Звени, монета, звени Шторм Вячеслав
— Нет, что ни говори, а мы с тобой сблизились не случайно, братец. В нас очень много общего. Представляешь, я ведь не так давно ответил одному… существу точно также, как и ты. Знаешь, что он мне ответил?
Резкий выпад руки, резкая пощечина. Моя голова откидывается назад, я ощущаю во рту металлический привкус крови.
— Сказка не способна причинить боль, братец! Вот, возьми мой платок, а то воротник испачкаешь.
Трейноксис лезет в карман, и в этот момент я бросаюсь на него через стол, целясь руками в горло. И будто натолкнувшись на невидимую стену, падаю на столешницу, отчаянно хрипя и задыхаясь. Кувшин с вином, ваза с цветами и кубки летят на пол, разбиваются с громким звоном. Всё кругом забрызгано вином и водой. Трейноксис встает, достает из кармана безукоризненно белый платок, промакивает им капли с рукава и подола своего плаща. Сочувственно смотрит на меня.
— Что, очень больно? А ведь я тебя предупреждал, братец: не делай глупостей. Сам же целее будешь. Ну что, отпустило? Хорошо. Подними стул и садись, так быстрее пройдет. Я еще не всё тебе сказал.
С трудом поднявшись, я подчиняюсь. Тем временем Трейноксис отворачивается и, отстегнув серебряную маску, бросает ее на стол.
— Помнишь мое лицо?
Он медленно поворачивается, и я с трудом сдерживаю удивленный возглас. Жуткие шрамы исчезли без следа. Я вижу перед собой лицо, страшное в своей совершенной, нечеловеческой красоте.
— Иллюзия… Еще одна маска… — хриплю я. Изящные, чувственные губы кривятся в недовольной гримасе:
— Фу, как пошло. Не ты ли, дорогой братец, неоднократно пытался с помощью Силы изменить мое лицо? И Керволд пробовал. И Наксор, который был до Оллара. Помнишь, ни одна иллюзия не помогла. Они просто не держались на мне. И тогда вы еще больше уверились, что я — истинный посланец Четырех Сучек. А я, видишь, смог. Вот так, братец, выглядели все Блаженные, которые появились вопреки желаниям твоих Хозяек и без Их участия. Они не просили этого, не имели права выбора. Они просто — были. И за это их уничтожили!
Против воли, я отшатываюсь, едва не повалив стул — такая неприкрытая ненависть и жажда убийства отражается на прекрасном лице сидящего напротив меня существа. Трейноксис несколько мгновений прожигает меня взглядом, потом устало проводит по глазам ладонью, встает.
— Вот так, братец… Ладно, я, кажется, слышу внизу голоса. Хозяин гостиницы всё-таки набрался смелости, чтобы узнать, отчего это его дорогие постояльцы так расшумелись ни свет ни заря. Значит, нам пора. Оллар и Керволд с нетерпением ожидают тебя.
— Где?
— В сказке, дорогой мой братец. В сказке…
Герб. Наследник
Прошло три дня. Давно покинули люди Илбрека Ардкерр, да и земли Ард-Ри вскоре должны были покинуть. Целыми и невредимыми уехали, хотя нелегко было Сильвесту убедить своих воинов не причинять вреда вероломным гостям. Всю власть свою, весь авторитет пустил в ход Ард-Ри но своего добился. Хотя и знал правитель, что, возможно, совершает ошибку. Знал и то, что, будь он вот так в полной власти Лоннансклеха, никогда бы не ушел без выкупа. А то и вовсе не ушел бы. Знал и всё же сумел на своем настоять. И в этом, и во всём остальном.
И пошло всё своим чередом. Окончательно вступила в свои права весна, засыпала цветами лесные овраги и широкие долины, напоила землю талой водой, солнцем согрела, наполнила всё вокруг запахом свежей листвы и щебетом птиц. Лишь им — беспечным певуньям, — как и вечной, мудрой природе, не было дела до людей с их глупыми спорами и раздорами. Как всегда было. Как всегда будет. Сколько ни лей крови — всё смоют дожди, всё впитается в жирную, щедро родящую землю. Сколько ни жги — развеет горький пепел ветер, разнесет, раскидает по сторонам, а травы, мхи и кустарник заглушат, забьют, похоронят израненную, обожженную плоть Предела. Исцелят.
А люди — о, эти глупые люди! — всё никак не угомонятся. Не могут они, несчастные, наслаждаться весной и солнцем, не могут просто смотреть в бесконечное голубое небо просто так, без дум: а завтра, завтра что? Не понимают самого главного: всё пройдет, сгинет, забудется, как тяжелый сон, как предрассветный туман. Лишь Жизнь — останется. Ты жив, человек? У тебя не бурчит от голода в животе, огонь согревает тебя, а крепкие стены защищают от дождя и ветра? У тебя есть кто-то, про кого ты можешь сказать: люблю? Кто-то, кто скажет так о тебе? Так чего тебе еще? Почему беспрестанно хмуришься ты, Коранн Луатлав? Почему по утрам больше не слышно твоего чудного голоса, Этайн Певунья? Почему тень тревоги набегает на ваше чело, когда бросаете вы взгляд на север? С какими просьбами обращаете вы глаза в это чистое, безоблачное небо? Кого молите? И зачем? Почему ты не можешь спокойно спать, верховный правитель Предела? Вот и сегодня, в который уже раз за последнее время, будет ночь без сна. Ты будешь ворочаться на своем ложе, будто твое тело колют пушистые шкуры и мягкие ткани, будешь пытаться приманить сон густым вином, смочить пересыхающие неизвестно отчего губы. Но ничего не поможет. Сон будет бежать от тебя, Ард-Ри, как стремительная косуля от охотника, будет дразнить, не даваться в руки. Будто и не было долгого, изнуряющего дня, наполненного тревогами и заботами, будто и не ноют уставшие мускулы, требуя отдыха. А может, всё дело в том, что сегодня ты вновь один на широком супружеском ложе. Нездоровилось что-то в последнее время любимой жене, вот и отослал ты ее, чтобы не тревожить лишний раз. А теперь — жалел. Что не можешь обнять, вдохнуть пьянящий аромат волос, напоенных солнцем и запахом полевых цветов, уткнуться в ложбинку у плеча. Лишь под утро, окончательно измученный, забудешься ты тревожным сном.
Тяжелым, душным, давящим.
…Ветер.
Холодный, пронизывающий. Не весенний ветер, другой. Такой дует лишь поздней осенью, срывая с деревьев и кружа шуршащие, пожухлые листья. Кружит, разбрасывает, ворожит. Тянет за собой куда-то.
Ноги путаются в высокой, влажной, тронутой гниением траве, будто их захлестывают пряди длинных волос. Стягивают. Не пускают дальше. А дальше — надо. Надо, ибо сгущайся вокруг призрачный туман, от которого веет могильным холодом и тленом. Арканом тугим стягивается. Неумолимо теснит к лесу.
А лес ли это?
Стоят уродливые, кряжистые деревья с искривленными стволами и торчащими во все стороны ветвями. На ветвях — ни листочка, только грубая, шершавая кора, кусочки которой с тихим зловещим шорохом осыпаются вниз. Как пепел. Треплет ветер ветви, качает, и под его неистовыми порывами оживают деревья. Превращаются в уродливых корявых великанов слепо машущих вокруг себя ручищами с множеством пальцев. Хотят остановить. Сгрести. Задушить. Страшно приближаться к ним, ох как страшно. Но — надо. Всё ближе стылый туман, обжигающий легкие, оставляющий мерзкий липкий след на коже.
Поляна. Окружена кольцом дубов-исполинов, по сравнению с которыми те, на опушке — карлики. Стоит шагнуть на нее — и стихает ветер. Не прекращается совсем, нет, просто снижается, как стервятник, заметивший падаль. Шуршит, похрустывает сухими листьями, под толстым слоем которых не видна земля. А в центре поляны — человек.
Сидит, сгорбившись, на непонятно откуда взявшейся в самом сердце леса массивной плите из темного камня. Длинные волосы, борода, знакомая фигура.
— Лаурик?
— Ты пришел, Ард-Ри? Хорошо.
— Что это за место, Мудрый? Зачем мы здесь?
— Молчи. Молчи и слушай. Так нужно.
Лаурик еще больше горбится, становясь похожим на большую, нескладную, нахохлившуюся птицу.
— Твое тело сейчас спит в Ардкерре, но ты — здесь, Сильвест. Здесь, потому что должен услышать то, что я тебе скажу. Если хочешь остаться жив. Если хочешь сохранить Предел… Всё дело в твоей жене, Ард-Ри. В ней и Илбреке Мак-Аррайде.
— Этайн?А при чем здесь…
Голос Мудрого хлещет плетью. Наотмашь.
— Молчи! У тебя мало времени! Твоя жена предала тебя, Сильвест.
— Я не верю тебе!
— Ты должен поверить, Ард-Ри. У тебя нет другого выхода. Смотри!
Лаурик вскакивает с плиты, и я вижу на том месте, где он сидел, будто зеркало, намертво вплавленное в темный гранит.
Зеркало подергивается дымкой, чтобы тут же проясниться. Я вижу спальню, погруженную в полумрак. Где-то горит лучина, выхватывая из темноты ложе, на котором сплелись два нагих тела. Лица женщины не видно, лишь длинные, густые волосы, откинутые на бок. Волосы, которые — я знаю это! — пахнут солнцем и полевыми цветами. На полу возле ложа — плащ. Изумрудно-зеленый плащ, богато расшитый золотыми узорами. Такой знакомый… Тела разъединяются, и мужчина протягивает руку к столу, чтобы взять чашу с медом. Запрокинув голову, жадно пьет большими глотками, и в этот момент лучина освещает его лицо. Всего лишь на мгновение, но этого достаточно…
— Нет!
— Да, Сильвест. Ты узнал его? Узнал плащ, подаренный тобой незадолго до свадьбы? Но и это еще не всё. То, что ты видел, было в ночь перед поединком на Маг Окайн. А теперь я покажу тебе то, что происходит сейчас в твоих владениях. Смотри!
В зеркале — ночной лес. Ярко блестит меж деревьев костер. Невдалеке темнеют борта колесниц, переступают с ноги на ногу кони. У костра — трое. Совсем недавно я видел всех троих в Ардкерре. Один что-то говорит, чертя на земле острием кинжала, остальные смотрят. Картинка приближается, и я смутно различаю план местности, в центре которого так же схематично изображена группа строений. А чуть поодаль, уже совсем неразличимое, нацарапано огамическим письмом одно-единственное слово. Из пяти букв.
— Что это?
— Неужели не узнаешь? Это — план твоего дома, Сильвест. Это — Ардкерр.
— А это слово… я плохо вижу…
— Не слово. Имя. Имя из пяти букв, понимаешь?
— Из пяти… Этайн?
— Ты сам сказал. Илбрек повел всех остальных на север, чтобы собирать войска. Войска против тебя. А этих троих оставил на самой границе твоих владений. Догадываешься, зачем?
— Где? — хрипишь ты. — Где они?
— У Кнок Руад. Ты знаешь это место. Помнишь, две зимы назад вы с Меновигом останавливались там, в доме отшельника, когда охотились?
— Помню…
— Теперь ты веришь моим словам? Если нет, то утром, когда проснешься, пошли людей к Кнок Руад.
