Хьюстон, у нас проблема Грохоля Катажина

Девушки на выданье

Когда я возвращался от матушки, меня поймал Маврикий.

Пригласил в клуб потусить и познакомиться с какими-нибудь девчонками, поскольку я жаловался, что чувствую себя очень одиноко, и он, слушая меня, тоже остро почувствовал свое одиночество. А теперь самое время начать новую жизнь.

Я решил вместо того, чтобы тупо бездельничать, отправиться в город, хотя, честное слово, – я не помнил, чтобы кому-либо жаловался. Надеюсь, что по крайней мере не дошло до рыданий с демонстрацией фотографий – этого я бы не пережил. Нужно заканчивать с нытьем. А то я стал такой… такой…

Как Марта стал.

Не важно.

Я вошел в квартиру, развесил постиранное белье, свитера разложил на чистых полотенцах, чтобы они не теряли форму (так всегда делала Марта), сменил постельное белье, ринграфик положил на холодильник, чтобы мамуля видела, что он на видном месте, – если вдруг случайно придет без предупреждения, что она, к сожалению, иногда делает. Машину я оставил у дома.

Вниз я пошел пешком, потому что это полезно, а еще назло Серой Кошмарине потопал ногами на шестом этаже, у нее же дверь прямо рядом со ступеньками. Через двадцать минут я сидел рядом с Маврикием в клубе «Фиолетовый диссонанс».

Было шумно и весело, но еще довольно пусто. Начало вечера – самая многообещающая пора для таких мужчин, как мы. Можно спокойно оглядеться по сторонам, а самому не оказаться под обстрелом, девушки подтягиваются постепенно, как всегда – группками, ведь ни одна из них ни за что не пойдет в клуб одна, потому что думает, что тогда сразу понятно, зачем она туда пришла. И вот они ходят, как куры, по двое или по трое, сбившись в кучку, и так еще понятнее, зачем.

Делая вид, что ничего такого они не имеют в виду, притворяясь, что интересуются исключительно обществом друг друга, что мужчины не существуют в принципе, они стреляют глазами направо и налево, а мы с Маврикием, что уж скрывать, довольно привлекательны.

Да, сейчас действительно самое лучшее время для того, чтобы наконец покончить с Мартой и со всем тем, что было или могло бы быть. На одного мужчину приходится одна целая три десятых женщины, и меня больше всего интересуют вот эти «три десятых», потому что, может быть, хотя бы они не болтают без умолку.

Болтовней я сыт по горло.

В наше время тебе не нужно цеплять женщин – они сами идут тебе в руки: женщина может просто подсесть к тебе, разумеется с подругой, если мест мало, или заговорить, спросить, не видел ли ты такую черненькую в белой юбке или беленькую в черной юбке, нет? Жаль, а то мы же договорились… и понижает голос… а дальше – все зависит от тебя.

Иногда они бывают более нахальными, сразу переходят к сути дела, но таких я сразу отшиваю – потому что такие девушки, которые ищут приключений на одну ночь, опасны и от них лучше держаться подальше.

Вообще женщины делятся на две категории: те, которых ты выбираешь, и те, которые выбирают тебя. А я не люблю, когда меня выбирают, потому что мне девушка должна быть как минимум чем-то интересна. Это во-вторых. А во-первых – надо признать честно – она должна быть красива. Что-нибудь вроде ног от ушей или сисек, которые лезут на глаза, а еще лучше – к тебе на коленки.

И я не верю тем, кто говорит, что внешность не важна, а главное – душа и характер. Характер и душа очень важны, но потом – если все остальное в порядке.

Однако пришло время начинать новую жизнь.

Не буду привередничать, речь идет о милом, ни к чему не обязывающем приключении.

Но девушкам нужно облегчить задачу и создать условия, поэтому мы осматриваем зал: свободны двухместные столики и один шестиместный, а в углу – диванчик трехместный. Диванчик может пригодиться, но мы с Маврикием занимаем шестиместный столик, как будто еще кого-то ждем. Когда мы снимем кого-нибудь – будет где посидеть.

Я заказал томатный сок, чтобы было похоже, будто я пью «Кровавую Мэри», а Маврикий глотнул пива и заговорил о… Марте.

– Не хочу о ней говорить, – пожал я плечами.

– Старик, ты в три часа ночи к ней рвался, и если бы Толстый тебя не уговорил выпить на посошок, после которого ты отключился, то ты бы, старик, попал!

Я рвался к Марте?!!

Люди добрые, да ни в жизнь!

Вот ведь – действительно, алкоголь превращает человека в неразумное животное.

– Ин вино веритас, – кивнул Маврикий и чокнулся своим бокалом с моим томатным соком.

– Марта в прошлом, – я сделал глоток.

– Она за твой счет хотела устроиться, – заявил Маврикий к моему бесконечному изумлению, желая меня утешить.

Устроиться?!! Это интересно.

– Старик, она в тебя вцепилась, думала, что за твой счет устроится, проблемы решит, – повторил Маврикий.

Я смотрел на него с неослабевающим любопытством. Во-первых, я не нуждался в утешениях. А во-вторых – очень интересно, какие такие проблемы я мог ей решить.

Я особо не зарабатывал, потому что мне было некогда.

Я был так озабочен поисками работы, что ничего другого делать не мог в это время. Не мог себя заставить. Я, правда, знаю, что у меня есть все необходимое, и без ложной скромности могу утверждать, что я довольно привлекательный. И неглупый.

Но устроиться?!! Вот как раз Марта за счет меня никаких проблем не решила.

А когда возникла та ситуация с «Липой» – она встала около меня как стена. И ее вообще не смущало, что из хорошего многообещающего кинооператора я превратился в мальчика на побегушках. Она считала, что то, что я делаю, – это замечательно, потому что я пытаюсь удержаться на поверхности, а не сижу на месте, не впадаю в депрессию и не ною, и что мужчина, который работает, а не ждет, когда с неба посыплются звезды, гораздо больше достоин уважения, чем тот, кто боится трудностей и вызовов.

Даже если эти вызовы – как в моем случае – это вызовы к сломанному телевизору, сраной рваной антенне или к дебилу, который не умеет обращаться с суперновым оборудованием, купленным непонятно зачем.

Так что тут Маврикий вообще был не прав.

– Помнишь такую рыженькую Виолу из рекламного отдела?

Виолу, ни рыжую, ни другого цвета, я не помнил, но покивал головой, потому что какая разница.

– Вот женщины все такие. Они с тобой только до тех пор, пока видят в тебе осла с толстым кошельком и возможностями.

Вообще-то мой опыт говорит о другом.

Я никогда не был ослом, никогда не вез на себе тяжелый воз, кошелька у меня вообще нет, потому что я ненавижу носить что-нибудь толще кредитки и удостоверения личности, а так называемые «возможности» никогда не казались мне таким уж сильным афродизиаком.

Но что уж, у каждого свой опыт.

Я так и не узнал от Маврикия, что именно эта рыжая Виола из рекламного отдела поимела и с кого, потому что в эту секунду перед нашим столиком появились две богини. Хотя честно говоря – ни одну из них я бы не хотел видеть с утра без боевой раскраски.

– Простите, тут свободно? – спросила одна из них – ходячее воплощение сексуальных фантазий как моих, так и Маврикия: это создание имело длинные светлые волосы, искусно подрисованные глаза, одета она была в короткую зеленую юбку и топик с открытыми плечами, а на плечи был наброшен красный свитерок. И, разумеется, сапоги на высоченном каблуке. Просто кусочек яркого лета посреди осточертевшей, слишком длинной зимы.

А снаружи-то минус восемь!

Ее подружка, тоже ничего так себе, делала вид, что смотрит на вход в кафе, как будто там вот-вот должен появиться кто-то, кого она долго ждет.

– Садимся? – спросила подружка Зеленая подружку Глядящую.

– Ну, можно, – нежно протянула Глядящая и добавила: – Но мы же договорились…

Знаем мы эти номера.

Мы с Маврикием понимающе переглядываемся – это даже не мини-, это скорее милливзгляд.

Девушки явно были на выданье.

– Мы тоже кое-кого ждем, – быстро сказал Маврикий, – но ничего, поместимся.

Девушки сели, и я почувствовал прилив адреналина.

– Иеремиаш, – представился я, и Зеленая подала мне руку. Как парень. Ненавижу такое. Но глаза, ноги и волосы у нее были сногсшибательные.

– А-а-а-а, – сказала она.

Отличное имя. Недлинное.

– Маврикий, – Маврикий поднялся. – Выпьете что-нибудь?

Разумеется, сначала надо вложиться.

– А вы что пьете? Я Эвка, а это Иза, – Зеленая слегка улыбнулась.

Маврикий показал на пиво, но меня компрометировать на стал.

– Может быть, какой-нибудь коктейль? – решила отозваться Глядящая, хотя взгляд ее по-прежнему был прикован к входной двери.

Вокруг народу становилось все больше.

– Эти два места свободны? – какой-то симпатичный паренек схватился было за спинку стула.

– Заняты, – ответил я. – Мы кое-кого ждем.

Зеленая наградила меня взглядом, в котором не было восторга. Странно, потому что этот Симпатичный, на мой взгляд, выглядел довольно слабо.

– Джин с тоником, «Кровавая Мэри», водка с колой? – Маврикий наклонился над столиком.

– Ну, может, «Текила санрайз», – вздохнула Зеленая.

– А мне джин, – ответила вторая и вытянула сотню.

– Да ты, верно, шутишь! Мы угощаем, – Маврикий взглянул на нее так, будто ему под нос сунули мертвеца, и отошел, а я понял, что девчонки наши.

Вопрос времени.

Девушки склонились друг к другу и начали о чем-то шептаться, а я делал вид, что меня это не интересует. Через минуту вернулся Маврикий, поставил перед ними коктейли и уселся рядом со мной.

– Иеремиаш, ты мне не сказал, когда у тебя съемки кончаются, – он улыбнулся извиняющейся улыбкой девушкам, как будто нас прервали на середине необыкновенно интересного разговора.

Я поморщился.

Представляться оператором, не упоминая о том, что в данный момент я безработный, казалось мне глупым и плоским. Хотя, конечно, это сильно упрощало нам задачу.

– Ты фотограф? – спросила Глядящая равнодушно.

– Мой друг заканчивает фильм, – пустил Маврикий в ход тяжелую артиллерию, а я вспыхнул: я что, не сниму девицу без этого?!! да за кого он меня держит?!

– Ты снимаешь кино? – Зеленая бросила быстрый взгляд на подругу.

– Ну… я немножко кручусь в этом мире.

– Крутится он… Он оператор, – объяснил Маврикий. – Так же, как и я.

– Ага, – прокомментировала Зеленая.

Они старательно делали вид, что это не произвело на них впечатления.

Женщины вообще часто притворяются. Они притворяются, что им понравилось, а потом говорят, что это было безнадежно и ужасно… Они восхищаются чем-то, а потом говорят, что просто не хотели делать тебе больно… или изображают равнодушие, а сами нетерпеливо перебирают ногами.

Это был как раз такой случай. Они не хотели, чтобы мы заметили, что произвели на них впечатление. Какое-либо. Это мы тоже знаем.

Глядящая, однако, была столь убедительна в своем высматривании кого-то, что я начал подозревать в ней актерское образование. Все ее тело было напряжено и выгнуто неестественным образом, так, чтобы видеть, что происходит в дверях. А они не закрывались, все время кто-то входил и выходил, потому что курить в помещении было нельзя, а курящих, как обычно, было полно.

Я уже не хожу в заведения, где курят, потому что тогда мне приходится сидеть в какой-нибудь отделенной малюсенькой комнатушке, где толпа раз в семьдесят больше, чем в зале для нормальных людей. Но Маврикий курит, Толстый курит, так что это мое привычное окружение.

В «Фиолетовом диссонансе» не было зала для курящих.

– А вы чем занимаетесь?

– А мы – не операторы, – ответила Глядящая.

Ага.

Посыл был предельно ясен. Не думайте, что нравитесь нам, мы не такая уж легкая добыча, вам придется постараться получше.

Может быть, и так.

Извините.

Мне не хотелось особо стараться. Я наблюдал, как Маврикий набирает обороты, включает обаяние, сыплет комплиментами: такие чудесные девушки, как вы, наверняка могут, должны, думают, знают, считают…

Зеленая приняла его игру: а откуда ты знаешь, что мы чудесные? А может, совсем наоборот… а может быть, мы вовсе не такие уж чудесные… наверно, ты не знаешь, с кем имеешь дело… вы, наверно, часто так сидите и ждете, а мы вот нет…

Маврикий встал, принес новые коктейли, все начинало двигаться в правильном направлении.

Марта бы никогда в жизни так себя не вела.

Я вовремя остановил себя, напомнив, что вообще-то она поступила значительно хуже.

После третьего коктейля девушки расслабились, Глядящая даже засмеялась искренне, когда Маврикий рассказывал свой коронный и неизменный в течение четырех лет анекдот о летающих рубанках, а Зеленая начала оказывать мне знаки внимания.

Иногда лучшим способом привлечь к себе внимание женщины является безразличие, я довольно часто пользовался этим приемом.

Глядящая теперь только иногда поглядывала на дверь, скорее для вида, как бы выполняя задание – чтобы мы ничего «такого» себе не подумали. Маврикий пригласил Зеленую на «Мамбу намба файв», и она даже весьма неплохо двигалась на этих своих немыслимых каблуках, а когда они вернулись за стол, легонько толкнул меня в плечо:

– А теперь мы вместе с Иеремиашем сходим за выпивкой.

Я встал неохотно – я уже понимал, о чем пойдет речь.

– Старик, девочки уже готовы, я бы с Эвкой замутил, ты же можешь с этой Изой, ну будь человеком, не порти, блин, вечер, отличные девочки, я тебе говорю.

Если бы мне выбирать – я бы выбрал Эвку, но ладно, надо признаться самому себе, что вполне может быть и та, другая, имени которой я не запомнил.

– Легко идет, а может, от этого дети получатся? – Маврикий толкнул меня шутливо в плечо, и мое только было воспрявшее либидо моментально скукожилось. На слово «дети» мои сперматозоиды реагируют всегда одинаково – прячутся.

– Ну, может быть, все-таки нет, – ответил и заказал четыре джина с тоником. Один могу и выпить, мир вокруг станет приятнее.

– Теперь ты платишь, старик, – предупредил решительно Маврикий. – Говорю тебе, одна хорошая ночка – и ты и думать забудешь о Марте. Они же все одинаковые!

Как будто я о ней думаю!

Я про себя поблагодарил друга за то, что он вернул меня к мыслям об уже не существующей женщине и о моей неудавшейся жизни, но решил все же расправить крылья.

Девушки были симпатичные и не выглядели так, будто ищут себе мужа, не говоря уже о детях. Мимолетная связь, приносящая удовольствие обеим сторонам, – в этом нет ничего плохого или грешного, нет причин для рассуждений, а что было бы, если. Я целых четыре года даже не думал о других женщинах. Конечно, на улице я оборачивался вслед симпатичной девушке – это нормально, но ни разу, ни на секунду я не чувствовал потребности переспать с кем-то – а случаев подходящих было хоть отбавляй.

«Ты можешь это сделать, – повторял я про себя, неся напитки к столику. – Ты можешь это сделать».

За нашим столиком сидели наши девушки.

А еще – двое накачанных парней.

– Это Томек, а это Иеремиаш, а это Боджо, а это Маврикий, – защебетала Глядящая, прижимаясь к плечу высокого блондина.

Понятно. Они были уже легкой добычей – и охотники, разумеется, нашлись быстро.

Мне это не понравилось.

– Эти ребята вам не мешают? – Маврикий смотрел сверху на парня, который радостно тискал его девушку.

– Да нет, они просто опоздали, – ответила довольная Зеленая и прижалась к брюнету, который был на целую голову выше Маврикия.

– А Иеремиаш и Маврикий работают в кино, – сообщила она серьезно и рассмеялась переливчато.

Боджо или Томек – я не понял пока, кто из них кто, – посмотрел на нас выразительно и сказал:

– Но моя девочка ведь не купилась на это, правда?

– Ну что ты!

– Господа, сколько я вам должен? – парень залез в карман куртки – красивой, кожаной – и вынул оттуда черный кошелек. Он нас, вероятно, воспринимал как официантов.

А я чувствовал себя как коровья задница.

– За счет заведения, – ответил Маврикий и поставил два коктейля, которые тащил, перед брюнетом с легким поклоном: – Развлекайтесь.

Мы с Маврикием распрощались довольно быстро.

Вечер был еще ранний, но ни у него, ни у меня уже не было желания продолжать. Выйдя из клуба, мы с ним рассчитались – расходы поделили пополам. Снова сотни как не бывало.

– Глупые бабы, – коротко подвел итог Маврикий. – Еще пожалеют.

Я жалел, что дал Маврикию себя вытащить. И мечтал только об одном – рухнуть спать.

Завтра меня ожидал трудный день, потому что в понедельник всегда бывает много вызовов. Я уже договорился с четырьмя клиентами, и мотаться мне предстояло исключительно много: один вызов на Праге, потом монтаж антенны – на дальнем Урсинове, потом – взбесившийся пульт на Урсусе, а потом подключение оборудования на Мокотове. Специально в таком порядке, чтобы человеку было потруднее. Целый день езды.

Домой я пошел пешком. Мороз стал поменьше, во второй половине марта должно быть уже тепло… долгая какая зима в этом году, целыми днями вожу свою задницу в машине, прогулка мне на пользу. Я шел мимо магазинов, глазея на витрины. Зоомагазин на продажу, потом шикарные шмотки, обувь, какие-то телефоны, индийский магазин, я был там с Мартой, а теперь я один и вполне счастлив быть один… ночной круглосуточный магазин, я один на всем белом свете или как? Пусто – всех с улиц будто корова языком слизала. А нет, из кинотеатра «Фемина» высыпалась толпа…

Надо было идти в кино.

Целый вечер псу под хвост.

Я ускорил шаг, пара километров для сохранения хорошей формы – я теперь буду делать это каждый день. Я иногда хожу в тренажерный зал с Толстым, но не могу сказать, что это мое любимое занятие.

Дома я был около одиннадцати, голодный как волк.

Выяснилось, что у меня нет никакой еды, – просто шаром покати.

Я заказал пиццу, включил телевизор. Вот больше всего мне нравится, что я могу теперь заказывать себе пиццу, причем такую, какую люблю я, а не такую, «которую любят оба».

И не слышать при этом:

– Зачем пицца?

– То есть тебе уже не нравится, как я готовлю?

– Ты же не знаешь, что они туда кладут, какая-то ветчина с истекшим сроком годности, мясо неизвестного происхождения…

– Ну ладно, заказывай, но только такую, которую сможем есть оба…

И заканчивалось все, черт возьми, на диване, с отвратительной вегетарианской пиццей, без малейшего намека на мясо, потому как «отношения требуют компромиссов». С моей стороны, разумеется.

Неудачник!

Никаких компромиссов! Никогда больше!

Я заказал большую гавайскую с двойной ветчиной, с добавлением салями и сосисок, грибов и с острым соусом. Наконец-то я могу есть что хочу! С большим содержанием насыщенных и ненасыщенных жиров, с холестеролом и без брезгливых комментариев непорядочной женщины, которая четыре года водила меня за нос.

Проснулся я в два перед телевизором.

Живот у меня был переполнен, на экране какая-то девица на фоне фотообоев с изображением морского дна уговаривала меня, чтобы я из букв «к, ш, о, к, а» составил слово и позвонил – и тогда выиграю тысячи. Разумеется, если угадаю слово. И конечно, если мне удастся дозвониться. Дозвониться раз, другой – и каждый раз слышать, что, к сожалению, старик, ты неудачник, попробуй еще раз, ведь это стоит всего-то пару злотых, я знаю – мы с Толстым как-то раз пытались. Интересно, неужели в этой стране кто-то до сих пор ведется на это и звонит? Девушка нагибается к камере, смотрит зазывно, поглаживает себя по бедрам, по попке, по груди и искушает: звони, звони, угадай, постарайся, в этот раз у тебя точно получится, это же не трудная загадка.

А мне хочется блевать.

Что ж мне так плохо-то?

Наверно, от того, что я запил пиццу водопроводной водой, а не пивом. Хотя от этого вроде никакого свинства быть не должно.

Я просто устал.

Я валюсь в постель, и какое счастье, что никто мне с укором не скажет:

– Ну ты же ведь не ляжешь спать грязный?

Вообще-то я работаю на кабельном…

Сияние

Прямо рядом с маминым домом, на большом газоне, который отделял наш дом от соседнего (там до войны была вилла, но войны она не пережила), росла липа, прекрасная, толстая, старая, она, наверно, помнила и Первую мировую войну, и войну тысяча девятьсот двадцатого года, а может быть, даже, будучи еще совсем молоденькой липкой, липкой-подростком, застала и Ноябрьское восстание. Она была и правда большая. Сбоку от нее на этой заброшенной маленькой полянке рос еще и довольно крупный жасмин, он был похож на домик, полный птиц, но я больше всего любил смотреть на эту липу. Поскольку окна моей комнаты выходили на юго-запад, солнца в ней было много, даже зимой комната была наполнена солнечным светом, и только летом благодаря липе у меня было свежо и прохладно.

Липа первой выпускала несмелые, робкие листочки, потом густела, в комнате тогда появлялась приятная полутень, а потом она расцветала как сумасшедшая – и что у нее в кроне тогда делалось! Миллионы пчел, осы, шершни, мухи, мушки – все они танцевали вокруг нее днем и ночью. По ночам уличный фонарь освещал с одной стороны нижние ветки, и с заходом солнца вся эта неугомонная братия засыпала, и прилетали ночные бабочки, чтобы наслаждаться в одиночестве.

Сколько я себя помню, к стволу липы был прибит скворечник, покосившийся от старости, в который, несмотря на близость к шумной улице, всегда селились птицы. То синички, то воробьи. А у меня было прекрасное место для наблюдения за ними – мое собственное окно.

Сквозь ветки липы я смотрел на улицу, особенно когда покуривал, а покуривать я начал уже в лицее. Нужно было бдить, чтобы не пропустить мать, идущую с работы, и не дать ей поймать меня за этим нехорошим занятием.

Мир, если смотреть на него сквозь ветки и листья, был какой-то другой, более таинственный, более богатый, более цветной. В листьях отражался свет фонаря, капельки дождя переливались на них всеми цветами радуги.

Помню, однажды зимой я вдруг понял, что живу совсем не так, как надо, прозрел – и тогда наконец забросил старые радиоприемники, которые до двенадцати лет были моей самой большой страстью.

Я проснулся утром – а за окном не было моей липы. В том месте, где она росла, стояло нечто, даже слегка похожее на то, что было там накануне, но в то же время оно было совершенно другим – другим настолько, что невозможно даже описать.

За окном стояло белое дерево.

Белое от корней до верхушки, до каждой самой малюсенькой веточки. Белым был скворечник, кора, белым был даже обрывок веревки, который свисал с одной из толстых веток с давних времен, но виден был только зимой.

Солнце освещало верхнюю часть кроны дерева, и она искрилась и переливалась, серебристо-белая, как будто кто-то собрал тысячи крошечных серебряных шариков и старательно укрыл ими каждый уголок, заполнил каждую трещинку в коре и оклеил каждый, самый маленький выступ каждого сучка.

Я стоял как зачарованный, не в силах оторвать глаз от этой картины. На белую ветку присели две синички, демонстрируя свои желтенькие грудки, и эти два небольших цветных пятнышка были как будто из другого мира.

Белое дерево сияло и искрилось. Даже тень от нашего дома, который постепенно медленно врастал в землю, казалась мне белой, а дерево сверкало в солнечных лучах миллионами бриллиантов чистейшей воды.

И, если не считать птиц, не было больше никаких цветов на свете: ни коричневого, ни черного, ни серого.

Это было торжество белого цвета, торжество абсолюта.

Я стоял и стоял у окна.

Раза четыре входила матушка и интересовалась, все ли со мной в порядке, – но в то утро меня невозможно было от этой картины оторвать.

И в этот день я понял, что стану кинооператором.

Никогда раньше я не видел в жизни такого чуда.

И этот день, это утро определило всю мою будущую жизнь.

На четвертом году учебы, когда было создано наше «Хреновое братство», я решил ее отблагодарить и снять о ней фильм.

Замечательный пожилой оператор, который с нами занимался, рассказывал нам о кино Рыбчиньского, и рассказывал необыкновенно.

Что Збышек Рыбчиньский был гениален. Что он привел электронику в кинематограф, придумал High Definition, всю систему. После учебы он работал на Киностудии документальных фильмов в Лодзи и снял по заказу Госкино Польши фильм о Лодзи. Но Збышек Рыбчиньский всегда оставался Збышеком. Он обещал, что сделает, – и сделал.

По-своему.

Он взял тележку, на которой молочники развозили тогда бутылки с молоком, приделал к ней спереди камеру «Синефон», чтобы она снимала покадрово, возил эту тележку везде, где только можно было, и время от времени нажимал пуск. Щелк, щелк, щелк – и заглядывал во всякие закоулочки, калитки, грязные дворики, учреждения, каморки, проехал таким образом всю Лодзь. А закончил фильм наездом камеры на стену. И на этой стене расцветает красное пятно, постепенно заполняя весь экран.

Никто еще ничего подобного не делал.

Он смог показать все: этих мрачных, угнетенных людей, нищету, убогость, безнадежность.

Комитет партии обалдел, фильм вызвал страшный скандал, следующий, разумеется, отправился на полку.

Потом Збышек уехал, а еще потом получил «Оскар».

До сих рассказывают, что получать «Оскар» он явился с сигаретой в зубах и его не хотели пускать на красную дорожку, ведущую в зал. Не знаю, сколько в этом правды, но эта история запала мне в память.

Наверно, я просто хотел быть как Збышек.

Когда я был на третьем курсе, оказалось, что пустующую полянку между домами кто-то купил. Она относилась к Жолибожу, место козырное, поэтому желающих было пруд пруди, кто-то положил на нее глаз – и город продал этому «кому-то» землю.

Через пару месяцев уже было известно, что здесь будет построен маленький отель, совсем маленький, но шикарный, полянка на Жолибоже стоит миллионы, а отель – еще дороже. Старые жильцы были встревожены, но с другой стороны, такой отель мог еще выше поднять престиж нашей улицы.

А для моего дерева это означало смертный приговор.

Поэтому я решил снимать «Липу».

Я установил камеру на подоконнике, чуть под углом, чтобы в кадре помещалось все дерево вместе с этим кошмарным скворечником и кусочек улицы.

Это было не так легко, потому что окно бликует.

Я включал и выключал камеру по часам. Если коротко – то утром, днем, вечером, ночью, в полдень, в самый полдень. И в 15.10 на всякий случай.