Клевета на Победу. Как оболгали Красную Армию-освободительницу Верхотуров Дмитрий

Глава 11. Клеветнические измышления

«Тысячелетний» Рейх доживал свои последние недели. Положение на Восточном фронте было совершенно безнадежным. Фронт на самом важном участке, прикрывающем Берлин, рухнул. Советские танки рвались на запад, города и их гарнизоны попадали в окружение. Гитлер продолжал требовать от своих войск обороны и контрударов в тщетной попытке если не остановить, то хотя бы задержать натиск Красной Армии. Он готов был пожертвовать всеми и каждым в этом своем фанатичном упорстве. Множество немцев, как солдат, так и мирных жителей, расплатились жизнями за упрямство своего фюрера.

Именно про этот период войны ревизионисты распространяют больше всего клеветнических рассказов, в которых стараются представить Красную Армию ордой грабителей и мародеров. С одной стороны, именно за этот период проще всего набрать свидетельств очевидцев о всевозможных случаях, бросающих тень на Красную Армию. Эти рассказы можно не только найти, но и сфальсифицировать, благо это был самый темный период за всю войну, когда немецкие административные органы и связанный с ними документооборот рухнул, архивы во множестве погибли, свидетелей осталось мало. Нехватка материалов иногда настолько значительна, что трудно бывает точно сказать, что именно происходило в том или ином населенном пункте или городе. Картина, созданная на основе сохранившихся документов и воспоминаний, получается очень приблизительной. Документы Красной Армии, мало того что они практически никогда не используются западными историками, также не являются исчерпывающим источником, поскольку в это время войска наступали очень быстро, и командиры часто не имели времени на составление донесений. В таких условиях, особенно при том, что ревизионисты совершенно исключают русскоязычные документы и литературу из рассмотрения, можно придумать любой «случай», насколько позволяет фантазия, и построить на этом свои выводы. Несколько повторений в книгах, и выдумка превращается в «признанный» факт.

С другой стороны, ревизионисты явно имеют цель не только оклеветать Красную Армию и сделать ее виноватой стороной, но и обелить нацистов, которые сотворили в конце войны множество преступлений. Об этих преступлениях всякого рода фюреров и ляйтеров местного и имперского масштабов в сочинениях ревизионистов не найти и полслова. Делается попытка провести подмену понятий, им нужно, чтобы массовый читатель понимал под словом «преступления в конце войны» именно Красную Армию, а ни в коем случае не нацистов.

Потому нужно рассмотреть эту клевету с точки зрения объективных фактов и уже рассмотренного выше опыта Красной Армии в освобождении других европейских стран. Тогда станет понятно, что россказни Гофмана, Лоу и других ревизионистов есть не более чем клеветнические измышления.

В первой главе мы уже рассматривали несколько примеров того, как немецкое военное командование и нацистские руководители отвергали саму идею о заблаговременной эвакуации гражданского населения, а потом, при появлении советских танков, просто бросали беженцев на произвол судьбы. Так было не только в Восточной Пруссии, а по всей Восточной Германии. Это была общая политика гитлеровского руководства, рассчитывавшего на «тотальную войну» и массовое вступление гражданского населения в фольксштурм. Потом это оборачивалось бегством под обстрелами и бомбежкой, бессмысленными жертвами.

Если сравнить советскую эвакуацию населения и промышленности в 1941 году и немецкую в 1945 году, то видна очень большая разница. Немцы не проявили такой же организованности и распорядительности. К примеру, было более чем достаточно времени, чтобы эвакуировать войска и население из Восточной Пруссии, бои за которую начались в сентябре 1944 года. Сухопутная дорога была перерезана только в начале марта 1945 года, и за эти пять месяцев можно было вывезти все гражданское население, промышленные предприятия, организованно отвести войска. То же самое можно было сделать и на всей территории к западу от Вислы, в наступлении Красной Армии была пауза в четыре месяца. За это время можно было вывезти население, заводы и фабрики, запасы сырья, топлива и продукцию. Но этого сделано не было.

Причины, в общем, лежат на поверхности. Во-первых, Гитлер до самого последнего момента верил в то, что его армия сможет перейти в наступление и отбросить Красную Армию. По этой причине он приказывал держать крупную группировку в Прибалтике, хотя многие генералы требовали от Гитлера ее заблаговременного отвода. В итоге в решающий момент советского наступления в январе 1945 года у него не оказалось резервов на то, чтобы заткнуть прорыв Красной Армии за Вислу.

Во-вторых, Гитлер уповал на прочную оборону, укрепления и всякого рода «цитадели», хотя опыт войны показывал, что Красная Армия, начиная с наступления под Курском, пробивала и прорывала любые оборонительные линии, валы, брала все эти цитадели с громкими названиями.

Гитлер, конечно, крепко ошибался в оценке обстановки в конце войны, и эти его ошибки приводили только к грандиозным поражениям, облегчали наступление Красной Армии и приближали конец его государства. Но дело было не только в этих ошибках Гитлера. Важнейшей причиной поражения гитлеровской армии в 1945 году было то, что эта армия оставалась до самого последнего момента захватнической и грабительской армией. И нацистское руководство тоже было с менталитетом захватчиков и грабителей. Они изначально были настроены на легкую войну со слабым противником, с «недочеловеками», захваты и нажива были для них высшей ценностью. Из этого вытекала, во-первых, сильнейшая недооценка противника. Геббельсовская пропаганда конца войны представляла Красную Армию как орду дикарей и азиатов, хотя в действительности Красная Армия была уже прекрасно вооруженной и оснащенной, слаженной и приобретшей большой опыт войны военной машиной, бившей «юберменшей» везде, где появлялась. Во-вторых, когда ситуация становилась критической, нацистское и военное руководство думало главным образом о своем спасении, бросая солдат и гражданское население на произвол судьбы. Есть много случаев, когда первыми бежали именно те нацисты, которые совсем незадолго до этого убежденно говорили об упорной обороне и неизбежной победе в войне.

Таким образом, гитлеровская верхушка в конце войны оказалась пленником собственной же идеологии, и потому оборона у нее не получилась.

Наконец, был еще третий, немаловажный фактор. Для гитлеровцев все вокруг были врагами. Мы это видели на примере румын, болгар, венгров, которых немцы грабили и заставляли воевать, а потом валили на них вину за свое поражение. В самом конце войны врагами для гитлеровцев стали и немцы, и отношение к ним стало такое же. Гитлер и его единомышленники не руководствовались идеей спасения немецкой нации от уничтожения, а напротив, бросали рядовых немцев в пламя войны. В 1945 году с национал-социализма окончательно сползла всякая маскирующая риторика, и полностью обнажилось его нутро, настоящая суть. Многие очевидцы описывали, как военная полиция и отряды СС вешали гроздьями на деревьях тех, кого они заподозрили в уклонении от войны, с табличками «Я – дезертир»[188]. В немецком фильме «Der Untergang», снятом по воспоминаниям личной секретарши Гитлера Юнге Траудль, тоже прекрасно отображено, как нацисты в последние дни сражения за Берлин хватали и вешали тех, кого заподозрили в нелояльности. Закоренелые убийцы использовали последние дни, чтобы еще кого-нибудь повесить, неважно кого. Немцы должны благодарить красноармейцев за то, что они постреляли подобных любителей виселиц.

В литературе описывается, пожалуй, единственный случай, когда партийное руководство планировало и осуществляло заблаговременную эвакуацию гражданского населения. Этим занимался гауляйтер и имперский комиссар обороны Данцига и Западной Пруссии Альберт Фостер, несмотря на категорический отказ гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха даже обсуждать эвакуацию, а также приказ Мартина Бормана об остановке эвакуации. Ему удалось эвакуировать из Мариенвердера около 1 млн человек. Туда бежало население Восточной Пруссии, в день в Мариенвердер прибывало 70-80 тысяч человек, которые стремились уйти за Вислу. Майор Рудольф Йенек описывал дорогу из Данцига на Грауденц на Висле: «В долине Вислы и к Эльбингу и к Мариенбургу колонны восточных пруссаков стояли буквально колесо к колесу. Можно было едва видеть их лица. Многие из них натянули на голову картофельные мешки с отверстиями для глаз… За Мариенвердером дороги были столь переполнены, что какое-то время мы пробовали продвигаться по полевым дорогам. Но даже там колонны беженцев блокировали путь. Люди, волокущие за собой фантастические транспортные средства – неописуемая призрачная процессия, – укутывались так, что можно было видеть только их глаза, полные страдания и безысходности, тихой покорности и безмолвного стенания»[189]. Через реки Вислу и Ногату шли тысячи повозок, лошади скользили по льду, падали и ломали ноги. Большая часть этих беженцев смогла добраться до Одера или была вывезена из портов морскими судами и баржами.

1 марта 1945 года советские войска, наступавшие на Кольберг, прорвались к Балтийскому морю и окончательно отрезали Восточную Пруссию. В Грауденце было блокировано около 10 тысяч солдат и фольксштурмистов и около 45 тысяч человек гражданского населения. Гарнизон получил приказ на оборону, хотя у его гарнизона было очень мало боеприпасов, продовольствия, одно зенитное и одно полевое орудие. До 3 марта, пока не вскрылась Висла, осажденные наблюдали, как через реку идут бесконечные колонны советских войск, танков и грузовиков.

Город тем не менее оборонялся. Советская артиллерия обстреливала его непрерывно, прерываясь только на пропагандистские передачи, в которых члены комитета «Свободная Германия» уговаривали гарнизон сдаться. Бои шли за каждый дом, гражданское население отступало вместе с войсками, переходя из одного здания в другое. Наконец, 6 марта 1945 года, когда боеприпасы кончились, а гарнизон поредел до 4 тысяч человек вместе с 2,5 тысячи раненых, генерал-майор Фрике послал парламентеров и просил советское командование о милосердии, объяснив, что ему запрещено говорить о сдаче.

В Данциге и Гдыне было в тот момент около 1,5 млн беженцев и 100 тысяч раненых. 15 марта 1945 года советские войска начали приступ к этим портам и 22 марта прорвались между ними к морю. Беженцы отступали вперемешку с войсками, попадали под обстрелы артиллерии и самолетов. «По обе стороны шоссе от города до гавани лежали трупы – не только людей, которые умерли от голода или истощения, но теперь также и тех, что попал под пулеметы русских самолетов. Фургоны стояли там с мертвыми лошадьми в упряжи, и здесь и там женщина или ребенок еще сидели в фургоне, тоже уже мертвые»[190]. Командующий танковым корпусом «Великая Германия», а потом и армией «Восточная Пруссия» генерал танковых войск Дитрих фон Заукен оборонялся только для того, чтобы сдержать натиск советских войск и вывезти побольше беженцев и раненых. Погрузка на суда в порту шла до 24 марта, а с 26 марта на берегу около Оксхёфта скопилось около 8 тысяч солдат и несколько десятков тысяч беженцев. Солдаты и беженцы лежали вместе на позициях в дюнах и лесу. С 26 марта по 1 апреля 1945 года командующий, проигнорировав приказы об обороне, вывез оставшихся на полуостров Хела и оставил позиции.

Беженцам в Данциге и Гдыне еще крупно повезло. В остальных случаях эвакуация либо вообще не начиналась, либо начиналась с большим опозданием. В Кёнигсберге эвакуация не объявлялась, партийные чиновники заказали целый поезд и попытались 22 января 1945 года тайно удрать из города. Эрих Кох не стал бежать по железной дороге, а бежал на ледоколе «Восточная Пруссия» сначала в Копенгаген, а потом во Фленсбург. 5 мая 1945 года он потребовал от рейхспрезидента Карла Дёница подводную лодку, чтобы удрать в Южную Америку. Получив категорический отказ, Кох сделал себе подложные документы и спрятался под чужим именем в британской оккупационной зоне.

Однако железнодорожные служащие в Кёнигсберге не стали хранить тайну бегства партийных чиновников. Поползли слухи об эвакуации. В панике население бросилось на вокзал и пыталось сесть в поезда. Некоторым удалось выехать, но уже на следующий день советские войска блокировали сообщение, и часть поездов вернулась обратно в город.

В Торне – крупном городе на Висле к югу от Данцига эвакуация также не объявлялась. Партийные функционеры провозгласили, что победа Германии в войне неизбежна, после чего удрали из города. Торн был окружен 24 января 1945 года, и задача вывода оставшихся гражданских и войск легла на плечи генерал-лейтенанта Отто-Иоахима Людеке. 2-7 февраля 1945 года три колонны вышли из Торна и соединились с немецкими войсками. Однако этот марш привел к огромным потерям. Из 32 тысяч солдат и гражданских лиц дошли только около 19 тысяч человек[191].

Во многих случаях эвакуация проводилась очень поздно. К примеру, более чем миллионное население Бреслау начали эвакуировать по приказу гауляйтера Карла Ханке только с 20 января 1945 года, когда советские танки уже наступали по Силезии к Одеру. Эта эвакуация проводилась жестко, с полным пренебрежением к нуждам населения. Из северных и восточных окраин города, готовящегося к обороне, население выгоняли насильно. Железнодорожного транспорта не хватало, да и он был занят эвакуацией многочисленных учреждений, потому населению приказали построиться в колонны и идти пешком в Дрезден. Это был настоящий «марш смерти», множество беженцев: стариков, женщин и маленьких детей – замерзли насмерть.

Однако в Бреслау и после этого оставалось около 250 тысяч человек гражданского населения, и еще прибывали жители окрестных сельских районов. Им предстояло изведать жестокую осаду и штурм Бреслау, продолжавшиеся до 6 мая 1945 года. Часть беженцев из Бреслау, которая сумела добраться до Дрездена, погибла во время знаменитого налета американской авиации 13-14 февраля 1945 года.

Когда ревизионисты заводят речь о «зверствах Красной Армии» по отношению к мирному населению, они, по сути, пытаются оправдать нацистов, бросивших массы рядовых немцев на произвол судьбы и на убой, на гибель в боях, чтобы только удрать самим.

Тот же Йоахим Гофман в своей книге на нескольких десятках страниц убеждает читателя в «зверствах Красной Армии», опираясь на многословный пересказ кровожадных призывов Ильи Эренбурга. Что же, он прославился своей агитацией и своим лозунгом «Убей немца!». Вот из этого ревизионисты, все, как на подбор, делают вывод, что Красная Армия якобы ворвалась в Германию убивать всех немцев без разбора. Гофман лишь наиболее педантичный и многословный сторонник этого мифа.

Полное несоответствие этого обвинения действительности настолько очевидно, что даже опровергать его не нужно. Красная Армия, как говорил Сталин, воевала с гитлеровским режимом, а не с немецким народом. Этому есть множество подтверждений, некоторые из которых будут приведены ниже. Что же до призывов Эренбурга, то тут нужно отметить такое немаловажное обстоятельство. Вплоть до сентября 1944 года, а на других участках фронта и до марта 1945 года все немцы, которых могли встретить красноармейцы, были одеты в «фельдграу» – немецкую военную форму. Таким образом, для солдат и офицеров, вплоть до вступления на территорию Германии, понятие «немец» было равнозначно понятию «немецкий солдат», если не хуже: «эсэсовец» или «каратель». Это отождествление фронтовики принесли домой, и в русском языке даже появилось выражение «фрицы», обозначающее как раз немецких солдат Вермахта. Потому Эренбург вполне мог призывать «Убей немца!», и этот призыв войсками понимался правильно.

Но когда советские войска вступили на территорию Германии, тут же войскам было разъяснено, что цель войны состоит в свержении гитлеровского режима. В обращении к войскам Военного совета 1-го Белорусского фронта в связи со вступлением в Германию 22 апреля 1945 года говорилось: «Наш закон таков – воин Красной Армии никогда не уподобится фашистским людоедам, никогда не уронит достоинства советского гражданина»[192].

Однако зададимся вопросом: зачем ревизионистам, которые все до одного считают себя объективными историками и исследователями, прибегать к такому хлипкому и ненадежному аргументу, как ссылки на Эренбурга? Дело не только в том, что фактически подтвердить «зверства Красной Армии» весьма и весьма затруднительно, но и в том, что есть тема, которую эти самые ревизионисты очень не хотят обсуждать и от которой желают отвести внимание.

Название темы вынесено в название подраздела. Todesmarsch по-немецки означает «марш смерти». Это понятие используется главным образом применительно ко Второй мировой войне и обозначает принудительный пеший переход, во время которого погибает много людей от истощения, голода, жестокости конвоиров. Первыми такие марши организовали, по всей видимости, японцы: Батаанский марш смерти на Филиппинах в 1942 году и марши смерти на Борнео в 1945 году. Но немецкие «марши смерти» многократно превзошли все, что было до этого, и из немецкого языка пришло само название.

Перед наступлением Красной Армии нацисты выводили узников многочисленных концлагерей и пешком гнали их за десятки километров до другого лагеря. Конечно, для многих из них этот путь был не по силам, истощенные люди падали и умирали. Эсэсовцы добивали упавших, преследовали и убивали тех узников, кто пытался спастись, а также расстрелами подгоняли колонну. В начале 1945 года в немецких концлагерях содержалось 714,2 тысячи заключенных, примерно треть из которых, около 240 тысяч человек, погибли во время «маршей смерти». По неполным данным, нацисты организовали 52 таких марша.

Самые известные из них были связаны с эвакуацией самых крупных концлагерей. 18 января 1945 года 60 тысяч узников Освенцима выгнали из лагеря и погнали за 56 км в город Лослау (Водзислав-Шлёнски), на границе с Чехией, откуда их поездами вывезли в концлагеря в Германии. В ходе этого марша погибло около 15 тысяч узников. В среднем 267 человек на каждый километр. Как это еще назвать, как не Todesmarsch?

Мы уже упоминали в первой главе «марш смерти», начавшийся 31 января 1945 года из Кёнигсберга в Пальмникен, в котором из более чем 3 тысяч узников выжило лишь 15 человек. 25 марта 1945 года начался «марш смерти» из концлагеря Штуттгоф, к востоку от Данцига. Узников прогнали до берега Балтики, потом до Лауенбурга, к западу от Данцига, а затем вернули обратно в лагерь. Из 50 тысяч отправленных в «марш смерти» узников около 25 тысяч человек погибло и было расстреляно.

В самые последние дни войны эсэсовцы выгоняли в «марши смерти» узников концлагерей на территории Германии: 7 апреля – Бухенвальд, 21 апреля – Заксенхаузен, 26 апреля – Дахау. Это уже была не эвакуация, эвакуировать узников уже было некуда. Это было убийство ради убийства. Из концлагеря Заксенхаузен выгнали 68 тысяч узников, в том числе женщин и детей. На следующий день эсэсовцы стали убивать одного за другим, трупы лежали слева и справа от дороги, в придорожных кюветах. Специальные команды прочесывали кусты и леса вдоль дороги, чтобы найти и убить тех заключенных, кто сумел отстать от колонны и спрятаться. В этом «марше смерти» погибли 9,5-10 тысяч человек[193]. Потом узников освободила американская армия.

В освобожденных концлагерях советские солдаты и офицеры видели апокалиптические картины массового уничтожения людей: горы и штабеля трупов, ямы и траншеи, еще дымящиеся исполинские костры, в которых сжигали тела убитых, груды золы, огромные склады вещей, обуви, личных вещей узников. 27 января 1945 года части 60-й армии 1-го Украинского фронта освободили Освенцим и концентрационные лагеря вокруг него. В них оставались только те узники, которые не могли идти и были брошены немцами на погибель. Командующий 60-й армией генерал-полковник Г.Н. Курочкин распорядился незамедлительно развернуть два походных госпиталя, чтобы спасти оставшихся в лагерях.

Так что разговоры о «зверствах Красной Армии» имеют цель также замазать и затушевать реально совершенные, массовые зверства нацистов в отношении узников концлагерей. Ревизионисты, должно быть, полагают, что чем громче они будут кричать про «зверства» красноармейцев и про мифические изнасилования, тем быстрее забудут об этих нацистских «маршах смерти» и почти четверти миллиона их реальных жертв.

Еще один тезис, выдвигаемый ревизионистами, состоит в том, что Красная Армия чуть ли не поголовно состояла из мародеров, которые будто бы бросились грабить мирное население, как только до этого дорвались. Тут упоминаются истории с наручными часами, разрешение красноармейцам отправлять посылки на родину, ну и, конечно, расследование злоупотреблений генералитета, «Трофейное» или «Генеральское дело» 1946-1948 годов.

Понятно, что дело тут выворачивается таким образом, чтобы создать впечатление у читателя, будто бы в мародерстве участвовала вся Красная Армия. Мол, если воровал Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, то что о других-то говорить? Однако даже если говорить о генералитете Красной Армии, то это явление затрагивало ничтожное меньшинство высших военачальников. По «Трофейному делу» было арестовано 11 человек, трое из которых были приговорены к расстрелу, а четверо – к лишению свободы. Итого, виновными были признаны семь высших командиров.

При этом в 1944 году в Красной Армии было 2952 генерала, и еще в Наркомате ВМФ, НКВД и НКГБ служило 495 генералов и адмиралов. Итого, весь высший командный состав состоял из 3447 человек. Среди них было 12 Маршалов Советского Союза. Надо ли после этого говорить, что утверждение о том, что якобы советский генералитет поголовно мародерствовал, это наглая и беспардонная ложь?

Спустимся с генеральских высот к рядовым солдатам. Обвинение их в мародерстве также является грубой ложью сразу по нескольким причинам. Во-первых, в Красной Армии существовали весьма строгие правила насчет мародерства, в которое попадало любое самовольное изъятие какого-либо имущества у гражданских лиц, даже если оно предназначалось для выполнения боевой задачи. Выше мы рассматривали примеры, что мародерством, к примеру, считалась разборка жилых домов колхозников для сооружения блиндажей. Красная Армия подчинялась простому принципу: не трожь то, что местные жители не дают сами.

Во-вторых, как следует из многочисленных фронтовых воспоминаний, солдаты брали то, что им было нужно в первую очередь и что не тяжело нести. Все же в конце войны войска наступали настолько быстро, что марши по 30-35 км вовсе не считались чем-то необычным. Конечно, для солдата, нагруженного оружием, патронами, пайком, делающего в день многокилометровые марши, не было возможности что-то еще прихватить с собой. Кто в это не верит, может сам поставить эксперимент: взять полную выкладку и отмахать за день 30 километров пешком. Потому наиболее массовыми трофеями у советских солдат были вещи, нужные им самим на войне: часы, ножи, бритвы, бинокли, иногда брали немецкие пистолеты и ракетницы. В основном их брали с убитых вражеских солдат или в захваченных блиндажах.

В-третьих, ревизионисты ни слова не говорят о том, что Красной Армии совершенно не было никакой необходимости грабить гражданское население по очень простой причине. В конце войны трофеи захватывались колоссальные и разнообразные: сотни танков и самолетов, тысячи орудий и автомобилей, десятки армейских складов, эшелонов, набитых самым разным добром, заводы и фабрики, фольварки и многое другое. К тому же немецкие беженцы бросали свои дома со всем имуществом, по пути выбрасывали свои чемоданы и узлы, чтобы легче было бежать. Дороги Германии были местами буквально усеяны этим бесхозным имуществом, на обочинах лежали кучи чемоданов и горы всякого барахла, и это описывают многие очевидцы. В крупных городах, особенно в Берлине, были захвачены склады и магазины.

