Самое правильное решение (сборник) Демьяненко Андрей

Расстрел

Его расстреливали.

Красная кирпичная стена, соединяющая горизонты и вычеркивающая большую часть неба. Вытоптанная полоска земли – дорога, проходящая вдоль стены. Только по этой дороге не ходят… На ней скорчившись уходят. Уходят в небытие.

Залп. Иногда пули не задевают мишень, но они втыкаются в стену, разбрызгивая калечащее крошево.

Залп. Бывает, что-то горячее вопьется в плоть, одарит жжением.

А лица палачей как будто знакомы. Лица смазаны обстоятельствами, но кажется, что вот там жена, там сын, здесь мать, чуть дальше брат, ближе друг.

Залп. Случается боль. Всепоглощающая, медленно стекающая.

Его расстреливали. Мое хорошее настроение расстреливали.

Линия жизни

У меня очень короткая линия жизни. Когда мне сказали, что от этой линии зависит продолжительность бытия, что к людям с такой аномалией смерть приходит рано, я огорчился. Однако тут же нашел решение. Взял ручку и исправил недосмотр природы. Линия синяя, жирная, негармонирующая с телесным цветом была длинной. С той поры я дорисовывал линию каждый день.

Когда у меня спросили: «Кем ты хочешь быть?»

Я смотрел, как обычно, в свои ладони и, не задумываясь, ответил: «Я буду художником».

«Да-да, – думал я, – мне нужно научиться рисовать линию на своих ладонях в тон кожи. На всех картинах я буду рисовать людей с длинными линями жизни».

Я стал художником. И даже нашел цвет продолжения моей линии жизни, делающей ее почти неотличимой от начала. Именно когда я почувствовал себя художником, я влюбился. У нее была такая же короткая жизнь, и она совершенно не умела рисовать.

Мы пили вино на крыше. Она ходила по парапету, заразительно смеялась и кричала:

– Пусть наши жизни коротки, но давай их сделаем великолепными! прекрасными! чудесными!

Когда я предложил дорисовать ей линию жизни. Она так улыбнулась, что вся нежность во мне вспенилась и брызнула через поры.

– Судьбу не обманешь, – сказала она игристо, – давай радоваться друг другу!

Но радовались мы недолго. Я перестал рисовать. Мне говорили: «Ты талантлив, молод, востребован! Не ломай себя ради бабы!» Она мешала. Мешала требования внимания, требованиями любви. Мешала своим существованием. Я злился. Злился и отталкивал ее. И решил, что искусство важнее и навсегда. Оставил измазанную палитру, несколько измятых тюбиков, ее портрет, подправил линии на ладонях и ушел.

И больше никогда не любил.

Заказы сыпались один за другим, я выставлялся в Европе, США, Японии. За этой цветной мишурой я даже забывал дорисовывать себе линии. На всех картинах я рисовал ладони. Это было моей фишкой. Ладони с очень длинными линиями жизни. Этого было достаточно.

Однажды я оказался в родном городе. Я шел и продумывал новую картину.

Вдруг, будто погасили свет. День померк и только картина у бачка на помойке светили. Это был ее портрет. Моей кисти.

«Настоящее признание, мои картины даже на помойке выставляют», – с горечью подумал я. Но не это было главное.

Ее лицо было таким настоящим, таким близким и дорогим… Я вспомнил всё, что с нами было. Она смотрела на меня, а я сквозь слёзы смотрел на ее ладони – короткие линии жизни.

Я перевел взгляд на свои руки – короткие линии жизни. Как они совпадают. Как они совпадали…

«Я и не жил больше, с тех пор, как мы расстались», – понял я.

Хотел взять портрет, но передумал.

С усилием отвернулся, включил день. Достал ручку, исправил линии на ладонях и пошел дописывать свою жизнь.

Бухгалтерия жизни

Святослав стоял в сером новом костюме на куче кутюлей и смотрел на проплывающие в небе облака, похожие на людей.

«Интересно, что в тюках?» – подумал Святослав.

В них был упакован всякий хлам: норковые шубы, шёлковые отрезы, такие костюмы, как у него, серебристые Мерседесы и плазменные панели, вещающие о мировом кризисе, курсе доллара, стабильности евро, всё это перемежалось кадрами потоков купюр и цветными диаграммами.

Святослав почесал нос, порылся в карманах, вытащил крышку люка, бросил на тюки… Прячущиеся в карманах монтировка, лопаточка для переворачивания блинов, гаечный ключ полетели следом.

Вдруг Святослав заметил, что на плече у него приютилась соломинка. Аккуратно, двумя пальцами он снял её с ткани и отпустил. Когда соломинка опустилась на поверхность кутюлей, раздались позывные «Дома 2 +2 умножить на 4», протяжный вопль, сопровождаемый хрустом, – звук этот исходил откуда-то снизу.

Святослав стал спускаться.

Ниже тюков сидела бочкообразная бабка Клавдия, за кружкой чая рассказывающая соседке о том, что у неё очень маленькая пенсия, и о зяте, у которого воняют ноги, который козёл, совершенно неумный, потому что ничего не понимает в «Доме-2» и не ждёт «Дома-3», и у которого, судя по всему, очень маленький член, меньше, чем пенсия, хотя нос в общем-то выдающийся.

Ниже находился завод тяжёлых металлов.

Ещё ниже дед Макар пас коров, сидя на унитазе и читая Достоевского «Преступление и наказание» на английском языке. Рядом высилось строение полного собрания сочинений Льва Николаевича, возлежащее на тонюсеньких сборниках современной прозы Туркиной и Демьяненко. Под ними пряталась довольная старуха процентщица, копающаяся в дипломате, полном купюр с портретом Родиона Раскольникова и гербом в виде двух перекрещенных топоров.

Ниже были копи царя Соломона, сам Соломон. Супермаркет, полный всякой всячины, и другие сокровища, а также все цари, когда-либо существовавшие на земле и в отдалённых галактиках, со своими жёнами и детьми.

Они находились на блине, который держали слоны, стоящие на китах. Киты плавали в море, а между ними скользили огромные черепахи.

Ниже была собака, отдыхающая под сенью моря.

И в самом низу раздавленный верблюд. Даже твёрдые подошвы его ног были расплющены.

Святослав понял, что протяжный крик исходил от этого прекрасного животного. И никогда этот верблюд не плюнет в морду любопытному туристу. А причиной трагедии был сам Святослав, скинувший соломинку с пиджака.

«Мешала тебе эта соломинка?» – воскликнул Святослав и заплакал. Он очень любил верблюдов. В ушах его стоял предсмертный вопль.

Святослав проснулся в слезах, протёр лицо ладонями под вопли будильника, призывающего к подъёму. Пинком согнал кота, обмочившего край одеяла, спустил ноги с узкой койки, нащупал стоптанные кеды.

«Надо бы джинсы и свитер постирать», – подумал Святослав, поглядывая на показания приборов и занося цифры в журнал. Скоро придёт сменщик. Надо успеть домой заскочить и бежать на дневную работу.

У метро, рядом с нищим, доящим грязной рукой пространство, в витрине бутика тянул к Святославу пустые рукава серый костюм. Понятно, почему он появился во сне. Это была мечта Святослава.

«Погоди, дружище, – улыбнулся Святослав, – когда-нибудь ты будешь моим». Костюмы надевать Святославу было в общем-то некуда, но он мечтал об этой изящной вещи. Ему было о чём мечтать, кроме костюма, но казалось, что покупка изменит его жизнь, сделает существование краше. Костюм выглядел безупречно, лишь сумма на ценнике снова задралась.

Из соседнего павильона пахнуло свежей выпечкой. Пирожки выглядели не менее привлекательно, чем костюм. Святослав сглотнул слюну и начал спуск под землю.

Хотел позвонить жене. Но на телефоне не оказалось средств. Пришлось искать терминал. Бросил себе полтинник, долго стоял и боролся с собой, сколько кинуть Кристине… Сто – мало, но себе пятьдесят – хватит. Любимая женщина, а денег – нет, так их всегда нет. Кинул двести, всё равно – не надолго.

На площадке столкнулся с Лёхой, бывшим одноклассником, тот закрывал одной рукой дверь квартиры, а другой выставлял бутерброд, намазанный чёрной и красной икрой в форме инь-яня.

– Что это? – спросил Святослав.

– Чёрная икра полезнее, красная вкуснее, – отозвался Лёша, делая широкий надкус. – Они дополняют друг друга.

Святослав сглотил слюну. Он подумывал, не спросить ли у Лёши в долг, предчувствуя, что до зарплаты не дотянуть и кеды совсем сносились.

– Вчера плазменную панель купил, – предупреждая вопрос, похвастал Леша.

– У тебя же вроде в каждой комнате по телевизору, и на кухне, – удивился Святослав.

– В туалете не было… У тебя нельзя одолжить тыщ пять-шесть… баксов?

Святослав поёжился от слова «тысяча», у него побежали по спине мурашки, а от названия иностранных валют стало плохо.

– Ах, ну да, – отмахнулся Лёша. – Ты приходи, у меня день рождения скоро.

Перед Святославом стал длинный список ближайших дней рождений и прочих торжеств.

– Наверное, не смогу, – отмахнулся Святослав.

– Заходи-заходи. Послезавтра.

«До зарплаты», – прикинул Свят.

На пороге квартиры встретила дочка, неоплаченные счета и широкая Клавдия Петровна: «Оплатишь?»

«Папочка, я себе платьишко присмотрела красивое-красивое, – защебетала дочка. – И недорогое».

Святослав кивнул и Клавдии Петровне, и счетам, и дочке.

– Тысячу, папочка, – дочка посмотрела просительно.

