Экономические и социальные проблемы России № 1 / 2011 Ивановский Борис

ФОРМИРОВАНИЕ ГОСУДАРСТВ И НАЦИЙ В УСЛОВИЯХ ЭТНОКУЛЬТУРНОЙ РАЗНОРОДНОСТИ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА

Е.Ю. МЕЛЕШКИНА

Сложные процессы становления государств и наций, происходящие в посткоммунистических странах в последние десятилетия, волна сецессий и национального самоопределения, проблемы существования европейских национальных государств в условиях массированной иммиграции представителей инокультурных сообществ, европейской интеграции и ряд других событий актуализировали вопросы оснований легитимности и организации публичной власти в территориальных политиях. Если, согласно нормативному принципу народного суверенитета, источником легитимности государственной власти является народ, то каков объем прав этнокультурных меньшинств как частей этого народа? Ведь в каждом конкретном случае народ представляет собой уникальную комбинацию политических, религиозных, расовых, языковых, этнических и других идентичностей, а «общая воля», о которой писал Ж. – Ж. Руссо, неизбежно предполагает подчинение меньшинства большинству. История знает немного примеров моноэтничных наций. В современной Европе (и то с оговорками) к ним можно отнести Армению, Данию, Исландию, Норвегию, Польшу, Португалию, Венгрию. В случае же выраженного этнического разнообразия, предполагающего наличие значительных меньшинств, возникает немало противоречий, которые неизбежно обостряются при определении содержания национального проекта.

Как показывает политическая практика, исторически сформировались и ныне реализуются различные, порой противоположные варианты стратегий государственного и национального строительства, специфика которых зависела от ответа на поставленный выше вопрос. Если упрощать многообразие этих стратегий, то можно свести их как минимум к трем идеальным типам. Первый предполагает преимущественно гражданско-территориальный, надэтнический и надконфессиональный взгляд на формируемое государство – нацию и ее границы, соответствующие стратегии государственного строительства, предполагающие участие граждан в управлении государством вне зависимости от их этнокультурных особенностей. Второй тип включает формирование нации на основе интеграции в политическое тело относительно самодостаточных этнокультурных сообществ, консенсусные практики государственного строительства и политическое участие в управлении с учетом членства в отдельных этнокультурных сообществах. Третий тип характеризуется примордиалистким взглядом на критерии членства в нации, отсутствием консенсусных практик в национальном и государственном строительстве, политику исключения этнических и (или) конфессиональных меньшинств из процесса управления государством. Данные типы достаточно хорошо описаны в научной литературе.

Представления о первом типе сформировались преимущественно на основе исследования результатов государственного и национального строительства в ряде стран Западной Европы и в США1. «Гражданские» нации-государства сложились не только в результате войн, закрепления территориальных границ, насилия, связанного с мобилизацией ресурсов внутри страны [см., например: Tilly, 1983; Tilly, 1993]. Важную роль в их формировании играли ассимиляторская политика в отношении этнических и конфессиональных меньшинств в области языка, культуры, образования, провозглашение принципа равенства индивидуальных прав при отсутствии признания коллективного права меньшинств на политическую институционализацию их воздействия на процесс управления. Как отмечал Ч. Тилли, «практически все европейские правительства в конечном счете предпринимали шаги по гомогенизации своего населения» для установления контроля [Tilly, 1975]. Такая политика облегчала задачу формирования государственного суверенитета и государственной идентичности, поскольку сужала круг потенциальных участников дискуссии о верховенстве власти, ослабляла шансы соперников центра на легитимное оспаривание его прав, упрощала разработку критериев членства в политическом сообществе.

При осуществлении политики культурной и политической стандартизации часто также использовалось насилие. Ярким примером этого является Франция, в которой важную роль в процессе культурной и политической унификации и стандартизации сыграли Великая французская революция и последующее правление Наполеона Бонапарта2. Однако войны и принуждение были ведущими силами формирования и раннего развития государств, но по мере того как эти государства стабилизировались и росли, они становились менее принуждающими: институты развивались и способствовали заключению гражданских сделок [Tilly, 1990].

По мере развития «гражданских» государств и снижения значимости насилия все большее значение начинают приобретать вопросы внутренней политической организации, включающей развитие институтов политического представительства и политических размежеваний, структурирующих нацию. Получают развитие институты представительной демократии. В качестве основного принципа принятия решений закрепляется принцип большинства.

Представления о втором типе3 во многом сложились на основе исследования практики формирования государств в многосоставных обществах, включающих в себя различные сегменты, обладающие собственной культурной идентичностью, социальными и даже политическими институтами. Задача интеграции этих сообществ в единое политическое целое не предполагала уничтожения собственной идентичности (в том числе политической) как первоочередной задачи, а, напротив, допускала формирование сложного комплекса идентичностей, горизонтальной или вертикальной системы разделения властей, обеспечивающей участие в принятии политических решений представителей сегментов. Данная задача предполагала соответствующую форму организации власти: консоциативную или (и) федеративную.

Федеративный способ организации власти в условиях этнокультурной разнородности предполагает наличие компактного проживания меньшинства или меньшинств на определенных территориях, получивших статус государственных образований и, соответственно, автономию в решении вопросов своего исключительного ведения, а также институциональные каналы влияния на общефедеральную политику.

