Тюрьма особого назначения Горшков Валерий

Глава 9

В первый день моего пребывания в стенах тюрьмы меня больше никто не беспокоил, если не принимать во внимание рыжего парня в черной униформе, который в шесть часов вечера принес ужин – щи из кислой капусты, картошку с тушенкой и слабозаваренный чай. Зато начиная со следующего утра я по несколько часов в день проводил в камерах, беседуя с заключенными. Майор Сименко предварительно устроил мне нечто вроде краткой экскурсии по «объекту», чтобы я имел хотя бы элементарное понятие, где что находится. Я побывал в рабочих камерах, в библиотеке, осмотрел спортивный зал, в котором качали мышцы и отрабатывали приемы рукопашного боя плечистые ребята из охраны. Кроме того, мне пришлось выдержать продолжительную беседу с воинствующим атеистом Семеном Ароновичем, «денно и нощно радеющем о здоровье» заключенных.

Но главным все-таки было именно то, ради чего я и приехал в это мрачное место. За день я успевал встретиться с пятью-шестью заключенными. Выдерживать их страшные исповеди было, честно говоря, делом нелегким. Впечатления от специфического контингента тюрьмы сложились у меня во вполне определенную картину. Несмотря на картонные иконы, которые с фальшивым трепетом показывали мне обитатели некоторых камер-одиночек, несмотря на слезные заклинания в том, что они «осознали и раскаялись», я, пообщавшись с двумя десятками убийц, мог с уверенностью сказать, что большинство из них, к моему сожалению, да простит меня Господь, – хитрые, циничные лгуны. Случись им вновь дорваться до воли, они вновь занялись бы своим преступным ремеслом.

Другая группа зэков – профессиональные киллеры и бандиты. Эти нагло и цинично заявляли мне, что ни капли не жалеют о том, что творили, находясь на воле, и если бы им вновь представился шанс оказаться по ту сторону этих неприступных каменных стен, то они снова вернулись бы к исполнению своих «профессиональных обязанностей».

И, как и предупреждал меня майор Сименко, не только Скопцов, но и другие заключенные, совершившие преступления на сексуальной почве, с пеной у рта пытались убедить меня, что они ни в чем не виноваты, что они сущие агнцы, которых плохие дяди оклеветали и отправили на адовы муки.

Вечером, на четвертый день моего пребывания в тюрьме, в домик настоятеля пожаловал полковник Карпов. Он по-хозяйски присел на старый расшатанный стул, закурил и поинтересовался:

– Ну что, отец Павел, какие впечатления от бесед с зэками?

– Разные, – уклончиво ответил я, отодвигая в сторону так и не доеденную мной перловую кашу в алюминиевой миске. – Хотя некоторые из заключенных, возможно, близки к тому, чтобы встать на путь духовного очищения. С остальными же еще предстоят долгие беседы. Их души пока еще до сих пор сжигаемы греховными страстями. Задача каждого священника – отвоевать их у сатаны для Господа нашего.

– И вы действительно верите, что эти выродки способны раскаяться в содеянном? – Полковник усмехнулся. – Может, лучше было бы поставить их к стенке и загнать в затылок пулю? Неужели вам так никто и не говорил, что жалеет о том, что его помиловали? Взять, к примеру, того же Скопцова… Пять попыток самоубийства! Знаете, если он в следующий раз попробует разбить себе лоб о стену камеры, я, пожалуй, не стану ему мешать. – Полковник, прищурившись, посмотрел мне прямо в глаза, наблюдая за последующей реакцией. – Если человек так не хочет жить, то зачем насильно заставлять его влачить жалкое существование?

– Я надеюсь, что после нашей встречи он больше не станет этого делать…

– Неужели вы так верите в силу убеждения словом, отец Павел? Впрочем, это ваше право. Я, собственно говоря, пришел спросить у вас насчет завтрашней поездки в Вологду. Дежурный передал мне вашу просьбу, и я не вижу причин для отказа. Мне только хотелось бы узнать о ваших планах. Куда пойдете, с кем собираетесь встречаться… Помните, о чем я вас предупреждал во время нашего первого разговора?

– Конечно. Я просто хочу осмотреть город. Прежде я никогда не был в Вологде. Разумеется, я зайду в одну из местных церквей. Куплю свечи. К тому же пятеро заключенных попросили меня подарить им Новый Завет.

– И это все?

– Все. А вы хотели меня о чем-то попросить, Олег Николаевич?

Карпов на секунду задумался, потом щелчком указательного пальца стряхнул на пол столбик пепла, растер его ботинком и кивнул.

– Да, хотел. Есть у нас один заключенный… – Полковник нахмурился, его широкий лоб прорезали три глубокие морщины. – Пожалуй, самый озлобленный из всех, кто сейчас находится в этой тюрьме. До сих пор не понимаю, как у президента поднялась рука подписать ему прошение о помиловании! О нем пару лет назад писали все газеты. Сергей Маховский. Не слышали? – Я отрицательно покачал головой, хотя имя преступника показалось мне смутно знакомым. – В свое время он был неплохим спортсменом, мастером спорта по боксу. Потом что-то случилось с его головой, наверное, окончательно вышибли мозги… Ему запретили появляться на ринге. Он озлобился. По ночам подкарауливал на улицах одиноких прохожих, грабил, а потом забивал до смерти. Причем экспертиза всякий раз показывала, что Маховскому хватало одного удара, чтобы человек отключился, и еще двух-трех, чтобы он навсегда расстался с жизнью. Каждый раз одно и то же. Через два месяца его взяли. При задержании в него всадили четыре пули, но, даже тяжело раненный, он умудрился отправить на тот свет склонившегося над ним оперативника одним ударом в грудь. У бедняги остановилось сердце… – Карпов выдержал паузу и сообщил главное. – Сегодня днем Маховский попросил, чтобы к нему зашел священник. Сказал, что хочет исповедоваться…

– Я вижу, вас что-то беспокоит, Олег Николаевич?

– Я просто хочу вас предупредить, что этот заключенный с момента прибытия на Каменный ни одного дня не работал. К нему неоднократно применялись меры физического воздействия, но все тщетно. Он необычайно силен и коварен. Несколько раз он нападал на охрану. Один раз в самом начале своего пребывания здесь, когда его сопровождали лишь двое бойцов. Так вот, он вырубил их в считаные секунды. Теперь его выводят за пределы камеры только в сопровождении четверых лучших охранников. В общем, отец Павел, зная ваше правило оставаться с заключенным с глазу на глаз, я вынужден вас предупредить, что в случае с Маховским это крайне опасно. Я, конечно, могу запретить вам встречаться с ним. Для вашего же блага…

– Но ведь те, с кем я встречался последние четыре дня, тоже далеко не ангелы, – парировал я. – И ни один из них не предпринял попытки причинить мне зло. Я считаю, что если грешник просит об исповеди, то священник не имеет права ему отказывать.

– Хорошо, я согласен впустить вас в камеру, но только в сопровождении как минимум двух охранников, – выдвинул последнее условие Карпов. – Как-никак я за вас отвечаю.

– В таком случае исповедь теряет свой смысл. Человек, желающий открыть душу перед слугой Господа, не сделает этого никогда, если рядом находится посторонний. Так же как священник не примет исповедь, если будет знать, что слова исповедующегося могут быть услышаны кем-то третьим.

– В таком случае, отец Павел, мне очень жаль, но я вынужден воспользоваться своим правом запретить вам встречаться с заключенным номер семьдесят два! Итак, завтра к двенадцати будьте готовы. Поедете вместе с доктором в город.

Полковник поднялся, еще раз смерил меня строгим и непреклонным взглядом и вышел за дверь.

Едва Карпов вернулся в свой кабинет, раздался телефонный звонок.

– Слушаю, – сухо произнес начальник тюрьмы, недовольный, что его отвлекают от каких-то одному ему ведомых мыслей.

– Привет, Николаич. Жихарев говорит. В общем, узнал я кое-что по поводу…

Карпов вздрогнул, хотя подсознательно и был готов к чему-то неприятному. Слишком уж легко продвигался их с Сименко нелегальный бизнес, приносящий более ста тысяч долларов в месяц наличными, чтобы рано или поздно в небе над их головами не сгустились свинцовые тучи. И слова Жихарева прозвучали для полковника как сигнал тревоги.

– Честно говоря, сначала я не верил, что мой приятель из Большого дома на Литейном сможет что-то раскопать. Но пятнадцать минут назад он мне позвонил и выдал довольно занятную информацию.

– Юра, не томи душу! – рявкнул Карпов. – Что ему удалось узнать про нашего попа?

– Ну, начнем с того, что он действительно самый настоящий священник, закончивший духовную семинарию. Ты меня слышишь? Алло!.. До последнего времени он служил в одном из храмов Питера. Это все, что касается его, так сказать, духовной карьеры.

– Надеюсь, ты не только это хотел мне сообщить? – с заметным нетерпением раздраженно бросил Карпов. – Ну, говори же! Не томи душу!

– Слушай, а чего ты так трясешься, землячок? – Жихарев не мог отказать себе в удовольствии заставить своего приятеля подергаться. – Почему так боишься этого попа, а? Давай, выкладывай, в чем дело. Может, помогу чем.

– Нисколько я не трясусь, просто нервы с утра помотали. – Карпов на ходу стал придумывать убедительную версию, в которую смог бы поверить такой хитрый лис, как подполковник Жихарев. – Зэк тут один попался, из тех, что по «мохнатому сейфу» подсел. Упертый слишком, говорил много, руками дергал. В общем, сам понимаешь.

– Охрана перестаралась? Подумаешь, велика проблема! Во даешь, Николаич, честное слово! Грохнули извращенца ребятки, верно?

– Да вроде как… Я попытался, как мог, замять дело, но мало ли…

Вопросы о превышении своих полномочий бойцами взвода охраны начальник тюрьмы решал так же просто, как ему удалось у всех под носом наладить производство синтетической наркоты. Как минимум два из трех случаев, официально оформленных тюремным доктором как самоубийство, не обошлись без участия кого-либо из плечистых кедровцев. Но ни Жихарев и никто другой, естественно, в такие нюансы посвящен не был. Поэтому Карпов ничтоже сумняшеся сочинил историю про взбесившегося маньяка. А закончил следующими словами:

– У меня, Романыч, я знаю, никто не стучит, поэтому вполне может быть, что «контора» специально подослала своего человека, чтобы проверить, как я здесь, так сказать, «соблюдаю законность». Согласись, ни один зэк никому так не откроется, как священнику. Знаешь, сколько подсадных попов держал в свое время Комитет в церквях и сколько наивных простачков погорело на желании излить наболевшее!

– Да, в сталинские времена языки распускать было опасно, – согласился Жихарев. – Это теперь у нас демократия, черт бы ее побрал! Распустился народ! В общем, слушай меня и сам соображай, может или нет твой монах, как его…

– Отец Павел.

– …отец Павел быть соглядатаем. – Жихарев откашлялся, а потом четко, словно на докладе в министерстве, стал излагать главное из того, что сообщил ему питерский приятель: – Аверин Владислав Александрович, окончил Рязанское высшее воздушно-десантное училище, потом прошел спецподготовку на закрытой учебно-тренировочной базе в Средней Азии, воевал в Афганистане в составе спецподразделения «Белый барс». Несколько раз был ранен. Имеет боевые награды. Был в плену у моджахедов, затем вернулся в часть, после чего вскоре демобилизовался из армии в звании капитана ВДВ. Через год с небольшим поступил в духовную семинарию, по окончании которой получил сан священника. Ты все понял, Олег?

– Думаешь, «безопасность» специально готовила агента для таких целей? – Сказать, что Карпов был удивлен, значит, принизить нахлынувшие на него эмоции как минимум вдвое. Полковник просто застыл с телефонной трубкой в руке и после долгого молчания наконец произнес: – Да уж… Вот тебе и поп!

– Я думаю, Николаич, тебе не стоит особо дергаться, – успокоил Карпова шеф вологодской милиции. – Просто не позволяй ему совать нос куда не следует. И постарайся сделать так, чтобы зэки, которые что-то знают, молчали. Все равно ты ничего изменить не сможешь. С «безопасностью» шутки плохи, тем более если он действительно их агент. Ладно, что узнал – рассказал, больше болтать с тобой времени нет, сам понимаешь – работа! Давай, крепись, земляк. С тебя, между прочим, причитается!..

– Спасибо, Юра. Не волнуйся, я в долгу не останусь. Пока.

Карпов положил трубку на рычаг, нервно закурил, подошел к окну и стал рисовать в своем разыгравшемся воображении картины того грандиозного фиаско, которое он потерпит, если отец Павел и впрямь окажется агентом ФСБ и докопается до его «бизнеса».

Полковник отвернулся от окна, подошел к шкафу, достал из него початую бутылку коньяка и отхлебнул прямо из горлышка. Единственное, к чему он пришел после двадцати минут мучительных размышлений, это осознание срочной необходимости превентивных мер по отношению к возможному шпиону в рясе священника. Только вот придумать эффективный способ обезвредить лазутчика полковник никак не мог. Его обычно богатое на подобные фантазии воображение сейчас ничего не подсказывало, оставив своего хозяина один на один с внезапно показавшейся на горизонте грозовой тучей. Возможно, она пройдет стороной, а что, если нет?..

Карпов сел обратно в кресло и несколько раз покачал бутылку из стороны в сторону, наблюдая, как перекатывается по стенкам стеклянного сосуда коричневатая маслянистая жидкость. Он уже снова собирался припасть губами к горлышку бутылки, как неожиданно в его голове отчетливо прозвучала вроде бы совершенно банальная, но ставшая крылатой фраза, сказанная артистом Смирновым в фильме «Операция «Ы»: «У вас на стройке несчастные случаи были?.. Нет?! Будут!»

И тут же перед глазами Карпова предстала следующая картина. Доверчивый кроткий священник входит в камеру к убийце, который, поначалу прикинувшийся невинной овечкой, неожиданно набрасывается на ничего не подозревающего попа и в два удара отправляет его на небеса. В камеру врываются два плечистых охранника, избивают зэка резиновыми дубинками, но, увы, батюшку уже не вернешь. Ведь предупреждали же его – клиент нервный, вспыльчивый, непредсказуемый, может ненароком и зашибить! А он не послушал, упрямец… Какое несчастье, ай-яй-яй, но теперь уже ничего не поделаешь, пора заказывать деревянный ящик и вызывать другого попа, чтобы прочитал отходную по невинно убиенному. Жаль только, что Жихарев поздно позвонил! Лучше бы было, если бы он, Карпов, не предупреждал священника о буйном норове Маховского, а просто сообщил о просьбе заключенного исповедоваться. И не беда, что этот засланный поп когда-то был капитаном ВДВ и служил в спецназе – против двухметрового детины из камеры номер семьдесят два таких можно выставлять целую дюжину. Только не подведи, Маховский, не подведи!

Полковник так обрадовался внезапно созревшему в его голове плану, что тут же с жадностью припал к зажатой в руке бутылке коньяка и не отрывался от нее до тех пор, пока по меньшей мере стакан горячительной жидкости не влился в его желудок. Взвинченные нервы моментально успокоились. Карпов поставил бутылку с остатками коньяка обратно в шкаф, уверенной походкой пересек просторный кабинет, сел в свое «директорское» кресло и снял трубку внутреннего телефона.

– Соедини меня с отцом Павлом, – приказал он дежурному сержанту, чиркнул колесиком зажигалки и закурил. – Отец Павел? Карпов говорит. – Он постарался, чтобы его голос звучал так же спокойно, как во время недавнего разговора со священником. – Я немного подумал и решил, что мне все-таки не стоит вмешиваться в дела церкви и запрещать вам встречаться с заключенными. Отныне вы можете посещать любого из тех, кто попросил об этом у охраны. Естественно, согласовав этот вопрос предварительно со мной. Так, для порядка. Режимное учреждение как-никак!

– Спасибо, Олег Николаевич, – ответил я, несколько удивленный неожиданной уступкой полковника. – Так, значит, завтра я могу…

– Можете, можете! – поспешил согласиться Карпов. – Но только помните о моем предупреждении и не задерживайтесь у него слишком долго. Не забывайте: автобус в Вологду уходит в двенадцать часов. Правда, если вы передумали…

– Нет. Я поеду.

– Тогда заранее желаю приятного отдыха. – Полковник уже хотел повесить трубку, но я помешал ему, спросив о возможности утреннего посещения заключенного номер сто двадцать один.

– Прошлый раз я обещал ему, что на днях обязательно зайду. Тогда, сразу после его попытки самоубийства, наша беседа носила довольно поверхностный характер.

– Если вы считаете, что это необходимо, то я возражать не буду. После завтрака охрана проводит вас в главный корпус. Всего доброго, отец Павел.

– Храни вас Господь. – Я опустил трубку и задумался. С чего это вдруг полковник так резко изменил свое, казалось бы, твердое намерение не допускать меня в камеру к Маховскому? Нет ли здесь какого подвоха?

Скопцов выглядел сегодня куда лучше, чем во время нашей первой встречи. Если к зэку из камеры-одиночки вообще применимо подобное определение. Но, по крайней мере, многодневная щетина на его впалых, пергаментного цвета щеках сегодня отсутствовала.

Вообще сам процесс бритья для заключенных Каменного несколько отличался от того, что под этим подразумевает обычный мужчина. Естественно, никому из них не разрешалось иметь в камере бритвенные лезвия, станки, какими бы безопасными в применении они ни считались. Каждый зэк пользовался так называемой «жужжалкой» – автоматической бритвенной машинкой, на которой приходилось вручную заводить пружинный механизм, как на самодвижущихся детских игрушках.

Когда я вошел в камеру номер сто двадцать один, Скопцов мгновенно поднялся с кровати. Из его рук выпала потрепанная книга. Мне с трудом удалось прочитать ее название – «Диагностика кармы» С. Лазарева. Видимо, у помилованных убийц эта занятная книжонка пользовалась завидным успехом. После того как оставшийся в коридоре громила-охранник захлопнул за моей спиной тяжелую железную дверь, я перекрестил заключенного и жестом предложил ему сесть.

– Спасибо, что пришли, батюшка, – пробормотал заключенный, не сводя с меня настороженных глаз. – Я и не надеялся, что вы так скоро объявитесь. – Он поднял с пола книжку, из которой сразу же вывалилось несколько страниц, и показал мне. – Вот, вчера попросил принести из библиотеки…

– Ну и как? – Я уже читал эту довольно занимательную книгу, основанную на буддийском понимании земной жизни, но мне было интересно узнать мнение недавнего смертника о тех вещах, которые там описывались. Но вместо ответа я получил вопрос.

– Скажите, батюшка, неужели в нашей жизни все действительно предопределено и любой наш хороший или плохой поступок обязательно отзовется в будущем?.. Ведь именно об этом, кажется, говорится во всех мировых религиях – поступай с людьми так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой.

– А ты сам как считаешь… сын мой? – с трудом выдавил я из себя два последних слова.

– Возможно, это единственное, чем можно объяснить постигшую меня участь, – на удивление спокойно ответил Скопцов. – Всю свою прошлую жизнь я слишком мало думал о людях, что меня окружали. Я жил только для себя. Мог перешагнуть через кого угодно! Не уверен, но думаю, я смог бы даже убить…

Эти слова, произнесенные человеком, совершившим семь кровавых убийств, выглядели по меньшей мере странно.

– Да, я знаю, вы мне не поверили, когда я говорил вам о том, что невиновен, – совершенно бесстрастным голосом продолжал заключенный. – Мне никто не верит… Наверное, в том, что я попал в этот пожизненный склеп, есть определенная закономерность. Ведь однажды я уже… убил своего собственного ребенка.

– Ты говоришь страшные вещи, сын мой. – Упоминание об убитом ребенке заставило мое сердце учащенно забиться. – Когда и как это… случилось?

– Примерно за несколько месяцев до того, как меня арестовали. – Судя по напрягшимся мышцам лица, воспоминания доставляли Скопцову неимоверную боль. – У меня была… женщина. Так, ничего особенного. Проходной, как я считал, вариант. Она работала в гостинице, а я несколько раз заходил туда в бар попить пива или пропустить стопку-другую. Так и познакомились. Все бы ничего, но эта малышка по-настоящему влюбилась в меня. А потом сообщила, что беременна. Это было правдой, я сам видел результаты теста… Мне не хотелось ее терять – в постели эта девочка была очень даже ничего. Извините, отец, я не должен был бы этого говорить…

– Продолжай.

– Ну, в общем, я знал, что она тоже не хочет расставаться со мной. Поэтому поставил условие – или я, или ребенок. Она хотела сохранить ребенка, и мне пришлось едва ли не силой тащить ее на аборт. Но операция прошла неудачно… Когда через неделю Маша вышла из больницы, то обреченным голосом сообщила, что больше не сможет иметь детей. А потом закричала: «Будь ты проклят! У нас с тобой могла быть семья, мог быть ребенок, а ты все испортил. Теперь у меня никогда, слышишь, никогда не будет детей! Но тебе это тоже так просто не пройдет – Бог накажет тебя за то, что ты сделал». Она ушла, и больше я ее уже никогда не видел. А спустя неделю после нашего разговора я, как это часто бывало, подрабатывал таксистом на стоянке возле Покровского парка. И у меня вдруг схватило живот… Время было позднее, вокруг – ни души. Я оставил машину на стоянке и пошел. Выбрал пышные заросли сирени, залез туда, хотел было снять штаны, а там… – Скопцов нервно сглотнул подступивший к горлу комок. – Там лежала женщина… Вся в крови… Я опешил, а она приподнялась, вцепилась мне в руку и стала просить, чтобы я ей помог. Не знаю, почему, но на меня напал вдруг такой дикий ужас, что и шевельнуться было страшно! Не долго думая, я дал деру, забыв, зачем пришел, сел в свою машину и уехал куда подальше, на другой конец города… В ту ночь я напился до поросячьего визга, но легче мне не стало. Я чувствовал себя последним подлецом! После той страшной ночи неделю без кошмаров спать не мог, все снилось, что та женщина пытается меня задушить!.. – Скопцов покачал головой и до хруста в костяшках сжал пальцы. – Прошло какое-то время, я уже стал забывать о том ночном кошмаре. Да и с деньгами наладилось. В общем, склеил я в том же самом баре, где прежде познакомился с Машей, шлюху. Красивая такая, молодая, свежая… Отвел ее в номер. Она приняла душ, за ней пошел я. А когда вышел, то обнаружил, что она смылась вместе с моим бумажником. Представляете мою злость?! Натянул я брюки и рубашку, бросился на улицу, в надежде, что эта дрянь не успела далеко уйти, и действительно, вижу, как она бежит, оглядываясь, по аллее парка. Ну я тогда не совладал с собой, в несколько прыжков ее догнал и вцепился в горло… Пьяный ведь был. Вдруг словно из-под земли этот мент со своей пушкой…

Несколько секунд Скопцов сидел, тупо глядя в бетонный пол камеры, а потом медленно, выделяя каждое слово, подвел итог:

– Вот и выходит, что на моей совести, пусть не напрямую, косвенно, но висят три загубленные человеческие жизни. Не заставь я Машу сделать аборт – были бы сейчас у меня и жена, и ребенок. Маша потом могла родить и второго… Не испугайся я тогда, в парке, вызови «Скорую помощь», и вполне может быть, что врачи смогли бы спасти ту женщину. Потом, уже на суде, я узнал, что она готовилась стать матерью… А если ко всему этому прибавить и другие, пусть помельче, грехи моей предыдущей жизни, то и получается, что по законам кармы я сейчас расплачиваюсь за все то зло, что причинил людям…

– Почему ты не рассказал обо всем этом на суде? – Это был единственный вопрос, который я хотел задать Скопцову в тот момент. У меня было такое ощущение, что внутри меня стремительно раскручивается какой-то огромный маховик. Стало трудно дышать.

– Как не рассказал?! Я все говорил! – В голосе сидящего напротив меня заключенного в полосатой робе было столько безразличия, словно все, о чем он мне только что рассказывал, произошло не с ним. – И следователю, и адвокату, и прокурору на суде. И даже начальнику этого «санатория». Всем было наплевать. С ментов драли тогда три шкуры, требовали поймать маньяка, вот они и поймали… Меня. И подогнали под расстрельную статью. Я почти уверен, что мой адвокат, Зубов, был с ними заодно. Продажная тварь! – Скопцов презрительно сплюнул на бетонный пол камеры. – За время, прошедшее с момента моего ареста, я многое передумал. И только вчера пришел к выводу, что наказания без вины не бывает. Если каждый человек, на долю которого выпали тяжкие испытания, оглянется в свое прошлое, то обязательно найдет там столько сотворенного им зла, что поймет: все случившееся с ним – неизбежная расплата. Теперь, когда я это осознал, я больше не стану пытаться перегрызть себе вены. Я буду жить в этом каменном склепе и тем самым искупать свой грех…

Какое-то время мы молчали, что-то около минуты, после чего я поинтересовался:

– Как, скажи, как звали ту женщину, с которой ты познакомился в баре?

– Не помню… Кажется, она вообще никак не назвала себя. А мне, собственно, было все равно…

– Жаль… Разве ты никогда не думал, что, если отыщется твоя ночная подружка, это равносильно почти стопроцентному алиби?

– Думал, конечно! Менты, насколько я знаю, целую неделю дежурили в том баре, опросили десятки людей, даже давали объявление на питерском телеканале. Но эта стерва, естественно, не объявилась. Она же стащила у меня пять сотен баксов! Кто после такого рискнет сунуться в ментовку? Тем более проститутка.

– А если представить себе, что она нашлась и рассказала, как было на самом деле? Запись-то в гостиничном журнале о снятом тобой номере отсутствует. А бармен, который, как ты говорил, был знаком с той женщиной, что тебя ограбила, потом утверждал, что ни тебя, ни какую-то там путану никогда в жизни не видел…

И тут я понял, что проговорился! Скопцов ничего не рассказывал мне о бармене! Я знал это потому, что был в курсе проводимого расследования, поскольку последней жертвой арестованного маньяка была моя жена, Вика.