Россия и мусульманский мир № 8 / 2012 Сченснович Валентина

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

РОССИЯ В ДИХОТОМИИ ВОСТОКА–ЗАПАДА

ЧЕРЕЗ 50 ЛЕТ

Н.П. Шмелёв, академик РАН, директор Института Европы РАН

Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность»

тогда внезапно постигнет их пагуба…

Первое послание святого апостола Павла к Фессалоникийцам, 5:3.

Прежде чем прогнозировать, что ждет Россию через 50 лет, приведу несколько выдержек из этого интервью. На вопрос, можно ли было предвидеть этот глобальный кризис, я откровенно сказал: в США – да, у нас – нет. Мы могли бы избежать кризиса, только вернувшись в Средневековье: закрывшись от всего мира и введя монополию на внешнюю торговлю. Но это мы уже проходили, 70 лет были отгорожены стеной от всех. Хорошо, что у нас провозглашена социально ориентированная экономика. Очень хорошо. Только сразу прийти к этому не удастся. Такова реальность.

Последние 10–15 лет наша экономика была самой (!) социально несправедливой среди всех цивилизованных государств. Хроническое недоверие друг к другу, к бизнесу и государству родилось при правительстве Гайдара, которое лишило население 95 % их сбережений (даже Сталин в 1947 г. «ограбил» людей не так жестоко). Хорошо, что сейчас повышены гарантии по вкладам до 700 тыс. руб. Хотя можно было бы позволить себе и 100 %, выплату, как кое-где в Европе. Без рынка и кредитов уже нельзя. Их брали для покупки угодий, домов, яхт и футбольных клубов. А, к примеру, в геологоразведку нефтяных месторождений средства почти не вкладываются. Значит, через 10–15 лет страна останется без сырья? А вы, господа, все на Майами? Может, внуки нынешних олигархов более интеллигентно будут вести дела? А пока нет ни культуры пользования богатством, ни вкуса, ни правил поведения. Сплошной «Куршевель»…

Надо заметить, что «воровская» психология проникла во многие отрасли. Посмотрите – выделили деньги в помощь какому-то предприятию или целой отрасли и сразу дали повод для подозрений, что ее часть обменяли на доллары и увели за границу. А спасают их вынужденно. Нашу экономику (80 % ВВП) все еще определяет олигархический капитал – это стратегическая ошибка предыдущих десятилетий. И если сейчас дать рухнуть крупным заемщикам, то рухнет и экономика в целом. Другой вопрос: почему эти компании занимали на Западе, а не у нас? Почему мы можем дать кредит только под 10–15 %, а в Лондоне – под 6–7 %? Так что винить во всем только бизнес тоже нельзя. Какими должны быть реальные кредитные ставки по ипотеке? Напомним, что у нас зарплаты в 5–6 раз ниже, чем в Европе, а наценки на товары доходят до 80–100 % и выше. Это не влияние кризиса, а бандитизм. Ну нельзя, чтобы квадратный метр жилья стоил 6 тыс. долл.! Полторы – красная цена.

Проблема – в человеческом факторе. Это поколение бизнесменов безнадежно избаловано заоблачной прибылью: в строительстве годовая прибыль – 600 %, в энергетике – 300 % и т.д. В их кругах считается: если 100 % в год себе не обеспечил, ты идиот. А за рубежом 10–15 % – уже удача. Так зачем нашим вкладывать деньги в перспективные отрасли, когда им и так хорошо? Без развития же несырьевых отраслей мы нормальные цены не получим. Так и останемся «в обнимку» с картельными сговорами, от которых, кстати, та же Америка давно избавилась. Там, если суд подтвердит факт такого сговора, жестко наказывают. А у нас антимонопольные меры – слезы одни. Значит ли это, что следом накатит очередная волна приватизации? Скорее всего, надо ожидать государственно-частное партнерство. Пока наши «бароны» не научатся вести бизнес на цивилизованном уровне, можно вернуть предприятия государству, а потом их снова продать. В Великобритании так и делают: то приватизируют, то национализируют. Только следующий раунд приватизации надо проводить с учетом ошибок 90-х годов, когда страна заработала всего лишь 9 млрд. долл., а нищая по сравнению с нами Боливия – в 10 раз больше.

И еще. Вас не удивляет, почему половина американского концерна «Боинг» – россияне? Потому что у нас давали по 6 млрд. долл. в год под видом таможенных субсидий ветеранам-афганцам, а бюджет всей науки был всего 150 млн. долл. Сейчас в науку пошли деньги. Но их хватит только для поддержания оставшихся с советских времен «мозгов». А средств для привлечения новых я пока не вижу.

Отношение к работягам и крестьянам у «высшего бизнес-сословия» – пренебрежительное. Раньше был бандитский рэкет, сейчас – чиновничий беспредел. В Японии малый бизнес стал развиваться только после того, как банки пошли на риск: тем, кто доказал, что его бизнес-проект перспективен, давали деньги на развитие без процентов. А ведь именно малый бизнес может спасти и российское село.

Что ждать от кризиса? Резервы государства небезграничны, а в неделю тратится по 15–20 млрд. долл. Но не исключено, что от кризиса общество выиграет. Богачам, чтобы выжить, придется поменьше думать о махинациях и побольше – о спросе на товары, которые производят их предприятия. Ведь не будут покупать – не будет и прибыли.

Печальный эпиграф для этой статьи выбран мною не случайно. Думается, он в самой сжатой форме отражает то настроение, в каком живут россияне вот уже более пяти поколений подряд, с начала XX в. по сегодняшний день. Вряд ли какой еще народ в истории пережил за 100 лет столько кровавых войн и не менее кровавых революций, не говоря уже о массовых, тотальных голодовках. Только полномасштабных войн было восемь: японская, Первая мировая, Гражданская, польская, финская, Великая Отечественная, афганская и последняя, кавказская, конца ей не видно даже и сегодня. И революции: 1905 г., Февральская 1917 г., Октябрьская 1917 г., невероятная по своим гибельным последствиям коллективизация 1929–1933 гг. и столь же гибельный «сталинский» террор 1937–1938 гг., наконец, нынешняя, «демократическая» революция. По своей «социальной цене» она тоже вполне сопоставима с теми, что были до нее.

Естественно, что при подобных, скажем так, наследственных настроениях из двух главных сценариев развития России в ближайшие 50 лет – пессимистического и оптимистического – первым в голову приходит именно пессимистический, с грядущей катастрофой и «концом истории» России. К такому выводу подталкивает многое.

Бытует мнение, в определенной степени обоснованное, что российский народ просто «выдохся», надорвался, что ему уже никогда не восполнить тот чудовищный генетический ущерб, который нанесен войнами и безжалостными экспериментами наших разномастных революционеров, что в соответствии с теориями таких мыслителей, как О. Шпенглер, А. Тойнби, Л.Н. Гумилёв и др., он уже прошел пик своей «пассионарности» и ему осталось только медленно, потихоньку (и хорошо бы безболезненно) вырождаться, растворяясь в более мощных, более жизнеспособных цивилизациях. Неоткуда, дескать, больше ему взять внутренней динамики: последнее, что у него оставалось из того, что было накоплено веками, истрачено в годы большевистского террора и в кровавой мясорубке Второй мировой войны. XX век сломал России хребет: доказательством этого стал самопроизвольный (как говорится, «на ровном месте») распад в 1991 г. великой сверхдержавы. В результате – множество едва ли исторически жизнеспособных осколков и территориально все еще огромный, но внутренне аморфный, желеобразный массив собственно России, единственной гарантией существования которой является сохранившийся от прежних времен ракетно-ядерный потенциал. Но и он – надолго ли?

Не добавляют оптимизма и попытки представить себе расклад сил на мировой арене в ближайшие полстолетия. Жизнь показала, что надежды человечества на всеобщий мир и «в человецех благоволение» в XXI в. столь же призрачны, что и во все предшествующие времена. Своекорыстный интерес, произвол, стремление решать силой старые и новые проблемы, борьба за геополитическое пространство – все это как было с древнейших времен, так и остается движущей силой международных отношений вплоть до сегодняшнего дня. И нет сколько-нибудь серьезных оснований думать, что через пару поколений мир научится жить по другим законам – взаимной терпимости, компромиссов, учета интересов как больших, так и малых членов мирового сообщества, объединения усилий всех наций в решении общемировых неотложных проблем.

Наиболее серьезными в перспективе представляются вызревающий уже сегодня конфликт и борьба за общемировое влияние двух ведущих мировых центров силы – США и Китая. При сохранении нынешней динамики – причем и в военно-политической, и в экономической, и даже в научно-технологических сферах – вполне вероятно, что к середине XXI в. США вынуждены будут уступить первенство на мировой арене Китаю (особенно если ему удастся без большой войны воссоединиться с Тайванем). Если разнообразное влияние Китая в Южной и Юго-Восточной Азии будет возрастать нынешними темпами (а судя по всему, так оно и случится) и если ему удастся установить достаточно похожие на союзнические отношения с другим азиатским гигантом – Индией, то можно, наверное, говорить (пользуясь критериями «пассионарности») уже не только о «закате Европы», но о начинающемся закате всей евроатлантической цивилизации.

В этой борьбе России (если исключить возможность ее глухой самоизоляции и превращения вновь в «осажденную крепость») придется выбирать, с кем ей быть: с США и Евросоюзом или с новым восточноазиатским сообществом, возглавляемым Китаем. И в том, и в другом случае ее ждет подчиненная, подсобная, второстепенная роль ведомого, идущего в кильватере за лидером. Конец «самостоятельной истории» России при таком развитии событий представляется, естественно, лишь вопросом времени.

Другой важнейший и, вероятно, долговременный фактор современной международной ситуации – всплеск исламского фундаментализма и международного терроризма, ставшего органическим его порождением. Трудно не согласиться с теми, кто утверждает, что новая – третья – мировая война уже началась, война без границ и без правил, и неизвестно, когда, где и как она закончится. Однако в отличие от борьбы двух ведущих мировых центров силы – евроатлантической цивилизации и восточноазиатского сообщества, – эта война вряд ли когда-либо примет вид прямого вооруженного столкновения (тем более с применением всех современных вооружений). Агрессия исламского фундаментализма имеет ту особенность, что она с самого начала нацелена на вооруженную борьбу и, может быть, в конце концов будет так или иначе раздавлена силой. Будет ли такая сила организована в полномасштабную международную союзническую коалицию, ведущую прямую, открытую борьбу на всех фронтах, где ей бросают вызов фундаментализм и терроризм, и будет ли новая Россия активным участником подобной коалиции, представить себе сейчас достаточно трудно.

Но одно, похоже, ясно: при любом повороте событий Россию ожидает многолетняя, упорная и дорогостоящая борьба с исламским экстремизмом и международным терроризмом:

во-первых, на ее границах с Центральной Азией и Кавказом;

во-вторых, внутри страны, где многовековой межконфессиональный мир тоже может оказаться достаточно хрупким.

Все это, естественно, потребует от России серьезнейшей самоотдачи и, несомненно, как минимум сильно затруднит ее выход из нынешнего системного кризиса.

Наконец, еще одна общемировая угроза, которая и для России на ближайшие полвека останется, по-видимому, весьма актуальной. Речь идет о медленном, но верном расползании ядерного оружия по миру и угрозе его применения в каком-нибудь локальном конфликте или в ходе очередной атаки международного терроризма. Потенциальных очагов возможной ядерной вспышки в мире уже достаточно: незатухающий ближневосточный конфликт и надвигающееся ядерное противостояние Ирана и Израиля; углубление иррационального, преимущественно идеологического конфликта между Ираном и США; застарелое соперничество между Пакистаном и Индией, прежде всего по территориальным вопросам; конфликт между Северной и Южной Кореей (вкупе с союзником последней, США); наконец, возможное попадание ядерного оружия в руки самых оголтелых международных террористов, – все это делает мир и в перспективе столь же неустойчивым, каким он есть сегодня. Не важно, далеко или близко от границ России или вовсе внутри ее собственной территории может случиться ядерная вспышка. При любом, как говорится, раскладе, исходя из простого инстинкта самосохранения, Россия вынуждена будет в ближайшие десятилетия отвлекать на цели собственной безопасности силы и средства вряд ли намного меньшие, чем она это делала в советские времена. Что для полуразрушенной в результате скоропалительных реформ страны может оказаться и непосильным.

Разумеется, всех внешних угроз, ведущих в предстоящие десятилетия не к усилению, а скорее, к ослаблению России, не перечислишь. В грядущий мировой хаос не могут не внести свой вклад и такие острейшие проблемы XXI в., как безудержная и безжалостная глобализация в пользу «золотого миллиарда», оставляющая в стороне от своих достижений большинство населения планеты; многомиллионные потоки стихийной миграции, меняющие этническое и цивилизационное лицо современного мира, в первую очередь стран, составляющих ядро евроатлантической цивилизации; кровавые региональные и межэтнические конфликты почти на всех континентах; наркотрафик и трансграничная преступность; экологические опасности, природные и техногенные катастрофы, эпидемии, болезни, голод, неграмотность многомиллионных масс и пр. Конечно, можно уповать на то, что за 50 лет человечество выработает, наконец, нечто похожее на мировое правительство, которое сумеет взять под контроль эти разрушительные процессы и остановить или, по крайней мере, ослабить вероятный мировой хаос. Но, судя по прошлому опыту, надежда на подобное развитие событий очень и очень слаба.

Как представляется, приближающийся конец «самостоятельной истории» России (в традиционном ее облике) связан не столько даже с внешними факторами, сколько с нынешним внутренним состоянием страны. Россия больна, больна наследственно, и примененная к ней после 1991 г. «революционная терапия» лишь усугубила те разрушающие процессы, которые назревали в ее недрах с советских времен.

Первым в длинном списке болезней современной России следует, по-видимому, назвать резко ускорившийся процесс депопуляции страны, углубляющийся демографический кризис и запустение огромных ее территорий, заметные сдвиги в этнической структуре, отток населения из восточных районов на запад, а не наоборот (как это было до Октябрьского переворота), сократившуюся под влиянием, прежде всего, искусственных политико-административных причин иммиграцию в ее пределы. И одновременно – возросшую эмиграцию, причем наиболее активной, дееспособной и образованной части населения. Все это порождает весьма обоснованные опасения, что в предстоящие полстолетия Россия не сможет удержать в своем составе по меньшей мере Восточную Сибирь и Дальний Восток, а возможно, и пояс прикавказских автономий. Где будет пролегать восточная граница России в середине XXI в. – по Лене, по Енисею, а может быть, по Оби или по Уралу – предсказать сегодня не возьмется, конечно, никто.

Но одно очевидно: без целенаправленных общегосударственных усилий (причем с упором именно на государственные инвестиции и поощрительную социальную политику, поскольку стихии рынка решение подобных задач по определению не по силам) преодолеть опасность естественного, не вызванного никакими внешними силами, дальнейшего развала страны невозможно. К сожалению, руководствуясь ультралиберальной идеологией, сегодняшняя власть пренебрегает этой крупнейшей проблемой современности, либо, и того хуже, сознательно ведет дело к избавлению страны от «излишнего бремени», как сознательно был инициирован в 1991 г. развал Советского Союза под тем же предлогом избавления России от «бремени всяких нахлебников».

Нет никакой уверенности и в том, что в предстоящие полстолетия (т.е. статистически – за время смены двух поколений) Россия сумеет преодолеть последствия тех жесточайших структурных изменений в экономике, которые ей пришлось претерпеть в последние 15–20 лет. За исключением энергосырьевого сектора и отчасти военно-промышленного комплекса старый, создававшийся десятилетиями экономический потенциал страны разрушен или почти разрушен: традиционное тяжелое машиностроение и приборостроение, авиационная и автомобильная промышленность, железнодорожное строительство, судостроение, весь комплекс потребительских отраслей, аграрный сектор и т.д.

Надо сказать, что ситуация в стране с точки зрения здравого смысла оказалась абсурдной: когда деньги (т.е. инвестиционные и прочие средства) ей на деле не нужны. И это при тех колоссальных финансовых потребностях, которые она испытывает, для решения самых неотложных инвестиционных, социальных, общекультурных задач. За последние полтора десятка лет, по разным оценкам, от 300 млрд. до 1 трлн. долл. частных капиталов «сбежало» из страны. Такого массового экономического «кровопускания» не было в истории нигде и никогда. Но и этого оказалось мало. Государство само вывело за рубеж порядка 200 млрд. долл., которые оно аккумулировало в виде валютных резервов Центробанка и накоплений Стабилизационного фонда и «влило» на самых льготных для Запада условиях в его экономику, а не в собственное народное хозяйство. Политику России стал чуть ли не официально определять невероятный для нормальных людей лозунг: «Чем меньше денег в стране, тем лучше!» Вернутся ли эти эмигрировавшие деньги, основная их масса, обратно и когда? Скорее всего, никогда. Экономика Запада уже успела впитать их и переварить.

Столь же призрачными представляются и упования на внутренние российские накопления. Как известно, самым крупным инвестором в мире является не Рокфеллер, а та старушка, которая отнесла в банк свои «гробовые». Но розничный российский держатель денег дважды, как минимум (в 1992 и 1998 гг.), подчистую ограбленный государством, не доверяет сегодня ни банкам, ни фондовому рынку, ни пенсионным фондам, ни государству вообще, и неизвестно, сколько потребуется десятилетий, чтобы его доверие восстановить. Пока он предпочитает «короткие», а не «длинные» деньги, причем сумма денег, хранимая «под матрацем», сегодня, по оценкам, не меньше той, что вложена в банки.

Того, что остается внутри страны, явно недостаточно для решения ее основных структурных задач. Энергосырьевой сектор, торговля, гражданское строительство, спиртовое производство, финансовые спекуляции, криминальный оборот, ну и отчасти телекоммуникации – вот, собственно, и все, где оседают сегодня внутренние накопления нашего бизнеса.

Остается еще один потенциально значительный источник средств – иностранные инвестиции. Но для них никакого серьезного интереса Россия как производитель высокотехнологичной продукции (т.е. потенциальный их мощный конкурент) не представляет. Россия привлекательна только как богатейший энергосырьевой придаток передовых стран (США, Евросоюза, стремительно набирающего силу Китая). И еще, конечно, как значительный и недостаточно пока освоенный рынок для всего спектра потребительской продукции – от колготок до автомобилей и самолетов. Думается, что России в этом контексте предстоят серьезнейшие испытания с непредсказуемым пока исходом, особенно в связи с ее вступлением в ВТО и неизбежным резким усилением иностранной конкуренции на внутренних товарных и финансовых рынках. По крайней мере, сегодня в профессиональной прессе на Западе нередко встречаются оценки, что при полном «открытии» России до 90 % ее обрабатывающей промышленности просто «ляжет».

Итак, что касается средств для массированного высокотехнологичного «прорыва» России, ситуация выглядит не очень обнадеживающей (если не сказать сильнее). Но не лучше обстоит дело и с побудительными внутренними мотивами для организации и стимулирования подобного «прорыва».

В сфере частного капиталообразования и автоматического, рыночного перелива капитала из отрасли в отрасль (прежде всего, из менее перспективных в более перспективные высокотехнологичные, инновационные) России, видимо, еще очень долго придется расплачиваться за те фундаментальные ошибки, которые были совершены в 90-х годах прошлого столетия. Нет сегодня такого механизма, и никто не решится сказать, когда он будет. Это историческая плата, во-первых, за дармовую, организованную сверху приватизацию огромных государственных активов, в одночасье превращавшую всякого рода нахрапистых проходимцев в мультимиллионеров и миллиардеров, и, во-вторых, за государственные же авантюры, вроде выпуска пресловутых ГКО с доходностью до 200–300 % годовых, полностью развративших, растливших российский деловой мир, который и сегодня, что называется, «не нагнется», если ему не светит прибыль меньше 100 % годовых (притом что весь мир, как об этом говорилось выше, удовлетворяется 5–15 % и считает это нормой). Первое поколение российского бизнеса (старший и средний возраст), которое сойдет со сцены через 20–30 лет, в этом отношении представляется безнадежным. А будут ли их дети и внуки, которым предстоит действовать во второй четверти XXI в., более цивилизованными, менее алчными, более ответственными перед обществом и страной, – можно надеяться, но уверенности никакой. А вдруг эта болезнь приняла уже хронический, даже генетический характер? Хотя, справедливости ради, надо заметить, что кое-какие надежды в связи с ростом образованности и расширением кругозора нашего делового сообщества вроде бы начинают оправдываться.

Как бы то ни было, приходится констатировать, что, по крайней мере до сих пор, серьезного побудительного мотива для частной инновационной деятельности и ускоренного развития высокотехнологичных отраслей у нас в стране нет. Но при нынешней идеологии, которой все еще руководствуются российские верхи, и состоянии дел вряд ли государство возьмет на себя основное бремя организации подобного «прорыва». Лозунг «как можно меньше государства», тенденция к снижению государственной активности во всех областях экономики – не только в промышленном строительстве, но даже и в инфраструктурных отраслях, фактическое неучастие государства в кредитовании экономики и в поддержке инновационного предпринимательства, в первую очередь малого и среднего бизнеса, наконец, все то же стремление вывести средства бюджетного профицита (кстати, безусловно, преждевременного) за рубеж и только малую часть возросших государственных доходов от мировых цен на нефть пустить в дело внутри страны – все это приводит к выводу, что в реальности в государственном секторе российской экономики действенного стимула к инновационному развитию тоже нет.

И конечно, не придает сегодня оптимизма и третий важнейший фактор, определяющий перспективы инновационного «прорыва» страны, – состояние российских «мозгов». Последние 15 лет близорукая политика высшего руководства, если не на словах, то на деле, исходила из того, что фундаментальные и прикладные исследования, образование, система здравоохранения, культура в тех масштабах, которые были достигнуты в советские времена, – излишество для страны, непозволительная роскошь, непосильное бремя, от которого чем быстрее она избавится, тем лучше. Сокращение расходов на науку в 10 раз и на образование в 5 раз, доведение государственных ассигнований на исследовательские цели до абсурдных 0,3 % ВВП (во всех высокоразвитых странах сегодня – 2–4 % ВВП), нарочито нищенский, ниже даже среднего по стране, уровень зарплаты ученых, конструкторов, преподавателей, работников здравоохранения и культуры вытолкнули (и продолжают выталкивать) наиболее талантливую и активную часть нашей творческой интеллигенции за рубеж или в сферу бизнеса.

Между прочим, после массовой эмиграции ученых из Германии в 30-х годах прошлого столетия она до сих пор, вот уже 70 лет, не может в полную меру восстановить свой научный потенциал. Что-то похожее, вероятно, ожидает и нас в перспективе. Даже при благоприятном развитии событий на то, чтобы воссоздать разрушенное (речь идет о материальном обеспечении и, главное, о кадрах), потребуется вряд ли меньше 20 лет. Но это при благоприятном варианте. Пока же страна продолжает движение не вверх, а вниз. И многое говорит за то, что в ближайшие полвека Россия имеет все шансы превратиться в настоящее «мировое интеллектуальное захолустье».

Большую тревогу вызывает и общее социальное состояние страны. Конечно, ничего похожего на новую «пугачёвщину» или новый 1917 г. ожидать, думается, нет оснований. Россия на поколения и на века вперед более чем насытилась насилием и кровью. Но вот апатия, недоверие к жизни, неустроенность и нищета многомиллионных слоев населения, стремительно увеличивающаяся социальная пропасть между немногими невероятно разбогатевшими и основной массой населения, миллионы бездомных, беспризорных, брошенных на произвол судьбы людей, наконец, коррупция и криминал, превратившиеся, по существу, в норму жизни страны, – эти пороки современного российского общества продолжают, как ржа, подтачивать его изнутри.

Ни о каком «прорыве», ни о каком взлете энтузиазма и творческой энергии трудящегося российского человека не то что говорить, но и мечтать нереально. Для «прорыва» необходимо решить основные социальные задачи страны, а именно:

во-первых, ликвидировать глубочайший разрыв в средней зарплате между той, которая была и остается характерной для жизни вот уже по крайней мере четырех поколений россиян, и тем, что получают за такой же труд работники во всех высокоразвитых странах: он, этот разрыв, достигает сегодня величины порядка 6–10 и более раз;

во-вторых, уменьшить до социально безопасного уровня разницу в доходах между верхними и нижними по доходам 10 % населения, составляющую у нас сегодня уже 15:1 (а неофициально 60:1) при 5–6:1 во всех странах, принадлежащих к евроатлантической цивилизации;

в-третьих, построить в стране не некий не виданный нигде социально-экономический мутант, а подлинное «социальное рыночное хозяйство», гармонично сочетающее в себе рыночные и внерыночные (включая натуральные) формы удовлетворения общественных потребностей прежде всего в социальной сфере.

Одним словом, с реальной угрозой прекращения «самостоятельной истории» России или ее превращения в историю уже другого государства, безусловно, европейского и безусловно регионально очень значимого, но ограниченного теми пределами, в которых Московское царство находилось в эпоху царя Федора Иоанновича (конец XVI в.), следует, несомненно, считаться. Однако почти с той же степенью вероятности можно представить себе и другой сценарий будущего России к середине XXI в. – гораздо более оптимистический.

Прежде всего, исходя из прошлого России, сомнительными кажутся утверждения о том, что российский народ окончательно выдохся, устал, исчерпал запасы своей творческой энергии. Гибельные иностранные нашествия, периодическое разорение, всевозможные кровавые смуты и революции с удручающим постоянством сопровождали практически всю тысячелетнюю историю страны. Не раз уже возрождалась Россия, по существу, из небытия. Но возрождалась отнюдь не ослабевшей, а напротив, еще более могущественной.

Революция 1917 г., Гражданская война, коллективизация и сталинский террор, страшные потери во Второй мировой войне в своей совокупности – если говорить о крови и разрушении генофонда страны – стоили России много больше, чем затянувшийся системный кризис. Нынешняя Россия расплачивается в основном еще по тем, старым счетам. Некоторые наши генетики имеют, видимо, основания утверждать в этой связи, что потери в генофонде страны за период 1917–1953 гг. будут восстановлены лишь примерно через пять поколений. Но это как раз и придется на середину XXI в.! То есть лицо и динамику развития России будут, вероятно, определять люди, так сказать, первого сорта, а вовсе не то посредственное, худшее или даже наихудшее по качеству, что осталось в целости после всех трагических событий и передряг XX в.

Распространено также мнение: для того чтобы вдохнуть новую жизнь в страну, в ее народ, нужна новая всеохватывающая национальная идея, которая объединила бы Россию. Причем эта идея должна быть обязательно духоподъемной, равной по силе и размаху, скажем, идее духовного христианского спасения, или великодержавной (вплоть до провозглашения панславизма). Думается, однако, что возможности возникновения подобного рода тоталитарных идей исчерпаны в России если не окончательно, то на весьма и весьма длительную перспективу. Кроме, возможно, одного случая: если Россия вновь подвергнется угрозе массированного нашествия извне. Но при сохранении на должном уровне ее потенциала современных вооружений (в первую очередь ракетно-ядерного щита) такая угроза, чреватая гибелью для всего мира, вряд ли когда возникнет. Если, конечно, человечество по тем или иным причинам не сойдет когда-нибудь с ума.

He следует ждать появления спасительной новой идеи, мобилизующей на подвиги российский народ, – ей просто неоткуда взяться. Для двух ближайших поколений российского общества (а вероятно, и много дольше) общей целью может быть сохранение и благополучие народа, созидание, строительство, дальнейшее освоение и обустройство страны, достойная, надежная жизнь каждого человека и его близких. Как моральной основы – этого, представляется, вполне достаточно не только для выхода страны из ее нынешнего системного кризиса, но и для дальнейшего рывка, «прорыва» России и в политической, и в социально-экономической, и в культурной областях. Для современного мира такой стремительный подъем за жизнь одного-двух поколений вовсе не диковина. Примеры известны: Германия и Япония после поражения во Второй мировой войне, «азиатские тигры», некоторые арабские страны, Бразилия, Индия и, конечно, Китай. И нет никаких объективных оснований считать, что российский человек в массе своей глупее, или ленивее, или нравственно слабее кого бы то ни было.

Вполне возможно, что будущее развитие международной обстановки не будет неблагоприятным для России. Даже в случае усиления международного коллективного регулирования противоречивых мировых процессов (будь то реформированная Организация Объединенных Наций, или «Большая восьмерка» в ее нынешнем, а скорее всего, расширенном составе, или сеть других авторитетных международных организаций), Россия в предстоящие полвека вполне в состоянии выстроить систему независимых, равноправных и взаимовыгодных отношений практически по всем направлениям международной политики.

Возможно даже, что отношения России с двумя пока ведущими центрами силы – США и Евросоюзом – будут все более и более приближаться к отношениям прочного стратегического партнерства, основанного на взаимном доверии и интересе. После стольких десятилетий балансирования на грани взаимоуничтожения ни Соединенные Штаты, ни Россия не являются сегодня и, похоже, не будут в перспективе реальной угрозой друг для друга. По существу, главной проблемой для США на будущее представляется возможный (что не обязательно) тесный союз России с их основным стратегическим соперником – Китаем. В то же время в борьбе против новой мировой опасности – международного терроризма – США и Россия объективно уже стали союзниками. В дальнейшем России, по логике вещей, предстоит обеспечивать «северный фронт» против агрессии исламского фундаментализма, в первую очередь в Центральной Азии и, возможно, на Кавказе. Что касается линии США на противодействие укреплению СНГ и поддержку всякого рода «цветных революций», то в перспективе ее контуры не ясны. Взять на свое содержание (причем на неопределенное время) некоторое число внутренне слабых новообразованных государств США в условиях кризиса вряд ли решатся. А с опорой только на собственные силы эти государства имеют весьма малые шансы войти на равных в международную политическую и, главное, экономическую жизнь.

Ничем чрезмерно опасным не грозит России и перспектива ее взаимоотношений с Евросоюзом, даже если он продолжит расширяться. Уж во всяком случае с этой стороны конца «самостоятельной истории» России ожидать не приходится. Потому, что военное столкновение между Россией и Евросоюзом невозможно, поглощение России европейским интеграционным процессом нереально (присоединение Турции, Балкан, Украины да еще и России – это было бы не усиление, а на деле развал всего исторического проекта «Единая Европа»). Все имеющиеся сегодня разногласия будут, вероятно, со временем разрешены на основе взаимных компромиссов в обычном договорном порядке.

Более того, процесс дальнейшего «открытия» России (в том числе с вступлением в ВТО) значительно повышает ее привлекательность для Евросоюза как весьма перспективного партнера – и как энергосырьевой базы европейского континента, и как прибыльной сферы приложения капиталов, и как достаточно еще слабого в конкурентном отношении, но довольно обширного рынка, и, наконец, как обладателя пока еще мощного военно-промышленного и научно-технического потенциала, который, в случае чего, мог бы быть весьма полезен для Объединенной Европы.

Принятая уже сторонами на вооружение концепция «четырех общих европейских пространств», хотя она и аморфна, имеет все шансы в течение ближайших десятилетий превратить Россию в безусловно европейское государство, ни в коей мере не затрагивая ее политическую самостоятельность. Свобода передвижения через все европейские границы товаров, капиталов, знаний и людей, сближение правовых основ государственности, гарантии прав человека – если подобная цель будет достигнута за период смены всего двух поколений, можно говорить о грандиозном историческом успехе, и в первую очередь, несомненно, нашей страны.

Конечно, Россия не только европейская, но и евроазиатская страна, и с этим нельзя не считаться. Будущее России (особенно ее восточных регионов) в значительной мере зависит от того, как ей удастся выстроить свои отношения с лидером восточноазиатского сообщества – Китаем.

История многому учит: она, между прочим, учит и тому, что за одним, по существу, исключением (Индокитай) Срединная империя за долгие тысячелетия своего существования никогда не отличалась стремлением к территориальной экспансии. Не территории интересуют Китай, а, во-первых, возможности укрепления его энергосырьевой и водной базы, во-вторых, новые рынки для его традиционной, а теперь и высокотехнологичной продукции, в-третьих, облегчение условий для миграции наиболее подвижной (но всегда лишь маргинальной) части его населения в поисках сфер занятости и приложения своих капиталов. К настоящему времени политическая база для долговременного сотрудничества и взаимодействия наших двух стран создана. Есть все основания ожидать, что даже такой сложный, деликатный вопрос, как трудовая миграция (в которой, следует подчеркнуть, заинтересованы обе стороны), со временем тоже найдет свое нормальное, т.е. договорно-правовое, разрешение, что позволит взять под взаимный контроль и соответственно дозировать стихийно складывающиеся миграционные потоки.

Отнюдь не мрачными можно представить себе и будущие отношения России со странами СНГ, остающимися традиционной сферой российского влияния даже после выхода Грузии из Содружества. Конечно, прежний Советский Союз, вероятно, уже не будет восстановлен. Но создание и утверждение в грядущие полстолетия своего рода свободной конфедерации независимых постсоветских государств, костяк которой составят Россия, Белоруссия и Казахстан и присоединиться к которой, не исключено, смогут и ряд других постсоветских стран, – это вполне, по-видимому, реальная перспектива даже после пережитого кризиса в отношениях с Украиной. Слишком многое и достаточно долго связывало эти страны во всех областях жизни, чтобы полностью отказаться от оценки так называемого «постсоветского развода» как исторически кратковременного замешательства.

Сами по себе эти новообразованные государства по большому счету не нужны сегодня в мире никому, а самостоятельно, вне тесной связи друг с другом и с Россией, их реальный экономический потенциал при нынешних масштабах международной конкуренции вряд ли стоит преувеличивать. И даже в такой специфической области, как энергетика, каспийские и прикаспийские энергоресурсы (которые Запад сегодня рассматривает как резервные на случай широкомасштабного конфликта на Ближнем Востоке или осложнений в Латинской Америке) могут быть эффективно и, главное, надежно освоены лишь в рамках крупнейшего многостороннего международного проекта, не противоречащего, а, напротив, стимулирующего интеграционные процессы на постсоветском пространстве, наряду, конечно, с самым активным участием всех заинтересованных западных партнеров.

Однако безусловная необходимость свободы передвижения на постсоветском пространстве товаров, капиталов, знаний и людей, без чего немыслимо себе представить ни сохранения в этих странах оставшейся от прежних времен экономической специализации (кому еще в мире нужен, например, украинский сахар?), ни поддержания занятости их населения, ни развития их науки и образования, ни тем более серьезного прорыва на новые высокотехнологичные мировые рынки, – это лишь одна сторона вопроса. Другая же состоит в том, что без опоры на взаимное сотрудничество, и в первую очередь с Россией, в ближайшее полстолетия не может быть решен такой исторически наиважнейший вопрос, как обеспечение стран Центральной Азии водой, или реализовано на деле строительство новой системы коммуникаций Запад–Восток, или урегулирована проблема самопровозглашенных непризнанных государств, или, наконец, обеспечены традиционные гарантии существования Армении и той же Грузии, особенно в условиях нарастающей агрессии воинствующего политического исламизма. Думается, что для решения этих проблем инициативы должны исходить не столько от России, сколько от постсоветских государств. России же следует навести наконец порядок в собственном доме и отойти от нынешней нейтральной (а иногда даже и деструктивной) позиции в отношении постсоветских партнеров.

Идти в кильватере в будущем России ни к чему. В нарастающем соперничестве США с Китаем нам на самом деле незачем вставать на чью-то сторону, сохраняя максимально добрые отношения с обоими соперниками. Россия, если ей удастся, наконец, преодолеть нынешний внутренний системный кризис, имеет все шансы оставаться и впредь влиятельнейшей, самодостаточной во всех отношениях страной с надежной обороной, мощной экономикой, высокоразвитой наукой и культурой, страной, открытой для делового сотрудничества со всеми, кто проявляет к этому искренний интерес. Между прочим, это касается и ощутимой уже сегодня подспудной борьбы между США и Китаем за доступ в перспективе к разработке российских энергосырьевых ресурсов, особенно в восточных районах страны. Как говорил когда-то А.П. Чехов, «чего толкаться-то? Всем места хватит». И если новая Россия сумеет удержать в собственных руках политический контроль над постепенным своим врастанием в глобальную экономику, ничего, кроме пользы, конкуренция между мировыми центрами силы в подобных областях для страны не принесет.

В целом в обнадеживающем, думается, направлении развивается и внутриполитическое устройство России. Страна всерьез приступила (по сути, впервые в своей истории) к строительству демократического общества. Будет ли у нас, учитывая российские традиции, своего рода «демократический цезаризм», или классическая парламентская демократия, или федерация с обширными полномочиями регионов, аналогичных, скажем, правам американских штатов или канадских провинций, или даже швейцарских кантонов – на предстоящее полстолетие не это представляется главным.

Основная задача для двух, как минимум, ближайших поколений – создание прочного фундамента под всем зданием российской демократии, а именно – действенной системы местного самоуправления. На это, между прочим, ведущие демократические страны потратили целые столетия. Дважды делала попытки и Россия: в середине XVI в. (в первой половине царствования Ивана Грозного) и во второй половине XIX – начале XX в. (земство). К сожалению, терпения, как говорится, не хватило. Сегодня же мы вновь лишь в начале пути. Но без выборной, ответственной и в финансовом смысле самостоятельной системы местного самоуправления Россия вряд ли может рассчитывать на истинный подъем творческих сил народа, на утверждение законности и порядка сверху донизу и если не на искоренение, то, по крайней мере, на обуздание разъедающих ее изнутри коррупции и преступности. А мелкие локальные конфликты, возникающие по самым разным причинам то тут, то там, будут ее преследовать, по-видимому, еще долго. Показателен в этом отношении пример многодесятилетней борьбы Великобритании с североирландскими сепаратистами или Испании с движением басков.

Не следует, думается, недооценивать и реальные возможности заметного ускорения социально-экономического развития России.

Даже самая болезненная в смысле перспектив проблема страны – демографическая – при соответствующей целенаправленной политике может быть так или иначе решена. Конечно, это потребует колоссальных усилий не только со стороны государства, но и от всего российского общества.

Во-первых, в самом близком времени государство должно изыскать необходимые средства (а они у него есть) для всемерной поддержки семьи, поощрения рождаемости, создания разветвленной системы льгот, в первую очередь жилищных, для молодых семей, ликвидации национального позора страны – бездомности, беспризорности, заброшенности миллионов людей, от детей-сирот до беспомощных стариков и инвалидов.

Во-вторых, необходимо возродить прежнюю переселенческую политику России, благодаря которой за исторически короткие сроки ей удалось хотя бы отчасти освоить и заселить Сибирь и Дальний Восток.

В-третьих, нужно устранить все административные препятствия и, что, может быть, еще важнее, страх в массовом сознании перед иммиграцией на территорию России граждан из бывших советских республик. Вполне возможно, что именно такая иммиграция может стать одним, если не главным способом заселения пустеющей российской деревни и малых городов.

В-четвертых, не будет ничего удивительного, если в предстоящие полстолетия российское руководство обратится вновь к политике, которую наиболее масштабно и успешно начала проводить еще Екатерина II, организовавшая массовое переселение в Россию иммигрантов из других европейских стран.

Будут ли это выходцы из стран Европы или из Китая, или это будет даже такой экзотический вариант (предлагаемый сегодня, в частности, видным российским африканистом А.Б. Давидсоном), как приглашение постепенно вытесняемых из Южной Африки буров и других потомков европейцев, – трудно сейчас гадать. Проблема, несомненно, требует самого добросовестного изучения. Но то, что Россия вновь может стать своеобразным «плавильным котлом» для разных национальностей, каким она практически на протяжении всей своей истории была для многих угро-финских, тюркских, монгольских, кавказских, не говоря уже о славянских, народов, – такую возможность сбрасывать со счетов нельзя.

Вера в лучшее будущее России позволяет думать, что в не столь отдаленной перспективе в ней сложится экономическая система, при которой исчезнет, наконец, во многом искусственный конфликт между государством и рынком, государственной и частной собственностью, государственным регулированием и свободой предпринимательства. Уже сегодня просматриваются некоторые признаки того, что российское общество готово признать основные результаты пусть и скоропалительной, но ставшей непреложным фактом приватизации: новый передел собственности (не важно, в пользу ли государства или частных лиц) обойдется, что называется, себе дороже, он разрушит только-только наметившуюся в стране стабильность.

Можно, конечно, ожидать, что крупнейшие частные корпорации будут вынуждены предоставить обществу в лице государства какую-то (одноразовую) компенсацию за, по существу, бесплатно приватизированные активы, что вместо существующего распределения рентных доходов от энергосырьевых ресурсов между бизнесом и государством будет выработана новая формула, приближающаяся к той, что действует в таких, например, странах, как Норвегия и Саудовская Аравия. Весьма вероятно, что Российское государство перестроит в недалеком будущем и свою налоговую систему, с одной стороны, освободив от налогов все капиталовложения для расширения или модернизации производства, а с другой – отказавшись от «плоской шкалы» налогообложения частных доходов без различия их уровня и происхождения (такого в мире сегодня, кроме России, нет нигде).

Государство, учитывая наши конкретные условия, должно сосредоточиться на нескольких важнейших экономических функциях, которые еще длительное время будет просто некому выполнять, помимо него.

Это, во-первых, дальнейшее развитие основной части инфраструктуры страны: дорог, коммуникаций, трубопроводов, электроэнергетики, водохранилищ, мелиорации, крупных портов, общественных зданий и сооружений, школ, больниц, природоохранных систем и т.д.

Во-вторых, еще долго (если не всегда) будет существовать необходимость в казенных заводах, прежде всего оборонного назначения.

В-третьих, государство должно стать фундаментом всей кредитной системы страны, тем кредитором и страхователем «последней инстанции», каким оно является во всех благополучных странах.

В-четвертых, без государственной помощи – в виде налоговых послаблений, льготных кредитов, защиты от бюрократического и криминального рэкета и пр. – малый и средний бизнес, давно уже ставший во всем мире основным двигателем экономического прогресса и источником инноваций, никогда не окрепнет и не выйдет из «тени», где сегодня создается, по различным оценкам, свыше 40 % ВВП страны.

Столь же необходима государственная помощь и аграрному сектору, будь то индивидуальное фермерство или нарождающиеся фермерские кооперативы, или агропромышленные компании: без прямой бюджетной поддержки этот сектор нигде в мире не обходится – ни в развитых, ни в развивающихся странах.

И наконец, в-пятых, даже в самом «рыночном» обществе наука, образование, здравоохранение и культура не существуют без решающего участия государства в их финансировании. Российский бизнес не сможет когда-либо взять эту функцию на себя.

Разумеется, как регулятор общего экономического климата, норм и правил государство незаменимо в любой системе. Деньги, бюджет, налоги, валюта, общегражданское и общехозяйственное законодательство – это всегда было и останется прерогативой государства. Никто не оспаривает сам этот принцип, сомнениям и спорам подвергается реализация его на практике, особенно первоочередность задач.

Представляется, что сегодня в регулирующей деятельности Российского государства особо важное значение приобретают следующие функции: во-первых, создание самых твердых гарантий неприкосновенности частной, индивидуальной и корпоративной собственности, принуждение к соблюдению бизнесом общепринятых норм деловой этики, борьба против всех квазизаконных и вовсе незаконных способов захвата чужой собственности, против коррупции, организованной преступности и криминального оборота; во-вторых, восстановление (путем намного более существенных, чем сегодня, государственных гарантий) подорванного доверия внутренних и внешних инвесторов к российской кредитно-финансовой системе; в-третьих, отказ от абсурдного (такого нет в мировой практике) бюджетного профицита, резко ограничивающего бюджетные расходы как раз тогда, когда сокращать их нельзя ни под каким видом; в-четвертых, проведение самой жесткой антимонопольной политики, поскольку безответственная деятельность естественных и рукотворных монополий является основной причиной все еще не затухающей инфляции.

Определенный оптимизм может внушать и то, что российский «дикий» рынок 1990-х годов начнет понемногу нормализовываться. Эпоха «баронов-разбойников» в силу естественных причин приближается, особенно после начавшегося уже глобального финансово-экономического кризиса, к своему закономерному концу. На смену им видится приход новых поколений деловых людей, привыкших или привыкающих соблюдать общепринятые в мире «правила игры». Остается все меньше и меньше сфер бизнеса, обеспечивающих заоблачно высокие прибыли, становится привычной психология «клиент всегда прав», все шире распространяется практика решения хозяйственных споров в судебном порядке, сама собой постепенно исчезает ничем и никогда, казалось бы, неистребимая многомиллионная армия «челноков», все больше появляется признаков того, что социальная ответственность отнюдь не так уж и чужда российскому бизнесу, особенно если он уже прошел путь «первоначального накопления». Как говорил когда-то Л.Н. Толстой, в конце концов «все образуется»: российский бизнес только-только выходит из стадии очень активного, но все-таки детства, и те 5–6 % населения, которые во всем мире составляют слой предприимчивых людей, как обнаружилось, сохранились и у нас, несмотря на все трагедии XX в. От государства этим людям нужно одно: не мешать им, а помогать, и не менять, по мере возможности, слишком часто «правила игры».

Отдельный, огромный по своему значению для страны, вопрос: как остановить утечку капитала из России, которая, после краткого замедления, в последние пару лет возобновилась с новой силой. Любые административные меры (да и налоговые тоже) могут в этом отношении дать лишь временный и весьма ограниченный эффект. Между тем от решения проблемы прямо и непосредственно зависит будущее страны. Ключевое слово здесь, по-видимому, одно: гарантии. Иначе говоря, твердые государственные гарантии того, что никаких угроз для частной собственности Российское государство не допустит и что в стране всеми силами будет сохраняться политическая, экономическая и социальная стабильность, не меньшая, чем в тех странах, куда наш капитал убежал и продолжает убегать. Создания таких условий требуют и наши надежды на то, что в недалеком будущем вслед за реэмиграцией российского капитала последует приток капитала истинно иностранного, но уже не в экспериментальном, так сказать, а в массовом порядке.

Два поколения – достаточный срок для того, чтобы избавиться от еще одного наследственного порока России: недопустимо заниженной и до сих пор занижаемой оплаты человеческого труда. Доля зарплаты в ВВП страны сегодня составляет 30–32 %, во всех экономически передовых странах – 50–70 %. Нечего и говорить, как это неблагоприятно сказывается на трудовой активности российского человека, на его творческой отдаче и морали. Вынужденное безделье, преступность, алкоголизм, наркомания, неустойчивость семьи – это все в первую очередь порождение бедности, а не его, человека, греховной природы.

Что нужно для проведения социальной реформы? Прежде всего, доведение в ВВП доли оплаты труда до уровня других высокоразвитых стран. Если бы сегодня был принят закон об обязательной минимальной оплате труда, скажем, 3 долл. в час (500 долл. в месяц), это означало бы рост доли зарплаты в нашем ВВП примерно до 40–50 %. Конечно, подобный, поистине радикальный сдвиг в социальном устроении страны не может быть достигнут в одночасье. Однако без него трудно рассчитывать не только на резкий подъем производительности труда и оживление экономики, но и на создание какого-то социально устойчивого, эффективного баланса между рыночными и внерыночными формами предоставления населению жизненно важных социальных услуг.

Будет ли подобный поворот достигнут в процессе цивилизованной парламентской борьбы, или он произойдет стихийно, или он станет результатом оживления широко распространенного в мире трехстороннего социального партнерства (государство – работодатель – профсоюз), – трудно сейчас сказать. Но одно ясно: бедность, преднамеренно насаждавшаяся в течение многих десятилетий в стране, всегда была и остается тем главным тормозом, который не позволяет России занять в мировой цивилизации место, отвечающее ее масштабам, ее культуре, природным и человеческим ресурсам.

Таким образом, при благожелательном и по возможности непредвзятом взгляде на вещи баланс между пессимистическим и оптимистическим прогнозами развития России в ближайшие полвека складывается примерно в соотношении 49:51 в пользу последнего. Разумеется, еще более важную роль, чем логика, в подобных оценках играет вера: кто-то верит в катастрофу, кто-то в лучшее будущее, – так оно было и будет всегда. Но даже если руководствоваться одной чистой логикой, нельзя ни понять, ни тем более оправдать упорное отрицание нынешними российскими верхами необходимости иметь ясный для всех – и для властей, и для бизнеса, и для самой широкой общественности, и для наших зарубежных партнеров – стратегический, долгосрочный план развития страны, который, среди прочего, включал бы в себя также и долгосрочную структурную (промышленную) политику. «Авось куда-нибудь кривая сама вывезет» – этот известный принцип для многих, конечно, удобен. Но он никак не удобен для страны, внезапно вдруг потерявшей свою прежнюю цель и не обретшей до сих пор вместо нее ничего, что отвечало бы уверенному продолжению ее от века «самостоятельной истории».

А в качестве своеобразного итога этой самонадеянной попытки заглянуть в середину нынешнего века вспомним мысль, высказанную нашим крупнейшим математиком и футурологом, академиком Н.Н. Моисеевым (однажды всполошившим, между прочим, весь мир своим прогнозом «ядерной зимы»): нет смысла загадывать и прогнозировать дальше чем на 15–20 лет вперед, ибо за это время в мире обязательно произойдет что-нибудь такое, что перевернет все с ног на голову. Кто-нибудь мог, к примеру, предсказать даже не за 20, а всего лишь за пять лет такое всемирно-историческое событие, как внезапный самораспад Советского Союза? Или трагедию 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке? Или, скажем, кто знает, как отреагирует мировое сообщество, если в предстоящие полвека на Землю вдруг опустится корабль каких-нибудь инопланетян?

В отношении же места России, будь то в дихотомии Востока и Запада или Севера и Юга, можно с достаточной уверенностью сказать лишь одно: через 15–20 лет Россия не сможет идентифицировать себя ни с одним из этих миров. А что дальше будет – то знает, вероятно, лишь один Верховный Судия. По большому счету, за все авансы и долги придется нашей стране еще долго расплачиваться.

«Триединство России перед близким Востоком и недалеким Западом», М., 2012 г., с. 337–358.

ИСЛАМ В РОССИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ

МУСУЛЬМАНСКО-ХРИСТИАНСКОГО ДИАЛОГА

Игорь Котин, доктор исторических наук (Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН, г. С. – Петербург)

Ислам является второй по значению и числу адептов религией населения России. Это одна из исторических или традиционных религий Российской Федерации. Позиции ислама в традиционных центрах его существования, т.е. в Поволжье и на Северном Кавказе, сильны. Сложнее ситуация в российских мегаполисах, где присутствие мусульман воспринимается как «вторжение», хотя это не совсем верно. Ситуация осложняется все большей интеграцией России в международное пространство и, как следствие, установлением многочисленных контактов российских мусульман с братьями по вере из других стран, в частности из Саудовской Аравии, которые не всегда придерживаются умеренных форм ислама, но могут принадлежать к радикальным движениям в исламе, в частности к так называемым «ваххабитам». В результате подобных конфликтов, а также наличия ряда социальных проблем в современном российском обществе (безработица среди молодежи, особенно сельской, бедность населения отдельных регионов) наблюдается радикализация части мусульман, которые не только с христианами, но и с собратьями по вере не желают или не способны идти на диалог. Однако значительная часть мусульманского населения России, ее образованная и материально благополучная элита выступают за диалог с правящей российской элитой и с Русской православной церковью, а также с другими представителями христианских церквей, с хранителями других религиозных традиций. Территорию Российской Федерации можно условно разделить на три типа регионов, в которых вырисовываются три различные модели развития мусульманско-христианского диалога в зависимости от доли мусульман в населении и их роли в местном управлении. Это Поволжье, Северный Кавказ и остальная Россия.

Христианство и ислам являются двумя крупнейшими конфессиями России. История распространения и взаимоотношения этих конфессий отражает основные этапы российской истории, и наоборот, любое важное событие в истории России так или иначе отражалось на судьбе представителей этих двух ведущих конфессий. При этом не следует забывать, что, будучи доминирующими, эти религии никогда не были единственными, а также едиными. Межрелигиозный диалог в российской ситуации – это, прежде всего, хотя и не только, – диалог между представителями христианства и ислама.

В настоящее время приблизительно 33–40 % населения Российской Федерации считают себя православными христианами, 10–13 % – мусульманами, около 1 % составляют католики и протестанты, 0,7 % – буддисты и столько же – иудаисты, а половина населения страны сохраняет советское наследие – неверие в Бога. Как мы видим, православные и христиане – главные игроки на религиозном поле России, или, как сказали бы западные религиоведы, на «рынке религий» России. Но в том-то и дело, что как православные, так и мусульманские богословы отвергают понятие «рынок» в данном контексте, подчеркивая историческое доминирование своих конфессий в регионе. Соответственно, регионы исторического доминирования этих двух религий воспринимаются многими мусульманскими и христианскими богословами как исторически обоснованные области принадлежности этим конфессиям, и проблема диалога для многих из них – это проблема проведения границ.

Религия в России считается важным фактором этнической идентификации и политической мобилизации. Ислам остается важнейшим признаком культурной идентификации для этнических татар, башкир, чеченцев, аварцев и многих других групп российского населения, чье число превышает 50. Несмотря на лингвистические и культурные различия между так называемыми «этническими мусульманами», ислам остается основой их культурного наследия. Ощущение общих корней и общих интересов у российских мусульман сказалось на формулировании некоторыми мусульманскими политиками требования введения категории «мусульманин» (или «конфессиональная принадлежность») вместо категории «этническая принадлежность» или наряду с ней. Это требование не было учтено в переписи населения Российской Федерации 2002 г., что и понятно. Политизация религии может привести к непредсказуемым последствиям, а материалы переписи, бесспорно, будут востребованы и по-своему интерпретированы разными группами российского населения. Мусульманские группы населения Татарстана, например, настороженно восприняли предложение ввести в качестве этнонима название «кряшены», используемое для обозначения христиан татарского происхождения.

Ислам остается религией большинства так называемых «этнических» мусульман Волго-Уральского региона и Северного Кавказа, где он является религией традиционной или «исторической». В Санкт-Петербурге и Москве это также давняя, историческая религия, в российской столице известная с XV в., а в городе на Неве – со времени его создания. Но там она часто трактуется как религия мигрантов. В регионах традиционного доминирования ислам выступает как религия правящей элиты, там исламу отдается предпочтение перед христианством, хотя последнее также остается под покровительством, как защищаемая религия «людей Книги». В Москве и Санкт-Петербурге ислам – религия терпимая, но контролируемая. Создание новых культовых сооружений ислама в столицах требует согласования с центральными и городскими властями, различными министерствами и службами. В регионах, где доминирует православное и атеистически настроенное население, сооружение мечетей вызывает настороженность. На общегосударственном уровне мусульманские лоббисты добились для ислама статуса «традиционной религии» наряду с христианством, иудаизмом и буддизмом. В то же время миссионеры из Саудовской Аравии, и особенно приверженцы салафитской или «ваххабитской» (сами они этим термином не пользуются) формы ислама, требуют признания мусульманского превосходства в мире и в том числе в России.

Среди молодых, нередко неустроенных, бедных мусульман Северного Кавказа эти лозунги порой находят сторонников, реже, но это случается и в Поволжье. Северо-Кавказский регион считается старейшим центром распространения ислама в России. Мусульманские миссионеры были в этих краях еще в VIII в. В государстве Волжская Булгария ислам был государственной религией также очень давно, еще в X в., до прихода в эти края монголов. Вероятно, из Булгара прибыли на Русь и мусульманские миссионеры, которые наряду с иудейскими и христианскими (византийскими) проповедниками поведали о своей вере киевскому князю Владимиру, решившему объединить Русь под знаменем новой веры – единобожия.

Со времен святого Владимира православное христианство является главной религией территорий, населенных славянами. Однако территориальная экспансия Московского государства со времен Ивана Грозного привела к включению в состав наследника Древней Руси – Московского государства территорий с мусульманским населением – Астраханского, Казанского ханств. Имперская экспансия с XVIII до начала XX в. включила в состав России Кавказ, Закавказье, Среднюю Азию, Казахстан. После 1917 г. и особенно с образованием в 1922 г. СССР наблюдается равноудаление всех религий от правящего центра с его коммунистической идеологией, разрушение и разграбление религиозных святынь, конфискация имущества религиозных общин. Немногочисленные оставшиеся действующими религиозные центры находились под строгим контролем атеистического государства.

Развал Советского Союза привел в 1992 г. к образованию независимых государств из числа бывших союзных республик, что, в свою очередь, привело к уменьшению доли мусульман в составе государства – правопреемника СССР – Российской Федерации. Тем не менее и в нынешней России мусульмане составляют крупнейшее религиозное меньшинство.

География расселения российских мусульман. Основные районы со значительным мусульманским населением расположены в Волго-Уральском регионе и на Северном Кавказе. Российские мусульмане доминируют в восьми автономных республиках: Татарстане, Башкортостане, Адыгее, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Ингушетии, Дагестане и Чечне. В этих республиках, коренное или титульное население которых исповедует ислам и порой трактуется как «этнические мусульмане», ислам имеет особенно твердые позиции, а исповедующие эту религию обладают своеобразным «административным ресурсом». Как было зафиксировано в переписи населения Российской Федерации 2002 г., этнические группы, считающие ислам основой или частью своего культурного наследия, составляют не менее 10 % населения нашей страны. 56 этнических групп из списка, предложенного переписью, традиционно ассоциируются с исламом, и их общая численность составляла в 2002 г. 14,3 млн. человек, что как раз и составляло 1/10 от указанной переписью населения цифры для населения России в 145,1 млн. человек. Этого более чем достаточно, чтобы считать мусульман крупнейшим религиозным меньшинством в России. В то же время, это меньше, чем 20 %, а именно о том, что мусульмане составляют 1/5 населения страны, нередко говорят сами мусульмане. Между тем отказ от включения графы «конфессиональная принадлежность» не позволил определить по результатам переписи процесс обращения в ислам части русских, о чем не так часто говорят представители как мусульманской, так и христианской общин. В то же время исторически давно существовали группы обращенных в христианство татар («кряшены»), а переход отдельных представителей татарской интеллигенции в христианство происходит и сейчас, хотя вряд ли имеет массовый характер. Примечательно, что лоббисты идеи включения категории «мусульманин» в ответы переписи ожидали, что этот ответ заменит и ответ на вопрос о национальности респондента, ибо представление о мусульманах как о членах вселенской общины (уммы) оказалось востребовано в России, жители которой, в том числе мусульмане, долгое время жили в изоляции от братьев по вере. В то же время конфессиональное единство пока что не сняло напряженности между этническими группами, исповедующими ислам, как в Поволжье, так и на Северном Кавказе.

Крупнейший этнос России, представители которого исповедуют преимущественно ислам, – это татары. Их число по переписи 2002 г. составляло 5 558 000 человек. Примечательно, что прирост этой группы составил всего лишь 0,7 %, всего на 36 тыс. человек, в то время как число чеченцев за 11 лет (и каких непростых для Чечни!) с 1991 по 2002 г. увеличилось с 899 тыс. до 1 млн. 361 тыс. В общем и целом наблюдается значительно больший прирост населения на Северном Кавказе, чем в Волго-Уральском районе, что способствует росту значения Северного Кавказа как одного из основных центров ислама в России.

Итак, мы в настоящее время говорим о двух главных центрах концентрации мусульман России – Волго-Уральском регионе с 7 млн. «этнических мусульман» и Северном Кавказе с 4 млн. «этнических мусульман», а также об остальной России, где, особенно в городах ее европейской части, сформировалась многочисленная, хотя и трудно уловимая и мало подверженная контролю и учету диаспора народов, исповедующих ислам, представленная многочисленными таджиками, узбеками, азербайджанцами, дагестанцами и др. При этом наибольшая концентрация мусульман вне их этнических территорий – в столицах России, Москве и Санкт-Петербурге. В то же время значительна активность мусульман в российских областях, соседних с Татарстаном и Башкортостаном, о чем можно судить по большому числу в них мечетей. Это может свидетельствовать как о росте мигрантского мусульманского населения в регионах, так и о возрождении национальных традиций среди «этнических мусульман», оказавшихся вне границ «этнических республик».

Этнические различия – не единственные для мусульман России. Доктринальные различия для них также играют роль. Большинство российских мусульман придерживаются норм ханафитского мазхаба (правовой школы) и являются суннитами. Однако часть дагестанцев и чеченцы признают более жесткие нормы шафиитского мазхаба в рамках суннитского ислама. Среди суннитов Северного Кавказа велико влияние суфийских орденов. Сунниты Северного Кавказа и в меньшей степени Поволжья последнее время испытали большое влияние идей ривайвалистского салафитского движения, нередко (но не его последователями) называемого «ваххабизмом». Большая часть азербайджанцев в России (как и в самом Азербайджане) – шииты. Имеет место организация мечетей по принадлежности прихожан к той или иной ветви ислама, этнической группе, мазхабу, течению, что противоречит изначальной эгалитаристской проповеди ислама, но отражает гетерогенность ислама российского.

Таблица 1

Этнические группы, для которых ислам является частью культурного наследия, размером более 100 тыс. человек,

по данным переписей 1989 и 2002 гг.

Таблица 2

Регионы с наибольшим числом зарегистрированных при Министерстве юстиции мечетей (общее число по стране – 3445) по данным на 2003 г.

Наибольшее число мечетей зарегистрировано (данные на 2002 г.) в Татарстане – 971. В Дагестане их на 404 меньше, но и населения там существенно меньше, так что мы наблюдаем приблизительно равное число мечетей на душу населения в этих республиках – по одной мечети на 10 тыс. человек. В Башкортостане в 2003 г. было зарегистрировано 405 мечетей, в соседней Оренбургской области – 129, в Карачаево-Черкесии – 103, в Ульяновской области – 101, в Кабардино-Балкарии – 99, в Самарской области – 89, в Тюменской области, исторически имевшей существенное татарское население, в советское время дополненное нефтяниками из Башкортостана, Татарстана и Азербайджана, – 84, в Пермской области – 75, в Челябинской – 65, в Нижегородской и Свердловской областях по 62, в Пензенской области – 61, в Курганской – 42, в Астраханской области – 38 мечетей. Таблица 2 показывает, что еще в ряде областей и республик страны – более чем по 10 мечетей; к регионам с более чем 10 зарегистрированными мечетями относится и российская столица, в которой в 2003 г. было зарегистрировано 14 мусульманских общин, имеющих центры религиозного поклонения – мечети. У нас нет статистики по поводу того, какая часть из этих зданий – построенные по специальному плану мечети, а какая – прочие сооружения, переоборудованные под центры религиозного поклонения мусульман, но, как правило, в последние годы все больше в России именно специально построенных мечетей.

В Москве есть и суннитские (в столице в 2002 г. было зарегистрировано 166 тыс. татар) и шиитские (в городе проживало 96 тыс. азербайджанцев) мечети. Однако большое число мечетей в городе или регионе отражает не только значительное там число мусульман, но и степень их влияния. Так, татары в Москве – представители достаточно старой и влиятельной общины, азербайджанцы – успешные предприниматели, «короли фруктово-овощ-ных рынков» в российских городах. При этом следует отметить, что ни значение мусульманской общины в том или ином городе или центре, ни количество мечетей там не отражаются на структуре их представительства, ибо церковная иерархия не прописана в исламе и является либо наследницей советских (и досоветских имперских) учреждений, призванных контролировать поведение мусульман, либо следствием активной реакции на их существование в постсоветское время.

Государство и мусульманские организации. Мусульмане верят в равенство всех перед Аллахом, и потому любая иерархия в мусульманском социуме осуждается многими мусульманскими богословами. В теории государству и представителям немусульманских религий следует вести диалог с уммой в целом. На практике это невозможно. Другая сложность в отношениях между государством и мусульманами заключается в том, что последним трудно признавать немусульманское государство. В Средние века сложились концепции «Дар-уль-ислам» («страна ислама») и «Дар-уль-харб» («страна войны»), из которых первая применялась к странам, в которых ислам является государственной религией, а вторая – к странам (например, государство Великих Моголов в Индии при Аурангзебе), в которых шла борьба за доминирование ислама. Появление позднее категории «Дар-уль-сулх» («страна мира, соглашения») позволяло мусульманским государям заключать мир с соседними христианскими правителями, но не снимало проблемы существования мусульман под властью немусульманского правителя. События позднейшей истории, в частности колониальные захваты европейских стран на Востоке, вывели данные вопросы из сферы практики в область схоластики, но возрождение ислама сейчас характеризуется и некритическим принятием неофитами или молодыми ривайвалистами всех старых теологических и политологических концепций без учета их контекста. Как следствие, мусульманские радикалы оспаривают авторитет российской власти для мусульман. Между тем за столетия российской государственности были сформированы структуры взаимодействия власти с ее подданными-мусульманами. В Российской империи таким органом было Духовное управление мусульман Российской империи, основанное еще при Екатерине II в 1789 г. Штаб-квартирой Управления был Оренбург, но позднее она была переведена в Уфу. Существование такого органа в регионе распространения ислама делало возможным признание имперской власти легитимной для мусульман России. Духовное управление ведало изданием священной книги мусульман – Корана, другой религиозной литературы, содержанием мечетей и медресе – мусульманских учебных заведений, выступало в роли верховного судебного авторитета для мусульман страны. В то же время частная жизнь и религиозная практика мусульман страны оставались внутриобщинным делом, что соответствовало эгалитаристским установкам ислама. В 1880-е годы при Александре III русификация, коснувшаяся многих жителей империи, проявилась в районах с мусульманским населением активизацией православных христианских миссий. Следует, однако, отметить, что миссии работали преимущественно с населением, еще сохранившим многие пережитки традиционных шаманистских верований и вряд ли попадавшим под категорию «мусульмане». Однако соперничество христианских миссий и мусульманских активистов способствовало разграничению сфер их интересов и «зон влияния». В то же время определенные трения в отношениях между христианскими богословами и мусульманскими муллами иногда чувствовались.

В предреволюционные годы мусульмане России получили возможность политического представительства в Государственной думе. Либерально-демократическая партия татар-мусульман, известная как «Иттифак-ал-Муслимин», получила представительство в Думе в 1906 г. Вскоре число мусульманских представителей выросло до 30, но в 1907 г. упало до восьми. Тем не менее голос российских мусульман был достаточно громко слышен в российском парламенте предреволюционной поры.

Развал Российской империи вызвал у народов мусульманских регионов страны не только разочарование. Часть мусульманских политиков решили воспользоваться этой катастрофой и создать свои государства (эмираты) на Северном Кавказе, в Азербайджане, в Поволжье (Итиль-Уральская республика). Вскоре, однако, большевики установили контроль над большей частью бывшей Российской империи, при этом с 1924 г. все интенсивней велась антирелигиозная пропаганда в стране, поставившая служителей всех религий, да и верующих в очень сложное положение, фактически – вне закона. В годы Второй мировой войны отношение советской власти к религии изменилось. В трудном 1943 г., дабы мобилизовать патриотические чувства верующих мусульман, советская власть создает четыре Духовных управления мусульман, в том числе – Духовное управление мусульман Европейской части России и Сибири (с центром в Уфе) и Духовное управление мусульман Северного Кавказа (с центром в Махачкале). Два других управления занимались делами мусульман Средней Азии и Закавказья.

События 1990-х годов не только привели к отпадению территорий, подчиненных двум последним управлениям, но и к появлению региональных управлений – муфтиятов: Муфтията Москвы и Центральной России, Муфтията Татарстана, Муфтията Башкортостана. В то же время, потеряв часть своего влияния, бывший муфтият – Духовное управление мусульман Европейской части России и Сибири не было расформировано. Строгая иерархия была нарушена в силу крушения таковой в стране в целом. Влияние того или иного муфтията определялось степенью его поддержки со стороны региональных светских властей. В конце 1990-х в России существовали:

Центральное духовное управление мусульман России и Европейской части Содружества Независимых Государств (СНГ), известное также как Верховный муфтият. Его возглавлял муфтий Талгат Таджуддин. Муфтият, по его утверждению, контролировал половину мечетей Европейской России;

Верховный координационный центр мусульман России во главе с Габдуллой Галиуллой (позднее замененным Нафигуллой Ашировым), со штаб-квартирой в Казани;

Совет муфтиев во главе с Равилем Гайнутдином, с центром в Москве. Нахождение центра в российской столице, ближе к власти, заинтересованной в голосах и лояльности мусульман, дает ему ряд преимуществ.

В настоящее время число муфтиятов возросло до трех десятков. Они стали региональными (в рамках республик или областей) комитетами мусульман, тесно связанными с региональными властями, в меньшей степени – со слабыми, номинально контролирующими их центральными организациями. Муфтияты, выступая важным авторитетным органом для российских мусульман, в то же время не являются центрами политических движений. Политическими партиями, выражающими интересы мусульман, называют себя движения «Мусульмане России», «Hyp» и «Всероссийский Союз Мусульман». В начале 1990-х годов относительно влиятельной была Исламская партия возрождения. Влияние мусульманских партий на общероссийском уровне, однако, невелико. Правила избирательной кампании не позволяют таким партиям идти на общероссийские выборы под религиозными лозунгами. В то же время на местах гораздо бльшую роль играют мусульмане – активисты влиятельных общероссийских партий, прежде всего – «Единой России». Рассмотрим подробнее ситуацию в наиболее важных регионах со значительным мусульманским населением.

Ислам в Республике Татарстан. Сегодняшний Татарстан – довольно благополучный регион с богатыми разработанными зпасами нефти и газа, развитой нефтеперерабатывающей промышленностью, урбанизированным населением, которое представлено многими национальностями, но самые многочисленные среди них – это приблизительно равные группы татар и русских. Большинство руководителей республики, партийных деятелей и крупных предпринимателей сформировались как советские партийные и хозяйственные деятели. Их прагматизм (и ресурсы республики) определил относительно мягкий переход Татарстана к новой экономической политике. Хотя в 1990–1992 гг. лидеры Татарстана, наряду с руководством Чечни, ратовали за дезинтеграцию Российской Федерации. (Татарстан отказался подписать новый союзный договор в 1992 г.) Татарстану и Башкортостану удалось добиться перераспределения доли налогов между регионом и Центром в свою пользу, что при наличии у них богатых нефтяных и газовых месторождений способствовало сохранению довольно высокого уровня жизни и росту популярности их лидеров. 15 февраля 1994 г. был подписан Договор о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между Москвой и Казанью. Этот документ давал особые привилегии Татарстану в рамках Российской Федерации. Тогдашний глава республики Минтимер Шаймиев имел реноме как «волевая личность» и «удачливый переговорщик». Свои позиции внутри республики он также стал укреплять, подчеркивая свою религиозность и заинтересованность в поддержке традиционных религий Татарстана, прежде всего – ислама и христианства.

Примечательно, что именно таков порядок в перечне традиционных религий в республике. Если христианство доминирует в Российской Федерации в целом, то в Татарстане это – традиционная и охраняемая государством религия, но доминирует в Татарстане ислам.

В Татарстане активны партии и общественные движения, широко использующие мусульманские символы. Это такие движения и партии, как Всетатарский общественный центр (ВТОЦ), партия «Иттифак» («Союз»), движение «Азатлик» («Свобода»). Местные отделения «Единой России» и других всероссийских партий также имеют в своих рядах членов, использующих исламские символы. Между тем главным показателем роста влияния ислама в республике является динамика роста там числа мечетей за последние годы.

В 1986 г. в Татарстане было зарегистрировано 18 мусульманских и 15 русских православных общин, что, как правило, соответствует числу посещаемых их членами мечетей и церквей. В 1992-м число мусульманских общин (= мечетей) выросло до 333, а православных общин (= церквей) – до 89. К 1997 г. таких общин у мусульман было 802, у русских православных – 171. Вероятно, здесь сказывается не только большая религиозность мусульман, но и наличие «административного ресурса» у «этнических мусульман».

Региональная власть, возглавляемая этническими мусульманами, имеет возможность с 1992 г. издавать учебники по истории края, активно используя в них мусульманские символы. Региональная власть также имеет возможность поддержать базирующийся в Казани муфтият. Позиция властей в Казани была определяющей в выходе мечетей Татарстана из-под контроля базирующегося в Уфе Духовного управления мусульман Европейской части России и Сибири. В 1998 г. роль Минтимера Шаймиева в поддержке на выборах нового муфтия Татарстана Гусман-хазрета была определяющей. При этом региональные власти традиционно поддерживают умеренных мусульманских богословов, следующих путем мусульманских реформаторов-джадидистов предреволюционного (до 1917) периода. В то же время салафитские миссионеры из Саудовской Аравии и Кувейта находят поддержку у беднейших групп безработной молодежи, которые, получая определенное духовное образование, работу или возможность совершить хадж, естественно, склонны поддерживать своих новых спонсоров.

В оппозиции региональной власти находятся и лидеры движения «Омет» («Надежда»), партии «Иттифак», также использующие исламские символы и утверждающие, что их трактовка ислама и приверженность исламу правильнее. Вообще со времен нападения террористов на города США 11 сентября 2001 г. среди мусульман, в том числе и в Татарстане, популярна дискуссия о «хороших» и «плохих» (неправильных) мусульманах. Соответственно оппоненты активно пользуются обвинениями в неправильном толковании ислама в адрес своих соперников. Важен в их полемике и социальный аспект эгалитаристского учения ислама. С точки зрения оппонентов нынешней региональной власти, их личное обогащение и «вхождение во власть» уже являются примерами немусульманского поведения. В регионе наблюдается «борьба исламов», отражающая на самом деле сложную расстановку сил и «стороннее влияние».

В августе 1992 г. Конгресс имамов Татарстана избрал Габдуллу Галиуллу муфтием Муфтията Татарстана, со штаб-квартирой в Казани. Этот шаг лишал влияния в республике верховного муфтия Талгата Таджуддина, и тот, в ответ, поддержал создание в Татарстане альтернативного муфтията в Зеленодольске. В конце XX в. контролируемый Казанью муфтият курировал 1200 мечетей, альтернативная организация – 470.

Уход из большой политики Татарстана М. Шаймиева не изменил позиций руководства Татарстана в вопросе поддержки традиционных конфессий мусульман и христиан и строгий контроль над ними.

Таким образом, ситуация в Волго-Уральском регионе, рассмотренная на примере Татарстана, свидетельствует о непростой религиозной ситуации, осложненной тем, что не только этнически, но и политически мусульмане разъединены. Порой установление диалога с одной из их групп означает потерю контакта с другой. Отсутствие общепризнанной иерархии религиозных организаций мусульман делает договоренности, заключенные на одном уровне, необязательными к выполнению представителями организаций другого уровня. Ситуация на Северном Кавказе, рассмотренная на примере Дагестана, показывает как единство проблем ведения диалога, так и специфику региона, добавляющую особые сложности и проблемы.

Ислам в Республике Дагестан. Дагестан – еще один регион России со значительным мусульманским населением. При этом в Дагестане мусульмане численно доминируют, чего нельзя сказать о Татарстане. Специфика Дагестана – характер региона, получающего, в отличие от Татарстана, дотации Центра. В регионе заметно относительное перенаселение, много недовольной безработной молодежи. 14 основных этнических групп республики имеют разный доступ к административным ресурсам, их экономическое положение различно. Наиболее крупные группы дагестанского населения – это аварцы (757 тыс. человек), даргинцы (510 тыс.), кумыки (423 тыс.), лезгины (412 тыс.), лакцы (157 тыс.). Эти группы борются за лидерство в республике, традиционно контролируемое аварцами, но оспариваемое даргинцами, кумыками, критикуемое лезгинами и лакцами. Меньшие группы коренного населения вынуждены входить в союз с более влиятельными группами либо мечутся между ними, а своеобразные аутсайдеры, бывшие кочевники – ногайцы порой являют собой благодарную аудиторию проповедников-салафитов. Чеченцы (92 217), азербайджанцы (88 327) и русские (150 054) могут рассчитывать на поддержку соотечественников за пределами республики, но порой оказываются и заложниками «большой политики» соседей. Традиционно Москва не вмешивается во внутренние разногласия этнических групп Дагестана до той поры, пока эти разногласия не вызывают опасности целостности государства. Впрочем, появление в последние годы многочисленной и влиятельной дагестанской диаспоры в российской столице может повлиять на характер отношений между регионом и Центром.

Дагестан – давний край ислама. С VIII в. – это доминирующая в крае религия. Отличие Дагестана от Татарстана заключается в более заметных и давних связях мусульман региона с суфийскими братствами. Первая суфийская община Абу Бакра Дербенди появилась в Дагестане на рубеже XI–XII вв. Сторонники суфийских братств придают большое значение шейхам братств, которых считают святыми, и поклонению их могилам. Эта практика осуждается мусульманами-ривайвалистами, в частности – салафитами. Суфийские связи являлись важными в советский период, ибо позволяли сохранять партийную и исполнительную власть в рамках какого-то клана, как правило, из числа аварцев. В то же время именно связь партийной и советской элиты с суфиями ставится в вину последним теми представителями бедной неаварской молодежи, для которой особенно неприемлемы эгалитаристские лозунги ислама в ривайвалистской трактовке.

XVIII–XIX вв. – период российской имперской экспансии на Кавказ и мусульманского сопротивления продвижению русских войск. С 1785 по 1790 г. шейх Мансур объединил Чечню и Дагестан в антиимперский союз. Позднее, с 1824 по 1859 г., имам Шамиль руководил антироссийскими действиями ополченцев Чечни и Дагестана. В 1877–1878 гг. Северный Кавказ был окончательно покорен русскими войсками, но еще долго слава горских воинов, их популярность у населения напоминали российским войскам о том, что край покорен, но окончательно не замирен. В период Гражданской войны в этом крае был провозглашен Исламский имамат, упраздненный большевиками в 1921 г. В дальнейшем советские власти использовали политику «коренизации», поддерживая местных национальных лидеров, во многом опираясь на аварскую партийную и государственную элиту, связанную с суфийским братством Накшбанди. В 1943 г. на Северном Кавказе было создано Духовное управление мусульман Северного Кавказа, в значительной степени контролируемое аварцами-накшбанди.

Дагестан остается бедной аграрной республикой, население которой особенно болезненно воспринимает случаи социальной несправедливости, неравенства, бедности. Неудивительно, что доминирование Накшбанди в руководстве республики в условиях весьма плачевной экономической ситуации в ней сказалось на настроениях значительной части населения, особенно молодежи. Салафитские проповедники нашли широкую поддержку у наиболее бедных групп населения: молодежи, дагестанских чеченцев, ногайцев. В этой ситуации ведомые ваххабитами повстанцы стали рассматривать знаменитые суфийские святыни Дагестана как символы несправедливой власти и совершили на них нападения. В 1998 г. между ваххабитами и защитниками суфийских святынь произошли столкновения. В том же году в трех деревнях Буйнакского района Дагестана был провозглашен исламский имамат. Эти выступления были подавлены, но до сих пор противостояние «власть – беднейшая часть народа» в Дагестане имеет как этническое проявление, так и религиозное (в форме «суфизм–ваххабизм»). Диалог с мусульманами Дагестана возможен прежде всего в рамках разговора о судьбе Дагестана, об улучшении его экономического положения, гармонизации межэтнических, межклановых, социальных отношений.

Мусульманское население в российских столицах. В то время как в Волго-Уральском и Северо-Кавказском регионах мусульмане могут считать ислам своей «этнической религией» на своей «этнической территории», для Москвы и Санкт-Петербурга это религия мигрантов, впрочем, достаточно давно известная в обеих столицах – в Москве, вероятно, с XIV–XV вв., в Санкт-Петербурге – со времени его основания.

Мусульманское население Москвы оценивается в 200–250 тыс. человек. До 1994 г. в распоряжении верующих мусульман столицы была только одна мечеть – Соборная (Джами Масджит). В 1994 г. правительство Москвы вернуло мусульманам так называемую «Историческую мечеть» в Замоскворечье. В 1997 г. были возведены мемориальная мечеть на Поклонной горе и еще одна – в Отрадном. Позднее в Отрадном появилась еще одна мечеть (шиитская), а в Новых Черемушках стала функционировать шиитская мечеть при посольстве Республики Иран. Число мечетей в Москве к концу XX в. достигло 11, а в 2003 г. Министерством юстиции РФ их было зарегистрировано уже 14. При этом традиционно в Джами Масджит доминируют татары, в «Исторической мечети» – прихожане с Северного Кавказа и арабы, в суннитской мечети в Отрадном – нижегородские мусульмане, в шиитской (там же) – азербайджанцы. Хотя пожелания об открытии новых мечетей в Москве раздаются (так же, как и протесты против их открытия), их число достаточно внушительно, в то время как Санкт-Петербург, гордящийся своей знаменитой Соборной мечетью, большим числом мечетей похвастать не может. Недавно на севере Санкт-Петербурга открылась вторая мечеть. Действуют также несколько полулегальных мусульманских молитвенных центров. Возникло даже новое Духовное управление мусульман Санкт-Петербурга и Северо-Запада России. Однако в целом для мусульман Петербурга главная проблема – малое число мечетей. Диалог с мусульманами должен вестись и об их нуждах, т.е. о создании и поддержке новых культовых сооружений ислама в Северной столице.

Отношения мусульман и православных в России нельзя назвать безоблачными. Дело доходит порой до серьезных разногласий даже в Межконфессиональном совете России. Формально одна из причин разногласий – строгая иерархичность Русской православной церкви (РПЦ) и отсутствие подобной иерархии среди мусульман. Последнее обстоятельство трактуется одними как демократизм, другими – как досадное препятствие к диалогу на равных и обстоятельство, мешающее обоюдным решениям иерархов РПЦ и представителей мусульман быть принятыми рядовыми членами общин.

Конечно, напоминают о себе и различия доктринального характера, а также обстоятельства более чем тысячелетней истории Русского государства, когда христиане и мусульмане порой оказывались в противоборствующих армиях, хотя чаще они воевали против общего врага. Немало войн велось на территории России с политическими и экономическими целями, но при этом противоборствующие стороны выдвигали религиозные лозунги. Лозунги «церкви воинствующей» и «священной войны» – «джихада меча» одинаково далеки от идеалов изначального христианства и ислама, но активно привлекались теми или другими политиками для политической и военной мобилизации верующего населения. Вероятно, не следует и совершенно идеализировать ранний период существования обеих религий, каждая из которых претендует на владение монополией на истинное знание и единственный путь к спасению. Отсюда проистекает серьезная проблема мировосприятия верующим человеком мира – его религия представляется ему истинной, другая вера – в лучшем случае близкой истинной вере, но отошедшей от правильного пути. Для истинно верующих христиан и мусульман другая вера так или иначе – ошибка, заблуждение. Но следует иметь в виду, что наш мир в данную эпоху переживает кризис веры, и это касается всех религий, включая христианство и ислам. Наличествует осознание культурной принадлежности к той или иной общине.

Сама степень религиозности весьма трудно поддается анализу, даже самоанализу, тем более – статистическому исследованию. В этой связи вопрос о «вере» и, возможно, ошибке представителей другой веры уступает по актуальности проблемам возрождения веры среди самих христиан и мусульман. Наконец, при обязательном уповании на Бога представителей двух названных авраамических конфессий им не предписана пассивность в земной жизни, и проблемы войны и мира, голода и борьбы с ним, борьбы с нищетой, избегания или предотвращения экологических бедствий и ядерной войны определенно должны быть среди их приоритетов. Здесь, а также в вопросах о будущем судеб самой России российские христиане могут и должны найти общий язык с российскими мусульманами.

Из истории диалога православия и ислама на территории России. Российская Федерация признана правопреемницей Советского Союза, а тот, в свою очередь, унаследовал большую часть Российской империи с ее достоинствами и проблемами, населением и религиозно-культурными традициями. Российская империя не без основания претендовала на происхождение от Московского государства, Владимирской и Киевской Руси. Именно крещение населения Киевской Руси в 988 г. стало важнейшим событием, определившим дальнейшее тысячелетие развития Восточной Европы. Отметим, что в качестве альтернативы христианству выступали иудаизм и ислам, уже тогда представленные в качестве религий населения Поволжья. Иудаизм был официальной религией Хазарского каганата, а ислам в Поволжье распространяли арабские миссионеры и купцы. С падением государства хазар ислам в Поволжье получил большое распространение, став государственной религией у волжских булгар. Примечательно, что в качестве первого межконфессионального диалога можно рассматривать легендарный диспут между представителями христианства, ислама и иудаизма при дворе князя Владимира, сделавшего свой выбор в пользу христианства – религии южного соседа – Ромейской (Византийской) империи. Позднее оформление раскола между христианами Рима и Константинополя, еще более поздний раскол внутри католической церкви, появление национальных протестантских, а позднее – иных протестантских (методизм, баптизм) деноминаций христианства заставляло жителей Восточной Европы определять свое отношение не только к христианству и исламу, но и к отдельным ветвям христианства, в порыве межцерковных споров доходивших до крайних форм ненависти, недопустимых даже по отношению к иноверцам. Наконец, раскол внутри самой православной церкви из-за реформ патриарха Никона привел к выделению не признавших раскол старообрядцев, причем некоторые из них (казаки-некрасовцы) перешли на службу к Османскому султану и воевали против «князя тьмы», каковым считали православного царя.

Основание Петром Великим Российской империи имело целью централизацию власти на огромной российской территории, и эта централизация затронула и религиозные общины страны. В 1721 г. в Санкт-Петербурге было создано министерство по делам православной религии – Священный Синод. Иные религии оказались под контролем, и, кстати, более щадящим, ведомства по делам инородческих религий. Императрица Екатерина II, пришедшая к власти через несколько десятилетий после смерти Петра Великого, считала себя его преемницей, в том числе и в вопросах организации и контроля над религиозной жизнью страны. В то же время Екатерина Великая подчеркивала свое душевное родство с французскими просветителями, и, как просвещенный монарх, она в 1773 г. издала Указ о религиозной терпимости, давший толчок развитию «инородческих» общин, прежде всего мусульман и лютеран, появлению новых мечетей и кирх. Примечательно название Указа Священному Синоду – «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных исповеданий и до построения по их заказу молитвенных домов, предоставляя сие светским правительствам».

Вскоре, в 1800 г., в Казани открылась типография, специализировавшаяся на издании мусульманской религиозной литературы. Расширение прав верующих способствовало росту их интереса к просвещению. В мусульманской среде это породило реформаторское («джадидистское») течение, связанное в первую очередь с деятельностью Исмаила Гаспринского (1851–1914). С 1888 г. Гаспринский издавал газету «Тарджиман» («Переводчик»), которая играла ведущую роль в модернизации мусульманского образования в Крыму, Поволжье, Туркестане. Гаспринский создал новые учебники и новые учебные программы, основал в Крыму так называемые «новометодные школы», впоследствии получившие широкое распространение на российских мусульманских территориях – вплоть до Самарканда, Ташкента и вассального Бухарского эмирата. Благодаря этим прогрессивным школам в первые полтора десятилетия XX в. зарождается новая генерация мусульманских интеллектуалов, по-европейски образованных, но не утративших «мусульманской» идентичности.

В период усиления политики русификации, характерной прежде всего для времени правления императора Александра III, намечается ослабление позиций реформаторов во всех конфессиональных общинах и в то же время усиление консерваторов. В позднеимперский период Департамент духовных дел и зарубежных религий установил контроль за идеологическими движениями, которые он считал враждебными как для православных, так и для мусульманских подданных Российской империи. При Николае II попытка продолжить консервативную политику предшественника и опереться на наиболее традиционалистские силы среди представителей всех основных религий провалилась. В результате, под давлением общественности Николай II пошел на серьезные уступки старообрядцам, протестантам и в императорском манифесте декларировал свободу вероисповеданий своих подданных.

Февральская революция 1917 г. положила конец самодержавию, а вместе с ним и особому положению православной церкви в качестве силы, подконтрольной монархии и этой монархией активно поддерживаемой. В то же время возрождение института патриархов позволяло надеяться на восстановление авторитета церкви в период, когда личность экс-императора Николая II стала непопулярной у населения.

Октябрьская революция 1917 г. завершила период доминирования православия в России в качестве правящей идеологии. Формально все религии оказались сначала равно отделены от государства, а затем равно были преследуемы им. Особыми декретами нового режима церковь была отделена от государства, а школа – от церкви. Впрочем, православная церковь подверглась даже большим гонениям за связь с монархией, а то обстоятельство, что в синодальный период церковь по существу была под контролем и опекой государства, определило ее большую беспомощность в сравнении, например, с баптистами или староверами. При этом известны примеры сотрудничества групп православных и мусульман с советским государством. Среди православных в качестве таких наиболее «социально» близких государству выступила так называемая «обновленческая церковь», среди мусульман же ваххабиты в Средней Азии пошли на сотрудничество с советской властью, объединенные лозунгами эгалитаризма. Для всех групп верующих сотрудничество с советской властью не было спасением, впрочем, как и оппозиция ей. В годы Второй мировой войны наметился компромисс верующих с атеистическим правительством, вновь сведенный на нет «возрождением большевизма» при Н.С. Хрущёве. При этом включение областей Западной Украины, Белоруссии и Прибалтики в состав СССР в 1939–1940 гг., репрессии в отношении верующих на этой территории, ссылка многих из проживавших там баптистов и представителей других протестантских церквей способствовали распространению протестантизма на значительную часть Азиатской России, ранее не знакомой с этой формой христианства.

В период так называемого «брежневского застоя», наступившего после сталинского деспотизма и хрущёвского волюнтаризма, возобладал прагматический подход к основным конфессиям и верующим. Ряд церквей, мечетей, храмов, синагог был сохранен за религиозными общинами, верующие могли свободно исповедовать свою религию, но религиозная агитация была запрещена. За священниками, имамами, главами общин существовал надзор, и религия стала преимущественно достоянием семьи, что в условиях сохранения большесемейных и клановых связей в Средней Азии и на Кавказе сделало, например, ислам в большей степени «этнической религией», а православие теряло связь с большинством русского населения, лишенного государством семейных, земляческих и прочих традиционных связей. В этом смысле православие даже в большей степени, чем ислам, вышло ослабленным из периода советского атеизма, который сменился периодом анархии и пребывания без ориентиров и приоритетов («без руля и без ветрил»), а затем наступило время поиска и выбора новой правящей идеологии или идеологий.

Массовое возрождение православия наблюдалось в 1988 г., когда в СССР отмечали 1000-летие Крещения Руси. К тому времени объявленная в 1986 Г. М.С. Горбачёвым перестройка экономики и гласность в области знаний уже дали свои первые плоды. Население более открыто выражало интерес к религии, прежде всего к религии предков. При этом, если учесть, что подготовка празднования началась еще в 1985 г., можно условно считать, что инициаторы перестройки не исключали возможность замены коммунистической идеологии православной. Для этого периода характерны возвращение церкви и другим религиозным организациям их имущества, реабилитация (большей частью посмертная) многих репрессированных духовных лиц. В апреле 1988 г. состоялся прием М.С. Горбачёвым (тогда – главой правящей партии и правительства) патриарха Пимена и членов Священного Синода в период подготовки к празднованию 1000-летия Крещения Руси. Именно в этот период наблюдается обращение или возвращение в православие многих россиян. Для Русской православной церкви, как и для мусульманских общин, характерно появление большого числа неофитов – новообращенных верующих, для которых прежде всего и характерны как неведенье в основных вопросах веры, так и агрессивность по отношению к инаковерующим и неверующим.

С усилением позиций религиозных организаций государство попыталось законодательно выразить свое отношение к религии и основным конфессиям. Свидетельство тому федеральные законы «О свободе вероисповеданий» (1990) и «О свободе совести и о религиозных объединениях» (1997).

Закон о свободе вероисповеданий разрешал свободное выражение религиозности для всех. Однако эта свобода обернулась анархией, неадекватным ростом количества организаций, часто объединенных лишь названием новых религиозных движений. Некоторые из них, включая печально известное Белое братство, имели деструктивный характер.