Тюрьма особого назначения Горшков Валерий

Пролог

Роскошный лимузин серебристого цвета плавно притормозил возле подъезда массивного сталинского дома. Через секунду рядом остановился черный джип. Какое-то время обе машины неподвижно стояли, урча мощными моторами. Наконец из второго автомобиля, глухо хлопнув дверями, вышли двое внушительного вида парней с одинаково стриженными затылками. Один, быстро оглядевшись по сторонам, нырнул в подъезд. Через минуту он вернулся и чуть заметно кивнул своему коллеге. И только после этого сигнала тот открыл дверцу представительского лимузина. Из его кожаного чрева вылез невысокий седой старик в белом костюме с красной бабочкой вместо галстука. Во рту он держал золоченый мундштук с дымящейся в нем сигаретой.

– До свидания, Александр Сергеевич, – произнес телохранитель, отходя в сторону.

Старик молча стряхнул на тротуар выросший на конце сигареты пепел и вальяжной походкой направился к дверям подъезда.

– Приятного отдыха, – с вышколенностью официанта из «Астории» пожелал второй телохранитель, почтительно кивнув.

Старик опять ничего не ответил. Это, по всей видимости, ничуть не задело ко всему привыкших «дрессированных мальчиков». Закрыв за боссом дверь, они облегченно вздохнули. Один достал из кармана цветастой рубашки пачку «Кента» и предложил сигарету своему плечистому собрату. Тот чиркнул по ребристому колесику появившейся в руке зажигалки. Сделав по две затяжки, «бодигарды» вернулись в джип, тут же мигнувший яркими фарами стоящему впереди лимузину.

Сверкающие полиролью машины плавно отъехали от тротуара…

И сейчас же два тихих пистолетных выстрела донеслись до меня из открытой форточки на лестничной площадке подъезда. Словно кто-то невидимый дважды хлопнул в ладоши. По спине тут же пробежала стремительная волна холода…

Не знаю, что натолкнуло меня на мысль о заказном убийстве, но я уже не сомневался, для кого предназначались пули, выпущенные перехитрившим охранника киллером.

Я попытался отыскать взглядом только что отъехавшие от бордюра машины, но те уже свернули на соседнюю улицу. Помощи ждать было неоткуда. Гаишники, запарковавшиеся метрах в пятидесяти впереди и занимающиеся своим привычным ремеслом – «шинкованием» денег, – были не в счет. Не того они поля ягоды, подумалось мне, чтобы брать вооруженного киллера, уходящего с места преступления. Это тебе не с радаром скорости за кустами сидеть!

Я машинально шагнул к подъезду. Не знаю, кем был только что застреленный седой старик. Может быть, от того, что он покинул этот мир, многие честные люди облегченно вздохнут. Но сейчас мне было не до философии и сомнений.

Заскрипела, открываясь, тяжелая дверь подъезда. Я столкнулся взглядом с молодым парнем в спортивном костюме. На голову его был наброшен капюшон, почти полностью скрывающий узкое, со впалыми щеками, лицо. Времени на анализ лихорадочно завертевшихся у меня в голове мыслей уже не оставалось. В том, что передо мной убийца, я ни на йоту не сомневался. Надо было что-то делать.

Незнакомец держал обе руки в карманах спортивной куртки и дверь, как я успел заметить, открыл плечом. Значит, вопреки принятым у киллеров правилам, пистолет он все-таки не выбросил… Парень остановился на мгновение, чуть приподняв опущенную голову, смерил меня цепким взглядом. После чего снова ссутулился и двинулся в мою сторону.

Ощущая всем телом неумолимо ускоряющийся пульс, я позволил киллеру почти поравняться со мной и даже взять фору в полшага. И резко выкинул вперед, к его подбородку, левую руку, а ладонью правой толкнул его в углубление между лопаток. Парень пошатнулся. Тут же, безо всякой паузы, синхронным хлопком сложенных лодочкой ладоней я с силой ударил его по ушам, окончательно сбив координацию и оглушив как минимум минут на десять. Я неоднократно использовал подобные приемы при выполнении спецзаданий. Эффект потрясающий!

Не издав ни единого звука, киллер ничком рухнул на асфальт. Падая, он непроизвольно выбросил в стороны спрятанные в карманы руки. Из его разжавшейся ладони на тротуар выпал компактный пистолет «бульдог» с накрученным на ствол коротким американским глушителем.

«Знакомая игрушка!..» – невольно подумал я и тут же бросил быстрый взгляд на притормозившее невдалеке желтое такси. Сидящий за рулем запыленной «Волги» молодой парень в кожаной кепке с любопытством глядел на меня. Какое страшно знакомое лицо! Где я мог видеть раньше этого типа? Летяев?.. Нет, не может быть! С того света не возвращаются! Неожиданно из подъезда раздался истошный женский крик. Я резко обернулся.

То, что я увидел мгновение спустя, могло свести с ума кого угодно. Горло сдавило, я инстинктивно рванулся в сторону, но тут же был остановлен взорвавшейся прямо перед глазами ослепительной вспышкой… Голову расколола невыносимая боль…

В следующий момент неимоверным усилием воли я приподнял налитые свинцовой тяжестью веки и окончательно проснулся, вырвавшись из очередного ночного кошмара.

Наверное, тысячного за последние пять лет.

Глава 1

Я лежал на диване вагона СВ, а мой грузный сосед по купе тряс меня за плечо.

– Вы… кричали во сне, – удивленно глядя на меня, произнес он. – И вообще, пора вставать. Мы уже подъезжаем.

Окончательно убедившись, что его странный попутчик, то есть я, действительно очухался, начальник стройуправления Бобовкин, а именно так он представился, войдя в купе вчера вечером, сел к столику. Налил из початой бутылки нарзана полстакана и залпом осушил его. А потом уставился в мутно-грязное окно, за которым медленно проплывали чахлые огороды и кособокие сараи.

– Вологда… – пробормотал себе под нос строитель, надув и без того толстые губы. – Сколько лет я здесь не был? Десять? Нет, пожалуй, все одиннадцать. Целая вечность…

Я принялся одеваться. Вагон слегка потряхивало, когда он проходил рельсовые стыки, которых по мере приближения к вокзалу становилось все больше. Едва я закончил с одеванием, время от времени ловя на себе любопытные взгляды попутчика, поезд, несколько раз дернувшись, остановился возле перрона.

– Похоже, приехали! – Бобовкин встал, расправил широкие плечи и как-то загадочно улыбнулся своему отражению в зеркале на двери купе. Потом достал из пузатого кожаного портфеля синий флакон туалетной воды «Давидофф», побрызгал им на лысину, заботливо пригладив ладонью жалкие остатки волос на затылке, и добавил: – Что называется, с корабля – на бал! Ладно, желаю вам, батюшка, успехов на вашем невидимом фронте!

Затем толстяк убрал флакон обратно в портфель, снял с вешалки свой пиджак и открыл дверь купе. Несколько пассажиров нашего вагона стояли возле окна и махали руками дожидавшимся их на перроне встречающим. Бобовкин еще раз кивнул мне и метнулся к правому тамбуру. А я снова приоткрыл дверь купе и оказался один на один со своим собственным отражением.

Из зеркала на меня взирал высокий, крепко сложенный мужчина, чей возраст было трудно определить из-за окладистой черной бороды. Может, тридцать пять, а может, и все пятьдесят… Он был облачен в темную рясу священника, а на его груди, в свете проникающих сквозь окно купе ярких солнечных лучей, сиял большой серебряный крест.

– Добро пожаловать в неизвестность, отец Павел, – прошептал я сам себе перед тем, как взять чемодан и выйти на перрон вологодского железнодорожного вокзала.

Встречающих меня бравых парней, стоящих возле запаркованного на привокзальной площади бежевого микроавтобуса «Додж», я заметил сразу. Высокие, широкоплечие, с хмурыми взглядами. Именно такими я себе и представлял бойцов элитного охранного подразделения «Кедр». В том месте, в котором они работали, были необходимы железные нервы, физическая сила и отсутствие каких бы то ни было эмоций.

Я подождал, пока меня тоже заметят, и, подхватив свой объемистый чемодан, направился им навстречу. Спустя несколько секунд крепкая жилистая рука мягко, но настойчиво отобрала у меня багаж, а тихий, с хрипотцой голос вкрадчиво произнес:

– Отец Павел?

– Да. – Я пристально посмотрел на парня в камуфляжной форме.

– Как доехали? – вежливо поинтересовался кедровец.

– Нормально, только в поезде очень душно, – ответил я и направился к микроавтобусу.

– Командир ждет вас, – сказал парень, обгоняя меня и первым подходя к автобусу, возле которого стоял еще один молодой, крепкого сложения парень в камуфляже и мужчина лет сорока в штатском костюме.

– Майор Сименко, – сухо представился мужчина. – Начальник охраны объекта, в который вы направляетесь.

– Отец Павел, – так же сухо отозвался я. Боковая дверь плавно отъехала в сторону. Я чуть подтянул вверх полу своего черного одеяния, нырнул внутрь салона и сел на одиночное место возле окна. У меня не было особого желания в течение предстоящей дороги вести с кем бы то ни было из «кедров» душеспасительные беседы. Думаю, и они в этом не особенно нуждались. Бежевый «Додж» чуть слышно заурчал двигателем и плавно тронулся с места, развернувшись на площади и затем быстро оставляя позади себя обшарпанное здание Вологодского железнодорожного вокзала. Я смотрел на проносящиеся мимо постройки и думал о предстоящей мне через каких-нибудь два с половиной часа встрече с полковником Карповым… В мрачном замкнутом мире, в котором он является полновластным хозяином, к новичкам относятся с большим недоверием. А посему в ближайшее время мне вряд ли стоит надеяться на что-то большее, чем натянутая улыбка в лицо и острый, пронзительный взгляд в спину. И это в лучшем случае…

Микроавтобус, покинув пределы города, выехал на прямую, как лента, дорогу и прибавил скорость. Видя, как мои сопровождающие пытаются поудобнее устроиться в креслах, откидывая спинки, я поинтересовался, не обращаясь конкретно к кому-то из них:

– Сколько нам ехать?

– Двести километров, если считать от вокзала, – ответил майор Сименко, сидящий ко мне ближе остальных. – Часа три, не меньше…

Про себя я отметил, что «Додж», резво летящий по шоссе, двигался со скоростью не менее ста двадцати километров в час. И, словно прочитав мои мысли, майор уточнил:

– По бетонке около ста двадцати километров, остальное – по лесной грунтовке. Там особенно не разгонишься. А вы надолго к нам? – неожиданно переменил он тему и, обернувшись вполоборота, с интересом заглянул мне в глаза.

– На все воля Божья. Может, на год, а может, и навсегда. Кто знает?..

– Во всяком случае, отец Павел, – продолжал Сименко, – я вам гарантирую, что ваша будущая паства будет весьма непохожа на ту, с которой вы имели возможность сталкиваться во время своей предыдущей духовной практики. Хотя «непохожа» – слишком слабое определение для обитателей нашего «монастыря». По сути своей они даже не люди, а самые настоящие сатанисты. У всех без исключения руки по локоть в крови!..

Я уловил неприкрытую злобу во взгляде и словах начальника.

– Любые грешники, какие бы преступления они ни совершили, имеют право на покаяние и прощение, – спокойно произнес я. – Для этого я и еду…

– Только не эти! – брезгливо процедил майор, качая головой. – Впрочем… отец Павел, у нас с вами разные задачи. Надеюсь, мы не будем стоять на дороге друг у друга. Ваше дело – спасать якобы бессмертные души этих подонков, а мое – смотреть, чтобы хорошо себя вело их бренное тело! Только и всего… К тому же я убежденный атеист! – Сименко своим сарказмом поставил точку в разговоре и усмехнулся, лениво откидываясь на спинку кресла.

Или я не очень хорошо выспался в поезде, или на меня так подействовал монотонный гул двигателя вкупе с шорохом шин, но незаметно мои веки сомкнулись, и я погрузился в неглубокий, чуткий к малейшему постороннему звуку сон. Впрочем, находясь на дороге в неизвестность, мне нужно было отключиться от окружающего мира и подумать. Кто я, в принципе, такой и зачем еду в одно из самых мрачных мест на земле – тюрьму для пожизненно осужденных? В последнее пристанище для смертников, которым с легкой руки президента «кирпичная стенка» была заменена на медленное гниение за толстыми каменными стенами древнего монастыря, вот уже много десятков лет как переделанного в тюрьму. И два года как ставшего единственным в России местом, где смерть от пули в затылок была заменена на смерть в рассрочку.

Относительно конечной точки моего «путешествия» все было понятно. Как и абсолютное большинство людей, прежде я не имел возможности видеть Спасский монастырь на острове Каменный собственными глазами. Но я достаточно хорошо знал историю православия на Руси и, конечно же, знал о монастыре, основанном в середине XVII века сбежавшими от церковных реформ патриарха Никона монахами. В непроходимой лесной глуши, на расположенном посреди большого озера каменистом острове они построили неприступный каменный замок, единственной возможностью добраться до которого был стоящий на берегу деревянный паром. С приходом к власти большевиков монастырь был разогнан, а на его месте оборудован «спецобъект». Вот то, что мне было известно о месте, куда я направлялся сейчас в сопровождении начальника охраны тюрьмы и двух его кедровцев.

Что же касалось меня самого… Иногда я волей-неволей задумывался о том совершенно немыслимом клубке событий, что переплелись воедино в жизни и судьбе одного человека – Аверина Владислава Александровича. Именно такая запись стояла в моем паспорте. Несмотря на то что вот уже больше года я слышал в свой адрес лишь одно обращение – «отец Павел».

Так кто же я все-таки такой?..

Глава 2

Картины из моей прошлой жизни всплывали во сне почти каждую неделю. Я видел высокого, крепко сложенного паренька, испытывающего огромное чувство гордости от того, что отныне он – курсант Рязанского высшего воздушно-десантного училища. Сбылась так ревностно лелеянная мечта детства, ставшая смыслом всей жизни. Потянулись напряженные курсантские будни. И вот уже на мне новенькая, с иголочки, парадная форма с аксельбантами и погоны лейтенанта… Потом была Псковская воздушно-десантная дивизия, закрытая от постороннего глаза учебка специального диверсионного отряда «Белый барс» и, наконец, война… Странная, необъявленная, жестокая. И что бы там ни говорили и ни писали журналисты из многочисленных армейских газет, мало кто из нас по-настоящему верил в какую-то великую сверхзадачу нашей военной миссии на чужой обожженной земле. Просто мы, стиснув зубы, выполняли данный нам приказ, отрабатывая вложенные в нас государством деньги и звездочки на своих погонах. Мы надевали камуфляж, брали в руки оружие и убивали. Сорок пять профессиональных рейнджеров с шевроном белого барса на рукаве.

Перед моей первой операцией по «зачистке» местности, когда мы с парашютами за спиной стояли возле низкого трапа военно-грузового самолета, появился наш командир полковник Корнач и сказал фразу, навсегда запавшую в память: «Убийство – это лишение жизни без лицензии. У нас же, считайте, она есть. Так что пусть ваша совесть будет спокойна. Идите и выполняйте свою задачу…» Запрыгивая в самолет, мы даже не рапортовали традиционное в таких случаях «служу Советскому Союзу!..». Мы – это не все. Мы – выше всех.

После года службы в «Белом барсе» у меня стало колоть сердце и появились ночные кошмары. Я старался не обращать на это внимания. Получил старшего лейтенанта и продолжал выполнять боевые задания. Был дважды ранен, в последний раз – серьезно. Хирурги буквально вытянули меня с того света, и я, поправившись и прицепив на погоны еще одну звездочку, снова ринулся в бой…

А потом, утром пятого июля, наступил ад. Я мало что помнил, кроме того, что нас в буквальном смысле расстреливали из орудий. Снаряды рвались со всех сторон, обдавая смертельным жаром и брызгая на лицо каплями горячей крови. Кругом валялись окровавленные куски человеческого мяса… Уйти в горы удалось только мне и майору Летяеву. Рация была разбита, так что связаться с базой не было ни малейшей возможности. Прячась даже от собственной тени, питаясь той растущей и ползающей пищей, что входила в «экстремальный рацион выживания», усталые, озлобленные и, как потом выяснилось, заживо похороненные командирами, мы в течение шести суток пробирались в сторону границы «запретной зоны». На утро седьмого дня остановились возле небольшой горной речушки. Наши запасы воды были равны нулю, так что вопроса – выходить или нет на открытое пространство, даже не стояло. Но едва мы приблизились к речке, как откуда ни возьмись появился мальчик, одетый в драный ватный халат. По всей видимости, где-то недалеко находилось селение. В руках подростка были два глиняных кувшина для воды. Выбрав удобное место, он присел на корточки и, набирая воду, вдруг затянул одну из заунывных восточных мелодий. Все они почти автоматически ассоциировались у нас с образом врага. Лицо Летяева тут же перекосило от ярости. Вместо того чтобы выждать несколько минут, пока мальчик закончит свое дело и скроется за ближайшим холмом, майор выхватил из-за пояса нож и ринулся на ничего не подозревающего мальчишку. Он словно обезумел. Многодневный переход вымотал и меня, но не до такой степени, чтобы не отличить врага от мирного, ни в чем не повинного ребенка. Замешкавшись всего на пару секунд, я бросился следом, пытаясь помешать Летяеву. Но тот оказался на берегу первым. С выпученными от злобы глазами майор схватил за волосы испуганно обернувшегося на шум мальчика и с гортанным звериным ревом полоснул острым спецназовским ножом по его горлу. На мокрые прибрежные камни фонтаном брызнула кровь…

Я настиг майора в прыжке и сбил его с ног. Как бешеные собаки, мы катались по острым камням, не обращая внимания не только на боль, но и на все остальное. Появись где-то неподалеку целая армия воинов ислама – и мы не заметили бы ее. Наконец мне удалось крепко прижать Летяева спиной к земле. Одной рукой я держал запястье его правой руки, в которой все еще был зажат нож, а локтем другой надавил ему на кадык. Казалось, силы покинули майора и он потерял сознание. На какое-то мгновение я ослабил хватку, пытаясь вырвать из его расслабленных пальцев кровавый нож. Но тут рука притворившегося Летяева взметнулась вверх, и лезвие полоснуло меня по правому боку… Как назло, бронежилеты мы сняли еще два дня назад, стремясь как можно больше облегчить свою поклажу. У нас были лишь короткоствольные автоматы, ножи, запас патронов, перевязочный пакет и фляга для воды.

Сбросив меня, майор поднялся, презрительно сплюнул на лежавшего рядом мертвого ребенка и прошипел, с трудом переводя свистящее дыхание:

– Ублюдки сраные!.. Вот и валяйтесь здесь… А я пошел, разберусь с остальными обезьянами!

Летяев вытер нож о халат мальчишки, отстегнул от ремня помятую флягу, зачерпнул воды и стал жадно пить, судорожно глотая ледяную влагу пересохшим горлом. Затем, подобрав с земли мой автомат, он на секунду остановил взгляд на моем искаженном от боли лице, усмехнулся и уверенным шагом терминатора зашагал в ту сторону, откуда несколькими минутами раньше появился подросток. Я лежал и был бессилен что-либо предпринять. Этот озверевший безумец шел на верную смерть…

Очнулся я от того, что услышал голоса. Говорили явно не на русском. Из того, что я смог понять, использовав все свои скудные знания местного диалекта, мне стало ясно, что майор действительно добрался до ближайшего селения и пытался устроить там кровавую баню, ранив несколько местных жителей. Он был убит кем-то из стоящих рядом со мной моджахедов, охранявших селение. Сейчас эти люди обсуждали, что со мной делать. Это было самым худшим из того, что могло со мной приключиться. Эти «звери» могли сотворить с пленными все что угодно, и мы были готовы, в случае безвыходной ситуации, пустить себе пулю в лоб. Сейчас я был лишен даже такой возможности.

Меня подхватили за руки и за ноги и куда-то понесли. Боль в боку была нестерпимой. Я снова потерял сознание.

Очнулся я в какой-то обшарпанной комнате, отдаленно напоминающей больничную палату. Я лежал на металлической кровати, перебинтованный и укрытый простыней.

Итак, «воины ислама» решили сохранить мне жизнь. По крайней мере, на какое-то время. Значит, я им нужен. Вот только для чего?..

Прошло несколько часов. Потом появилась кареглазая мусульманская девушка, половина лица которой была укрыта черным платком. Убедившись, что я в сознании, она тут же покинула помещение. А спустя минут пятнадцать в дверях так называемой больницы я увидел троих мужчин. Два бородатых моджахеда с одинаково злобным выражением лица и автоматами Калашникова в руках и европеец – одетый в белую рубашку с короткими рукавами и брюки защитного цвета. Он приблизился к кровати, в то время как бородачи заняли места у двери.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он на вполне приличном русском.

– Хуже некуда, – ответил я. – Почему меня не убили?

– На то есть причины. – Брови незнакомца сошлись у переносицы. – Как военнопленного, я спрашиваю у вас: назовите номер своей воинской части, звание и имя.

– Значит, я в плену? У кого?

– Вы не знаете, кто расстрелял из орудий ваш диверсионный отряд? – усмехнулся европеец. – Не притворяйтесь! Я интересуюсь не из простого любопытства, а для вашего же собственного блага.

– Неужели?! – Внезапный приступ головной боли заставил меня поморщиться. – Какого такого блага? Быть живьем посаженным на кол? Или подвешенным за руки с содранной живьем кожей?

– Мы не знаем, в каком вы звании, – не без труда подбирая русские слова, произнес европеец. – Если офицер, то мы поменяем вас на одного нашего командира, захваченного в плен вашим спецназом неделю назад. Так что в ваших интересах…

– Ладно… – Слова «парламентера» меня несколько обнадежили. По крайней мере, где-то на горизонте забрезжил реальный шанс выжить. Надо было им воспользоваться. – Капитан воздушно-десантных войск Аверин. Для начала хватит… А вы кто такой?

– Этого вполне достаточно, – кивнул мой собеседник. – Мое же имя вам ничего не скажет. Я просто переводчик. – Мужчина повернулся к бородачам с автоматами, что-то сказал им, и они, развернувшись, вышли. Переводчик же задержался в дверях и предупредил: – И, пожалуйста, постарайтесь не делать резких движений. Они этого не любят.

Через секунду дверь захлопнулась. Я снова остался наедине со своими мыслями и болью.

В течение следующих дней меня никто не трогал. Три раза в день приходила уже знакомая мне темноглазая девушка, с неизменным, закрывающим половину лица, платком, и кормила меня с ложки рисом. Она же делала мне перевязки. Но как только наши взгляды встречались, девушка тут же отворачивалась. Я несколько раз пытался с ней заговорить, но бесполезно. Что бы я ни сказал, выражение лица моей «медсестрички» не менялось. Видимо, она действительно совершенно не понимала по-русски.

Где-то в конце второй недели моего пребывания в плену, когда я уже мог вставать и самостоятельно, под конвоем двух неизменных бородачей, ходить на оправку, снова появился тот самый европеец, что разговаривал со мной вначале.

– Как самочувствие – не спрашиваю, – произнес он. – Вижу, что вы приобрели… э-э… как это правильно сказать… товарный вид. Мы связались с вашими, сообщили, что готовы обменять капитана Аверина на Абдул-Халида. Русские потребовали доказательств, так что придется для них кое-что сделать. – С этими словами переводчик открыл висящую у него на плече сумку и достал оттуда фотоаппарат. Прижал его к правому глазу и несколько раз щелкнул, ослепив меня яркой вспышкой. Потом убрал свой «Кодак» обратно, как-то криво усмехнулся, еще раз пристально оглядел меня, одетого в бесцветные лохмотья, и вышел из комнаты.

