Куплю чужое лицо Дышев Сергей
Описываемые события реальны в той степени, в которой соответствуют действительности.
Автор
Я встретился с моим бывшим начальником до операции и сказал: «Мне надо скрыться, иначе меня убьют». Он сказал: «Володька, какая ерунда, у меня столько дел, отвлекаешь, никто не обращался с подобной чушью. Это у тебя просто синдром трусости!»
Но я знал, что киллер-гастарбайтер Веракса каждый день вкалывает в себя все большую дозу героина, у него нет счастья, у него есть цель. Эта цель – я.
Человек, хоть раз стоявший на краю пропасти, даже если это был подоконник хрущевки, уже по-иному смеется над трудностями ущемленного самолюбия.
Я – Раевский. Фамилия досталась из глубины веков, годы-перекаты заставляли меня то забывать, то специально скрывать мое знаменитое родство… Самое неприятное – не замечать укоризненных взглядов тех, кто считает себя наследием России. Обычно это старые пердуны. Они вовремя не засветились на партсобраниях, во времена перестройки ворчали на «сухие» прелести горбачевских «свершений», а когда спецмолодежь похватала общенародное, они озанудились до маразма. Их сторонились даже священники.
Для полного счастья надо пережить острое чувство одиночества. Какое-то время я жил под лозунгами, которые сочинил сам. Впрочем, лозунгами это назвать было нельзя, вспышки-мыслишки, которые всего лишь хотелось проверить на «авось». Для ощущения одиночества я расстался с женщиной, с которой спал двадцать девять дней и которая уже надеялась плотно войти во все графики моей жизни. Как и я непосредственно в нее саму.
Но что-то сверху возопило, я захотел одиночества, как раз в то время мне навязчиво снились огромные затопленные луга, я плыл, плыл и плыл… Кое-кто мне советовал обратиться к психиатру. Я не внял: сновидения, как правило, оказывают решающее значение в моей судьбе.
И я поплыл.
Она плакала, слава богу, телефон – неплохая промокашка, и дальние слезы не могли омрачить мой пыл. Она говорила, что испытывает жуткое одиночество, даже когда идет по самой шумной улице. Я не верил. Не тому, конечно, что она ходит по шумным улицам, а ее заверениям, что люди, противоположные до крайности, неизъяснимо тянутся друг к другу. Я опасался ее, как можно опасаться лишь женщину, предавшую тебя однажды.
Но женщинам предательство всегда сходит с рук. По крайней мере, с моих, – и наш продолжающийся трехчасовой разговор по телефону тому вялое подтверждение.
– А во Львов почему не уедешь? – незаинтересованно спросил я.
– Там я никому не нужна, – грустно ответила Мария. – Мамка с батькой разменяли двухкомнатную квартиру и усиленно создают новые семьи. Вроде бы меня не прогоняют, а приткнуться негде. У них свои проблемы. – И без видимой связи вздохнула: – Эх, мужичка бы хорошего, толкового, можно, на худой конец, и москаля.
– А я что – не сгожусь? – спросил тогда я и мысленно положил ей руку на грудь. Я даже смог определить, что она уже сняла лифчик, оставшись в рубашке…
Так получилось, что продолжение этого разговора вскоре произошло в моей комнатушке. Мы пили водянистое вино цвета марганцовки и, путаясь в словах и мыслях, называли его бургундским – добрым и старым, как старшина роты в отставке. Я называл «добрым», она – «старым», а возможно, и наоборот.
Мария лениво сбросила руку, усмехнулась и снова вздохнула:
– Не обижайся, но какой с тебя мужик? Ни квартиры своей нет, ничего… Такой же флюгер, как и я. Увидел, где деньги можно шальные получить, – и полетел туда… Не обижаешься?
– Обижаюсь. Что за фамилия – Флюгер?
Так Мария игралась со мной. Она присела на колени. Имеется в виду на мои колени. Я почувствовал аромат волос. У каждой женщины волосы пахнут по-своему. У нее же запах был особенно необычен, он что-то напоминал из далекого детства, когда я в летней беседке впервые неумело и робко прижимался к девчонке из соседнего класса. Кажется, именно так пахли ее волосы. А может, они всегда так пахнут, и волнуют, и тревожат, и не в женщине самой дело, а в тебе самом… Нет, все же в женщине… Биологи бы объяснили: мол, женская кожа специально издает призывный аромат, но не всегда, а когда остро истоскуется по любви и мужским объятиям.
– У тебя давно не было мужика? – спросил я, нарочито зевнув. – Если не хочешь, не говори, просто я подумал, что тебе катастрофически, жестоко не хватает мужичка. И необязательно он должен быть сякой-такой крутой военизированный, в шрамах справа налево и снизу вверх…
Она ответила, чуть приподняв одну бровь вверх, глядя в потолок:
– Наверное, полгода. Как-то отвыкаешь, и уже в привычку входит воздержание.
– Это точно… Когда я в Афгане служил, многие сохли по гарнизонным дамам, а те нос задирали, не подступись. А другие ребята их как в упор не видели. Я тоже сказал себе: стану схимником. Придет время – все наверстаем…
– Ну и как?
– Наверстываю…
Мы оба рассмеялись. Душевная у нас пошла беседа. Прямо как у солдат одного взвода.
В конце концов случилось то, чему было не миновать. Наши бренные тела как-то сами по себе сблизились, несчастное диванное расстояние между нами сократилось до нуля, а потом еще меньше, на отрицательные величины, мы сплелись и, как голодные звери, набросились друг на друга. Древние, как жизнь, инстинкты покорили нас, неизвестно, чего было больше: любви, нежности, взаимного желания принести радость или же боль сопернику. Именно соперниками мы стали в этой жаркой схватке, наши тела трепетно скользили друг о друга, высекая молнии, энергетические дуги, волосы ее сбились в огромную вьющуюся копну… Как со стороны я слышал свои хрипы, ее всхлипывания, стоны, и ко всему еще – треск и хруст дивана, который добавлял дикой радости и веселости в действо, что мы сотворяли… Мы послали к черту бабушку Дусю, которая жила за стеной и уже громко и сердито стучала, а мы, хрипло задыхаясь, хохотали. Старуха забыла силу любви, может, ее и не было. Мы не стали жалеть старушку, оставив это лишнее чувство на потом, мы опять сплелись как змеи, скользкие и очень гибкие; наши тела блестели в свете уличного фонаря, как волны прибоя под желтой луной.
Потом, разгоряченные, мы выскочили на балкон и стали курить одну сигарету на двоих, пока не околели от холода. Баба Дуся не тревожила, наверное, заснула, а может, слегка умерла, на время, чтоб утром с недовольством воскреснуть и на всю оставшуюся жизнь научить нас крепкой морали.
Утром Мария сбежала. Я только успел крикнуть вслед:
– Ты надолго?
– Не знаю, – бросила она на ходу.
Меня устраивал любой вариант.
Мне хотелось уединения и еще по одной немаловажной причине: на меня охотились бандиты наркобизнеса. Они вынесли мне приговор за то, что в прибрежных водах Таиланда я уничтожил несколько контейнеров с кокаином. Это, смею заверить, была славная работенка – ковыряться пришлось на глубине тридцати метров. Я не смог документально подтвердить свой подвиг, но сыщики Главного управления по незаконному обороту наркотиков все равно были мне благодарны за то, что я посвятил их в некоторые секреты контрабанды и распространения таиландского кокаина. За что и выписали мне денежную премию. По мне дважды стреляли, второй раз пуля зацепила руку. И дело не в том, что киллер был непрофессиональным. Просто каждый раз чутье подсказывало мне об опасности, и я успевал заметить наведенный ствол. Но такая «игра» стоила мне изматывающего напряжения и в конце концов все равно бы закончилась не в мою пользу. Многомудрые сыщики советовали испариться, уехать в другой город. Да и меня тянуло скрыться в какой-нибудь заброшенной вологодской деревушке с заросшим прудом, болотистым леском и пьяными мужиками в кепках у сельмага. Там бы или спился, или женился, отбив кралю у какого-нибудь гармониста. «Мы, конечно, можем выделить тебе охрану», – говорили сыскари и тут же добавляли, что она, по опыту жизни, а вернее, смерти наших богачей, не спасала. Но был и другой, кардинальный способ сохранить шкуру от посягательств: изменить ее, то есть внешность. Неделю я размышлял, сменил в очередной раз жилплощадь, а когда вновь увидел у подъезда знакомую серую личность с заинтересованным взглядом, решился. Меня заверили, что операция эта отлаженная, предусмотренная специальной инструкцией и не будет стоить для меня ни копейки. Если, конечно, не считать потерю привычного лица. Все же как-то сдружился с ним. И хоть оно и не особо красивое, но родное, черт побери.
Я согласился. В выборе: жизнь или лицо – я остановился на втором. Не стану утомительно описывать операцию, тем более она длилась целый месяц. Сначала мне ломали нос, потом что-то делали с губами, потом что-то добавляли под кожу, запрещая все это время глядеть на себя в зеркало. Имелось в виду отражение в той же чашке воды. Зеркал не было: они самые жестокие вруны. И если хотите всмотреться в него и познать себя, лучше сначала плесните на его поверхность кипящее масло…
Последний этап был самым тяжелым. Помню, когда очнулся, меня тошнило, лицо было забинтовано. Но еще больше меня затошнило, когда я увидел свое новое отражение, правда, скрытое пока бинтами. Менять не стали только глаза. Бинты снимали постепенно, я познакомился с новым носом, удлиненным, с горбинкой. На лбу мне разгладили (спасибо!) все морщинки, полнее стали губы. Потом я выкрасил в жгуче-черный цвет волосы и стал вполне усредненным итальянцем: этакий Марчелло Чезарини. Или, на худой конец, Бульбек Баландиев. А может, Зосирманович. Заодно я сменил и фамилию на простенького Кузнецова. Кстати, самая распространенная в мире фамилия. Такая фамилия была и у моего друга Кузнецова, командира взвода, который погиб в Афгане. Имя я оставил прежнее – Владимир, чтобы окончательно не опаскудиться, вроде Ивана, не помнящего родства.
И пусть лопнут мои враги!
Каждое утро я вздрагивал, видя отражение в зеркале. Можете себе представить ужас, когда вместо привычного отражения на вас пялится незнакомая физиономия, к тому же импульсивно перекошенная от страха! Все реже и реже я видел свою бывшую физиономию во сне. В этих видениях я, совершенно чужой, почему-то каждый раз с новой рожей, злобно подсматривал за собой со стороны. Эти раздвоения заканчивались тяжелыми пробуждениями, я долго пил воду, потом засыпал, и вновь кошмары преследовали меня. Больше всего я боялся забыть свое прежнее лицо. Новое вызывало отвращение. Я часами сидел у зеркала и находил все больше черт «лица кавказской национальности», с некоторыми представителями из которых у меня были старые счеты. У меня изменился и характер: я стал раздражительным, подозрительным, мстительным и все время подумывал о кровной мести, хотя родственники мои были тут ни при чем. Моя мама умерла. Отца потерял еще в младенческом возрасте. И получалось, что мне, новому, от роду было сейчас не больше месяца, хоть родился уже с тридцатипятилетним багажом, большую часть которого не задумываясь выбросил бы на свалку.
Перед пластической операцией Мария снова напомнила о себе. Я никогда не спрашивал, чем она все это время занималась. Но, когда она передала мне записку от Паттайи на безукоризненном английском, я понял, что Мария вновь, несмотря на мой совет, якшается с наркодельцами, ездит в Таиланд. Иначе как могло попасть к ней это милое послание? Пат писала, что по-прежнему любит меня и отдала бы жизнь, чтобы хоть раз увидеть меня. Я никогда не подозревал, что у далекой малышки мой смутный образ может вызывать такую бурю чувств. Но она была на другом краю света, и только перелет в одну сторону стоил несколько сот долларов. Любовь – это самое дорогое удовольствие. Поэтому мне только и оставалось, что ностальгически помечтать о нежных поцелуях моей Паттайи.
Я стал очень одинок, когда похоронил маму. Последнее время она сильно болела, а я практически бросил ее в дальнем городе Владивостоке, приехал уже на похороны. Она просила, чтобы я оставил Москву и вернулся к ней. Но город-гигант уже намертво впустил в меня свои метастазы.
Теперь я не без сладострастия хоронил себя. Мне доставляло удовольствие слоняться по улицам, сознавая, что люди не знают моей тайны, что никто, кроме хирурга и ассистента, никогда не видел и не мог видеть мою непримечательную физиономию. Изменив внешность, я, конечно, потерял всех друзей и знакомых. Впрочем, лучших друзей я потерял раньше: одни погибли, другие меня предали. Временами на меня накатывало желание знакомиться со всеми встречными: не мог же я оставаться в вакууме – как-никак существо биосоциальное. Но когда это делаешь специально, всегда выходит как нельзя хуже. Девушки от меня шарахались, а парни опасливо заталкивали поглубже свои грязные кошельки, а некоторые подозревали во мне педераста.
Я потихоньку тратил свои сбережения и уже подумывал о том, чтобы устроиться на какую-нибудь работу. В одно из таких бесцельных скитаний я вышел к огромному дому на Красной Пресне, тому самому, который под завязку набит всякими редакциями. Но продолжить опыты в журналистике мне не хотелось. Особенно после того, как при взрыве в редакции погиб мой друг Владимир Сидоренко. Я был косвенно виновен в его смерти – ведь «взорвали» Володю мои материалы о чеченской нефти.
Вскоре мне в голову пришла веселенькая идея: дать некрологи о смерти некоего Раевского В.И. Я составил два варианта: краткий и расширенный. «Боевые друзья и товарищи с глубоким прискорбием сообщают о скоропостижной смерти старшего лейтенанта запаса, бывшего капитана налоговой полиции РАЕВСКОГО Владимира Ивановича и выражают соболезнование родным и близким покойного. Группа товарищей». Этот краткий текст вызвал у меня скупую мужскую слезу. Все же столько лет прожито вместе! Я поместил сообщение в двух газетах; его обещали опубликовать на задворках последней полосы. Потом за узким редакционным столиком я принялся за расширенный вариант. Назвал его скупо, но выразительно: «Памяти товарища». Здесь уж я развернулся вовсю. «Как всегда, смерть выбирает лучших… После тяжелой непродолжительной болезни скончался старший лейтенант запаса Раевский Владимир Иванович. Он начал офицерскую службу в Афганистане, прошел многие „горячие точки“ бывшего Советского Союза. Затем продолжил службу на другом, не менее ответственном участке – в налоговой полиции. Мы помним его как талантливого журналиста, автора смелых репортажей, пронзительных статей на злобу дня. Раевский В.И. награжден многими орденами и медалями. Светлая память о Владимире Ивановиче, бойце, журналисте, навсегда останется в наших сердцах. Спи спокойно, дорогой товарищ!» Я подписал эту бодягу Независимой ассоциацией воинов-интернационалистов, которую сам и придумал. После чего всерьез расплакался. В редакции меня стали утешать, но я сказал, что эта утрата невосполнима. С меня взяли по минимуму и даже согласились опубликовать мой бывший портрет… После чего я сбегал за водкой и вместе с чуткими журналистами выпил за упокой души раба божьего Владимира. Знали бы они, какой нелепой бывает истина!
К концу недели три газеты поведали миру о кончине некоего тов. Раевского В.И., бывшего полицейского капитана. И, судя по отсутствию печатных соболезнований и траура, бренный мир не слишком-то и опечалился этой утратой. Я был шокирован этой потрясающей черствостью. Но не стал мстить. Теперь я не имел к покойному никакого отношения.
После этих мероприятий я поехал во Владивосток, продал квартиру матери, все вещи, оставив лишь семейный альбом с фотографиями. Свои портреты я частично сжег. Альбом переслал по почте школьному товарищу на хранение, присовокупив записку, в которой пояснил, что уезжаю надолго за границу… Слава богу, маме не довелось видеть новое обличье своего непутевого сына.
Итак, концы обрублены. За квартиру и скудные вещи я получил двенадцать тысяч долларов и вновь отправился в столицу. На этот раз самолетом…
Что меня ждало, я не знал. Я был похож на безнадежного больного, который с упрямой обреченностью готовит свои похороны, хотя проскрипит еще очень долго. Однажды я проснулся под утро, и мысль, вялая, как последняя слеза покойника, посетила мою обновленную голову: «А не покончить ли счеты с опостылевшей жизнью?» Жена от меня ушла, лишив и дочери. Она вышла замуж за бизнесмена – так сбылась ее мечта о счастье, и уехала с этим, обновленная, в город Киев. Что ж, благополучие вовсе не противопоказано для того, чтобы стать счастливым. Пусть же моей дочери более повезет, чем ее прожженному неудачнику-папе. Вспоминает ли она меня, называя папулей чужого дядю?
Я одинок, как петух в свинарнике.
Пусть же лопнут мои враги…
И наконец я понял. Зеленая долларовая скруточка лежала на столе. Они были безмолвны, но при виде их в моих ушах отчетливо зазвучала увертюра к опере под условным названием «Счастье». Конечно, я незамедлительно должен лететь в Таиланд к единственному человечку, который так ждет и любит меня. Я буду жить там, пока не кончатся деньги. Мы будем «zagoratt» и «kupatsya»; я – в шикарных плавках, она – в черном трико, как и положено местным женщинам. Мы будем кататься на водном мотоцикле, лыжах, «колбасе», летать на прицепном парашюте, уплывать на коралловые острова, чтобы видеть и щупать настоящий океанский прилив и отлив, после которого все собаки и туристы ползают по песку, подбирая всякую шевелящуюся пакость. Я поеду к своей Пат.
