Звени, монета, звени Шторм Вячеслав

Голова. Мудрый

Поздний вечер. Небо затянуто густыми тучами, словно зал — тяжелыми бархатными портьерами. Сквозь эту мрачную, холодную, влажную завесу не проникнуть слабому свету звезд. Лишь молодая, только что народившаяся луна время от времени, будто через силу, проглядывает сквозь прорехи, проделанные свежим ветром. Цедит нехотя вниз холодный свет, так отличающийся от живого, теплого оттенка уличных фонарей. Серебрит городские башни и стены домов, выложенные из светлого камня. Насмешливым взглядом провожает фигуру, скользящую неслышно по улицам, будто плывущую над мощеными мостовыми. Те немногие жители Львиного города, для которых ночами жизнь только начинается, провожают идущего опасливым взглядом. Им ли — ворам и грабителям, продажным женщинам и наемным головорезам — не знать таких повадок? Не суметь с первого, будто невзначай брошенного взгляда распознать куда более опасного, чем они сами, хищника? С таким связываться? Нет, благодарим покорно! Хоть коротка и полна лишений жизнь, посланная нам Всеблагими, но самый последний нищий-калека не спешит с ней расставаться, по-волчьи зубами вцепляется.

Но — чу! В начале площади мелькают огни факелов, слышится приглушенный расстоянием топот и позвякивание металла. Ночной патруль. Миг — и быстрее ночных мотыльков в темной комнате, где неожиданно зажгли лампу, разлетелись темные тени по сторонам. Слились с камнем и деревом построек. Задержали дыхание. Затаились.

Лишь один человек, с головы до ног закутанный в темный плащ, всё так же продолжает свой путь. Ни на кого не обращает внимания, никого не боится. Всё видит и слышит. А вот и патруль — четыре гвардейца. Зорко осматриваются по сторонам, бдительно охраняют покой сограждан, высоко и гордо поднимают вверх смолистые факелы, освещая дорогу. Пусть знают жители славного Лайдора: хоть и простые солдаты идут, пусть и не отмечены их лица мечами алыми, но никакому злоумышленнику спуску не дадут.

Но вот гвардейцы замечают целеустремленно идущего им навстречу позднего путника и чуть замедляют шаг. Офицер уже и руку поднял было, чтобы остановить да расспросить, но подумал немного — и обратно опустил. И вправду, что этакого? Идет себе человек по своим делам, спокойно, не таится. Ну и пусть себе идет с благословением Четырех! Сразу же видно — не разбойник, не пьяница бездомный. Просто засиделся допоздна в кабачке или у друзей, а может, на свидание с красавицей торопится. Поэтому и лицо свое капюшоном плотным прикрыл, чтобы даму ненароком не скомпилировать. А может, просто от холода. Свежи, ох свежи нынче ночи! Когда еще до настоящего, не обманного тепла доживем? И доживем ли? Э-эх, служба солдатская! Левой, правой…

Проходит патруль мимо, и путник останавливается, зачем-то смотрит стражникам вслед, потом тихо, приглушенно тканью капюшона смеется, подняв вверх голову, и под луной, в который раз проглянувшей сквозь рваное одеяло облаков, что-то ярко взблескивает на миг.

Серебром.

И вновь вперед, легко и стремительно. Куда это он, интересно? Прав ли офицер гвардейский? Может статься, что и прав. Ни дать ни взять, держит человек путь прямо к гостинице «Алмазная шпора». Ага, а вот и свет на втором этаже, через окно зашторенное пробивается. Уж не гостя ли позднего там ждут? Останавливается человек, капюшон поправляет. На окно смотрит. На свет яркий.

Ох и яркий! Сразу видать: не одна свеча, не две — добрая дюжина горит в тяжелом бронзовом канделябре. Дорогие свечи: длинные, толстые, из чистого воска отлитые. Такие всю ночь гореть будут — и до половины не сгорят. Уже по этому понятно — обеспеченные люди в комнате живут, раз такое себе позволить могут. Да и сама комната не из дешевых, а гостиница и вовсе — третья во всём городе. Дом большой, трехэтажный, каменный, богато деревом резным украшенный, дорогой муравленной черепицей крытый. Внутри — тоже дерево отполированное, душистым воском натертое; бронзовые светильники на стенах начищены так, что глазам больно; лестница — сплошь деревянное кружево, непонятно как в воздухе держащееся, ковровой дорожкой застеленное; в зале — тоже ковры: и на стенах, и на полу; колокольчик дверной — и тот из чистого серебра отлит! Всё в гостинице хорошо, вот только название подкачало. Почему? А где ты, сударь мой, алмазные шпоры видел. Это как же надо лошадей не любить, чтобы такие к сапогам прицепить?!

Впрочем, нашего хозяина сей факт не смущает нисколько. Может, потому, что он — купца богатого наследник, не желавший по стопам папенькиным пойти, шпоры эти отродясь не надевал. Зато знает наверняка — алмаз золота куда как дороже и блестит ярче. Ну и опять же, от золота этого в названиях деваться некуда, всё сплошь золотое — от тарелок до поросят! И что? А ничего! Попробуй-ка, удержи эдакого «Золотого поросенка» надолго в памяти. То-то. А прознеси-ка «Алмазный поросенок»? Правильно, и того хуже. Вот поэтому и «шпора», поэтому и «алмазная». И красиво, и звучно, и запоминается хорошо. Внушает, одним словом. А раз внушает, то нечего тут зубоскалить! Нужна комната — пожалуйста, нет — проваливай! Ишь, ходят тут всякие… критики…

Посреди комнаты со свечами — большой дубовый стол. Глянь-ка, и впрямь дорогая комнатка: на столе — скатерть. Белоснежная, тяжелая от крахмала. И цветы опять-таки в красивой вазе глиняной, почти что новой. Подумаешь, чуть-чуть горлышко отбито! Не выбрасывать же из-за такого пустяка хорошую вещь. Она, между прочим, восемь медяков стоит. Ну ладно, ладно. Семь. Семь, говорю! Где ты сейчас такую красоту за пять купишь? Ну и что, что видел! Сам же говоришь: у сельского гончара. В городе, тем более в таком большом, как наш славный Лайдор, жизнь завсегда дороже. Вон даже цветы жена хозяйская сама выращивает на заднем дворе, чтобы лишний раз не тратиться. И хорошие, между прочим, цветочки. Свежие, ароматные, только сегодня срезанные. Что говоришь? Согласен, согласен. Само собой, роскошь и излишество. Только у них, у богатых, свои причуды. Хочет цветочки понюхать — пусть нюхает на здоровье, нам не жалко. Они, между прочим, как и эта скатерть, в стоимость комнаты входят.

А денег у них полно. Тут не серебром — золотишком пахнет — точно говорю. Тот, что с бородой, у них за главного. Богатый — ужас, а говорит как! Будто ты не человек даже, а так — пыль мелкая под сапогами. Да я и сам не слепой, важного человека в любой толпе различу. Этот-то, поди, к одному из Высоких Домов принадлежит. Точно, кажись, я его в том месяце в свите самого Невора видел. Да чтоб мне с места не сойти! Или Невора, или Деметрия. Или еще кого-нибудь из Дома Стоящего Льва… Ну, да не важно! Ты лучше сюда слушай: тот, что второй — его еще Фрэнком зовут… ну да, который вечно в шлеме. Я его давеча на улице встретил, а рядом шел — ни в жизнь не поверишь — сам Делонг! Ну, спросил! Какой у нас Делонг в городе? Да, тот самый. Нет, не почудилось. Да чтоб у меня язык отсох, если вру! И так они по-приятельски беседовали, что я сразу понял: ох, не простые постояльцы. Тут у них еще третий есть, Кольна. Нет, тот свой парень, простецкий. Так он мне как-то за стаканчиком рассказал, что его хозяин — о-го-го какой человек, а Фрэнк этот — его телохранитель. Ух, говорит, и рубака! Человек сорок на тот свет отправил. Или пятьдесят. Конечно, приврал, я и сам понимаю, а всё же, как я после этого на телохранителя гляну — мороз пробирает. Почему-то кажется, что он вот-вот меч свой выхватит и… Душегуб, одно слово — душегуб. А может, и в розыск объявлен. Я лишку хватил? Ты его хоть раз без шлема видел? Вот именно, и я нет. А к чему, спрашивается, честному человеку лицо прятать? То-то… Не-ет, раз ты такой умный да смелый, то сам и доноси. Ты что же думаешь, важный и богатый господин своего доверенного человека откупить не сможет? Что? Как господина зовут? Погоди, дай вспомнить… То ли Ларик, то ли Урик… Вот ведь, совсем из головы вылетело! Ну да не беда. Вот Кольна вернется, напомнит. Кстати, что-то его долго нет. Они обычно весь день в городе пропадают, по делам, но вечерами все вместе собираются.

А что, если нам в щель дверную заглянуть? Интересно же, как там богатые живут. А и заметят — скажем, что показалось, будто зовут нас, или что еще придумаем. Долго ли?

Вон, смотри. Сидят оба за столом, что-то рассматривают. Что у них там такое, не видишь? На какую-то одежду похоже. Рубашка? Может, и рубашка. Ну да, вон и рукав свисает. А это что? О Четыре, спасите и защитите! Это ж кровь! Кровью вся рубашка залита засохшей! Ой, плохо мне! Что стоишь, рот разинул? Беги скорее, буди хозяина, зови страду! Нет, стой! Поздно. Услышал!

Под ногой слуги предательски скрипит половица. Склонившийся над столом Фрэнк в одно неуловимое мгновение оказывается на ногах, обнаженный меч в его руке хищно поблескивает в свете свечей. Воин рывком распахивает дверь, и лезвие упирается чуть пониже кадыка одного из подсматривавших.

— Что там? — не поворачиваясь, спрашиваю я.

— Похоже, за нами следили, господин мой, — сквозь зубы цедит Фрэнк. — А вот зачем — это мы сейчас узнаем. Не так ли, приятель?

Он чуть надавливает на меч, и на горле коридорного появляется тоненькая струйка крови. Парализованный ужасом, бедняга замирает, не в силах вымолвить и слова. Видя это, второй — конюх — торопливо начинает объяснять:

— Мы ничего такого не хотели, господин. Просто послышалось что-то, вроде как голос, вот мы и подумали: может, господа в чем-то нуждаются? Я уже и руку поднял, чтобы в дверь постучать, да половица…

Он вымученно улыбается и разводит руками, стараясь не замечать ни меча, ни крупных капель пота, текущих по лицу. Да уж, разъяренный Фрэнк — зрелище не для слабонервных. К тому же он не успел надеть шлем, и теперь оба прислужника с ужасом и благоговением пялятся на алеющие у него на щеках мечи. Впрочем, нет. Пялится только один. Другой сейчас не видит ничего, кроме длинной узкой полосы бритвенно-острой стали, упирающейся ему в горло.

— Отпусти его, Фрэнк. Хоть мы с тобой никого и не звали, но это объяснение весьма похоже на правду.

Воин нехотя отводит меч, но не убирает его в ножны; коридорный, еще не до конца уверенный в том, что он по-прежнему жив, прислоняется к стене. Конюх тут же принимается кланяться и благодарить добрых господ, желая им всяческих благ, но тут же замолкает, когда меч нацеливается на его живот.

— Вы знаете, что это означает?

Фрэнк, голос которого опасно мягок, медленно прикасается к метке Алого Ордена. Коридорный, всё еще не оправившийся от потрясения, торопливо кивает, конюх тоже.

— Хорошо, но я всё же напомню. На всякий случай. Итак, этот знак, который невозможно подделать, говорит любому в Северном Пределе, у которого есть глаза: забудь. Забудь то, что ты видел и слышал на всю жизнь, если хочешь, чтобы она и дальше продолжалась. Вам всё ясно?

Выслушав дружные и весьма бессвязные подтверждения, воин наконец убирает меч и добавляет:

— Я рад. И запомните: если любой из вас еще хоть раз окажется перед этой дверью без очень веских причин, то я выпотрошу его как треску. А теперь — убирайтесь!

Проследив, как перепуганные до смерти слуги с грохотом скатываются по лестнице, Фрэнк возвращается в комнату и запирает дверь на засов.

— Они точно говорили правду? — спрашивает он, усаживаясь на свое место. В ответ я пожимаю плечами:

— Надеюсь.

— Ты хочешь сказать, что не уверен?

— Я хочу сказать, что проверять их более тщательно у меня нет ни желания, ни времени. В любом случае ты их так напугал, что…

— Хотелось бы верить… Но завтра с утра нам лучше переселиться в какое-нибудь другое место, более скромное и безопасное. Я уже жалею, что не настоял на предложении Делонга. С двумя-тремя алыми братьями в качестве стражей я бы чувствовал себя куда увереннее.

Ну ничего себе! Мои брови против желания приподнимаются:

— Уж не страх ли я слышу в твоем голосе?

— При чем здесь страх? Просто у меня нехорошее ощущение, что наш враг сейчас хозяин ситуации, и это мне не нравится.

— Хм, кто бы спорил…

Минуту оба молчат, потом я встаю и некоторое время копаюсь в своей сумке.

— Вот. Давно пора было дать тебе это.

Воин с интересом рассматривает предмет, лежащий на моей ладони.

— И зачем мне эта побрякушка?

— Эта «побрякушка», как ты ее называешь, великолепная помощь в сложной ситуации. К сожалению, она у меня лишь одна. О Четыре! Если бы я вовремя дал ее Кольне, то он скорее всего был бы жив!

Пожав плечами, Фрэнк надевает на правое запястье широкий витой браслет из белого металла, похожего на серебро.

— Ты доволен?

— Вполне.

— И как он мне может помочь? Испепелит недоброжелателя, что ли?

— Доверься мне. Просто доверься и носи браслет, не снимая, пока я не разрешу. Договорились?

Воин вновь пожимает плечами, будто говоря: ладно, ты здесь главный.

— Тебе не кажется, что мы несколько отвлеклись?

— Возможно. Итак, как я говорил, в правдивости рассказа хозяина и повара «Леопарда» я абсолютно уверен. Каждый из них изложил именно то, что видел.

— Допустим. И что с того?

— Что с того? Да то, что Трейноксис и его подручные, если таковые есть, прекрасно знают, что мы в Лайдоре и ищем их. Что они тоже находятся здесь, или по крайней мере находились до сегодняшнего утра. Что…

— Погоди. Теперь давай помедленнее и с объяснениями. Я не успеваю за твоими мыслями, о Мудрый.

— Хорошо. Ты помнишь дом Керволда и старика Димаста?

— Конечно, по… Что?!

— Вот именно. Спорю на свою бороду, что до появления там Трейноксиса Димаст был не более гельт, чем ты или я. Я уверен: его сделали таким, каким мы его нашли.

— Но это значит, что если бы Кольна пришел сюда…

Я устало киваю:

— Я бы тут же убил его. Похоже, именно на это наш враг и рассчитывал. Он прекрасно знал, что любой Мудрый не может себя контролировать в присутствии гельт, что он будет действовать молниеносно и совершенно однозначно.

— Какая мерзость! Получается, что если он, не приведи Четыре, доберется до меня раньше, чем я до него…

— Увы. Наше служение не позволяет нам колебаться, даже если состояние гельт охватывает очень близкого, родного человека. Мать, ребенка, любимую…

Прищурившись, воин смотрит на меня с нескрываемым неодобрением:

— Чем больше я узнаю, тем больше понимаю, что Четыре, да простят Они мое богохульство, не столь уж благи.

— Возможно. Но не забывай, что в обычной ситуаций появляется не больше одного-двух гельт во всех четырех пределах за несколько лет. И лишь несколько раз за всю историю, насколько мне известно, это была женщина. Ребенок — ни разу.

— А многих…

— Это не имеет никакого отношения к нашему делу!

Я резко встаю, подхожу к окну и долго всматриваюсь в ночь, будто хочу разглядеть что-то в темноте. О Всеблагие! Несмотря на то, что вы избрали меня столько лет назад, я до сих пор так и не привык к этой части своего служения!

— Восемь, — наконец глухо произношу я, не оборачиваясь. — За пятьдесят четыре года я лично уничтожил восемь человек…

Некоторое время мы оба храним молчание. Наконец я задергиваю портьеру и вновь занимаю свое место за столом.

— Тот браслет, который я тебе дал… Пока он на твоей руке, никому не удастся помутить твой разум. И довольно об этом.

Фрэнк внимательно смотрит на виток белого металла, охвативший его мускулистое запястье, и в его глазах читается нечто, похожее на уважение.

— Тогда, если позволишь, последний вопрос. Ты смог бы так?

— Нет. Нет, нет и нет! — Я сам удивляюсь своей вспышке. — Никогда я, да и любой другой Мудрый, не стал бы делать подобное! Безумие — кара Четырех, и не нам, Их слугам, тщится сравниться с Ними!

— Извини, — коротко кивает Фрэнк. — У меня и в мыслях не было подозревать тебя в чем-то подобном… Но всё же чисто технически — смог бы?

— Вряд ли, — уже спокойнее отвечаю я. — Да и к чему? Если даже случится чудо и человек превратится в гельт, я тут же перестану себя контролировать и уничтожу его. Это была бы просто неразумная трата времени и сил…

— Так я и думал.

— Теперь я не успеваю за твоими мыслями. Куда ты клонишь?

— Всё очень просто. Если Трейноксис действует в одиночку, как мы думаем, то он кто угодно, но только не Мудрый.

— Да, ты прав…

Некоторое время мы вновь молчим, а потом я хлопаю ладонью по столу:

— Ладно, продолжим! Делонг сказал, что как только он узнал о смерти Кольны, то сразу же распорядился начать поиски.

— Убийцы? Но он же не знает…

Нет, всё-таки Фрэнк иногда соображает возмутительно медленно!

— Ну при чем здесь убийца? Поиски всех людей, которые видели Кольну перед смертью, или видели тех, кто его видел, или слышали хоть что-нибудь интересное. Лайдор, конечно, очень большой город, но и в нем ты не сможешь передвигаться совершенно незаметно для окружающих. Кольна ушел отсюда рано утром, а умер лишь после двух часов пополудни. Где-то он был всё это время, с кем-то встречался, говорил. Значит, нужно для начала найти этих свидетелей. И мы их обязательно найдем.

— А нельзя ли что-нибудь еще узнать из его вещей? Мы уже выяснили, что одежда, не считая пятен крови, совершенно чистая, но уверен ли ты, что не пропало ничего из того, что при нем было?

— Вполне. Впрочем, я могу и ошибаться. Давай-ка посмотрим еще раз. Так: кошелек, стилет, письменные принадлежности, бума…

В этот момент в дверь осторожно стучат. Потом еще раз, более громко и настойчиво.

— Кто там?

— Господин! Господин Фрэнк!

— Чтоб мне лопнуть, если я не узнаю этот голос! — Рычит воин, вскакивая и опрокидывая стул.

Как и ожидалось, за дверью оказывается уже знакомый нам обоим конюх.

— Надеюсь, ты написал завещание, приятель! — угрожающе произносит Фрэнк, надвигаясь на беднягу. — Или у тебя память отшибло?!

Конюх, и без того не слишком-то рослый, вжимается в стену, делаясь еще меньше, и торопливо выпаливает:

— Я всё помню, господин, я ничего не забыл, но только тот человек…

— Человек? Какой человек? Подожди, Фрэнк, пусть расскажет.

— Дай вам Всеблагие долгой жизни, господин! Я уже спать хотел ложиться, а тут стук в дверь. Отпираю. Входит какой-то голодранец, из таких, ну вы знаете — дыра на дыре. Да еще и пивом от него, прошу прощения, разит. Я его, конечно, хотел в шею, а он мне и говорит: позови господина Фрэнка, что на втором этаже живет, да побыстрее. Я, дескать, знаю, где сегодня Кольна был.

— Что?

— Чтоб мне сгореть, так прямо и сказал. Я его спрашиваю: а почем мне знать, что господ заинтересует, где сегодня их слуга шлялся? Да еще и среди ночи? Я, значит, к ним, а они меня, с позволения сказать, по роже… Он заржал что твой мерин: за рожу не бойся, говорит, господам это шибко интересно. Так что не только не побьют, но и наградят. Я ему: как хоть зовут тебя? Не важно, отвечает, господа меня всё равно не знают. Я: ночь на дворе, утром приходи, а он — ни в какую. Утром, говорит, никак нельзя, потому как опасно. Следят за мной.

Фрэнк в возбуждении бьет кулаком правой руки по ладони левой; видя это, конюх мигом оказывается по другую сторону стола и взвизгивает:

— Только не бейте, господин! Это не я, это он! Как сказал, так и передаю!

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я.

— Так я и говорю, я уже на лестнице был, а он мне вслед: если господин Фрэнк хочет о Кольне узнать, пусть один приводит. А кто еще будет — убегу.

— Так и сказал?

— Слово в слово, клянусь Четырьмя. Нарочно, говорит, на улице спрячусь, в тени, и если не один господин Фрэнк выйдет, или еще кто-нибудь вместо него — меня и след простыл.

— Ладно. Всё?

— Напоследок сказал: если господин Фрэнк на его условия согласен, то пусть в комнате свет погасит. Это для него сигналом, стал быть, будет.

— Хорошо. Ты правильно сделал, что не побоялся нас побеспокоить. Можешь идти. И разумеется…

— Конечно, конечно… Уже всё забыл. О, благодарю!

Сжимая в кулаке большую серебряную монету, конюх удаляется. Закрыв за ним дверь, Фрэнк торопливо подходит к канделябру и тушит свечи. Комната погружается в кромешный мрак. Сделав мне знак не шевелиться, воин мягко, как охотящийся хищник, подходит к окну и чуть отстраняет портьеру. Несколько секунд всматривается в темноту, потом шепчет:

— Никого не видно. Улица пустая, а мест, где можно спрятаться, — уйма.

— Слишком похоже на засаду, — шепчу в ответ я. — Впрочем, может, и нет. В любом случае у тебя браслет. Что ты решил? Хотя зачем я спрашиваю…

— Вот именно. Пойду, разумеется. Помнишь, он сказал: за ним следят. Вполне возможно, этот пьянчуга был свидетелем произошедшего с нашим другом.

— Хорошо. Если всё будет в порядке, через какое-то время свистнешь. Ну, удачи! Да хранят тебя Четыре!

Фрэнк уходит, а я, не зажигая света, распахиваю окно и, подвинув к нему стул, сажусь, подперев щеку рукой.

Так и не остановив. Так и не предложив своей помощи. Так и не решившись сказать, что дает своему носителю амулет из серебристого металла, похожего на серебро.

Я просто всматриваюсь в темноту, слушаю и думаю. О том, что я буду делать, когда… если… нет, всё-таки — когда воин вернется. Горячий, нетерпеливый, уставший ждать неизвестно чего Фрэнк, которого жизнь приучила к тому, что любой, самый запутанный узел можно просто разрубить мечом. Так и не успевший — да и не хотевший — узнать: поиски знавших что-то о Кольне велись в глубокой тайне и от лица осведомителей Алого Братства. А стало быть, не мог этот таинственный пьянчуга знать ни имени Фрэнка, ни то, где он живет, ни то, что он вообще как-то связан с этими поисками. Несомненно, это была ловушка.

Словно в подтверждение его мыслям, совсем рядом слышатся приглушенные крики и звон оружия. Итак, Трейноксис всё же действует не в одиночку. Что ж, я давно это подозревал.

Сейчас я был почти уверен в том, что враг расправился с Кольной совсем не потому, что мой слуга так уж мешал ему или узнал что-то важное. Нет, сама идея этого фарса, сорвавшегося лишь по случайности, говорила о вызове. Вызове, брошенном лично мне, Лаурику Искусному. Мудрому. Устам Четырех. Теперь пришла пора Фрэнка. Но воин, прошедший школу Алого Братства, — дичь куда серьезнее, и поэтому охотник пригласил наемных загонщиков. Судя по звукам —их человек шесть… нет, уже пять. Молодец, парень! Даже без шлема, второпях позабытого, он заставит врага горько пожалеть о том, что тот нанял так мало головорезов.

Странно, но я почти не чувствую вины. Конечно, я привык к Фрэнку и испытывал к нему известную симпатию, но всё же северянин был лишь полезным инструментом, второстепенной ролью в этом спектакле. Он должен честно доиграть свою роль до конца, и он ее доиграет. Он уберет с пути равного игрока — меня — пешек Трейноксиса и тем самым заставит их хозяина выйти из тени. А дальше всё решит случай и браслет из белого металла. Какой бы мощью ни обладал Трейноксис, я сделал всё, что было в моих силах, чтобы предельно уравнять шансы. Может быть, у врага есть еще какие-то, пока что скрытые от меня, резервы, но Фрэнк самой своей смертью даст мне время на то, чтобы в нужны момент оказаться рядом. Прости, воин, но в этом противостоянии не существует такой жертвы, на которую я не был бы готов пойти ради победы. Четыре видят всё и не осудят. Пойми, если бы у тебя были большие, чем у меня, шансы на победу, я бы, не раздумывая, поменялся с тобой местами, Но ты, к сожалению, всего лишь обычный человек, и даже с браслетом возможности твои ограниченны…

Звон и крики на улице стихают. Пора.

Я выхожу из дома и окунаюсь в холодную, чуть влажную тьму, словно ныряю головой вперед в глубокий омут. Торопливо бормочу несколько слов, чуть шевеля пальцами, закрываю глаза. Вновь открыв их через несколько ударов сердца, я уже вижу окружающий мир так же ясно, как пасмурным днем, но — черно-белым. Впрочем, сейчас мне совсем не нужны цвета.

Вот оно!

Едва сделав пару шагов, я отчетливо чувствую Переход.

Трейноксис прибыл.

Стало быть, Фрэнк еще жив. Остается надеяться, что он продержится еще хотя бы пять минут.

Пять минут, о Всеблагие! Ваш слуга не просит большего. Всего пять минут.

Первый человек лежит сразу за поворотом, в темной луже, зажимая рукой рваную рану на горле. Маска закрывает лицо, но оно интересует меня крайне мало. Дальше.

Трое. Всё те же маски, хотя одна рассечена наискось, от левой прорези для глаз до правой скулы, а еще одна — на голове, лежащей чуть поодаль. Дальше, скорее!

Последние двое. Первый скорчился у стены дома, вцепившись обеими руками в меч, торчащий у него из спины, второй еще жив. Ползет, тихонько скуля, волоча ноги с подсеченными сухожилиями, оставляет за собой черный след рукой, обрубленной чуть выше локтя. Фрэнка нигде не видно.

Над головой открывается и тут же вновь захлопывается окно. Горожанин, привлеченный шумом, явно решил, что ничего интересного тут больше нет, а рисковать явно ни к чему. И так хватит материала для сплетен. Против воли, губы мои чуть заметно раздвигаются в презрительной усмешке. И ради таких вот людей гибнет Фрэнк? Ради них я сам готовлюсь вступить в бой с неведомой силой?

Да! И ради них тоже!

Но где же, где же Фрэнк и Трейноксис? Почему вокруг так тихо?

Я медленно обхожу место схватки, пытаясь рассмотреть на камнях следы. Возможно, Фрэнк не убит, а лишь ранен. Куда там! Хотя крови вокруг предостаточно, всё перепутано так, что и опытный следопыт ясным днем сможет мало что сказать. Впрочем, нет. В паре десятков локтей от того места, где я сейчас стою, ведется ремонт мостовой. Камни брусчатки сняты и сложены ровной горкой чуть поодаль, а на влажной земле четко просматривается цепочка следов. И это не следы нападавшего, потому что они ведут не к телу и не поворачивают обратно. Итак, они принадлежат либо Фрэнку, либо Трейноксису, либо кому-то третьему. Но в этом нет ничего необычного, странно другое.

Они просто обрываются на ровном месте.

Конечно, вполне возможно, что тот, кто оставил эти следы, прыжком вновь оказался на мостовой, но почему? Не похоже, чтобы за ним гнались, да и на камнях вокруг не видно отпечатков, а они бы наверняка остались — перепачкать обувь он должен был изрядно.

За спиной слышится какой-то звук, и я резко оборачиваюсь, готовый поразить всё живое испепеляющим белым огнем.

А-а, это всё тот же раненый налетчик. Потеряв силы, он падает лицом вниз, но еще дышит. Похоже, Фрэнк очень удачно оставил его в живых. Теперь его можно расспросить.

Склонившись, я переворачиваю человека на спину сдираю маску с его лица. Обычное лицо северянина. Незнакомое. Молодой человек, не достигший еще и двадцатилетнего рубежа. И совершенно бесспорно, никогда уже его не достигнет. Часто и прерывисто дышит, на губах пузырится кровавая пена.

— Да, не повезло тебе, — тихо произношу я. Словно отреагировав на мой голос, раненый неимоверным усилием отрывает голову от мостовой, чуть приподнимается на локте целой руки и отчаянно хрипит:

— Домой! Возвращайся домой!

И падает. На этот раз — навсегда.

Я встаю, машинально отряхиваю руки. Прислушиваюсь. Проклятие, так и есть! Приближающийся топот и позвякивание невозможно спутать ни с чем. Без сомнения, сюда спешит городской патруль. Вот в переулке уже показалась фигура первого солдата. Только этого еще не хватало! Он одет не в алую тунику Братства! Значит, мне нужно исчезнуть, и чем скорее, тем лучше. Иначе не избежать долгих и нудных объяснений, а то и ареста. Конечно, и слепой поймет, что один невооруженный человек не смог бы учинить такую бойню, но так то ж слепой, а не гвардейский офицер, на котором висит шесть еще теплых трупов. К тому же уставший, голодный, замерзший и злой. А связаться с Делонгом можно будет только утром. Это значит — потерять не меньше четырех-пяти часов, что сейчас просто недопустимо.

Всё это проносится в моей голове за считанные секунды и я, одновременно с мыслями, уже мягко и бесшумно скольжу в тени зданий. «Возвращайся домой!»… Пожалуй, умирающий бандит дал мне дельный совет. Как знать, может, Трейноксиса тоже спугнули гвардейцы, и он затаился, не стал рисковать. А может быть, его целью было вовсе не уничтожение Фрэнка, а надежда, что я, его главный противник, пойду вместе с воином? И поняв, что это не так, он скрылся. Фрэнк же, если он жив, вполне способен сделать по городу крюк и тоже вернуться в «Алмазную шпору»…

Входная дверь в гостиницу, против всех ожиданий, не заперта. Тем лучше. На пороге я ощущаю легкое головокружение и останавливаюсь, ухватившись за дверную ручку и зажмурившись. Действие ночного видения подошло к концу. Впрочем, оно больше и не нужно. Все остальные дела будут завтра, при свете дня. Открыв глаза, я еще немного стою на месте, привыкая к возвращению красок, а потом медленно поднимаюсь по лестнице. У двери нашей комнаты останавливаюсь, прислушиваюсь. Нет, всё спокойно. Дверь открывается тихо, без скрипа. В комнате — темно. Стул всё так же стоит у раскрытого окна, как я его и оставил. А на стуле…

— Закрой дверь, братец. Дует.

Негромкий, странно знакомый голос. Но вспоминать некогда. Я выбрасываю вперед руку с раскрытой ладонью и тут же чувствую, что она повисает в воздухе, будто схваченная невидимыми тисками. Всё тело пронзает боль, такая резкая и неожиданная, что я едва сдерживаю крик.

— Ну-ну, полегче с Испепеляющим Пламенем, — насмешливо произносит сидящий на стуле. — Еще, чего доброго, пожар устроишь… И вообще, невежливый ты хозяин, братец. Где твое гостеприимство?

Я пытаюсь произнести другое заклинание, и вновь — боль. На этот раз такая сильная, что меня отбрасывает назад, и я со стоном сползаю спиной по двери, которая закрывается сама собой.

— Правильно, посиди, братец, посиди. Сидя тебе будет труднее совершить какую-нибудь глупость. Зачем мучить себя понапрасну? Учти, чем яростнее ты будешь делать попытки освободиться, тем сильнее будет боль. Закон противодействия. Слыхал, поди?

Сидящий встает, и его фигура, закутанная в темный плащ с капюшоном, отчетливо вырисовывается на фоне окна.

— Трейноксис?

— А ты что, ждешь сегодня кого-то еще? — Мужчина тихонько смеется, и мне на мгновение кажется, что в проеме капюшона что-то взблескивает. Серебром.

— Маска…

— Ну, наконец-то! Я, откровенно говоря, надеялся, братец что Лаурик, Уста Четырех, Мудрый Западного Предела, которого люди прозвали Искусным, догадается раньше. Впрочем раз уж тебе известно мое имя, то я бы просил и дальше пользоваться им, а не этой собачьей кличкой. В последнее время она мне что-то разонравилась.

— Но как…

— Терпение, дорогой братец, терпение. В свое время ты всё узнаешь. А пока, если ты не возражаешь, я сделаю тут немного светлее. Хочется кое-что тебе показать, а действие ночного видения, как мне кажется, уже закончилось.

В канделябре вспыхивают все свечи разом, я щурюсь от непривычно яркого света, даже прикрываю глаза ладонью. Маска-Трейноксис вновь тихо смеется и пододвигает свой стул обратно к столу. Наливает вина в два кубка, приглашающе кивает на стул напротив.

— Не стесняйся, братец. Присаживайся, угощайся. Тебе, как я посмотрю, это пойдет на пользу.

С трудом поднявшись на ноги и ощутив тупую боль в голове, я морщусь и, не сводя с врага глаз, прохожу к столу. Сажусь, беру кубок и медленно отпиваю.

— Вот, так значительно лучше. А ты, как я посмотрю, нисколько не изменился. Всё так же предпочитаешь легкие сладкие вина, которых нет на твоей родине. И, разумеется, цветы! Твое здоровье, дорогой братец!

— Фрэнк… Ты его убил?

— Фрэнк? А-а, твой шустрый наемник… Нет. Не успел. Очень спешил поскорее увидеться с тобой. А он, вполне возможно, всё еще жив. Признаться, я и не надеялся, что мои болваны с ним справятся. Они ведь всего-навсего уличные головорезы, а не воспитанники старины Делонга. Кстати, вот тебе подарочек!

Он лезет куда-то под плащ и кидает на стол браслет из целого металла, разрубленный пополам и запятнанный кровью.

— Хотел поймать меня на такую примитивную приманку, дорогой братец? Или забыл, что это я научил тебя делать Браслеты Подчинения? Впрочем, сейчас он бы меня всё равно не остановил. Со дня нашей последней встречи я продвинулся в Искусстве так далеко, что вы с Керволдом не забирались туда даже в самых смелых мечтах!

Трейноксис снова смеется.

— Ты удивлен, братец? Ну же, признайся! Ошибки тоже надо уметь признавать, друг мой, ведь на них мы учимся… Не стесняйся, спрашивай. Впрочем, вопрос настолько очевиден, что тебе нет смысла его задавать. Конечно, если бы лайдорские головорезы прикончили твоего Фрэнка, я бы не стал горько плакать, но вообще-то моя цель заключалась в другом.

— Разъединить нас…

— Молодец, догадался. Вместе вы создали бы мне чуть больше проблем. К тому же была бы безвозвратно утеряна возможность теплой встречи и беседы наедине двух давних друзей. Видишь ли, Лаурик, я достаточно хорошо узнал тебя за годы нашего знакомства, чтобы предвидеть твои действия. А вот ты меня, как выясняется, недооценивал. Разумеется, я не стал вмешиваться в эту грубую поножовщину. Нет, я просто притаился неподалеку от гостиницы, и как только ты вышел, поспешил сюда. По-моему, всё прошло просто замечательно!

Я неотрывно смотрю в глаза врага, поблескивающие в прорезях гладкой маски из полированного серебра, и медленно произношу:

— Лжешь. Я ощутил Переход.

Трейноксис в восторге хлопает в ладоши.

— Ну, разумеется! Впервые за весьма долгое время, не так ли? Должно быть, я не ошибусь, если скажу, что это был твой наемник.

— Фрэнк?

— Ну да. Чему ты так удивляешься?

— Значит, ты всё же успел до него добраться.

— Ох, братец, не будь таким наивным! Я сказал тебе истинную правду. Твой Фрэнк, разумеется, интересовал меня, но лишь постольку-поскольку. Вот ты — другое дело.

— За кого ты меня принимаешь, Ма… Трейноксис? Фрэнк — обычный человек, и если ты его не свел с ума, как Димаста и Кольну, он бы…

— Смог, Лаурик, еще как смог. Как ты можешь видеть, Браслет Подчинения очень удачно разрубил меч. Удачно для твоего Фрэнка потому, что без Браслета он навсегда остался бы безруким калекой. Удачно для меня, потому что именно в тот момент, когда Браслет упал на землю, бывшего члена Алого Ордена настиг Взгляд Истинных Творцов.

— Что настигло?

Трейноксис манерно всплескивает руками:

— Ах да, всё забываю, прости. Скажи, дорогой Лаурик, неужели ты никогда не задумывался над тем, в чем кроется причина скверны? Та самая, что превращает Мудрого в гончего пса Четырех Сучек и заставляет вас убивать ни в чем неповинных людей?

Когда я слышу это страшное богохульство, мне с большим трудом удается удержать себя в руках. Вместо того чтобы броситься на ненавистного врага, я делаю еще один глоток вина.

— Наверняка задумывался. Тебя ведь это терзало всю жизнь, признайся? Но воля Четырех священна, и ты, немного пострадав, успокаивался до очередного убийства, — продолжает Трейноксис, положив ногу на ногу и беспечно болтая ею в воздухе, одновременно дирижируя своим кубком. — Так я тебе расскажу. Понимаешь ли, если не брать в расчет упомянутых тобой Кольну и Димаста, ставших такими, признаю, не без моей помощи… Одним словом, безумных, как ты их себе представляешь, нет вовсе. Они ничто. Фикция. Дым. На самом деле всё гораздо проще и сложнее одновременно.

Он говорит, а я молча слушаю, не сводя с врага глаз.

— …просто Взгляд. Он дарует любому человеку возможность, которой от рождения обладали Блаженные — уничтоженные жители Первого Предела, который ты, должно быть, привык называть Пятым. Драгоценный дар, которым, по воле Четырех Сучек, обладал всего один человек в каждом Их Пределе. Разумеется, Им это пришлось не по нраву, и тогда Они привили нам… вам определенные свойства. Повинуясь Их воле, Мудрые на протяжении веков в состоянии аффекта уничтожали любого, на кого упал этот опаляющий Взгляд, думая, что они убивают безумцев. Вот она, правда. Немного некрасивая, но это, знаешь ли, свойство любой правды. Ты просто убийца, Лаурик Искусный, и от этого никуда не деться. Убийца, каким был Керволд Восточный. Каким очень скоро стал бы крошка Оллар. Каким не так давно был и я…

Итак, оставшись без Браслета, — продолжает Трейноксис, — и попав под Взгляд, твой Фрэнк сразу же совершил Переход. Непроизвольно. У разных людей это случается по-разному. Иные так и не успевают воспользоваться своей новой возможностью, когда за ними приходят ты и тебе подобные. Они умирают, даже не догадываясь о ней. У других же всё наоборот. Я не знаю, в какой из трех Пределов закинуло твоего Алого, ведь избирательно Переходить он пока не умеет. Впрочем, это и не важно. Если он не смертельно ранен, то выживет и даже имеет шанс когда-нибудь научиться. Может быть, я даже встречу его и сам научу. А что, это мысль! Алый воин, способный Переходить, — в этом что-то есть. Он в конце концов какое-то время служил одному Мудрому почему бы и не послужить другому? Конечно, при каждом самостоятельном Переходе он будет стареть примерно на десять лет, но с этим уже ничего не поделаешь. Он — всего лишь человек, над которым властно проклятие Четырех Сучек. Видишь, они всё же не до конца доверяют своим Мудрым и решили перестраховаться…

Некоторое время мы оба молчим, потом я мотаю головой, словно прогоняя наваждение, и выплевываю:

— Чушь! Ты или пьян, или бредишь. Взгляд, Истинные Творцы, Пятый Предел… Неужели ты думаешь, что я поверю во все эти сказки?!

Усмешка трогает губы Трейноксиса в прорези серебряной маски.