Спустя три дня меня разбудили где-то под утро, связали руки и под дулами автоматов погнали в горы. После часового марша под нещадно палящим солнцем мои едва затянувшиеся раны снова начали кровоточить. Хотя для «воинов ислама» хождение по этой, поднимающейся почти все время только вверх, узкой тропинке не представляло никакого труда. Вскоре мы остановились на небольшой, но ровной площадке и принялись ждать. Минут через двадцать я отчетливо услышал шум приближающейся «вертушки». Сомнений не было – наши согласились на обмен. Когда из-за ближайшего к нам скалистого холма вынырнула до боли знакомая, почти что родная «стрекоза», мои глаза стали влажными. Но палящее южное солнце быстро высушило их, не оставив и следа от непростительной для капитана спецотряда минутной слабости. Вертолет сделал круг над площадкой для того, чтобы находящиеся в нем бойцы смогли убедиться в отсутствии засады, после чего мягко приземлился на выжженную солнцем траву. И я увидел подполковника Дорошина в сопровождении незнакомого мне человека, не сводящего с меня глаз с той самой секунды, как он оказался на земле. Потом из вертолета вылез замотанный в ватный халат моджахед, которого держали за локти двое бойцов в камуфляже. При виде пленника конвоировавшие меня бородачи дружно ощерились в радостной улыбке и, пригладив бороды легким прикосновением ладоней, пробормотали традиционное в таких случаях «Аллах акбар»…

Процесс обмена не занял много времени. Мусульманин отправился вниз по склону вместе со своими братьями по оружию, а я залез в «вертушку», и вскоре площадка на вершине холма осталась далеко внизу. А потом… Потом я попробовал заговорить со своими, дабы хоть как-то выразить переполнявшие меня эмоции от долгожданного освобождения из плена, но неожиданно наткнулся на стену холодного молчания. Только подполковник Дорошин глухо бросил насторожившую меня фразу: «На базе все расскажешь…», а до сих пор так и не «обозначившийся» его молчаливый спутник бросил на меня настороженный взгляд. Что-то здесь было не так.

Когда вертолет приземлился на незнакомой мне, огороженной колючей проволокой территории, охрана которой осуществлялась с четырех наблюдательных вышек, меня вытолкнули из «вертушки» и отвели в помещение, очень похожее на то, в котором я находился совсем недавно. Те же обшарпанные стены, те же решетки на окнах и железная дверь в стене. Только в отличие от «палаты» с кроватью в этой комнате-камере не было ни единого предмета. Я был в полном недоумении. На мои вопросы мне никто не отвечал. Просто затолкали, захлопнули дверь – и все!

Да, слишком рано я обрадовался, увидев взметнувшиеся из-за вершины холма лопасти главного винта…

За мной пришли довольно скоро. Посадили в армейский джип и повезли на расположенную неподалеку от места моего короткого заключения взлетно-посадочную площадку. Самолет уже ждал, так что вскоре я снова находился в воздухе. А через несколько часов меня доставили на базу «Белого барса», ставшую мне за последние два года настоящим домом. Меня отвели в один из учебных кабинетов, где состоялся первый допрос. Вел его тот самый незнакомый мужчина, что так внимательно наблюдал за мной последнее время.

– Я – майор военной контрразведки Медведев, – представился он, усаживаясь за стол. – Ваше имя, фамилия, воинское звание?

– Капитан спецподразделения ВДВ «Белый барс» Владислав Аверин.

– Расскажите, капитан, когда и при каких обстоятельствах вы стали агентом моджахедов?

Я вздрогнул. Таким диким бредом представлялись мне слова Медведева.

– Я вас не понимаю, товарищ майор…

– Повторяю вопрос, – ровным тоном произнес майор Медведев. – Когда и при каких обстоятельствах вас завербовали моджахеды? Удивлены, откуда нам стало это известно? Все очень просто. – Он развел руками. – Чтобы вызволить из плена Абдул-Халида, ваши хозяева решили сдать нам своего агента, так успешно помогавшего им в двух последних операциях по уничтожению наших спецотрядов…

– Все, что вы сейчас сказали, – ложь! – Наконец-то я стал соображать, что на самом деле произошло. – Я – офицер спецназа, а не предатель!

– Тогда как вы объясните тот факт, что два месяца назад попала в засаду группа Орлова и единственным оставшимся живым из всех шестерых бойцов были вы! А в этот раз?! Откуда моджахеды могли узнать о готовящейся высадке отряда из двенадцати человек в указанной точке и оперативно навести на этот район орудия?! И опять единственным уцелевшим остается капитан Аверин!.. Разве не странно получается?

– Я оба раза был серьезно ранен, и вы это знаете! – Я едва сдерживался, чтобы не броситься с кулаками на Медведева. – Это просто стечение обстоятельств! Вы кому больше верите – мне, офицеру спецназа, не раз проводившему успешные задания по обезвреживанию противника, или им, моджахедам?!

Я буквально задыхался от ярости, пытаясь доказать этому майору с каменным лицом то, что для меня было яснее ясного. Но он не обращал на мои доводы ни малейшего внимания и продолжал гнуть свою линию. А потом открыл папку и положил передо мной на стол снимок, на котором я был запечатлен рядом с двумя «воинами ислама». Под ногами у нас лежал окровавленный труп Летяева…

– Я слишком долго, капитан, работаю в контрразведке, чтобы верить в такие, как вы выражаетесь, случайности… – Майор закурил и, прищурившись, посмотрел мне прямо в глаза. – Впрочем, я готов вас выслушать. Расскажите, что с вами произошло с того момента, как вы высадились в указанной точке.

В течение часа я во всех деталях рассказывал сидящему напротив меня с бесстрастным лицом майору о неожиданно начавшемся обстреле, о том, что уйти удалось лишь мне и Летяеву. О том, как мы, питаясь всякой гадостью, пробирались в направлении своих. О том, как не выдержали измотанные нервы «спеца» и он перерезал горло ни в чем не повинному мальчишке, спустившемуся за водой, и о том, как я пытался помешать ему, в результате чего получил ножевое ранение в бок. Потом был плен, «палата интенсивной терапии», снимки «на память» и, наконец, обмен на моджахеда. Я убеждал Медведева, что переданный ему снимок – не что иное, как банальный, хотя и выполненный на высоком профессиональном уровне фотомонтаж. В какое-то мгновение мне показалось, что майор слегка оттаял и стал слушать меня заинтересованно. Так или иначе, но я рассказал ему все от «а» до «я». После чего меня отвели в камеру, где оставили до утра без воды и пищи.

На следующий день ко мне в камеру пришел командир «Белых барсов» полковник Корнач.

– Я вчера слушал запись твоего разговора с Медведевым, – чуть помедлив, сказал он, не глядя на меня. – Если честно, то я тоже не очень-то верю в то, что ты мог оказаться агентом «духов». И в то, что фотография, которую нам передали, – настоящая. Кстати, завтра должно прийти заключение экспертизы относительно фотомонтажа. Если подтвердится, что это липа, то, считай, ты легко отделался. Если же, наоборот, докажут подлинность… – Корнач вздохнул, поднял на меня большие, с чуть желтоватыми белками, глаза и более твердо добавил: – Но, как ты понимаешь, человек, в котором по каким бы то ни было причинам хоть раз усомнились, не может больше служить в нашем подразделении… Ты меня понимаешь, капитан? – удрученно произнес полковник.

Я понимал, что Корнач мне верит. И то, что мне никогда больше не служить в элитных подразделениях ВДВ.

– Я уже решил, командир! – резко ответил я.

– Можно узнать, что именно? – В глазах полковника сверкнул неподдельный интерес.

– Как только придет сообщение, что на снимке присутствует монтаж, я пишу рапорт об увольнении из армии.

– Обиделся, что не доверяют? – покачал головой Корнач. – Зря. Если хочешь, я могу при переводе поговорить с кем надо. Я ведь знаю, что для тебя, как и для каждого из нас, «боевые» – смысл жизни. Ты ведь профессионал, Владислав. Как ни крути.

– Дело не в этом, командир, – произнес я угрюмо. – Просто с меня хватит крови. Не хочу больше…

– Не хочешь или не можешь? Это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

– Не хочу больше убивать! Уже год по ночам снятся кошмары. Не знаю, как я сам не сорвался вместо Летяева… Трупы, смерть! Ради чего?!

– Тише! – Корнач выставил вперед кряжистую ладонь. – Ты только Медведеву такие слова не говори… Мы, Влад, солдаты. И наше дело – выполнять приказ. А если кто усомнился в правоте того, что он делает, то… В общем, я уговаривать не стану. Решай сам. Только смотри, как бы потом не пожалеть.

– Это что, угроза?

– Вовсе нет. Я имею в виду твое внутреннее состояние, – парировал Корнач. – Ты уже не сможешь без этого. Это как наркотик. Засасывает с головой. Знаешь, сколько бывших солдат после войны шли работать в милицию, чтобы только иметь призрачную возможность когда-нибудь применить табельное оружие?! К чужой смерти быстро привыкаешь и даже, раз от раза, начинаешь получать от этого удовольствие. Тем более когда перед тобой враг.

– Я уже принял решение, командир…

– Подумай еще, – буркнул полковник, выходя из камеры. – Время еще в запасе есть…

На следующий день действительно пришло подтверждение, что фотоснимок – хорошо сработанный монтаж. Медведев снова заставил меня слово в слово повторить все, что я сказал вчера, после чего пропал ровно на сутки, в течение которых меня дважды кормили и один раз даже вывели на прогулку в маленький дворик. Ситуация явно сдвинулась с мертвой точки.

Утром третьего дня дверь камеры распахнулась, и полковник Корнач объявил мне, что отныне я больше не являюсь подозреваемым в измене. И пригласил к себе в кабинет. Расположившись за столом и закурив, что командир «Белых барсов» позволял себе крайне редко, он поинтересовался моим решением и сообщил:

– Я тут договорился с командиром одной учебки… Может принять тебя инструктором спецназа по рукопашному бою. Ты ведь у нас настоящий Рембо. Что скажешь, капитан?.. Естественно, я не стал говорить ему о причине твоего перевода из нашего отряда. Там, в отличие от «боевых», если и есть кровь, то только из разбитого носа! А?

– Спасибо, товарищ полковник, но вынужден отказаться. Будет гораздо лучше, если вы разрешите мне написать рапорт. И подпишете его.

– Все-таки ты болван, Аверин, честное слово, – тяжело вздохнул Корнач. – Но ты не девка, чтобы тебя уламывать. На, пиши! – командир протянул мне чистый лист бумаги и авторучку. Я быстро написал рапорт и отдал его назад. Полковник, не читая, поставил на нем свою закорючку, приписав в правом верхнем углу несколько слов. А потом бросил в один из ящиков массивного письменного стола.

– Все, капитан, считай, что погоны ты уже скинул. Даже не знаю, поздравлять тебя с этим или воздержаться?..

После слов, произнесенных командиром спецотряда ВДВ, до моего реального увольнения в запас прошло еще около месяца. Никто из бойцов нашего подразделения не осуждал меня. Больше интересовались, чем я собираюсь заняться на гражданке. Не от того ли, что многим из бесстрашных рейнджеров, так же как и я уставшим от бесконечного отсчета трупов, подсознательно хотелось спокойной жизни, семьи, детей, нормальной работы?.. Я у них не спрашивал, а они, естественно, об этом не говорили. Не принято.

Через полгода после моего увольнения я познакомился с Викторией. Благодаря нашей встрече я, окончательно уставший от бесконечных ночных кошмаров, периодически накатывающих на меня головных болей и ощущения потери своего места в жизни, вдруг почувствовал, что у меня под ногами снова появилась твердая почва. Эта маленькая хрупкая девушка, работающая медсестрой в военном госпитале, где я лежал на обследовании, открыла мне новый мир. Мне, долгое время жившему жизнью, в которой присутствовал лишь приказ командира, срывающийся с площадки вертолет, треск автоматных очередей и кровь, кровь… Однажды после нашего длинного ночного разговора она принесла мне маленькую книжицу в коричневом переплете с тонкими, как папиросная бумага, страницами и мелким шрифтом.

– Ты обязательно должен это прочитать. И не просто так, как газету, а постараться понять все, что здесь написано. Чтение не из легких… Но ты увидишь, Влад, тебе обязательно станет легче!

Я взял в руки книгу и прочитал: «Новый Завет и Псалтырь», а потом недоуменно перевел глаза на затаившую дыхание девушку.

– Вика, я даже…

– Не надо, не говори ничего до тех пор, пока не прочитаешь! – Она наклонилась к кровати и нежно поцеловала меня в колючую щеку. – Капитан ты мой несчастный…

Когда она ушла, оставив меня одного, я взял с тумбочки почти невесомую книгу и наугад раскрыл в первом попавшемся месте.

«…А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке… И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великим…»

Я опустил книгу и задумался. Всего несколько строк, а как точно они охарактеризовали всю мою предыдущую жизнь! Я замок свой построил на песке… Да, именно так это и было. И все же я отказался принадлежать к жестокому миру войны, осознав бессмысленность и несправедливость творящегося…

Я читал всю ночь, заснув лишь под утро. Когда же спустя несколько часов я проснулся от мягкого прикосновения к моей щеке теплой и чуть влажной маленькой женской ладони, когда мой взгляд встретился со взглядом близкого и дорогого мне человека – тогда я уже знал точно, чего именно мне так сильно не хватало все эти долгие беспощадные годы службы в спецназе.

– Вика? – чуть слышно спросил я, словно боясь нарушить чистоту наступившего момента.

– Да?.. Тебе снова снились кошмары, Владик? Милый мой, несчастный солдатик…

– Вика, ты не знаешь, где находится ближайший к госпиталю храм?

– Храм? – с чуть заметной улыбкой переспросила она. – А ты взгляни в окно.

Я сел на кровати и медленно повернулся к на две трети затянутому морозными узорами окну палаты. И увидел, как в робких лучах зимнего солнца сусальным золотом сверкнули купола храма. Я столько раз за последние две недели смотрел в эти стекла и – не видел его! Удивительно, каким я был слепцом!

– Спасибо тебе!.. – Я нащупал ладонь стоящей рядом Вики и прижал ее к губам.

– За что? – удивленно спросила она.

– За все. За то, что ты есть!

Глава 3

С того самого декабрьского утра моя жизнь в корне изменилась. Моя душа словно родилась заново. После перерыва в десять с лишним лет я снова стал замечать красоту природы и получать удовольствие от общения с людьми. Я любил Вику и уже не мог себе представить, что когда-то существовал без ручейков ее шелковистых пепельных волос, без ее милого, ласкового смеха… Это счастье подкреплялось вошедшей в мою жизнь верой. Настоятель храма Святой Троицы стал для нас с Викой не просто духовным наставником, с которым мы часто встречались и разговаривали, а, если так можно сказать, вторым отцом. Спустя несколько месяцев после моей выписки из военного госпиталя мы с Викой обвенчались, и отец Сергий, одарив нас крестным знамением, объявил нас мужем и женой. А еще через месяц Вика сообщила, что у нас будет сын… Она так и сказала – «сын», а не «ребенок». Она была уверена, что родится именно мальчик, и постоянно говорила: «Я хочу, чтобы у меня был еще один Владик. Такой же большой, сильный и добрый, как его папа!.. Тогда мне ничего в этой жизни уже не будет страшно…»

Это было в конце весны. А в июле случилось событие, для определения которого я до сих пор не могу подобрать подходящего слова. Впрочем, нет. Одно, кажется, есть – «апокалипсис».

В тот вечер я находился дома, в нашей маленькой однокомнатной квартирке на улице Чапаева, в которой когда-то, до моего поступления в военное училище, мы жили вдвоем с матерью. Она умерла от рака, когда я заканчивал училище… Я ждал, когда Вика вернется домой после вечерних лекций в медицинском институте. Некоторое время назад она поступила на подготовительные курсы, твердо желая получить профессию детского врача. Даже предстоящее материнство и связанные с этим хлопоты не останавливали ее.

Обычно она возвращалась с занятий где-то около десяти, однако в тот вечер стрелки часов показывали уже первый час ночи, а Вики все еще не было. Терзаемый недобрыми предчувствиями, я снял телефонную трубку и набрал номер общежития медперсонала. Уехав в Ленинград от спившихся родителей-алкашей, доживающих свой век в далекой уральской деревушке, Вика поступила в медицинское училище при военном госпитале и жила в общежитии несколько лет до нашего с ней знакомства. Там остались люди, с которыми ее слишком много связывало, чтобы, переехав, забыть про их существование. Время от времени она заходила в общежитие навестить подруг, но обычно при этом звонила и предупреждала меня, где находится. Сегодня телефон молчал.

– Общежитие, – сухо ответили мне на том конце линии.

– Добрый вечер, – скороговоркой выпалил я. – Татьяна Петровна, это Владислав Аверин звонит. Вика к вам сегодня не заходила?

– Здравствуй, Владик, – в голосе пожилой комендантши сразу же появились теплые нотки. – Нет, не видела. А что, ее до сих пор нет дома? – обеспокоенно встрепенулась Татьяна Петровна.

– В том-то и дело… А вы не могли бы спросить у девочек, может, они что знают? – спросил я первое, что пришло мне на ум, хотя сам прекрасно понимал, что некуда идти Вике в столь поздний час, кроме как домой или в гости к подругам, поскольку больше во всем городе у нее не было других знакомых.

– Ой, господи! – не на шутку разволновалась старушка. – Ты подожди, хорошо, я сейчас поинтересуюсь. Боже мой! – Я услышал, как громко стукнула брошенная на стол трубка и как где-то вдали раздался громкий голос комендантши. Одновременно с ним словно паровой молот застучало мое встревоженное сердце. Я уже чувствовал его удары в голове, в ногах, в пальцах, крепко сжимающих хрупкую пластмассу телефонной трубки. Только бы ничего не случилось… Вот сейчас щелкнет замок на входной двери и она войдет… Нет, вот сейчас… Через минуту…

– Алло, Владик, ты слышишь меня? – донесся до меня голос комендантши. – Лида, ну, та, что вместе с Викой на курсы в институт ходит, сказала, что после занятий Вика попрощалась с ней и сказала, что едет домой. Но только Лидка вот уже почитай два часа как вернулась. Такие дела, миленький. Даже не знаю, что и делать… А может, ей где плохо стало по дороге, а? – подбросила версию Татьяна Петровна. – Дитя носить – это такое дело, всякое может случиться! То здесь заболит, то там кольнет, а то вообще перед глазами все плавает. У всех по-разному бывает… Я вон, когда своих сыновей носила… – начала было рассказывать старушка комендантша, но вовремя сообразила, что в данной ситуации история ее многочисленных беременностей вряд ли кого заинтересует. – Хочешь, я сейчас во все больницы прозвоню, спрошу, что и как?

– Спасибо, я сам, – ответил я, уже опуская трубку на рычаг. – Если что, я обязательно позвоню.

В течение следующего часа я обзванивал медицинские учреждения Ленинграда, адреса которых нашел в справочнике. Неожиданно страницы как бы случайно перевернулись, и я заметил промелькнувшее название: «морги». По телу будто бы прошла ледяная волна. Нет, я ни за что не стану звонить по этим номерам. Такое просто невероятно… Но время шло, список больниц, госпиталей и роддомов завершился, а про Вику нигде ничего не знали.

Едва я опустил трубку на рычаг, как телефон вдруг взорвался показавшейся неимоверно громкой в тишине ночи пронзительной трелью.

– Вика?! – прокричал я, прижав трубку к уху. – Вика, ты где?!

На другом конце линии кто-то тихо откашлялся. Потом вздохнул и холодным, неприятно-официальным тоном поинтересовался:

– Прошу прощения, я могу говорить с Владиславом Александровичем Авериным?

– Да-да! Слушаю вас.

– Владислав Александрович! Моя фамилия Шевлягин, я инспектор уголовного розыска вашего района… – Говорящий со мной мужчина с трудом подбирал необходимые слова. – Даже не знаю, как вам и сказать… В общем… ваша жена, Виктория Аверина, час назад обнаружена мертвой в Покровском парке… Вы меня слышите, Владислав Александрович?.. Ее убили. Предположительно – тот самый маньяк, который за последние полгода убил уже пятерых женщин в Ленинграде и еще одну – в Гатчине… Владислав Александрович, я понимаю ваше горе, но мы делаем все от нас зависящее, чтобы этот ублюдок был пойман. У нас уже есть его приметы… Если вам не трудно, если сможете, то приезжайте сейчас… – и Шевлягин назвал адрес, по которому мне следовало явиться для опознания Вики и дачи показаний.

С этой минуты в моей жизни и наступил апокалипсис.

В течение следующих нескольких недель город был взбудоражен «делом потрошителя». Фотографии истерзанных и изнасилованных маньяком женщин публиковались во всех появившихся в последние годы, словно грибы после дождя, многочисленных бульварных газетах. В целом каждое из семи убийств, произведенных сексуальным маньяком, имело достаточно характерные признаки, чтобы без сомнений приписать их авторство одному и тому же человеку. Хотя назвать человеком чудовище, насаживающее беспомощных женщин в буквальном смысле слова на кол, в роли которого, как правило, использовался зонтик, ни у кого просто язык не поворачивался.

Уголовный розыск, тщательно проверяющий любую информацию относительно данного дела, реально обладал лишь одним свидетелем – старичком пенсионером, который выгуливал свою собачку в Покровском парке вскоре после предполагаемого времени убийства Вики. Он видел парня, словно пуля вылетевшего из кустов сирени и со всех ног побежавшего к стоянке такси. Со слов старика был составлен довольно сносный фоторобот предполагаемого убийцы. В операцию по поимке маньяка было вовлечено несколько десятков штатных сотрудниц милиции, которые ежевечерне прогуливались по многочисленным питерским паркам, держа в сумочке пистолет, а в радиусе ближайших пятидесяти метров за ними наблюдали тщательно замаскированные от посторонних бойцы ОМОНа и других милицейских подразделений.

И уже спустя неделю средства массовой информации сообщили, что «потрошитель» пойман во время очередной попытки убийства. Правда, в роли неудавшейся жертвы оказалась не одна из милиционерш, а проходящая по ночному парку неизвестная молодая женщина, которую подозреваемый, выскочив из кустов, повалил на траву и стал беспощадно избивать, пока не подоспела помощь. Маньяк был ранен одним из патрульных милиционеров, после чего отвезен в больницу, где и содержался под неусыпной охраной крепких парней в камуфляже и с автоматами.

И вот настал день, когда к подозреваемому в серийных убийствах гражданину Скопцову Вадиму Ивановичу пришел следователь Шевлягин, чтобы снять с него показания. Как и следовало ожидать, подозреваемый все категорически отрицал. Так продолжалось до тех пор, пока следователь не представил Скопцову, работающему, кстати, на мясокомбинате, а по вечерам и ночам подрабатывающему частным извозом на своем стареньком «жигуленке», данные экспертизы, которая свидетельствовала, что под ногтями Вики обнаружены частицы кожи, идентичные с кожей Скопцова, а найденная на трупе одной из жертв маньяка, убитой в парке Гатчины шестнадцатилетней девушки, чужая кровь соответствовала группе крови подозреваемого. К тому же составленный со слов старика свидетеля фоторобот практически совпадал с лицом Скопцова. К тому же на руке ночного «таксиста» отчетливо просматривались еще не зажившие царапины, предположительно оставленные ногтями последней из жертв. Выяснилось также, что ни на одно из предыдущих убийств Скопцов не имеет алиби. Единственным, так сказать, проколом в этом жутком деле был тот факт, что женщина, во время нападения на которую Скопцов был задержан, в суматохе скрылась. И сколько милиция ни давала объявления, предлагая потерпевшей обратиться с заявлением в ближайшее районное отделение, результата не было.

Однако подхлестываемое общественным мнением и вышестоящим начальством дело о сексуальном маньяке раскручивалось с недоступной для других дел скоростью. Уже никто не сомневался, что исход судебных слушаний предрешен и двадцативосьмилетнему ублюдку дадут «вышку». К тому же продолжавший долгое время упорно молчать Скопцов вдруг сообщил очень интересные подробности. Хотя, как поговаривал следователь Шевлягин, запоздалая «исповедь маньяка» была не чем иным, как тонко продуманной его адвокатом Зубовым легендой, способной в корне изменить ход следствия и завести его в тупик. Исходя из показаний подозреваемого следовало, что в ночь убийства Вики он дежурил на своем «жигуленке» недалеко от места трагедии и вдруг захотел справить некстати появившуюся большую нужду. Он покинул автомобиль и направился в парк, ища подходящие для этой цели кусты. Найдя, по мнению Скопцова, самое укромное местечко, он собрался было снять штаны, как неожиданно обнаружил, что у его ног, практически в полной темноте, лежит женщина. Опешив, Скопцов нагнулся, чтобы проверить, жива ли она. Неожиданно женщина вцепилась в него пальцами и что-то тихо прошептала. Что именно – Скопцов разобрать не смог. Она так сильно схватила его за предплечье, что поцарапала руку. Скопцов в испуге выдернул руку и, предпочитая не ввязываться в такое скользкое дело, сломя голову ринулся к автостоянке, сел в свои «Жигули» и был таков. В этот момент его, видимо, и заметил прогуливающийся с собачкой на поводке пенсионер.

Что же касается женщины, на жизнь которой якобы покушался подозреваемый, то, с его слов, все обстояло следующим образом.

Поскольку ни жены, ни постоянной подружки у Скопцова в последнее время не было, он периодически удовлетворял свои сексуальные потребности с помощью проституток. Вот и в тот день он зашел в бар, высмотрел подходящую, по его мнению, «ночную бабочку» и предложил ей провести вместе ночь. Девица запросила за услуги сто долларов. Клиент согласился и повел ее в гостиницу. Часы показывали около девяти вечера. Спустя некоторое время алкоголь и «травка», которой его любезно угостила путана, сделали свое дело – незадачливый ловелас задремал, а когда очнулся, то с ужасом обнаружил, что пропали все деньги, которые в тот момент у него были с собой, – ни много ни мало пять сотен «зеленых». На улице уже была ночь. Не желая смириться с утратой такой суммы, Скопцов выскочил из номера и кинулся в поисках воровки в ближайший к гостинице парк, надеясь на случайность. Видимо, времени с момента исчезновения «ночной бабочки» прошло не так уж много. Так или иначе, ему неожиданно повезло. Пробегая по аллее парка, он увидел именно ту девицу, которую искал. Скопцов набросился на нее с кулаками с яростью оскорбленного, ограбленного и просто пьяного человека. В этот момент его и заметил дежуривший поблизости милиционер, тут же без лишних слов применивший оружие, когда растерявшийся «насильник», завидев его, бросился наутек…

Скопцов и его адвокат Зубов позже сильно напирали на тот факт, что сразу же после задержания подозреваемого работники милиции не удосужились провести экспертизу на алкоголь. Имейся сейчас в деле сей документ, у Скопцова было бы гораздо больше шансов доказать свою правоту. Ведь, как показывает практика, до сих пор криминалисты практически не знают ни одного случая, когда сексуальный маньяк выходил «на дело», будучи пьяным. Кто угодно – только не маньяк! С этим было трудно не согласиться.

Позиция следователя, несколько смягчившаяся после новых показаний Скопцова, вскоре, однако, снова стала жесткой и категоричной. Ни в баре, где подозреваемый якобы познакомился с путаной, ни в гостинице, где отсутствовала запись о сдаче номера гражданину Скопцову в тот вечер, его не опознали.

Итак, дело было завершено и передано в суд. На просьбу прокурора признать подсудимого виновным по всем инкриминируемым эпизодам и выбрать наказание в виде высшей меры, судьи единодушно ответили «да». Город с нескрываемым удовлетворением встретил это долгожданное известие. Зло понесло заслуженную кару…

Но мне от этого было не легче! В одночасье я потерял не только самого дорогого на свете человека, не только своего, лишь готовящегося к появлению на свет, ребенка, но и желание жить. Вокруг меня образовалась мертвая и страшная пустота. Каждый мимолетный взгляд на все, что напоминало мне о Вике, вызывал мучительную боль. Впервые в жизни я подумал о самоубийстве. Возможно, этим бы все и завершилось, если бы однажды рано утром в моей опустевшей квартире вдруг не раздался долгий, настойчивый звонок в дверь. Когда я открыл ее, то увидел стоящего на пороге отца Сергия.

Только благодаря ему я не сделал того безумного действия, к которому уже был готов…

Он помог мне выстоять в самый критический момент жизни и снова обрести веру в себя и Бога. Обрести настолько, что безо всякой подсказки и какого бы то ни было давления я решил поступить в духовную семинарию и стать священником.

Позже я узнал, что не один я пришел к вере таким путем. Кто-то из сидящих рядом со мной за партами крепких мужчин в длинных черных одеяниях в прошлом был заключенным, кто-то, как и я, служил в боевых подразделениях вооруженных сил… Таких среди основной массы семинаристов было немного, единицы, но они были! Все эти люди пытались как можно скорее забыть свою предыдущую бездуховную жизнь и потому не любили рассказывать о том, через что им пришлось пройти, прежде чем обрести в душе Бога… Они стремились сейчас только к одному – получить сан священника, чтобы «открыть глаза» тем, кто не мыслил свою жизнь без греха. Это стало смыслом их земной жизни, искуплением того зла, которое они успели совершить раньше…

После окончания учебы я окончательно перестал быть капитаном ВДВ в запасе Владиславом Александровичем Авериным. По Божьей воле отныне я звался отцом Павлом и служил в одном храме с моим духовным наставником отцом Сергием. Дни складывались в недели, недели – в месяцы… Я научился безошибочно отличать истинно верующих от людей, посещающих храм с одной-единственной целью – попросить у Бога определенное количество материальных благ. Такие «прихожане» появлялись в храме в дорогих костюмах, в сопровождении широкоплечих молодцов со спрятанными под пиджаками пистолетами. Оставив неподалеку от церкви свои сверкающие автомобили, они покупали охапку самых толстых свечей и ставили их за упокой «безвременно ушедших» компаньонов и «братков», а также Николаю Чудотворцу, чтобы и в дальнейшем удача сопутствовала им в делах.

Конечно, для священника все прихожане должны быть равны. Каждый имеет право испытать на себе милость Господню, покаяться в грехах и получить их отпущение. Все так. И мы никогда не отказывали никому, вне зависимости от состояния, которым владел прихожанин, или его «профессии».

Однако я ловил себя на мысли, что мне не доставляет ни радости, ни духовного удовлетворения после исповеди отпускать грехи бритоголовому парню с лицом бандита, через каждое слово повторяющему «бля», а через десять, видимо для большей убедительности, скрепляющего все вышесказанное еще более крепким словцом. И все это – в храме Господнем. Я не сомневался в том, что, едва выйдя на паперть, этот «раскаявшийся грешник» тут же примется за старое, действительно уверовав в то, что и «на следующий раз поп все спишет»… Я испытывал неприятный осадок в душе всякий раз, когда мне приходилось иметь дело с такого рода прихожанами. И сколько ни старался я успокоить себя, вспоминая свое личное прошлое, это помогало лишь на время. Я ничего не мог с собой поделать. Ведь несмотря на сан священника, я по-прежнему оставался обычным живым человеком…

– Это пройдет, поверь мне, – успокаивал меня отец Сергий. – Время лечит. Еще год, и ты полностью и навсегда избавишься от этого тягостного чувства. Вспомни, фарисеи спрашивали учеников Господа: «Для чего учитель ваш ест и пьет с мытарями и грешниками?» Иисус же, услышав это, сказал им: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Ибо я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». А та часть прихожан, которая так раздражает тебя, и есть именно те самые больные, которым требуется врач духовный. Ибо болезнь их слишком тяжела… И если есть на свете средство, способное хоть как-то повлиять на их запятнанные души, то это именно вера в Господа нашего!

Глава 4

И вот однажды в храм вошел пожилой человек в длинном кожаном плаще. На улице уже вторые сутки, не переставая, шел дождь, и с плаща его на пол храма стекали ручейки воды. Он снял шляпу с полями, стряхнул ее, купил свечку и, тихо кашлянув, направился к иконе Казанской Божьей Матери. Бледный свет, едва пробивавшийся сквозь стекла храма, не позволял мне разглядеть его лица. Но я почувствовал, как в груди вдруг шевельнулось что-то давно забытое, казалось, уже почти не существующее. Мне почему-то захотелось вытянуться, расправив грудь, и отдать честь. Поставив свечу, мужчина отошел на шаг, перекрестился, а потом, постояв пару секунд, так хорошо знакомой мне уверенной походкой направился прямо ко мне. Еще не слишком осознавая происшедшее, я машинально шагнул ему навстречу.

– Здравствуй, Владислав! – Мгновение спустя я убедился, что за прошедшие со дня нашей последней встречи несколько лет у полковника Корнача не изменилась ни походка, ни голос. Как всегда, он был глубоким, с едва заметной хрипотцой. Таким, от которого у новичков отряда по спине пробегали мурашки. – Давненько не виделись…

– Да, давненько, – с неприятной сухостью в горле ответил я, кивком головы предлагая своему бывшему командиру пройти в дальний угол храма. Я уже понял, что наша сегодняшняя встреча с командиром спецподразделения ВДВ «Белый барс» не случайна, а значит, разговор предстоит долгий. Я слишком хорошо знал Корнача, чтобы поверить в непреднамеренность столь неожиданного посещения. И то, что в глазах полковника я не прочел удивления при встрече с бывшим капитаном спецназа, в настоящий момент носящим рясу священника, еще раз служило тому доказательством.

Мы обогнули алтарь, я отодвинул в сторону тяжелую, вышитую золотом штору и пропустил полковника в маленькую комнатку. Потом зашел следом и снова задернул ткань. Мы были одни.

– Присаживайтесь.

Я показал на два стула, обитых потертым бархатом, и подождал, пока Корнач сядет. После чего опустился рядом.

– Ну, как у вас дела… отец Павел?

В голосе Корнача не было никакой иронии относительно моего нынешнего статуса. Я ответил ему так же спокойно, как он спросил.

– Служу Господу нашему по мере сил своих. Была жена, мог бы быть ребенок, но теперь их нет. Я один… – Не возникало сомнений, что относительно постигшей меня пять лет назад утраты Корнач был осведомлен, поэтому я не стал играть с ним втемную. – А вы, товарищ полковник, каким ветром занесло вас в храм Божий?

– Попутным, Владислав Александрович, попутным, – едва заметно кивнул Корнач. – Если гора не идет к Магомету… – Видимо, заметив мой настороженный взгляд, гость поспешил успокоить: – Нет, я не для того пришел, чтобы просить тебя изменить сделанному ранее выбору, отказаться от духовного сана и вернуться в войска. Понимаю, что это невозможно… Ну а насчет «товарища полковника», – Корнач несколько оживился, – вы, отец Павел, ошибаетесь. Перед вами – генерал-майор Федеральной службы безопасности! Вот такие дела… Не удивлены?!

– На все воля Божья. – Я поднял руку и медленно перекрестился. – И как служба?

– Нормально, – усмехнулся генерал. – Могло бы быть еще лучше, но это только в том случае, если кое-кто из моих хороших знакомых согласится оказать нам посильную помощь.

– Я больше в эти игры не играю, генерал… – Я поднялся, подошел к шторе, отделяющей комнату от основного церковного помещения, и остановился, не сводя с Корнача глаз. – Так что если ваша переименованная организация хочет пойти по стопам предшественницы и создает сеть «своих» священников в молитвенных домах, то вы пришли не по адресу. В нашем храме служат Господу, а не государству и его спецслужбам.

– Подожди, Владислав, сядь! – В голосе генерала прозвучала досада. – Я же тебе русским языком объяснил – в этом смысле ты мне не нужен, понимаешь? Здесь совсем другое дело. Выслушай меня – и увидишь, что я говорю правду. Да сядь ты, в конце концов! И извини, что говорю с тобой в таком тоне. Просто иначе у меня не получается. Курить здесь можно? Нет? Ну и черт с ним! Ладно, прости, вырвалось случайно. – Корнач спрятал вынутые было сигареты обратно в карман плаща, взглядом «усадил» меня напротив и продолжил: – Послушай меня и, пожалуйста, вникни в суть того, о чем я сейчас расскажу. Готов?

– В шесть часов вечера у меня служба, – сообщил я, посмотрев на висящие на стене старинные часы.

– Уложимся, – сухо отрезал генерал и приступил к изложению дела, ради которого он встретился со мной после шестилетнего перерыва. – Для начала немного о законах… Не знаю, известно тебе или нет, но после вступления в Совет Европы наше государство обязалось в ближайшем будущем отменить смертную казнь как высшую меру наказания за особо тяжкие преступления. Она будет заменена на пожизненное тюремное заключение. Фактически же у нас не расстреливают уже с прошлого года. Большинство судов вообще стараются не давать подследственным «вышку»!.. Ну да ладно, это уже не наше дело… Суть в другом. Сейчас уже существует тюрьма, где сидят те, кого ранее приговорили к смерти, но потом приказом президента помиловали. Она находится в самом глухом месте Вологодской области, на острове посреди лесного озера. До революции там находился мужской монастырь. При советской власти монастырь разогнали, а в его стенах оборудовали тюрьму. Пока это была просто тюрьма – ее охраняли солдаты из внутренних войск. Сейчас – специальное подразделение «Кедр». Слышал о нем?

– Про монастырь – да. Про тюрьму и «спецов» – нет.

– В общем, этот остров и раньше-то был неприступной крепостью, а сейчас и подавно. Для сотни убийц эти стены теперь стали последним пристанищем. Представляешь, какие мысли посещают преступников, особенно тех, которым сейчас двадцать пять или тридцать?!

– Да уж…

– Так вот, некоторые заключенные, осознавшие, что в этой жизни ничего хорошего им больше не светит, все чаще стали обращаться к Богу. В принципе это можно понять, – усмехнулся Корнач. – Должны же даже последние сволочи хоть когда-нибудь раскаяться за содеянное! Конечно, там отнюдь не все такие… Есть и настоящие звери! Но с ними разговор особый. Мы же с тобой сейчас ведем речь о тех, остальных… В общем, они начинают просить, чтобы в тюрьму прислали священника. Мы, ну, я имею в виду нашу организацию, в принципе не против этого. Лучше Богу молиться, чем перекусывать себе вены или кидаться на охранников. Начальник тюрьмы тоже не против. Так что осталось дело за малым… – Генерал посмотрел мне прямо в глаза и вдруг резко и как-то неожиданно прямолинейно спросил: – Ты поедешь на Каменный, отец Павел?!

Как только Корнач начал разговор о тюрьме, я сразу же подумал о чем-то подобном. Однако столь конкретное предложение моего бывшего командира застало меня врасплох. Я растерялся.

– Почему именно я? Неужели не нашлось более опытного и подготовленного в духовном плане священника…

– Не в этом дело, Влад, – почти деликатно перебил генерал меня. – Да и насчет опыта ты сам на себя наговариваешь. Я наслышан, что во многом благодаря тебе в этот храм ходит так много народу. Значит, есть в отце Павле что-то такое, что после общения с ним оставляет в сердцах людей радость и надежду. Так что в духовном плане, как мне кажется, проблемы не существует… И если уж разговор у нас с тобой пошел честный и откровенный, то скажу прямо – как только я узнал, что принято решение направить на Каменный священника, я сразу же подумал о тебе. И вот почему. – Повинуясь привычке, Корнач снова достал из кармана плаща пачку сигарет, но, спохватившись, немедленно убрал ее назад, тяжело вздохнув. – Во-первых, ты, Владислав, мой старый боевой товарищ и я хорошо тебя знаю, – принялся загибать пальцы генерал, глядя мне в глаза. – Во-вторых, ты действительно хороший священник, именно такой, который сможет работать с… гм… весьма специфическим контингентом монастырской тюрьмы. Ну и в-третьих, и это плавно вытекает из предыдущего пункта – ты как-никак все-таки бывший офицер спецназа ВДВ, прошедший специальную подготовку, и, случись что, сможешь за себя постоять… И пожалуйста, не надо мне доказывать, что это не имеет к данному делу никакого отношения! На Каменном сидят не люди – звери! Ведь если кто-то, а таких, как я понимаю, будет немало, захочет тебе исповедаться, то ведь не станет он этого делать в присутствии охранников! Вы останетесь с ним в камере один на один. А что, если для этого зверя исповедь – только предлог, чтобы, уже имея пожизненное заключение, удовлетворить свою звериную жажду крови и доставить себе удовольствие свернуть шею доверчивому попу?! Или ты считаешь такие меры предосторожности напрасными?

– Возможно, вы и правы, генерал, – я не нашел против слов Корнача весомых контраргументов, – но мне как-то с трудом верится, чтобы все, о чем вы сейчас говорили, было единственной причиной, по которой вы остановили свой выбор именно на мне. Ведь правда, товарищ генерал? Есть еще что-то, что я должен буду делать для вас и вашей организации?