— Я… пошлю людей…
— Хорошо. Слушай дальше. Как и твое, тело мое сейчас спит далеко отсюда. Я прибуду в Ардкерр лишь через несколько дней. До этого времени, если хочешь, чтобы твои враги заплатили за всё сполна, ты должен схватить свою неверную жену и крепко стеречь ее. Собери народ, собери всех подвластных тебе правителей. Я, Лаурик Искусный, Уста Четырех, сам объявлю о преступлении твоей жены и приведу любые доказательства, какие потребуются. Ты слышишь меня, Ард-Ри?
— Я… слышу тебя…
— Хорошо. А теперь тебе пора. И помни — у Кнок Руад!
Лаурик заворачивается в свой длинный плащ, взмахиваем руками. Миг — и на месте Мудрого сидит большой черный ворон. Вприпрыжку делает несколько шагов по базальтовой плите, насмешливо смотрит на меня блестящей бусинкой глаза склонив голову. И неожиданно:
— Дур-рак! Пр-рощай, дур-рак!
Вновь поднимается ветер и, как сухой лист, отрывает меня от земли. Крутит в упругих струях, швыряет из стороны в сторону. Уносит всё дальше и дальше от поляны, плиты и ворона. Всё дальше и дальше…
Я рано встал с утра. Я был угрюм и молчалив, и служанки отводили взоры, боясь встретиться с мной глазами. Впервые не справившись о здоровье жены, я завтракал в одиночестве, никому не позволив себе прислуживать. За завтраком я почти не ел, но много пил, а потом заперся в своем тронном зале, поставив у дверей стражу, и призвал к себе Гуайре Менда. Никто во всём Пределе, кроме разве что Мудрого, не знал, о чем мы говорили. Лишь передавали из уст в уста, что, выйдя от меня, Заика был мрачнее тучи и еще более немногословен, чем всегда. И всё чаще — сперва шепотом, потом вполголоса и, наконец, громко — звучало под сводами Ардкерра страшное слово, которого многие ждали.
Война.
Отпустив Гуайре, я приказал Гайдиару-возничему запрячь Рыжего из Эората и Крыло Бури, проверить колесницу и упряжь. Потом призвал дважды по девять лучших бойцов из своей дружины и повелел им вооружиться для боя. А потом, так больше никому ничего не объяснив, я повел свой отряд на север. В сторону владений Илбрека Мак-Аррайда.
Я торопил Гайдиара, я сам правил колесницей, нещадно нахлестывая коней, не давая отдыха ни им, ни своим людям, ни себе. За неполный день бешеной скачки мы одолели двухдневный переход и остановились на ночлег невдалеке у Кнок Руад, в доме старого отшельника. Того уже не было в живых, но дом стоял на том же самом месте, на поляне, у Инбер Буйде. И в доме этом совсем недавно кто-то был. Не только следы от копыт и колес на земле говорили об этом. Еще не остыла окончательно зола в очаге, старые стены еще хранили запах дыма, а мыши ночью хрустели в углу позабытым кем-то сухарем.
Утром, едва зарозовел восток, я взял двух воинов и углубился с ними в лес. Далеко идти не пришлось. Очень скоро, словно ведомый кем-то невидимым, я вывел свой маленький отряд на небольшую поляну. Одного взгляда на недавнее костровище хватило, чтобы всё понять. Лишь несколько мгновений воины ждали меня, когда я, опустившись на одно колено, пытался рассмотреть что-то на расчищенной и утоптанной земле.
Что-то, похожее на стертый рисунок, сделанный острием кинжала.
И вновь была безумная скачка, и вновь неслись колесницы, но на этот раз не друг за другом, а растянувшись широким полукругом, охватывая равнину. На этот раз я позволил править Гайдиару, а сам стоял, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в борт, всматриваясь вперед. Каждый удар сердца я ждал, что вот-вот они появятся. Молился в душе, чтобы это ожидание оказалось тщетным, несмотря на страх, железными обручами стискивающий сердце. Несмотря на предчувствие.
Я ждал не напрасно.
Они не ожидали нападения. Три колесницы. Шесть лошадей. Три человека.
Я уже открыл рот, чтобы приказать брать людей Мак-Аррайда живыми, но на мгновение взгляд мой заполнил утоптанный клочок земли с вырезанными на нем огамическими буквами. Пятью буквами, которые мне так и не удалось прочитать. А потом их сменило опаляющее пламя, почему-то пахнущее солнцем и полевыми цветами…
Поздно вечером следующего дня мы вернулись в Ардкерр. Все без единой царапины. На усталых конях, с окровавленным оружием. Я мчался впереди, и о борт моей колесницы бились три головы мужей с открытыми в немом крике ртами.
Утром я вновь заперся в зале с Гуайре, и на этот раз разговор был куда более долгим. И когда вышел Менд, губы его дрожали, а в глазах стоял ужас. Он позвал троих испытанных воинов и в их сопровождении пошел в Грианнан. И никто не знал, что в ушах моего побратима в тот миг продолжал звучать отчаянный крик Коранна Мак-Сильвеста, Ард-Ри Предела Мудрости: «Сделай это! Сделай это ты, Гуайре, во имя нашей дружбы! Я — не смогу! Едва увидев ее, я или прощу, или убью. А мне нельзя, нельзя так поступать!..»
И он — старый, испытанный друг, побратим, столько раз деливший со мной и горе, и радость, по одному моему слову отрекшийся от любимого сына, не смог отказать мне. Он пошел к Этайн и в скором времени вышел вместе с ней. И говорили потом свидетели: как бледная, безжизненная тень шла за ним моя жена, низко опустив голову. Шла по собственному дому, где родилась и выросла, окруженная воинами с обнаженными мечами в руках.
Ее заперли в подвале под холмом, и трое стражей неотлучно стояли у дверей. Четвертым был сам Гуайре Менд.
