Опрокинутый рейд Шейкин Аскольд

— И вы в самом деле распустили красноармейцев по домам? — спросил Мануков.

— Всех до единого.

— Какой смысл? Не лучше ли было влить их в ваш полк? Не знали, как вести… э-э… агитацию?

— Бог мой! — Никита Матвеевич раскатисто захохотал. — Да будь ты хоть сто раз идейный, посидишь без воды и хлеба пять суток… Надеюсь, вы меня понимаете… Но — приказ по дивизии.

— А винтовки раздать крестьянам?

— Если бы только винтовки! — Никифор Матвеевич секунду-другую молчал, потом закончил сквозь зубы: — Что ни попадя раздаем, сучья мать. Райская жизнь стервецам. Все магазины разбили.

Нечипоренко испуганно глянул на него:

— Все магазины?

Никифор Матвеевич приятельски подхватил его за локоток:

— Не беспокойтесь, уважаемый. Частных магазинов тут не было. Так. Лавчонка какого-то кооператива. Вообще в Совдепии частные магазины редко где сохранились. С подлинной торговлей большевики покончили. Чего ждать от них? Варвары!

— Но как без торговли-то?

— Очень просто. Всем по осьмушке. И считают это высшей справедливостью. Впрочем, здесь-то… жалкие крохи. Вот когда захватили Тамбов!.. Муки там на складах, соли, сахара, чая — горы. Даже смотреть на все это стало противно.

Мануков встревожено уставился на Никифора Матвеевича:

— Тамбов? Вы его заняли? Никифор Матвеевич подбоченился:

— А как вы полагаете, господа? Что мы тут — шутки шутить? Эх, господа! Знаете, как мы через фронт шли? Поверите? Полевые кухни и те было приказано не брать с собой. Мой интендант всполошился: «Чем казаков кормить?» — «Воздухом, — отвечаю, — который будет на скаку в глотку врываться». А воздух-то жирненький… Зато теперь красные думают, что мы за сутки двадцать верст пройдем, а мы — семьдесят! Сто! Ищи! Догони!.. Одно непонятно: откуда у Советов столько добра? Им-то его из-за морей не везут.

Он умолк, смешавшись, как человек, который сгоряча сболтнул лишнее.

— Та-ак, — в наступившей тишине протянул Мануков. — И сколько вы в Тамбове раздали, скажем, зерна?

Никифор Матвеевич кашлянул в кулак, пригладил усы:

— Мелочного учета не ведем. Приказано отдавать все — отдаем. Но пока стояли в Тамбове, мой интендант стал брать на нужды полка по сотне с мужицкого воза. Давали с охотой: добра-то каждый раздобывал — только бы увезти! За сутки набрался мешок денег.

Никифор Матвеевич отвернулся к казачьему строю.

«Шашкой от плеча до пояса рубанешь — не охнешь. И спать потом будешь прекрасно, — подумал Шорохов, глядя ему в спину. — А вот разговоры вести… На это ты не очень-то мастер».

— Еще вопрос, — послышался голос Манукова.

С неохотой, не скрывая того, что разговаривать с Мануковым ему надоело, Никифор Матвеевич обернулся.

— Но ведь фронт за вами закрылся. И вас нисколько это не беспокоит?

Мануков простодушно улыбался. Шорохов знал: так он маскируется, задавая самые важные для себя вопросы. Однако Никифора Матвеевича выражение мануковского лица сбило с толка. Он беззаботно махнул рукой:

— Какое там! Вы же проехали.

— В оперативном смысле закрылся, — с нажимом повторил Мануков. — Сужу по звукам стрельбы на флангах. Ночью я слышал.

«Вот как? — про себя удивился Шорохов. — А я тогда думал, ты спишь».

— Ну и что? — ответил Никифор Матвеевич. — Мы-то ведь дальше идем, — он изумленно огляделся вокруг и добавил. — Сколько на фронтах бились! Каких добрых казаков положили! А выходит, только прорвись в красный тыл — и пойдет…

«Так просто? — подумал Шорохов. — Прорваться — и все?»

— Прошу прощенья, — обратился он к Никифору Матвеевичу.

— Бога ради! — отозвался тот.

— Кто мы такие, вам, конечно, известно.

— Да-да. Вызывали в штаб корпуса: «Едут купцы. Окажите содействие».

— Прекрасно. И вот что будет, если кто-либо из нас попытается приобрести у вашего войска трофеи? Хотя бы немного.

— Ни в коем случае. Строгий приказ. Только раздавать.

— Но чем это вызвано?

Никифор Матвеевич снисходительно усмехнулся:

— Вы имели честь служить в армии? — Нет.

— Потому и осмеливаетесь подобным образом спрашивать. Приказ отдан — не рассуждать!

— Но вы сказали, что через фронт шли даже без полевых кухонь.

— Ну… Ну… Не совсем так.

Шорохов понял: Никифор Матвеевич кривит душой, и ему, человеку прямолинейному, это неприятно.

— Но шли-то без провианта. Теперь приходится забирать на полковое довольствие какую-то часть захваченного, и за это вы денег никому не платите.

— Помилуйте! Кому платить? Оно у большевиков ничье.

— Но разве не может случиться, что вы заберете на нужды полка долю большую, чем требуется?

— Все проще, — вмешался Мануков. — Вы неправильно ставите вопрос. Вдруг придет приказ выступать. Срочно. Для быстроты передвижения снова с самым облегченным обозом. Опять без кухонь, как изволите говорить.

— Полевых кухонь и сейчас у нас нет, — решительно ответил Никифор Матвеевич. — И не жалеем. При наших-то переходах… Висели бы они у нас, как кила. А все остальное… Мне о таких случаях не докладывали. Право, не знаю. Это забота интендантского офицера.

— Но вопрос можно поставить и шире, — настойчиво продолжал Мануков. — В захваченных вами складах наверняка есть имущество, которое простому народу не нужно, находится за пределами его потребностей. Допустим, детали машин, слитки железа. Судьба их…

Никифор Матвеевич не дал ему договорить:

— Совершенно вас понимаю. Сжечь? Взорвать при отходе? Да-да… Указаний на этот счет нет.

— Позвольте, — вступил в разговор Варенцов. — Уже отходить?

— Нет, господа, нет. Это я к слову… Но обо всех остальных подробностях побеседуйте с Евгением Всеволодовичем, — Никифор Матвеевич указал на лысого офицера, стоявшего тут же. — Он интендант, пользуется полным моим доверием.

Варенцов и Нечипоренко с двух сторон подступили к этому офицеру, однако Никифор Матвеевич распахнул застекленную дверь:

— Господа, завтракать! Святой час. Все дела после.

«Но ведь все это в глубоком красном тылу!» — с отчаянием подумал Шорохов.

После завтрака им показали отведенные для отдыха комнаты.

В той из них, которая предназначалась Шорохову, стояли дубовая кровать, круглый стол, кресла. Но чего ради казаки столь рьяно их компанию опекают? Ведь не личная это заботливость Никифора Матвеевича. Он прямо сказал: «Вызывали в штаб корпуса: „Едут купцы. Окажите содействие“». Полагают, что купечество Дона поможет корпусу закрепиться в захваченной местности? Вошли-то в красный тыл без обоза — значит, намеревались пролететь вихрем, а теперь собираются остаться здесь навсегда? А как еще понять? И народ белоказачью власть принял?

Еще раз оглядев комнату, Шорохов покинул барский дом. Захотелось пойти на прогулку. Кто запретит?

Село начиналось за примыкавшим к дому парком и бедным не выглядело. Дома были крыты соломой, но дворы не жались друг к другу, почти в каждом был колодец, высокие плетневые заборы стояли не покосившись. Из-за них вырывался хриплый лай.

И — нигде ни души.

Шорохов увидел толпу. Она приближалась к селу со стороны леса и чем более отдалялась от него, тем сильнее вытягивалась в узенький ручеек.

Он пошел ей навстречу.

Это были люди с котомками и узлами, бедно одетые. Дойдя до усадьбы и только тут заметив возле господского дома всадников, они остановились, что могло означать лишь одно: бежали от белоказаков и к ним же пришли.

Едва Шорохов успел это подумать, как из-за изб вылетел конный отряд. Командовал им один из знакомых по утренней встрече офицеров. Присутствие Шорохова, видимо, смутило его. Он приказал казакам спешиться, никого не пропускать ни в деревню, ни от нее и послал в господский дом с донесением верхового.

Шорохов тем временем начал расспрашивать беженцев. Они были из какой-то Игнатьевки. Далеко ли это отсюда? Почему уходили?

Ответа он так и не получил. Слышалось:

— Знамо уж… дороги… эвона…

Но какая-то лихая сила сорвала же этих людей с места!

Возвратился посыльный, что-то сказал офицеру. Казаки начали сортировать толпу. Они отделяли мужчин от женщин и попутно отбирали у тех и других любую приглянувшуюся вещь: сапоги, пиджак, платок, — причем обращались ко всем беззлобно, в спокойной уверенности, что никто не откажет. Вроде бы даже не грабили. Брали как свое. И все подчинялись с полной покорностью.

«Что установлено? — в бессилии перед происходящим и чтобы как-то утешить себя, зло думал Шорохов. — Связного я тогда не подвел. Идут без обоза. Это — раз. Занят Тамбов. Значит, держат направление на север. Это — два. И — три: по приказу Мамонтова раздают захваченные винтовки, сахар, муку. Грабят, конечно. Не удержаться».

Под причитания женщин мужчин погнали к господскому дому.

Мануков вырос за спиной Шорохова:

— И как вам тут нравится?

От неожиданности Шорохов вздрогнул.

— Рассказать — не поверят, — продолжал Мануков. — Но теперь уже скоро. Конец комиссарству. Все! Отплясали, отпели. И какая решительность! Какая смелость при полной ясности целей! У военных деятелей это не часто. Поверьте. Я говорю о самом Мамонтове.

Шорохов через силу улыбнулся:

— Послушайте, Николай Николаевич, в селе, где мы сейчас находимся, была всего одна лавка. Сокровища, о которых нам рассказывали, это не здесь. Тут же, повторяю, была всего одна лавка — и той больше нет. И сегодня народ доволен. Переваривает то, что на него внезапно свалилось. Но завтра он потребует: «Дайте еще!» Пусть не хлеба — это деревня, есть свой, — пусть керосина, соли. И где тогда взять, если сегодня все роздано, растащено, попрятано по амбарам, по погребам, и, как всегда при этом бывает, у одних — много, у других — ничего? А ведь казаки с собой никакого добра не везут. Своего им раздавать нечего. Это нам было сказано… Власть всегда должна думать о завтрашнем дне. Распределять, чтобы через неделю, через месяц хватало всему народу. Не доходило до края. Вы не считаете?

Шорохов понял, почему так заговорил: он отвечал вовсе не Манукову, а самому себе! Раздачами тамбовских запасов, которые Советская власть хранила на завтрашний и послезавтрашний день, Мамонтов исчерпывающе ответил на вопрос, намерен ли он оставаться в захваченной местности. Не намерен. Иного объяснения нет.

И рядовые казаки так же считают. Отсюда и то, с какой легкостью они занимаются грабежом. Уверены: больше ни с кем из этих людей не повстречаются, жить среди них не будут. Пришли и ушли!

Он понял все это и потому с благодарностью взглянул на Манукова.

— О-о! Интересная мысль, — ответил тот с вызовом. — Но ведь то, что власть обязана всех поить и кормить, чистый большевизм. Сам! Свободное соревнование личностей, пересечение судеб, и отсюда — расцвет предприимчивости, умение обеспечить себя, — это и есть правильный образ жизни. Ее-то здесь мы теперь и имеем. Просто совестно растолковывать эти азы. Вы не согласны? И кого вы намерены обвинять? Не того ли бравого полководца, который нас здесь принимает? Я еще раз беседовал с ним и свидетельствую: стратег!

— Обвинять? Бог с вами! И при чем здесь казаки? Они исполняют приказ, — Шорохов почувствовал, что заговорил слишком откровенно. — Но как тут быть нам с вами? Ведь не ради этого зрелища, — он кивнул на толпу плачущих женщин, — нас сюда принесло? И не знаю, как вам, а мне нужен город, базар. Только тогда я вижу уровень цен, понимаю, что нужно делать, чем и как торговать.

Мануков рассмеялся:

— Ох уж это провинциальное высокомерие! Не понимаешь — значит, вообще отметай. А надо вглядеться, вдуматься. Очень это полезно! Если, конечно, делать верные выводы, — он дружески взял Шорохова под руку. — Ну, а что делать вам? Идти к интенданту полка, к Евгению Всеволодовичу. Лично у меня с ним полное взаимопонимание. Полное, скажу по секрету, настолько, что дальше можно было б не ехать. Я говорю о вопросах чисто материального свойства. Но — спешите. Наши с вами компаньоны тоже не ловят ворон. Идите же, идите…

Ужинали вшестером.

— Наш высокий гость, — Никифор Матвеевич представил компаньонам мужчину лет пятидесяти, среднего роста, сухощавого, в полковничьем мундире.

— Фронтовой товарищ… Случайно. Проездом из полка в полк.

Улыбка тронула бледные губы полковника:

— Уж и высокий… При моем-то росте? Побоялись бы бога. Никифор Матвеевич не согласился с этим:

— Так ведь что правда, то правда, — он наклонился в сторону Манукова, ладонью, прижатой к щеке, отгородился от полковника и добавил вполголоса:

— Правая рука Константина Константиновича.

Полковник небрежным жестом остановил его:

— Правая, левая… Можно невесть что подумать… Но тут я и в самом деле случайно. Передохнуть час, другой.

Он говорил без улыбки, глаза его смотрели сурово.

После ужина все перешли в парадный зал. Погрузились в обтянутые голубым шелком кресла. Нечипоренко и Варенцов за ужином выпили, почти сразу стали дремать. Беседа шла между Мануковым и полковником

— …Формы власти… это… это нас нисколько не интересует, — не допускающим возражений тоном говорил полковник. — Таким вопросом мы… Да, мы… мы не занимаемся. Нет нужды. Всюду, куда мы приходим, этот вопрос решается сам собой и притом навсегда. Рабочие и крестьяне, та народная масса, на которую опирался русский большевизм при его зарождении, сейчас всеми мыслями и чувствами стоят на нашей стороне. Они устали от комиссаров, собраний, политики. Спросите любого селянина: к чему он стремится? В ответ услышите: «Разбогатеть», — и он вам точно объяснит, что сие в его представлении значит: заполучить в собственность солидных размеров земельные угодья, вырастить сыновей, поставить каждому из них пятистенку. Идеалы, понятные мужику. Они остались еще от прошлых времен. А Россия — страна мужичья. И потому в красном тылу полно желающих на это прошлое повернуть. Естественно, им надо помочь, образовав, так сказать, центры кристаллизации, что мы нашим походом и делаем. Могу сообщить: приказом командира корпуса уже создан штаб Тульской дивизии. Шаг дальновидный. Едва мы вступим в Тульскую губернию, тысячи ее жителей пожелают влиться в ряды нашего корпуса. Мы их примем, вооружим. И конечно, сами эти жители тотчас воссоздадут в своей губернии ту власть, что была на Руси до смуты последних лет. А мы? Мы пойдем дальше… Нет. Нас формы власти не заботят. Это дело народа. Мы преследуем чисто военные цели.

— И в чем они?

— Пока — Козлов, затем — Тула. В районах этих городов, как я уже сказал, из числа местных жителей произойдет формирование новых пехотных частей.

— Разве корпус сейчас не имеет пехоты?

— Три тысячи. Пеший отряд под командой генерал-майора Мельникова. Для задачи, которую ему предстоит решать, недостаточно.

— Какая же это задача?

— Совместно с артиллерией корпуса наступление на Москву. Мануков откинулся в кресле, спросил удивленно:

— Вот как? Одной пехотой?

— Да, — ответил полковник. — Конница — более подвижный род войск. Ей предстоит ударом на юг дезорганизовать тылы Восьмой и Тринадцатой армий большевиков и соединиться с Донской армией, которая к этому времени тоже перейдет в наступление.

— И вы уверены, что силами только артиллерии и пехоты сможете захватить Москву?

— Силами пехоты, которую мы сформируем из всех тех в красном тылу, кто желает свержения большевистской власти. Это будут не только Тульская дивизия, но и Рязанская, Калужская, Серпуховская, Подольская…

Мануков прервал полковника:

— Один момент. Что вы сделали с мужиками, которых ваши казаки захватили у околицы? — обратился он к Никифору Матвеевичу, сидевшему в кресле за спиной полковника.

— Ах, господа! — укоризненно ответил тот. — Всего только мобилизовали. Поверстали в ездовые при обозе полка. Кто-то ведь должен! Обоз растет, лошадей и телеги поставляют крестьяне, но подводчиков не хватает. Недельки две-три послужат. Стрелять не придется, рыть окопы тоже. Выдюжат. Какая-то Манька десяток деньков побудет без мужика. И всего-то.

Он в полном одиночестве рассмеялся.

— Но что означает: «Лошадей и телеги поставляют крестьяне»? — продолжал Мануков. — Вы отбираете их?

— На время. Недели на две, на три.

— И как они это принимают?

— Боже мой — как! Да они на колени при виде нас становятся, последнюю рубашку готовы отдать. Мы свободу им принесли.

— А если кто-либо все же не пожелает?

— Второй раз, простите, он свое нежелание выказать не осмелится. Идет война, господа. Губерния, куда мы с таким усилием пришли, военная добыча.

Никифор Матвеевич недовольно насупился.

— Но помилуйте, — Мануков начал улыбаться. — Какое усилие? Фронт прорван без труда, трофеи огромны…

Лицо полковника стало надменным:

— Кто вам сказал?

— Что именно?

— Будто корпусу было легко прорвать фронт?

— А разве не так? — Мануков снова повернулся к Никифору Матвеевичу. — «Фронта нет… промчались с ветерком».

— Это легенда, — полковник хмуро глядел в пол. — Хотя наша подготовка проходила в глубокой тайне, красное командование было о ней осведомлено. Впоследствии мы захватили приказ, где прямо говорилось: «Корпус Мамонтова готовится к прорыву. Следует предпринять такие-то и такие-то действия». И если прорыв все же удался, то лишь потому, что ему предшествовало несколько отвлекающих ударов: под Балашовом, Борисоглебском. Бои шли там трудные, с участием бронепоездов. На прорыв, если так позволительно выразиться, работал весь фронт Донской армии. Не-ет, прорыв легким не был. Говорить так — кощунство. И свершился он, чтобы быстрей дотянуться до глубокого тыла красных, воспламенить его.

— И тыл действительно воспламенился?

— Бесспорно. Достаточно того, как мы входили в Тамбов: несколько пулеметных очередей в воздух — и город наш. Сразу толпы народа, ликование, почтенные граждане подносят хлеб-соль.

— И-и решительно никакого противодействия?

— Вам я скажу, — полковник оценивающе смотрел на Манукова. — Тамбов был захвачен внезапно. Настолько, что жертв не было ни с чьей стороны. Не буду скрывать, в составе красного гарнизона нашлись люди, нам преданные. Это многое предопределило. Раздача захваченных в городе запасов продовольствия укрепила доверие к нам народа. Но свою главную задачу: искоренение большевизма — мы ни на минуту не забываем. В Тамбове расстреляно около тысячи комиссаров.

— И что же, как полагаете, нужно, чтобы ваши успехи и дальше множились? — после долгого молчания спросил Мануков.

— Помощь, — ответил полковник. — Юг России сейчас не имеет промышленности, способной питать армию. Этого нельзя забывать. Сколь бы ни был велик энтузиазм воина, без сильного тыла победить невозможно.

— Как просто! — Мануков с беззвучным смехом откинулся на спинку кресла. — Всего лишь промышленность западных стран — тылы русских освободительных армий. Но только за последние месяцы адмирал Колчак получил миллионы патронов, сотни тысяч винтовок, тысячи пулеметов, сотни орудий, десятки паровозов, сотни тысяч пар сапог. Это — пример. Иллюстрация. Я никого не хочу обидеть. Избави бог!.. Нужно больше? Однако войска адмирала отступают, красные захватывают трофеи. И в каком виде! То и дело — фабричная упаковка. Что же выходит? Союзники взяли на себя снабжение армии большевиков? Можно возразить: «В руках адмирала золотой запас России. Он за все платит». Но судьба такого товара, как оружие, Западу в любом случае не безразлична.

— Слава тебе, господи, — подал голос Никифор Матвеевич. — Наконец-то поняли. Сюда, на Юг России, должна идти помощь.

— Сюда она тоже идет, — не взглянув на него, отрезал Мануков. Полковник иронически вскинул брови:

— Тоже!

— Ах, вы считаете, что недостаточно? И что в этом причина всех затруднений? Но тогда сколько? Цифры! Сроки! И, наконец, строгие взаимные обязательства. Без них нельзя. Разве пример, который я только что приводил, этого не доказывает?

— Столько, чтобы перешедшие в наступление армии Юга России не утратили темпа, — полковник неожиданно встал. — Без мелочных счетов — у кого есть сейчас золото, у кого нет, и вместо каких-либо рассуждений о строгих взаимных обязательствах с полным доверием к нашему делу, к его лидерам. Прошу извинить. Мне пора. Был рад увидеться.

Он скрылся за дверью. Никифор Матвеевич последовал было за полковником, но Мануков остановил его:

— Ваш полк завтра идет на Козлов? — Так точно.

— И я вполне могу надеяться, что наши экипажи будут присоединены к штабной колонне?

Никифор Матвеевич оглянулся на дверь, за которой скрылся полковник, как бы рванулся в том направлении, затем ответил: — Конечно! Пожалуйста, господа! О чем речь!..

Едва Шорохов потом перешагнул порог своей комнаты, им овладело беспокойство. Комната была огромна. Ее окна смотрели на площадь перед господским домом и выставляли всякого, кто в ней находится, напоказ. К тому же дверь не имела ни крючка, ни задвижки. Не было и ключа. На всякой случай он вдвинул в ручку двери ножку одного из стульев, положил под подушку наган.

Почему так откровенны с ними военные, так угодливы даже, и в первую очередь почему был так щедр на любые сведения о корпусе Мамонтова этот полковник? Численность пехотного отряда, общие намерения командования, его политика в захваченных белоказаками местностях? Пожалуйста!

Но он-то, Шорохов, знает, какую ценность такие сведения собой представляют, как непросто их раздобывать. Тут же только спроси…

А слова полковника: «На прорыв работал весь фронт Донской армии… Формы власти нас нисколько не интересуют… У нас чисто военные цели…» Чтобы так заявлять, надо быть в немалой должности. Командир полка говорить так не будет. Уровень не его. Кто же он? «Случайно. Проездом из полка в полк». Но ушел-то он не прежде, чем подвел итог: «Без мелочных счетов… с полным доверием к нашему делу…» Звучало как ультиматум.

Ну а это: «…сформирована Тульская дивизия… Едва мы вступим в Тульскую губернию…» Москва! Туда, вовсе не на Ртищев и Пензу нацеливается корпус. Полковник прямо заявил. И назвал город, который будет захвачен в ближайшие дни: Козлов! Опять-таки в направлении на Москву, от Тамбова всего в шестидесяти верстах.

И снова то же противоречие, что и в рассуждениях Манукова: «.. вопрос о власти решается навсегда», — но вместе с тем: «Раздача захваченных в Тамбове запасов укрепила доверие к нам народа». Пусть на три дня укрепила. А потом? Раздавать уже будет нечего. Или вообще все они не умеют думать на больший срок? Живут минутой.

Однако что ему с этими сведениями делать? Связной сказал: «Тебя найдут». Когда? Почти все узнанное через несколько дней устареет.

Шорохов лег, до подбородка натянул простыню. С едва слышным звоном прогнулся под ним пружинный матрац. Как уснуть?

До прихода казаков в усадьбе была коммуна. Из темных изб переселилась беднота. Дивились паркету, каминам. Детишки бегали по коридорам, играли в прятки, заливались смехом. Бабы смущенно краснели, впервые в жизни разглядывая себя в больших зеркалах. У мужиков были иные заботы: засеять бывшее господское поле.

Что за порядок на свете! Все теперь ополчились на этих мужиков. Рядовые казаки, интендант полка, Никифор Матвеевич, гость-полковник, Мамонтов, Сидорин, Деникин, все те деятели, которые посылают в Россию оружие. «.. миллионы патронов, сотни тысяч винтовок… Нужно больше?»- сказал Мануков.

Так он, Шорохов, говорит со своими контрагентами об овечьих и коровьих шкурах, о солонине, мясе.

Не оружием ли торгует этот ростовский купец с международным размахом? Миллионы патронов, сотни тысяч пар сапог. Такие партии товара — золотой дождь. И вполне тогда объяснимо почтительное отношение к нему да и к ним, его спутникам, военных и то, чего ради он затеял поездку вслед за корпусом. Лично во всем разобраться. В крупной торговле — важнейшее правило. Слишком много зависит от любого решения.

Однако — спать, спать…

Нет. Прежде — запись. Связной может явиться в любую минуту. Надо всегда помнить об этом.

Лети, карандаш! Как только можешь, мельчи. Покрывай ровными строчками сложенную гармошкой полоску тонкой бумаги.

«.. в разгов. с Мал. полковник сказ.: корпус, прорвав фронт у Новохоперска, уже захватил Тамбов, идет на Козлов, далее на Тулу. В этих городах будет попытка произвести формиров. пехотн. частей. Пех. и арт. направятся на Москву, кав. в тыл 8-й и 13-й а. для произв. де-зорг. Одноврем. Дон. а. перейдет в наступл. на фронте 8-й а. В захвачен. Мам. местн. ожидается воссоздание власти по царек, образцу…»

Лети, лети, карандаш!

…Вот теперь, наконец, можно спать.

Шорохову показалось, что он тут же открыл глаза. Кто-то дергал за ручку двери его комнаты.

Он оглянулся на окна. Они уже выделялись серыми прямоугольниками. Рассветало.

— Кто там?

— Я. Николай Николаевич.

— Минуту терпения, — он надел рубашку, брюки, переложил в карман вынутый из-под попутки наган.

— Скорее! Забаррикадировались, будто вас будут брать штурмом. — Да-да, сейчас.

Он открыл дверь.

Мануков был в плаще. Руки — в карманах, шляпа надвинута на глаза.

— Осторожны, однако…

Войдя и остановившись у порога, он оглядывался с таким видом, будто проверял, нет ли в комнате кого-то еще постороннего.

Шорохов не ответил. Да, осторожен. Ну и что? В конце концов, у него с собой немалые деньги. Как ему еще себя держать?

— Одевайтесь.

Шорохов не шевельнулся. Стоял в рубахе навыпуск, босой, хмуро смотрел на компаньона. Потом спросил:

— Что случилось?

— Казачий полк покинул село.

— И куда он ушел?

— Неизвестно. — Когда?

— Два часа назад. А вчера вечером — ни единого слова.

— Может, тогда они сами не знали. Пришел приказ.

— Болтовня, — оборвал его Мануков. — Поднять конный полк всего за какой-то час, и так, чтобы никто ничего не услышал, нельзя… Да и вообще о чем речь? Мы были не за тридевять земель. Могли известить.

Шорохов чиркнул спичкой, чтобы посмотреть на часы. Мануков взмахнул руками:

— Потушите сейчас же. Смотрите!

Он подошел к окну, жестом подозвал Шорохова. Окошки пристроек, стоящих на краю площади перед господским домом, были темны, однако где-то вдали мерцали слабые огоньки.

— Видите? — спросил Мануков. — Свет!

— Что из того? Надо выгнать в поле скотину, перед тем ее подоить.

— А люди, которые перебегают от дома к дому? Вглядитесь! Некоторое время Шорохов смотрел в том направлении, куда указывал Мануков. Тусклые огоньки. Ничего больше.

— Красные, — громким шепотом произнес Мануков. — Через десять минут будут здесь.

Шорохов быстро обернулся. Правду ли он говорит? Но даже если заведомую неправду, как вести себя?

В один прыжок он оказался у кровати; сминая задники, сунул ноги в полуботинки, надел пиджак, схватил саквояж, без разбора сгреб в него со стола все, что там лежало: часы, кошелек, запонки, галстук, носовые платки, серебряный портсигар, в котором между двойными стенками скрывалась бумажная полоска с разведсообщением, — возвратился к Манукову, сказал:

— Надо догонять полк.

— Верхом на метле?

— Почему? Есть экипажи, кучера. Где Фотий Фомич? Нечипоренко? — Откуда я знаю!

Обеими руками Мануков схватил Шорохова за борта пиджака, приблизил к себе.

— Поймите же! Завершается вторая неделя рейда. У красных в этом районе две группы войск. Шорина и Селивачева. Слышали о таких краскомах? Слышали, слышали! Не притворяйтесь! Несколько армий. Думаете, они смирились с тем, что Мамонтов гуляет по их тылам?.. Полк ушел. Усадьба окружена. Что делать? Твердить, что мы нейтральные торговцы? Прибыли разворачивать дело? А простите, какое? Скупать по дешевке трофеи… И станем к стенке. Ах да, вы заявите, что происходите из рабочих — свой брат, своя кость…

— Какая кость? — Шорохов рванулся из его рук. — Что вы городите?..

Как они, рабочие, настроенные революционно, безошибочно находили друг друга в прежние, даже самые трудные, реакционные годы? Это вспомнилось Шорохову. Промелькнуло в мозгу.

В цехе появился новичок. Ему еще непривычны тесные закоулки между станками, гнетет мелкое дрожание воздуха, исполосованного переплетеньем трансмиссий, кажутся неприветливыми взгляды соседей. Сиротой стоит он на своем месте, прилаживается.

И тут к нему подходит мастер.

Все вокруг, казалось бы, заняты только работой. Шум, скрежет. Гремят удары кувалд. Но если новый рабочий первым скажет мастеру: «Здравствуйте», — по цеху разнесется: «Не наш. Кланяется администрации».

А мастер стоит в двух шагах от рабочего и ждет этого «здравствуйте». Тоже выясняет: «Наш или не наш?» В своем смысле, конечно.

Какая простая проверка! Рабочий стоит у станка, мастер подходит. Ему и должно первому обратиться с приветствием.