Консоциации складываются в условиях многосоставных обществ [Лейпхарт, 1997] или «сегментарного плюрализма» [Lehmbruch, 1993], который характеризуется наличием комплексной организационной структуры у лингвистических, конфессиональных или идеологических меньшинств. Эта структура состоит из разнородных общественных и политических организаций, централизованное управление которыми осуществляют социально-политические элиты групп меньшинств. Консоциативная демократия возникает в период объединения и интеграции этих вертикальных сегментов в рамках одной системы управления, развивающейся на общенациональном уровне. Консоциация предполагает обязательное участие институционализированных сегментов в правительстве и – шире – в процессе принятия политических решений, принцип пропорциональности в отношении сегментов при назначении на ключевые государственные посты и распределении ресурсов [Лейпхарт, 1997, с. 60].

При всем различии между этими формами разделения власти между ними есть определенные важные сходства: автономия субъектов федерации или сегментов консоциации при решении их внутренних вопросов и использование консенсусных практик при принятии политических решений. В федеративном государстве консенсусные принципы выражаются в нормативно закрепленных правилах изменения конституции, в обязательном согласии всех или отдельных субъектов федерации при принятии ряда политических решений4. В консоциации консенсусные принципы проявляются еще более отчетливо при принятии решений на правительственном уровне. Консоциация предполагает осуществление власти большой коалицией, включающей в себя партии или лидеров, представляющих все значимые сегменты общества, взаимное право вето при принятии общественно важных решений как гарантии учета интересов меньшинств [Лейпхарт 1997, с. 60]. Данные сходства обусловливают тот факт, что консоциативный принцип организации на практике довольно часто дополняется федеративным, а в федерациях, предполагающих национальный принцип формирования, присутствуют элементы консоциации.

Третий тип характеризуется ограничением культурных прав национальных меньшинств и их исключением из политической жизни. Данная стратегия была названа «национализаторской» [Linz, Stepan, 1996] или «патологической» [Rae, 2002], а проводящее подобную политику государство – «национализирующим» [Brubaker, 1995].

По мнению Х. Линца и А. Степана, национализаторской политике присущ ряд характерных черт: ограничения негосударственного языка в гражданском обществе, образовании и СМИ; эксклюзивное законодательство о гражданстве, приводящее к преобладанию титульной нации в выборных органах власти; фактическое ограничение доступа к государственной службе национальных меньшинств в связи с распространением одного официального языка; особые права государствообразующего этноса в перераспределении земли и иной собственности; законодательно закрепленное привилегированное положение всех обычаев, практик и институтов титульной нации [Linz, Stepan, 1996]5.

Эта политика описывалась авторами преимущественно на примере посткоммунистических стран. Однако подобная стратегия формирования государств и наций, как отмечают различные исследователи, присуща и другим политиям. В частности, существует довольно солидный пласт научной литературы, посвященной анализу политических отношений и организации власти в Израиле, на основе исследования опыта которого получили развитие концепции «этнической», «этнократической», «ограниченной демократии» [Ghanem, 1998, Peled, 1992]. Эти концепции описывали режим, сложившийся в этнически и конфессионально разделенных обществах, в которых права гарантировались всем жителям, однако культурное, экономическое и политическое доминирование одной этнической или конфессиональной группы было закреплено с помощью институционального дизайна. Этот режим предполагал систему компенсаций для меньшинства. Большинство использовало механизмы сегментации меньшинства, зависимости и кооптации представителей группы меньшинства для закрепления своих доминирующих позиций [Lustick, 1980]. Впоследствии эти концепции были использованы также для анализа стратегии этнического большинства в некоторых посткоммунистических странах [Pettai, Hallik, 2002].

Конечно, выделенные идеальные типы трудно обнаружить на практике в чистом виде. В действительности они причудливо смешиваются в каждом конкретном случае. Ряд форм, образованных в результате такого смешения, описаны в научной литературе. В частности, израильский исследователь С. Смооха выделяет такой тип организации власти, как «мультикультурная демократия» [Smooha, 2002], который можно расположить между классической либеральной моделью и консоциативной демократией. В основе этого типа лежит признание этнических различий сегментов многосоставного общества без официального оформления данного признания и институционального закрепления механизмов консоциативной демократии. Государство поддерживает самоорганизующиеся группы, однако не наделяет их коллективными правами и не предоставляет им автономии (например, ЮАР после падения режима апартеида).

Преобладание одного типа могло исторически сменяться другим. Например, некоторые исследователи в настоящее время говорят о том, что институты консоциации в Нидерландах утратили свое значение в связи с распадом исторических сегментов6. Вместе с тем в конкретный исторический момент в той или иной стране или группе стран можно наблюдать преобладание одного из трех типов. Сама по себе констатация факта преобладания того или иного типа, той или иной стратегии национального или государственного строительства на основе дескриптивного анализа имеет преимущественно нормативную ценность. Это знание не поможет нам понять причинно-следственные закономерности, например, в ответе на вопрос, от каких факторов зависит преобладание того или иного типа.

Все факторы можно условно разбить на две группы: агентивные и структурные.

Сторонники важности агентивных факторов полагают, что выбор той или иной стратегии зависит от ориентаций и определенных действий политических элит. В частности, на готовность элит, представляющих отдельные сегменты общества, к сотрудничеству на основе консенсуса в качестве одной из основных предпосылок консоциации указывал А. Лейпхарт [Лейпхарт, 1997]. На значение этого фактора обращали внимание и некоторые другие исследователи, использовавшие концепцию консоциативной демократии. В частности, Дж. Макгэрри и Б. О’Лири отмечали значимость отсутствия в повестке дня конфликтующих этнических групп задач интеграции или ассимиляции друг друга, а также важность мотивации элит на сохранение консоциативных договоренностей, достаточной автономии элитных групп внутри своих сообществ, позволяющей им идти на уступки и компромиссы [McGarry, O’Leary, 2008].

Роль агентивных факторов не вызывает сомнения. Очевидно, что выбор той или иной стратегии национального и государственного строительства в конкретный исторический момент во многом зависит от характеристик элитных групп, отдельных лидеров и их действий. Вместе с тем, как свидетельствует историческая практика, сами эти возможности небезграничны, а особенности политических ориентаций и поведения элит во многом объясняются структурными факторами.

На это указывают и сами авторы, подчеркивающие значимость агентивных факторов. Так, например, А. Лейпхарт, исследуя консоциации, пришел к выводу, что для их успеха необходимы не только готовность элит к взаимодействию, но и наличие у них соответствующих возможностей. Во фрагментированных обществах процесс принятия решений, включающий в себя взаимодействие сегментов, довольно сложен. Важным аспектом здесь выступает степень нагрузки на аппарат принятия решений [Lijphart, 2007, c. 34]. В одной из своих поздних работ А. Лейпхарт сформулировал развернутый список благоприятных условий для консоциации: баланс сил, социально-экономическое равенство сегментов, ограниченное количество сегментов, примерное равенство их по размеру, небольшой размер страны и ее населения, наличие внешних угроз, пересекающиеся размежевания, географическая концентрация сегментов, традиции компромисса и согласования интересов [Lijphart, 1996]. Влияние структурных факторов на поведение элит отмечает и другой исследователь многосоставных обществ Х. Хэйл. На основе анализа государств с федеративной структурой, в которых территориальные границы субъектов федерации определяются проживанием в них этнических сообществ, он пришел к выводу, что региональные лидеры склонны «разыгрывать этническую карту», стремясь завоевать поддержку и удовлетворить собственные властные амбиции [Hale, 2004]. В зависимости от ситуации они подчеркивают либо значимость меньшинства, либо его невыгодное положение по сравнению с другими сообществами. Формирование федерации при наличии серьезных этнических размежеваний в обществе может в конечном итоге привести к распаду государства в результате реализации сецессионистских устремлений сегментов, обладающих внутренней автономией и ресурсами7.

Среди структурных факторов особое место занимают проблемы, связанные со становлением современных государств как территориальных политий и членских организаций8. Сама логика формирования и консолидации границ государств предполагает реализацию определенных действий по консолидации не только территориальных, но и других границ сообщества (социокультурных, политических и экономических) и определенную степень унификации и стандартизации отношений внутри государства.

Анализ данной проблематики нашел свое отражение в работах С. Роккана, его коллег и последователей. Используя концепцию известного экономиста А. Хиршмана, описывающую стратегии индивидуального поведения в отношении формальных правил («лояльность» правилам, «выход» как невыполнение правил, «голос» как стремление опротестовать и изменить правила) и представляющую «атрофию голоса» как результат наличия возможностей для выхода [Hirschman, 1970], они объясняли различные типы и стратегии формирования нации и государства эффектом существующих границ и возможностями «выхода» за их пределы.

Границы государства определяют конфигурацию акторов и публичных ресурсов (т.е. обязательных для потребления), «закрытых» на определенной территории. В ситуации «закрытости» возможности для выхода отсутствуют, что толкает акторов на укрывательство ресурсов, которыми они временно обладают, или реализацию голоса. Закрытость, по мнению сторонников роккановской традиции, определяется контролем центра не только за территориальными, но и за социокультурными границами, устанавливаемыми социокультурными нормами и правилами членства. Отсюда следует, что сам выход может иметь различный характер. Он может быть территориальным (сецессия и пр.) и функциональным, или членским (эмиграция, отказ от уплаты налогов, службы в армии и пр.) [Finer, 1974]. Разным периодам формирования государства были свойственны различные варианты «выхода». Например, для ранних этапов была характерна сецессия: многие территориальные государства были подвержены угрозе распада [Finer, 1974]. По мнению Д. Карамани, «функциональный “выход” (эмиграция) замещает территориальный (сецессию), когда контроль над территорией и границами, степень национальной интеграции возрастают до такой степени, что географический сепаратизм становится немыслимым» [Caramani, 2004].

Контроль над выходом и входом посредством консолидации границ различного рода, как показали исследования, приводит к возрастанию возможностей политического контроля. Чем выше контроль над границами, тем больше возможностей у иерархических структур стабилизировать и легитимировать свои доминирующие позиции, и наоборот. Степень контроля над границами во многом определяет и возможности развития не только национального государства, но и демократических институтов, являющихся результатом исторического компромисса политических акторов и баланса их контроля над ресурсами. В связи с этим С. Бартолини выделяет две идеалтипические ситуации, демонстрирующие возможные последствия полного совпадения и «закрытия» границ или их существенного несовпадения. Полное «закрытие» границ влечет за собой усиление контроля центра над различными перифериями и акторами. Такая ситуация требует значительной концентрации ресурсов в руках центра или одного политического актора и неизбежно влечет за собой создание неравных условий для политических субъектов, благоприятствуя доминированию одного из них. Значительное несовпадение и неопределенность границ усиливают возможности «выхода», снижают стимулы к структурированию каналов «голоса», ограничивают сферу политического производства центра и делают государство зависимым от отдельных групп интересов (например, крупных экономических игроков – выгодных налогоплательщиков) [Bartolini, 2005].

Использование данной логики помогает нам прийти к выводу, что выбор стратегии государственного и национального строительства, предполагающий политику интеграции меньшинств в процесс принятия политических решений, вероятнее всего может осуществляться в ситуации относительной консолидации границ при отсутствии их полной закрытости. Полная закрытость может привести к жесткой политике ассимиляции или исключения. Однако данная логика не позволяет ответить на вопрос, какую стратегию предпочтут элиты в условиях неконсолидированных границ. Да и вывод о том, что политика интеграции меньшинств предполагает определенную степень консолидации границ, позволяет судить о стратегиях, выбираемых и реализуемых не на стадиях возникновения государств и наций, а на более поздних этапах их консолидации.

Таким образом, сама по себе универсальная логика формирования территориальных политий не является исчерпывающим объяснением выбора той или иной стратегии национального и государственного строительства.

Как продемонстрировали С. Роккан и его коллеги, важные структурные факторы – конфигурации центров и периферий, сообществ и элитных групп, различных исторических традиций их взаимодействия. В частности, исследуя опыт формирования государств в Западной Европе, С. Роккан обнаружил, что степень контроля и совпадения границ во многом определялась концентрацией, совпадением или конкуренцией центров различных типов: административных / военных, экономических и культурных. При высокой концентрации центров на определенной территории возрастали возможности «выхода» и осложнялся процесс формирования государства. Подобная ситуация наблюдалась в трансграничных перифериях династических центров, конкурирующих за влияние на эти территории. Такие периферии сложно было интегрировать в рамках единого государства. Проблема обострялась в тех случаях, когда различные региональные интересы дополнялись культурными, этническими или конфессиональными особенностями и противоречиями. Эти противоречия подкрепляли и усиливали друг друга, создавая основу для альтернативной центру политической идентичности.

Учет конфигурации центров и периферий различных типов лег в основу концептуальной карты Европы, в рамках которой С. Роккан и выделил монокефальный и поликефальный типы формирования государства и нации. Монокефальный возникал там, где наблюдалось сосредоточение различных центров на небольшой территории, «все элиты и держатели ресурсов на которой склонны концентрироваться недалеко друг от друга и, соответственно, совместно использовать различные возможности» [Rokkan, 1987, p. 21]. Этот тип отличался доминированием в процессе строительства государства одного из политических акторов и был свойственен европейским династическим центрам.

Поликефальный тип характеризовался дисперсией центров, «пространственной сегментацией различных типов владельцев ресурсов, цепочкой отдельных центров, в каждой из которых существует особая элита» [Rokkan, 1987, p. 21]. Этому типу было свойственно преобладание консенсусных практик над практиками доминирования, в том числе и в отношении национальных меньшинств. Подобная полицентрическая модель преобладала в Западной Европе на территории «пояса городов», от Адриатики до Северного моря. Этот «пояс городов» представлял собой трансграничную периферию династических центров, высокоразвитую в культурном, экономическом и организационном отношениях. Существование на данной территории множества развитых центров и наличие многочисленных возможностей для «выхода» чрезвычайно затруднило возвышение одного из них над другими. Не было географически определенной центральной области, вокруг которой могла бы сформироваться устойчивая территориальная система. На этой территории в меньшей степени, чем в европейских фрагментированных государствах типа Испании, была выражена поляризация между экономическими и административными центрами. Как отмечает С. Роккан, «модель, которая лежит в основе этой системы, – это лига городов, открытая договорная организация для защиты торговых привилегий и контроля над рынками» [Rokkan, 1973, p. 83]. Именно на территории пояса городов сформировались европейские консоциации: Швейцария, Нидерланды и Бельгия.

Конфигурация центров, элитных групп во многом определила специфику исторического опыта, постепенно получившего закрепление в той или иной конфигурации власти и органов государственного управления. На важность этого опыта обращали внимание многие исследователи. В частности, Лембрух подчеркивал большое значение исторического опыта формирования консоциации, которую он рассматривал как длительную практику, уходящую корнями в историю. По его мнению, консоциация возникает как результат действий меньшинств по формированию социально-политических сетей для защиты своих интересов и постепенной интеграции этих сетей в общенациональную институциональную структуру [Lehmbruch, 1993].

Учет конфигурации различных центров оказывается важен и при анализе влияния внешнеполитических акторов на выбор той или иной стратегии формирования государства и нации. Исследования влияния внешних акторов на внутриполитический процесс в отдельных странах выявили неоднозначные эффекты этого явления.

С одной стороны, наличие внешнего центра, к которому ранее принадлежала территория или часть территории новой политии, увеличивает возможности для выхода и осложняет формирование государства и нации. Влияние внешнего центра оказывается особенно ощутимым в том случае, если на территории нового независимого государства проживает значительное этническое или конфессиональное меньшинство, «материнская» родина которого является внешним центром. В особенности это актуально для стран, возникших при распаде имперских образований. В частности, как показал Д. Ливен, потеря империями территорий происходит легче и относительно бескровно при отсутствии их колонизации. Колонизационные полумеры, в результате которых имперское население оказывается угнетающим меньшинством, при распаде империй вызывают самые худшие проблемы для самих колонизаторов [Lievan, 2002].

С другой стороны, внешние центры могут оказывать обратное влияние: приводить к корректировке стратегии в отношении этнических и конфессиональных меньшинств и способствовать снижению конфликтов. Так, например, Дж. Макгэрри и Б. О’Лири на основе анализа конфликта в Северной Ирландии пришли к выводу, что внешние силы могут сыграть важную роль в развитии консоциативных практик и механизмов в многосоставных обществах. Вмешательство государств-посредников, международных организаций, как отмечают ученые, зачастую оказывает благоприятное воздействие на разрешение конфликтных ситуаций в разделенных обществах [McGarry, O'Leary, 2008]. К схожим выводам о положительном воздействии международных структур приходят и исследователи, анализирующие политические процессы в бывших колониях, а также странах постсоветского пространства9.

Данная тематика нашла свое отражение также и на страницах журнала «Политическая наука», в нескольких номерах которого анализировались проблемы формирования государств и наций на постсоветском пространстве и в других посткоммунистических странах и влияние внешних центров на этот процесс (особенно в № 3 за 2005 г., № 1 за 2008 г., № 4 за 2008 г.). В настоящем номере эта проблематика развивается сразу в нескольких материалах: в статьях А.И. Миллера и П.А. Федосова, анализирующих различные аспекты государственного и национального строительства в России и на Украине, в работах И.В. Кудряшовой и Е.Г. Пономаревой, рассматривающих влияние различных центров на формирование наций и государств на Балканах. Кроме того, в номер включен сводный реферат работ турецких авторов, анализирующих подходы к формированию нации и проблемы, возникающие в этой связи на другом постимперском пространстве – в Турции.

Влияние внешних центров как фактор формирования государств и наций играет особую роль в несостоявшихся или непризнанных (полупризнанных) государствах, в которых существует тесная связь между процессом консолидации границ, внешним международным признанием государства и внутриполитическим развитием. Международное признание способствует укреплению государственного суверенитета, консолидации центра и границ политии, в частности путем накладывания общей правовой, политической рамки. Это, в свою очередь, способствует политической и правовой стандартизации и политическому структурированию внутри страны. Соответственно государства, лишенные международного признания, оказываются в определенной степени вне связей международного сообщества, вне влияния требований общей рамки. Тем самым в них создаются неблагоприятные условия для консолидации центра, границ и политического структурирования, повышается степень произвола политических акторов, в том числе и в выборе стратегии по отношению к национальным меньшинствам. В данном номере «Политической науки» эти проблемы нашли свое отражение в статье И.В. Кудряшовой, анализирующей воздействие международных структур и нормативных требований на государственное и национальное строительство в Боснии и Герцеговине и в Косове.

Большую роль в государственном и национальном строительстве, конечно же, играют современные процессы интеграции, глобализации, массовой иммиграции и пр. Они сказываются не только на странах, где задачи формирования государства и нации до сих пор остаются нерешенными или решены лишь частично, но и на политиях, в которых национальные государства сформировались уже относительно давно. Современные тенденции бросают вызов национальным государствам, которые начинают сталкиваться с серьезными проблемами.

Одним из таких вызовов является надгосударственная интеграция и, в первую очередь, те ее формы, которые предполагают тесное взаимодействие стран, формирование определенных атрибутов и реализацию некоторых функций государства и нации, как это происходит в Европейском союзе. Существует немало политологической литературы, в которой демонстрируется, что подобные формы интеграции оказывают противоречивое влияние на формирующиеся или уже сформированные национальные государства. Так, например, с одной стороны, ЕС способствует определенному смягчению проблем, связанных с правами и участием меньшинств на государственном уровне за счет создания более широкой политической рамки. С другой стороны, существование Европейского союза приводит к ослаблению и деконсолидации границ территориальных политий, создает дополнительные возможности для «выхода», в том числе и территорий с компактным проживанием меньшинств, что отрицательно сказывается на институтах политического структурирования и целостности нации [Bartolini, 2005; Fossum, 2006; Keating, 2004].

Деконсолидация границ современных государств, связанная с возникновением надгосударственных образований и иными процессами глобализации, актуализирует проблему эволюции модели гражданства. Работы, в которых признаются серьезные изменения в этой сфере [Benhabib, 2002; Tambini, 2001; Soysal, 1994; Soysal, 2002; Somers, 2006; Kymlicka, 2001; Joppke, 2006 etc.], можно условно разделить на две группы. Авторы исследований, относимых к первой группе, признают снижение функциональной значимости национального гражданства и презумпции универсальности прав людей в современном мире. Так, формулируя концепцию «постнационального» гражданства, Й. Сойсал [Soysal, 1994] исходит из того, что один из определяющих принципов национального гражданства и государственного суверенитета – исключительная способность государства обеспечивать гражданские права. Национальная идентичность и права – два первичных компонента гражданства, – по мнению исследователя, в современном мире оказались дезагрегированными до такой степени, что государство осталось важным источником идентичности, но не грарантом прав. Обладание правами все меньше зависит от гражданства. Основными агентами, обеспечивающими их реализацию, все чаще становятся надгосударственные организации, опирающиеся на международные правовые нормы, а не на национальное законодательство. Таким образом, членство в нации в настоящее время не является более необходимым для индивидов для пользования правами [Soysal, 2002; Tambini, 2001]. В фокусе внимания другой группы авторов находится противоречие между фактом наличия гражданства и равенством в доступе к различным правам у отдельных групп населения и индивидов – проблема, особенно актуальная для мультикультурных сообществ. Они обращают внимание на тот факт, что разрыв между формальным обладанием статусом гражданина и реальными возможностями иногда приводит к тому, что некоторые граждане фактически оказываются людьми без гражданства. Причинами подобной ситуации являются сложившиеся в том или ином государстве представления о национальной идентичности, а также условия рыночной конкуренции [Somers, 2006].

В целом представители как первого, так и второго подходов обращают внимание на возникающий разрыв между институтом гражданства и правами, особенно актуальный в современных условиях. Одни авторы полагают, что человек может не обладать формальным статусом гражданина, но пользоваться правами, в то время как другие исследователи считают, что человек может быть гражданином, но не иметь возможности пользоваться правами.

Анализируемые этими авторами проблемы во многом обусловливаются деконсолидацией границ территориальных политий. На этот фактор обращает внимание и автор одной из статей данного номера «Политической науки» И.Б. Фан, в которой рассматриваются изменение модели гражданина Модерна и возможности ее адаптации в неевропейских условиях.

Проблема деконсолидации границ во многом обостряется под влиянием иммиграции, результатом которой часто является возникновение инокультурных меньшинств, традиции и опыт которых предполагают иную, отличную от общепринятой в том или ином государстве систему ценностей и идентичностей. Подходы к исследованию этой проблемы можно условно разделить на две группы. Первая включает работы, анализирующие функциональные последствия и проблемы, которые несут иммиграция и образование значительной доли инокультурных сообществ для национального государства. Вторая объединяет исследования, в которых внимание акцентируется на вопросах смысла и цели: проблема оценивается с нормативных позиций, с этой же точки зрения рассматриваются различные пути ее решения. Обзор исследований последних лет, посвященных проблеме интеграции мусульман в европейские государства, выполненных в рамках первого подхода, представлен в настоящем номере журнала в статье Е.В. Пинюгиной. Позиция второй группы авторов раскрывается в статье А.В. Веретевской, посвященной мультикультурализму как исследовательскому подходу.

В связи с расширением географического фокуса внимания ученых появляется все больше работ, анализирующих воздействие эволюционной стадии развития общества на формирование государств и наций в условиях этнокультурной разнородности. В ряде работ выявляются и анализируются проблемы, возникающие в условиях существования и доминирования архаических и традиционных, доэтнических идентичностей и способов организации власти при их совмещении с этническими и религиозными. Эта проблематика актуальна для многих стран и регионов, включая постсоветское пространство. В данном номере эта тематика отражена в рецензии на книгу О. Руа об эволюции политических систем Центральной Азии и в реферате на статью С. Пейруза, посвященную русскоязычному меньшинству в Казахстане.

Материалы номера «Политической науки» сгруппированы в несколько тематических разделов. В первый входят статьи, обобщающие исследовательский опыт по теме номера. Во втором и третьем представлены работы, анализирующие стратегии государственного строительства соответственно на постсоветском и постъ-югославском пространстве. В центре внимания авторов четвертого раздела – вызовы европейскому национальному государству, обусловленные глобализацией, наднациональной интеграцией, иммиграцией и другими современными тенденциями общественного развития. Последний раздел включает обзоры, рефераты и рецензии. Авторы и редакторы-составители номера не претендуют на всеобъемлющий анализ поставленных проблем. Однако мы надеемся, что представленные работы будут способствовать оживлению научной дискуссии по вопросам государственного и национального строительства в условиях этнокультурной разнородности с использованием более широкого репертуара методологических концепций и подходов.

1. Ле Руа Ладюри Э. История регионов Франции: Периферийные регионы Франции от истоков до наших дней. – М.: РОССПЭН, 2005. – 432 с.

2. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. – М.: Аспект-пресс, 1997. – 287 с.

3. Bartolini S. Restructuring Europe: Centre formation, system building, and political structuring between the nation state and the European Union. – Oxford: Oxford univ. press, 2005. – 448 p.

4. Bell D.A. The cult of the nation in France: Inventing nationalism, 1680–1800. – Cambridge, MA: Harvard univ., 2001. – 303 p.

5. Benhabib S. Citizens, residents, and aliens in a changing world: Political membership in the global era // The postnational self: Belonging and identity / Ed. by Hedetoft U., Hjort M. – Minneapolis: Univ. of Minnesota, 2002. – P. 85–119.

6. Bernier J. Nationalism in transition: Nationalizing impulses and international counterweights in Latvia and Estonia // Minority nationalism and the changing international order. – Oxford: Oxford univ., 2001. – P. 342–362.

7. Brubaker R. Citizenship and nationhood in France and Germany. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1992. – 288 p.

8. Brubaker R. National minorities, nationalizing states, and external homelands in the New Europe // Daedalus. – Cambridge, MA, 1995. – Vol. 124, N 2. – P. 107–132.

9. Caramani D. The nationalization of politics: The formation of national electorates and party systems in Western Europe. – Cambridge, N.Y.: Cambridge univ., 2004. – 349 p.

10. Elazar D.J. Covenant and constitutionalism: The grate frontier and the matrix of federal democracy. – New Brunswick, N.J: Transaction publ., 1998. – 287 p.

11. Finer S. State-building, state boundaries and border control: An essay on certain aspects of the first phase of state-building in Western Europe considered in the light of the Rokkan-Hirschman model // Social science information. – L., 1974. – Vol. 13. – P. 79–126.

12. Fossum, J.E. Conceptualizing the European Union through four strategies of comparison // Comparative European politics. – Houndmills; Basingstoke: Palgrave, 2006. – Vol. 4, N 1. – P. 94–123.

13. Galbreath D. Nation-building and minority politics in post-socialist states: Interests, influence and identities in Estonia and Latvia. – Stuttgart: Ibidem, 2005. – 336 p.

14. Ghanem A. State and minority in Israel: the case of ethnic state and the predicament of its minority // Ethnic and racial studies. – Surrey, 1998. – Vol. 21, N 3. – P. 428–447.

15. Guillorel H. France: Religion, periphery, state and nation-building // Mobilization center-periphery structures and nation-building / Ed. by Torsvik P. – Bergen; Oslo: Troms: Universitetsforlaget, 1981. – P. 390–428.

16. Hale H. Divided we stand: Institutional sources of ethno-federal state survival and collapse // World politics. – Princeton, 2004. – Vol. 56, N 2. – P. 165–193.

17. Hirschman A.O. Exit, voice, and loyalty: Response to decline in firms, organizations, and states. – Cambridge: Harvard univ. press, 1970. – 162 p.

18. Joppke Ch. Citizenship between de– and re-ethnicization // Migration, citizenship, ethnos / Ed. by Y.M. Bodemann and G. Yurdakul. – N.Y.: Palgrave, 2006. – P. 63–91.

19. Keating M. European integration and the nationalities question // Politics and society. – 2004. – Vol. 32, N 3. – P. 367–388.

20. Kymlicka W. Politics in the vernacular: Nationalism, multiculturalism, and citizenship. – Oxford, UK; N.Y.: Oxford univ. pressy, 2001. – 383 p.

21. Lehmbruch G. Consociational democracy and corporatism in Switzerland // Publius: The journal of federalism. – Oxford, 1993. – Vol. 23, N 2. – P. 43–60.

22. Lieven D. Empire: The Russian empire and its rivals. – L.: John Murray, 2000. – 486 p.

23. Lijphart A. The puzzle of Indian democracy: A consociational interpretation // American political science review. – Los Angeles, 1996. – Vol. 90, N 2 – P. 258–268.

24. Lijphart A. Thinking about democracy: Power sharing and majority rule in theory and Ppactice. – N.Y.: Routledge, 2007. – 305 p.

25. Linz J., Stepen A. Problems of democratic transition and consolidation: Southern Europe, South America and post-communist Europe. – Baltimore; L.: The John Hopkins univ., 1996. – 480 p.

26. Lustick I.S. 1979. Stability in deeply divided societies: Consociationalism versus control // World politics. – Princeton, 1979. – Vol. 31, N 3. – P. 325–344.

27. McGarry J., O'Leary B. Power-shared after the deaths of thousands // Consociational theory: McGarry-O’Leary and the Northern Ireland conflict / Ed. by Taylor R. – L.: Routledge, 2008.

28. Peled Y. Ethnic democracy and the legal construction of citizenship: Arab citizens of the Jewish state // American political science review. – Los Angeles, 1992. – Vol. 86, N 2. – P. 432–443.

29. Pennings P., Keman H. The changing landscape of Dutch politics since the 1970s: A comparative exploration // Acta politica. – Leuven, 2008. – Vol. 43, N 2–3, July 2008. – P. 154–176.

30. Pettai V., Hallik K. Understanding processes of ethnic control: Segmentation, dependency, and co-optation in post-communist Estonia // Nations and nationalism. – Oxford, 2002. – Vol. 8, N 2. – P. 505–529.

31. Rae H. State identities and the homogenization of people. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2002. – 372 p.

32. Roeder P.G. Where nation-states come from: Institutional change in the age of nationalism. – Princeton: Princeton univ. press, 2007. – 430 p.

33. Rokkan S. Cities, states, and nations: A dimensional model for contrasts in development // Building states and nations / Ed. by S.N. Eisenstadt, S. Rokkan. – Beverly Hills; L.: Sage, 1973. – Vol. 1. – P. 73–97.

34. Rokkan S. The center-periphery polarity// Center periphery structures in Europe: an ISSC workbook in comparative analysis. – Frankfurt a. M: Campus, 1987. – P. 17–50.

35. Smooha S. The model of ethnic democracy: Israel as a Jewish and democratic state // Nations and nationalism. – Oxford, 2002 – Vol. 8, N 4. – P. 45–503.

36. Somers M.R. Citizenship, statelessness and market fundamentalism: Arendtian right to have rights // Migration, citizenship, ethnos / Ed. by Bodemann Y.M., Yurdakul G. – N.Y.: Palgrave, 2006. – P. 35–62.

37. Soysal Y.N. Citizenship and identity: Living in diaspora in postwar Europe // The postnational self: Belonging and identity / Ed. by Hedetoft U., Hjort M. – Minneapolis: Univ. of Minnesota, 2002. – P. 137–151.

38. Soysal Y.N. Limits of citizenship: Migrants and postnational membership in Europe. – Chicago: Univ. of Chicago, 1994. – 244 p.

39. Stepan A. Comparative theory and political practice: do we need a state-nation model as well as a nation-state model? // Government and opposition. – Oxford, 2008. – Vol. 43, N 1. – P. 1–25.

40. Tambini D. Post-national citizenship // Ethnic and racial studies. – Surrey, 2001. – Vol. 24, N 2. – P. 195–217.

41. Tilly Ch. Contention and democracy in Europe, 1650–2000. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2004. – P. 95–132.

42. Tilly Ch. Reflection on the history of European state-making // Formation of national states in Western Europe. – Princeton: Princeton univ. press, 1975. – P. 3–84.

43. Tilly Ch. Sinews of war // Mobilization canter-periphery structures and nation-building / Ed. by Torsvik P. – Bergen; Oslo; Troms: Universitetsverlaget, 1981. – P. 108–126.

44. Tilly Ch. Coercion, capita and European states, AD 990–1990. – Oxford: Basil Blackwell, 1990. – 269 p.

ЗНАЧЕНИЕ И ЗНАЧИМОСТЬ МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМА

А.В. ВЕРЕТЕВСКАЯ

Термин «мультикультурализм» сегодня довольно часто встречается в научных и публицистических текстах. Политологи, социологи, социальные антропологи, культурологи, социальные психологи и, конечно, философы и журналисты обращаются к нему в попытках дать объяснение множеству проблем, встающих перед современным обществом. Этот термин возникает, когда речь заходит о проблемах иммиграции и социальной неустроенности, о разобщенности и об отсутствии солидарности в современном обществе, о кризисе современной модели государства; о мультикультурализме неизбежно заходит речь в дискуссиях о смысле культуры и в дебатах о значении идентичности; без него сложно представить себе серьезное обсуждение образовательной политики или тематики прав человека. В данной статье рассматриваются различные значения этого термина в работах исследователей.

Принято считать, что понятие «мультикультурализм» вошло в широкое обращение на рубеже 1960–1970-х годов. Именно так в 1971 г. канадцы назвали свою социальную политику, основанную на принципе включенности. Немногим позднее этот термин появился и в официальной политической риторике другой бывшей британской колонии – Австралии. В США идеи, очень похожие на будущую канадско-австралийскую тенденцию, Х.М. Каллен выдвинул еще в 1924 г. [Семененко, 2006, с. 63]. И даже несмотря на то что в Америке на правительственном уровне мультикультурализм так и не стал популярным, словосочетание «американский мультикультурализм» встречается нередко. Из Нового Света мультикультурный дискурс перешел и в Старый. К концу века такие слова, как «английcкий мультикультурализм» или, скажем, «французская модель мультикультурализма», стали общеупотребимыми.

Несмотря на столь широкое распространение, какого-то единого определения того, что же такое мультикультурализм, нет до сих пор. Как справедливо отмечает Питер Кивисто в своей работе «Мультикультурализм в глобальном обществе», «разные теоретики под мультикультурализмом понимают разное» [Kivisto, 2002, p. 37].

Большинство авторов называют среди черт мультикультурализма ориентацию на принципиальное политическое признание как индивидуальных, так и групповых прав граждан (расходясь, впрочем, в том, в каком объеме эти групповые права следует признавать, а также споря в отношении того, права каких социальных групп признавать стоит, а каких – нет, и на каком основании); отведение важной (чаще – определяющей) роли культуре (в различных ее трактовках) в социальной и политической жизни личности (проблематика идентичности) и общества; позитивное восприятие разнообразия (этнического, культурного, политического и т.д.); понимание значимости включенности и проблемы исключения. В отношении же «фундаментальности» мультикультурализма и его универсальности консенсуса среди ученых так и нет. Что это? Концепция? Философия? Теория? Может быть, это политическая линия? Или уже целая доктрина? Новая идеологическая направленность, социальная реальность или практика? Мегатренд мирового развития или общий термин для временных мер, предпринимаемых западными государствами для решения наиболее острых проблем с иммигрантами?