И наступила ночь. И зажглись над Пределом звезды. И взошла огромная кроваво-красная луна. Вряд ли нашлась бы в Ардкерре и дюжина человек, которые спали бы этой ночью спокойно, не мучимые кошмарами. А наутро, пока еще не взошло над землей солнце, всюду лежал густой туман, а трава была мокра от росы, я, пивший всю ночь в одиночестве крепкую брагу и забывшийся ненадолго лишь под утро, пришел к подвалу. Никто — даже я сам тогда — не знал, с какой целью. Я пришел и увидел.
Они лежали, сраженные смертельными ударами. Трое Стражей. Еще четверо у раскрытых настежь ворот крепости. И — Гуайре.
С пробитой копьем грудью, скорчился мой друг и побратим на пороге пустого подвала. А когда я с трудом разогнул пальцы его правой руки, сведенные смертной судорогой, то увидел клочок клетчатого пледа.
Пледа с родовыми цветами клана Аррайд…
Ребро. Двое
И был час, о котором молчала добрая половина анналов легенд, другая же половина — преувеличивала его значение. Час в котором всесильные игроки — Судьба и Случай — вновь передвинули несколько фигур на доске Мироздания. Час, когда эта перестановка соединила множество разрозненных нитей в одну. Одну переплела с другой. Две обвила третьей. Так, из хаоса и обрывков, постепенно стало восставать грандиозное, нереальное и гармоничное одновременно полотно. И не знал никто — даже всесильные игроки Судьба и Случай, — что будет с этим полотном дальше.
Распадется ли оно обратно на тысячу тысяч тонких нитей — или будет закончено?
Просуществует ли века и тысячелетия неизменным — или уже через миг станет совершенно другим?
Что изменит его: умелые, чуткие руки и новые нити, продолжающие небывалый узор, или резкий, разрывающий удар и огонь?
Никто не мог дать ответа на эти вопросы, ибо никто не скажет заранее, как упадет монета, звенящая на столе. Головой? Гербом?
Не знали об этом и двое. Не знали и не задумывались.
В предрассветном тумане, рядом с истерзанным телом, делая выбор, от которого зависели тысячи жизней.
В предрассветном тумане, рядом с прекрасным замком, подчиняясь выбору, от которого зависели тысячи жизней.
Осталось лишь закрыть глаза и сделать шаг вперед.
И крикнул один, созывая друзей и слуг, криком своим выплескивая наружу боль и ненависть. И подхватил ветер эхо, отразившееся от стен и домов.
И крикнул другой, хотя знал, что никто не услышит его, криком своим выплескивая наружу отчаяние и тоску. И поглотили скалы эхо, не успевшее родиться.
Два слова, так и не произнесенные вслух, сплелись воедино, глянувшись друг до друга сквозь пространство и время. Два слова. Война и Забвение. Почти легенда. Звени, монета! Звени…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛЕГЕНДА
- Огонь самоцвета с пожарищ огнем сольется,
- И отблеск звезды на отблеск клинка ложится,
- Река меж холмов, как кровь, между пальцев вьется
- Опавший листок, как черный ворон, кружится.
- Века ли летят, песчинки ль в часах струятся,
- Ласкает ли слух напев или рвет крещендо,
- Нельзя не любить, не слушать, не восхищаться,
- Когда вновь и вновь седая звучит легенда…
Голова. Правитель
Олень долго не хотел умирать. Всё силился поднять с истоптанной земли тяжелую голову, вращая огромным бирюзовым глазом, устремленным в небо. И заглянув в этот глаз, уловив последний, тухнущий взгляд лесного великана, я тут же почувствовал, как всё удовольствие от охоты испарилось тонкой струйкой дыма. Собаки, сидящие поодаль и слизывающие кровь с травы, тут же почувствовали мое настроение — поджали хвосты и отбежали в сторону. А я всё смотрел, и чудилось мне: не олень — кто-то странно знакомый лежит сейчас, вытянув шею и чуть вздрагивая. Преданный. Загнанный. Обессилевший. Слишком гордый, чтобы просить убийц о последнем одолжении.
Сильная рука отстранила меня в сторону, будто ребенка. Меня — Трена Броэнаха, наследника главы рода Мак-Нейлов, правителя и сына правителя! Это было так неожиданно, что я сразу же пришел в себя.
— Налюбовался? — сухо спросил Фрэнк.
Он быстро наклонился, и длинный нож в его руке чуть прикоснулся к оленьему горлу. И отдернулся быстрее, чем его сверкающее острие запятнало ярко-алым.
— Нет, никогда я не пойму, что вы находите в этой охоте! Мяса тебе, что ли, мало?
Он действительно не любил и не понимал охоты, этот странный чужак, свалившийся мне на голову чуть меньше двух лун назад. Тогда, кстати, мы тоже охотились. Собаки подняли свинью-трехлетку и гнали ее по покрытому талым снегом берегу реки, заходясь лаем. Я и еще трое охотников скакали позади, готовя для броска дротики. И вот когда я уже занес руку, прицелившись свинье как раз между лопаток, я увидел его.
Он лежал у самой воды, лицом вниз. Бессильно откинутая прочь рука сжимала длинный и тяжелый меч со странной крестообразной рукоятью. И меч, и рука до самого локтя были покрыты коркой запекшейся крови.
Псы, позабыв о свинье, тяжело пробившейся сквозь сухие камыши и уходящей всё дальше и дальше, скакали вокруг тела, но — без единого звука. А еще мне показалось, что моя прославленная свора, в которой любая собака без страха выходила один на один с матерым волком, до крайности испугана.
Но вот вожак — громадный пес, прозванный за необычную окраску Буйде — Желтый, — наконец решился. Прижав уши, со вставшей дыбом шерстью на загривке, он подкрался к лежащему, осторожно обнюхал сначала бок, потом влажный черный нос поднялся выше, мимолетно коснулся кисти левой руки.