С этой минуты жизнь вновь приобрела осмысленный характер. То есть во всем хаосе, творящемся в моей изуродованной голове, стали проблескивать упорядоченные мысли. С утра я помчался в туристическое агентство, где меня тут же выслушали и удовлетворили. «Ровно через две недели, – заверил меня господинчик с благополучными глазками, – вы будете вдыхать полный ароматов воздух Бангкока». Я хотел сказать этому гаденышу, что прекрасно представляю вонищу жуткого города-монстра, но не стал. Ведь вранье его было чисто функциональным, и он, конечно, не хотел огорчить меня.
Перед вылетом я позвонил Марии. После операции, разумеется, я не искал с нею встреч. Услышав ее голос, запоздало подумал о том, что она могла прочитать в газете написанный мной некролог – феноменальная шутка из области самообслуживания. Но голос ее был ровным и спокойным.
– Куда ты пропал? – надменно спросила она, давая своим тоном понять, что в наших отношениях последнее слово за ней, и право на окончательный разрыв – тоже.
– Ездил в отпуск, – ответил я.
– Не ври, ты нигде не работаешь, – сразу обрубила она, и мне стало не очень приятно от такой осведомленности.
– Ты мне не сказала, где встретила Паттайю.
– В центре одноименного города. Она торговала какой-то блестящей дребеденью. Сейчас не вспомнить… А ты собрался, я вижу, к своей узкоглазке? Смотри не подхвати от нее СПИД.
– Ты стала очень циничной, – заметил я. – Впрочем, ты всегда была такой.
Я намекал на ее боевое прошлое в бандгруппе Шамиля.
Она пропустила это мимо ушей.
– И когда же улетаешь к своей черномазой шлюхе?
– А ты когда к своим черным бандюгам в Чечню? – в тон ответил я.
– Я с ними порвала…
– Вылетаю восемнадцатого января, – ответил я, на всякий случай соврав.
Мой рейс был семнадцатого.
– Встретимся? – задушевно предложила она; голосок ее уже сочился ядовитым медом.
Разумеется, это было невозможно.
По звонку из МВД России мне без проволочек сделали новый загранпаспорт, и теперь уже ничто не удерживало меня от путешествия. Все десять часов перелета я культурно пил виски со льдом, рядом горланили немцы. Они успели надраться еще до полета. Тише всех вели себя наши жлобы с цепями на бычьих шеях. По роду своей деятельности они презирали дешевых понтярщиков. Они благоговейно ждали время, когда смогут оттянуться на несколько штук баксов. И чтоб никакая падла не помешала этому процессу!
Мы летели навстречу солнцу, и когда оно выплыло из-за туманного океана, я почувствовал обновление души и, похлопав в ладошки, возродился. Все мы – маленькие частицы космоса, и в суете коммунальных клеток не замечаем торжествующего блеска огромного, бесконечного мира.
Прямо с московского снежка я вывалился на жаркую мостовую бангкокского аэропорта. Пахнуло пряной баней. Здравствуй, страна Обезьяния, край бананов, падающих на голову кокосов, вялых крокодилов и толстожопых слонов!
Таиланд – страна, многослойная и многоуровневая, как китайская головоломка. Однажды я купил здесь забавный на первый взгляд сувенир – резной шар из слоновой кости, чуть крупнее теннисного. Внутри его находился еще один, тоже покрытый сложным орнаментом. И в нем тоже был шарик, поменьше, который, в свою очередь, содержал в себе уже совсем крошечный шарик. Чудо! Сравнивая с нашими раскладными матрешками, простыми, как деревенские бабы, сразу озадачиваешься: как эти шары попали внутрь друг друга? Как космос в миниатюре: существуют друг в друге автономно и самостоятельно, одновременно составляя единое целое.
Наиболее зримо эту многослойность Таиланда ощущаешь в Бангкоке. Понять это европейцу, с детства приученному «концентрироваться на чем-то одном», достаточно сложно. Даже усвоив кучу всевозможной информации, перелопатив справочники, не обладая развитым вниманием и наблюдательностью, оценить, охватить сразу все слои одновременно и воспринять их как самостоятельные невозможно. Неизбежно останешься на самом низшем – туристическом уровне познания…
В общем, турист Кузнецов для постижения Таиланда прибыл!
Заполучив в паспорт все печати, отметившись у таможенника, вышел к толпе встречающих. И вдруг, черт возьми, откуда он взялся, старый знакомый Лао?! Он держал газету «Правда» и, кажется, взглядом искал меня. Увидев, что я заметил его, он буквально впился в меня своими черными косыми глазками. Наверное, Мария пронюхала и сообщила ему, когда я в действительности прилетаю.
– Привет, Лао, – сказал я опрометчиво и протянул руку ему и его спутнику, узкоглазому, не глаза – остробритвенные прорези.
– Хай! Как прошел полет? – тоже по-английски ответил он мне.
И тут мне стало дурно. Что я делаю: ведь Лао никогда не видел моего нового обличья! Бог мой, за кого же он меня принимает? Но отступать было поздно, а бежать сломя голову – еще нелепей.
Я кивнул, мол, «very well».
А вдруг Мария обзавелась моим новым изображением и ухитрилась его передать по факсу, «электронке» или еще каким-нибудь подлым способом? Она обрыдалась над некрологом, а услышав мой голос по телефону, тут же раскусила мои хитрости, как подсолнуховое семечко. Как подсолнух! И порадовалась своей проницательности.
Мы сели в черный «Ниссан» и бесшумно поплыли по улицам. Под кондиционером голова соображала отменно и свежо, как после морозного рассола.
– Поедем в Паттайю или вы хотите немножко отдохнуть в Бангкоке? – учтиво спросил Лао.
Паттайя, сладкое имя привольного города у океана – и нежное имя моей девушки…
– В Паттайю, – сказал я, хоть и порядком устал от замкнутых пространств. Я прикрыл глаза, чтобы не докучали досужей болтовней, на которой, кстати, чаще всего и «сыплются» двуликие Янусы типа меня. Мое новое обезморщиненное лицо приняло покойный вид, а прежний мозг лихорадочно прикидывал варианты развития событий. Прежде всего надо выяснить, кто я такой и какого черта приперся на край света… Можно, конечно, спросить: «Пока летел, случайно забыл свое имя и вообще зачем сюда приехал. Не соблаговолите ли напомнить?» – «Вы, конечно, шутите?» – «Нет, какие могут быть шутки при прогрессирующем склерозе?» И пока они будут выходить из ступорного состояния, выпрыгнуть из машины…
Паттайя была все та же: прекрасна и чиста, как женщина на первом году счастливого замужества. Мы подъехали к особняку за массивным каменным забором, водитель взял пульт и, не выходя из машины, открыл ворота. Я с облегчением ступил на твердую землю. Слуга подхватил мою сумку, повел меня в номер. Я принял душ, мне тут же принесли обед: бульон, дюжину различных салатов, наперченно-сладковатое мясо, рис, соки и всевозможные фрукты. Даже сильно постаравшись, невозможно было все это перепробовать. На ананасе меня сморило, я рухнул на кровать и тут же безмятежно заснул. Сон – это ценнейшее богатство в жизни человека. Он дается бесплатно, и никакие деньги его не заменят. С этой бесспорной мыслью я и забылся. Приснилась мне Паттайя. Я гладил ее обнаженное тело и стонал от счастья. Проснувшись, увидел слугу. Он поспешно вытащил палец из носа. Интересно, сколько он стоял надо мной истуканом?
– Вы готовы к встрече, сэр? – учтиво спросил он.
Я кивнул. Слуга привел меня в темный зал, включил мягкий свет и вышел. Здесь росли деревья, в углу журчал фонтанчик, на стене одиноко висела картина: стилизованный океанский закат. За спиной сдержанно кашлянули. Вероятно, я был большой птицей. Лао и трое мужчин с ним появились неслышно, как коты на мартовской охоте. Я поручкался со всеми; вежливые болванчики поклонились, промяукали свои имена: Мяу-няу-сяу-цзы. Мафиози хреновы… Внезапно я почувствовал себя Хлестаковым и, сев за стол, сразу потребовал карту. Как бывший офицер, я чувствовал себя увереннее, когда решение или видение проблемы можно наглядно отобразить. Тут же появилась карта – будто материализовалась из воздуха. Мне понравилась их туповатая дисциплина. Явно хорошо платят. В нашей нынешней армии такую карту полдня бы искали… А потом, найдя, старательно бы замарали слова «Секретно. Экз. единств.».
Почувствовав мой вопросительный взор, Лао немедленно приступил к докладу.
– Прежде всего мы хотели бы поблагодарить наших московских друзей и лично вашего босса за оперативное и высокопрофессиональное решение наших общих проблем.
Я благосклонно кивнул. Лао продолжил:
– Наши люди в полиции и Интерполе сообщили о тревожных тенденциях. Прежде всего – это координация на международном уровне и ужесточение контрольных и оперативно-поисковых действий полиции, таможни, контрразведки, особенно со стороны моря. В этих сложнейших условиях наши специалисты и аналитики, – он кивнул в сторону Мяу-няу, – разработали новые способы и комплекс мероприятий по переброске грузов. Все это, как вы понимаете, приводит к естественному удорожанию нашего продукта, господин Бек…
(Тут я не без удовольствия и узнал свою кличку, но это не дало повода благодушно воспринять ущемление моих интересов.)
– Я что-то не понимаю вас, Лао, – резко отреагировал я. – Вы хотите набросить цену? Но об этом не может быть и речи… Перевозка продукта всегда была небезопасным и трудоемким процессом. И десять, и тридцать лет назад копы существовали и, как могли, противодействовали, ставили нам палки в колеса. Но наша колесница шла, мы подкупали их, отстреливали, черт побери… Я не понимаю, о каких необычных условиях может идти речь? Вы своей неразумной жадностью парализуете рынок, ваши поставки захлебнутся, и вы, вместо того чтобы получить свои причитающиеся, будете иметь страшные убытки…
Лао потемнел лицом. Возможно, я избрал не тот тон, что в присутствии «шестерок» особо нетерпимо. Но я ведь должен был показать, что сыны Кавказа таких дешевых наездов не терпят…
– Речь идет всего лишь о пяти-семи процентах… – холодно уточнил Лао.
– Ни одного! – жестко обрезал я и, смягчившись – этот неожиданный переход у меня всегда хорошо получался, – продолжил: – Вот карта, на которой можно показать маршрут. Уточните, как проходят караванные тропы, а я попрошу наших специалистов сделать соответствующие выкладки…
– Но… – заметил Лао, – я не могу вам, при всем уважении, раскрыть тонкости маршрута…
– Маленькое недоверие рождает большое, – напомнил я известный афоризм.
– Хорошо. Путь проходит по морю, затем груз перебрасывается на безлюдные острова, есть еще и воздушный вариант, и комбинированный. Затем через Афганистан, там все маршруты отлажены, ну а далее, соответственно, ваша зона ответственности… Вы не хотите переговорить со своим боссом по телефону?
Я уловил желтый огонек в глазах Лао – верный признак, что я уже стал его врагом.
– Нет. Он дал мне достаточные полномочия и просил сообщить, что в самом ближайшем будущем потребуются еще большие объемы поставок. Наши прибалтийские друзья прочно обосновались в Западной Европе, вытеснили всю шваль… – Я схватил ручку и стал рисовать огромные веселые стрелы. – В ближайшем будущем мы захватим все ключевые места рынка в Польше, а там и Германию пристегнем. Европа – это цивилизация, там умеют платить деньги, с полицией взаимовыгодный нейтралитет, никаких проблем, не то что у вас. Позорище! И кстати, качество вашего продукта не всегда устраивает. Грубая очистка, в Европе такое не проходит.
– Я впервые слышу, что вас не устраивает «кока», наш товар гораздо качественнее афганского, – неподдельно изумился Лао. – Мы можем прямо при вас устроить экспертизу любой партии на ваш выбор… – Он щелкнул пальцами и что-то промяукал. Один из тайцев вскочил и вышел. Хозяин продолжил: – Однако давайте определимся по количеству. Сколько килограммов порошка вы берете в первой партии?
– Двести пятьдесят! – ответил я.
– Вы шутите! – Глазки-щелки превратились в сливы. – По предварительным договоренностям было впятеро меньше. Мы физически не сможем!
Таец принес увесистый пакет с белым порошком. Лао надорвал край.
– Вот, можете убедиться, качество соответствует мировым стандартам! Можете взять и провести экспертизу… Но это уже опять-таки маленькое недоверие.
Я снисходительно кивнул.
– Малые партии товара нас не устраивают! Раз конъюнктура рынка требует, увеличьте производство, создайте новые места. Каждый год, только по официальным оценкам, в России прибавляется пятьдесят тысяч наркоманов. Учить, что ли, вас? Читайте Карла Маркса!
– Зачем Маркса? – изумился Лао. – Я не коммунист…
– Учение о воспроизводстве капитала, дядя! Пора у вас делать перестройку. Загнили совсем…
– У нас сложности… Полиция преследует, уничтожают плантации, управление по борьбе с наркотиками совсем озверело. Вы там, в России, совсем не понимаете наших условий.
– Что вы мне сказки рассказываете! У нас в одном месте война, а в другом – пир горой, взятки чиновникам официально даются, воруем и не морщимся, кто жадничает – тем сразу контрольные выстрелы в оба глаза… А вы тут распустились, ананасами зажрались…
– О, вы такой эмоциональный, – миролюбиво заметил Лао. – Скажите, как поживает наш общий знакомый господин Сальман?
– Убили его! – не задумываясь соврал я.
– О-о! – выразил печаль Лао, хотя ему, как и мне, до фени был этот Сальман. – Буквально два дня назад я разговаривал с ним по телефону.
– Это был его последний звонок. Как раз именно телефонный аппарат и заминировали. Киллер мог звонить с любого конца света: набираешь секретный код – направленный взрыв. Так и случилось – у него башку напрочь оторвало…
– Но я тут ни при чем, – поспешно заявил Лао.
Его подчиненные, пораженные до глубины души, молча слушали наш диалог.
– А господин Розовский?
– Выпал с двадцатого этажа неделю назад, – хладнокровно сообщил я. – Несчастный случай.
Лао на всякий случай перестал спрашивать о далеких российских друзьях, перешел к финансовой стороне.
– Как вы будете расплачиваться?
– По старой схеме, – непринужденно ответил я.
– То есть…
– Ну что вы притворяетесь, Лао. Товар – деньги – товар. Опять-таки Карл Маркс.
Лао позеленел. Явно он был не в ладах с основами капитализма. Недоучка чертов.
Я решил-таки добить его:
– Чувствуется, вы не учились в Сорбонне…
– Мне нужна ясность и точность. Когда мы получим первую часть суммы?
– Утром стулья – вечером деньги.
Наконец Лао вышел из себя:
– При чем здесь стулья?
– А-а, это старая русская пословица…
Тут, на мое счастье, зазвонил телефон. Лао буркнул «сорри», схватил трубку. В течение всего разговора брови у него поднимались все выше и выше.
– Кто – Сальман?! Это вы, господин Сальман? Так вы, значит, живы?.. Как не встретили?! – прошептал он. – Он здесь, рядом…
Я схватил пакет, рванул его, сыпнул порошок в узкие глаза «компаньонов», пружинисто вскочил, одновременно резко подняв и опрокинув на собеседников огромный стол. Походя, разбил телефонный аппарат о голову Лао и выскочил во двор. Там мне пришлось оттолкнуть охранника, привлеченного криками, перемахнуть через забор. Сумку пришлось оставить, но все деньги и документы были при мне. Я неплохо знал эту часть города, поэтому сразу пошел петлять проулками, пугая девиц легкого поведения и жуиров из Европы.
Я кружил по красным улицам Паттайи, временами меня посещала полузабытая музыка «Led Zерреlin», доносящаяся из сияющего огнями кафе. Она навещала меня внезапно, будто из тумана, наваждением; они всегда были хитрецами, Робби Плант, который классически повизгивал, а его замечательный кореш Пэйдж в это время бегло шевелил пальцами по грифу. И мне это дико нравилось, несмотря на то, что я был очень далеко от России, тем более от Англии… Я вспомнил время, когда мы в красном уголке на улице Днестровской играли «Immigrant song», все проходящие мимо обыватели восклицали: какого черта так громко врубается эта заезженная песня? Они не понимали, что это мы так классно лабали. Они не знали, что, когда поют «Led Zерреlin», спокойно дети спят.
Память не подвела меня. На полудохлом мотоцикле, за спиной пацана-лихача, за двадцать батов я отправился на темные окраины. Здесь не полыхало рекламное веселье, тянулись долгие невзрачные дома, и люди думали не об отдыхе, а лишь о деньгах. Водитель рискованно петлял на поворотах, торопился вернуться в центр, как раз наступало время заработка. Я попросил остановиться за пару сотен метров от дома, где жила Паттайя. Город остался внизу, на фоне темной ямы моря возвышались расцвеченные огнями шпили и башни отелей и кемпингов; центр полыхал, будто сыпанули мириады раскаленных угольков. А здесь задувал ветер.
Мне показалось, что за прошедший год ее дом еще больше обветшал, да и жила ли она здесь: ни огонька в окне, ни тени. Но чутье подсказало: здесь. Узнает ли она меня хотя бы по голосу? Если ждала и надеялась, то перемена внешности не самое важное для женщины, ведь небеспричинно эти существа любят ушами. В отличие от мужчины, который любит всем сразу…
Я чувствовал себя маленьким и ничтожным в далеком краю под созвездием Южного Креста, на бедной окраине разгульного города с женским именем Паттайя… Бродячий прыщик, ползающий по маме-планете, микроскопический до пакости…
Я осторожно постучал. За дверью послышался шорох.
– Кто там? – спросила она по-тайски.
– Это я, Володя, – поспешно ответил я по-английски, на языке нашего общения.
Она слабо вскрикнула, над моей головой вспыхнула тусклая лампочка, дверь распахнулась.
– Паттайя! – начал я, стремясь как можно скорей объяснить, почему я – это уже не совсем я.
Но она отшатнулась, лицо ее исказил такой страх, как будто она увидела говорящий шлагбаум; такой я ее никогда не видел и не успел еще что-то ей сказать, как она проворно захлопнула дверь, жестко хрустнув замком. На два поворота.
Я снова стал стучать, призывая ее выслушать меня, умолял, объяснял, что сделал пластическую операцию. Но, видно, мой голос тоже изменился после того, как хирург основательно поработал с моим носом.
– Ты же писала мне письмо!
– Уходите прочь! – крикнула она испуганно из-за двери. – Иначе я вызову полицию.
Она еще назвала меня монстром и, кажется, колдуном. После этого мне только и оставалось, что убраться ко всем чертям. Единственный человек, которому я был нужен, захлопнул передо мной дверь. Изменив свое лицо, я убил прежнего Раевского. И фамилии не осталось. Я стал чужим для самого себя. Я стал никем. Так несправедливо никем…
Гадкая глухая ночь. Пешком я пошел к морю, спотыкаясь в темноте. Пустырь был долгим и черным, как моя жизнь. Наконец он закончился еще более долгим забором. Пока обошел его, мне показалось, что я добрел до конца света. Но все же вышел к морю. Оно шелестело, облизывало пустынный песок, пыталось успокоить меня, несчастного. Одиночество – это абсолютное отсутствие проблем. Ведь проблемы создают люди.
Я разделся и вошел в воду. Она была теплой, как суп. Я неторопливо зашлепал по волнам, радуясь единственно приятным ощущениям. Ночное купание волнует и рождает эротическое чувство. Я плыл очень долго, берег поблек, и огоньки выстроились на нем едва заметными бусинками. Если б я утонул, моя жалкая смерть никого бы не взволновала и не опечалила. Утренний бродяга подобрал бы мои шмотки, вытащил доллары и выбросил подальше паспорт. А для меня смерть удачно решила бы все проблемы. Выплыл человек из жизни, и ни одна сволочь бы этого не заметила. Рыбы сожрали бы меня с удовольствием или отвращением, прежде чем я достиг бы дна. И всё. Из моря произошел, туда же и вернулся… Я плыл и, ругаясь вслух, распугивал рыб. Всему человечеству было глубоко наплевать на меня. И я, разозлившись, тоже плевался во все стороны.
– Идите все к чертям! Хотите, чтоб я сдох? Не дождетесь! Гаденыши!
Отшумев, я перевернулся брюхом вверх, подставив лицо свету звезд. В каждой стране – свое небо. В Афганистане звезды были такими яркими, что щипали глаза. А здесь они были сочными, как желтый плод ананаса. Они доброжелательно смотрели на меня и как бы подбадривали: «Все класс, Володька, не дрейфь! Все у тебя будет ништяк. Греби к берегу!»
И я погреб. Все же порядочно отплыл, и теперь, когда я передумал топиться, пришлось поднапрячься. Я ругал себя за слюнтяйство и малодушие. Так за самобичеванием, отплевываясь, добрался до берега. Но одежду свою не нашел, даже трусики. Я долго хохотал, оказывается, в хваленом Таиланде тоже воруют, несмотря на легенды о всеобщей честности. Я был прекрасен и непревзойден, ведь только что родился из морской пены. Как я сразу не понял: истинно родившийся всегда совершенно голый! Осталось только громко крикнуть: «Люди, о примите же меня в сей мир! Полюбите меня, как я люблю всех вас!»
Конечно, море меня просто отнесло в сторону. И, пройдя по сырому песку, скоро увидел свои штанишки, рубашонку, трусики и кроссовки. Прибой слегка подмочил одежку, но, спасибо, не унес. Тут же на песке, свернувшись калачиком, я и заснул. Под утро мне приснился сон: большая толстая гусеница ползет по моему лицу. Я раскрыл очи и увидел огромный язык. Сама собака оказалась меньше. Сучка облизывала меня, видно, посчитав родственной душой. Хриплым междометием «эй» я прогнал ее и тут же побежал мыться. Выбравшись из негостеприимных окраин, я укрылся в неприметном кафе, где просидел несколько часов. Счастью п…ц. Надо было сваливать из Паттайи. Рано или поздно попадусь на глаза Лао или его бандитам.
Вечером устроился в ближайшем отеле. Мне было так грустно, что я решил позвонить Марии. Она очень удивилась, услышав мой голос.
– Я в Паттайе, – сообщил я.
– И как ты обо мне вспомнил? Что, оттягиваешься со вкусом? Встретил свою девку? – насмешливо спросила она.
– Не встретил.
– А меня встретишь? – вдруг спросила Мария.
– Тебя? – удивился я.
– Да, завтра я вылетаю в Бангкок. – И она назвала номер рейса. – Мне будет приятно увидеть твою загорелую физиономию.
Я мысленно усмехнулся: уже «загорел». До неузнаваемости. Поколебавшись, я дал согласие, хотя мне не очень хотелось раскрывать свою страшную тайну. Но вот дернул какой-то черт согласиться. Оставалось кусать язык. О том, что могу теперь не поехать в Бангкок, я даже и не подумал. Потому что всегда был чрезвычайно ответственным товарищем.
После ночи на песке я с наслаждением принял душ, выпил небольшую бутылочку виски, которую нашел в холодильнике, растянулся на свежих простынях. «Все же есть немало приятных вещей на свете!» – сказал самому себе и подмигнул новому отражению. Слегка пьяное, оно даже понравилось мне, хоть и более глуповатое, чем предыдущее. Я высунул язык, полюбовался и им. Впрочем, язык был прежним. Уши, зубы, глаза – тоже. Не считая, разумеется, и всего того, что находилось ниже шеи.
Голова профессора Доуэля.
Рано утром я взял напрокат джип «Чероки» и поехал в Бангкок. Банановая страна построила отличные дороги, правда, по обе стороны была все та же грязь и нищета. Социальные контрасты… Проститутки и монахи, нувориши и нищие в язвах с вырванными языками. Развратные европейцы и бывший армейский старлей Раевский… «Чероки» в моих опытных руках несся, как реактивный снаряд. Я едва не врезался в стадо слонов, а тощая свинья, дико взвизгнувшая у колес, чуть не отправила меня на тот свет… Но мне не было жаль своей жизни. Она стоила гораздо меньше зеленых денег, торчащих во всех моих карманах.
Как-то незаметно я влетел в Бангкок. Эстакада вознесла меня над лачугами, приблизила к сияющим вершинам небоскребов – сверкающим голубым пальцам, проткнувшим небеса. Я припарковал машину и вошел в аэропорт. Холодный воздух заставил поежиться. На табло высветили Москву. Я заготовил листок и написал на нем «Мария». Ее фамилию, как всегда, забыл… Разумеется, не забыл, как выглядит девушка Маша. А я буду тем, кто есть, – Вовкой Кузнецовым. А Вован Раевский – это всего лишь телефонный миф. Вот так-то, Машенька. Рядом с такими же бумажками с именами стояли живоглазые служащие, в основном девушки, выискивали своих туристов.
Я сразу увидел ее в толпе пассажиров. Она была в мини-юбке и тонкой маечке, деловито катила перед собой тележку с сумкой. Когда она поравнялась со мной, я качнулся вперед, выставив свое объявление. Она прочла, и я тут же спросил измененным голосом:
– Простите, вы Мария?
– Да… – Она вскинула на меня пронзительные очи девушки-снайпера.
– Меня попросил Володя встретить вас…
Я подхватил ее сумку, показал, куда идти.
– А он почему не смог? – нарочито равнодушно спросила Маша.
– Он поехал в деревню за своей девушкой. Какая-то непонятная история: то ли она прячется, то ли ее прячут…
Мария хмыкнула. А я запоздало представился:
– Володя.
– Очень приятно. Раевский – ваш друг? Вы его чем-то напоминаете… И долго он будет искать свою папуаску?
– Я не знаю.
Мы сели в джип, я спросил, куда везти.
– Не знаю, – равнодушно ответила она и, пристально глянув на меня, сообщила с тонкой долей высокомерия (как всегда, загодя ставила барьер): – Нет, вы определенно похожи. Чем-то неуловимым. Правда, он с виду умнее.
Я не нашелся что ответить, тронул машину.
– Может, вы хотите провести этот день в Бангкоке?
– Мне как-то все равно… Отвезите меня, если не трудно, в «Ройял Ривер». Я там жила. – Она открыла сумочку, протянула мне карту города, показала место.
Неплохо!
Я не стал возвращаться к нашим общим воспоминаниям. Именно в этом отеле она устроила мне коварную засаду, где Шамиль и Серега-Удав всласть покуражились надо мной, пытаясь узнать, где я припрятал компрометирующие документы на чеченскую знать и кремлевских взяточников. Они тогда накачали меня препаратом, чтобы сделать болтливее, чем я есть на самом деле. Но что-то у меня замкнуло, и они ничего от меня не добились. Потом они связали меня и выбросили в великую тайскую реку Чао-Прайя. Гады… Я отчаянно барахтался, борясь за жизнь, – и выплыл… Потом ты, Мария, на коленях клялась: не знала, что Шамиль задумал меня изничтожить, что он обманул тебя… А я, дурило, поверил…
Времена меняются, люди остаются прежними?
– Но завтра к вечеру надо быть у Лао, – сказал обыденно я.
Мария выдержала паузу и спросила:
– Кто вы?
– Вас интересует моя кличка? Пожалуйста: Старик Хоттабыч…
– Не остроумно.
– Вы же знаете, в нашем деле не следует задавать лишних вопросов.
– Но хотя бы о Володе я могу спросить? Я позавчера с ним разговаривала, он мне звонил и обещал встретить.
Я решил устроить небольшой психологический этюд. Под шум мотора, при кровавом пожаре рекламы, вспыхивающем на ветровом стекле, вдали от снегов такие эксперименты особенно пронзительны и впечатляющи.
– Вы вряд ли когда-нибудь его увидите! – гробовым голосом сообщил я, незаметно оценивая реакцию.
– Почему? – встревоженно спросила она.
– Потому что за все надо расплачиваться, – пояснил я. – Особенно за те контейнеры, которые он так опрометчиво уничтожил на дне морском…
– Что сделали с ним? Вы убили его? – неожиданно вскрикнула она.
– Я в детали не посвящен, – продолжал куражиться я, – но, кажется, он немножко умер. Причем без проблем для окружающих. Нравится мне эта страна. Море – лучшее кладбище… Какое облегчение для работы местных полицейских! А вам – особая благодарность за то, что вытащили его сюда. Признайтесь, это вы сами придумали этот трюк с письмом от его знакомой проститутки?
– Но мне же обещали, что его хотят применить в деле, что убивать не будут, – мертвенным голосом произнесла она.
– Вы наивная девочка, – изгалялся я. – Человек, предавший однажды, достоин быть лишь кормом для рыб. Конфуций, третий век до нашей эры. А как актуально!..
Она не отреагировала. И я тоже замолчал. До самого отеля никто не проронил ни слова. Мария плакала, жалея Раевского, а мне стало жалко ее, обманутую девчонку, которую эксплуатируют всякие подонки, а она чисто по-бабьи, наверное, в тайниках своей души мечтала завязать с этой нечистью и выйти замуж за балбеса Раевского, нарожать ему маленьких «райчат» и уже никогда не брать в руки оружие. Времена меняются – люди тоже…