Иоанн Кронштадтский Охлобыстин Иван

Предисловие

Жизнь каждого из нас – это путь. Для одних это путь наверх, кто-то довольствуется, тем, что стоит на месте, кто-то же может пойти обратной дорогой, вниз, на дно. В чем его избранность?

И кто дал ему право менять закон природы и естественной логики? Обездоленные, нищие, сирые и убогие – опустившиеся люди вызывают в нас разные чувства: мы можем их жалеть, а можем осуждать. Но никто не знает, что у них на душе и какие силы привели их на самое дно? Чем они одержимы и какие бесы не дают им жить нормальной жизнью? Мы расскажем вам о человеке, который ради таких людей отказался, от собственной жизни, который каждый день вел битву добра со злом и ни разу не проиграл ее. Иоанну Кронштадтскому было ведомо нечто большее, чем просто жизнь. Именно из-за этого он перестал быть простым, человеком. Он стал святым.

– Если бы мне сейчас пришлось выбрать одного святого из святцев по имени Иоанн, наверное, Иоанна Кронштадтского я выбрал бы в последнюю очередь, – признается ведущий документального цикла «Святые» на ТВ 3 Иван Охлобыстин. – Потому что я непростительно мало знаю об этом, человеке. Давайте же сейчас вместе попробуем, выяснить, что пришлось испытать святому на своем, жизненном пути.

И ответить на эти интригующие вопросы.

• Почему Иоанна Кронштадтского называли странным?

• Кто и зачем спрятал мощи Иоанна Кронштадтского?

• Почему дневники Святого большевики спрятали навсегда?

• Что предсказал Иоанн Кронштадтский о гражданской войне?

• Что заставило Иоанна отказаться от полноценной жизни с супругой?

• Зачем ему нужен был брак, если он мог просто стать монахом и никого не тревожить?

• Зачем ему нужно было жениться именно на Елизавете и переезжать в Кронштадт?

• Как он изгонял бесов?

• Чувствовали ли «одержимые» присутствие самого Иоанна Кронштадтского во время своего очищения?

• Может ли алкоголик и наркоман превратиться в праведника?

• Можно ли сменить короткую юбку на монашеский постриг?

• Может ли святой хотеть чьей-то смерти?

• Почему большевики прятали мощи Иоанна Кронштадтского?

• Почему дневники святого спрятали навсегда?

• Откуда у него бралась исцеляющая сила? Что убило Иоанна Кронштадтского?

Столько вопросов возникло только сейчас, потому что большую часть XX века имя Иоанна Кронштадтского было под запретом властей. Одно публичное упоминание о нем могло послужить причиной преследований или ареста.

Постоянные обыски у его родственников и знакомых с целью изъятия, любых, материалов, с ним связанных, свидетельствовали о том, что власть боялась его. Но почему?

Чем пугал советских вождей святой их потустороннего мира? Возможно, силой молитвы, обращенной к нему, которая оказывалась сильнее оружия и знаний материалистов.

– Как бы ни пытались спрятать будущее, оно все равно наступит, – убеждает Иван Охлобыстин, – вне зависимости от того, хотим мы этого или нет. Как, бы ни пытались стереть память о святом, праведном, Иоанне Кронштадтском., ничего не вышло. Потому что молитвы святого до сих пор помогают людям.

Портрет святого

На иконах отец Иоанн Кронштадтский выглядит по-разному. Его образ писали со слов очевидцев. А они – очевидцы – видели Иоанна по-своему. Вот сравните описания нескольких людей.

Священник Иоанн Попов: «Когда увиделся я с отцом Иоанном, так сказать, лицом к лицу, нелишне сказать о его внешности. Глядя, бывало, дома на портрет отца Иоанна – премию “Русского Паломника”, я представлял его более или менее физически крупным человеком; на самом же деле, когда я впервые увидел отца Иоанна в соборе, то он показался мне вовсе не большого роста человеком; теперь, уже присмотревшись, все же нахожу его человеком среднего роста; лицо его, хотя и худощавое, но приятное по правильности своего очертания, легкому румянцу, разлитому по щекам; а сколько добра светится в голубых глазах его! Немного русые волосы головы редки и коротки: обсекаются они, вероятно, но нельзя и в мысли допустить, чтобы отец Иоанн занимался подстрижкой головных волос; а что он изредка причесывает их и прямым рядом раздваивает их – это я сам видел в соборе. Борода у отца Иоанна тоже не длинная, и в середине начинает пробиваться седина: шестьдесят два года уже. Ряса на отце Иоанне приличная, но не щегольская. Походка у отца Иоанна, как уже не раз приходилось описывать, быстрая, порывистая, хотя, например, во время великого входа со Святыми Дарами отец Иоанн идет прямо, стройно, спокойно, твердой поступью, как будто каждый шаг отсчитывая. Вот, кажется, и все, что можно сказать о внешности отца Иоанна».

Вот описание отца Иоанна из дневника студента В.М.: «Отец Иоанн поразил меня с первого раза. Среднего роста, подвижный, бойкий, лицо озабоченное и строгое, показалось мне. Видно было, что это необыкновенный человек, похожий на многих людей, которых мы встречаем почти на каждом шагу. Слушая его распоряжения, можно было назвать его человеком резким и, пожалуй, грубым. Взойдя в алтарь, он начал радушно приветствовать сначала своих сослуживцев, а потом “счастливцев”, имевших возможность видеть его так близко. В числе последних были и мы».

А священник Владимир Ильинский так описывал Батюшку: «Передо мной был человек довольно хорошо сложенный и очень цветущий на вид, с белым чистым лицом и ярким румянцем на щеках, которому никак нельзя было дать его семидесяти лет. Волосы на голове были не густые, короткие и с сильной проседью. Бровей у него почти не было. Небольшие голубые глаза смотрели и сосредоточенно, и живо. От глаз шли к вискам лучеобразные морщины. В общем, у него было большое сходство с известными его портретами. Двигался отец Иоанн быстро, но его ноги, видимо, тяжелели. Слышал он туговато. В движениях рук особенно сказывалась порывистость, но голос его по-прежнему был тверд, звучен, моложав».

И, наконец, строки из воспоминаний Веры Верховцевой, духовной дочери отца Иоанна Кронштадтского:

«Батюшка взглянул на меня каким-то особенным взглядом, который в редкие минуты мне удавалось наблюдать у него, – какой-то, если можно выразиться, потусторонний взгляд. Зрачки исчезали, и точно голубое небо смотрело из глаз, казалось, что и Батюшка исчезал и только один этот взгляд оставался».

И почти все почитатели отца Иоанна вспоминают о его необычайной подвижности, стремительности. Он, даже будучи семидесятилетним старцем, буквально возносился по лестницам петербургских домов, так что его даже не могли догнать молодые.

Учеба святого

Иоанн Кронштадтский должен был стать монахом и прожить всю жизнь в одиночестве. Но этого не случилось. Он мог быть миллионером, но умер нищим. Он был лучшим другом убогих и обездоленных, и при этом его позвали к умирающему Александру III. Он был святым, и при этом мог видеть в людях дьявола. Он знал, как справиться с темными силами, но сам пострадал от них. Во времена, когда на Руси не было патриарха, им фактически был он, святой Иоанн Кронштадтский.

Иоанн не должен был родиться. Он будто сам помог появиться себе на свет. Никто из его родных не верил, что он выживет. Но он выкарабкался. Родители словно готовили его к смерти. Своего следующего сына они назвали так же, Иоанном. А тогда называть людей одинаковыми именами было непринято. Знал ли кто тогда, что суждено этому Иоанну? Судя. по тому, что ребенок был спасен, кто-то знал и хотел, чтобы он жил.

Странно, но с самого детства маленький Иоанн был одержим двумя вещами: он горячо молился и хотел учиться. Молитвам его могли обучить родители, которые служили в храме, а вот с грамотой было сложнее. Однако и здесь кто-то пришел на помощь маленькому мальчику.

– Грамоте его обучала мать, Феодора Власиевна, которая была неграмотной, вообще не умела ни читать, ни писать, – поясняет журналист, писатель Павел Басинский. – Отец, псаломщик, был грамотный, но то ли он был очень занят по службе в церкви, то ли он был очень болезненный человек. В общем, грамоте мальчика обучала неграмотная мать.

Неграмотная мать доучила сына до того, что он стал первым, учеником в Архангельской духовной семинарии.

…Ночи напролет он проводил среди книг, словно пытался вычитать что-то важное, что-то такое, что даст ему силы и знания. Что он там искал, не знал никто.

Вот что пишет он сам в своей единственной автобиографии, которая была опубликована в 1888 году в журнале «Север»:

«Я – сын причетника (низший церковный служитель, не имеющий степени священства. – Ред.) села Сурского, Пинежского уезда, Архангельской губернии. С самого раннего детства, как только я помню себя, лет четырех или пяти, а может быть и менее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным настроением сделали из меня религиозно-настроенного мальчика. Дома, на шестом году, отец купил для меня букварь, и мать стала преподавать мне азбуку; но грамота давалась мне туго, что было причиной немалой моей скорби. Никак не удавалось мне понять связь между нашей речью и письмом; в мое время грамота преподавалась не так как сейчас: нас всех учили: «азъ», «буки», «веди» и т. д., как будто «а» – само по себе, а «азъ» – само по себе. Долго не давалась мне эта мудрость, но, будучи приучен отцом и матерью к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум – и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума, и я стал хорошо понимать учение. На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище. Отец мой получал, конечно, самое маленькое жалованье, так что жить, должно быть, приходилось страшно трудно. Я уже понимал тягостное положение своих родителей, и поэтому моя непонятливость к учению была действительно несчастьем. О значении учения для моего будущего я думал мало и печалился, особенно о том, что отец напрасно тратил на мое содержание свои последние средства. Оставшись в Архангельске совершенно один, я лишился своих руководителей и должен был до всего доходить сам. Среди сверстников по классу я не находил, да и не искал себе поддержки или помощи; они все были способнее меня, и я был последним учеником. На меня напала тоска. Вот тут и обратился я за помощью к Вседержителю, и во мне произошла перемена. В короткое время я продвинулся вперед настолько, что уже перестал быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше я преуспевал в науках, и к концу курса одним из первых был переведен в семинарию, в которой окончил курс первым учеником в 1851 году и был послан в Петербургскую Академию за казенный счет…»

Так получилось, что после смерти отца Иоанн должен был вернуться, к матери. Содержать ее было некому, поэтому с академией и книгами нужно было покончить. Как вдруг Иоанну достается, место в канцелярии, невиданная удача для того времени. И он остается. Все деньги он отсылает матери, а сам учится, читает, ищет.

«Еще будучи в семинарии, я лишился нежно любимого отца, и старушка мать осталась без всяких средств к существованию, – писал отец Иоанн в своей автобиографии. – Я хотел прямо из семинарии занять место дьякона или псаломщика, чтобы иметь возможность содержать ее, но она горячо воспротивилась этому, и я отправился в Академию. В академическом правлении тогда занимали места письмоводителей студенты за самую ничтожную плату (около десяти рублей в месяц), и я с радостью согласился на предложение секретаря академического правления занять это место, чтобы отсылать эти средства матери».

…Феодора Власиевна преставилась в Кронштадте в 1871 году. Незадолго до кончины она приехала к сыну в Кронштадт, неожиданно заболела холерой. Отец Иоанн молился о своей матери, усердно ухаживал за нею вплоть до последнего дня, отдав последний сыновний долг.

– Всю свою жизнь отец Иоанн вел дневник, – рассказывает Иван Охлобыстин. – С одной стороны, это был дневник обычного человека, куда он записывал свои болезни и методы их лечения. С другой стороны, он довольно подробно описывал свои сны, в особенности кошмары, которые считал расплатой за свои грехи. Также он подробно описывал, как можно и должно добиться победы божественной сути в душе человеческой. Он доверял дневникам самые сокровенные мысли, в том числе пророчества. Он знал свое будущее. И знал будущее своей отчизны. Во всяком случае, так говорит легенда.

Действительно, с 14 декабря 1856 года отец Иоанн вел дневник, который хранится сегодня в Российском государственном историческом архиве. Всего сохранилось двадцать шесть тетрадей.

– Такое трепетное чувство, когда берешь в руки тетради Иоанна Кронштадтского, словно заглядываешь в его духовный мир, – признается священник, создатель и директор Мемориального музея-квартиры святого праведного Иоанна Кронштадтского протоиерей Геннадий Беловолов. – Можно взять любую из них и открыть любой день – и перед тобой вся жизнь Иоанна Кронштадтского, записанная им в дневнике… За исключением нескольких утраченных тетрадей.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«6-го июля. В 7-м. часу утра скончалась от холеры родительница моя Феодора Власиевна, на 63-м. году от роду. Упокой, Господи, душу возлюбленной матери моей, рабы Твоей Феодоры, в селениях праведных.

Где я встречу после матери такую нежную любовь, такую простоту, бережность, светлость, нелицемерность, такое смирение искреннее? Слова: здравствуй, дитятко, благослови, дитятко, – останутся у меня навсегда в памяти сердечной, все ея услуги безотговорочные, скорые. Видно, так Господу угодно было, чтобы я походил за ней во время смертельной болезни и похоронил ее, помолившись о упокоении души ее».

Семья святого

После академии у Иоанна было два пути: либо монашество, либо служба в храме. Но, по условиям жизни священника, ему нужно вступить в брак. И это один из важнейших моментов в жизни Иоанна. Это выбор, который должен определить все. В автобиографии он очень сухо, коротко, буквально одним предложением рассказывает об этом важном моменте своей жизни: «Окончив курс кандидатов богословия в 1855 г. (ему было 26 лет. – Ред.), я поехал священником в Кронштадт, женившись на дочери протоиерея К.Н. Несвитского, Елизавете… детей у меня нет и не было».

На самом деле его семейная жизнь была связана и с мистикой, и с трагедией.

…Иоанн видит сон, в котором он служит в Андреевском соборе в Кронштадте. Он понимает: это знак. Через несколько дней он получил предложение взять в дочь протоиерея, этого собора Константина Несвицкого Елизавету. И без раздумий принимает предложение о браке. Женится на ней и переезжает в Кронштадт. Здесь он проживет до самой смерти. И здесь с ним начнут происходить необъяснимые и загадочные вещи.

– Брак этот оказался из ряда вон выходящим, – рассказывает ведущий Иван Охлобыстин – Молодой супруг предложил своей возлюбленной остаться девственниками. Он сказал ей: «Счастливых семей, Лиза, и без нас довольно. А мы с тобой посвятим себя служению Богу». Таинство Венчания для Елизаветы неожиданно стало своего рода постригом в особый сан духовной сестры отца Иоанна.

Молодая женщина не была готова к такому разрешению дел и даже обратилась с жалобой к санкт-петербургскому митрополиту Исидору.

Митрополит встал на сторону Елизаветы. Он требовал у отца Иоанна вступить в интимные отношения со своей супругой и даже угрожал ему. Однако после резкого разговора с отцом Иоанном митрополит Исидор вдруг почувствовал себя плохо: голова кружилась, резь в глазах была невыносимой. Он понял, что ослеп.

– Кто-нибудь, призовите отца Иоанна, – попросил митрополит Исидор.

Митрополит вспомнил слова Иоанна перед уходом: «В этом есть воля. Божия, и вы ее узнаете».

Иоанн Кронштадтский молился, вместе с митрополитом об исцелении. Молитва помогла: зрение вернулось. Для митрополита Исидора это стало настоящим чудом. Иоанн же ушел с разрешением навсегда оставаться девственником.

– Он служил литургию каждый день в течение более 50-ти лет, и накануне литургии плотской связи быть не может, – объясняет журналист, писатель Павел Басинский.

Иоанн остается аскетом. И, похоже, это не приносит ему никакого беспокойства. Но каково его жене? На мечте о детях и большой семье ставился крест.

– Жить с праведником – это практически невозможно, – считает священник, кандидат исторических наук о. Филипп (Ильяшенко). – Это просто невыносимо. Иногда они лишены пищи, потому что он все деньги отдал и есть им нечего. Иногда лишены самого необходимого, потому что он ничего не оставил. Он принадлежит другим.

– Для меня это, пожалуй, один из самых удивительных поступков в житии святого, – признается ведущий Иван Охлобыстин, – потому что для обычных людей семья – источник силы, это надежда, это возможность обрести счастье. Он лишил собственную супругу личного счастья, а себя возможности иметь семью и детей. Он заплатил очень дорогую цену за то, что его молитвы могли отвращать от пороков.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«Благодарю всесвятую, всеблагую и премудрую матерь мою – Церковь Божию, спасительно руководствующую меня в сем временном житии и воспитывающую меня для гражданства небесного; благодарю ее за все чины молитв, Богослужения, таинств и обрядов; благодарю ее за посты, столь для меня благодетельные в духовном и телесном отношении (ибо чрез них я здрав духом и телом, покоен, бодр, легок. Без поста мне было бы крайне тяжело, как это испытано не во время поста); благодарю непорочную матерь мою, Церковь Божию, восхищающую меня небесным служением своим, восторгающую горе, к небеси дух мой, просвещающую ум мой небесною истиною, указующую мне пути живота вечного, избавляющую от насилия и бесчестия страстей, делающую жизнь мою блаженною».

– Когда смотришь на образ, на жизненный путь Елизаветы Константиновны Сергиевой, убеждаешься, что она Самим Промыслом Божиим была предназначена быть матушкой Великого Батюшки, уверяешься и в том, что никто другой, никакая иная женщина не могла бы понести этого непростого, но великого и спасительного креста, – восхищается протоиерей, директор Мемориальной Квартиры святого Иоанна Геннадий Беловолов. – Господь послал Батюшке Иоанну удивительную матушку, образ которой еще предстоит открыть, и верим, раскрытый во всей полноте своего подвига, он если и не станет рядом с отцом Иоанном как равновеликий, тем не менее поразит своей духовной красотой, глубиной своего смирения и тихой и терпеливой жертвенностью.

В чем же состоит подвиг Матушки Елизаветы?

Митрополит Вениамин так вспоминал о своей встрече с Матушкой Елизаветой: «Я лично видел ее еще в доме при жизни отца Иоанна. При одном посещении Батюшки на звонок мой вышла встретить нас глубокая седая старушка, вся в старческих морщинах. Я увидел ее впервые. «Батюшка дома?» – спросил я ее. «Да, брат Иоанна дома», – кротко ответила она и тихо пошла доложить ему. Тут я понял, что это и есть славная «жена»-матушка знаменитого на весь свет «отца» Иоанна Кронштадтского. Какая она была простая и тихая. И всегда она была в тени при такой славе «мужа»!

В этом кротком и тихом обращении «брат Иоанн» – вся тайна ее подвига, все сознание своего служения Всероссийскому Пастырю. Может не сразу, но со временем матушка Елизавета сознала и кротко приняла на себя подвиг духовной сестры отца Иоанна, его келейницы и земного Ангела-хранителя.

Матушка Елизавета, по сути, исполнила обеты монашества. Она не имела собственности (дом, в котором жил отец Иоанн, принадлежал причту Андреевского собора). Она сохранила обет целомудрия, жила в полном послушании у своего Батюшки. Ее племянница Руфина Шемякина вспоминала, что Елизавета Константиновна ничего не делала без благословения батюшки. «Иван Ильич, благослови меня, помолись за меня», – говорила матушка несколько раз на дню как при жизни батюшки, так и после его кончины». Поэтому именование Елизаветы Константиновны «матушкой» имеет и тот оттенок смысла, который вкладывают, обращаясь к монахиням в постриге. Она почти нигде не появлялась на людях, почти никуда не ездила, не занималась церковно-общественной деятельностью, немногие знали ее в лицо. Сохранилось всего лишь несколько снимков, запечатлевших матушку и Батюшку вместе. Она осталась в тени славы Батюшки Иоанна, всецело посвятив себя служению ему. И в этой незаметности, сокрытости, а точнее сказать, сокровенности, и состоит главный подвиг матушки, который можно назвать подвигом смирения.

Когда отец Иоанн предпринимал свои частые, почти ежедневные, поездки в Санкт-Петербург и возвращался подчас глубокой ночью, – в доме на углу Посадской и Андреевской продолжал гореть свет. Когда уже весь город спал, Елизавета Константиновна ждала своего Батюшку, «никогда не ложилась спать, не дождавшись его, хотя бы это было около часу ночи, несмотря на то, что здоровье ее вообще было не из крепких». Об этом служении земного ангела-хранителя отца Иоанна замечательно рассказывает в своих воспоминаниях племянница Матушки Руфина Григорьевна Шемякина. «К своему великому супругу-молитвеннику тетя, как только я себя помню, всегда относилась с благоговейной любовью и почтительностью… Когда он, усталый, приезжал домой с треб или из храма Божия, она торопилась снять с него сапоги, помочь раздеться и заботливо укрывала его, укладывая отдохнуть в постель. Тогда мертвая тишина водворялась в квартире: так ревниво оберегала тетя кратковременный отдых труженика-пастыря.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

О высоком звании священника

«Священник Ангел, не человек… Господи Иисусе! Священницы Твои да облекутся в Правду, да помнят они всегда о высоте своего звания и да не запутываются они в сетях мира и дьявола, да отбежит от сердец их печаль века сего, лесть богатства и прочих похотей, входящих в их сердце… Кто этот Ангел, предстоящий престолу Господню? Ибо Ангелам свойственно служить непрестанно Господу и предстоять престолу Его. Это ходатай о людях, носящий образ Ходатая, Богочеловека Иисуса Христа, это – один из человеков, поставленный на службу Богу, как говорит Апостол Павел; но его служение ангельское. Он посредник между Богом и людьми, близкий друг Его, по слову Господа: вы друзи есте, аще творите елика Аз заповедаю вам: это как бы Бог для людей с властью вязать и решить грехи человеков, священнодействовать для них животворящие и страшные тайны, обожаться ими и других обожать через них; это второй новозаветный Моисей, руководствующий сонм Божий по пустыни мира сего в землю обетованную; это Илия новозаветный, низводящий с неба невещественный огонь Духа Святаго на предлежащие Дары; это Иосиф новозаветный, питающий братию свою хлебом небесным во время духовного глада греховного. Высоко звание священника!»

Перед сном Батюшка обязательно заходил к матушке благословить ее на сон грядущий: «Доброй ночки желаю тебе. Спи спокойно. Господь с тобой. Да хранит тебя Бог».

Кто ухаживал за Батюшкой во время его болезней, когда он, исцеляя сотни и тысячи людей, сам страдал подчас тяжкими болезнями за свою паству? Кто просиживал ночи у постели страждущего отца Иоанна? Кто заменял ему и родимую матушку?

Все это было крестным и благодатным послушанием матушки Елизаветы. Будучи вообще слабого здоровья, дядя часто хворал, и тогда тетя превращалась в неутомимую сиделку: проводила все ночи напролет у постели больного, а днем сама приготовляла для него кушанье.

Матушка по-матерински тревожилась, чтобы Батюшка не простыл, следила за тем, чтобы Батюшка в холодный день не вышел на улицу в легкой одежде. Отец Иоанн ценил эту теплую заботу супруги и говорил ей: «Спасибо тебе, родная, за заботы твои обо мне…»

С течением времени Матушка по слабости принуждена была отказаться от некоторых забот о Батюшке, и какое это было для нее, бедной, тяжелое лишние!

Батюшка весьма ценил посланную ему матушку, отдавал отчет в том нелегком кресте, который она несет рядом с ним. В немногих известных письмах своей матушке отец Иоанн именует ее особыми словами: «дорогое подружие», «боголюбезная», «богоданная супруга Елизавета». На своем портрете, подаренном матушке Елизавете к 50-летию их венчания, отец Иоанн написал знаменательные слова: «Дорогой возлюбленной супруге Елизавете Константиновне Сергиевой в знак глубокой благодарности за мирное сожитие в продолжение 50 лет. Протоиерей Иоанн Сергиев (Сергиев – его фамилия по отцу. – Ред.)».

В последние годы жизни матушка Елизавета еще более вошла в меру благодати своего Батюшки и достигла такого уровня духовной жизни, что, следуя заветам и наставлениям своего супруга-молитвенника, приобщалась очень часто или в соборе, или на дому, а последний год – ежедневно.

Господь сподобил Батюшку и Матушку вместе испить чашу старческих немощей и болезней и почти одновременно вкусить смерть. Батюшка предсказал время кончины своей супруги. За несколько времени до кончины Батюшки захворала Матушка инфлюэнцией. Нельзя было без слез умиления видеть, как дорогой страдалец, еле ходивший, несколько раз днем и каждый вечер перед сном благословлял ее, гладил по голове и приговаривал: «Бедная, бедная, вместе мы с тобой страдаем, вместе мы с тобой мучаемся, оба мы с тобой страдальцы».

В последние месяцы жизни отец Иоанн говорил: «Оба мы собираемся умирать, оба мы готовимся к смерти». В ноябре 1908 года отец Иоанн более определенно предсказал время кончины Матушки. Беседуя с гостями, он стал говорить о своем тяжелом недуге, и Матушка, желая ободрить его, сказала: «Весной тебе бывает всегда лучше; придет весна – поправишься». На это Батюшка возразил: «Весной, ты говоришь? Ты-то до весны доживешь, а я нет». Пророческие слова незабвенного пастыря сбылись.

Последние дни перед своей кончиной Батюшка не имел уже сил служить в храме, он причащал себя каждое утро дома. После этого он приходил в комнату матушки и приобщал ее сам – со словами: «Господь мой и Бог мой! Со страхом Божиим и верою приступим. Прими Тело и Кровь Христовы. Мир тебе, старица, поздравляю тебя». Последний раз Батюшка приобщил Матушку 17 декабря 1908 года. В этот день по немощи Батюшка и Матушка не смогли выйти друг к другу. Утешая Матушку, Батюшка попросил передать ей свои слова: «Скажи жене, что она всегда со мной, и я всегда с нею». Это были последние слова, сказанные отцом Иоанном своей благоверной Матушке, которые она потом часто вспоминала и утешалась ими, ободряясь в своих страданиях. Они вселяли надежду, что Батюшка не оставит ее, возьмет ее скоро к себе и встретит ее в обители небесной и своим молитвенным предстательством доведет до Престола Всевышнего.

После кончины своего драгоценного Батюшки Матушка будто осиротела и сильно тосковала по незабвенном почившем супруге. «Мне все кажется, будто Иван Ильич не умер, а куда-то уехал, как бывало, в Москву, и опять приедет». Без слез она не могла слышать его имени. Чувствуя и зная, что душа ее супруга-молитвенника водворилась во благих у Бога, она только вздыхала: «Ему-то хорошо, а мне так тяжело без него, ведь 53 года все были вместе».

В последние полгода жизни Матушка Елизавета, подобно блаженной Ксении, имела обыкновение облачаться в подрясник своего великого Батюшки, видимо, чувствуя в нем облегчение своих страданий и скорби. В нем она часто ложилась спать или же укрывалась им как чудодейственною милостию. Во время болезни рук или ног Матушка тут же помазывала их маслицем из лампады над гробницей Батюшки, которое у нее всегда было, твердо веруя в его благодатную силу. Когда кто-нибудь ехал в Иоанновский монастырь, Матушка просила передать свой поклон покоившемуся там отцу Иоанну: «Поклонитесь от меня». Последний раз она причастилась за день до своей кончины.

Блаженная кончина супруги Великого Праведника Елизаветы Константиновны последовала утром 22-го мая 1909 года в 9 час. 30 мин. во время чтения Канона на исход души. Оплакиваемая тысячами слез, она мирно и безмятежно кончила земную жизнь и переселилась в мир иной.

Погребена Елизавета Константиновна была в ограде Андреевского собора, но в советское время надгробие ее могилы было уничтожено.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«…С первых же дней своего высокого служения церкви я поставил себе за правило: сколь возможно искреннее относиться к своему делу, пастырству и священнослужению, строго следить за своей внутренней жизнью. С этой целью прежде всего принялся я за чтение Священного Писания Ветхого и Нового Завета, извлекая из него все назидательное для себя, как для человека вообще и священника в особенности. Потом я стал вести дневник, в котором записывал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы к Богу и свои благодарные чувства за избавление от искушений, скорбей и напастей. В каждый воскресный и в праздничный день я произносил в церкви слова и беседы, или собственного сочинения, или проповеди митр. Григория. Некоторые из моих бесед изданы и весьма много осталось в рукописи. Изданы беседы “О Пресвятой Троице”, “О сотворении мира” и “О блаженствах Евангельских”. Кроме проповедничества я возымел попечение о бедных, как и я, сам бывший бедняком, – и лет около двадцати назад в 1874 г. провел мысль об устройстве в Кронштадте “Дома Трудолюбия для бедных”, который и помог Господь устроить…»

Молитвы святого

С 1857 года отец Иоанн – законоучитель Кронштадтского городского училища. С 1862 года – преподаватель Закона Божьего в местной классической гимназии – в течение последующих 25 лет.

Отец Иоанн новаторски относился к своим пастырским обязанностям. Это выражалось, в частности, в чрезвычайной эмоциональности его проповедей. Как свидетельствовали очевидцы, он нередко на них сам обливался слезами.

Вопреки принятой тогда в Российской Церкви практике, он ввел общую исповедь (в таинстве покаяния), призывал к частому приобщению Святых Тайн. В России же того времени распространено было обыкновение приобщаться дважды или даже единожды в год, Великим постом.

Вот рассказ очевидца, священника Иоанна Попова:

«…Внимание! Начинается общая исповедь, – одно из потрясающих явлений в Кронштадтском нравственном мире. Я, разоблачившись, стал на левом клиросе, где стояли и некоторые интеллигентные лица.

После начального возгласа отца Иоанна молодой с сильным голосом псаломщик читает отчетливо и скоро “последование о исповедании”. Выходит из алтаря на амвон в смиренном виде, без камилавки, отец Иоанн… Говорит он поучение о покаянии. Дорого тут и то, и другое, и третье; и кто говорит, и о чем говорит, и как говорит. Прямо, без обычного “Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа”, отец Иоанн два раза при мне начинал поучение так: “Грешники и грешницы, подобные мне! Вы пришли в храм сей, чтобы принести Господу Иисусу Христу Спасителю нашему покаяние во грехах своих…” Сказавши несколько прочувствованных слов, отец Иоанн заявляет: “Слушайте… буду читать покаянные молитвы”.

И – читает!.. Неописуемо, невыразимо хорошо читает эти молитвы отец Иоанн. “Боже Спасителю наш… – взывает отец Иоанн, умилительно взирая на икону Спасителя… – рабов твоих с-и-х”, – читает отец Иоанн эти слова протяжно, разбивая их по слогам, обратившись к народу, и тут-то… ах! какие поразительные жесты делает отец Иоанн всякий раз при слове “сих” или “их”: или всей раскрытой десницею поведет над главами низу амвона молящихся, или – что еще выразительнее, как пророк грозного и праведного Судии, указует перстом в толпу, в ту или другую сторону ее… Ах, как это выходит трогательно, умилительно и в то же время страшно, когда вспомнишь невольно свою нравственную нечистоту.

Прочитавши молитву, отец Иоанн заявляет, что ее нужно “протолковать”, и продолжает опять речь о покаянии: как согрешили упоминаемые в молитве цари Давид и Манассия, как каялись они и как нам нужно каяться. Поучение, по-видимому, простенькое по выражениям, не хитро – витиеватое по изложению и, однако, своеобразное во всем: и в слове, и в изложении, и в самом произношении. Приметил я, что с особенною любовью отец Иоанн произносит имя Спасителя или Святой Троицы и к этому имени непременно присоединит эпитета три-четыре с постепенными повышением и ударением голоса на каждом слове. Впрочем, можно догадываться, что отцу Иоанну присуща какая-то особенная тайна сильно действовать на сердца слушателей.

Начал отец Иоанн читать вторую молитву и на середине же вставил объяснение, так что и само объяснение, выраженное церковно-славянским оборотом речи, составило как бы продолжение молитвы; и все это произнесено сердечно-задушевно, то в обращении к иконе Спасителя, то к народу. А в народе давно уже слышатся молитвенные воздыхания, слезы – у многих на глазах, а отец Иоанн именно о них-то чаще всего и напоминает в поучении. Понравилось мне особенно одно выражение: “Да! У нас что за покаяние?.. Все мы только верхушечки, стебельки грехов срываем. Нет! Корни – корни грехов нужно вырывать…” И действительно, своими словами, с увлечением сказанными, своими жестами, естественно и так выразительно-сделанными, отец Иоанн довел кающуюся тысячную толпу до такого настроения, что когда, приблизившись еще шага на два по амвону к толпе, почти в повелительном тоне произнес он: “Кайтесь же! Кайтесь!” – и повел рукою в разные стороны, то по всей церкви поднялся страшный, неслыханный плач-рыдание… Вопит отчаянным голосом какая-то женщина: “Батюшка! Прости! Дорогой ты наш, помолись!” “Прости меня, Господи, окаянного”, – слышится еще сильнее голос с другого конца… Слезы у всех льются неудержимо.

Чем дольше времени, тем больше слез: вот и сзади меня и напротив, на правом клиросе, стояли доселе, по-видимому, равнодушные, более любопытствующие лица, но вот и они преклоняют колена и проливают горючие слезы… У меня самого растеплилось сердце черствое – огрубелое, скатилась слеза и у меня, слеза покаянная, слеза благодатная, слеза живительная, слеза спасительная! Ах, как усладительны те слезы покаянные!..

А сам батюшка? А он, высказавши последнюю просьбу: “Кайтесь же! Кайтесь!” – повторивши ее на амвоне и на двух концах солеи, стал на амвоне, и, не отвращая лица от народа, прислушиваясь к покаянному плачу его, – сам, посредник между небесным Судиею и кающимися грешниками, сам, земной судия совестей человеческих, стоит недвижимо, поник главою и весь погрузился во внутреннюю молитву…

Наконец и сам отец Иоанн пролил слезы, отер их белым платочком и – перекрестился в благодарность Богу за слезы покаянные – народные… О, незабвенная картина!.. И она была довольно продолжительна – никак не меньше пяти, а то и всех десяти минут (не до точных вычислений было).

Дух сокрушения о грехах проник во все сердца. Перечисления грехов, наименования их я не слышал, а, говорят, бывает иногда. “Тише-тише, братья”, – слышится новая просьба батюшки. Устанавливается тишина, хотя и слышится глухое, затаенное в глубине стесненного сердца воздыхание. “Слу-шай-те! Мне, как и всем священникам, Бог даровал власть вязать и разрешать грехи человеков… Слушайте, прочитаю молитву ра-зре-ши-тельную! Наклоните главы свои: я накрою вас епитрахилью и благословлю и получите от Господа прощение грехов”. Тысячи голов смиренно преклоняются, читается разрешительная молитва, берет отец Иоанн конец своей епитрахили и проводит по воздуху на все стороны и благословляет.

Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Удостоил Ты и меня, грешника, испытать блаженное состояние: слезы, туга сердечная сменились неизъяснимою радостью, облегчением на сердце. Да, что ни говорите, как ни судите, люди маловерующие, а здесь необычное явление. Здесь же и урок мне. Например, пастырь Кронштадтский в “общей” исповеди достигает несравненно больших плодов, чем я в частной исповеди, хотя бы я не только пять-десять, а и полчаса и целый час говорил бы о покаянии каждому пришедшему ко мне на исповедь грешнику. Вот и осуди, законник, общую исповедь отца Иоанна: Бог заступник его. Равно как нет здесь и поблажки лени моей: за мою общую исповедь Бог осудит меня. Отец Иоанн в исключительных условиях в этом случае…»

Восторженные отзывы проповедям отца Иоанна дает и другой очевидец – студент В.М.:

«…Слезы обильно лились из его глаз. То один, то другой платок вынимал он из кармана и отирал их. О чем плакал этот дивный муж? Не бывает слез без глубокого душевного волнения. Нет слез без чувства любви и живой мысли. Если бы кому-нибудь удалось, так сказать, анализировать слезу отца Иоанна, то какое бы богатейшее содержание можно было найти в ней. Настроение отца Иоанна так высоко в эти минуты, что невольно передается другим и повышает в значительной мере настроение всех здесь присутствующих в это время. Многие почти в экзальтированное состояние приходят в эти минуты. Мне рассказывали, что некоторые не раз видели над престолом в момент пресуществления Святых Даров Ангелов. Небожители как бы сослужители земножителю при совершении им таинства…

…Трогательно было смотреть в это время на отца Иоанна. Он стоял, глубоко растроганный и потрясенный всем. Уста его шептали молитву, взор был обращен к небу. Стоял он молча, скрестивши руки на груди, стоял как посредник между небесным Судией и кающимися грешниками, как земной судия совестей человеческих. По лицу его катились крупные слезы. Он закрыл свое лицо руками, но и из-под них капали на холодный церковный пол крупные слезы. О чем же он плакал? Кто может изобразить его душевное состояние в эти минуты? Отец Иоанн плакал, соединяя свои слезы со слезами народа, как истинный пастырь стада Христова, скорбел и радовался душой за своих пасомых. А эти овцы заблудшие, грешные, увидя слезы на лице своего любимого пастыря и поняв состояние его души в настоящие минуты, устыдились еще больше самих себя и разразились еще большими рыданиями, воплями, стонами, и чистая река слез покаяния потекла еще обильнее к престолу Божию, омывая в своих струях загрязненные души. Громадный собор наполнился стонами, криками и рыданиями: казалось, весь храм дрожал от потрясающих воплей людей.

– Кайтесь, кайтесь, – повторял от времени до времени отец Иоанн.

Иногда он обращался своим взором в какую-либо одну часть храма, и там все чувствовали на себе его взор. Тотчас в этом месте начинали громче раздаваться голоса, заметно выделяясь в общем хоре голосов и заражая еще более толпу. Потом опять везде царил один тон, чтобы усилиться снова там, куда обратится своими взорами отец Иоанн. Как могуче владел он всей этой массой народа – он был как бы какой маг или чародей. Скажи отец Иоанн народу, чтобы он шел за ним в эти минуты, и он всюду пошел бы за своим пастырем…»

И еще: «…Канон на клиросе читал сам, как и всегда. Нельзя было не обратить внимания на это чтение. Умиление, восторженность, твердость, надежда, упование, радость, печаль, глубокое благоговение – все слышалось в этом дивном чтении. Читает отец Иоанн, как бы беседует, разговаривает со Спасителем, Божией Матерью и святыми, как бы они вот здесь перед ним находились, а не там, где-то в недозримой для нас выси, в надзвездных заоблачных мирах. Голос чистый, звучный, резкий. Произношение членораздельное, отчетливое, отрывистое. Одно слово прочитает скороговоркой, другое протяжно чуть не по слогам, третье подчеркнет, оттенит. Ни одно слово не было прочитано им без смысла и толка. Более важные по мысли и содержанию слова произносит, обратясь даже к народу, чтобы люди могли глубже постигнуть читаемое. Сам он при этом, конечно, всецело сосредоточен на читаемом. Ничто не отвлечет его мысли в это время в сторону. Он как бы переживает все, что читает. Переживает победы над грехом и злом, совершенные святыми людьми, переживает человеческие немощи и падения, переживает времена благоволения и милости Бога к людям падшим и заблудшим. Многое из читаемого, по-видимому, это как-то и чувствуется, относит непосредственно к самому себе. О том, что совершается в это время в его душе, можно судить даже и по его наружности. Душа отца Иоанна настолько проникается мыслями, какие содержатся в читаемых им священных песнопениях, что он не может удержаться от самых разнообразных жестов. Во время чтения он постоянно как бы волнуется и как бы неспокоен. То как бы блаженная улыбка засияет на лице его, когда он читает о небесной славе Бога, Богородицы и святых Угодников Божиих. То как бы глубокая мольба начинает срываться с уст его, когда он читает о немощи, грехе и падениях человеческих. То слышишь как бы праведный гнев, глубокое отвращение, когда встречаются в Каноне слова “сатана”, “диавол”. То слышишь умиление, глубокий восторг, когда он читает о великих подвигах, победах над грехом, какие совершили святые мученики, подвижники. Иногда он наклоняется головой к самой книге; иногда потрясает ею так решительно, так кстати, так победоносно, так чудно-торжественно. Меняет часто тона. То наконец, во время пения ирмоса или ектений, когда сам не поет с певчими, преклоняет одно или оба колена тут же на клиросе; закроет лицо руками и молится, молится. Горячо, умильно молится… Итак, не болезненно-нервное состояние отца Иоанна вызывает все эти жесты и движения, как где-то и когда-то писали, а то глубокое проникновенное религиозное настроение, в каком бывает в эти минуты отец Иоанн. Да иначе и не может быть. Человек – не дух; пока мы будем в теле, всякое глубокое чувство, всякая горячая искренняя молитва будет так или иначе отображаться вовне. Не скрыть нам наших искренних, неподдельных чувств никогда…»

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«К чему ведет пост и покаяние? Из-за чего труд? Ведет к очищению грехов, покою душевному, к соединению с Богом, к сыновству, к дерзновению пред Господом. Есть из-за чего попоститься и от всего сердца исповедаться. Награда будет неоценимая за труд добросовестный. У многих ли из нас есть чувство сыновней любви к Богу? Многие ли из нас со дерзновением, неосужденно смеют призывать Небесного Бога Отца и говорить: Отче наш!.. Не напротив ли, в наших сердцах вовсе не слышится такой сыновний глас, заглушенный суетою мира сего или привязанностью к предметам и удовольствиям его? Не далек ли Отец Небесный от сердец наших? Не Богом ли мстителем должны представлять себе Его мы, удалившиеся от Него на страну далече? – Да, по грехам своим все мы достойны Его праведного гнева и наказания, и дивно, как Он так много долготерпит нам, как Он не посекает нас, как бесплодные смоковницы? Поспешим же умилостивить Его покаянием, и слезами. Войдем сами в себя, со всею строгостью рассмотрим свое нечистое сердце и увидим, какое множество нечистот заграждают к нему доступ божественной благодати, сознаем, что мы мертвы духовно».

Уроки святого

С 1857 года отец Иоанн стал давать уроки Закона Божия в Кронштадтском городском училище. Когда отцу Иоанну была предложена там законоучительская должность, он с радостью согласился. С открытием гимназии отцу Иоанну представлялась возможность руководить детьми до зрелого возраста. В школу отец Иоанн, по собственным его словам, вступил как «делатель в питомник душ».

Он заявлял не раз, что цель каждого преподавателя дать ученикам определенный, прочный фонд, на котором он сам будет строить впоследствии здание разумного жизнепонимания. Не количество, а прочность усвоенного важна. Отец Иоанн указывает, какими средствами приобретается эта прочность. Главное средство – соединить знание с душой, преподавать только то, что может быть усвоено, переработано душой, умом, сердцем, а не памятью.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«Душа человеческая по природе проста, и все простое легко усвояет себе, обращает в свою жизнь и сущность, а все хитросплетенное отталкивает от себя, как не свойственное ее природе, как бесполезный сор. Мы все учились. Что же осталось в нашей душе из всех наук? Что врезалось неизгладимо в сердце и память? Не с детской ли простотой преподанные истины? Не сором ли оказалось все, что было преподано искусственно, безжизненно? Не напрасно ли потрачено время на слишком мудрые уроки?

Так, – это всякий из нас испытал на себе. Значит, тем осязательнее всякий должен убедиться в необходимости простого преподавания, особенно малым детям… Не в том сила, чтобы преподать много, а в том, чтобы преподать немного, но существенно нужное для ученика в его положении».

У великого чудотворца отца Иоанна не было неспособных, его беседы запоминались навсегда и почти одинаково сильными и слабыми. Все внимание Батюшки было направлено не столько на то, чтобы заставить запомнить, сколько – чтобы пленить в послушание христианским заветам души детей, наполнить их теми святыми образами, какими была полна его душа. Отец Иоанн обладал и особым даром преподавания, который имеют далеко не все педагоги. Он не ставил двоек, не «резал» на экзаменах, не задавал уроков, а вел в часы своих уроков беседы со своими питомцами о предметах веры. Спрашивал обыкновенно сначала тех, кто сам заявлял свое желание отвечать урок.

Были в жизни его учеников и грехи, и падения. Отец Иоанн следил за этими падениями и приходил на помощь, когда она была нужна.

Вот что вспоминал один из учеников Батюшки: «В пятом классе у нас был некто М., юноша лет 16, крайне ленивый и испорченный. Мы учили катехизис: определение Бога как Духа. На одном из уроков М. вдруг встает со своего места и резко заявляет Батюшке, что он отказывается признать это определение. В классе воцарилась гробовая тишина.

– Безбожник! Изувер! – воскликнул отец Иоанн, пронизывая М. резким и упорным взглядом: – А ты не боишься, что Господь лишит тебя языка за твое юродство? Кто произвел тебя на свет?

– Отец с матерью, – отвечал глухим голосом М.

– А кто произвел самый свет? Кто создал все видимое и невидимое?

М. молчал.

– Молитесь, дети, – обратился тогда Батюшка ко всему классу, – молитесь со всем усердием и верою!

По окончании урока М. был позван к Батюшке в учительскую. О чем говорил он с М. с глазу на глаз, мы не знаем, но М. вышел взволнованным и навсегда новым».

Были случаи, когда совет гимназии делал постановление об увольнении какого-нибудь ученика. Тогда отец Иоанн упрашивал отдать «исключенного раба» ему на поруки. Отдавали, и нужно было видеть, с каким вниманием наблюдал отец Иоанн за вверенной ему душой. Он следил за ним как за больным растением, наблюдал за каждым нездоровым движением и выхаживал.

Много помогала отцу Иоанну исповедь. Здесь он беседовал с детской душой в минуты, когда она была ближе всего к Богу, отец Иоанн в это время мог наблюдать, где опасность для самих корней души, и лечил их, пользуясь всей силой своего влияния и молитвы. В результате он стал действительно духовным отцом своих детей.

Отец Иоанн глубоко верил в то, что воспитание юношества пойдет прекрасно, «если все мы будем вести свое дело с мыслью о Боге, о важности дела воспитания, ответственного пред Богом, всегда видящих лицо Отца Небесного (Мф. 18, 10); если не надеясь на свои силы, всегда слабые и хрупкие, мы будем чаще испрашивать на свое дело благословение и помощь свыше».

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«Народный учитель в школе – это то же, что каменщик в руднике, которому приходится спускаться в глубокое подземелье и разбивать здесь своим тяжелым молотом твердые глыбы, чтобы извлечь из них небольшие блестки драгоценного металла. Тяжела его доля. Как Остап кричит он из своего подземелья: “Слышишь, батько?” “Слышу”, – раздается сверху в ответ. На положение народного учителя теперь обращено внимание».

Случилось раз, что одна барыня жаловалась Батюшке на упадок своих детей в религиозно-нравственном отношении. А Батюшка-то на нее же и возгневался:

– Ты, – говорит, – как родила их, так сразу начала, что ли, мясом кормить?

– Нет, – отвечала барыня, – смотря по возрасту. Сперва, конечно, молоко, потом кашкою, а как смысленность ихняя позволила, то стала давать мясо.

– А мясо-то, – высказал Батюшка, – сперва давала без костей крошенное, а потом уж и с косточками позволяла управляться. Ну, а обучала ты их как?

– С азбуки и все в постепенности, – отвечала барыня.

– Через гимназию, стало быть, в университет вела, – сказал Батюшка, – а к Богу вела ли?

– Молитвы они учили, потом Закон Божий, – отвечала барыня.

– Скажи лучше: не учили, а долбили, – поправил ее Батюшка. – Долбежка духовной науки у них с таким же чувством шла, с каким они выучивали арифметику и все прочее. Учителя их учили всему, что надо, чтобы на экзаменах могли умными показаться. Ну а ты-то, за сердцами их ухаживала ли? Направляла ли их так, чтобы они, помимо людского одобрения, еще и Божьего одобрения достигали?

– Внушала по силе, – отвечала барыня, – да ведь в сердце и своего ребенка двери не найдешь…

– Не нашла в ихние сердца дверей, так вот и получай вместо людей – зверей. Забыла ты, что пример роду человеческому показан роду человеческому на птичьем роде. У птиц родится сперва яйцо. Ежели это яйцо не пробудет положенное время в материнском тепле, то оно так и останется только бездушной вещью. Так и людей: рожденный ребенок что яйцо: с зародышем к жизни, но бездушен к процветанию во Христе. Которого ребенка не прогрели родители и ближние до корня души, до корней всех чувств его, тот так и останется мертв духом для Бога и добрых дел. Из таких-то вот непрогретых любовью и духовным уходом ребят и происходят в мире те самые поколения, из которых князь мира сего вербует свои полки против Бога и Святой Церкви Его.

– Вспомни-ка, – поучал Батюшка. – Ведь христосование яйцами напоминает нам, что каждому христианину надо дважды рождаться: один раз плотию в жизнь вещественную, а другой раз духом в жизнь Божескую. Чего, кажись, проще, а вот эту-то простоту никак не могут понять люди. Поэтому и пожирает нас вечный враг как яйца недвижимые и безсловесные. Да этак же и друг друга-то мы пожираем…

Уроки отца Иоанна были увлекательны и интересны и для взрослых людей. Сколько ласки, сердечности, нежного участия, живой мысли, живого чувства слышалось в каждом его слове. Его слушатели не только сами впоследствии жили этими уроками, но и других заставляли жить ими. Вот говорит им отец Иоанн о молитве: «Учитесь молиться, принуждайте себя к молитве. Сначала будет трудно, а потом, чем более будете принуждать себя, тем легче будет. Но сначала всегда нужно себя принуждать. А что такое молитва? Молитва – постоянное чувство своей духовной нищеты, немощи, созерцание в себе, в людях и природе дел премудрости, и благости и всемогущей славы Божией. Молитва – постоянное благодарственное настроение».

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«Дорогие, бесценные дети Отца Небесного! Преуспевайте в премудрости и возрасте, и в любви у Бога и у людей. Начнем с Божьей помощью опять учить и учиться. Утешайте нас своим поведением и успехами. Этим вы доставите нам больше ревности и усердия заниматься с вами. Как приятно садовнику или любителю комнатных растений видеть, что их растения хорошо растут, зеленеют и дают цветы или плоды и вознаграждают их труды. Как они удваивают тогда свое усердие в ухаживании за ними. И землю ежегодно под ними переменяют, если это комнатные растения, и поливают тщательно и вовремя, а сухие веточки или пожелтевшие листочки обрывают, чтобы они и места не занимали на стебле растения, и не безобразили его собою, да соков его напрасно в себя не тянули. Зато и посмотреть мило на эти растения! Цветочки-то какие, например, у Олеандры, у Розы, – нашей русской и китайской, – глядишь не наглядишься, и скажешь: Дивен Ты, Создатель наш. Не только в человеке, – в Твоем образе и подобии, – но и в растениях бездушных, и в цветочках древесных, впрочем, что нам много говорить о растениях и цветах? Они все-таки дерево, сено, как они ни хороши. А вот вы – наши растения, или лучше – Божии бесценные. Вы – наши цветы. То, что сказано об них, надо приложить и к вам».

Подарки святого

После рукоположения отец Иоанн был направлен в Кронштадт – место административной высылки асоциальных личностей и многочисленных нищих и чернорабочих.

Святой увидел там ужасающую нищету, горе и безысходность. Он стал приходить в лачуги, землянки и подвалы. Он утешал брошенных женщин и нянчил их детей. Он изгонял бесов и дарил покой. Он помогал деньгами, а когда не оставалось денег, мог отдать и сапоги. И уходил босой.

– Собор Андрея Первозванного, где 53 года – до самой своей кончины – служил настоятелем, святой праведный отец Иоанн, когда-то стоял в Кронштадте на месте Екатерининского парка, – объясняет ведущий Иван Охлобыстин. – Собор всегда был окружен нищими, которые ждали подаяния из рук любимого пастыря. Они любили его искренне, они говорили: он не презирает нас, он просто передает нам от Бога, как равный равным. А сам отец Иоанн искренне считал, что даже самое незначительное подаяние может послужить толчком, для духовного возрождения человека.

– Иоанн Кронштадтский каждый день служил литургию в Кронштадте, а потом садился на пароход, приплывал в Петербург, – рассказывает настоятель храма св. князя Владимира в поселке Лисий Нос о. Димитрий (Дашевский). – Очень часто к нему обращались, искали его по всему городу, просили приехать в такую-то квартиру, чтобы отслужить молебен над одром, болящего. И очень часто по его молитвам человек получал исцеление.

«Строем отца Иоанна» называли построение, которое происходило рядом с его домом. Святой ежедневно выходил и раздавал по несколько копеек каждому. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы можно было прожить день. Ни разу этот порядок не был нарушен. Одним только этим Иоанн Кронштадтский спас тысячи жизней.

Вот как описывает «строй» современник отца Иоанна писатель, сотрудник «Петербургского Листка» и «Петербургской Газеты» Николай Животов:

«…Чуть загорелся восток… С моря потянуло прохладой… Спит еще Кронштадт, и только “посадская голь” начала вылезать из своих “щелей” – грязных вонючих углов в низеньких ветхих домишках.

“Боже, неужели здесь живут люди”, – думал я, обходя в первый раз посадские трущобы, точно вросшие в землю. Оказалось, что не только живут, но живут плотнее и скученнее, чем, например, в богадельнях или казармах. Нары понаделаны рядами, а местами еще в два этажа! Голые доски, полутемная нетопленая изба, смрадная, нестерпимо пахучая атмосфера – вот общие признаки посадских “щелей”.

Не стану описывать подробнее отвратительную обстановку кронштадтской нищеты, потому что в ней нет ничего исключительного и особенного: такую же обстановку и бедность, и если бедность, то непременно антисанитарную грязь можно встретить везде в России, и везде, где нищета, там и грязь, где бедность, там и вонь; парадной, нарядной нищеты, как, например, в Германии, у нас нет…

Только что пробило 5 часов утра, как из убогих посадских избушек начали выскакивать фигуры, мужские и женские, в каких-то “маскарадных” костюмах: кто в кацавейке и больших калошах, кто в зипуне с торчащими клоками ваты; на голове остов цилиндра, соломенная в дырах шляпа и т. п. Все торопятся, точно по делу бегут…

– Не опоздать бы, не ушел бы…

Только это у всех и на уме, потому что если «опоздать» или «он» ушел – день голодовки и ночлега под открытым небом.

Конечно, этот «он» – отец Иоанн, «отец» и единственный начальник всей кронштадтской подзаборной нищеты… Без него половина “посадских”, вероятно, давно извелась бы от холода и голода.

– Куда же вы так торопитесь? – спросил я одного оборванца, когда первый раз познакомился с “золотой ротой Кронштадта”.

– В “строй”, – отвечал он. Я пошел за бежавшими…

На дворе было холодно и совсем еще темно; фонарей на этих улицах в Кронштадте нет, так что ходить приходится почти ощупью. Мы прошли несколько улиц, пока на горизонте не обрисовался купол Андреевского собора.

– Где “строиться”? – спрашивали золоторотцы друг друга.

– У батюшки, у батюшки…

Когда я подошел к дому, в котором живет отец Иоанн, там собралось уже несколько сот оборванцев и народ продолжал стекаться со всех сторон.

– Стройся, стройся, – слышались голоса.

Сотни собравшейся голи начали становиться вдоль забора, начиная от дома отца Иоанна по направлению к “Дому Трудолюбия”. На одной стороне становились мужчины, на противоположной панели женщины. Меньше чем в 5 минут образовалась длинная лента из человеческих фигур, примерно в полверсты. Бедняки стояли в три колонны, по три человека в ряд, так что занимали всю панель, женщин было гораздо меньше мужчин.

Все ждали…

Долго я ходил по линии “строя”, всматриваясь в эти изнуренные лица, исхудалые, оборванные фигуры… На лице каждого можно было прочесть целую житейскую драму, если не трагедию… Были тут молодые, почти юноши и седые старцы, попадались на костылях, убогие, с трясущимися головами, с обезображенными лицами…

Да, такую коллекцию “сирых” трудно подобрать; если каждый из них в отдельности не способен тронуть сердце зрителя, то коллекция этих “детей отца Иоанна” может заставить дрогнуть самое черствое сердце! Пусть большая часть их пьяницы или люди порочные, пусть сами они виноваты в своем положении, но ведь это люди… люди страдавшие и не имеющие в перспективе ничего кроме страданий!

Вот бывший студент медицинской академии, вот надворный советник, поручик, бывший купец-миллионер, вот родовой дворянин громкой фамилии… Мне показали старика, который двадцать лет питается одним хлебом и водой, у него высохла правая рука, он лишился возможности работать и 20 лет живет подаянием отца Иоанна. Двадцать лет не имеет собственного угла, не видал тарелки супа, и если бы не отец Иоанн, то давно умер бы с голоду.

Я просил показать этого старика. Несчастный стоял в хвосте “строя” в первой колонне.

– Любоваться пришли, – ядовито обратился он ко мне, когда я остановился против него…

Вид старика был суров; нависшие седые брови почти закрывали глаза, а всклокоченная седая борода спускалась на грудь; глубокие морщины и желтый отлив кожи красноречивее слов свидетельствовали о пережитом старцем… Его высокая фигура как-то сгорбилась, а правая рука висела без движения…

– Возьми, старец, – протянул я ему руку с кредитным билетом.

– Оставьте себе или дайте вот им, – отвечал он, мотнув головой в сторону “строя”, – я не нищий, моя правая рука высохла, а левая не принимала еще милостыни…

– Да ведь ты же 20 лет живешь подаянием!

– Ложь! 20 лет меня питает отец Иоанн, но милостыни я не просил и подаяния не принимал.

– Так если ты берешь от отца Иоанна, почему же не хочешь взять от меня?

– Я не знаю тебя и знать не хочу, а отец Иоанн – мой отец, он не свое дает, а Божие, дает то, что он получает для нас от Бога. Ты даешь мне двугривенный как нищему, а отец Иоанн дает мне как родному, как другу дает любя… Он тысячу рублей дал бы, если бы нас меньше было, для него деньги не имеют той цены, как вам, господин…

Еще не было 6 часов, когда из калитки хорошо знакомого “золоторотцам” дома вышел Батюшка… Толпа заколыхалась, но все остались на местах, обнажив только головы.

Отец Иоанн снял свою шляпу, сделал поклон своим “детям”, перекрестился на виднеющийся вдали храм и пошел по “строю”.

– Раз, два, три… десять… двадцать… Двадцатый получил рубль для раздела с 19-ю коллегами. Опять: “раз, два, три… десять… двадцать” и опять – рубль. Так до самого конца “строя”. Только что кончился счет, вся толпа бросилась с своих мест к Батюшке. Кто становился на колени, кто ловил руку Батюшки для поцелуя, кто просил благословения, молитвы; некоторые рассказывали свои нужды…

И отец Иоанн всех удовлетворил, никому не отказал; видно было, что почтенный пастырь сроднился с этой средой, понимает их без слов, по одному намеку, точно так же, как и толпа понимает его по одним жестам…

Окруженный и сопровождаемый своими “детьми”, отец Иоанн медленно движется к собору Андрея Первозванного для служения ранней обедни. Исчез Батюшка в дверях храма, и толпа рассеивается по городу, лишь ничтожная часть остается на паперти для сбора подаяния. Это уж профессиональные нищие, которых, однако, сравнительно очень немного, и напрасно некоторые полагают, будто отец Иоанн размножает нищих.

“Строй” золоторотцев, как я называю нищих отца Иоанна, образовался давно уже, лет тридцать, но дисциплинировался, развился и приумножился за последние годы. По самому умеренному расчету, число бедняков, живущих на счет отца Иоанна, достигает тысячи человек, причем все они ежедневно утром и вечером получают несколько копеек. Независимо от этого для них устроены на средства кронштадтского пастыря ночлежный приют, рабочий дом и двенадцать благотворительных заведений. Я упоминал прежде, что содержание приютов, лечебниц, мастерских и других заведений при кронштадтском “Доме Трудолюбия” обходится отцу Иоанну в пятьдесят-шестьдесят тысяч рублей ежегодно, не считая утренних и вечерних раздач, а также случайных выдач, более или менее крупных.

Бедняки привыкли смотреть на заботы о них почтенного пастыря, как на что-то должное, почти законное. Если иногда случается, что при разделе “строй” получает по две копейки на человека, вместо ожидавшихся трех, то раздаются громкие протестующие голоса:

– Не брать, ребята, ничего не брать, не надо. Этак завтра батюшка по копейке даст. Что ж мы будем на улице ночевать, что ли (в ночлежном приюте взимается по три копейки с человека).

– Митрич, ступай депутатом к батюшке; скажи, что меньше трех мы не берем.

Впрочем, эти голоса никогда не одерживали победы и оставались в ничтожном меньшинстве. Ни “Митрич” и никто другой никогда не решились бы идти с протестом, а так погалдят, пошумят, возьмут, конечно, то, что дают, и разбредутся по домам.

Отец Иоанн и сам смотрит на заботы о кронштадтских бедняках, как на свою обязанность. Последние годы он не имеет времени оделять “строя”, но поручает это кому-либо из приближенных, а когда уезжает в Москву или на родину, то оставляет на все дни определенную сумму с тем, чтобы бедняки ежедневно утром и вечером получали по три или пять копеек (смотря какими ресурсами располагает пастырь).

“Строй” обожает своего “отца” и “кормильца”, нравственное влияние Батюшки на него громадно».

Однажды имел место следующий случай. Бывший полицеймейстер Головачев сообщил отцу Иоанну, что его нищие занимаются грабежами и что один из них сорвал с господина Б. дорогую бобровую шапку, когда тот проезжал вечером по одной глухой улице. В тот же день по получении этого известия отец Иоанн собрал свой «строй» и объявил ему неприятную весть. «Строй» молча выслушал батюшку, и десятки голосов отвечали:

– Не наших это, батюшка, рук дело. Сегодня же мы разузнаем и найдем виновника.

Действительно, в тот же день вечером бобровая шапка была представлена отцу Иоанну…

Вообще, довольно батюшке намекнуть о каком-либо желании, чтобы бедняки немедленно приняли все меры к выполнению воли своего «отца».

«Строй» подвергается довольно частым видоизменениям. Можно назвать несколько десятков (а может быть, и сотен) бедняков, которые под влиянием пастырства отца Иоанна и при его материальной поддержке и помощи сделались теперь если не богатыми, то сравнительно достаточными тружениками: некоторые получили хорошие места, другие сделались торговцами, третьи покинули Кронштадт и Петербург, отправившись на заработки в провинцию. Но прибывающих всегда больше выбывающих, почему численность «строя» растет с каждым годом. Конечно, в массе есть люди порочные, есть и профессиональные нищие, но можно утверждать, что хороших больше, чем худых, и несчастных больше, чем порочных, даже много больше. Отец Иоанн знает про плевелы своей паствы и старается игнорировать их по возможности, но никогда не выделяет их из «строя» при разделе подаяния, руководствуясь общим правилом: «просящему у тебя дай». А если этот «просящий снесет подаяние в кабак – это дело его совести, он за это отвечать будет.