Поступление Поддубская Елена

9

В секторе для прыжков в высоту, на стороне, противоположной от старта шестидесяти метров, студенты готовились к экзамену. Через поле тащили стол, стулья, лавочку. Когда-то, когда высотники прыгали способами «ножницы», «перекат» «волна» и в начале освоения «перекидного» ямы для прыжков были из песка. С появлением «фосбери-флопа» песочные ямы заменили натяжными брезентовыми, в которые укладывали матрасы. Появившиеся им на смену толстые маты значительно преобразили прыжковые сектора. В МОГИФКе, построенном в двадцатых годах этого века, песочную яму для прыжков в высоту выгребли и залили цементом, на который сейчас и складывали поролон.

Среди абитуриентов в секторе резко выделялись Андрей Попинко – брюнет с аккуратной причёской гимназиста и русый красавец Виктор Малыгин. Трикотажная майка авоськой висела на первом и плотно обтягивала грудные мышцы второго. Первый знал о втором практически всё и заранее преклонялся перед его талантом и мастерством. Второй увидел первого только что, но вёл себя с ним, как с равным. За спиной Малыгина была служба в армии, пусть формальная, в рядах армейского спортклуба, но всё же официальная. Два года разницы между вчерашним школьником и сегодняшним мобилизованным ощущались не только внешними данными. В стране, где даже хороший шерстяной спортивный костюм был огромным дефицитом, а трусики для выступлений девушки шили сами и из чего придётся, и сами вязали наколенники, напульсники, налокотники и всё остальное с приставкой «на-», фирменная спортивная экипировка и инвентарь, такие как фирменные стрелы для лука, ракетки для настольного тенниса, воланы для бадминтона и далее по бесконечному списку, выдавались только членам сборной страны. Единственная в СССР экипировочная база, местонахождение которой было определено как «где-то в Подмосковье», получала всю эту иностранную «прелесть» под расписку и вела её строгий учёт. Ещё бы! За контракты по поставкам платили иностранцам валютой и из фондов Госкомспорта. Выдача одежды и инвентаря производилась в единственном на всю страну экипировочном центре, расположенном в «Лужниках», под пятиэтажными трибунами стадиона и обязательно в преддверие какого-нибудь важного международного спортивного события. Перед Олимпиадой экипировали всех. Перед чемпионатами мира, Европы, Кубками федераций, универсиадами и тому подобными соревнованиями одевали только конкретные команды или сборные по видам спорта. Мерки на одежду (размах рук, ширину плеч, шага, длину ноги, стопы, объём груди, талии, рост, вес и даже силу кисти для выписки канатов яхтсменам и парусникам) заносили в учётную ведомость, хранили в несгораемых сейфах, подписывали у самого высокого начальства – председателя Госкомспорта. После чего индивидуально подбирали ракетки для тенниса в соответствии с длиной предплечья, а жёсткость шестов – исходя из силы прыгуна. В конкретный день и час спортсменов вызывали в «Лужники», и не дай бог было опоздать на это мероприятие! Доступ в экипировочный центр происходил по заранее утверждённым спискам, составленным начальниками команд или клубов. Ошибки с выданным размером бывали, недостачи – тоже. Зато договориться с начальниками центра о покупке чего-то «леваком» не приходило в голову никому. Чёрную икру можно было красть банками и вывозить за пределы торговых баз. Могли воровать драгоценные металлы и другие полезные ископаемые. Но только не спортивную форму! Потому что каждый спортсмен, доживший до счастливого дня экипировки, уже был героем. Уважение в этом случае останавливало больше, чем страх перед статьёй о расхищении социалистической собственности, что сулила срок по полной – на двадцать пять лет.

Красивая форма Малыгина вызывала здоровую зависть, а вот форма Кашиной, явно купленная у спекулянтов, смотрелась фальшиво. Надеть фирму, да ещё – упаси господи! – с заветными буквами СССР на спине, без заслуженного права носить её считалось чуть ли не святотатством. Хотя каждый, прогрессируя в результатах, рано или поздно покупал себе что-то из импортной формы. Если не маечку или купальник, приятные в носке и скроенные так, что ничего из них не вываливалось, а резинки после десяти стирок не растягивались, если не шиповки, удобные и эстетичные, а не с шипами, торчащими, как клыки саблезубых тигров, если не кепки с козырьками, скрывающими лицо от солнца и не сползающими на протяжении всей марафонской дистанции или долгого матча по теннису, а не с козырьком-импотентом, падающим на лоб блином после первого километра пути, – то хотя бы клюшку, коньки, мяч, весло, лук, колесо для велосипеда, сани для спуска, шину для мотоцикла и прочее, прочее, без чего ни сделать точную передачу, ни рулить, ни грести, ни стрелять, ни скользить нормально не получалось. Оценив это, фирму на «чайниках» осуждали, но желания иметь её не стыдились.

Попинко, радуясь, что Малыгин, наряду со всеми таскает маты, старался во всём подстроиться под его команды – словно и в этих хозяйственных советах могла быть подсказка. В какой-то момент, оставшись в секторе вдвоём, они услышали короткие, призывающие к порядку свистки Михайлова.

– Я взор обращу к стае тех наяд, – пропыхтел Андрей под весом матраса, который силился придвинуть поближе к другому такому же. Малыгин, на мгновение ощутив себя иностранцем, крякнул. Вместо того чтобы разъяснить смысл сказанного, Попинко указал на старт: – Пойдём посмотрим?

– Отсюда тоже видно, – Витя играючи подтолкнул поролоновые квадраты один к другому. Андрей разогнулся и несколько раз покрутил головой, разминая шею.

– Видно, да не слышно. Смотри, как они тешат народ своим заливистым хохотом, – указал он на первую пятёрку девушек. Три легкоатлетки встали в низкий старт, а две – в высокий. Маршал согнулась как до этого – в позе конькобежки, Сычёва изобразила странную фигуру, отдалённо похожую на разножку «Колхозницы» в памятнике скульптора Елены Мухиной у входа на ВДНХ. Витя смотрел на этот кордебалет с удивлением.

– А, ну да. Похоже, – добавил он, внимательно глядя на Попинко и пробуя угадать, москвич тот или чудик. Жители столицы отличались не только акцентом – местами тягучим, «акающим», местами съедающим гласные, но и самой речью. Вот у них в Чебоксарах никому бы и в голову не пришло сказать «тешить народ», обошлись бы сочетанием «надорвать животы» или даже «оборжаться можно». Тогда как в Москве и Ленинграде статному блондину не раз приходилось попадать в компанию с такими вот умниками, как этот новый коллега по сектору.

– Перевязать бы их чем-то, – кивнул он на маты штангисту Саше Поповичу, подошедшему с планкой и брезентовой накидкой. С ним высотники познакомились на кафедре несколькими минутами раньше, когда забирали поролон. Бережной назначил Поповича ответственным за подготовку инвентаря, и теперь он командовал по-хозяйски, но без гонора, и говорил понятно, без закавык.

– Не дрейфь, мужики, – заверил третьекурсник, растянув губы в улыбке. Разговаривая, штангист то и дело поигрывал накаченными мышцами и дёргал лицом. Со стороны это было похоже на нервный тик, но молодые люди о таких расстройствах нервной системы даже не слышали, поэтому привычке Саши весело улыбнулись. Подтолкнув для верности все четыре поролоновых квадрата руками, похожими на лопасти, Попович добавил для убедительности: – Я два раза уже был на вступительных экзаменах; фирма гарантирует!

– Лады, – согласился Виктор, накрывая маты плотным брезентом. Закончив и стряхивая с ладоней рыжую крошку, он повернулся к дорожкам: прозвучал свисток, и первые пять девушек сорвались со старта. Вернее, сорвались легкоатлетки. Лыжница Маршал сначала разогнулась, потом побежала. Что касается Сычёвой, то она, стартанув, даже успела потрогать приколотый номер, который всё же оказался на груди.

– М-да уж…– проговорил Малыгин задумчиво, вглядываясь, – такое может вредно сказаться на здоровье.

– Это точно. Сплошные нервы. – Попович смотрел туда же, шевеля губами, как сом.

– Но вроде ничего, а?

– Класс!

– А? Ты про что? – Виктор растерянно оглянулся.

– Я – про маты. А ты про что? – Саша усмехнулся.

– А я? Я – тоже про маты, – у Малыгина был совершенно невинный вид, но почти тут же все трое захохотали.

– Ладно, Андрюха, пожалуй, ты прав: пошли поближе, – Виктор поправил майку, – поддержим боевых подруг. По разу пнув маты со всех сторон, молодцы медленно пошли к общему финишу наискосок, как по бульвару. На любом другом стадионе их уже давно остановили бы, и каждый знал, что: «Ходить по футбольному полю НЕ футболистам запрещается категорически!!!». Содержание газона стоило дороже любого покрытия. Но в Малаховке траву на поле не сажали с момента существования стадиона, а в футбол тут играли разве что зимой на снегу, оберегая в другое время года голеностопные суставы от вывихов.

10

Дачный посёлок, примыкающий к территории института, только просыпался. Всё лето на дачах жили преимущественно хозяева-москвичи, уставшие от ритма и гари столицы. Днём загорали на озере, собирали в лесу ягоды, вечерами гуляли допоздна, утром просыпались нехотя. Частенько устраивали посиделки до утра, и тогда со дворов тянуло шашлыками. Студенты, проживающие на съёмных дачах, в летний сезон вынуждены были перебираться в общежитие и тесниться в комнатах нелегально.

«Общага трещит сейчас по швам, – думал Стальнов, маршируя вдоль институтского забора по Шоссейной улице, самой длинной в посёлке. – Хорошо ещё, что нам повезло: наш хозяин в июле отдыхает в Ялте. А через пару дней я сам уеду. Так что…». Володя поправил сумку на плече и свернул в одну из улочек на противоположной стороне. Пройдя минут пятнадцать среди сосен и елей, густо росших в этой части посёлка, он остановился у ворот. За высоким деревянным забором стоял дом с конусообразной, тёмной от времени крышей, деревянными ставнями, бревенчатыми стенами, проконопаченными паклей. Он был похож на маленькую избушку из сказки и утопал в листве деревьев. Не успел юноша взяться за железное кольцо калитки, как она открылась вовнутрь.

– О! Привет, Витёк, – обрадовался он аспиранту Кранчевскому. Последний раз ребята, проживающие на даче вместе, виделись три дня назад. Виктор пропадал на кафедре, писал кандидатскую диссертацию, Володя после обеда уезжал в Москву на тренировки, откуда возвращался ближе к ночи. В распоряжении легкоатлетов в Малаховке стоял зал штанги, модернизированный ректором – бывшим тяжелоатлетом, и природа. А вот технические тренировки приходилось проводить в столице. Стадион Северного спортивного ядра «Лужников», служивший во время Олимпиады в Москве разминочным полем, был отдан в пользование спортсменам разных обществ. Тренироваться на нём читалось большим везением. Новый тартан, казалось, ещё пах краской. Спортивные секторы и их экипировка выглядели как игрушки. Радовали и новые раздевалки с несколькими душевыми кабинами. В уютном буфете можно было купить закупленные для Игр и за год не распроданные «Кока-колу» и соки марки «Марли», непривычно красочные, незнакомые на вкус. Но самым главным был дух XXII Олимпиады: ещё недавно по этим дорожкам бегали те, кто потом стали чемпионами. Однако и он не помогал двадцатилетнему спринтеру Стальнову «выбежать» из 10.64, времени, по которому на дистанции сто метров присуждался разряд мастера спорта. Неоднократный олимпийский чемпион и рекордсмен СССР Валерий Борзов впервые выиграл чемпионат Европы в возрасте 19 лет, его рекорд на «сотке» в 10.07 казался многим не то что недосягаемым, а даже нереальным. Вопреки бытующему мнению, что залог победы – десять процентов таланта, а остальное – трудолюбие, в спорте без особых физических данных делать было нечего. Успехи чернокожих спортсменов, пластичных, взрывных и неудержимых, рождали мнения о том, что у них другая физиология. И эти домыслы были небезосновательными. Как каждый по-своему переносит боль, так и адаптацию к нагрузкам можно считать сугубо индивидуальной. Кто-то после тренировки был способен петь под душем, а кому-то – хоть вой от усталости. Иные могли вечером пойти на дискотеку, протанцевать до утра, а в семь, не дрогнув ни единой мышцей, выйти на зарядку. С возрастом нагрузки переносились всё хуже и хуже, и четыре часа дороги Стальнова – от Малаховки до «Лужников» и обратно – выматывали его не меньше самой тренировки. Похоже, эта усталость была заметной.

– Здорово, Стан. Ты чего такой пожухший? Никак в Москве ночевал? – спросил Виктор.

– Вот именно: в Москве и никак, – Володя несколько раз дёрнул за железное кольцо калитки.

– У девушки? – аспирант хитро заулыбался. Длинная редкая чёлка сползла на очки. Виктор поправил волосы набок.

– Да нет… Тренировку закончили поздно, пришлось ехать… к товарищу, – Стальнов избегал смотреть Виктору в глаза. Впрочем, врал он только сейчас, потому как на деле часто оставался ночевать в городе у ребят или тренера. Все в группе, кроме него, были москвичами.

– Ну если так, то ладно, – Виктор вышел из калитки, уступая проход. – А я в библиотеку пошёл. Скоро уезжать, а у меня ещё третья глава диссертации не доработана. Ломов недоволен. Сказал до каникул всё сдать.

Василий Николаевич Ломов, декан педагогического факультета и заведующий кафедрой спортивных игр, был научным руководителем Кранчевского. Он же являлся куратором «единички» на курсе Стальнова. В родном Бийске Виктор когда-то играл в гандбол, но, поступив в МОГИФК, спорт забросил. Обязательных практических занятий по разным видам ему спорта хватало.

Поменявшись местами, парни снова пожали друг другу руки.

– Добро. Удачно тебе поработать, – кивнул Стальнов. – Дома кто есть?

– Нет. Юрок ушёл смотреть экзамены абитуры. А Стас три дня как домой уехал.

– Уже?

– Дома ночевать нужно. А то повадились чужие матрасы мять: то ты, то он.

Кранчевский, добродушно усмехнувшись, снова поправил волосы. Стас Добров, ещё один из товарищей, проживающих с ними на даче, мог не появляться в посёлке неделями.

– Завидуешь? – проговорил Володя устало.

– Мне-то что? Развлекайтесь, – Кранчевский безразлично пожал плечами и тут же вспомнил: – Кстати, у нас новость: с сентября надо искать новую дачу.

– С какой радости?

– Хозяйский сын женился, ждёт пополнения, жить негде, – Виктор шарил по карманам широких шорт. Задержавшись на солнце, он сразу стал потеть – очки его сползали по переносице.

– Вот ещё проблема, – Стальнов нахмурился; настроение, и без того не особо радостное, ухудшилось ещё больше. – Так просто новую дачу не найти, – дома на зимний период сдавались задолго до наступления лета, – И куда теперь девать вещи?

Вытирая нос платком, Виктор опять пожал плечами:

– Не знаю. Может, договоримся на чердак забросить?

– На какой чердак? Там пыли по самое не хочу! – От мысли, что на последнем курсе придётся перебираться в общежитие, Стальнову стало и вовсе не по себе. Виктор внимательно посмотрел на него, потом на крышу:

– Не думаю, что чердак пыльный. Дому всего лет сорок. Ветрами продувает. А не хочешь на чердак – сдай в общагу своим из группы.

– Ага! Лучше сразу выбросить, – совсем расстроился Володя. – Я как-то оставил сумку с вещами одногруппникам, так даже плавки мои вытащили и купались в них. А про полотенца и рубахи вообще молчу. И книги потом по всей общаге год собирал. Нет уж! Лучше на чердак!

– Ну, тогда на чердак. И Стаскины тоже собрать придётся, – Виктор смотрел на проблему спокойнее. – Давай! Я пошёл.

– Кто у нас сегодня дежурный по кухне? Я помидорок купил на салат.

– Как помидорок? Тебе же Юрок вчера написал в записке огурцы купить.

– Почему огурцы? – про записку Стальнов вспомнил только сейчас.

– Вечером, на окрошку. Он уже с утреца за квасом и редиской сгонял, а я к частникам за яйцами. – Сунув другу портфель, Виктор расправил платок, протёр лицо, очки и водрузил их на уже сухой нос. Был аспирант приземистым, с налитыми щеками, широким лицом, маленькими прорезями глаз, толстым носом и редкими, прямыми как солома волосами тёмного цвета. В родне по матери у него числились буряты, их гены перелопатили те, что были у отца, видного польского еврея. Володя, вернув портфель, снова спросил:

– А картошка?

– Картошку мы с ним с вечера не доели – на окрошку хватит.

– Вот блин, придётся опять идти на рынок, – Стальнов нервничал. «Если бы не болтал с бабулей, а пошёл по рядам, топро огурцы точно всплыло бы», – сердился он на себя. – А что мне тогда с помидорами делать? – приподнял Володя огромную сумку, в которую сложил овощи.

– Хих, тоже мне проблема! На салат оставим.

Виктор открыл портфель и стал что-то там искать. Володя помолчал, взглянул на дачу – жаль было отсюда съезжать – и проговорил без всякого настроения:

– Ладно. Разберёмся. Ты на обед придешь?

Найдя в портфеле ручку, Виктор обрадовался:

– Думал, забыл. Вчера пришёл в библиотеку без ручки, было дело. Пока нашёл, час потерял. Библиотекарша у нас – сущая бестия. Такая злая, сил нет! Я же видел, что у неё есть запасные ручки, а не дала. Ладно, я понёсся, уже опаздываю. Насчёт обеда – приду вряд ли. Скорее в столовке поем, чтобы время не терять.

– Как знаешь, – кивнул Володя и с шумом захлопнул за собой калитку. С ели во дворе слетела сорока, перепугав парня своим взбалмошным криком. – Фу ты, гадина! – Стальнов кинул ей вслед камешек и для верности похлопал в ладоши, отпугивая. – Прикормил тебя Юрок хлебом, вот ты и повадилась! В пору пугало ставить.

Продолжая ворчать, он свернул с дорожки за угол дома, взошёл на крыльцо, нашёл ключ в тайнике. Непредвиденные обстоятельства отравляли студенту жизнь. А он очень любил, когда всё идёт по плану.

11

Тофик Мамедович свистнул и одновременно дал отмашку флажком: звуковой старт всегда дублировался зрительным для судей на финише. Сейчас забег принимал один Михайлов. Он отжал секундомер. Чтобы получить пятёрку, требовалось пробежать дистанцию за 8 секунд. Технические возможности секундомера позволяли фиксировать точное время первых двух прибежавших; остальным оно добавлялось «на глазок». Девушки сорвались по свистку. На шестом шаге Николина, лидирующая со старта, шаркнула длинными шипами о битумную дорожку и потеряла не только равновесие, но и ритм. Это позволило Кашиной обогнать соперницу. Цыганок, как спринтер, спокойно ушла вперёд сразу со старта. Маршал шумно пыхтела сзади. Сычёва, пренебрегая командой «внимание», не побежала, а потопала, вбивая кеды в битум и широко расставив локти.

– Это же не регби. Она хоть знает, что бэжать – это впэрёд и па-аднимая ка-алени? – взволнованно спросил Тофик Мамедович у себя. Теперь он лучше понимал слова декана на педсовете. Такие «спортсмены» могли попасть в их институт только по специальному распоряжению. Проблем они не создавали – их либо перетаскивали с курса на курс на «трояках», либо они учились, стараясь не выделяться. Судя по тому, как Сычёва гребла руками и ногами, девушкой она была усердной. – Стопами не хлюпай, – попробовал подсказать Джанкоев.

– Зачем? Она же сказала, что одной грудью побежит, вот – выполняет, – ответил преподавателю Кирьянов. Галицкий по-прежнему стоял в тени берёзы. – Откуда такой экземпляр, Тофик Мамедович? Она за «Урожай» выступает? – Преподаватель молча оглянулся. Мучительный вопрос застыл в глазах. Толик усмехнулся: – Посмотрите, она будто дыни под мышками держит, как дехканин на бахче.

– Погоди, Кирьянов, не до тебя. Сейчас точно завалится, – шепнул преподаватель, явно страдая: Сычёва мотылялась из стороны в сторону, заступая на соседние дорожки. На любых соревнованиях за такое нарушение судья давно бы уже снял участницу с дистанции. На вступительных экзаменах в Малаховке на подобное закрывали глаза. Иначе снимать пришлось бы многих: покрытие не соответствовало никаким техническим стандартам, даже разметки на нём проглядывались едва-едва.

Джанкоев утёр лоб. Представив, чем грозит провал преподавателю, обеспечивающему экзамен для льготницы, лыжник потерял природную здоровую живость лица и стал восковым. Так называемые «льготные списки» существовали во многих вузах. В физико-математических институтах в них вносились победители разного рода олимпиад, в театральных – потомки знаменитых деятелей искусства. В политехах, строительных, авиационных, автодорожных, куда поступало девяносто процентов ребят, – представительницы слабого пола. И повсеместно – дети или родственники профессорско-преподавательского состава.

– Хоть бы сначала бегать её научили, прежде чем вписывать, – простонал Джанкоев: степень пофигизма абитуриентки вызвала у него нервную икоту. Так бесстрашно могли себя вести только те, у кого прикрытие было абсолютным. Кирьянов выпучил глаза:

– Только не говорите мне, что она тоже была в Вильнюсе!

– Из другого списка, – прошептал Тофик Мамедович и выдохнул, как только абитуриентка финишировала. – Фу, ну слава Аллаху!

Первой в забеге была Цыганок со временем 8.2. При ручном хронометраже, на битумной дорожке и со старта без колодок Света, кандидат в мастера спорта, радовалась результату, как если бы победила в том самом полуфинале Спартакиады школьников, дальше которого не прошла. Второй, с разницей в пару десятых секунды, прибежала Кашина. Вплотную за ней Николина и ещё через пару секунд Маршал. Сычёва притопала последней и с отрывом в три шага. Кашина, остановившись, жестами показала Николиной, что «выиграла грудь». Чисто спортивный термин употребляли, когда бегун на последних метрах ронял корпус за финишную линию.

– Подточи шипы, подруга, – посоветовала она, указав на длинные «гвозди» соперницы, их обычно подпиливали. Николину пронзил страх: зацепившись шипами, вполне можно было и упасть. «Учту», – пообещала она себе, не глядя на Кашину. Не дождавшись ответа, та пошла, вальяжно покачивая бёдрами, в сторону Михайлова, окружённого абитуриентами. Убедившись, что у неё пятерка, девушка с вызовом спросила: – Это всё, товарищ преподаватель?

Маленький мужчина, совсем ещё молодой, но уже старший преподаватель кафедры, нахмурился:

– Нет. Меня зовут Михаил Михайлович Михайлов. Запомни, абитуриентка Кашина. Пригодится. А пока отдай булавки и сразу иди на высоту.

– Да, с именем ваши родители явно не заморачивались, – заявила Ира с издевательской улыбкой. Отстегнув номер, она хлопком уложила булавки преподавателю на ладонь, свернула ткань трубочкой и, держа её в руке как эстафетную палочку, пошла по виражу стадиона, всё так же призывно виляя – на этот раз всем, чем можно.

– Ну прямо Дом моделей на Кузнецком мосту! – Заносчивость и снобизм соперницы вынудили Николину добавить, что если с родословной повезло, то не значит, что вышел мордой и лапами. На смех ребят и преподавателя Кашина оглянулась как ужаленная:

– Батюшки, какие мы, оказывается, в провинции продвинутые, знаем про Дом моды! Насколько мне известно, в путеводителе для туристов этой достопримечательности нет, – ноздри Кашиной раздулись до максимума, полоска тонких губ почти исчезла. Николина повела плечами. Беспомощная злоба Кашиной только рассмешила ее.

– Боюсь, Кашина, что я тебя растрою: я – местная, как и ты, – ответила Лена, размахивая отстёгнутым номером, как победным флагом. Глядя друг на друга, они даже нахохлились.

– Вряд ли, – не согласилась Кашина, – в сборной Москвы я знаю всех.

– Ну, Москва – не единственный город в стране, если ты не в курсе?

– То-то и видно: прут сюда все кому не лень, из рязаней и казаней.

– Я – из Химок, – уточнила Лена. Некогда обособленный городок стоял теперь на самой окраине столицы. Однако для Кашиной это ничто не меняло.

– А-а, я так и поняла! Химки, голубушка, к твоему сведению – не Москва, а область. Удивительно, что там Зайцева знают.

Сарказм одной пёр в отместку насмешке другой.

– И Зайцева, и Волкова, и даже Орлова, – с готовностью парировала Лена. Во взгляде Иры почувствовалось замешательство:

– Волкова? Это Костю-то? Шестовика? Фи! Я тоже его знаю; мы часто вместе в «Лужниках» тренируемся.

– А-а, я так и поняла: именно вы, именно часто и непременно с Константином Волковым, – ответила Николина. Речь шла о серебряном призёре Олимпиады в Москве. Вот только заявление «мы тренируемся» относительно звезды советского спорта походило на бахвальство. Малыгин, знавший сборную прыгунов совсем не понаслышке, посмотрел на Кашину, морщась. В ответ та повиляла задом ещё несколько метров и снова обернулась, спрашивая с недоумением: – А кто такой Орлов?

Коротко подмигнув Попинко, с которым познакомилась ещё вчера, Лена ответила серьёзно:

– Есть такая знаменитость. Да, Андрей? – высотник радостно кивнул; несмотря на присутствие красавца Малыгина и довольно приятного на вид Поповича, подыграть Николина попросила именно его. А Лена продолжала: – Юноша талантливый, перспективный. Но он – не из Москвы, – сарказм блондинки поняли все, кроме Кашиной.

– Хм. Ну извини: лимита меня не интересует, – Ира продолжила путь к прыжковой яме, заправив номер сзади в трусы, и прикрыв их, как полотенцем. Плотная ткань отстукивала по упругим ягодицам при каждом шаге. Даже спиной Кашина ощущала ненавидящие взгляды иногородних; их-то, приезжающих в столицу на работу или учёбу, чаще всего и звали обидным словом «лимита». Но Кашина, вне всякого сомнения, считала, что её московская прописка оправдывает столь вызывающее поведение.

– Вот ведь скудоумка, – Попинко произнес это так, чтобы его услышали только стоящие рядом. Малыгин и Попович, секунду соображая, одобрительно кивнули, а Николина весело подмигнула:

– Ничего, «лимита», не переживай. Мы ещё и не таких делали. Правда? – Намеренно повторяя мимику соперницы, Николина откровенно насмехалась.

– Это точно, – смущённо улыбнулся Андрей. Губы у него были тонкие, отчего улыбка выходила «худой», как он сам, а лицо выглядело мальчишеским, несмотря на высокий рост. Он вполне мог бы сейчас сказать всем, что он – совсем не «лимита». Но в данной ситуации это могло выглядеть, как очередное бахвальство.

– Красивая, – оценил Попович блондинку из Химок, и, весь передёргиваясь, добавил: – и в Вильнюсе была. Я видел на кафедре списки спартакиадников, – уверил он ребят.

– Да? – почему-то обрадовался Андрей.

– Правда? – Виктор, который в прошедших соревнованиях школьников участвовать не мог по возрасту, ещё раз всмотрелся в уходящую Николину. Теперь его интерес к приятной блондинке был ещё и профессиональным. – А какой у неё разряд? – спросил он. Попович пожал плечами. – Ну ладно, посмотрим, – решил Малыгин и тоже отправился к сектору. Экзамен по прыжкам в высоту начинался через несколько минут.

12

– Ох, батюшки! Ох, батюшки! Да что же это такое? – дежурная тётя Аня кудахтала перед закрытой дверью душевой комнаты. Вода из-под неё медленно растекалась по холлу первого этажа общежития.

– Давайте зайдём и посмотрим! Наверное, кто-то забыл закрыть кран, – предложил студент с полотенцем на плече.

Душ был общий и один на все четыре этажа. Пользовались им почти круглосуточно, карауля очередь в холле. Так как здание построили в начале столетия, надеяться на современность коммуникаций не приходилось. Никто не знал, что тут находилось до того, как его отдали под общежитие, но фактом являлось то, что не только душ, но и туалеты, по два с тремя отхожими местами в каждом крыле, явно не были рассчитаны на проживающее количество студентов. Борьба за «место» у мойки и в кабинах начиналась с раннего утра и не заканчивалась до позднего вечера. Студенты, успевшие попасть в душ, считали себя счастливчиками, ибо частенько к десяти часам дня в трубах исчезал напор, а с ним и вода. Туалетами, понятно, пользовались и при отсутствии смыва, отчего в общежитии постоянно витал тот особый ядрёный дух, что ни с чем не спутать. К нему присоединялись испарения из столовой, откуда несло то кислым, то пряным, то жареным, то варёным. Тяжёлая смесь всех этих «ароматов» достигала второго этажа, слегка рассеивалась на третьем и почти не чувствовалась на четвёртом.

Сбегав в подсобку, дежурная положила под дверь тряпку, для верности ткнув в нее веник, который подпёрла ведром. Помочь остановить потоп подобное инженерное творение могло вряд ли, но тёте Ане так было спокойнее. Обеспечив себе временную фору, она бросилась вызывать «аварийку». Студент сморщил нос – из-под двери несло плесенью, – почесал грудь и стал прохаживаться по холлу, прислушиваясь. После пятого звонка дежурной по разным инстанциям, куда её направляли по телефону, парню стало ясно, что он зря теряет время.

– В озере помойся, – посоветовала тётя Аня.

– Ага, и побреюсь заодно там же, – съязвил студент, отправляясь обратно на этаж.

13

– Марш! – прогремел голос Бережного, и шестеро бегунов отправились в путь на полторы тысячи метров. В лёгкой атлетике только финиш был для всех беговых дистанций на одном месте, а вот старты – в разных. Обычно дистанцию в полторы тысячи метров участники начинали с высокого старта и растянувшись по линии на выходе с первого виража. Но сейчас средневиков поставили кучкой, и побежали они тем же скопом. Дистанция составляла триста метров первого, неполного круга и ещё три круга в четыреста метров. Вместе с ребятами экзамен сдавала Лиза Воробьёва, единственная из девушек бегунья на средние дистанции. Толик Кирьянов, нервно приплясывавший у ямы по прыжкам в длину, бросился к Бережному, как только побежали.

– Рудольф Александрович, как он? – вопрос касался Кириллова. Пожилой преподаватель глянул на секундомер в левой руке, потом на другой в правой:

– Пока во времени. На, Толик, держи Толика сам, – протянул он один из хронометров. – Мне нужно вести Воробьёву. Талантливая, скажу тебе, девчонка. К нам в группу возьму, факт. Этим душегубам из «Локомотива» её не отдам. – В Брянске, где жила Лиза, она выступала за это спортивное общество, тогда как все ученики Бережного – за подмосковный «Спартак». С ним у МОГИФКа были не просто хорошие связи. Институт помогал спартаковцам в учёбе, сообщество институту в аренде столичных стадиона «Динамо» летом и манежа имени Братьев Знаменских на Соколе зимой. Толик, близоруко прищурившись, вгляделся в Лизу и согласно кивнул:

– Точно, Саныч! «Спартаку» такие девушки тоже нужны. Думаю, Николай Петрович Старостин со мной согласится?

Бережной, думая о прославленном футболисте, хоккеисте и основателе «Спартака», почесал нос.

– Старостин не Старостин, девушки не девушки, а потренируется у меня полгодика и мастера на «полторахе» точно выполнит. Вот увидишь, – поделился он планами, радуясь показателю секундомера: первые двести метров Кириллов, возглавивший забег, пролетел за 30 секунд. Вся группа пока держалась рядом. Лиза легко пристроилась около ребят, не выходя вперёд, но и не отставая. Кучка бегунов заканчивала круг и приближалась к ним.

– Давай, Толян, давай! – прокричал Кирьянов другу, уверенно возглавившему забег, и, придерживая очки руками, согласился: – Да, ничего эта ваша Воробьёва! И шаг у неё лёгкий.

– Не рви, Толик, ты – во времени! – добавил Рудольф Александрович, сложив руки рупором. Триста метров Кириллов преодолел за неразумно быстрые 50 секунд. Сколько помнил себя, Бережной тренировал в институте бегунов на средние и дальние дистанции и поэтому сразу мог определить исход бега. Ему стало страшно: Кириллов – любимец, подающий большие надежды, сейчас явно лихачил. «Только бы не обрубился. Только бы не сел и добежал в нужном ритме», – морщил лоб Бережной. Стараясь не выдавать своего волнения, он похвалил Воробьёву: – Хороший у Лизы шаг. И дыхалка что надо, – добавил он, когда спортсмены пробежали около них. – Пошли на приём, – тренер подтолкнул Кирьянова к финишу, где только что завершился второй спринтерский забег девушек на 60 метров.

В начале второго круга в группе бегунов-стайеров произошли изменения: Кириллов переместился на второе место. Следом за ним держалась Воробьёва.

– Зачем он попёр с самого старта? – преподаватель оттянул свисток на шее. В группе поступающих бежали незнакомые ему ребята. Судя по анкетам, которые каждый абитуриент заполнял при подаче документов, среди них были только перворазрядники. Они, если и попали на спартакиаду, дальше начальных забегов там не прошли. Глядя на них, Бережной мысленно рассуждал, кого бы ещё из поступающих, кроме Лизы, он хотел бы взять в свою группу. «Угомонись, – останавливал он себя каждый год, глядя на перспективную молодёжь, – или реши, что важнее». Совмещать работу руководителя кафедры и тренера можно было только с небольшой группой. Не будучи даже перворазрядником, Бережной стал неплохим тренером. За годы работы у него развилось особое чутьё на таланты. Потому он совершенно не бахвалился, когда только что обещал Кирьянову, что сможет за год подготовить Лизу до уровня мастера спорта. Отечественная школа бегунов на средние и особенно длинные дистанции был достаточно сильной. Начало ей ещё до начала Второй мировой войны положили те самые братья Серафим и Георгий Знаменские, в честь которых был позже назван манеж на Соколе и международные соревнования. За свою недолгую карьеру (8 лет) братья установили 24 индивидуальных рекорда. Потом была война, после которой спорт в СССР стал медленно возрождаться, а страна активно включилась в мировое спортивное движение: после создания в 1951 году Советского олимпийского комитета нашу сборную впервые допустили в 1952 году на Олимпиаду в Хельсинки. А уже в Риме в 1960 году победителем в беге на десять километров стал Петр Болотников, прославивший страну. Эстафету мужчин-стайеров чуть позже приняли советские бегуньи. Людмила Брагина только на Олимпиаде в Мюнхене в 1972 году трижды била мировой рекорд на «полторашке», улучшая свои же показатели от предварительных забегов к финальному. В Москве прекрасно выступили Татьяна Казанкина и Надежда Олизаренко, обе олимпийские чемпионки. Так что женщины обнадёживали. Но в данный момент речь шла не о них.

– Теперь тяги не хватает, как у Аржанова в семьдесят втором, – проскрипел Бережной; Кириллов, заведясь с парнем, привыкшим бегать дистанции более длинные, допустил промах в расчётах: – Сколько раз говорил я вам, что ускоряться нужно не раньше, чем за двести метров до финиша! – Бережной знал, о чём жалеет: тактические ошибки в бегах не прощались. Прекрасный атлет Евгений Аржанов из-за того, что неправильно рассчитал силы лишился в Мюнхене золотой медали в финале на 800 метров. Бережной тяжело выдохнул. – Голова садовая наш Толян! Сам спечётся, и Лизу своим темпом загонит. О, смотри, опять их обогнали! Т-о-олик, держись! Ли-иза, не отрывайся! – Рудольф Александрович кричал, отсылая слова поддержки по диагонали, на вираж двухсот метров.

– Думаете, сдох? – на напряженном лице Кирьянова болью пронизывало каждую мышцу.

– Ещё шестьсот метров бежать. Посмотрим. Может, взял паузу, – произнёс Бережной, уже слабо веря в чудо. Когда ещё через полминуты спортсмены подбежали к финишу, и Рудольф Александрович прокричал, что остался последний круг, Кириллов был ближе к замыкающим. Для Лизы, преследовавшей его, даже последний результат в мужском забеге являлся гарантией хорошей оценки. А вот для юноши… Кирьянов вцепился руками в голову:

– Да, сдох Толик! Сел на задники. Еле ногами двигает. Зачем он так шуранул с самого начала? Это же не восьмисотка! Как там по времени, Рудольф Александрович? – старшекурсник стонал, встряхивая хронометр в своих руках, будто не веря его показателям. Бережной сжал губы, лицо было суровым.

– Пока на четвёрку.

– М-да. А надо бы на пятёрку. Всё-таки – спецуха. Давай, Толян, потерпи! Последний круг пошёл! – крикнул он вслед.

– Да я как могу, Саныч! – ответил спортсмен на бегу. Он был в таком состоянии, что принял голос друга за тренерский.

– Не болтай, Толян! Дыхалку береги, – посоветовал Кирьянов и с секундомером пробежал стометровый вираж по кромке, затем, пока спортсмены бежали последние триста метров, ещё дважды возвращался к финишу и убегал от него. Лицо Толика-старшего было красным. Пот катился градом, волосы вздыбились. Очки то и дело сползали на нос. – Зачем кандидатам в мастера спорта, к тому же спартакиадникам, вообще сдавать спецуху? – крикнул он в сердцах, заметив, что Кириллов сместился на пятую позицию. – У них квалификация в Вильнюсе была по КэМээСнику, а тут на пятёрку надо всего-то по первому разряду пробежать! Могли бы автоматом зачесть.

– Да не бойся, пройдёт он. Даже с тройкой пройдёт. Он же в списке, – тихо заверил Бережной.

– Да какая фиг разница, в списке-не в списке! Чего людей мучить? Перегорел Толян, что говорить. Утром на пробежке был в норме, а потом в столовке начал паниковать, отказался завтракать, только чаю выпил.

– Это он зря. Надо было съесть бутерброд с маслом и вареньем. Или булку, – Бережной рассуждал сухо, но профессионально.

– Нет, ну зачем их мучить?

– Положено так.

– Да уж, у нас что законом положено, то никак уже не поставить, – пробубнил Кирьянов.

– Зато посадить можно запросто, – добавил преподаватель, прибивая Кирьянова к месту тяжелым взглядом. Уголовная ответственность за критику линии правящей партии до 1947 года была расстрельной. Бережной, с «антисоветскими шпионами и предателями Родины» в семье, хранил об этом генную память.

– Молчу, – коротко прошептал старшекурсник и отвёл взгляд. Но скорбным он оставался недолго: заметив, что «тяга» закончилась не только у друга, радостно толкнул Бережного в плечо: – Саныч, гляди, гляди, кажется, головные тоже сдыхают! Сели. Сели! Ползут. Давааай, Толя-я-я-ян! Накати-и-и!

– Ничто так не радует, как неудача товарища, – прокомментировал Савченко, наблюдающий за забегом тут же, около финиша.

– Накати, Толян! – басом крикнул Галицкий из-под берёзы. – И девушку подтащи!

– Давай, Толян, давай! – Савченко всё же поддержал общий крик; не из симпатии к бегунам, а скорее из солидарности к болельщикам. Просто сстоять и смотреть было скучно.

– Таля-я-й дава-а-н! – пропищал кто-то над ухом Кирьянова. Толик оглянулся и нахмурился, но, увидев энергичную улыбку и взмахи рук незнакомого пацанёнка, ничего спрашивать не стал. Рыжий кричал теперь, как и все:

– Дава-ай! Дава-ай!

«Послышалось, похоже», – Кирьянов засунул палец в ухо, потряс им и вновь окунулся в атмосферу забега. Ажиотаж зрителей, толпящихся на финише, передался всему стадиону, и теперь уже из разных секторов понеслись одиночные и групповые крики:

– Поднажми!

– Немного осталось!

– Ату его!

– Накати-и!!!

Шумкин, красный от жары и возбуждённый зрелищем, молчал, то и дело взмахивая среди толпы руками. «Давай, давай, немного осталось!» – обращался он к Лизе, переживая до сжатых кулаков. Миша знал, как на последних метрах «полторашки» ноги обрубает так, что хочется упасть и никогда больше не выходить на старт. Услышав общий гул, Кириллов предпринял на последней стометровке решающий рывок, обошёл четвёртого бегуна и достал первую тройку. Так, кучкой из четырёх лидеров, ребята и закончили дистанцию. Лиза пришла последней, заметно отстав за двести метров до финиша.

– У Толика твёрдая четвёрка, – гордо объявил Рудольф Александрович.

– Лучше бы шаткая, но пятёрка, как у Лизы. Она почти по кандидату пробежала. Молодец девчонка! – Кирьянов потёр секундомер о карман шорт. Он дышал так, словно только что бежал сам. – Ладно, сгоняю в столовку, выпрошу для них молока, кислоту «забелить». – Среди средневиков ходило поверье, что молоко помогает быстрее нейтрализовать молочную кислоту, активно вырабатывающуюся в мышцах после продолжительных нагрузок. Девушку Кирьянов мысленно уже считал за члена их группы. Заметив в глазах тренера одобрение, граничащее с любопытством, если не сказать хитрецой, Толик-старший буркнул, отводя внимание от себя: – Ноги после этого битума как култышки будут. Нашли, где экзамены принимать!

– А где ты хочешь, чтобы мы их принимали? – удивился такому заявлению Бережной, оглядывая стадион; общая картина казалась идиллической: солнце, зелень, тень деревьев и стадион – уютный, хотя, безусловно, недостаточно ухоженный. – Не на берегу же озера? И вообще, у нас в институте, скажу тебе, спорткомплекс – ещё не катастрофа. У многих даже государственных институтов стадиона вовсе нет, а у других его найти можно только по техническому плану.

– Да, завидовать нечему. Держите, – Кирьянов отдал преподавателю секундомер. – Я скажу Толяну, что вечером тренировки не будет?

Бережной махнул рукой:

– Какая уж тренировка? У них с Лизой завтра ещё гимнастика и плаванье. Пусть приходят в себя. Особенно Толик.

Тренер и друг с жалостью посмотрели на Кириллова. Он медленно и одиноко трусил по стадиону, восстанавливая дыхание после забега. Экзамен по специализации он «запорол». Пропустив Воробьёву, он семенил за ней, жалея в этот момент, что он – не женщина.

14

Стальнов, досадуя, развернулся от ворот базара: знакомая бабуля со своего места уже ушла. После десяти утра рынок пустел – поднималась жара, а ближе к вечеру снова заполнялся: везли зелень и овощи, только что снятые с грядок, для тех, кто возвращался из Москвы с работы. Торговля шла до самого закрытия – десяти часов вечера. Стальнов шатался вдоль опустевших рядов, без интереса оглядывая продавцов и их товар. Огурцы можно было купить за такую же цену и в магазине, но, заглянув туда и увидев пожелтевшие колхозные «фугаски» вместо зелёных в пупырышек огурчиков частников, студент, не рассуждая, пошёл на базар. Он купил огурцы, попробовав их не менее чем у десяти оставшихся продавцов, и вдруг вспомнил, о чём хотел посоветоваться со знакомой бабушкой, торгующей у дальних ворот, – на днях по телевизору Юлия Белянчикова уверяла, что помидорная мякоть может снимать гематомы. Синяков и ссадин на теле спринтера хватало. А после вчерашней тренировки с барьерами ныли не только ушибленные колени и содранные надкостницы, болели даже тазобедренные суставы. «Пора завязывать, – решил он. – Вот закончу сезон, и к лешему эту лёгкую атлетику, пока не послали в Тмутаракань». От мысли о возможности попасть по двухгодичному распределению куда-то «глубже», чем его родной город Кимры, его коробило. Но в Москве оставляли только «по семейным обстоятельствам». Для этого нужно было жениться на москвичке. Поступив в МОГИФК, первые два курса юноша, как большинство ребят, наслаждался студенческой жизнью, а с ней и полной свободой связей. Никакая политическая идеология не могла остановить стремление молодых людей познать и прочувствовать те законы природы, что лежали в основе появления каждого. Кто-то, посмелее и наглее, гулял откровенно, не стесняясь менять партнёров, кто-то делал это тайно, но в фантазии себе не отказывая, кому-то мешали отеческие запреты, но, видимо, недостаточно сильно. Чувства для совокупления казались тоже необходимыми. Плотская страсть без них звали развратом. Впрочем, и он в стране тоже был.

Определив за три года, что по поведению он скорее хищник, чем примат, что верность женщины для него условие обязательное, а домашний уют важнее гибельной страсти, Володя стал придерживаться иных отношений. Впереди оставался последний, четвёртый курс. Недавняя знакомая Кристина, «столичный житель в третьем поколении и из порядочной семьи» жила по соседству с невестой Кранчевского. Такое представление, похожее на зачитывание родословной на выставке собак, никак не перевешивало коротких толстеньких ножек откровенно некрасивой брюнетки.

Думая о своём пока не устроенном будущем, Стальнов вернулся с рынка на дачу. Он замочил огурцы в холодной воде, чтобы к вечеру не скукожились от жары, и решил поспать – до обеда оставалось ещё два часа. Накануне, вернувшись с Кристиной за полночь с выставки художников-кубистов, ему пришлось остаться ночевать у новой знакомой в Москве: электрички уже не ходили. С согласия родителей, девушка постелила ухажёру в столовой. Ворочаясь до утра на пухлом пружинистом диване, Володя мысленно сетовал, что потерял в своей жизни не только вечер, так и не сумев проникнуться идеями художников клуба Пикассо, но и ночь.

С блаженством растянувшись на твёрдом дачном матрасе и укутавшись в простыню, Стальнов какое-то время упоённо слушал пение птиц за открытым окном, пока не погрузился в глубокий, восстанавливающий сон.

15

В секторе по прыжкам планку только что установили на высоте метр шестьдесят. Изначально на этот экзамен в группе один-один заявились шестнадцать участниц. Но легкоатлеток из них было четверо, а прыгуний в высоту и вовсе две – Кашина и Николина. Представительницы других видов спорта перепрыгивали планку кто «ножницами», кто, поджав сразу обе ноги, как в прыжках в длину, а одна – даже проныривая рыбкой. Любой способ засчитывался, если планка не падала. На высоте один метр сорок пять сантиметров сектор остался во владении легкоатлеток. Лиза, едва живая после забега, взяла эту высоту и добровольно отказалась от дальнейших прыжков. Света Цыганок, ловко преодолевшая метр пятьдесят, на следующей высоте на первой же попытке врезалась в планку.