Выше уже говорилось о том, что 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты во время наступления в Польше захватили столько трофейных складов, что обеспечили себя продовольствием на несколько месяцев вперед. Начальник тыла 1-го Украинского фронта докладывал о трофеях, которые трудно было подсчитать, и просил прислать дополнительный штат для формирования новых фронтовых складов.

Именно в силу обретения огромного количества трофеев ГКО 1 декабря 1944 года разрешил солдатам и офицерам Красной Армии отправлять вещевые посылки на родину. И это вовсе не означало, что этим приказом Сталин разрешил мародерство. Весь процесс был тщательно организован и регламентирован. Раз в месяц рядовым и сержантам разрешалось посылать 5 кг стоимостью до 1000 рублей, офицерам – 10 кг стоимостью до 2000 рублей и генералам – до 16 кг стоимостью до 3000 рублей. Для приема и отправки посылок были созданы специальные отделы и сформированы специальные военно-почтовые поезда, которые из европейских стран шли в Ригу, Минск и Киев. Посылки разрешалось отправлять только военнослужащим, отлично несущим службу, с письменного разрешения командира части. Посылка предъявлялась на военно-почтовой станции в открытом виде, после осмотра зашивалась или забивалась, после чего оформлялась ее пересылка.

В донесении политуправления 1-го Украинского фронта есть интересные детали по поводу отправки посылок. С 1 января по 15 февраля 1945 года фронт отправил 135,9 тысячи посылок, в том числе 68 тысяч посылок от бойцов переднего края. При том что в составе фронта во время Сандомирско-Силезской наступательной операции было не менее 1 млн человек, видно, что посылки отправляло около 13-15 % личного состава, то есть меньшинство. Достаточно часто посылки отправлялись с разрешения командира родственникам погибших или раненых солдат и офицеров.

Сбор и отправка посылок проводились организованно, под контролем представителей политотдела. Бойцы передовой отправляли посылки в полках и батальонах, куда приезжали представители военно-почтовых станций. Вещи брались со складов частей или соединений, куда трофейные отделы сдавали все найденное и собранное имущество. Сначала формирование посылок шло на усмотрение интендантов и самих солдат, но потом этот процесс также был регламентирован. 16 марта 1945 года Военный совет 1-го Белорусского фронта принял постановление об упорядочивании выдачи вещей, в котором приводился список того, что мог получить солдат или офицер. В него входило: 1 кг сахара, 200 грамм мыла, 3-5 предметов широкого потребления (носки, чулки, перчатки, носовые платки, женская или детская одежда, гребни, расчески, бритвы и лезвия, зубные щетки, одеколон, пуговицы, бумага, карандаши). На эти нужды было выдано 1650 тонн трофейного сахара, а начальник трофейного управления должен был подобрать вещи и выдать их на склады интенданта фронта. То же самое сделал и 1-й Украинский фронт.

Это был, так сказать, типовой список. Также отправлялась, к примеру, обувь, отрезы тканей, швейные принадлежности, особенно иголки, ставшие за войну ценностью, тетради, перья и так далее. Посылалось то, что было нужнее всего в быту. Политуправления фронтов отмечали, что многие солдаты отправляют на родину только вещи с советскими фабричными клеймами, то есть возвращают награбленное гитлеровцами.

Как видим, отправка посылок была организована таким образом, чтобы исключить даже отдаленный намек на мародерство. Источник вещей для посылок – интендантские склады, на которые поступало трофейное и бесхозное имущество.

Конечно, в этом деле были и злоупотребления, прозванные «барахольством». У этого явления было и официальное название – разбазаривание трофеев. Под этим понималась незаконная выдача со складов трофейного имущества, отправка сверх установленного лимита либо расхищение посылок. Весьма заметные масштабы имели хищение и спекуляция продовольствием, например, за первое полугодие 1944 года военная прокуратура конфисковала у осужденных за хищения имущества с военных складов 70 тонн муки и хлебопродуктов, 22 тонны мяса и рыбы, 33 тонны бензина, 4,6 млн рублей. В документах время от времени встречаются упоминания о проведенных расследованиях и наказанных за преступления, а очевидцы рассказывают о проведении целых операций по перехвату «барахольщиков». Есть документы, в которых говорится о расследованиях расхищения вещевых посылок. Виновные в этом получали приговоры к лишению свободы.

Таким образом, «барахольство» – это вовсе не мародерство. «Барахольщик» не грабил гражданское население освобожденных стран, а расхищал трофейное имущество на складах, сплошь и рядом используя свое служебное положение и доступ к этому имуществу. Судя по тому, какое это занятие получило название, красноармейцы относились к любителям имущества с большим презрением.

Чтобы закончить уже с темой мародерства и изнасилований, надо сказать, что ревизионисты в попытках представить Красную Армию ордой грабителей и насильников, больше давят на эмоции, чем на документы и факты. Вот, например, один из таких западных ревизионистов Кит Лоу так начинает свою книгу «Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны»: «Представьте себе мир без общественных институтов. Это мир, где границы между странами как бы исчезли, и остался один бесконечный ландшафт, по которому бродят люди в поисках уже не существующих сообществ себе подобных. Никаких правительств в государственном масштабе и даже на местах. Нет школ и университетов, библиотек и архивов, отсутствует доступ к любой информации. Исчезли кинотеатры, театры и, естественно, никакого телевидения. Радио работает время от времени, но сигнал далекий, да и вещание почти всегда на иностранном языке. Много недель никто не видел ни одной газеты. Не функционируют железные и автодороги, телефон, телеграф, почтовые отделения. Словом, никаких средств связи, исключение составляет информация, передающаяся из уст в уста.

Упразднены банки, в которых, собственно, нет никакого смысла, поскольку деньги потеряли свою ценность. Нет магазинов, ибо нечего продавать. Существовавшие ранее огромные предприятия уничтожены или демонтированы, как и большинство других зданий. Из орудий труда только то, что можно откопать среди обломков камня. Нет продовольствия.

Закон и порядок практически не существуют, потому что нет полиции и судов. В некоторых районах, похоже, стерлись границы понимания того, что хорошо и что плохо. Люди берут себе все, что хотят, не обращая внимания на то, кому это принадлежит, кроме того, само понятие «собственность» почти совсем не работает. Все принадлежит только тем, кто достаточно силен, чтобы удержать это «все» у себя, и тем, кто в состоянии это охранять ценой жизни. Мужчины с оружием в руках бродят по улицам и забирают все, что захотят, угрожая каждому, кто встает у них на пути. Женщины всех сословий и возрастов продают себя за еду и защиту. Ни стыда. Ни морали. Только выживание»[194].

С первого взгляда нельзя не согласиться с таким красочным описанием бардака и развала в послевоенной Европе, где всем заправляют вооруженные люди и их полный произвол. Но эта картина, нарисованная Китом Лоу, не имеет к реальности никакого отношения. В предыдущих главах уже приводилось немало примеров того, как Красная Армия создавала в освобожденных районах местные власти, экономику, прессу, делилась продовольствием и медикаментами, участвовала в восстановительных работах. Западные историки, даже сторонники тщательной работы с источниками, как уже цитированный венгерский историк Кристиан Унгвари, практически ничего не знают о том, что предпринимало советское командование в освобожденных странах, как был устроен и организован тыл Красной Армии, и потому обычно пишут всякий бред про «депортацию в Сибирь» и прочие высосанные из пальца ужасы.

Между тем, и это следует из уже рассмотренного опыта Красной Армии, никакого «жестокого континента» на освобожденной советскими войсками территории не было и не могло быть. Как только район покидали бойцы передовой, тут сразу же возникала власть: сначала советский военный комендант, потом органы местного самоуправления. В течение нескольких дней возникали все принадлежности организованной жизни: милиция, финансовые органы, открывалась торговля, начинал работать транспорт, кинотеатры, учреждения. Так было везде, где проходила Красная Армия, не исключая и городов, разрушенных на 90 %, как Варшава. В Варшаве и других польских городах власть появлялась в тот же день, когда их освобождали, а в Берлине советский военный комендант и первый магистрат был назначен еще до окончания боев за город.

Военная комендатура первым делом принимала меры к тому, чтобы не допустить брожения по городу вооруженных людей – в первом приказе советского военного коменданта обычно оглашалось требование к жителям сдать в ближайшие сутки или двое оружие, боеприпасы и военное снаряжение. Комендантские патрули наводили порядок на улицах, движение автотранспорта регулировалось военно-дорожной службой, кроме того, в освобожденных городах и районах работал СМЕРШ, очищавший тыл от вражеских агентов и диверсантов. Следом создавалась система перевозок, распределения продуктов среди населения и предпринимались другие необходимые меры.

Когда западные союзники явились в Берлин, чтобы занять предназначенные им оккупационные зоны, они обнаружили, что в Берлине советской комендатурой уже создана местная власть, политические партии, профсоюзы, работает торговля, финансовая система, организовано снабжение населения продовольствием, вплоть до выдачи кофе и молока для детей, созданы радиостанции и газеты на немецком языке, в том числе ежедневная газета Tagliche Rundschau[195]. Союзникам это очень не понравилось, поскольку они рассчитывали взять Берлин под свой контроль и использовать свою власть в германской столице в своих политических интересах. Проведенная советской комендатурой работа лишила их этой возможности.

Так что период безвластия, когда и могли происходить какие-то инциденты, связанные с преступлениями в отношении мирного населения, был в полосе наступления Красной Армии очень коротким, в самом худшем случае несколько дней, если были тяжелые бои. Потом появлялась военная и гражданская власть, которая устраняла всякие условия для подобных инцидентов. Потому-то преступлений красноармейцев против гражданского населения в освобожденных странах было так мало.

Красной Армии сплошь и рядом приписывали преступления, совершенные пока еще неподконтрольными массами людей: репатриантами, возвращающимися в разные страны Европы, дезертирами из немецкой армии и всяких немецких национальных формирований, беженцами. Это касается и грабежей, и изнасилований. В донесениях политуправлений фронтов и армий приводятся сведения о раскрытии таких ложных обвинений. В первые недели после прекращения боев брожения масс людей представляли собой большую проблему, но и они постепенно брались под контроль, и обстановка входила в нормальное русло.

Таким образом, мы можем сказать, что сама организация тыла Красной Армии, военных комендатур и тыловых органов, принципы взаимоотношений с местным населением и местными органами власти, подкрепленные многочисленными приказами, совершенно ликвидировали условия для любого возможного насилия со стороны красноармейцев в отношении местного населения. Эта система была отработана еще в сражениях на советской территории, и к моменту вступления в Германию была обкатана и усовершенствована в других освобожденных европейских странах. Главное в ней состоит в том, что советское командование старалось не допустить образования на фронте и в тылу безвластия, даже на короткое время, и это было главным способом не допустить преступлений против гражданского населения.

Глава 12. «Если бы Геббельс был жив…»

В начале мая 1945 года основные бои в Германии окончились. Берлин был взят, нацистский режим был уничтожен. Войска стран антигитлеровской коалиции разоружали оставшиеся гитлеровские войска. Кое-где еще шли бои с отдельными группами гитлеровцев, которые пытались пробиться через позиции советских войск в западные оккупационные зоны.

Это время было названо немецкими коммунистами «нулевым часом». Прежний режим рухнул, его чиновники и функционеры разбежались. Новая власть, новое общество и новое хозяйство создавались из разрозненных обломков силами людей, которые еще вчера никак не участвовали в управлении, не имели опыта. К созидательной работе активно подключались члены подпольных антифашистских организаций, коммунисты и антифашисты, вернувшиеся из концлагерей. Действительно, первые майские дни 1945 года были для Германии началом нового отсчета времени.

Чем Красная Армия занималась в Берлине после завершения боев? Вопреки душещипательным рассказам ревизионистов Красная Армия, так же как и во всех остальных освобожденных странах Европы, занялась восстановлением города. К этому моменту уже был накоплен определенный опыт, и восстановительные работы развернулись быстро и решительно.

Политическое значение Берлина для советского руководства было совершенно очевидно. Потому организация послевоенного управления Берлина началась еще до завершения боев. Командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г.К. Жуков еще 24 апреля 1945 года назначил генерал-полковника Н.Э. Берзарина военным комендантом города. Еще даже не начались бои за Рейхстаг, как в германской столице уже был советский военный комендант.

Как раз в разгар сражения за центральный квартал Берлина, 30 апреля 1945 года, в Штраусберг, в 35 км восточнее Берлина, прибыла группа немецких коммунистов во главе с Вальтером Ульбрихтом, которые незадолго до этого самолетом прилетели из Москвы. На месте они должны были сразу включиться в организаторскую работу. Требовалось срочно воссоздать Компартию Германии, создать местные органы самоуправления, подобрать для них квалифицированных работников из числа антифашистов и лиц, не сотрудничавших с гитлеровцами[196].

Подготовка к этому была проведена задолго до взятия Берлина. Самый молодой член этой группы коммунистов Вольфганг Леонхард вспоминает, что Политбюро Компартии Германии, находившееся в Москве, еще 6 февраля 1944 года создало Рабочую комиссию по послевоенному восстановлению Германии, своего рода прообраз правительства. Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт и Петер Флорин занимались общими политическими вопросами, Герман Матерн – профсоюзами, Рудольф Херрнштадт – советско-германскими отношениями, Антон Акерманн – вопросами хозяйства, Эдвин Хёрнле – вопросами сельского хозяйства, Альфред Курелла – интеллигенцией[197]. Таким образом, в Берлин они прибыли уже с более или менее готовым планом послевоенного преобразования Германии. 2 мая 1945 года немецкие коммунисты приступили к работе, и не только в Берлине, но и в Дрездене и провинции Мекленбург. Но пока новые органы самоуправления были еще очень слабы, основная работа по приведению Берлина в относительный порядок легла на плечи Красной Армии.

Комендант Берлина генерал-полковник Н.Э. Берзарин приказал 2 мая 1945 года обеспечить охрану всех лечебных и научно-медицинских учреждений, в обязательном порядке выявить и госпитализировать всех больных инфекционными болезнями, обеспечить лечебные учреждения необходимым продовольствием, водой и топливом, а также организовать очистку города от трупов людей и животных и от нечистот[198]. В Берлине было собрано и захоронено 5165 трупов людей и более чем 2 тысячи трупов лошадей. Для разрешения самых неотложных задач здравоохранения была задействована вся система медицинских и лечебных учреждений города: 92 больницы, 4 детские больницы, 10 роддомов, 146 аптек, 6 станций «Скорой помощи» и все оставшиеся в городе врачи.

Второй важнейшей задачей было продовольственное снабжение населения города, которого, по приблизительным данным, насчитывалось около 3 млн человек. 4 мая Берзарин приказал в течение 24 часов взять на учет все имеющиеся запасы продовольствия. Все продовольственные магазины и хлебопекарни должны были возобновить работу. Судя по всему, за основу была взята существовавшая система карточного распределения продовольствия, введенная еще до начала войны. Население было приписано к определенным магазинам, где имело право получать продовольствие. Комендант города временно сохранил старые нормы и распорядился выдавать продовольствие не более чем на 5-7 дней.

Вскоре для берлинского населения были установлены новые нормы продовольственного снабжения. 11 мая 1945 года Военный совет 1-го Белорусского фронта принял постановление о нормах продовольственного снабжения гражданского населения Берлина. В соответствии с указанием ГКО, каждый житель Берлина получал 400-450 граммов хлеба, 50 граммов крупы, 60 граммов мяса, 15 граммов жиров, 20 граммов сахара, 50 граммов натурального кофе и 20 граммов чая в день. Хлеб выдавался каждый день или за два дня, а остальные продукты выдавались за неделю[199].

Публикация этих продовольственных норм вызвала смятение среди берлинцев. Они радовались тому, что советские нормы продовольственного снабжения были выше, чем при Гитлере. Но у них был вопрос где советские оккупационные власти достанут натуральный кофе, давно исчезнувший с прилавков магазинов. Кофе в самом деле появился, и его взяли с трофейных военных складов.

Население Берлина впервые за долгое время переживало счастливые моменты своей жизни. Война кончилась, появились хлеб и продукты, вода и электричество, работа и привычные для берлинцев трамвай и метро. Член Военного совета 5-й ударной армии генерал-лейтенант Боков докладывал командованию 1-го Белорусского фронта 15 мая 1945 года: «Многие берлинцы в беседах подчеркивают, что за год радостные события начались только в последние недели, и, как ни парадоксально, связаны они с приходом в Берлин Красной Армии…»[200] На следующий день вышел приказ коменданта города открыть частную торговлю и не препятствовать ей. В этот момент многие берлинцы вспоминали геббельсовскую пропаганду, обещавшую, что с приходом Красной Армии будут всякие ужасы, и выражали большое сожаление, что Геббельс застрелился и не может сам наблюдать послевоенное восстановление силами красноармейцев.

Три фронта, вступивших в Германию: 1-й и 2-й Белорусские и 1-й Украинский, должны были обеспечить выдачу этого продовольствия в течение пяти месяцев, то есть до нового урожая. Для этого требовалось иметь для Берлина 105 тысяч тонн зерна, 18 тысяч тонн мяса, 4,5 тысячи тонн жиров, 6 тысяч тонн сахара. Таких запасов в наличии не было, но это не было особенной проблемой. Главное, иметь необходимый запас продовольствия для первой выдачи, а там уже будет организован сбор и подвоз продовольствия с оставшихся от немецкой армии складов и со складов фронта. С 15 мая по 15 июня 1945 года для первой выдачи продуктов по нормам в распоряжение фронтов переходили из трофейных и фронтовых запасов 41 тысяча тонн муки, 5,5 тысячи тонн крупы, 6,5 тысячи тонн мяса, 5 тысяч тонн жиров, 4 тысячи тонн соли. Кроме того, в Берлин должно было быть свезено из окрестных районов 20 тысяч тонн картофеля. 57-й Краснознаменный автополк обеспечивал развоз всего этого продовольствия по берлинским магазинам для выдачи населению[201].

31 мая 1945 года Военный совет 1-го Белорусского фронта решил истинно стратегическую задачу – снабжение свежим молоком берлинских детей. Тыловые органы фронта собрали 5 тысяч дойных коров, доставшихся в качестве трофеев, перегнали их в Берлин и сдали местному самоуправлению. Кроме того, с собственных хозяйств фронта, который имел большое дойное стадо, в сутки направлялось 70 тысяч литров молока. Для их развоза по Берлину было выделено 25 автомобилей «ЗИС-5»[202].

В конце июня 1945 года задача продовольственного снабжения населения Берлина была решена. Начальник тыла Группы советских оккупационных войск в Германии доложил наркому снабжения СССР А.И. Микояну, что в германской столице введена карточная система, выдано населению 2,8 млн продовольственных карточек, которые обеспечены продовольствием от 30 до 55 сутодач. Калорийность среднего суточного пайка в советской оккупационной зоне составляла 1500 калорий, тогда как в западных оккупационных зонах она колебалась от 1000 до 1250 калорий[203]. В первые послевоенные месяцы в советской зоне жилось несравненно сытнее, чем в западных зонах. Впрочем, это было не только проявлением великодушия, но и необходимостью. В Берлине, в котором 45 % домов было разрушено целиком, а 35 % – серьезно повреждено, требовалось много рабочих рук для проведения восстановительных работ.

Так же началось восстановление разрушенного городского хозяйства. Первым делом разминирование. Затем восстановление самой необходимой городской инфраструктуры: электроснабжения, водопровода, канализации. Самые неотложные работы делались еще до завершения боев. В ходе битвы за Берлин система энергоснабжения столицы была полностью разрушена. Однако в захваченных секторах Берлина уже 28 апреля 1945 года начались восстановительные работы. В ночь на 11 мая 1945 года была запущена в работу первая после войны восстановленная электростанция мощностью 53 МВт[204]. До 20 мая была восстановлена кабельная сеть, обеспечивающая передачу электроэнергии во все округа Большого Берлина. Одновременно с этим восстанавливались уличные фонари, подключались к энергоснабжению жилые здания и учреждения.

До 5 июня 1945 года в Берлине была в основном исправлена водопроводная сеть, которая обеспечила подачу 250 тысяч кубометров воды в сутки. Вода появилась в банях и прачечных, на железнодорожной станции, а также в 50 тысячах домов. В июне вода и канализация имелись в 85 тысячах берлинских зданий.

Первостепенной задачей было также восстановление трамвайных линий и метро. Был выработан план по восстановлению 200 км трамвайных линий из 625 км имевшихся до войны, а также трех линий метро[205]. По отчету начальника тыла Группы советских оккупационных войск в Германии, на 20 июня 1945 года было восстановлено 39,2 км метро, открыто 52 станции, а также восстановлено 65,4 км на восьми трамвайных линиях[206].

В общем, мирная жизнь в сильно разрушенном боями городе налаживалась очень быстро. Как уже говорилось, прибывшие в свои оккупационные зоны Большого Берлина союзники застали уже полностью организованное городское хозяйство. Точно такая же работа проводилась и в других крупных городах, взятых в конце войны Красной Армией. Продовольственное снабжение населения и восстановительные работы велись летом 1945 года также в Вене и Дрездене.

Если бы Красная Армия только лишь восстановила Берлин после ожесточенных и разрушительных боев, то этого было бы достаточно, чтобы покрыть ее неувядаемой славой. Однако реальный вклад Красной Армии в послевоенное восстановление Германии был куда большим. По существу, советское командование создало в своей оккупационной зоне новое германское государство и его хозяйство.

Это решение было продиктовано особыми условиями, которые сложились на территории оккупированной союзными войсками Германии. Во-первых, не было возможности опереться на старый правительственный аппарат, как в остальных европейских странах, поскольку гитлеровские чиновники частью разбежались, частью были отстранены от работы, и, во всяком случае, доверия к ним не было. Новые кадры вовсе не обладали достаточным опытом работы, особенно в условиях грандиозной послевоенной разрухи. Красная Армия же могла быстро предоставить специалистов, офицеров тыла, которые как раз имели большой опыт хозяйствования в чрезвычайных, военных условиях.

Во-вторых, как уже говорилось, произошел раздел Германии, и советская оккупационная зона включала в себя чуть менее четверти довоенной территории страны. Отпал важный промышленный и сырьевой район Нижней Силезии, а связи с западными экономическими районами, в первую очередь Рурским районом, откуда поступали каменный уголь и металл, резко ослабли. В любом случае советское командование рассчитывало на свои силы и намеревалось максимально использовать ресурсы подконтрольной территории для послевоенного восстановления.

В-третьих, практически сразу же после окончания войны обозначились политические трения между союзниками, которые потом только возрастали и уже в 1948 году привели к распаду Союзной контрольной комиссии по Германии. Чтобы эти разногласия и нараставшая напряженность не влияли на восстановительный процесс, был создан орган, обладающий значительной автономией от Союзной контрольной комиссии. 9 июня 1945 года постановлением СНК СССР была создана Советская военная администрация Германии (СВАГ) под руководством Г.К. Жукова.

По существу, это было временное военное правительство Германии. В его структуру входило 20 отделов, включая военные, административные и хозяйственные. Также у СВАГ было пять управлений провинций и управление Берлина, которым подчинялись советские военные комендатуры. Его приказы имели обязательную силу, все законы и решения, принимаемые немецкими органами власти, должны были получить утверждение приказом СВАГ. Этот своеобразный орган существовал до 10 октября 1949 года, до момента образования Германской Демократической Республики, после чего был преобразован в Советскую контрольную комиссию в Германии, действовавшую до 27 мая 1953 года. Окончательно суверенитет ГДР был установлен в 1955 году.

Обычно историю экономических решений СВАГ начинают с репараций и демонтажа немецких предприятий, часто для того, чтобы подчеркнуть, что деятельность советской оккупационной администрации якобы носила грабительский характер, якобы вывозились огромные трофеи, имущество, целые заводы.

Действительно, СВАГ занималась демонтажем, который до момента завершения его в июле 1948 года захватил 3474 предприятия. Правда, на тот момент в советской оккупационной зоне действовало более 17 тысяч крупных и средних предприятий, а также более 40 тысяч мелких предприятий. Так что демонтаж захватил лишь небольшую часть промышленного комплекса советской оккупационной зоны Германии.

Первоочередным для СВАГ был запуск немецкого хозяйства, претерпевшего очень большие разрушения. Для восстановления требовалось большое количество стройматериалов, металла, машин и оборудования, различной продукции, а это надо было еще произвести. К тому же советское руководство склонялось к тому, что репарации с Германии лучше получать не демонтированным оборудованием, которое может быть старым и изношенным, а готовой промышленной продукцией, остро необходимой для восстановления масштабных разрушений на территории СССР. Новые грузовики, экскаваторы, краны, железнодорожные вагоны, двигатели, турбины – вот чем стали брать репарационные платежи. А для выпуска всего этого нужны были работающие заводы.

С работающими предприятиями были определенные трудности. Разрушенная промышленность кое-где еще работала, и в первые месяцы после свержения нацистского режима, по самым приблизительным оценкам, производство составляло 10-20 % от уровня 1936 года[207]. Многие заводы были разрушены или повреждены бомбардировками, испытывали нехватку топлива и сырья, не имели подключения к энергоснабжению.

Большой урон претерпел и транспорт. На железных дорогах советской оккупационной зоны было разрушено 1869 км веток, или 13,8 %, взорвано 19,5 % железнодорожных мостов, уничтожено около 15-20 % станционных сооружений, связи и сигнализации. Осталось только 28 % от довоенного количества товарных вагонов, которые были пригодны для перевозок, 44 % паровозов и 41 % пассажирских вагонов[208].

Как только были более или менее завершены первоочередные работы в Берлине, Советская военная администрация взялась за хозяйство в масштабах всей оккупационной зоны. По приказу СВАГ от 21 июля 1945 года началась работа по составлению «Проекта плана производства на IV квартал 1945 года для предприятий и провинций»[209]. Для выполнения этой задачи, приказом от 27 июля 1945 года был создан немецкий экономический аппарат: 11 центральных управлений, выполнявших функции министерств. Правда, в этот момент они еще не имели всех министерских полномочий, подчинялись соответствующим отделам СВАГ и были, по сути, немецким вспомогательным персоналом. Но при этом были уже заложены основы будущего правительства ГДР. Практически все руководители, крупные государственные и хозяйственные деятели Восточной Германии вышли из этих центральных управлений, созданных приказом СВАГ.

Составление плана началось совместно советскими офицерами и немецкими специалистами. Немцы добывали и обрабатывали необходимые статистические материалы, а советские офицеры учили немцев методике хозяйственного планирования, контролировали и исправляли их работу. Многие немецкие плановики в ГДР в 1950-х годах подчеркивали, что всему, что они умеют в планировании, они научились у экономических офицеров СВАГ.

29 июля 1945 года вышел приказ СВАГ, который обязывал всех владельцев частных предприятий возобновить работу всех предприятий, которые по своему состоянию могли быть пущены в ход, не позднее чем до 15 августа[210]. Примерно с этого момента под демонтаж стали преимущественно отдаваться предприятия или сугубо военного назначения, или такие, которые было трудно восстановить. СССР отказался, в общей сложности, от демонтажа 3800 предприятий.

Одновременно велась работа по налаживанию управления промышленными предприятиями. Значительная часть предприятий, особенно самые крупные и важные: угольные шахты и разрезы, электростанции, металлургические и химические заводы, машиностроительные заводы принадлежали немецким концернам, представители которых теперь сбежали, бросив свою собственность на произвол судьбы.

Судьбу этих важнейших для экономики советской оккупационной зоны Германии СВАГ решил следующим образом. В ноябре 1945 года Жуков заявил, что Советский Союз оставляет крупнейшие и важнейшие предприятия под своим флагом. Поскольку эти крупнейшие машиностроительные и химические предприятия производили военную продукцию, то по идее, согласно Потсдамским соглашениям, они должны были быть демонтированными. Но это соглашение западные союзники не выполнили сразу же. В западных оккупационных зонах крупнейшие предприятия быстро перешли в «опекунства», в которых видную роль играли прежние собственники. Советское руководство также решило оставить эти крупнейшие предприятия, преобразовав их в «Советские акционерные общества», реконструировать и перепрофилировать на выпуск невоенной продукции.

На эти заводы назначались представители СВАГ, присылались советские руководящие кадры. Работа этих заводов реорганизовывалась так же, как было принято на крупнейших предприятиях в Советском Союзе. Для немецкого персонала это была целая школа советского планирования и организации производства. Потом она стала основой для всего дальнейшего развития тяжелой индустрии в ГДР.

Большая часть предприятий, брошенных своими владельцами или принадлежавших нацистским преступникам, согласно приказу СВАГ, была объявлена народной собственностью. Всего в советской оккупационной зоне секвестру подверглось 6763 крупнейших предприятия, в частности в провинции Саксония было секвестировано 2233 предприятия. Для управления этой собственностью создавались государственные предприятия. В сентябре 1945 года было основано «Государственное акционерное общество Тюрингии». В Саксонии, где таких предприятий было больше всего, отраслевые отделы провинциального управления создавали акционерные общества, в которые сводились народные предприятия одной отрасли промышленности. Например, каменноугольные шахты были организованы в «Акционерное общество угольных шахт Саксонии». Так же была организована и буроугольная промышленность и другие отрасли[211]. Всего в Саксонии было создано 65 подобных отраслевых организаций. Это было явное советское влияние – сгруппировать предприятия по отраслевому принципу, чтобы ими было легче управлять.

Правда, в ноябре 1946 года, по приказу СВАГ, угольные предприятия Саксонии в силу их исключительной важности для топливоснабжения всей территории советской оккупационной зоны были переподчинены Немецкому центральному управлению топливной промышленности[212].

Результаты этой бурной деятельности появились очень быстро, несмотря на тяжелое положение, нехватку транспорта и топлива. В IV квартале 1945 года в советской оккупационной зоне функционировало уже 13,6 тысячи предприятий[213]. Производство удалось поднять до уровня 25 % от уровня 1936 года.

В 1946 году СВАГ стала для немецкого хозяйства чем-то вроде вышестоящей плановой инстанции. Осенью этого года в Советской военной администрации были подготовлены контрольные цифры, в которых учитывался планируемый объем производства, объемы топлива и основных материалов на будущий год. На основе этого общего наброска плана составлялся уже детальный годовой план для всей промышленности[214].

Для более быстрого развития немецкого хозяйства требовалось разрешить самую сложную проблему – топливную. Советская оккупационная зона лишилась основных источников топлива: каменного угля из Рура, который теперь оказался в западной оккупационной зоне, и каменного угля из Силезии, отошедшего к Польше. Руководство могло располагать только теми ресурсами, которые имелись на территории советской оккупационной зоны: небольшие угольные месторождения в Саксонии и крупные месторождения бурого угля Центральной Германии, которые теперь располагались на юге советской оккупационной зоны.

Здесь еще до войны возникла крупная промышленность, основанная на добыче бурого угля, его переработке в угольные брикеты, газ, химическую продукцию, выработке тепловой и электрической энергии. На две провинции Саксонию и Саксонию-Ангальт приходилось 70 % энергетических мощностей. Избыток электроэнергии позволял развивать электрометаллургию и выплавку цветных металлов, химическую переработку калийных и натриевых солей, с производством широкой гаммы химической продукции. Если запасы каменного угля в двух бассейнах Цвиккау и Эльсниц были небольшими, всего 76 млн тонн, то вот запасы прекрасного, смолистого бурого угля в бассейнах Цейс-Вейсенфельс и Мёйзельвиц-Альтербург насчитывали 27,2 млрд тонн, почти все из них были пригодны для карьерной разработки[215].

Правда, добывать этот уголь было нелегко. Для производства одной тонны буроугольных брикетов требовалось удалить 15 кубических метров вкрышной породы, поднять на 50 метров и вывезти в отвал на расстояние 7 км. При общем объеме добычи в 30 млн тонн угля объем вскрыши достигал 100 млн кубических метров[216]. Такая добыча могла опираться только на высокомеханизированные предприятия, где выемка породы и угля производится мощными экскаваторами, перемещается транспортерами и вагонами.

Угольная промышленность, даже те ее предприятия, которые мало или совсем не пострадали от боев, испытывали большие трудности. Оборудование и машины в них не обновлялись с 1936 года, отсутствовали запчасти. Ремонтировать экскаваторы, транспортеры, вагоны, локомотивы и другие машины с каждым днем становилось все труднее. Отсутствие запчастей для ремонта техники грозило остановить добычу угля и оставить все хозяйство советской оккупационной зоны Германии без топлива.

Для решения этих проблем Немецкое центральное управление топливной промышленности под руководством Густава Соботтки в конце 1947 года составило «Генеральный план восстановления угольной промышленности на 1948-1950 годы»[217]. В нем были рассмотрены возможности восстановления и наращивания добычи угля, а также выработки брикетов, электроэнергии и химической продукции. В плане подсчитывались потребности в машиностроительной продукции, которой надо было обеспечить угольную промышленность.

Рассмотрев этот план, руководство СЕПГ предложило не ограничиваться только угольной промышленностью. Этот план влиял на все без исключения отрасли хозяйства, поскольку он определял самую возможность работы любого предприятия – поставки угля. Раз так, то можно и нужно планировать все хозяйство советской оккупационной зоны, начиная с «угольного конца». С этим подходом согласились представители СВАГ.

Этот план фактически стал основой для двухлетнего плана развития хозяйства советской оккупационной зоны Германии на 1949-1950 годы. В мае 1948 года проект двухлетнего плана обсуждался в управлениях провинциями, 21 июля 1948 года – на специальном заседании Немецкой экономической комиссии. После окончательной доработки план был представлен в сентябре 1948 года на заседании хозяйственной комиссии Народного Совета Германии, а 1 ноября 1948 года был утвержден приказом СВАГ. У этого плана были амбициозные цели: ликвидировать дефицит угля, чугуна и стали в советской оккупационной зоне, увеличить добычу угля до 123 млн тонн в 1950 году, или до 121,5 % от уровня 1936 года, поднять выработку электроэнергии с 14 до 16 млрд кВт·ч, завершить восстановление имеющихся металлургических заводов и увеличить выплавку чугуна и стали.

Это был первый перспективный план в истории хозяйства ГДР, составленный при активном участии и одобрении СВАГ. Последующие планы составлялись планово-хозяйственными органами ГДР уже на самостоятельной основе. Но значение этого, первого плана было исключительно велико. Он положил начало специфической экономики Германской Демократической Республики, которая целиком и полностью базировалась на добыче и переработке бурого угля – единственное в своем роде экономическое явление в мире.

Деятельность СВАГ включала множество направлений и затрагивала все без исключения стороны жизни населения советской оккупационной зоны Германии. Например, по приказу СВАГ от 25 августа 1945 года с 1 октября были начаты занятия в школах. В этот день открылась тысяча школ, в которых обучалось 2,3 млн школьников, многие из которых еще несколько месяцев назад были фольксштурмистами и должны были остановить советские танки. Красная Армия вернула немецких подростков за школьные парты.

Начало нового учебного года потребовало целой кампании. В новые школы нельзя было принести старые, нацистские учебники и приглашать старых, подготовленных нацистами учителей. Потому осенью 1945 года на издание новых школьных учебников было истрачено 60 % имевшейся в советской оккупационной зоне бумаги. На краткосрочные курсы было отобрано около 40 тысяч человек для замещения старых учительских кадров, а в 1946-1947 годах было подготовлено 43 тысячи школьных учителей[218]. Также 15 октября 1945 года открылся Университет им. Фридриха Шиллера в Йене. Велась работа по восстановлению и открытию других университетов.

Огромная работа была проведена по устройству беженцев, поступавших из бывшей Восточной Германии, переданной Польше, и из Чехословакии. Приток беженцев в советскую оккупационную зону ощущался сразу же после завершения боев. Уже в конце 1945 года среди населения советской зоны 17,1 % составляли беженцы из бывшей Восточной Германии. По мере того как поляки усиливали выселение, доля беженцев непрерывно росла. Летом 1946 года она выросла до 19,8 %, а в 1949 году составляла 25 % всего населения советской оккупационной зоны. В земле Мекленбург, ближайшей к новой польско-германской границе, в 1949 году беженцы составляли 46,5 % всего населения[219]. В Берлине 15 % населения составляли беженцы. Уже в октябре 1946 года в советской оккупационной зоне проживали 18,4 млн человек, что было на 3,4 млн человек больше, чем в 1939 году[220].

Это имело серьезные экономические последствия. Во-первых, этих дополнительных людей надо было кормить. Во-вторых, для них требовалось жилье, которого и так остро не хватало. В-третьих, им нужна была работа. Впрочем, последний момент был даже и позитивным, поскольку избыток рабочих рук позволял быстрее вести восстановительные работы.

Для решения проблемы беженцев в конце мая 1945 года было создано Центральное управление по делам переселенцев, которое возглавил Йозеф Шаффлер. Сначала оно было самостоятельным ведомством, а впоследствии было присоединено к Управлению внутренних дел. В декабре 1945 года в Шверине была даже создана Центральная поисковая картотека, которая помогала беженцам искать родственников и воссоединять семьи[221].

Осенью 1945 года в советской оккупационной зоне по приказу СВАГ началась земельная реформа, в ходе которой земельная собственность нацистов и военных преступников была конфискована и разделена среди безземельных крестьян и неземледельческого населения. Земельная реформа стала одним из наиболее важных способов устройства переселенцев, в основной своей массе являвшихся крестьянским населением из Восточной и Западной Пруссии, Померании и Нижней Силезии. Таким переселенцам сразу давали крупный надел, в среднем 8,4 гектара, и к 1 июля 1949 года 90,4 тысячи семейств переселенцев получили землю[222]. Вскоре после распределения земли началось массовое жилищное строительство, создание коллективных хозяйств, наделение скотом и техникой.

Влияние СВАГ было везде и всюду, от тяжелой промышленности и железных дорог до общественных организаций и выпуска газет. Ее вклад в формирование послевоенной ГДР был исключительно высоким, и в целом ряде моментов определяющим. СВАГ напрямую переносила в новую, антифашистскую Германию советский опыт, в первую очередь хозяйственный и социальный. В литературе по истории ГДР, написанной восточногерманскими авторами, очень часто подчеркивалась высокая роль СВАГ и советских офицеров, без которых «четвертушка» довоенной Германии не смогла бы быстро оправиться после разрушительной и опустошительной войны. В книгах же, выпущенных в ФРГ, что в те времена, что сейчас, напротив, роль СВАГ обычно подавалась в самом негативном свете. С точки зрения западногерманских авторов, ГДР была «неправильной» Германией, которая не имела права существовать и не должна была существовать. Эти нападки не прекратились и по сей день, хотя ГДР не существует почти четверть века, и объединение Германии состоялось на условиях Боннского правительства.

Советская военная администрация представляла собой неразрывную часть Красной Армии, возглавлялась и комплектовалась офицерами, она управляла военными комендатурами и расквартированными в Германии советскими войсками. Ни в одной другой освобожденной стране Европы Красная Армия не сделала столь много для восстановления мирной, послевоенной жизни, как в Германии. По существу, силами Красной Армии была создана совершенно новая страна на обломках поверженного гитлеровского Рейха.