Руки, удар сердца назад лежавшей на земле. Руки, которая удар сердца спустя сломала могучему волкодаву хребет, точно подгнившую ветку.
Прежде чем я успел подумать о своем поступке, мое копье уже устремилось в полет. Сейчас оно пришпилит этого наглеца к глинистому берегу, как жука! Но вышеназванный наглец каким-то чудом перекатился в сторону, так что широкий наконечник пришелся впритирку к его боку. Глухо лязгнул металл, и в следующий момент чужак оказался стоящим на ногах, а меч, который он держал уже двумя руками, глядел мне в грудь, словно приглашая.
И вновь я не успел вмешаться: все трое моих воинов приняли это приглашение. Сразу три дротика полетели в чужака с разных сторон. Уклониться от всех одновременно не смог бы никто в Пределе.
Он и не стал уклоняться. Просто крутнулся на месте, приседая. Первый дротик оказался перерубленным налету — потом я неоднократно наблюдал за этим зрелищем, всякий раз поражаясь красоте и плавной скорости движения, — второй пролетел над его головой, срезав прядь светлых, слишком коротких для уважающего себя мужчины, волос, но третий ударил прямо в грудь. Ударил и отскочил, заставив чужака отшатнуться, едва не упав. Но через миг он вновь твердо стоял на ногах, и меч в его руках не дрожал.
Вот в этот раз я совладал с собой и поднял руку, останавливая воинов, готовых спешиться и атаковать. Они были хорошими бойцами и я не хотел их терять.
Вместо этого я сам соскочил со своей каурой кобылы и стал медленно приближаться к чужаку, не обнажая меча и держа руки на виду. Он не сдвинулся в сторону ни на волос. Стоял нарочито спокойно, давая мне возможность как следует себя разглядеть.
Высокий, статный. Широкие — действительно широкие, почти с мои! — плечи чуть отблескивают на солнце — похоже, поверх рубахи на нем надета еще одна, но сплетенная из железа. Теперь понятно, почему дротик не причинил ему никакого вреда. Длинные, мускулистые ноги обтягивают черные кожаные штаны и такие же сапоги. Лицо гладко выбрито и испачкано грязью и кровью из скверно выглядящей раны на лбу, на щеках она засохла совершенно причудливым образом — прямыми полосами с утолщениями сверху. Э-э, да это не кровь! Татуировка, сделанная красной краской: меч, направленный острием вниз. Конечно, в нашем Пределе иные воины, особенно северяне Мак-Аррайда, тоже украшают лица татуировками или просто раскрашивают их, особенно перед боем, но я готов был ставить двадцать кумалов золота против рыбьей кости, что такой не удастся найти ни у кого из них. Равно как и стальной рубахи, меча с перекрестием, чьим длинным лезвием, судя по всему, можно не только рубить, но и колоть. И мастерства владения этим мечом.
— Я — Трен Броэнах Мак-Нейл, сын и наследник правителя Кернана Калада. Кто ты и как очутился на земле моего отца?
— Меня зовут Фрэнк. А чтобы я ответил на второй вопрос, сначала скажи: как называются эти земли?
Кто-то из моих воинов не выдержал и расхохотался. Глаза чужака угрожающе сузились, как у матерой рыси перед прыжком. Сейчас я стоял к нему так близко, что понимал: от удара этого меча, особенно если нападает он так же стремительно, как и обороняется, мне не спастись. Но он не стал бить.
— Неужели есть кто-то в Пределе Мудрости, кто не знает, где расположены земли владыки Кернана? — фыркнул второй воин.
— В Пределе… Мудрости?
Чужак явно был крайне изумлен, даже опустил меч. Вот сейчас можно было бы попытаться выхватить кинжал и дотянуться до его горла, но я не стал. Потому что чувствовал, что замешательство не помешает ему снести мою голову. А еще потому, что следующие его слова привели в замешательство меня самого:
— Но ведь Пределом Мудрости называют Западный… Лаурик…
— Лаурик? — быстро переспросил я. — Ты имеешь в виду Мудрого Лаурика, прозванного Искусным? Ты его знаешь?
— Знаю? Как сказать… Мог бы ты узнать человека, тем более Мудрого, если бы прожил рядом с ним семь дюжин дней?
Эти слова окончательно доконали меня. Семь дюжин дней, чтоб мне лишиться Благодати! Этот человек три луны был рядом с величайшим человеком нашего Предела с которым я сам беседовал не более дюжины раз, — и говорит об этом так спокойно!
— Как же ты познакомился с Мудрым Лауриком?
Он воткнул меч в землю, взъерошил свои возмутительно короткие волосы и усмехнулся:
— Очень просто. Я, пьяный и злой, сидел в гостинице…
За прошедшее с того дня время волосы у него заметно отросли. А вот охоту он так и не полюбил, хотя безропотно сопровождал меня всякий раз, когда я выезжал позабавиться. Просто скакал чуть поодаль, погруженный в свои мысли, хмурый и неразговорчивый. А когда однажды один из дружинников отца — здоровяк Сегда — стал насмехаться над ним, намекнув, что чужак боится крови… Бр-р! И вспоминать-то неприятно. Разумеется, убить его Фрэнк не посмел, и в драку первый лезть тоже не стал, хотя имел полное право. Просто он в один миг превратился в совершенно другого человека. Такого, которому позавидовал бы и мой двоюродный дед, а его недаром прозвали Ядовитым Языком. Говорили даже, что от его речей свеженадоенное молоко скисало. Так вот, Фрэнк сначала весь день издевался над Сегдой, доводя его до белого каления, а потом, когда тот не выдержал и обнажил меч, устроил для всех наглядное представление. Если я сосчитал правильно, то он мог бы убить его раз пятьдесят, и вдвое больше — искалечить. Но — не стал. Хотя, сдается мне, Сегда предпочел бы такой исход. Сначала он получил дюжину мелких, но болезненных порезов, потом лишился щита, меча, кинжала, большей части одежды, а потом чужак демонстративно отбросил свое оружие и измолотил парня в кровь, при этом ничего не сломав. Ну, разве что пару зубов…
Отец махнул рукой, одновременно дав два приказания: забрать тушу и возвращаться домой. Хватит, наохотились… О Четыре! Фрэнк, видимо, способен заразить своим дурным настроением кого угодно!
Фрэнк, Фрэнк… Кто бы мне сказал, что меня так влечет к этому нелюдимому чужаку. Его воинское искусство? Нет. Я — могучий Трен Мак-Нейл, и ношу свое прозвище по праву. С того самого дня, когда я получил боевое оружие и право называться мужчиной, — а подумать, так и с самого рождения, — я умею убивать. Убивать легко, с радостью, будто вручая врагам драгоценный дар. Говорят, я во время битвы широко улыбаюсь, даже смеюсь как-то особенно. Может, и так, хотя сам не помню, врать не стану. А Фрэнк… о, он тоже умеет убивать. Но его умение разнится с моим, как солнце разнится с ущербной луной. Он убивает бесстрастно. Не замечая. Так, что противник даже не успевает понять, что его — противника то есть — уже нет. Правда, не любит. Смешно, да? Состязаться — любит. Когда не на смерть, не навсегда. Тогда улыбается, шутит, смеется даже. В такой момент его легко спутать с любым из наших бойцов, если, конечно, не особенно присматриваться к лицу. А вот по-настоящему — не любит…
Так что же? Может быть, то, что Фрэнк из другого Предела? Нет, всё же нет. Хотя это и неслыханно. Ну, хорошо, Мудрые. Уста Четырех, да не оставят Они нас Своей милостью. Великие, всеведущие. Почти всемогущие. Это — конечно и всегда пожалуйста. Сколько раз, когда беседовал отец при мне с Лауриком Искусным, тот упоминал: только вчера, мол, вернулся из Южного Предела, завтра — в Восточный. Или в Северный. По делам. И мы согласно кивали: всё правильно, мол, Мудрый, по делам. В Восточный. Или в Северный. Сходи, сходи. На то ты и Мудрый. Краса, как говорится, и гордость наша. Но чтобы простой человек — не Мудрый, не правитель, даже не прославленный герой… А может быть, именно поэтому?
Простой.
Да, несмотря на то, что лицо его несет печать чего-то чужого, нездешнего (и ритуальные метки тут вовсе ни при чем) несмотря на то, что в его речи нет-нет да и проскальзывают непонятные для меня слова, — простой. У него такая же красная кровь, он так же может напиться и упасть под стол, он никогда не отказывает деве, желающей… Конечно, чего им, девам, еще желать? Тем более что, во-первых, молодой и не безобразный (скорее, наоборот), а во-вторых, не наш. Может, у них там, в Северном Пределе, по-другому? Нет? А всё равно — славно!.. Тьфу ты, понесло же меня! Не о том же вовсе думал! Он так же поет и смеется, хоть и редко. И тоскует так же.
Хотя нет, не так.
Сильнее.
Сколько раз я заставал его, сидящего в одиночестве на холме и глядящего куда-то далеко-далеко. И глаза его, хоть и раскрытые широко, были в тот момент абсолютно пусты. И губы шептали что-то. В такие моменты я всегда задумывался: а смог бы я сам — вот так. Когда кругом всё — чужое. И будет ли когда-нибудь как прежде — неизвестно. Бр-р!
А через какое-то время я уже встречал его с мехом пива в руках, да еще и в обнимку с девой. Ну да, страждущей. А то и с двумя. И он уже смеялся и горланил наши боевые песни, смешно перевирая слова, не забывая то и дело прикладываться к пиву и оглаживать красоток, будто породистых кобылиц. А что в глазах стоит… А ничего! Не моего это ума дело. Ладно, хватит думать! Домой пора. Нас с отцом там с утра гости ждут не дождутся. У них, поди, скоро вся желчь от злости разольется, у гостей-то дорогих, и плевать им, что они незваные. А что поделаешь — нету правителя. И наследника тоже — нету. Уехали чуть свет (через потайную дверь) оленей гонять. Хорошая всё-таки штука — охота. Зря ее Фрэнк не любит…
Парень очень молод и очень взволнован. Кончик его слегка оттопыренного левого уха, выглядывающий из-под волос, алеет весенним маком, пальцы теребят бронзовую подвеску дорогого пояса, голос чуть дрожит:
— Великий Коранн Мак-Сильвест, волею Четырех — да не оставит нас Их благодать! — Ард-Ри Западного Предела, приветствует своего верного слугу, достославного правителя Кернана Калада Мак-Нейла, а также сына его, непобедимого Трена Броэнаха, желает им всяческих благ и долгих лет жизни.
Мы с отцом благодарим посланника легким кивком. Отвечать столь же пышно совершенно не хочется. Хвала Четырем, что в Пределе за нами закрепилась слава мужей, которым мечом работать много приятнее, чем языком. Очень удобно.
— Кроме того, приказано мне передать привет и благие пожелания и от Лаурика Искусного, Уст Четырех, Мудрого Предела.
Новый кивок, чуть более долгий. Интересно. Насколько мне известно, Мудрый не передает ни приветов, ни слов своих через посторонних. Для него — носителя части Силы Всеблагих — попасть из Ардкерра (или другого Предела) прямо сюда, проще, чем мне выпить кубок меда. Это наводит на определенные мысли, и не скажу, что подобные мысли мне сильно нравятся. Но не объявлять же прямо вот так посланцу Ард-Ри. Не поймет, обидится. Он-то ни в чем не виноват. Я лучше брови сдвину повыразительнее — вот так — и промолчу.
— Слушаем тебя внимательно, — произносит отец. Посланник косится на присутствующих в зале и чуть морщится. Прямо просить отца удалить из зала посторонних он не решается, но и говорить дальше не спешит. Ага, понял. Секретничать будем. Ладно, уважим Уста Луатлава. Что нам, жалко, что ли?
— Идите, друзья мои, идите. Оставьте нас с достойным как бишь тебя, достойный? Голл Мак-Менд?
Уж не Гуайре ли Заики сынок? Похож, похож…
— Так вот, оставьте нас с достойным Голлом наедине. — Ну, почти наедине, хотя об этом посланнику Ард-Ри, при всём нашем уважении к нему, знать вовсе не обязательно.
Не дожидаясь повторного приглашения, Голл, как только закрывается дверь, начинает прямо в лоб:
— Мой господин хочет спросить тебя, славный Кернан, как давно виделся ты с Илбреком Мак-Аррайдом или его людьми, либо получал послания из Дун Фэбар?
— Посланий от доблестного Лоннансклеха не получал с прошлого года, а виделся в последний раз что с ним, что с его людьми… — спокойно отвечает отец, ничуть не покривив душой. Потом выдерживает многозначительную паузу и так же спокойно лжет: — …на свадебном пиру Ард-Ри.
Если Голл и удивлен, виду он не кажет. Вместо этого задает новый вопрос:
— А от Этайн, дочери Меновига?
Тут уж отец, хотя он и нисколько не удивлен, медленно и демонстративно поднимает брови:
— Правительницы Этайн?
Тон его явно дает понять, что негоже Устам Ард-Ри говорить о своей госпоже, как о какой-то простой женщине, да еще и с явным неуважением в голосе. Посланник, насколько это можно, смущается.
— Ну да, правительницы Этайн.
— Нет. Ни разу в жизни не получал я от нее посланий ни устно, ни письменно, а лично видел тогда же, когда и главу рода Аррайд. Но к чему…
— Всему свое время, господин, всему свое время, — торопливо поднимает руки Голл. Тон его мне нравился всё меньше и меньше. Не иначе как мальчишка, едва оторвавшийся от материнского подола, вздумал затыкать рот самому Кернану Каладу? Похоже, отцу приходят в голову подобные же мысли. Он решает не отказывать себе в удовольствии и выпускает на волю ту часть своей сущности, к которой привычны все в Пределе:
— Прекрати ходить вокруг да около! А если посмеешь еще раз перебить меня, то, клянусь памятью предков…
Ради достоверности он даже стучит кулаком по подлокотнику своего трона. Посланник заметно робеет и, запинаясь, бормочет:
— Как я понимаю, господин мой, доблестный сын твой…
— Да! — рявкаю я в тон отцу. — Не видел! И не получал!
У-гу-гу, где мой острый меч?! Хочу Голлу Мак-Менду голову сечь! А потом кожу скоблить и в котле варить!.. Ух, аж самому страшно стало. Только бы не рассмеяться. Ну, запугали мы с родителем юношу прекрасного, розовощекого… Впрочем, я бы на его месте тоже испугался. Испуганный же человек, как учит нас опыт, мигом забывает о той защите, которой облекает его звание посланца Ард-Ри. И говорит он куда как более откровенно.
— Дело в том, господа мои, что Илбрек и весь род Аррайд не далее как шестьдесят ночей назад отказались от какого бы то ни было подчинения своему господину — Коранну Мак-Сильвесту, нарушив клятву. Надо ли говорить, что это означает?
Ой, только не считай нас недоумками! Войну это означает, сынок. Войну на уничтожение. Об этом мы, кстати, тоже уже знаем. Хотя на сей раз разыграть удивление совсем не сложно. У меня до сих пор плохо укладывается в голове всё происходящее.
— Горько мне слышать такое. Но почему спрашивал ты меня об Этайн?
Голл несколько замялся:
— Видишь ли, господин… У нас… в смысле у Ард-Ри, есть неопровержимые доказательства того, что она и ее сводная сестра были в сговоре с Мак-Аррайдом.
Я громко расхохотался:
— В сговоре? Все втроем?
Такого даже я не ожидал. Ну, допустим, Ниам. Это я еще могу понять. Дочь покойного Меновига от первого брака, умница и красавица, и при этом обреченная на роль вечно второй при своей ослепительной сестре. И потом, я не раз слышал, что она без ума от Черного Орла Гор и мечтает вместе с ним править севером. Но Этайн?
— И от кого же Ард-Ри получил эти неопровержимые доказательства! — ехидно вопрошает отец. — Не от самого ли Илбрека?
— Нет. От Лаурика Искусного.
Что и говорить, одной этой фразой Голл рассчитался с нами за всё наше высокомерие, весь сарказм. Правда, в тот момент мне было глубоко плевать, насколько глупо я выгляжу. Конечно, любой человек, каких бы достоинств он ни был преисполнен, остается человеком. Людям же свойственно ошибаться. Но Лаурик — больше чем человек. Он — Мудрый. Вершитель воли Четырех в Пределе, носитель Их Силы и Их Знания. А это значит… О Всеблагие!
— Продолжай.
— Предатели рассчитывали, что после смерти Меновига им удастся сделать новым Ард-Ри Илбрека, но Лаурик помешал им, когда разжег на Празднике Быка сердца достойных пламенной речью. Когда часть Силы от Силы Всеблагих проистекла из его жил в жилы моего господина. Потерпев поражение, как ядовитые змеи среди камней затаились они, выжидая удобный момент. Много раз пытался коварный Лоннансклех спровоцировать Ард-Ри на ссору, но это ему не удавалось. Тогда, зная, сколь близки Луатлав и отец мой, Гуайре Менд, Мак-Аррайд нанес удар по моей семье. Я лишился обоих братьев, о Каллад!
Да, парню можно было только посочувствовать. Любой на его месте проникся ко всему роду Аррайд жгучей ненавистью. Теперь понятно, почему Луатлав послал к нам именно его: предательство исключено, а праведный гнев и горечь утраты лишь добавят речам убедительности.
— Но и этого убийце показалось мало, — продолжает тем временем Голл. — В поединке с моим братом Бранном пал могучий Сиге, сын Илбрека. Когда же король отверг постыдные условия примирения, выдвинутые Мак-Аррайдом, покинул тот Ардкерр, пылая темным гневом.
Тем временем вновь вмешался Мудрый. Во сне явился он к господину моему и раскрыл ему глаза на вероломство жены и бывшего союзника. Долго не желал Коранн верить Лаурику, ослепленный любовью, но обстоятельства вынудили его преодолеть недостойную Ард-Ри слабость и заключить Этайн под стражу. Мы ждали лишь Мудрого для того, чтобы устроить суд над предательницей, но ночью, накануне его приезда, люди Илбрека напали на Ардкерр и отбили королеву.
— Ты уверен, что это были именно люди Мак-Аррайда? — быстро спрашиваю я.
— Увы, господин. Для всех нас было бы лучше, окажись это ошибкой, но…
— Кто-нибудь видел их?
— Нет. Как я сказал, нападение было совершено ночью. Убийцы хорошо подготовились, ведь они долго были гостями моего господина и как следует изучили его дом. К тому же, похоже, что среди людей Ард-Ри были предатели: ворота Ардкерра были открыты изнутри. Убийц вряд ли было много, иначе они бы не сумели так быстро и аккуратно свершить задуманное. Перебив воинов у ворот и тех, кто охранял Этайн, они исчезли вместе с правительницей и ее сестрой. Главой же стражи в ту роковую ночь был Гуайре Менд. Мой отец.
Я не удерживаюсь от понимающего свиста. Зная о той дружбе, которая связывала Луатлава и Заику, можно не сомневаться: даже если бы за Илбреком не водилось иных грехов, теперь Ард-Ри не успокоится, пока не убьет его.
Между тем пауза затягивалась. Хотя не нужно быть провидцем, чтобы предположить, чем закончится этот разговор.
— Мы готовы к войне. Ронан Светлый со своими людьми уже выступил в поход, и теперь господин мой спрашивает тебя: будешь ли ты верен своей клятве?
Когда Голл удаляется, я жду немного, а потом резко хлопаю в ладоши. За моей спиной раздается еле слышный шорох раздвигаемых тканей.
— Во имя Четырех, Трен! Если ты думаешь, что я хоть что-то понял из вашего разговора, то ты глубоко заблуждаешься!
Я не спеша разливаю по кубкам мед и опускаюсь обратно на трон, приглашающе махнув рукой. Отец пригубляет золотистый напиток. Фрэнк, еще более хмурый, чем обычно, морщится и демонстративно отставляет свой кубок в сторону.
— А меньше всего я понимаю, зачем ты заставил меня всё это время сидеть в этой растреклятой комнатке у себя за спиной и дышать пылью. Любому понятно — этот Голл пришел вовсе не за твоей головой!
Фрэнк прозрачно намекает на то, что для всех тут — и для меня в первую очередь — он — мой телохранитель. Телохранителям же положено заниматься охраной тела господина, а не беседовать с ним и правителем по душам, распивая хмельное. И уж тем более не пристало телохранителям владыкам своим советы давать, особенно телохранителям нездешним. Они, нездешние, ничегошеньки в наших делах не разумеют, и слава Четырем! Вот примерно всё это, да и еще много чего читается в глазах моего верного телохранителя. Веселый он парень, Фрэнк! Ай, веселый!
— Как знать, друг мой, как знать… — потягивается отец громко хрустнув суставами и нелестно отозвавшись о неудобном троне, будь он неладен.
Спасибо хоть, что не заводит свою любимую песню о том, что старый он и немощный, кости его ноют, мышцы сохнут и любимая жена не радует — помирать, видно, пора. Знаю я этого немощного: как обнимет — ребра внутрь прогибаются…
— Мне вот кажется, что именно за ней он и пришел. За его головой и за столькими головами моих людей, насколько жадности хватит.
— Ты намекаешь на заварушку?
— Заварушку? Сдается мне, Фрэнк, ты не осознаешь всех масштабов происходящего. То, что ты с таким презрением именуешь «заварушкой», очень скоро может вылиться в одну из самых кровопролитных войн в Пределе.
Фрэнк насмешливо изогнул бровь:
— И наша задача — предотвратить ее?
— А вот и не угадал. Точнее, не совсем угадал. Конечно, если никакой войны не будет, то я не слишком расстроюсь, но избежать этого можно только одним способом. Угадай, каким?
— Убить Илбрека Мак-Аррайда, разумеется.
— И снова не угадал. Пока не заварилась вся эта каша — скажем, пару лун назад, — это и впрямь решило бы все наши проблемы. Но даже Мудрый не в силах вернуться во вчерашний день. Нет, этот путь нам никак не подходит, и знаешь почему?
Фрэнк мотает головой. Я-то уже давно догадался, куда клонит отец, поэтому подталкиваю своего телохранителя на верный путь:
— Как ты считаешь, кому из всех жителей Западного Предела больше всего нужна голова хозяина Дун Фэбар?
— Королю, то есть Ард-Ри.
— Верно. Теперь смотри, что получается. Если ты, или я, или любой человек, скажем, завтра убьет Илбрека, то на кого падет подозрение в организации этого убийства?
— Ну, если я правильно понимаю здешнюю ситуацию этого вашего Горного Орла врагов хватает… Но сдается мне, многие скажут, что кинжал убийцы откован в Ардкерре. И всё равно я ничегошеньки не понимаю.
Читать бесплатно другие книги:
