесен при первой же сильной метели. То же самое случилось и при второй. Тогда мы просто-напросто сняли его, причем это нисколько не повлияло на исправную работу печи.

С правого края фото – тропинка к метеорологической станции. На заднем плане – склон Эребуса. На нижнем снимке – гараж Дэя с автомобилем

Собачьи конуры располагались вплотную к крыльцу, но в них мы держали постоянно на цепи лишь трех собак. Метеорологическая станция помещалась с наветренной стороны дома, наверху небольшого хребта, метров на шесть выше дома и в 12 метрах над уровнем моря. Туда вела естественная тропинка. Адамс устроил эту станцию и с 22 марта на ней начались регулярные метеорологические наблюдения. Фундаментом для метеорологической будки служил тяжелый деревянный ящик, поставленный на скалы и на три четверти наполненный камнями. Вокруг него навалили обломки кенита, а все промежутки между ними заполнили вулканической землей, которую облили водой. Конструкция получилась прочная, как камень. Внутрь ящика по обеим сторонам поставили и закрепили камнями и болтами два столба, к которым крепко привинтили болтами метеорологическую будку стандартного размера конструкции Стивенсона. Ввиду того что запись показаний инструментов приходилось делать через каждые два часа и днем и ночью, а в плохую погоду наблюдатель мог легко заблудиться и не найти дороги к будке, по пути туда поставили ряд столбов, укрепленных в почве льдом, и между ними протянули веревку, по которой можно было добраться до будки даже во время самой непроглядной метели.

Первые дни на зимовке

Внутреннее устройство дома только что было закончено, и теперь он приобрел совершенно иной вид, нежели в первые дни. Мы начали с того, что отвели место каждому из обитателей. При этом сочли наиболее удобным разделить дом на отделения, в каждом из которых поместились два человека. Размер этих кабинок был 1,9 метра в длину и 2,1 метра в ширину от стены дома до его центра. Получилось семь таких кабинок и еще помещение для начальника экспедиции. Таким образом, удалось устроить всех 15 человек, составлявших береговой отряд.

Очень важной частью дома являлась темная фотографическая комната. Досок у нас было мало, поэтому для постройки внутренних перегородок мы использовали ящики с консервированными фруктами, которые все равно следовало держать внутри дома, чтобы уберечь их от мороза. Фотографическую комнату устроили в левом углу, сейчас же у входа. Ящики с фруктовыми консервами своими крышками были обращены наружу, так что можно было доставать их содержимое, не разрушая стен сооружения. Когда ящики эти пустели, мы превращали их в шкафы и составляли туда всякое запасное снаряжение, чтобы оно не мешало в наших маленьких кабинках. Все устройство фотографической комнаты взяли на себя Моусон и профессор Дэвид. Стены и потолок ее обили войлоком, оставшимся от устройства дома. Моусон соорудил все необходимые полочки, баки для промывки пленок и т.п. В общем фотографическая комната вышла на славу – лучше при данных условиях нельзя было и желать.

По другую сторону входа, прямо против фотографической комнаты, находилась моя комнатка, имевшая в длину 1,8 метра и в ширину 2,1 метра. Она была отгорожена досками и имела потолок на высоте 2,1 метра от пола. Стены внутри я обил брезентом. Койка была сооружена из ящиков с фруктовыми консервами, которые после освобождения их от банок тоже служили мне вместо шкафа. В моем помещении находились большая часть библиотеки, хронометры, барограф и электрический термометр. Оставалось еще достаточно места для стола. Все вместе взятое выглядело чрезвычайно уютно. На чердаке над моим помещением хранились научные инструменты, которые не были в постоянном употреблении, например теодолиты, запасные термометры инклинаторы и т.п. Постепенное нагромождение этих вещей привело к тому, что потолок прогнулся и угрожал обрушиться мне на голову, но я на это не обращал внимания, и дело обошлось благополучно.

На крышу темной комнаты мы сложили все приспособления для фотографии и наши немногочисленные ящики с вином. Последнее извлекалось оттуда лишь в особо торжественных случаях, как, например, в день зимнего солнцестояния. Установка для ацетиленового газового освещения помещалась на площадке между моей и темной комнатой. Мы пытались провести газ от крыльца, но там была такая низкая температура, что вода замерзала и газ не шел. Переместив установку внутрь дома, мы не имели больше никаких хлопот с газом.

Четыре газовые горелки, в том числе переносная лампа, находившаяся в моем помещении, давали достаточно света. Простота и портативность установки и яркий свет, который она давала, являлись большою роскошью в подобных условиях. Немудрено, что полярную ночь мы перенесли легче, чем это было в прежних экспедициях.

Тип установки для газового освещения, которым мы пользовались, был выработан м-ром Моррисоном, старшим судовым механиком на «Морнинг» во время экспедиции, отправленной на помощь «Дискавери». Единственный недостаток этого способа освещения заключался в том, что аппарат, дававший газ, пришлось устроить в жилом помещении. При ежедневном перезаряжении его карбидом, он награждал нас весьма неприятным запахом. Впрочем, мы скоро к этому привыкли, хотя все-таки ежедневно на голову бедного Дэя, который заведовал освещением, сыпались различные нелестные эпитеты. Установка работала все время безотказно. Газ распределялся из резервуара при помощи гибких стальных трубок, которые обвивались вокруг балок крыши и к которым где нуно подвешивались горелки.

С каждой стороны от одного до другого конца дома был протянут стальной трос на расстоянии 2,1 метра от стены. Поперек от стены к стене также натянули тросы на расстоянии 1,8 метра друг от друга. В местах их пересечения с продольными тросы были связаны. Таким образом, получились границы для отдельных кабинок, а повешенные куски сшитой парусины образовали стены; вход в кабину закрывался одеялом.

Надо сказать, что каждое из этих обиталищ представляло некоторые отличительные особенности меблировки, общего расположения и устройства коек, вот почему о них стоит сказать подробнее. Вопрос этот отнюдь не пустой, как может показаться читателям, ведь в течение долгих зимних месяцев внутренность дома составляла для нас весь обитаемый мир!

Стены расположенной рядом с моей кабинки Адамса и Маршалла были снабжены шкафчиками из фанерных ящиков, в ней царили такая чистота и порядок, что мы именовали ее не иначе как «Парк Лэйн № 1». На ящиках висели марлевые занавески, подвязанные голубыми лентами. Первый же взгляд на книжные полки обнаруживал литературные вкусы хозяев комнатки. В библиотеке Адамса были главным образом книги, касающиеся периода французской революции и времен Наполеона, кроме того, имелось полное собрание сочинений Диккенса. В шкафчиках Маршалла хранились склянки с лекарствами, различные медицинские книги и кое-что из беллетристики. Парусиновая занавеска, отделявшая каморку от следующей, была украшена художественными произведениями Марстона, изобразившего красками портреты Наполеона и Жанны д’Арк в натуральную величину. Адамс и Маршалл проделывали ежедневно гимнастические упражнения по Сандову. Позднее их примеру последовали и другие участники экспедиции, особенно когда из-за темноты и плохой погоды трудно стало заниматься какой-нибудь работой на воздухе. Койки в этой единственной в своем роде кабинке были самые удобные в доме, но для того чтобы приспособить их вечером для спанья, требовалось больше времени. Неудобство это компенсировалось тем, что в течение дня здесь имелось свободное пространство. С разрешения владельцев их комната использовалась как врачебный кабинет, аптека и операционная. Койки состояли из двух бамбуков, между которыми была растянута и прикреплена парусина, так что они напоминали собой носилки. Концы, упиравшиеся в стену, покоились на плотно приделанных планках с вырезами; противоположные концы бамбуков помещались на скамейке. На этих койках обитатели кабинки могли спать сладким сном.

План дома на зимовке

Следующее отделение по той же стороне занимали Марстон и Дэй. Так как первый был художником, а второй вообще мастером на все руки, то, понятно, они особенно постарались украсить свою каморку. Полочки были обиты бахромой, а фанерные ящики выкрашены коричневой краской. Эта идея была заимствована у владельцев «Парк Лэйн № 1», которые покрасили стены своей кабинки жидкостью Конди. Кабинка Марстона и Дэя именовалась «коньком», вероятно, потому, что их полки напоминали своим видом двускатную крышу. Прочные койки, сделанные из старых ящиков, с матрацем, набитым древесными стружками, покрытые одеялами, представляли собой комфортабельное ложе. Одну из коек можно было во время обеда выдвигать и пользоваться ею вместо стульев. Занавеска, расписанная художником, изображала пылающий камин как воспоминание об утраченной цивилизованной жизни, на верхушке камина красовался букет цветов в вазе. Занавеска, отделявшая эту кабинку от «Парк Лэйн № 1», не нуждалась в особом украшении, так как краски на портрете Жанны д’Арк, а частично на портрете Наполеона проступили сквозь парусину. В этом же отделении помещался литографский станок, на котором печатались иллюстрации к изданной нами на зимовке книге.

Следующую кабинку, по ту же сторону дома занимали Армитедж и Брокльхёрст. Здесь вся меблировка, шкафчики и полочки были весьма примитивны. Мне пришлось прожить в этом помещении два месяца на месте Брокльхёрста, в то время как его после операции уложили в моей комнате. Я соорудил там тогда постель на ящиках из-под керосина, и первое время их запах был не очень приятен, но мало-помалу он выдохся. Дальше за кабинкой Армитеджа и Брокльхёрста находилась буфетная, отгороженная рядом ящиков, образовавших настоящую стену между головами спящих и продовольствием. Буфетная, служившая также пекарней и кладовой, была не слишком обширна – всего 1,8метра в длину и 0,9метра в ширину, но нас она вполне удовлетворяла. Второй стеной буфетной служила стена дома, сплошь до начала ската крыши заполненная полками, продолжавшимися и в средней части помещения за печью. Печь помещалась отступя от стены на 120 см. В этом пространстве была отгорожена досками, обитыми парусиной, наша биологическая лаборатория, занимавшая 121121см. Недостаток места восполнялся множеством полок по ее стенам, содержавших бесчисленное количество баночек, вскоре наполнившихся биологическими трофеями Мёррея.

Позади плиты, против буфетной, находилась кабинка Маккея и Робертса. Ее главной особенностью был тяжеловесный шкаф, в котором покоились большею частью носки и тому подобные легкие вещи, а единственным тяжелым предметом был граммофон с пластинками. Койки хозяев представляли собою неудачное подражание мебели на «Парк Лэйн № 1», и затруднения, которые пришлось испытать Маккею и Робертсу, прежде чем койками стало можно пользоваться, доставили немало развлечения присутствующим. Я как сейчас вижу перед собой победоносное лицо Маккея, когда он созвал всех полюбоваться своей конструкцией кровати. Обитатели «Парк Лэйн № 1» указывали Маккею, что бамбуки прогнутся под его тяжестью, и концы палок соскочат с подпорок. Не обращая внимания на критически настроенных зрителей, Маккей разделся, залез в спальный мешок и стал распространяться о том, какое это удобное и приятное ложе по сравнению с жесткими досками, на которых он вынужден был спать до сих пор. Робертс тоже жаждал испытать свое ложе, сконструированное по тому же принципу. Ожидания товарищей насладиться зрелищем катастрофы как будто не оправдывались. Все уже разочарованно расходились, как вдруг раздался треск и грохот, сопровождавшийся энергичными словоизвержениями. Ложе Маккея оказалось наполовину на полу, согнутое под самым неудобным углом. Смех и иронические замечания по поводу его уменья мастерить кровати были ему нипочем; три раза в эту ночь пытался он закрепить свою кровать, но, в конце концов, махнул на это рукой. Позднее, впрочем, ему все-таки удалось устроить прочные крепления, и с тех пор он спал с комфортом.

Продолжить чтение

Страницы: «« « 123