Просчитать невозможно Самаров Сергей
– Рисковые ребята, – радуется чему-то непонятному Сохно. – В эти места весной не каждый добровольно пойдет. Там селеопасные участки друг друга погоняют. И усердия при этом не жалеют…
– Резонно. Я вашу мысль принимаю и понимаю. И боевики – тоже… Именно это, очевидно, и сыграло решающую роль в выборе места. Террористы считают, что мы не подумаем о таком опасном лагере. И потому именно его выбрали. За свою безопасность они уверены. Группы располагают опытными проводниками, знающими там каждую пядь земли.
– Наша задача? – напрямую спрашивает Согрин, всегда предпочитающий более конкретную постановку вопроса.
– Ваша задача является составной частью общей задачи. Общая же задача такая – дать боевикам возможность собраться, припереть их к хребту и там уничтожить с применением авиации, артиллерии, и войсковых соединений…
– А пещеры? Если они дойдут, то…
– А пещеры – это и есть задача вашей группы. По нашим данным, с этой стороны хребта есть три входа в пещеры. Их необходимо взорвать и завалить тогда, когда боевики подойдут уже достаточно близко, и стянутые в район войска успеют завершить блокирование всех выходов. Момент взрыва – самая большая сложность в выполнении задачи. И для этой цели выбрали именно вас, как наиболее надежных… Если взрыв произойдет раньше времени, войска не сумеют завершить блокирование, и боевики смогут уйти. Если совершить его поздно, то вы сами не сможете уйти с места действия, потому что взрыв неминуемо повлечет за собой сход массы подтаявшего снега и селевой поток. Если вообще его не совершать, то они, как вы правильно заметили, уйдут в пещеры, и там их можно будет безрезультатно искать в течение десятков лет…
– Приятная перспектива. – Сохно чешет нос кулаком. – По крайней мере, наша группа тогда до самой пенсии без работы не останется…
– Другая сложность в том, – продолжает полковник, – что забросить вас туда вертолетом нельзя. Вертолет может спугнуть боевиков, и они просто изменят место встречи, а мы не сумеем вовремя узнать новое место. Сами понимаете… Значит, придется трое или даже четверо суток тащить на себе солидный груз взрывчатки. И вы должны пройти хотя бы за сутки до них, чтобы на следующий день ваш свежий след на не слишком популярной тропе подтаял и выглядел старым.
– Бедные мои узенькие плечики, – теперь Сохно растирает себе широченные плечи.
Полковник на его реплики внимания не обращает. Или уже слышал, что это обычная манера поведения подполковника со старшими по званию, или уже просто привык, определив по нескольким словам характер человека. С опытными офицерами ФСБ такое случается.
– Третья сложность. Координация действий будет проводиться только после завершения блокирования и строго в шифрованном режиме – выбор пал на вашу группу еще и потому, что среди вас есть шифровальщик… По данным нашей разведки, в одном из отрядов боевиков есть современные американские высокоэффективные переносные средства радиоперехвата. Поэтому работать придется даже без обычных «подснежников» [7], если не хотите, чтобы вас услышали.
– Но мы можем и захотеть, – говорит Сохно.
Полковник согласно кивает, понимая Сохно с полуслова.
– Мы допускаем варианты радиоигры. Но проводить ее возможно тоже только после завершения блокирования. Вот так, товарищи офицеры. Это почти все. Дополнительные данные получите недалеко от места действия от опытного законспирированного агента, работающего у боевиков. Встретитесь с ним в условленном месте, – полковник, почти не глядя, тычет пальцем в карту. – Он и будет усилением вашей группы… Что касается дополнительного усиления…
– Не надо. – Согрин был категоричен.
– Не надо – значит, не надо, – согласен полковник ФСБ.
Сохно тоже заглядывает в карту. Смотрит недолго. Плечами пожимает.
– Местная агентура – это всегда хорошо, но не всегда надежно. Там посмотрим, что это за фрукт… Как мы узнаем его?
Полковник делает значительную паузу, подчеркивая этим важность последующих слов.
– Он вас знает… Лично… Это, кстати, и его собственная просьба – задействовать в операции именно вас…
– И этого замечательного человека зовут?… – интересуется Кордебалет.
– Этого не знаю даже я, – говорит полковник. – И не могу вам дать никаких конкретных данных относительно личности и даже внешности этого человека. Единственное, что мне известно, официально – он арабский наемник. Говорят, когда-то преподавал в Саудовской Аравии диверсионное дело, и считался жестким, но лучшим инструктором в диверсионной школе. Его выпускники и сейчас гордятся, что прошли такую суровую школу. По крайней мере, так нам сообщал один из пленных наемников-арабов. Кто этот человек в действительности – это, как вы понимаете, совсем не важно ни для вас, ни для меня, ни для окружающих!
Полковник умышленно сделал ударение на последнем слове, будто бы он-то знает и кое-что еще, но говорить во всеуслышание не намерен.
– Пустяк, казалось бы, а все равно приятно пользоваться международной славой, – смеется Сохно. – Хотя никогда не думал, что имею авторитет в арабских странах. Среди чечен – было дело. Когда я уже не был капитаном, они меня звали капитаном. В антракте между двумя войнами [8]. А вот арабы…
– Я знаю только, что это агентура, но агентура не наша, хотя и нам дает сведения, – уточняет полковник ФСБ.
– И не наша, – говорит Согрин. – Иначе он сотрудничал бы с нами…
– Я даже не знаю, чья это агентура. Слышал, что это человек, вроде бы, из какого-то спецподразделения ООН.
– Антитеррористическое подразделение «Пирамида»? – предполагает Кордебалет. – Тогда понятно и знакомство с нами. Мы сотрудничали…
– Может быть. Я не знаю. Итак, вопросы по существу дела есть?
– Естественно. – Сохно опять, теперь уже более энергично, чешет кулаком многократно сломанный нос. – Как нам без вопросов. Нам без вопросов не прожить.
– И вот первый вопрос, – сразу приступает к делу полковник Согрин…
В рюкзаках запас взрывчатки для основательного завала всех входов в пещеру – плечи на привале, кажется, взлетают, когда с них сбрасываешь тугие лямки. И самому без груза взлететь хочется, как воздушному шарику, – такая легкость в усталых ногах появляется… И это несмотря на то что рейдовое снаряжение само по себе на полста килограммов тянет. Взрыватели, естественно, в стандартных крепких коробках с жесткими внутренними ребрами, в рюкзак со взрывчаткой эти коробки не положишь – и они рассованы по карманам «разгрузки». Взрыватели имеют обыкновение показывать свой вспыльчивый характер при ударе. Потому лучше не падать так, чтобы жестко соприкоснуться карманом, загруженным такой коробкой, с чем-то жестким. И, случись бой, не стоит на бронежилет рассчитывать… Трижды беречься надо, чтобы взрыватели не сработали от детонации. Сдетонируют они – конечно, не убьют, спасет бронежилет. Но в этом случае вопрос стоит даже не в том, что себя сберечь хочется, а в том, что без взрывателей группа выполняет бесполезную работу – тащит груз, которым не сможет воспользоваться…
К месту поворота с тропы они подходят, как и рассчитывали, через час. Но еще за десять минут до этого Сохно начинает беспокойно поглядывать влево вниз. Словно чувствует, что кто-то оттуда за ними наблюдает.
Согрин смотрит на часы.
– Привал делать не будем.
Молчание звучит красноречивым согласием. Им осталось всего-то – спуститься до леса. Это минут сорок пути в нормальное время года, даже в разгар зимы и в пору морозов. Но спускаться предстоит по вязкому подтаявшему снегу, по целине, утомляющей больше, чем несколько часов прохождения тропы. Кроме того, следует быть особо осторожным, потому что снежный наст в таких местах имеет дурную привычку сползать по склону. Тем не менее после спуска группу ждет большой отдых, и отдыхать перед большим отдыхом нет смысла.
2
Приказ категоричный – экономить заряд аккумуляторных батарей, которые могут понадобиться вскоре, и потому пользоваться фонарями только в случае крайней необходимости. А уж про факелы, использовать которые предложил кто-то из темноты, – еще категоричнее:
– Запах дыма почувствую – пристрелю…
Это сказано скучно, будничным безразличным голосом. Эмир Абдул Мадаев вообще человек скучный – посмотришь со стороны, вроде бы всегда в полусне находится, даже глаза слегка прикрыты, хотя все прекрасно видят. Даже то видят, что другие стараются от него скрыть, надеясь на внешнюю невнимательность эмира. И потому, случается, попадают в трудное положение. И еще он никогда не проявляет эмоций. Кто-то говорит, что эмир Абдул хладнокровный, как змея. Наверное, это тоже правда, но Абдул даже расстреливает равнодушно, словно бы походя. Беслан сам видел. Когда минометчик Гирей хотел повеселиться и пленному солдату голову отрезать еще живому, эмир Абдул, проходя мимо, просто пристрелил испуганного русского мальчишку, и, не останавливаясь, пошел дальше. Не из жалости пристрелил. Просто, чтобы Гирей не возился и время не терял. Потому что сразу после этого Мадаев приказал джамаату продолжать путь. И сейчас никто не сомневается – что-то будет не так, эмир Абдул не постесняется привести угрозу в исполнение.
– А жрать как?… Чай как вскипятить?…
– Двое суток всухомятку переживете. Не впервой.
– Курить-то можно? – ворчливо спрашивает тот самый минометчик Гирей. Он сигарету изо рта не выпускает никогда. Даже когда не курит, например, в засаде – сосет ее, как соску.
– Хоть круглые сутки, – отвечает эмир Абдул. – Только с сигаретой к выходу не суйся.
И в темноте слышатся его удаляющиеся шаги. Отходит куда-то по узкому коридору. Неторопливо и уверенно отходит, словно видит в темноте, как кошка. И не слышно, чтобы спотыкался.
– Беслан! Ко мне! – слышится его голос уже из глубины большой пещеры.
– Не споткнись, – со смешком шепчет злобный весельчак Гирей.
Беслан вяло, упираясь руками в колени, поднимается, смотрит в той же самой темноте на места, где устроились другие, словно может их увидеть, но, естественно, никого не видит, а только представляет расположение тел, и шагает к проходу. Опыт подсказывает ему у самого выхода из глубокой ниши поднять ногу повыше. Здесь Гирей устроился и обязательно должен свою ногу протянуть, чтобы Беслан и правда споткнулся. Шуршание камней за спиной показывает, что Беслан не ошибся. Гирей в самом деле попытался ногу вытянуть, но соприкосновения с ногой Беслана не нашел, и не понимает еще, почему молодой снайпер не споткнулся. Старается достать и посмешить себя и других. Однако уже поздно. Беслан уже в проходе и ищет рукой стену, чтобы на ощупь пройти в большую пещеру.
Они проходили здесь, этим коридором, десять минут назад. Тогда фонари светили. И Беслан пытается восстановить в памяти участки трудного пути. У снайпера, привыкшего работать по ночам, ориентация в темноте хорошая и память неплохая. И он даже вспоминает, что где-то через несколько шагов должен быть карниз, о который немудрено себе лоб разбить. И вовремя пригибается. Еще два шага, и темнота словно говорит с тобой, объясняя, что из коридора вышел, и до потолка при всем желании броском камня не достать – такая высота большого зала. Это даже и не зал, а какая-то трещина внутри горы. Только трещине полагается сверху быть широкой, а книзу сужаться. Здесь же все наоборот – понизу широко, а вверх, сужаясь, уходят стены. Луч фонаря в потолок не упирается, только в стены, и непонятно вообще, что там наверху. По крайней мере, в нескольких местах вода капает. Может быть, там где-то даже выход есть, а может, вода сквозь щели между камнями пробивается. Наверху-то активно тает. Только, если даже наверху и есть выход, как до такого выхода добраться, если летать не умеешь, как летучая мышь…
– Почему тебя пришлось ждать? – спрашивает из-за спины голос эмира Абдула.
Без угрозы спрашивает, спокойно, но в этом спокойствии Беслан тоже угрозу чувствует. И вообще, как эмир за спиной оказался? Судя по голосу, который Беслана звал, он должен был быть шагов на пять впереди.
– Отец умирает… Его деревом в лесу придавило… За дровами ходил…
– Почему сразу не сказал?
– Тебе – сказал. Им это неинтересно… – кивок в сторону пещерки, где сидят остальные. Жест этот эмиру не виден, и ничего не говорит ему, но он непроизволен, и потому естественен.
Беслан хочет никого не бояться. Гирея не боится, хотя тот в два раза здоровее его и постоянно придирается. Беслан уже обещал однажды угостить минометчика прикладом. И неизвестно, чем бы все закончилось, не вмешайся тогда эмир, не допускающий внутри джамаата никаких стычек. Не боится Беслан и врага. А вот невзрачного голоса эмира Абдула, при всем своем нежелании, боится на интуитивном уровне, как шипения змеи. Хотя эмир Абдул и родственник ему по материнской линии. То ли дядя двоюродный, то ли еще кто-то. Просто голос эмира и его холодный взгляд против воли навевают ужас, заставляют волосы под шапкой шевелиться.
– Врач что говорит? – в вопросе сочувствия нет, как нет и простого интереса.
– А где врача взять? – Беслан пожимает плечами. – Вертолет с федералами вызывать?
– Сильно помяло?
– Ребра переломало… Дышать не может…
– Через два дня отпущу тебя.
– Спасибо… Отец обещал не умирать… Хочет меня дождаться, а потом уж, как Аллах решит…
– Иди отдыхай.
Отдых Беслану нужен. У него нет того здоровья, что у Гирея. И суточный переход до пещеры – почти без отдыха, измотал, вытянул силы, сделал ноги ватными и непослушными.
После разворота в темноте требуется несколько секунд, чтобы восстановить ориентацию. Интуитивная память опять выручает. Беслан тихо возвращается в проход, опять нащупывая рукой стену, и чувствует под ладонью капли стекающей по стене влаги. На сей раз он уже лучше ориентируется. И Гирей теперь ногу не подставит, потому что, даже если услышит шаги, не знает, кто идет – Беслан или эмир. С Абдулом он так шутить не рискнет, потому что знает, как крут эмир, и как скор на расправу. Не успеет понять, что с ним шутят или ошиблись, желая пошутить с другим, как пристрелит. Эмир Абдул чужую жизнь, так же, впрочем, как и свою, ни во что не ставит…
Беслан садится и поправляет за пазухой толстую книгу – роман Вальтера Скотта «Граф Роберт Парижский». Никто не предупредил Беслана, что они идут в пещеру и сидеть будут в непроглядной темноте неизвестно сколько. Он и взял с собой книгу, чтобы почитать в свободное время. Он всегда в свободное время читает – любит это дело, и на насмешки других боевиков не отвечает. Кому что нравится… Гирей сигарету за сигаретой курит, а Нугзар без парамидола жизнь видит только в черных красках, и на лице у него нарисована вековечная зубная боль… А эту книгу Беслан читает уже в третий раз. И потому, что она нравится, и потому, что книг в селе мало, только у старого учителя местной школы можно что-то на время взять. Но и его не слишком богатую библиотеку Беслан уже всю прочитал. Многие книги по нескольку раз. А эта – его собственная. В подбитом БТРе нашел…
Темное время тянется особенно медленно, вязко, когда знаешь, что ему еще долго тянуться, и думы навевает невеселые. Думы о том, как там, дома, всего-то в сутках непрерывного хода отсюда, мучается отец и ждет сына. Он обещал дождаться… Обещал не умирать, пока сын не вернется, и просил сына поторопиться… Беслан отца любит и уважает, и ему самому больно думать о его страданиях. Даже грешные мысли голову посещают – все равно, если не отправить отца в больницу, он не выживет… Сам говорит, чувствует, что сломанные ребра острыми осколками в легкие вошли и не дают кровь подкормить чистым воздухом, вдохнуть полной грудью не позволяют. Так уж – прости, Аллах! – скорее бы, чтобы поменьше мучился… Плохо так думать, понимает Беслан – и ему от этого перед собой даже стыдно, но что сделаешь с мыслями – они разрешения не спрашивают и сами по себе в голове возникают, словно бы ниоткуда.
Старый школьный учитель – единственный друг Беслана в селе, рассказывал как-то, что Аллах не разрешает человеку контролировать свои мысли потому, что все мысли, когда они контролируются, становятся концентрированными и сильными и превращаются в реальность. А это только удел Аллаха. В самом деле, обладай человек такой способностью, что получится? Бежит собака по улице, человек только подумает, что собака может и укусить, как она обязательно укусит. Подумает человек, что может поскользнуться на крутом склоне, и тут же поскользнется… Вот потому Аллах и послал человеку путаницу в голову, чтобы он не мог своими мыслями миром управлять… И никак Беслан не может вытеснить из головы мысли об отце и его скорой смерти. Тоже мысли нечеткие, тоже путаные, но оттого не менее болезненные.
Беслан знает, что есть люди особо сострадательные. Есть такие, что даже врага убить не могут. Он не такой, но не совсем бесчувственный. И отца своего любит. А мысли о скорой смерти отца все равно голову не покидают…
– Меня в Грозный зовут, – мечтательно говорит Гирей. – Наверное, к лету поеду туда…
– А тебе это очень надо? Там проверки на каждом углу… «Стой! Руки на стену! Шевельнешься – прикладом заеду. Побежишь – пристрелю… У-у-у… Сука черная…» – звучит равнодушный и спокойный голос из темноты. Это Теймур, минер, высказывает свой комментарий. – По мне, так здесь куда как спокойнее… Отработал, и спи себе в «зеленке». И никто не найдет… А в холода дома спи… Что еще тебе надо?
– Зато там работа стоящая… – не соглашается Гирей. – Если уж платят, так платят. За один удачный взрыв, говорят, пять тысяч баксов бросают…
– От двух до пяти. – поправляет Султан, заместитель эмира. – В зависимости от того, что или кого взрываешь. И это на всю группу… Говорят, скоро с этого налог брать будут. На содержание госпиталя. И на ремонт дорог в Грузию.
– Какой еще налог! – возмущенно рявкает Гирей. – На хрен мне их дороги!
Все смеются. Гирея легко представить дураком. Он сам всегда в такие ловушки попадается, потому что умом особым никогда не блещет. Но, как всякий дурак, в своем уме уверен и ни за что не поверит, что кто-то из соседей умнее его.
– Успокойся… Скоро и здесь платить будут, – неожиданно раздается от дальней пологой стены голос эмира Абдула. – Кроме того, и мы все вместе скоро в другие места переберемся. Может быть, в Россию прокатимся. Есть у меня наметки… Развлечемся, отдохнем от гор… Там даже за развлечение платят… И хорошо платят… Пенсию себе каждый, кто поедет, заработает…
Все слышали, как он уходил, как звал из большой пещеры Беслана, но никто не слышал, как эмир вернулся. И не просто вернулся, а прошел мимо всех к дальней стене и там устроился на отдых. Привидение, а не командир.
– Хорошо бы, – соглашается Гирей, и голос выдает его легкий испуг. Он говорил о том, что собирается перебираться в Грозный совсем не для ушей эмира. – А то придется сматываться куда-нибудь, а не на что. И до пенсии не каждый доживет…
– Кури меньше… Ты на сигареты больше тратишь, чем я на патроны, – говорит эмир Абдул и звучно с недовольством тянет носом. В маленькой пещерке почти нет притока свежего воздуха. Это закуток, а не пещерка, и запах дешевых сигарет заполнил темноту.
– Я без курева никак, – вздыхает минометчик.
– Тогда на воздух выйти, там покури, только с сигаретой за выход не суйся, – говорит эмир.
Голос его такой же ровный, без доброжелательности и без приказного тона. Но Гирей понимает, что это приказ к действию, и, шумно дыша, поднимается всем свои громадным тяжелым телом, скребет задом каменистую осыпающуюся стенку.
– Проверь все три выхода. Через час стемнеет… До этого подбери себе площадку, где миномет установить. Лучше будет, если повыше заберешься…
– От кого обороняться будем? – спрашивает прежний голос из темноты.
– Пока, слава Аллаху, не от кого. Через сутки-двое подойдет большая группа. Человек восемьдесят. Если их будут преследовать, мы должны преследователей остановить… Группа здесь не задержится, будут выходить на другой склон. Мы их отход отсюда страхуем, чтобы все ушли благополучно.
– Понял, – говорит Гирей и на пару секунд включает фонарик, чтобы осветить хотя бы начало коридора, и не сразу стукнуться головой. Где-то дальше, как все знают, Гирей головой обязательно стукнется.
Так и происходит. Громкий раскатистый мат раздается из коридора уже через двадцать секунд, вызывая всеобщих смех. Гирей, естественно, давно забыл о существовании карниза в проходе. Того самого, перед которым наклонялся Беслан.
– Завтра проведем подготовку. На случай прихода незваных гостей… – предупреждает эмир. – У кого крышки от банок?
Он загодя велел собирать крышки от консервных банок, но не объяснил, для чего они нужны. Не объясняет и сейчас.
– У Гирея. В рюкзаке.
3
Руки не дрожат, но движения замедленны, вдумчивы и предельно выверены, ни в коем случае не суетливы. Ошибаться нельзя ни в одной мелочи. Даже на долю секунды нельзя позволить себе расслабиться – Кордебалет занимается минным делом. В группе каждый с этой работой до тонкостей знаком и может помочь товарищу, но минирование – дело настолько сложное и опасное, что всегда лучше им заниматься одному. Мало ли. Напарник руку не так протянет или ненароком под локоть подтолкнет. Результат может для обоих оказаться плачевным…
Прямо рядом с тропой Кордебалет выискивает подходящее место – опасное даже для работы на нем, и закладывает всего одну стограммовую тротиловую шашку с радиоуправляемым взрывателем. Благо такими взрывателями, учитывая техническую сложность задания, их снабдили перед отправкой. Этот же технологический взрыв необходим, чтобы устроить небольшую лавину, сметающую следы, которые группа намеревается оставить при спуске с тропы, поскольку ходить, не оставляя следов, не умеет, а свежий след незнакомых путников может насторожить боевиков, следующих тем же маршрутом, и заставить их повернуть в сторону. Звук же взрыва одной шашки будет не таким значительным, чтобы не вписаться в следующий за ним шумный сход лавины. Главное – самим под лавину не попасть. Но Согрин точно, основываясь на своем богатом опыте, просчитал профиль склона – куда лавина направится, видно хорошо.
Спуск по склону занимает больше времени, чем предполагалось. В самой середине спуска крутизна становится такой основательной, а снежный наст таким подвижным, что Согрин предпочитает обойти опасный участок по большой дуге и высматривает новый маршрут.
– Лучше справа. – Сохно показывает пальцем.
– Там круче. Спускаться с грузом труднее, – возражает полковник в раздумье, но категоричного решения не высказывает.
– Зато, там камни. А слева снег – следы останутся. Лавина может не захватить…
– Добро. – Согрин согласно кивает, принимая аргумент за существенный, и первым уходит в сторону каменного языка.
Валуны тяжелые, большие. Легкой лавиной их с места не сдвинет, да и сами они, кажется, не слишком склонны к сползанию. Кроме того, при внешней сложности пути, здесь идти оказывается и вправду легче. По крайней мере, группа передвигается быстрее и наверстывает упущенное время. Наверное, сказывается однообразность трехсуточного пути по талому снегу и усталость одних и тех же групп мышц. Здесь другие группы работают, и потому ноги сами собой совершают более широкие и быстрые шаги и прыжки.
Преодолев каменный участок, спецназовцы снова сворачивают к прежнему направлению. Дальше спуск опять идет через снежную ноздреватую по весне целину. И вновь теряется время, потому что идти приходится с предельной осторожностью – наст под ногами медленно, но неуклонно ползет, постоянно угрожая ускорить свое движение и увлечь за собой людей. Поэтому приходится трижды примериться, прежде чем поставить ногу твердо.
– Что-то блеснуло внизу, – предупреждает Сохно.
– Я сам сказать хотел, – отвечает полковник. – Может быть, слюда в камне?
Они знают, что у бинокля, если он обыкновенный гражданский, два окуляра, и солнце должно дать два отблеска. Стекло оптического прицела винтовки, как и армейский бинокль, имеет антибликовое покрытие, и солнце ему не предатель…
– Или нож, – добавляет Кордебалет.
– На меня кто-то точит, – радуется Сохно.
– Наш визави консервы открывает, – комментирует Согрин.
Здесь, на открытом склоне, вдалеке от больших камней, частых возле тропы, вдалеке от деревьев, прикрывающих подошву горы, они доступны любому взгляду со стороны. И беззащитны против любого снайпера. А снайпер в оптический прицел имеет прекрасную возможность разобрать, кто спускается с тропы в сторону леса – боевики или федералы. Другое дело, что снайперу здесь, вроде бы, и взяться-то неоткуда. Но, даже заметив блик солнца в отражающей поверхности, они не имеют в данном случае возможности обезопасить себя и изменить ситуацию. Не бросишься же со склона кувырком, мешая снайперу прицелиться. Очень весело будет смотреться такой спуск с их-то грузом и с одновременным сходом сырой лавины!
– Продолжаем движение, – решает Согрин. – Должно быть, там наш агент.
– Хотелось бы на это надеяться, – хмыкнув, соглашается Кордебалет.
Движение продолжается, но напряжение чувствуется сильнее, весомее. Никому не хочется ходить под прицелом. Будь даже это прицел союзника. Сто метров преодолены… Еще сто и еще столько же… До кромки леса остается метров двадцать, когда Сохно, идущий последним, останавливается, выпрямляется, и громко, со всей силой измученных легких зовет:
– Сла-а-ва-а-а… Мы зде-есь…
Кордебалет с Согриным удивленно оборачиваются. Они тоже внимательно наблюдают за лесом, но не видят никаких признаков человека там, возле кромки. И при этом уверены, что они обязательно увидели бы, если увидел что-то Сохно. И все же они в волнении спрашивают в один голос:
– Видел?
– Чувствую…
– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, – горько, с разочарованием вздыхает Кордебалет, но смотрит в лес все же с надеждой.
Он прекрасно помнит, как последний из оставшихся в живых членов их некогда большой группы – последний, кроме них самих, естественно – Слава Макаров, чтобы выручить его, попавшего в неприятность в уральском городе, сбежал с экспериментальным оружием из спецподразделения французского иностранного легиона в Джибути и почти своим ходом добирался из Африки на Урал, успев в самый критический момент помочь Сохно и Согрину выручить товарища [9].
Сам Согрин тоже ничего не имеет против того, чтобы встретиться с бывшим своим сослуживцем, которого сам отобрал в группу при ее формировании, в основном, из командиров взводов отдельных подразделений спецназа ГРУ. Слава Макаров командовал взводом в отдельной роте в небольшом городке Бада в Забайкалье, и командир отдельной роты капитан Севастьянов, помнится, никак не хотел тогда отпускать лучшего своего командира взвода. Не хотел, но пришлось.
А служба в Советской армии у Славы закончилась в Афгане, когда он попал в плен…
В последний раз они встречались в Косово, где Слава Макаров под именем Славко Макараджича командовал особым отрядом югославского спецназа в действиях против натовских войск и косовских сепаратистов [10]…
– Сла-а-ва, – повторно звучит призыв.
Сохно продолжает движение, но взгляд устремлен не под ноги, а вперед. Взгляд ожидающий, с надеждой на то, что надеется не напрасно. В какой-то момент это его чуть не подводит, но опыт вовремя берет свое, и Сохно, среагировав, останавливается, замирая перед сползающим снежным пластом. И в это время едва заметно колышется тяжелая еловая лапа, и из-под ели выходит им навстречу человек. Делает пару шагов, и останавливается, прикладывая ладонь к глазам – солнце отражается в снегу и, после лесной тени, мешает ему смотреть. Но солнце не мешает им, и все трое спецназовцев сразу узнают знакомую, почти квадратную фигуру. И, против воли, не замечая того, ускоряют спуск до грани риска.
– Не ждали встречи? – смеется Макаров с расстояния нескольких шагов.
– Ждали. – Сохно первым шагает вперед, обхватывает друга и валит его в снег. – Я ждал! Я – один… Чувствовал… А они не верили… А они…
Договорить подполковнику не дают, на него сверху валится Кордебалет, и даже всегда сдержанный полковник Согрин в этот момент улыбается и становится похожим на мальчишку. И тоже не удерживается, наваливается сверху на человеческую кучу.
– Придавите… Инвалидом сделаете… – задыхаясь под тяжестью друзей и их тяжеленных рюкзаков, пыхтит Макаров, и высовывает ближе к солнцу загорелое улыбающееся лицо.
– Сложность еще и в том, что пару часов назад в пещеры должен прибыть отдельный джамаат эмира Абдула Мадаева, – докладывает Макаров. – Этот джамаат обеспечивает безопасность съезда и выставляется в прикрытие в случае опасности.
– А что здесь сложного? – не понимает Сохно. – Всего-то джамаат, и к тому же в пещерах… А там целых три прохода… Наверняка, они рассредоточатся… Работай в свое удовольствие, и все.
– Не все, – не соглашается Макаров. – Эмир Абдул Мадаев будет поддерживать постоянную связь со всеми группами посредством спутникового телефона, и…
– Хотя бы с нами ты можешь говорить без акцента? – с усмешкой перебивает Кордебалет.
– Я с сильным акцентом говорю? – удивляется Слава.
Больше двадцати лет проживая за пределами России и встречаясь с земляками только от случая к случаю, он уже не чувствует, что по-русски говорит, как иностранец.
– Еще с каким!
– Ничего… Привыкайте… Это непроизвольно… В кровь, наверное, впиталось… Я когда сюда прибыл, сначала русские слова с трудом подбирал… Хотя даже по легенде я – русский… Использовал время своей работы преподавателем в саудовской военной школе в качестве прикрытия. Я оттуда уехал в Канаду вполне официально. И меня, оказалось, помнили в Аравии, как ходячую легенду. Потом расскажу при случае… Не будем пока отвлекаться на мелочи. Итак. Связь будет осуществляться по телефону. Каждой прибывающей группе дан свой пароль. Выделено определенное время для разговоров. Любой срыв будет рассматриваться как сигнал тревоги. Слишком велика сумма, чтобы ею рисковать. И никто не знает, за что платятся такие громадные деньги, кроме нескольких особенно посвященных лиц…
– Тогда будем работать прямо под носом у боевиков, – опять не смущается Сохно. – Пусть они разговаривают, а мы будем спокойно минировать проходы. Не впервой…
– Мне нравится твой оптимизм, – встречно улыбается Макаров, всегда хорошо понимавший Сохно. – Тем более, кроме работы на оптимизме, нам ничего не остается.
– А если забраться в глубину пещеры? – спрашивает Согрин. – И там, уже за спиной джамаата Мадаева, перекрыть проходы, чтобы взорвать их в самый критический момент.
– Я думал о таком варианте, – соглашается Макаров. – Но раздобыть карту пещер не сумел. Как русскому по рождению, мне доверяют не полностью… И потому от блужданий вслепую толку вижу мало.
– У нас есть Сохно, – даже не улыбается Согрин. – Он в пещерах чувствует себя более уверенно, чем на городских улицах. По крайней мере, с его помощью аккуратно разведать обстановку можно. Только предельно аккуратно, чтобы не спугнуть подземных жителей.
Макаров перед авторитетом бывшего своего командира только плечами пожимает, потому что правом возражать не наделен.
– Хотя бы проходы и ближайшие горизонты необходимо обследовать.
– А что, по-вашему, я здесь делал двое суток? – удивляется Макаров. – И сами проходы, и каждый поворот за ними изучил… Дальше забраться не успел. Эмир со своими людьми поспешил. Я ждал его позже. Хотя бы на пять часов. Этого мне хватило бы вполне…
– Сколько человек в джамаате Мадаева? – интересуется Кордебалет.
– Четырнадцать. Сам он пятнадцатый.
– Что сам эмир собой представляет? Толковый?
– Тихий и хитрый. Никогда не знаешь, чего от него ждать. Отставной офицер «девятки» [11], служил в Грозном, охранял ихних партийных бонз. Стреляет с закрытыми глазами. И без промаха. Только – на звук. Я сам наблюдал «показуху». Мадаева попросили показать свои фокусы арабам, в том числе и мне. Завязали глаза и бросали консервные банки… По песку… Звука почти никакого… Одновременно три банки… Три попадания…
– Неплохо. Память на звук – ценная вещь. Значит, в пещере он опаснее других. Это надо учесть… – Согрин сосредоточен. – Впрочем, у нас Сохно стреляет так же.
– И я так стреляю. Может быть, даже лучше. Но показывать не стал.
– В остальном джамаат штатный?
– Да, полный комплект по всем профилям: эмир, его заместитель, снайпер, разведчик, санбрат, пара минеров с помощниками, пара минометчиков с помощниками, и пара гранатометчиков. Естественно, все вооружены, и автоматами. Кроме снайпера.
– Что у снайпера? – интересуется Кордебалет, поглаживая приклад своего «винтореза».
– Два месяца назад, когда я был в джамаате, видел штатную СВД [12], сейчас не знаю. Сам снайпер, молодой, внешне – малоопытный мальчишка. Но стреляет, говорят, неплохо… Имеет на счету две дуэли с армейскими снайперами [13], и пока жив… Это уже о многом говорит.
– Армейские снайперы не могут служить критерием, – не соглашается Кордебалет. – Их выпускают после школы, не дав натаскаться, как следует.
– Согласен, – Макаров спорить не намерен, потому что сам хорошо знает обстановку. – Что будем делать?
– Сначала присмотримся, – решает полковник и разворачивает карту. – Нам осталось только свернуть за уступ горы, и мы попадаем в зону прямой видимости из пещер.
– Потому я и предлагаю пройти выше тропы прямо по склону, – высказывает свое мнение Сохно. – И не сейчас, а ночью.
– Другого нам не дано, – Согрин согласен. – Хотя такой маршрут очень опасен.
– Не меньше, чем маршрут по тропе, где мы будем под прицелом.
– Значит, отдыхаем до темноты.
– Я бы предложил разделиться, – высказывает свое мнение Макаров. – Мы с Сохно пойдет в гору, а командир с Шуриком страхуют нас снизу, из леса. В случае чего, мы страхуем их сверху, со склона. Так охват будет шире.
– Какая необходимость распылять силы?
– Прямая. Джамаат Мадаева тоже может разделиться, а поверху проводить перегруппировку гораздо сложнее. Кроме того, наверняка внизу будут готовиться какие-то сюрпризы. Это необходимо кому-то контролировать…
– Резонно, – соглашается Согрин и с новым предложением. – Возражений нет?
Возражений не находится.
– Все! Тогда отдыхаем. Времени мало… Варианты обсудим перед выходом… Самый отдохнувший – на посту.
На посту охранять сон товарищей остается Слава Макаров. Он уже двенадцать часов, как сам сказал, отдыхает, поджидая группу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Генерал Астахов уже с утра начинает донимать Басаргина звонками, к неудобству последнего, вспомнив номер его мобильника.
– Александр Игоревич, доброе утро, и мои извинения за столь ранний звонок… Я и сам сегодня ночевал в управлении… Думаю, что и у вас забот, как обычно, хватает… У вас ничего нового не появилось?
Басаргин делает «страшное лицо», показывая жене, как он рад этому звонку, и отходит к окну, разговаривая оттуда, чтобы лучше слышать – сыновья-близнецы собираются в школу отнюдь не молча. Александра Басаргина, понимая, что в такое время звонок может быть только деловым, открывает дверь в комнату сыновей, и что-то резкое высказывает им, впрочем, мало надеясь на успех. Так оно и получается. В результате Александра понимает, что закрытая дверь приведет к большей тишине, чем ее воспитательные меры.
– К сожалению, мы не имеем тех возможностей для оперативного действия, что есть у вас… Мы пока только включаемся в поиск и даже не наметили конкретные планы, – между тем объясняет Александр. – Через полчаса соберутся сотрудники, выскажут свои предложения – я дал им время подготовиться до утра, только тогда мы попытаемся что-то узнать. Пока ничем порадовать вас не смогу, товарищ генерал…
– Вы мне позвоните, когда ваши соберутся.
– Честно говоря, Владимир Васильевич, я не думаю, что они дома сумели добыть полезные для дела сведения… Но, если что-то появится… Вы же знаете, мы сообщаем сразу.
Александр разговаривает, стоя у окна, и видит, как во дворе лихо разворачивается и занимает место на стоянке маленький и верткий, но мощный «Хенде Гетз» Пулата. Машина выглядит новенькой и блестящей среди прикрывших крыши талыми сугробами привычных старожилов двора, и все благодаря любви хозяина: «маленький капитан» каждый день при въезде в Москву, а живет он по-прежнему в Электростали, заезжает на мойку, где его «Гешу» обхаживают в полном объеме мытья и чистки – с шампунями и полировочными пастами. Первая и единственная машина доставляет Виталию неиссякаемый источник радости.
– Я надеюсь на вас, – генерал вздыхает громко, чтобы Басаргин это услышал и оценил, и кладет трубку.
Александр понимает, что Астахова тоже теребит начальство, которое неизвестности не терпит. Сегодня после обеда стоит ждать, что и собственное начальство из Лиона начнет суетиться – последует звонок с вопросом по существу намеченных мероприятий. Поэтому мероприятия стоит хотя бы наметить. На скорый результат рассчитывать, как Басаргин понимает, пока не приходится.
Александр выходит, чтобы открыть дверь Пулату и запустить его в офис. «Маленький капитан», обычно приветливый и доброжелательный, сегодня непривычно хмур.
– Дорога не нравится? – спрашивает Александр еще в общем коридоре.
– Дороги наши нравиться не могут, – изрекает Пулат сентенцию. – Мне не нравится, когда на «Гешу» смотрят презрительно.
– Кто позволил себе такую неосторожность, и что ты с этим недоумком сделал? – улыбается Басаргин.
– В том-то и дело, что ничего не сделал. – Пулат даже голову от расстройства опускает. – Я, к собственному сожалению, человек предельно справедливый, и вижу небольшую разницу между маленьким «Гешей» и «летящей шпорой» [14]. Даже между одним маленьким «Гешей» и двумя «летящими шпорами». Мне за «Гешу», конечно, чертовски обидно, но я в этом бессилен. И при всем при том не согласен, клянусь, поменять свою машину ни на какую «шпору».
– Где ты с этой «шпорой» встретился?
– На мойке. И не одна, а сразу две. Первая – «серебристый металлик», то, что ныне называется «оцинкованным ведром», вторая – цвета кофе с излишком молока. Мне бы очень хотелось, чтобы там была очередь, и хозяева «шпор» полезли без очереди. Я бы этим чеченам рога обломал. Но очереди, к сожалению, не было.
– И там чечены?
– И там… И «шпоры» новенькие. Еще без номеров. Заметь, я не спрашиваю, почему русские, и особенно отставные офицеры спецназа, не ездят на таких машинах. Я не завистливый. Но мне не нравится, когда на моего «Гешу» смотрят косо и с ухмылками.
– Ладно, – улыбается Басаргин. – Ты что-нибудь придумал по поиску? А то мне уже звонил генерал Астахов. Подгоняет процесс мыслеобразования наших сотрудников.
– Пока у меня есть в голове только самая непосредственная версия. Деньги пришли в качестве оплаты за грядущие великие злодейские свершения. Что посоветует человеку психология? Готовый к проведению террористического акта человек не может быть уверен в завтрашнем дне. Не может, это категорично. И кому тогда нужны его деньги? Никому… И завтрашний террорист будет настроен на то, чтобы пожить хоть какое-то время красиво. Например, купить себе «летящую шпору». Два террориста – две «летящие шпоры»…
– Несерьезно, – качает головой Александр. – Не зацикливайся на «шпоре». Ищи что-нибудь более основательное.
– Купить дорогую квартиру… Это основательно? Буду спорить и доказывать, что это выпадает из психологического портрета частичного смертника.
– Мне не кажется бесспорным твой первоначальный посыл.
– А я тебе так расскажу. Из своей службы. Если предстояла серьезная командировка в район боевых действий, то аванс всегда хотелось пропить сразу и без остатка. Просто внутри все горело, а на «шпору» нам денег не хватало, да и «шпор» в те времена в Советском Союзе не видели. И самое большее, что могли мы тогда себе позволить – разгуляться во всю ширь. Потому что не знали, что с нами завтра будет… И аналогию я считаю возможной.
– Ладно. Посмотрим, что скажут другие…
– Думаю, что они увидят правомочность моей версии.
Басаргин смотрит сначала на наручные часы, поскольку Дым Дымыч Сохатый, как опытный специалист по всяким восточным штучкам, убедил всех в том, что настенных часов, олицетворяющих в восточной мудрости временность и непродолжительность бытия, в серьезном офисе быть не должно. И при не самой безопасной профессии работников антитеррористического бюро, часы могут олицетворять для кого-то из них серьезные неприятности со сроком пребывания в нынешнем воплощении. Из русских царей, прислушивающихся к голосам с Востока, только Александр Второй нарушил традицию, установив в своем кабинете часы. И это кончилось для него плачевно. С доводами спеца интерполовцы, как всякие люди, имеющие отношение к риску, слегка суеверные, согласились. И предпочли пользоваться часами наручными.
Александр цыкает и качает с осуждением головой. Потом бросает взгляд на телефон, ожидая обязательного звонка от генерала Астахова. Вскоре может прозвучать очередной вопрос из штаба «Альфы», но что на этот вопрос можно ответить…
– И где же сегодня наше народонаселение? – спрашивает из своего кресла «маленький капитан», замечая состояние своего прямого руководителя. – Мне весьма интересно выслушать мнение коллег по поводу моей небезынтересной мысли.
– Так вообще разве бывает – когда опаздывают на работу все сотрудники, кроме одного? – то ли Пулата, то ли сам себя сердито спрашивает Александр.
Уже первый час рабочего времени подходит к концу, а от сотрудников бюро нет никакого сообщения. Бывает, кто-то приболел, бывает, кто-то задерживается по семейным обстоятельствам, бывает, кто-то дела начинает, не заглядывая в офис… Но всегда предупреждают… Басаргин не понимает ситуацию, поскольку не знает за коллегами привычки долго спать и пренебрегать своими прямыми обязанностями.
Пулат листает свежий автомобильный журнал и внешне никак не показывает своего отношения к происходящему. Если раньше он листал журналы по изобразительному искусству, которыми его снабжала Александра Басаргина – жена шефа, художник по профессии – то теперь, после приобретения «Геши», он полностью переключился на автомобильные темы и тщательно изучает все сравнительные тесты, убеждая себя в превосходстве собственного транспортного средства над аналогами.
На вешалке за занавеской, в кармане куртки Пулата, раздается какое-то настойчивое пиликанье. Басаргин удивленно смотрит в сторону прихожей.
– Сигнализация, – объясняет «маленький капитан». – Это, наверное, Доктор приехал. Он любит пинать мои колеса… Разреши, я с твоей кухни посмотрю?
Читать бесплатно другие книги:
