Атрибут власти Абдуллаев Чингиз

Франция. Куршевель

4 января. Вторник

Сразу после Нового года небольшой французский поселок Куршевель превращался в настоящий центр международного туризма, о котором уже начинали слагать легенды.

В шестидесятые годы на этот горнолыжный курорт иногда приезжали англичане и американцы. В семидесятые здесь отдыхали итальянцы и французы. В восьмидесятые тихий курорт стал местом уединенного семейного отдыха для пожилых европейцев, предпочитавших тихую, размеренную жизнь. Эти семейные пары жаждали не столько научиться скользить по склонам, сколько насладиться вечерними закатами и горным воздухом. На весь Куршевель в те тихие времена было два сонных инструктора, которые дежурили по очереди, терпеливо дожидаясь возможности заработать несколько сотен франков.

Все изменилось с появлением первых гостей из бывшего Советского Союза. Сначала позволить себе отдых здесь могли редкие пары с немалым достатком, а после дефолта девяносто восьмого Куршевель облюбовали уже многие быстро разбогатевшие люди России. В течение нескольких лет поток отдыхающих нарастал и довольно скоро превратил спокойный тихий поселок в один из самых престижных мировых курортов.

Появились новые отели и рестораны. Цены достигли заоблачных высот. Тренеры и инструкторы получали невероятные гонорары, предпочитая работу в Куршевеле даже международным соревнованиям. Через несколько лет поездка на этот курорт стала «обязательной программой» для большинства российских «олигархов». Они прибывали сюда на собственных самолетах, большими компаниями. Некоторые являлись с целыми «гаремами» юных красоток. Кое-кого прельщали не количество и возраст, а статус подруг – такие предпочитали актрис или певиц. Самые «продвинутые» везли с собой молодых друзей. Респектабельные «олигархи», которых было совсем не так много, отдыхали в окружении новых молодых жен и детей от первых браков.

Куршевель стал символом современной роскошной жизни. Здесь уже не удивлялись, когда приехавшие гости заказывали самые дорогие вина и оставляли в ресторанах тысячи евро за каждый ужин. Завелись даже «местные» рекордсмены, которые умудрялись тратить в течение одной недели до двухсот или трехсот тысяч евро. Для нуворишей, никогда не зарабатывавших деньги собственным трудом и считавших такие суммы смешными, своего рода развлечением стало видеть испуганные и встревоженные лица «аборигенов», не привыкших к подобному расточительству. Справедливости ради стоит добавить, что на курорте начали появляться гости и из других «братских» республик бывшей большой страны. Там процесс приватизации и присвоения народного имущества шел с некоторым опозданием, зато принимал еще более дикие формы, чем в России.

Двое мужчин стояли на склоне горы, у небольшого отеля, наблюдая за спуском многочисленных любителей, осваивающих азы горнолыжного спорта. Среди спускающихся был губернатор одной из крупных областей России, облаченный в красно-синий костюм. За ним заботливо следили сразу два инструктора, сопровождавшие своего именитого клиента.

– Катается, – сказал первый наблюдатель, мужчина невысокого роста. У него были внимательные, умные, глубоко посаженные глаза, крупные черты лица, мешковатая фигура. Он был одет в теплую куртку и темно-коричневые вельветовые джинсы. На ногах – тяжелые ботинки. Стоявший рядом с ним мужчина был выше ростом. Вытянутое лицо с тонкими губами облагораживали очки в изящной золотой оправе. Этот был одет в спортивный костюм, словно собирался демонстрировать собеседнику свое горнолыжное мастерство.

– Хорошо, если не свалится, – жестко процедил второй, наблюдая за неумелыми действиями губернатора.

– Я думаю, не свалится, – улыбнулся первый, – наш знакомый всегда отличался удивительным чувством равновесия.

– Вы имеете в виду его политическую эквилибристику? – неодобрительно заметил второй. – Я ему никогда не доверял.

Первый кивнул в знак согласия и отвернулся. Затем тихо спросил:

– Что с нашим делом?

– Насколько я информирован, все в порядке. Они работают уже в Москве, и о них никто не знает. Это было самое важное условие для их работы.

– Вы доверяете этому поляку?

– Нам рекомендовали его как лучшего специалиста. Он некоторое время жил в Сиэтле, работал в Бельгии. Там у него своя небольшая контора. Самое главное, что он понимает и свою задачу, и наши цели.

– Посмотрим, посмотрим. Пока никаких результатов нет. А мы потратили уже большие деньги.

– Вы так считаете? – встревожился второй.

– Мы уже говорили об этом. Надеюсь, он сумеет выполнить наше поручение. Посмотрите, губернатор чуть не упал. Но каким-то чудом держится.

– Упадет! – снова уверенно предположил второй.

– Какие сроки вы им установили?

– Никаких. Мы говорили о конкретном результате.

– Конкретный результат будет, когда мы вернемся в Москву.

Второй промолчал. Он не хотел комментировать последнюю фразу. Первый верно понял его молчание.

– Все еще сомневаетесь?

– Не знаю. Я и раньше не считал этот вариант идеальным.

– Знаю. Но другого у нас нет. И не скоро будет, если мы не хотим остаться здесь в качестве инструкторов по политическому жонглированию для этих придурков. Между прочим, наш друг закончил трассу, но так и не упал.

– Я вижу, – отозвался второй, наблюдая за губернатором, – но все равно он долго не протянет. У меня есть информация, что его собираются убрать. Я имею в виду с его должности…

– Тем лучше. Вот и еще один союзник. Нужно, чтобы он тоже получил эту информацию. Не забывайте, что он губернатор одной из самых крупных областей.

Второй взглянул в сторону губернатора и недовольно прищурился. Снял очки, протер стекла.

– Я не вижу его в качестве союзника.

– Вам всегда мешает ваша политическая ангажированность, – заметил первый, – он будет нам полезен. А если нет – ничего страшного. При его любви к горнолыжному спорту я лично не стал бы его страховать. На опасной трассе всегда можно неудачно свалиться, когда инструкторов и тренеров не окажется рядом. Вы меня понимаете?

– Наш «клиент» тоже любит горнолыжный спорт, – вдруг напомнил второй.

– Об этом пусть думает ваш поляк. Мы платим им такие деньги, что он может нанять целый воздушный флот и разбомбить Кремль. – Первый повернул в сторону здания отеля.

Второй замер, ожидая продолжения реплики.

– Я, конечно, шучу, – сказал первый, не оборачиваясь, – но всегда важен конечный результат.

Затем через плечо глянул на своего собеседника.

– Идемте, – предложил он, – по вечерам здесь бывает очень холодно. А мне еще нужно отсюда уехать. Совсем необязательно, чтобы нас видели вместе. И поторопите вашего знакомого. Пусть предлагает конкретные сроки, о которых мы должны знать.

Россия. Москва

8 января. Суббота

В этот день в Московском Художественном театре шла «Чайка» в постановке известного режиссера Сончаловского. Об этом спектакле уже несколько недель писали все газеты, передавали репортажи по телевидению. При этом Сончаловский был немало поражен внезапно изменившейся позицией большинства критиков. Если раньше спектакль глухо ругали или не замечали, то теперь рецензии следовали одна за другой и посвящались как потрясающей игре актеров, так и глубоко продуманной режиссуре спектакля. Сончаловский, изумленный подобными отзывами, тем не менее подсознательно чувствовал какой-то неясный подвох, словно критики и журналисты пытались его обмануть. Будучи человеком глубоко прагматичным и независимым, сам он прекрасно видел все недостатки своей постановки, и поэтому излишне восторженные оценки казались ему не вполне справедливыми. Однако, как умный человек, он держал собственные мысли при себе, не пытаясь оспорить уже утвердившееся мнение о триумфе своего детища.

За несколько часов до начала спектакля в театр привезли металлическую «рамку» и установили ее на входе. Все поняли, что сегодня в театре будут важные гости. Руководитель театра – вальяжный, барственно-величавый режиссер Сигаретов – уже знал, что сегодня к ним приедет сам президент страны с супругой. Сигаретову было не особенно приятно, что в спектакле, заинтересовавшем президента, занята молодая жена Сончаловского, а не его собственная молодая жена, но он нашел подобающий выход из положения. Недаром Сигаретов был не только умелым администратором и талантливым режиссером, но и прекрасным актером. Он встретил президентскую чету у входа в театр рука об руку с женой, которая вручила цветы супруге президента. Затем они вместе проводили почетных гостей в центральную ложу, откуда можно было совместно наблюдать за ходом спектакля, подавая в нужный момент необходимые реплики. Сигаретов проявил себя опытным царедворцем, иначе нельзя – ведь он возглавляет один из самых известных театров страны.

Руководитель охраны президента генерал Пахомов приехал в театр за четыре часа до начала спектакля. С помощниками он обошел здание, осмотрел все входы и выходы, определил место для каждого из своих сотрудников. Вместе с ними прибыли опытные саперы, которые проверили весь зал и прилегающие помещения. А кинологи со своими четвероногими помощниками прошлись между рядами в поисках пластиковой взрывчатки, не реагирующей на металл. Все действовали четко, согласно штатному распорядку, каждый знал свою задачу, свой участок охраны. Но Пахомов распорядился еще раз проверить зрительный зал, словно предчувствовал возможные неприятности.

Пахомов помнил, что был первым, кому президент сообщил о своем желании посетить театр. За эти дни генерал никому не говорил о предполагаемом визите президента, понимая, насколько важно, чтобы подобные сведения никуда не просочились. Мало того, Пахомов был уверен, что и президент заранее не сказал об этом даже собственной супруге. Таким образом, знать о намечаемом визите главы государства в театр не мог никто. А если и мог, то исключительно от самого президента либо от его начальника охраны. Учитывая, что президент был бывшим сотрудником госбезопасности и умел хранить секреты, Пахомов не сомневался, что никто из посторонних не мог узнать об этом заранее. Даже директор театра. Но проверки проводились всегда, поэтому Пахомов не стал ничего отменять. Тем более что у него появилось смутное предчувствие опасности. Хотя генерал привык доверять только фактам, интуиция его никогда не подводила. Поэтому, уезжая из театра, он приказал еще раз пройти по зрительному залу.

Через два часа ему позвонил один из старших офицеров и доложил, что проверка закончена и глава государства может посетить театр. Пахомов подумал, что все идет по плану, – он не сомневался, что доклад будет именно таким. Тем не менее нарастающее чувство опасности вынудило его послать в театр одного из своих заместителей – генерала Богемского – с тем, чтобы проверить обстановку в третий раз.

Все билеты были проданы. Зрители с удивлением и восторгом увидели пришедшую на спектакль президентскую чету, они встретили ее аплодисментами. Первый акт был сыгран на одном дыхании. Сигаретов профессионально отметил, что актеры играли даже лучше обычного. С одной стороны, сказывалось волнение, подстегивающее актеров, а с другой – на спектакле присутствовал и сам режиссер Сончаловский, который отмечал малейшие изменения трактовки заложенных им образов. В перерыве президент и его супруга приняли Сончаловского в кабинете директора театра. К явному неудовольствию Сигаретова, режиссер вел себя, как обычно, независимо и несколько отстраненно, словно разговаривал не с главой государства, а с обычным зрителем, случайно заглянувшим в театр. Такая манера поведения Сончаловского ужасно раздражала не только Сигаретова, но и многих чиновников от культуры, обычно не переносивших «независимых художников». Однако мудрый Сигаретов предпочитал ни во что не вмешиваться. В конце концов, каждый человек, даже известный режиссер, имеет право на ошибку. Так, кажется, говорил сам Андрон Сончаловский.

Второй акт несколько раз прерывался аплодисментами. Спектакль уверенно держал зрительский интерес. Президенту он явно нравился. Его супруга несколько раз улыбнулась. Сигаретов следил за выражением лица высокого гостя. Если понравится спектакль, то после третьего акта можно будет намекнуть на новую реставрацию театра и открытие еще одного филиала. В конце концов, Сончаловский ставил свой спектакль именно в их театре и с участием их актеров. Во втором перерыве, едва закрылся занавес, супруга президента обернулась к Сигаретову.

– Прекрасная игра! – восторженно сказала она.

Президент поднялся со своего кресла. Жена встала за ним. Сигаретов держался чуть в стороне. Охрана привычно заняла свои места, все было в порядке. Пахомов взглянул на президента, словно почувствовав, что сейчас может что-то произойти. Президент, улыбнувшись, повернулся, чтобы выйти из зрительного зала. Но неожиданно возникло какое-то движение. Кто-то стремительно направлялся к ним. Пахомов лишь заметил, что это уже немолодой человек, лет пятидесяти. Никто не успел понять, что именно происходит. Незнакомец вылетел из толпы, словно выброшенный неведомой пружиной. Все замерли. Охранник, стоящий рядом с президентом, метнулся навстречу. Пахомов шагнул к президенту, прикрывая его своим телом. Еще один охранник спешил к ним. Но незнакомец был ближе, в трех шагах от президента. Первый охранник уже протянул руку, чтобы перехватить неизвестного. Пахомов подумал, что охранник может не успеть, и сделал еще шаг. Теперь он был между президентом и этим неизвестным. А за спиной незнакомца уже находилось сразу трое сотрудников охраны…

Россия. Москва

9 января. Воскресенье

Завтракая, Гейтлер смотрел в окно. Шел крупный снег. Гейтлер улыбался, глядя на этот снег. Такие морозы и такой крупный снег напоминали ему детство. Тогда все было проще и понятнее. Они были немцами, и настороженность в общении с ними проскальзывала в словах каждого случайного знакомого, каждого соседа. Существовала линия фронта, и каждый, кто находился за этой линией разделения, считался врагом. А каждый, кто был вместе с народом по эту сторону фронта, считался «своим». Мальчишки не понимали подобных разделений, и детям немецких антифашистов часто доставалось от соседских ребят, которые видели в каждом из них врага. К сорок пятому стало немного легче. Собственно, он помнил только последний год, сорок шестой, когда ему было чуть больше четырех. После победы отношение к немецким антифашистам и к их детям кардинально изменилось. Теперь уже многие понимали разницу между немецкими фашистами и немецкими коммунистами, боровшимися против режима Гитлера.

Детские воспоминания всегда бывают окрашены ноткой ностальгии и светлого чувства защищенности, когда родители рядом и все кажется таким понятным и радостным. Гейтлер смотрел в окно. Крупный снег напоминал ему картинки детства. Он закончил завтракать, аккуратно сложил посуду – сказывалась немецкая педантичность. И в этот момент на кухню ворвался Дзевоньский. Обычно невозмутимый и ироничный, поляк выглядел не просто взбешенным. Он был в ярости.

– Вы с ума сошли! – крикнул Дзевоньский. – Как вы могли все так провалить? Кто вам дал право так поступать?

Гейтлер поставил чашку и спокойно посмотрел на орущего Дзевоньского.

– Не нужно так громко кричать, пан Юндзилл, – посоветовал он. – Нас могут услышать. Скоро должна приехать наша кухарка. Совсем необязательно кричать так, чтобы она нас услышала.

– Что вы наделали? – яростно зашипел Дзевоньский. – Мы готовили операцию несколько месяцев, потратили миллионы долларов. А вы все так бездарно провалили. Вы слышали, что случилось вчера в театре?

– Конечно. Об этом передавали сегодня в новостях. Уже сообщили по Си-эн-эн и по Би-би-си. Вчера было неудачное покушение на Президента России, когда он с супругой находился в театре. Однако некоторые считают, что нападавший был просто неуравновешенным типом, место которому в психиатрической больнице.

– Это был ваш человек? Ваш «запасной вариант»? – снова крикнул Дзевоньский.

Прагматичного поляка возмущал не столько провал операции, сколько потраченные деньги, часть из которых он благоразумно присвоил. Нужно будет отвечать за срыв операции и неудачу, это он хорошо понимал. Понимал он и другое. Его заказчики – достаточно серьезные люди, не жалеющие денег на проведение нужной им операции. И в случае ее провала сбежать ему не удастся. Эти люди сумеют найти «охотников», которые быстро вычислят, куда и как скрылся генерал Дзевоньский.

– Сядьте и успокойтесь, – посоветовал ему Гейтлер, – нельзя так волноваться по пустякам.

Дзевоньский сел на стул, усилием воли заставляя себя немного успокоиться. Затем сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал:

– Вы могли бы меня заранее предупредить.

– О чем? – участливо спросил Гейтлер. – Предупредить вас о возможном появлении неуравновешенного типа, к которому я не имею абсолютно никакого отношения? Такие идиоты могут появиться когда угодно и где угодно. Кстати, у таких идиотов всегда больше шансов, чем у любой организованной группы. Сказывается отсутствие связных и большого круга посвященных в операцию людей, среди которых, по статистике, обязательно бывают агенты или осведомители спецслужб. А одиночка вполне способен успешно провернуть собственную операцию. Вспомните, как стреляли в бывшего Президента СССР Горбачева. Его спасло только чудо. Там тоже был психически больной человек, который умудрился пронести оружие и сделать два выстрела. Или убийство Кеннеди. Люди до сих пор верят в теорию заговора. Но никто не смог бы найти лучшего исполнителя, чем затравленный и неуравновешенный Ли Харви Освальд, к тому же приехавший из России. Если Освальда подставили, то это самая гениальная операция в истории спецслужб. Если нет, то моя теория верна. Одиночка сделал то, о чем мечтали многие организованные группы.

– Так этого идиота послали вы? – прошипел Дзевоньский.

– Вы упрямо ничего не хотите понять, пан Юндзилл, – усмехнулся Гейтлер. – Дело в том, что мне было очень важно проверить нашу способность манипулировать сознанием людей, опираясь на средства массовой информации. Нужно учитывать ментальность бывших советских людей. Здесь не очень доверяют официальным сообщениям: часто распространение информации идет на уровне слухов, сплетен, домыслов. И поэтому когда в разных изданиях появляются сообщения об одном спектакле, это вызывает общий интерес, который подогревается нашими сообщениями. Мне было важно провести «разведку боем», если хотите. Посмотреть, как отреагирует охрана президента на нашу информационную подставку. Они не заподозрили ничего необычного. Трудно найти в сообщениях о новой постановке популярного спектакля что-то опасное для президента. Сейчас другое время, пан Юндзилл, и войны выигрываются с помощью информационных технологий.

– Не читайте мне лекций! – разозлился Дзевоньский. – Вы или не вы послали Иголкина в театр?

– До вчерашнего дня я даже не слышал такой фамилии, – улыбнулся Гейтлер, – и, конечно, никого не посылал. Вы знаете, я думаю, что пан Ярузельский, ваш бывший президент, нанес непоправимый урон вашим спецслужбам, особенно польской контрразведке, в которой вы служили.

Дзевоньский нахмурился.

– Когда у вас появилась «Солидарность», вы начали работать среди рабочих этого объединения, – продолжал Гейтлер. – Это, конечно, не дипломаты и не зарубежная разведка. Все ваше внимание было переключено в первую очередь на «Солидарность». Но остановить этот профсоюз силами спецслужб вы не смогли. Ярузельский ввел военное положение, чтобы спасти свою страну от возможного советского вмешательства. Он, конечно, спас Польшу, но дисквалифицировал свою контрразведку. Если до этого вы еще должны были продумывать и планировать свои операции, то после введения военного положения у вас исчезла всякая мотивация. Достаточно было малейшего подозрения, чтобы арестовать не понравившегося вам человека. Любой намек на нелояльность, любой донос на диссидента мог привести к его аресту и временной изоляции. Не нужны были никакие дополнительные доказательства, все списывалось на военное положение. И это привело к вашей вынужденной дисквалификации, пан Юндзилл. Когда извилины не работают, наступает атрофия мозга. Я не хочу вас обидеть, но деятельность польской контрразведки в восьмидесятые годы – одни сплошные провалы.

– Зачем вы мне все это говорите? – зло огрызнулся Дзевоньский. – Можно подумать, что «Штази» сумела спасти свою страну. Моя Польша все еще на своем месте, а где ваша бывшая страна, герр Шайнер? Или ваши спецслужбы работали лучше?

– Гораздо лучше. А насчет страны вы правы. Только нас сдал Горбачев и Москва, а мы в этой капитуляции были виноваты меньше всего. Это некорректное сравнение. Никто не мог даже предположить, что нас подведут наши основные союзники, которые в конечном счете сдали самих себя. Теперь насчет Иголкина. Судя по тем отрывочным сообщениям, которые мы имеем на данный момент, это абсолютно неуравновешенный тип, страдающий психическим заболеванием. Он бросился на президента, украв нож в буфете театра. С таким оружием покушений не совершают. Этого типа признают психопатом и отправят в больницу уже сегодня.

– Вы его не посылали? – понял наконец Дзевоньский.

– Я похож на идиота? – улыбнулся Гейтлер. – Этот Иголкин появился случайно. Но такая случайность только работает на нас. Его будут проверять, проверять все его связи, всех его знакомых, всех родственников. Они ничего не найдут и быстро выяснят, что он типичный психопат-одиночка. Который очень точно ложится в мою схему. Теперь вы меня поняли?

Дзевоньский молчал. Очевидно, он оценивал варианты. Его обидели слова Гейтлера о «дисквалификации», но он еще не разучился анализировать. Поэтому сидел и обдумывал ситуацию.

– Вы действительно не имеете никакого отношения к Иголкину? – недоверчиво переспросил он снова.

Гейтлер развел руками:

– Мне даже обидно, что вы спрашиваете. Случайно оказавшийся в театре неуравновешенный «патриот» Иголкин решает напасть на президента страны, похитив обычный столовый нож из буфета. И с этим оружием пытается совершить нападение. И вы серьезно считаете, что я мог спланировать подобную акцию. Ах, пан Юндзилл, иногда я начинаю жалеть, что связался с вами.

– Что дальше? – осведомился Дзевоньский. – Или этот случай вписывается в вашу схему?

– Не совсем. Этот Иголкин появился не вовремя и совсем не к месту. Но он абсолютно подтвердил мою версию о манипулировании общественным сознанием. Вы знаете, я еще в прошлый приезд обратил внимание на одну особенность местного населения. Если книгу хвалят по телевидению и в газетах, ее никто не станет читать. А если люди передают друг другу восторженные отклики, то книгу обязательно начнут покупать, и она станет бестселлером. Сказываются десятилетия общего неверия в официальную пропаганду. И общего недоверия к любым официозным критикам. Поэтому сегодня мы приступим ко второму этапу нашей операции.

– А когда будет последний?

– Он и есть последний. А насчет «запасного варианта» вам не стоит волноваться. О нем не знает никто, кроме меня. Считайте, что я такой же неуравновешенный псих-одиночка, как Освальд. Или Иголкин. Только когда я уверен, что об операции известно лишь мне, я могу рассчитывать на успех. Надеюсь, вы наслышаны о достижениях современной медицины? Вам могут вколоть какую-нибудь гадость, и она заставит вас рассказывать обо всем, что вы знаете, с таким радостным энтузиазмом, что ваши следователи не будут поспевать за вами записывать.

– С вами можно сойти с ума, – проворчал Дзевоньский. – Я уже просто не знаю, что и говорить.

– Будет гораздо лучше, если вы будете давать деньги и не задавать лишних вопросов. А еще выполнять все мои указания. Вы можете вызвать из Польши вашего знакомого Курыловича?

– Он только и ждет, чтобы я его позвал.

– В таком случае позвоните ему и сообщите, что он понадобится нам в конце января. И учтите, на этот раз ему придется приезжать в Москву два или три раза.

– Он будет только счастлив. Я оплачиваю все его расходы.

– Прекрасно. В таком случае позвоните ему прямо сегодня, пусть заранее закажет билеты и будет готов прилететь в Москву двадцать восьмого или двадцать девятого. – Гейтлер поднялся. – Я уезжаю в город. Приеду только вечером.

Дзевоньский шумно вздохнул и отвернулся к окну.

– Если мы провалим эту операцию, нас обоих ликвидируют. Они достанут нас из-под земли. С их деньгами и возможностями, каких нет ни у одной спецслужбы мира. И нам не поможет ни моя «дисквалификация», ни ваша «квалификация». Ничего не поможет.

– Вы все-таки обиделись, – констатировал Гейтлер.

– Нет, я обрадовался. Слава богу, что этот Иголкин не имеет к нам никакого отношения. Признаюсь, я очень переживал из-за этого нападения.

Россия. Москва

9 января. Воскресенье

В метро оказалось свободнее обычного. По выходным народу здесь было гораздо меньше, чем в будни. Гейтлер сидел в углу вагона, с любопытством наблюдая за пассажирами. Ему было интересно слушать, о чем они говорят, спорят, узнавать, что их волнует. Публика за последние годы сильно изменилась, это было заметно. С одной стороны, появилось много молодежи, а с другой – еще больше плохо одетых людей, попрошаек, бродяг. Молодые вели себя абсолютно раскованно, громко смеялись, свободно общались. Попадались невероятно красивые молодые женщины, которыми Гейтлер откровенно любовался.

Он доехал до нужной станции и вышел на улицу. Место встречи было назначено в небольшом ресторанчике «Елки-Палки», в двух кварталах от метро. Проверив, нет ли за ним наблюдения, Гейтлер вошел в ресторан, где его уже ждала Рита. Она сидела в углу с отсутствующим видом. Гейтлер быстро прошел через зал, уселся рядом с ней.

– Здравствуй, – он легко дотронулся до ее руки, – как у тебя дела?

– Спасибо, – улыбнулась Рита, – все в порядке. Живу на две квартиры. А встречаюсь с тобой в каких-то непонятных отелях, маленьких ресторанах, на станциях метро. Ты считаешь, это нормально?

– Я тебе все объяснил, – устало заметил Гейтлер, – не будем больше об этом говорить.

– Хотя бы сегодня побудешь со мной?

– Нет.

– Ты не боишься, что я начну тебе изменять?

– Не начнешь, – улыбнулся Гейтлер.

– Когда мы с тобой увидимся?

– Через две недели. Я приеду к тебе домой и останусь на ночь.

– В какую квартиру?

– На северо-западе. Про другую я даже не хочу вспоминать. Там меня никогда не будет. И никого из посторонних не будет. Ты делаешь все, как я сказал?

– Конечно. Я помню твои инструкции.

– Теперь расскажи мне, что было в театре?

– Может, ты сначала поешь? Возьми что-нибудь, на нас обращают внимание.

Гейтлер согласно кивнул. В зале ресторана сидело всего несколько человек. В эти дневные часы посетителей было меньше обычного. Гейтлер почувствовал, что проголодался. Через несколько минут он уже с аппетитом поглощал рассольник, запивая его холодным пивом.

– Ты была в театре? – снова уточнил он.

– Конечно. Я ходила на все спектакли, как ты и велел, – ответила Рита. – И сидела на местах, открывавших хороший обзор. Когда закончился второй акт, все привычно зааплодировали. Президент поднялся и повернулся к своей жене, чтобы выйти вместе с ней.

И в этот момент к ним бросился какой-то тип. Среднего роста, в узком пиджаке, мятых брюках. Редкие волосы на покатом черепе, узкие глаза, выступающий подбородок. Он что-то кричал, но я не расслышала что. В руках он держал нож, но было сразу заметно, что это не боевое оружие.

– В первом отделении этот тип себя никак не проявлял?

– Никак. Во всяком случае, я его не видела.

– Что было потом?

– Видимо, в первом антракте он стащил нож в буфете. А после второго акта побежал с этим ножом к президенту. Но не успел сделать и нескольких шагов. Как только он закричал и побежал, к нему сразу бросились люди из охраны. Его сбили с ног, уложили на пол, отняли нож. Он что-то кричал, плакал, пытался вырваться – не оставалось сомнений, что он не в себе. Этого типа мгновенно нейтрализовали. Должна заметить, что сотрудники охраны работали исключительно профессионально. Быстро и надежно. Никакой паники, никакой растерянности. Мгновенная реакция.

– Дальше, – потребовал Гейтлер.

– Его увели. Начало третьего акта задержали на полчаса. Но никто из зала не уходил. Президент тоже не ушел. Он мужественный человек. Остался вместе с женой и досмотрел спектакль. Хотя было заметно, как нервничала его охрана.

– Это очень важно, – тихо произнес Гейтлер. – Значит, он не покинул здание театра?

– Нет, не покинул. Но я видела, как охрана пыталась его изолировать и увести. Он прошел в кабинет директора и через полчаса вернулся. Я думала, что в таких случаях охраняемое лицо эвакуируют сразу, без промедления.

– Ему важно общественное мнение, – возразил Гейтлер, – и я думаю, что охрана верно все просчитала. Этот сумасшедший тип больше не представлял для президента никакой опасности. Поэтому им разрешили досмотреть спектакль. Но ты права: все равно это нарушение установленного порядка охраны.

– Они вызвали подкрепление, – сообщила Рита, – в театре появились новые лица. Их стало в три раза больше, чем раньше. Я думаю, президент сам не захотел уйти. Когда он снова появился в своей ложе, его встретили аплодисментами.

– Очень интересно, – задумчиво проговорил Гейтлер, – значит, он остался и досмотрел спектакль до конца. И ты все время была в зале?

– Да. Когда спектакль закончился, все опять бурно зааплодировали. И актерам, и ему.

Ему – за то, что остался. Актерам – за то, что смогли доиграть, и играли очень неплохо. В общем, аплодировали минут пять или шесть. Потом всех задержали, а президент с женой ушел. Охрана никого не выпускала из зала еще минут десять. Потом разрешили выходить, но все равно за всеми следили.

– То есть сотрудники охраны не уехали, – уточнил Гейтлер, – остались в театре?

– Часть охранников осталась. Они следили за всеми выходящими из зала. Я боюсь даже предположить, но, кажется, нас всех снимали видеокамерой. Двое сотрудников стояли на выходе и проверяли у выходивших документы. Фамилии и номера паспортов переписывали. И, повторяю, по-моему, нас всех засняли на пленку.

– Черт возьми! – вырвалось у Гейтлера. – Они работают гораздо более профессионально, чем я мог предположить. Про камеру я даже не подумал. Тебе больше нельзя появляться в театре. Ты меня поняла?

– Мне уже надоел этот спектакль. Я видела его восемь раз. Ходила на каждое представление. Трижды покупала билеты с рук, переплачивая в несколько раз.

– Спасибо. Ты мне очень помогла. А ты обратила внимание, как они выстроили систему охраны, откуда появились эти офицеры?

– Конечно. Я даже набросала для себя схему.

– Напрасно. Нужно запоминать, а не записывать. Помнишь, как я тебя учил?

– Конечно, помню. Но я так сделала, что, кроме меня, никто не сможет прочесть эти записи.

– Если понадобится, прочтут, – недовольно заметил Гейтлер, – постарайся все запоминать. Мы увидимся с тобой через неделю.

– Ты говорил – через две.

– Я передумал. Так будет лучше. Ровно через неделю.

– Опять в каком-нибудь ресторане?

– Я приеду к тебе на квартиру, как и сказал. Часам к трем или четырем. Ты заранее закупи продукты и напитки, чтобы не выходить в воскресенье из дома. Но не сразу, а ежедневно небольшими порциями. Чтобы не было заметно, что ты ждешь гостей.

– Ясно, – кивнула Рита.

– И еще. Паспорт, который я тебе дал и который у тебя проверили, можешь спрятать. Больше им не пользуйся. Я дам тебе другой. Постараюсь его найти за две недели, если получится. Квартиры ты снимала на русский паспорт или на немецкий?

– На немецкий. Иностранцам сдают охотнее, но просят больше денег. С меня за каморку в центре города взяли тысячу долларов в месяц. Это много.

– Так нужно, – возразил Гейтлер. Он еще раз дотронулся до ее руки. – Я тоже скучаю без тебя. Если все будет нормально, уедем куда-нибудь далеко. Например, на острова в Тихом океане. И останемся там навсегда. Вдвоем.

– Обещаешь?

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

– Нет. Ты просто исчезал, и надолго. На всю прошлую жизнь. Не исчезай и на этот раз.

– Не исчезну, – он сжал ее руку, – ты нужна мне гораздо больше, чем я тебе.

Россия. Москва

11 января. Вторник

Вернувшись в Москву, Дронго заперся в своей квартире, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Об инциденте, случившемся в театре, он уже знал. Об этом сообщили все ведущие мировые телеканалы, написали все известные газеты, и не только в России. Аналитики дружно сходились на том, что появление подобных неуравновешенных людей возможно в любом обществе и при любой ситуации. Дронго внимательно читал эти сообщения, обращая внимание на самые незначительные детали. Но ничего подозрительного в них не нашел, такой тип действительно мог появиться где угодно. От подобного нападения не может быть застрахован ни один президент, ни один политик.

В этот вечер он читал последнюю книгу Брауна, когда раздался телефонный звонок. Дронго удивленно посмотрел на аппарат, но автоответчик, включившись, уже сообщал кому-то, что хозяина нет дома.

– Я знаю, что ты дома, – прозвучал знакомый голос Машкова, – если разрешишь, я к тебе заеду.

– Добрый вечер, – поднял трубку Дронго, – что у вас опять произошло?

– Долго рассказывать. Я лучше к тебе приеду. Примешь?

– В последний раз мы виделись почти месяц назад. Можешь приезжать. Только учти, что пить я с тобой больше не буду. Мне все равно за тобой не угнаться, а все время проигрывать я не люблю.

– Посмотрим. – У его собеседника явно не было желания шутить. – Буду у тебя через час.

Виктор Машков приехал, как и обещал, ровно через час. Он вошел в квартиру и снял пальто, даже не пытаясь придать своему лицу хотя бы подобие приветливого выражения.

Дронго понимающе усмехнулся, но ничего не спросил и проводил гостя в гостиную.

– Давай на кухню, – вдруг предложил Машков. – Там как-то уютнее.

Генерал Виктор Машков и эксперт Дронго были знакомы уже много лет. Но сегодня гость был явно не в настроении.

– Что ж, пойдем на кухню, – согласился хозяин квартиры.

Кухня примыкала к столовой, где можно было усесться за удобным столиком и поговорить по душам. Машков сел лицом к окну. Дронго уселся напротив.

– Может, предложишь хотя бы кофе? – попросил гость.

– У меня нет кофе, – ответил Дронго, – я его не люблю. А держать специально для гостей глупо. Выглядит как-то слишком подобострастно. К тому же сюда почти не ходят гости. У меня есть чай. Хороший чай – зеленый, с жасмином, черный… Есть даже черный с китайской красной розой.

– Лучше зеленый, – выбрал генерал. Дронго включил электрический чайник и вернулся на свое место.

– У тебя сегодня плохое настроение, – заметил он.

– Не очень хорошее, – согласился Машков.

– Ты генерал. У тебя в любое время должно быть хорошее настроение. Ты знаешь, я всегда представлял себе в детстве генералов пузатыми и лысыми. А ты у нас подтянутый красавец с хорошо уложенной шевелюрой.

– Завидуешь? – улыбнулся Машков, взглянув на своего лысоватого собеседника.

– Конечно. Давно мечтаю сделать пересадку волос. Как Берлускони. Но почему-то не решаюсь. Боюсь выглядеть глупо.

– Тебе идет лысина. Становишься похожим на ученого, интеллектуала. Я, между прочим, всегда представлял себе умных людей лысыми и в очках. Такой распространенный образ.

– Очки я пока не ношу, а Эйнштейн, между прочим, был с волосами.

– Растрепанный, – поправил его Машков, – может, он специально не причесывался, чтобы не были видны его залысины?

– Убедил. – Чайник выключился. Дронго поднялся, снова прошел к кухонной стойке и через минуту, вернувшись с двумя чашечками зеленого чая, спросил: – Варенье хочешь?

– Не нужно. У тебя всегда хорошие конфеты. Говорят, что шоколад даже полезен.

Дронго достал две небольшие коробки с шоколадными конфетами и положил на столик. Затем опять сел напротив Машкова.

– А теперь начни рассказывать, зачем ты сюда приехал, – предложил он. – Судя по твоему виду, у тебя не очень приятные новости.

– Совсем неприятные, – буркнул Машков. Затем, сделав несколько глотков чая, спросил: – Ты слышал о ЧП, случившемся в театре?

– Конечно. Об этом написали все газеты. Но, кажется, это был какой-то псих. Я, во всяком случае, понял именно так. Или я ошибся?

– Нет. Он действительно не совсем нормальный человек и, судя по всему, одиночка. Случайно оказался в театре, а когда увидел президента, решил, что нужно действовать. У него с собой не было даже оружия. В буфете стащил обычный нож из столового набора. Небольшой и не слишком острый. С таким ножом он не справился бы с нашим президентом, даже если б рядом не оказалось ни одного охранника. Этому кретину пятьдесят лет, он страдает одышкой, у него незалеченная язва, холецистит. В общем, полный набор всех болезней. Если бы он даже прорвался к президенту, то вряд ли успел бы замахнуться. Президент справился бы с ним без всякой помощи, учитывая, что он владеет дзюдо и самбо. Этот нож был глупой и пустой угрозой. Президент мог запросто сломать ему руку.

– Охрана не успела вмешаться? – уточнил Дронго.

– Конечно, успела. Все было кончено за несколько секунд. Идти с таким ножом против президентской охраны – такая глупость!

– Он был с кем-то связан?

– Конечно, нет. Но сейчас его проверяют. Самое интересное, что никто, кроме начальника охраны генерала Пахомова, не мог знать о предстоящем визите президента в театр. Об этом сам президент сказал Пахомову всего несколько дней назад. А для таких акций нужна подготовка. Иголкин действовал самостоятельно, в одиночку. Тоже мне «патриот» чертов!

– Ты специально приехал, чтобы рассказать мне об этом?

– Нет.

– Тогда честно скажи, почему ты появился у меня с таким выражением лица.

Машков замолчал и помрачнел.

– У нас к тебе дело, – не очень уверенно начал он.

– Опять «у вас»! – насмешливо заметил Дронго. – После того как меня в последний раз выгнали из твоего учреждения, я думал, что «у вас» ко мне больше не будет никаких дел.

– Это совсем не то, о чем ты думаешь, – еще больше нахмурился Машков, – дело в том, что наши оперативные сообщения совпадают с выводами, которые ты сделал. Генерал Гельмут Гейтлер – один из самых талантливых специалистов по организации террористических актов. Своего рода «мастер». И похоже, на этот раз кто-то решил использовать его опыт.

– Значит, мы не зря ездили в Берлин, – отозвался Дронго. – И ты появился у меня только для того, чтобы сообщить эту новость? Или чтобы рассказать, какой талантливый этот немецкий генерал?

– Нет. После случившегося в театре решено бросить все силы на поиски Гейтлера. По распоряжению руководства проверяются все возможные варианты, отрабатываются все версии.

– Прекрасное вступление. А теперь сообщи наконец, зачем ты явился ко мне?

– Они считают, что ты слишком многое узнал. – Машков не отвел глаза. Он говорил честно и прямо. – Ты ездил в Берлин, ты один из лучших аналитиков, ты знаешь о работе нашей совместной группы.

Дронго молча смотрел на своего гостя и друга. Но тот снова не договорил.

– Да, я многое знаю, – досказал за него Дронго, – в том числе и о том, о чем не должен знать. Верно?

Машков молчал.