Тайник на Эльбе Насибов Александр
— И о передатчике?
— А вы думаете, я сам вылавливал его из помойного ведра? Это сделала она, — гордо сказал Шталекер. — Пока, я сидел возле покойника, успокаивая бедняжку Лизель и следя за обстановкой в доме, Берта действовала на кухне. Когда она вошла, без кровинки в лице, но спокойная, я понял, что дело сделано… Теперь скажу следующее. Чтобы вам было легче. Знайте: в моем доме уже возникали ситуации, подобные нынешней. Вы, словом, у нас не первый…
Аскер с облегчением вздохнул. Наконец-то Шталекер заговорил в открытую.
— Но мы отвлеклись от темы, — продолжал механик. — Таким образом, решено: ваше обмундирование сжигают, вы, одетый в штатское, сидите дома. А я отправлюсь потолковать о том, что с вами делать дальше. Но — условие: обещайте, что ни в коем случае не покинете дом, чтобы проверять, не стану ли я звонить в гестапо!
Несмотря на всю серьёзность минуты, Аскер не мог не улыбнуться.
— Обещаю, — сказал он.
— Итак, — проговорил Шталекер, не глядя на собеседника, — я представляю вас как немецкого коммуниста?
Аскер кивнул.
— Ну что ж, немецкого так немецкого. — Механик вздохнул. — Как будто договорились обо всем. — Он встал. — Я ухожу. Сидеть здесь, вести себя прилично и ждать.
— Слушаюсь, — снова улыбнулся Аскер.
Шталекер отворил дверь в соседнюю комнату.
— Берта, — крикнул он, — мою шляпу и зонт!
Отто Шталекер пересёк городской центр, затем довольно долго шёл по нешироким улочкам северной окраины Остбурга. Несколько раз он заходил во встречавшиеся по пути магазины, купил пару носовых платков, отдал ремонтировать зонтик. И из каждого магазина, улучив секунду, он внимательно оглядывал улицу, редких прохожих… Шталекер шёл к руководителю местной подпольной организации антифашистов и должен был соблюдать сугубую осторожность.
Убедившись в том, что все спокойно, он неторопливо свернул в переулок, оказался перед большим мрачноватым домом и вошёл в подъезд. Лифт поднял его на четвёртый этаж. На площадку выходили три двери. Механик подошёл к крайней справа, постучал. Отворилась соседняя дверь, находившаяся в центре площадки. Из неё выглянула женщина.
— Нет их, — сказала она. — Уехали, и неизвестно, когда будут.
— Очень жаль. — Шталекер вынул из левого кармана платок, вытер лоб, спрятал платок в правый карман. — Очень жаль, я так давно не видел фрау Юлию.
Женщина посторонилась. Шталекер вошёл в её квартиру.
За столом писал худощавый человек средних лет. Чёрная шёлковая шапочка, закрывавшая лоб почти до бровей, придавала ему вид учёного. Он встал, протянул Шталекеру руку.
— Что случилось, Отто?
— Важное дело, — сказал Шталекер, кладя шляпу на краешек стола.
— Понимаю, что важное, если вы пришли.
— У меня прячется человек, которого я имею основания считать русским разведчиком.
Собеседник, собиравшийся переложить на столе бумаги, задержал руку.
— Быть может, я плохо понял. Беглый пленный?
— Да нет же. — Шталекер сделал нетерпеливое движение. — Настоящий разведчик. Хотя, конечно, помалкивает на этот счёт. Впрочем, он в таком положении, что молчание носит скорее символический характер.
И Шталекер вкратце пересказал события истёкших двух суток.
Человек в шапочке сказал:
— Кое-что уже знаю. Позавчера на рассвете в лесу, близ вокзала, были найдены три парашюта. Далее мне известно о происшествии у дома с проходными дворами.
— Это был он! Я переодел его, но он не хочет оставаться у меня… Вам надо встретиться.
— Он сам просил об этом? — быстро спросил собеседник.
— Что вы! О вас он и не подозревает. Это — моё мнение.
— Так… Какой он из себя, Отто? Опишите его.
— Ему что-то около тридцати. Высок, светловолос, чёткий профиль, светлые глаза. Широкоплеч и строен, чувствуется много энергии и силы. Ещё: разговаривая, глядит прямо в глаза.
— Он, я вижу, понравился вам?
— Да, не могу этого скрыть. Между прочим, по облику настоящий немец.
— Но вы говорите — русский?
— Быть может, из эмигрантов. Кстати, назвался германским коммунистом.
— Любопытно.
— Знаете, мы как-то сразу стали понимать друг друга.
— Любопытно, — повторил человек в шапочке.
— Встречу нельзя откладывать.
— Хорошо. — Собеседник Шталекера задумался. — Адрес, которым вы пользовались прошлый раз, помните?
— Домик у железнодорожного моста?
— Да. Там, где мы прятали польского профессора. Время явки, сигнал — все, как и прежде.
— Итак, сегодня?
— Да.
Наступил вечер. Огни в домике Шталекера были погашены. Фрау Берта стояла у раскрытого окна, придерживая за ошейник собаку, которую незадолго до этого перевели из конуры в дом.
Висевшие над камином старинные часы зашипели, раздалось десять ударов.
— Время, — прошептала, фрау Берта. — О всемогущий господи, помоги моему мужу и его другу в их святом помысле, не оставь своими заботами и милостями!
Прошло ещё несколько минут. Потом за окном, где-то вдали, раздались короткие автомобильные гудки, послышался рокот мотора. Овчарка глухо зарычала.
— Тихо, Дик. — Женщина пригладила шерсть на загривке собаки. — Тихо, нельзя шуметь!
Сигналы услышали и мужчины.
— Скорее, Краузе, — прошептал Шталекер. — Скорее, ему нельзя останавливаться!
Шталекер и Аскер отворили дверь, поспешили к калитке. По обеим сторонам дорожки росли цветы, и сейчас, в ночную пору, от них шёл сильный, пьянящий аромат.
Шум мотора стал слышнее. Аскер, поглядел в сторону, откуда он доносился, увидел смутно вырисовывавшийся в темноте грузовик. Машина приближалась.
Шталекер нагнулся, пошарил в цветах и извлёк передатчик, который заблаговременно перетащил сюда. Затем он отодвинул щеколду калитки.
Когда грузовик поравнялся с домом, шофёр распахнул дверцу. Шталекер и Аскер выбежали на тротуар и на ходу вскочили в кабину. Дверца захлопнулась. Машина увеличила скорость.
Где-то в центральной части города перед автомобилем замаячил патруль. Шофёр грузовика, молодой парень с тёмной повязкой на левом глазу, сказал:
— Если остановят, все мы — рабочие с «Ганса Бемера». Везём песок. Застряли у реки из-за неисправности мотора. Пропуска на всех троих в порядке.
Машина неторопливо проследовала мимо поста. Два солдата и полицейский равнодушным взглядом проводили тяжело осевшую под грузом песка восьмитонку.
Спустя полчаса грузовик оказался на противоположной окраине Остбурга. Домики, окружённые крохотными садиками, стояли здесь далеко друг от друга. Впереди маячила громада железнодорожного моста.
— Подъезжаем, — сказал Шталекер, взявшись за ручку дверцы. — Вон тот дом, среди деревьев, с двумя окнами, закрытыми ставнями. Видите, Краузе?
— Да, — кивнул Аскер.
Грузовик принял вправо, сбавил скорость. Дверца распахнулась. Шталекер и Аскер выпрыгнули из кабины. Автомобиль дал газ и уехал.
— Даже не поблагодарили его, — пробормотал Аскер.
— Бог даст, ещё встретитесь!
Шталекер приблизился к окну, постучал в ставень — дважды и немного погодя третий раз. Из-за ставня раздался ответный удар.
— Идёмте, — сказал Шталекер.
Они миновали парадную дверь, на которой висел тяжёлый замок, обошли дом. В задней стене Аскер увидел вторую дверь, поменьше. Шталекер толкнул её, пропустил Аскера, вошёл сам и затворил дверь, повернув ключ в замке. Щёлкнул выключатель. Стало светло. Из комнаты вышел мужчина, с которым Шталекер встретился несколькими часами раньше.
Секунда, и, вскрикнув, он кинулся к Аскеру. Шталекер был ошеломлён. На его глазах руководитель остбургского подполья Шуберт и незнакомый ему человек тискали друг друга в объятиях, выкрикивали какие-то слова, целовались…
Оскар Шуберт!
Аскер мгновенно вспомнил лето минувшего года, город на северо-западе Силезии. Ценой больших усилий он был заброшен в этот важный район нацистской Германии, чтобы установить местонахождение тщательно законспирированной школы по подготовке агентуры противника, выявить шпионов, обучаемых для действий в тылах советских войск. Трудная задача удалась. И вот он едет в лес, где скрывается группа беглецов из немецкого концентрационного лагеря — Аскер должен предупредить антифашистов о том, что убежище их обнаружено, гестапо и полиция безопасности готовят операцию… Там, в лесу, он впервые встретился с Шубертом. У Аскера оказались весьма важные данные. Их необходимо было немедленно переслать руководителям советской разведки. Но Аскер не имел средств связи. Как быть? Шуберт посоветовал ему перейти линию фронта, а сам с товарищами взялся уничтожить агентурную школу — теперь, располагая новыми материалами, можно было надеяться, что это удастся… Позже Аскер узнал, что Оскар Шуберт сдержал слово. Но было известно и другое — почти все участники операции погибли.
И вот сейчас Шуберт, живой и невредимый, стоит перед Аскером, широко улыбается, щурит свои большие светлые глаза!…
— Да, — говорит он, откидывая назад сильно поседевшие волосы, — там было жарко, я уж думал — не выбраться… Но — жив! Уцелел всем чертям назло, чтобы встретить вас на этом свете!
Шталекер наконец обрёл дар речи, взял руку Аскера, крепко пожал.
— Простите меня, приятель, — сказал он, — теперь верю, что вы — немецкий коммунист!
— Ну, а я могу теперь сказать, что вы ошибаетесь.
Шталекер растерянно посмотрел на Шуберта.
— Возвращайтесь домой, Отто, — сказал Шуберт. — Вам пора, уже ночь…
— Да, Оскар. — Шталекер обернулся к разведчику: — Доброй ночи, товарищ! — Он протянул Аскеру руку, улыбнулся: — А ведь у меня чутьё на хорошего человека!
— И у меня! — Аскер хитро прищурил глаз. — Я тоже не ошибся, не так ли?
Шталекер ушёл.
Шуберт взял Аскера под руку, провёл в соседнюю комнату, усадил на диван.
— Рассказывайте.
— Прежде всего несколько вопросов. В Остбурге действует организация антифашистов?
— Да.
— И во главе её — вы?
— Так решили…
— И давно вы здесь?
— Без малого год. После ликвидации школы из наших только трое уцелели. Мы перебрались в Польшу, пробыли там что-то около месяца. Затем было решено направить меня сюда.
— Понятно. — Аскер помолчал. — Товарищ Шуберт, вам знакомо такое имя: Макс Висбах?
— Сварщик с завода «Ганс Бемер»?
— Он самый. Мне надо установить, что это за человек.
— О нем хорошо отзываются.
— Я бы хотел поближе приглядеться к Висбаху. Да и вообще, можно устроить так, чтобы за ним понаблюдали?
— Полагаю, да.
— Должен сказать, что Висбах сейчас главное для меня.
— Лично хотите им заняться?
— Это было бы лучше всего. Видимо, придётся пожить в вашем городе.
Шуберту было непонятно, почему вдруг советский разведчик интересуется каким-то сварщиком. Но он, сам опытный подпольщик и конспиратор, вопросов не задавал.
— Пожить в городе, — повторил Шуберт. — Тогда придётся где-то работать. Нужна легальность.
— Да. — Аскер встал, прошёлся по комнате. — У меня хорошие документы. Очень хорошие. Не страшна никакая проверка.
— А свидетельство шофёра есть? — вдруг спросил Шуберт. — Ведь вы неплохо водите машину. Помню, как петляли на своём «штеере» там, в лесу.
— Шофёрское удостоверение в порядке. Но прежде хотелось бы изменить внешность.
Шуберт вопросительно поглядел на собеседника.
— Не думайте обо мне слишком плохо, — сказал Аскер. — Никаких накладных бород или повязок на глазу. Просто обрею голову, чуть отпущу усы. И — очки. Обычные. Скажем, со стёклами плюс один, простенькие…
— Это будет.
— Затем костюм. Что-нибудь типичное шофёрское — фуражка с лаковым козырьком, куртка поскромнее, бриджи, высокие башмаки на шнуровке.
— Для этого потребуется время…
— Что ж, подожду. Все равно надо, чтобы отросли усы, — усмехнулся Аскер. — Иначе слишком опасно. Тот, с кем я столкнулся у дома с проходными дворами, хоть мельком, но все же видел меня.
— Есть ещё вдова Герберта Ланге. Вначале у меня мелькнула мысль предупредить её, чтобы помалкивала. Но, подумав, понял, что делать этого нельзя.
— Ни в коем случае! Она в таком состоянии… — Аскер опустил голову. — Бедняга Герберт… Как все нелепо получилось! Представляю, как Лизель убивается. И конечно, считает меня мародёром, вором, словом, самым большим мерзавцем.
— Ничего, будем надеяться, что все обойдётся, — ободряюще сказал Шуберт. — Ведь фотографии вашей они не имеют… А вот со мною посложнее. О, меня знают великолепно! Каждый шпик может заприметить. Поэтому днём не выхожу, в ночное время — лишь в случае крайней необходимости. Как, например, сегодня. А в общем, рискую ничуть не больше любого солдата, который под пулями идёт в атаку… — Он помолчал. — Да, тяжело. Тяжело, но нам не надо другой жизни, пока не кончится война и Германия не вздохнёт свободно. Подумать только, что они сделали с людьми, как искалечили их души! — Шуберт встал, взволнованно заходил по комнате. — Иной раз спрашиваю себя: неужели это тот самый народ, что дал миру Гёте и Эйнштейна, Бетховена и Баха?… Нет, нет! — воскликнул он, видя, что Аскер сделал протестующий жест. — Хотите сказать: это не народ — кучка предателей и прохвостов? Знаю, все знаю. Но почему они взяли верх именно в моей стране!
Он смолк. Молчал и Аскер. Так прошло несколько минут, Шуберт снова сел, нервно постучал пальцем по столу.
— Я знаю: они сгинут. Ни тени сомнения! Но сколько предстоит сделать, чтобы нация снова обрела себя, вновь налилась силой!… Вы понимаете, какую именно силу я имею в виду?
Аскер кивнул, взял его руку.
— То-то же, — Шуберт вдруг широко, по-детски улыбнулся. — Но давайте о вас поговорим… Желаете вы на тот завод, где работает Висбах?
— Это было бы подходяще. Но я не знаю, какие у вас возможности…
— Кое-какие имеются. На заводе работает наш человек.
— Шталекер?
— Есть ещё и другой… Словом, попробуем. Не выйдет — попытаемся на соседний, а там будет видно.
— Оскар, — проговорил Керимов, положив ладонь на руку немца. — Год назад вы рассказывали о своей жене и дочери. Ведь они остались в лагере. И… никаких сведений?
Шуберт не ответил.
Глава тринадцатая
Восьмого ноября 1923 года город Мюнхен был взбудоражен. Во всю ширину мостовых двигалась пёстрая толпа. Мелькали береты и тирольские шляпы с пёрышком, штатские пиджаки и военные кителя без погон, ботинки и высокие лаковые сапоги. Но больше всего было каскеток и коричневых рубах, заправленных в такого же цвета бриджи. Демонстранты, основательно подогретые пивом и водкой, самозабвенно орали нацистские песни. Почти каждый размахивал резиновой дубинкой, хлыстом, стальным прутом.
Из баров а кабачков выбегали новые группы бюргеров, мелких лавочников, студентов, дельцов, раскрасневшихся от спиртного, с бутылками и палками в руках. Они вливались в толпу, которая все росла.
Вскоре шествие запрудило улицы. В рёве демонстрантов тонули свистки полицейских и гудки автомобилей, тщетно пытавшихся проложить себе дорогу.
Толпу вели двое.
Один был почти старик — неторопливый, чопорный, важный, с отличной выправкой, свидетельствовавшей о том, что это бывший военный. Другой — лет тридцати, остроносый, тонкогубый, с жидкой чёлкой над лихорадочно блестевшими тёмными глазами. Первый был генерал Эрих Людендорф, второй — Адольф Шикльгрубер, Гитлер.
Так начался «пивной путч» мюнхенских нацистов, целью которого был государственный переворот.
В толпе путчистов можно было заметить малого лет двадцати пяти, рыжеволосого, кряжистого и сутулого, с толстым багровым затылком. Он имел привычку выставлять вперёд подбородок и щурить маленькие, узко посаженные глаза, а при ходьбе — сильно размахивать руками, такими тяжёлыми и длинными, что они, казалось, доставали до колен. Всем этим парень сильно напоминал гориллу, на которую почему-то напялили штаны и высокие башмаки на шнуровке. Он горланил громче других и первым швырнул булыжник в окно еврейского магазина, когда путчисты подходили к Фельдхеррнхалле[15]. Звали парня Гейнц Упиц.
В том году «пивной путч» с треском провалился. Гитлера и некоторых нацистов даже засадили в тюрьму, в которой «бесноватый Адольф», кстати, и написал свою гнусную книжонку «Майн кампф»[16].
Несмотря на неудачу, нацисты не отчаялись. И среди тех, кого Гитлер запомнил в тот день, был обезьяноподобный Упиц.
Вторично Гейнц Упиц был отмечен фюрером в февральские и мартовские дни тридцать третьего года, когда гитлеровцы устроили провокационный поджог рейхстага, а вслед за тем — избиение коммунистов и всех прогрессивно настроенных людей. В ту пору Упиц действовал не покладая рук. Он был одним из тех, кто выследил и схватил Эрнста Тельмана.
В третий раз об Упице вспомнили в канун июньских событий тридцать четвёртого года. В эти дни Гитлер заканчивал подготовку к новой Варфоломеевской ночи — расправе над сотнями видных членов своей партии, ставших неугодными ему и Герингу. Гейнц Упиц был вызван, обласкан и назначен на ответственный участок операции. После завершения «ночи длинных ножей», или, как ещё назвали ту ночь сторонники Гитлера, «чистки Рема», об Упице с похвалой отозвался сам Герман Геринг.
С тех пор Гейнц Упиц пошёл в гору. Некоторое время он работал в АПА[17], затем был назначен в одно из управлений гитлеровской тайной политической полиции, которое занималось контрразведывательной работой на территории своей страны, а с началом войны — и в оккупированных Германией государствах.
Гейнц Упиц проявил недюжинные способности, воспитывая кадры провокаторов и шпионов. Он, например, отличился при подготовке пресловутого «Плана вейс"[18]. Он был одним из немногих особо доверенных лиц, которых посвятили в строжайшую тайну, зашифрованную как операция «Гиммлер». Больше того, Улицу и ещё одному человеку, речь о котором будет ниже, собственно, и принадлежала сама идея операции. Сущность её заключалась в том, что в 1939 году гестапо раздобыло некоторое количество польских военных мундиров, оружия и удостоверений личности военнослужащих польской армии, снабдило всем этим группу немецких агентов, которая затем напала на радиостанцию в пограничном с Польшей городе Глейвице. Провокация удалась — все видели трупы «подлых поляков», то есть немцев-лагерников, на которых парни из гестапо напялили польскую одежду с соответствующими документами в карманах, расстреляли и оставили там, где происходили «стычки».
Печать Третьей империи, Японии и Италии хором завопила о «польских агрессорах». Повод, для того чтобы ввести в действие «План вейс», был налицо. И Польша запылала в огне войны.
За участие в этой операции Гейнц Упиц получил рыцарский Железный крест с мечами, очередной чин, а также личную награду Генриха Гиммлера
— золотое кольцо и кинжал дивизии СС «Тотен копф».
С тех пор прошло немало времени. Гейнц Упиц орудовал в Германии, во Франции и Норвегии, в Югославии и Чехословакии, действовал весьма энергично, как говорится, не за страх, а за совесть. Руководство ценило его, не обходило наградами и чинами. И теперь, к середине 1944 года, группенфюрер[19] Упиц был одним из видных деятелей фашистской контрразведки.
В тот вечер, когда Аскер Керимов встретился с Шубертом, Гейнц Упиц покинул свой уютный особняк в Берлине, сел за руль большого открытого «мерседеса», вывел машину за город и погнал по широкой бетонной дороге на северо-запад.
Группенфюрер Упиц любил быструю езду. Это позволяло отключать сознание от обычных забот и дел. А нервы генерала очень нуждались в отдыхе: почти каждый день с фронтов приходили вести, одна неприятнее другой.
С некоторых пор опытный полицейский Гейнц Упиц почуял новую грозную опасность. Впрочем, опасность была не так уж нова, о ней давно знали, ибо возникла она в тот самый момент, когда нацисты пришли к власти. Этой опасностью был народ. Но прежде на народ можно было плевать; схватив за глотку, его держали в страхе и повиновении, дурачили безудержной демагогией и спекуляцией на национальных чувствах и чаяниях немцев. Да, прежде это было возможно. Теперь же, когда вся страна из конца в конец покрылась солдатскими кладбищами, когда армии Советов штурмовали подступы к восточным границам Германии, а над фатерландом день и ночь висели эскадры бомбардировщиков англичан, американцев, русских, теперь простые немцы стали задумываться над многим. И Упиц, к которому стекалась самая объективная и полная информация со всех уголков страны, видел, что люди уже не только шевелят мозгами, но действуют, и с каждым днём все активнее. С фронта сообщали: сделанные на лучших германских заводах авиабомбы, торпеды, снаряды, мины частенько не взрываются, ибо оказываются начинёнными песком или какой-либо иной дрянью. В Берлине саботажники вывели из строя главный цех одного оружейного завода. На другом заводе одновременно сгорели все электромоторы. И так — повсюду. Не лучше обстояли дела на транспорте. В прифронтовой зоне эшелоны вермахта летели под откос от руки партизан; в глубоком тылу поезда с военным грузом выводились из строя германскими антифашистами и беглецами из лагерей…
Полная луна стояла высоко в небе. Дорога просматривалась хорошо, и Упиц до отказа прижал ногой педаль газа. Машина рванулась вперёд. Вскоре стрелка спидометра закачалась у цифры 120.
Через полтора часа машина подъехала к развилке дорог. Основное шоссе шло дальше, на Гамбург. Пологий и широкий съезд вёл на запад. Группенфюрер оглянулся и, убедившись, что шоссе свободно, повернул руль влево.
Ещё через час «мерседес» Упица, на минуту притормозив у контрольно-пропускного пункта, въехал в Остбург. Высокого гостя ждали. Едва автомобиль остановился у здания гестапо, к нему поспешили штандартенфюрер Больм и штурмбанфюрер Беккер. Почтительно поздоровавшись, они проводили генерала в приготовленные апартаменты — гостю был отведён коттедж, расположенный рядом со зданием контрразведки. В кожаной папке, которую нёс с собой штандартенфюрер Больм, находились материалы, относящиеся к появлению в Остбурге Курта Краузе и Герберта Ланге. Группенфюрер Упиц прибыл специально по этому делу.
Материалы не могли порадовать генерала. На след спутника Герберта Ланге пока напасть не удалось.
За домом покойного велось тщательное наблюдение, все посетители были подвергнуты негласной проверке. Однако в гестапо понимали: тот, кто извлёк запрятанную в кухне радиостанцию, вряд ли вновь появится в домике Ланге. Поэтому контрразведка главное внимание уделяла Лизель. Адольф Торп навещал её каждый день. Но женщина, испытавшая сильнейшее нервное потрясение, была в тяжёлом состоянии. В ответ на настойчивые расспросы Торпа она твердила одно и то же: в доме в эти дни было полно народу, приходили какие-то люди, но кто именно, она не помнит.
Или не хочет вспомнить? Торп подозревал, что так оно и есть. Но это были лишь догадки, не больше.
Гестапо разузнало о всех связях и знакомствах Герберта Ланге на заводе, где он служил до мобилизации в вермахт. В поле зрения контрразведки попало человек двадцать. В списке значился и механик Отто Шталекер.
Дальнейшая проверка показала, что почти все эти люди присутствовали на похоронах.
Ниточка потянулась.
Директор завода артиллерийских снарядов и фаустпатронов «Ганс Бемер» Артур Кюмметц выбрал в ящике большую сигару, понюхал её, аккуратно обрезал ножичком кончик и зажёг.
Вошла секретарша.
— Господин Карл Кригер, — сказала она, вопросительно посмотрев на директора.
Кюмметц скосил глаза на большие часы в углу кабинета. На них было одиннадцать. Часы начали бить.
— Минута в минуту, — проворчал Кюмметц. — Однако он точен, этот Кригер.
И он кивнул секретарше. Та впустила в кабинет пожилого человека в аккуратном чёрном костюме с галстуком-бабочкой. Это был заведующий заводской канцелярией Карл Кригер.
Начался утренний доклад. Все шло по раз и навсегда заведённому порядку, который директор Кюмметц самолично разработал и весьма ценил. Кригер был краток. Изложив в нескольких словах существо дела, он передавал шефу бумаги, которые тот подписывал и возвращал. Когда с бумагами было покончено, Кригер поднялся.
Кюмметц вновь взглянул на часы. Доклад длился пятнадцать минут — ровно столько, сколько и полагалось. Он отпустил Кригера. Однако у дверей заведующий канцелярией задержался.
— Простите, забыл доложить… Кажется, я нашёл подходящего человека.
— Шофёра?
— Да.
— Конечно, женщина?
— Мужчина, господин директор?
— Из восточных рабочих?
— Нет.
— Кто же тогда?
— Немец, господин директор.
— Вы сказали: немец?
— Да.
— И не калека?
— Он не инвалид… То есть инвалид, но не в том смысле. У него целы руки и ноги, видят оба глаза. Он великолепный шофёр, но… Словом, чуть-чуть свихнулся. Его вылечили, но от военной службы пока освободили. Так что практически здоров. Молод, силён и великолепно водит машину.
— Но что с ним стряслось?
— Был под бомбёжкой. — Кригер покрутил у виска указательным пальцем. — Однако все это в прошлом, господин директор.
— Свихнулся? — Директор отшвырнул сигару. — Не хватает только, чтобы моей машиной управлял сумасшедший. Сами-то вы в рассудке, предлагая мне такого шофёра?
Кригер пожал плечами.
— Вам решать господин директор. Но вы приказали достать шофёра, дважды напоминали об этом. А где сейчас отыщешь здорового парня, который бы ходил без дела? Быть может, все же вызовете его?
— Он здесь?
— Да, я сказал ему, чтобы пришёл. На всякий случай.
— Хорошо. Но откуда он взялся?
— Пришёл во вторник, господин директор. Вы знаете — в этот день я принимаю посетителей. Вот он и явился. Прежде чем докладывать вам, я проверил его, как мог. Мы вышли, и я посадил его за руль своего «оппеля». Мы проехали всего несколько километров, но я понял, что могу его смело рекомендовать. Разумеется, как шофёра. Что касается документов, то будет, конечно, особая проверка, и тогда…
— Ладно, — сказал Кюмметц, — давайте его ко мне в кабинет.
Кригер вышел. Через минуту он вернулся и ввёл в кабинет Аскера. Наголо обритая голова, тёмные усы щёточкой, какая-то смесь робости и растерянности в широко открытых светлых глазах за стёклами очков — все это в сочетании с тесноватой в плечах курткой зеленой саржи и жёлтыми фланелевыми бриджами сильно изменило внешность разведчика.
Кюмметц внимательно оглядел простоватого и, видимо, чуточку неуклюжего парня. «Из деревенских», — подумал он.
— Фамилия?
— Генрих Губе, — отчеканил Аскер, вскинув голову.
— Мне надо отвечать: «господин директор», — сказал Кюмметц. — Вы поняли?
— Так точно, господин директор!
Кюмметц более четверти века провёл на военной службе и больше всего на свете ценил дисциплину и порядок. Аскер был уведомлен об этом и действовал по строго разработанному плану.
— Документы!
Аскер вынул и подал паспорт, шофёрское свидетельство, воинское удостоверение, бумагу из госпиталя.
— Вы смотрели их? — спросил Кюмметц заведующего канцелярией.
— Да, господин директор.
Кюмметц полистал бумаги, бросил на стол.
— Откуда родом?
— Вот, господин директор. — Кригер положил перед ним лист бумаги.
— Я опросил шофёра Губе и все записал.
— Восточная Пруссия, — пробормотал Кюмметц. — Из Пиллау?
Читать бесплатно другие книги:
