Самое правильное решение (сборник) Демьяненко Андрей
– Не могу, – грустно отвечал Серёжа.
– Ты не настоящий, – дразнились они. – Все настоящие играют в мяч!
– Сережа ничего не отвечал, он складывал фигурки. Он бы очень хотел побегать по траве, попинать мяч, но у него болели ноги.
Он не мог играть, не мог ходить, все, что он мог, это сделать из бумаги свою команду футболистов, в которых играл на подоконнике, заставляя их гонять бумажный катышек.
Однажды Сережа сделал мотылька из фольги. Сережа и не заметил, как мотылек встрепенулся и упорхнул на лужайку перед домом. Настоящие бабочки его не приняли. Они говорили о том, что у него другой цвет, что у него нет хоботка для сбора нектара. Но больше всех над ним издевался смешливый мотылек. Он порхал вокруг, и захлебываясь от смеха, находил все новые и новые отличия. Он смеялся над складками на теле конфетного мотылька, над его неуклюжим полётом, над серебристым цветом крыльев.
Когда наступил вечер, а Сережа снова зажег на окне свечу, мотылек воскликнул:
– Полетели! Там свет! – Все настоящие мотыльки летят на свет!
И они полетели. Крылья настоящего мотылька вспыхнули, и он упал.
– Что с тобой? – заволновался мотылек из фольги, его-то крылья не могли сгореть.
– Я почему-то не могу взлететь, – заплакал настоящий мотылек, ползая по подоконнику. Что-то произошло с моими крыльями…
– На мои, – сказал конфетный мотылек. – Я все равно ненастоящий.
Мотылек перестал плакать.
– Ты настоящий, – сказал он. – Настоящий друг.
Утром соседские мальчишки снова играли в футбол, а Сережа сложил из бумаги журавлика, который вдруг вырвался и стал кружить над головами играющих.
Ребята прервали игру и смотрели, как разноцветная птица резвится в воздухе.
– Откуда? Откуда она взялась? – спрашивали ребята.
Еще один журавлик выпорхнул из рук Сережи.
– Как здорово! Научи нас! – просили ребята наперебой.
Сережа улыбнулся и взял новый лист бумаги.
Ключи
Ты мне протянула ключи.
– Что это? – спросил я.
Тут же отворилась дверь в моё прошлое, в тот день, когда я первый раз убежал из дома. Не помню, в каком классе. В пятом? В шестом? Может быть. Занятия уже закончились, и мы проходили летнюю практику – убирали парк. Причиной моего бунта родители, вероятнее всего, назвали бы переходный возраст. Я не хотел есть суп, за что получил порцию ора. Не стал спорить. Выбежал из квартиры, не взяв даже ключи, и поехал на дачу. Думаю, я хотел, чтобы меня воспринимали взрослым. К тому времени я уже много раз ездил на дачу один, мы её тогда только строили. Родители бывали там каждые выходные, причём уезжали в пятницу, а мне наказывали являться в субботу после занятий в школе, помогать.
Школа. Открылся сразу весь пласт воспоминаний. Лица преподавателей. Классы. Конечно, не каждая минута протирания комплектов школьной формы, но ведь найдутся вещи, которые тоже, как ключи от прочих минут.
Учебник биологии. Я сижу за одной партой с девочкой, которая мне очень нравится. А ей не нравится картинка из учебника: нечто зелёное, возможно, огромная инфузория туфелька в среде обитания. Я же специально открываю учебник на этой вкладке, когда она смотрит в мою сторону. Ведь дёргают же мальчишки предмет своего обожания за косички! У неё нет косичек. И я показываю гипертрофированную инфузорию. Взгляд её убегает в сторону.
Лафет старинной пушки. Мы изготовляли макет в кабинете труда. Рано утром, перед занятиями я решил украсить его резьбой. И засадил маленькую стамеску себе в указательный палец. Вот этот шрам. Помню каждое мгновение того утра. Больница. Доктор, дрессирующий студентов. «Интересный случай», – говорит он, и просит студентов руководить его действиями. Мне накладывают жгут на палец, обкалывают новокаином. Вытаскивают стамеску. Недавно я наткнулся на неё в инструментах, там до сих пор спёкшаяся кровь. «Что теперь?» – спрашивает доктор студентов. «Надо пошевелить пальцем, проверить, не повредил ли сухожилия», – думаю я и шевелю пальцем. У меня хорошо с биологией. «Надо пошевелить…» – дублируют меня студенты. «Пошевелите», – говорит доктор. Шевелю! Перевязанный еду на второй урок. Чувствую себя героем. Второй урок – музыка.
Нас, плохо поющих, а зачастую просто открывающих рот, строили перед классом и заставляли исполнять разученные песни. Музичка ходила позади нас, наклоняла голову вперёд, вслушиваясь в наши фальшивящие голоса. Отпуская всё же поющих, пока не оставался один. Не я! Я успел сбежать от такого позора и сижу на последней парте, краснея.
Флаг. Мой друг снял флаг со школы. В то время это была политическая акция. Пионеры с комсомолом ещё не умерли. И я носил пионерский галстук. Сначала с гордостью, затем с равнодушием, позже прятал в карман. Устав комсомольской организации учить было лень – казалось бессмысленным. А ведь как я гордился, когда меня приняли в пионеры! Была зима, я шёл в расстёгнутой куртке, чтобы все видели, как огонь бьётся под воротником. А друг флаг снял. Этой теме было посвящено классное собрание после уроков.
После уроков оставляли и меня. Кабинет драить. Наша классная закрыла мой портфель с учебниками, чтобы не сбежал. Пришла, открыла кабинет, и её отвлекли. Я взял портфель и сбежал.
Да-да, и тогда сбежал на дачу. Туда уже перебралась бабушка с братом и сестрой. Не думал о том, что будет дальше. Мне важно было уйти от ора, от поедания супа, от отношения ко мне, как к ребёнку. Бабушка удивилась. Я наплёл нечто правдоподобное. Переночевал, и с утра поехал к линейке. Перед работой трудников строили во дворе. Пришла мать и, ни слова не говоря, протянула мне ключи от квартиры.
Я по-прежнему стараюсь убежать от проблем, и настоящее даёт мне ключи от будущего.
Теперь и ты мне протягиваешь ключи.
– Что это? – спрашиваю я.
– Это ключи от нашей новой квартиры, – говоришь ты и улыбаешься.
Я обнимаю тебя. Любимая. Ты мой ключ в будущее.
Радость в магазине не купишь
Я шел домой через двор и в сугробе увидел обезьянку. Самое подходящее для неё место. Идиллическое.
Я огляделся, на улице никого: ни прохожих, хоть отдаленно напоминающих владельца такой экзотики, ни детей.
Поднял обезьянку и сунул себе за пазуху.
– Ну зачем же ты сбежала, от своего хозяина? – поинтересовался я. – Или хозяйки?
Я подошел к парадной, нагибая голову и направляя голос в отворот куртки.
– Это ты была плохой обезьянкой или хозяева твои были нехорошие?
Говорил, поднимаясь по лестнице:
– Теперь ты будешь игрушкой моего сына. Не знаю насколько он будет хорошим хозяином, да и ты я вижу дама с характером, но надеюсь, что вы подружитесь.
Я открыл дверь, и в коридоре меня встретил сын, обняв ноги.
– Привет, папа!
– Привет! – сказал я тоненьким голосом, вытаскивая обезьянку из-за пазухи. Надел ее на руку. Она была похожа на коричневую рукавицу с двумя большими пальцами, изображающими руки, смешная голова надевалась на указательный…
– Привет-привет, Илюха! – сказал я за обезьянку, покачал ее подчиненной головой. – Меня зовут Ксюха!
Почему я выбрал это имя? Не знаю. Ляпнул первое, что пришло в голову.
Обезьянка обняла сына за шею. С этой минуты они не расставались. Обезьянка контролировала, как мальчик ест, как ложится спать, как хулиганит, и была очень недовольна (если такое случалось) плохим поведением мальчишки, даже осуждающе качала головой из стороны в сторону.
Ну кажется, что такого – простая тряпка, надеваемая на руку – а столько радости, столько чувств. В магазинах тонны чудесных игрушек, часть из них перекочевали на полку около кровати. И перманентно радуют ребенка, выполняя свои социальные игрушечные роли.
Но любимая одна! И она не продается в магазинах. Я высматривал нечто похожее, когда обезьянка сбежала.
Илюха поехал с бабушкой на новогодний праздник. Они ехали обратно и задремали. Обезьянка выпала из ослабших рук. Спохватились, но троллейбус уже ушел с кольца на линию. Там где-то на линии у обезьянки появился новый хозяин… или хозяйка.
Сын пришел расстроенным и виноватым: друзей разве забывают в троллейбусе?
Я успокоил его, как мог, напомнив, что у обезьянки свободолюбивый характер. Сбежала от прошлых хозяев.
Все свалил на неё.
– Ты не виноват, – заверил я сына. – Может, ей просто надоело у нас? Убежала и убежала.
– А может, она вернулась к прежнему хозяину? – спросил сын.
– Может! – обрадовался я. – Мы с мамой купим тебе похожую игрушку. Или сошьем.
Но ни то, ни другое не было сделано. Прошло уже почти десять лет, а я до сих пор помню Ксюху. И сын помнит.
Я бы хотел писать такие рассказы, похожие на эту ситуацию, похожие на неожиданную находку в сугробе, приносящие радость…
Если у меня не будет получаться, то я научусь шить игрушки, и лучшие буду оставлять на улице.
Найти радость
Таня надела перчатки, поправила воротник пальто и ушла, закрыв магазин на обед.
– Вы слышали? Слышали, что она сказала, когда разговаривала по телефону? – тут же очнулась обезьянка.
– Она сказала, что мы не настоящие, по-моему, так, – произнес медвежонок. – Кому она это сказала? Зачем?
– Сама она не настоящая! – сказал Кен, мальчик в костюме.
– И главное, почему ненастоящие! – возмущалась обезьянка.
– Потому, что мы не приносим радости, по-моему, так, – прогудел медвежонок.
– Поддельные! – воскликнула обезьянка, подпрыгивая на четырех лапах.
– Сама она поддельная, – буркнул Кен. – Она будто радость приносит.
– Где ее взять, эту радость? – спросил медвежонок – По-моему, негде.
– Да уж! Одно беспокойство. Скоро Новый год, а кому мы нужны? Сейчас у людей другие игрушки, – обезьянка перепрыгнула со своей полки на искусственную елку, украшенную шариками, и строя рожицы проговорила в блестящий шарик, – кому мы нужны?
Шарик покачнулся.
– Как кому нужны? – возмутился Кен. – Я, например, очень даже нужен. Со мной можно моделировать жизненные ситуации. Скандалы всякие.
– Вот радость-то! – проговорил трансформер.
– Ну, или секс! – придумал Кен.
– Тоже сомнительно… – возразил трансформер.
– Вы просто красивые безделушки, – напыщенно проговорил Кен. – Много с вами промоделируешь в мегаполисе? А я один из жителей этого города.
– А я могу трансформироваться, – возразил трансформер, – и сражаться. Что будет с твоим мегаполисом если на него нападут инопланетяне?
– Много радости в войне! – оскалилась обезьянка.
– Радость не в разрушении, радость в созидании, – сказал конструктор. – Я состою из сотен непонятных штучек, но из штучек можно построить и трактор, и дом, и космический корабль.
– Радость в самопожертвовании, – сказала хлопушка и взорвалась.
Игрушки подпрыгнули на полках, некоторые попадали.
– И где радость? – спросил медведь, поглаживая шерсть на пузе. – По-моему никакой.
– Радость она во взаимодействии, в движении, – обезьянка потрогала елочную игрушку. – Правда, шарик?
Шарик закружился.
– Он когда просто висит – он скучный, а когда движется – веселее! – обезьянка еще раз крутанула шарик.
Он соскочил с ветки, упал и разбился.
– Угу, – засмеялся трансформер, – мне нравится такое движение.
– Мне кажется, – заговорила Барби, – она все это время примеряла наряды и прихорашивалась. —Чем дороже игрушка, тем больше она приносит радости. Я вот одна из самых дорогих.
– Правильно, – воскликнул Кен и пририсовал себе на ценнике ноль, потом второй. – Сейчас я всех сделаю приносящими радость.
И Кен пошел на всех ценниках дописывать цифры.
– А мне кажется, что такие худышки, как ты вообще не могут приносить радости, – заметил габаритный пупс. – Я хоть и стою недорого, но выгляжу внушительнее.
– В тебе пустоты больше, – фыркнула Барби. – И аксессуаров нет.
– Не спорьте, – зашуршала ветками елочка, – в этом точно нет радости.
– Как нет? – возразила Барби. – Поорешь, поскандалишь и вроде легче.
– Это от худобы тебе хочется скандалить, – улыбнулся пупс.
– Я думаю, что люди не настоящие, поддельные. По-моему так, – заключил мишка.
– Поддельные! – перепрыгнула обезьянка к себе на полку.
– Почему это? – остановился Кен, он уже всем приписал по несколько нулей. – Им тоже ноликов не хватает?
– Поддельные, потому что радости в них нет, – сказал медведь.
В двери заворочался ключ – вернулась Таня. Игрушки замерли. Таня прошла за кассу, взяла мишку, крепко-крепко обняла, и, уткнувшись лицом в его пушистую голову, заплакала.
– Он не пришел, – шептала она. – Обещал прийти и не пришел.
Слёзы стекали по румяным от мороза щекам и падали на белую шерстку. Одна из слез попала на пластмассовый глаз мишки. На мгновенье показалось, что белая пуговица с небесным зерном живая, что это именно она выдавила слезу.
– Не плачь, – попросила Таня мишку и вытерла слезинку. – Он, наверное, на работе замотался. Он обязательно придет. Скоро-скоро! Еще до Нового года.
И Таня улыбнулась.
Ангел
Когда мир трещит по швам, как старо-маленькие брюки на толстой жопе, когда отовсюду приходят вести о смерти или просто плохие вести, когда отворачиваются близкие, отталкивают любимые – ты спускаешься под землю.
В метро.
На Старой Деревне.
За плечами рюкзак, нагруженный хламом, и даже не придумать, что там есть ценного, дорогого. Просто вещи. Пропади этот рюкзак, вряд ли вспомнишь, что там было.
Слезятся глаза после бессонной ночи, поёт живот, болит нога, желудок и голова…
Что за дикий набор!?
На переходе, где-то в лабиринтах подземки подходит мужик.
Он вроде опрятно одет, над длиной (приблизительно, как у тебя) седой щетиной потерянные глаза.
У мужика неровная прыгающая походка. Его пошатывает. Но скорее не как пьяного, а как вдетого, – с некоторой нервозностью…
Он подскакивает и спрашивает: «Ты ничего не боишься?!»
И ты отвечаешь: «Ничего не боюсь!»
Он сжимает кулаки.
Несколько раз.
Сжал-разжал-сжал.
Ты ждешь, когда в его руке появится нож.
Он выбрасывает руку вперёд, большой палец оттопырен.
«Сломай мне палец! – восклицает он.
Глаза его всверливаютя в твой череп.
Знакомься! Теперь это твой Ангел.
Продавец прошлого
Роману Всеволодову, Сергею Шаповалову
Именно когда пытаешься сосредоточиться, раздаётся звонок. Кирилл даже сосредоточиться не успел, только взял ручку. Звонок был в дверь. С сожалением, отложив пишущий цилиндрик и отогнав мысль «не открывать!», он не любил не открывать, Кирилл распахнул дверь. Первое, что он увидел – широчайшую улыбку. Улыбка почти скрывала лицо Валеры, тело пряталось за холстами.
Валера без приветствия бесцеремонно отодвинул друга и стал расставлять картины в коридоре. Он сновал муравьём и втаскивал с лестницы всё новые и новые холсты.
– Представляешь, – говорил он, – я думал, я их потерял.
– Как это? – не понял Кирилл.
Валера выпрямился, застыл.
– Я их сжёг. Помнишь, я рассказывал эту историю с Союзом художников.
Валера продолжил снование.
Лет десять назад Валера попытался вступить в Союз и пришёл к мэтрам со своими работами.
Как плохо мэтры играли в футбол, не знал никто, но отфутболивали они хорошо. После долгих походов от одного к другому Валера получил-таки ответ:
«Ваши работы м-м-м… как бы это помягче сказать… г-г… хлам. Не надо больше сюда приходить».
Валера вернулся домой, собрал все работы, вынес на помойку и сжёг.
А теперь заносил их, насколько понял Кирилл, к нему домой.
На долгое время Валера отказался от кистей и красок, только сейчас начал вновь писать.
Они сидели за столом на кухне, пили чай, кругом стояли холсты. Многие Кириллу нравились. Странная живопись, но в ней было что-то притягательное. Уродцы, отдалённо похожие на людей и животных, разыгрывали сценки из жизни. Но каждый из нарисованных созданий вызывал отклик. Великолепное чувствование цвета и интересная техника. И этого человека не приняли в Союз.
– Как это получилось? – спрашивал Кирилл.
– Не знаю, – улыбался Валера. – Я думал, я их сжёг. Может, это было помешательство… Я ничего не соображал. Думаю – приснилось.
– А как? Как они вернулись?
– Я сел писать. Не идёт ничего. И вдруг вспомнилось, как я писал эти холсты, – Валера широким жестом обвёл полотна. – Мне так захотелось на них посмотреть… Вернуть их. Звонок в дверь. Стоит мужик бомжеватого вида. Я уже хотел ему сто рублей дать, чтобы не разговаривать, а он: «А вы не хотели бы вернуть утерянное, то, о чём сожалеете?» Я сразу начал вспоминать, где накосячил, как это можно переиграть. А он достаёт из мешка полиэтиленового, позвякивая бутылками, картинку. Я смотрю – моя. Моя работа!
– Мистика какая-то.
– Ага. Я тоже сначала не поверил. Схватил, смотрю. Моя кисть. Подпись моя. Я говорю: «Что вы хотите за это?» Он говорит: «Тысячу». Тысяча за прошлое – это ведь не дорого… Ну да, маленькая работа. Но это же моё прошлое. Я отдал ему штуку. Он уходит и говорит: «Это тоже ваше». Я выглянул и обалдел. Там вся лестница заставлена. Ну, я сразу к тебе.
– Охренеть! Об этом роман писать нужно!
– Роман… – и Валера снова счастливо улыбнулся.
– У меня тоже сейчас потеря… – пожаловался Кирилл.
– Вдохновение потерял? – расхохотался Валера.
– Закрыли сайт, на котором я выкладывал свои вещи. Что-то восстановил, конечно, но процентов двадцать-тридцать утекло.
– А что, у тебя на компьютере ничего не сохранилось?
– Осталась мелочь какая-то, я же прямо в окне браузера писал многие вещи. Так что-то у меня, что-то у друзей, что-то печаталось, я даже писать снова ручкой начал, чтобы хоть черновики остались, если что, – вздохнул Кирилл.
– А с администрацией сайта нельзя связаться?
– Да пробовал я. Не отвечают.
Кирилл подумал, что вернулся Валера, он только закрыл за ним дверь.
На пороге стоял небритый, низенький мужичок в коричневом полупальто, зелёной кепке и стоптанных кроссовках, у которых не то чтобы цвет было сложно разобрать, а сложно было не спутать, на какую ногу надевать. В руках полиэтиленовый мятый пакет, мелодично позвякивающий.
– Вы ко мне? – удивился Кирилл.
– Вы не хотели бы вернуть утерянное, то, о чём сожалеете? – спросил мужичок.
– Сколько?! – Кирилл тут же понял, что вот она – его удача.
– Тысячу, – произнёс мужичок.
Кирилл нервно выхватил из кармана тысячу и отдал. И смотрел, как мужичок медленно расправляет бумажку, смотрит её на свет и с трудом засовывает в лопатник, распухший от тысячных купюр.
– Скажите, а откуда вы достаёте?..
– Прошлое? – поднял взгляд выцветших глаз мужичок.
– Да… да, верное слово… Прошлое, – произнёс Кирилл.
– А не всё ли вам равно? – удивился мужичок, доставая из пакета кипу бумаг.
– Всё равно, – выдохнул Кирилл.
В кипе были утерянные рассказы и те, о которых он помнил: «Зов мечты» – про наркоманов, «Бордово-чёрный» – про вампира, который хотел, чтобы пили его кровь, «Забей меня насмерть» – про влюблённую клоунессу; и рассказы, о которых он совсем забыл.
Кирилл перебирал рукописи и думал о том, почему они так важны. Да, они часть его. Но ведь он мог их переписать заново. Возможно, лучше. Не стал бы, конечно. Потерялись и потерялись. А здесь случайное возрождение. Не смог бы он их восстановить, не вспомнил бы. В рассказах он прошлый. Он же, но другой. Надо двигаться дальше.
Кирилл перевернул лист и начал писать новое.
Через неделю позвонил Валера.
– Знаешь, всё то же. Ничего не изменилось, – говорил он упадочным тоном.
– Что не изменилось?
– Сунулся я со своими старыми картинами и получил по мордасам.
– Сожжёшь? – поинтересовался Кирилл.
– Нет, – отозвался улыбкой Валера, – это же прошлое…
– Да.
Кирилл разослал первые десять глав романа издателям, и посыпались звонки. С первым он говорил вежливо, с пятнадцатым угрюмо кивал трубке. Потом отключил телефон. Роман получился. Надо было писать. А потом продаваться дороже.
Кирилл положил перед собой чистый лист бумаги и вспомнил, что первый роман написал в пять лет. «Чёрный парусник» – так он назывался. Много героев, загадочные убийства и даже любовная линия, где девушка доводит до помешательства своего любимого, и он прыгает за борт. Подробностей Кирилл не помнил.
«Было бы интересно его перечитать», – подумал он.
Тетрадки, в которых написан роман, были отправлены на помойку мамой вместе со школьными тетрадями…
Раздался звонок в дверь.
Всё тот же мужичок в поношенных одеждах и с затёртой фразой:
– Вы не хотели бы вернуть утерянное, то, о чём сожалеете?
– Сколько? – поинтересовался Кирилл.
– Тысяча, – отозвался незнакомец.
– Нет, – сказал Кирилл и захлопнул дверь, успев увидеть кончик той самой тетради, доставаемой из пакета.
Его роман пользовался успехом и моментально испарялся из магазинов.
Кириллу нравилось заходить в магазины и смотреть, как расхватывают книгу. Новенькая, пахнущая типографской краской.
Как-то, заскочив в книжный магазин, он впал в ступор. Рядом с его романом стояла книга, которая покупалась лучше. Но не это было главное. Книга называлась «Чёрный парусник» и стоила тысячу рублей.
Кирилл схватил томик и стал жадно перелистывать. Это был его текст. Немного стилизованный, но его! Только автором значился С. Кириллов. В первый раз за последнее время он купил книгу в дорогом магазине, а не в старой книге.
Пришёл домой и вчитывался, внюхивался, вгрызался в страницы. Прошлое нахлынуло огромной волной и оглушило. Он помнил теперь написание каждой буквы своих тетрадей.
Вспомнил и события, не связанные с романом. Как они из Зеленогорска на трехколёсных велосипедах поехали в Москву. Он был уверен, что за день вполне можно побывать в Москве и вернуться обратно. И за каждым поворотом дороги он обещал друзьям: «За следующим поворотом мы точно увидим Кремль». Только к средине дня он понял, что до Москвы не доехать, и они повернули обратно.
Вернулись вечером. Все ужасно волновались. Так, что забыли дать нагоняй.
Вспомнил, что года в три-четыре написал стихотворение. О цветочках-розочках, но с глубоким философским смыслом. Так он сейчас вспоминал. Он помнил строки лет до десяти, а сейчас осталось ощущение…
«Вот бы»… – подумал Кирилл.
Звонок.