Свят достал штуку. Дочка ещё не работала, училась в институте.

Придётся отказаться от обуви и джинсов. «Свитер и джинсы стирать не надо – лучше сохранятся», – подумал он.

Появилась Кристина.

– Сладкий, привет!

Святослав, обняв жену, окунулся в её родной цветочный запах.

– Ты так пообтёрся, надо бы тебе джинсы купить и обувь, – кивнула Кристи.

– Надо, – согласился Святослав.

– Свят, если вечером будешь заходить, купи хлеба! – закричала из своей комнаты тёща, – сыра, молока, кофе, чай, сахарный песок – три килограмма.

Святослав закатил глаза, повторяя список.

– Хорошо, – кинул он.

– Я тебе поесть приготовлю, – улыбнулась Кристи. – Ты же сейчас убегаешь?

– Да, я съел бы чего-нибудь, – отозвался Святослав и пошёл в комнату.

Он открыл денежный ящик, так он его называл. Правда, там было больше упаковок для денег, чем самих средств. Был конверт – отданные долги, подаренные деньги, зарплата «котельная», зарплата «харчевня», халтуры, шкатулка «мелочь», копилка «юбилейные монеты, несколько коробочек: «на брюки», «на платье», «на телевизор» и несколько пустых конвертов совсем неопределённого назначения.

Святослав вытащил отдельно отложенные сотенные купюры и положил в конверт «халтуры», записав после цифру в самодельную ведомость.

– Иди есть, милый, – позвала Кристина.

Святослав жевал бутерброд с ядовито-розовым куском колбасы и слушал щебетание Кристины.

– Представляешь, вчера забыла спросить у тебя на проезд, чуть не осталась в центре. Уже хотела звонить просить, чтобы ты за мной приехал. Потом нашла полтинник за подкладкой пальто.

– Кристи, ты же знаешь, где лежат деньги.

– Да у тебя там столько всяких коробочек, конвертиков, – отмахнулась Кристина. – В них не разберёшься. Ты же потом обижаешься, если я делаю что-то не то.

Святослав достал купюру и отдал Кристи.

– На дорогу.

Хотя Кристина не работала, она часто выбиралась в цент погулять. Красивая женщина и не должна работать, вполне достаточно, что она занимается собой, повышением интеллектуального уровня и дочкой.

– Знаешь, я делала фотографии, мой фот очень плох, надо бы его поменять.

– Нет денег! – заорал Свят.

Святослав вообще никогда бы не накричал на жену, но последнее время в нём натянулись струны, их задевали и они отзывались воплем.

– Что ты кричишь? Нет, так нет. Я же не сейчас. В перспективе, в принципе.

Струны внутри Святослава ещё звучали, но он вымученно тихо выронил «Прости».

Он думал, как бы взять кредит, где бы подработать, чтобы купить Кристи фот, но такая же ситуация была с новым шкафом, шубой и поездкой на Канары.

Свят вышел на улицу, начинался дождь. Все тучи были похожи на людей. Причём людей знакомых, все они лили соломины волос. Святослав распахнул зонт.

«Я похож на верблюда, – подумал он, – на того бедного раздавленного верблюда, как хорошо, что соломины не скапливаются на зонте, а стекают.

Свят улыбнулся. Для того, чтобы кричать «свободная касса», нужно хорошее настроение. А настроение здорово улучшается, если улыбаться.

До метро шёл пешком. Ноги не сэкономишь, а деньги на проезд – можно.

Днём позвонили и попросили выйти и сегодняшней ночью в котельную. «Ну что ж, – решил Святослав, – лишняя копейка не помешает».

Он сменил тысячи специальностей, умел всё, но любила его только работа да жена, а остальное проходило мимо. Несмотря на то, что материальный вопрос вставал с каждым днём все острее, Святослава мало интересовал материальный мир. Но мир материален – вопило всё вокруг.

Вечером он по привычке понюхал выпечку, хотел поздороваться с другом, протягивающем пустые рукава, но вместо приглянувшегося костюма манекен нёс на себе рубашку, жилет и широкие штаны.

Святослав от удивления ухтыкнул. Звукнули внутри струны, неожиданные слёзы хлынули из глаз. Этот костюм действительно уже стал другом. Капли на ресницах делали мир фантастическим, фонари закачали своими соломенными шевелюрами из стороны в сторону: «Что ж ты так? Твоего друга купили…»

«А к чему мне костюм? – подумал Свят. – Сэкономил на костюме».

При входе в котельную – ночную свою подработку – столкнулся с начальником.

– А, Святик, – воскликнул он, – ты напиши заявление на матпомощь. Директор обещал подкинуть тысчёнку.

– Спасибо, Лев Борисович, – поклонился Святослав.

Напарник расцвёл при виде Святослава:

– На десятку, я на кофе занимал, – и протянул мятый червонец.

– Спасибо. Хорошо, – и Святослв подумал, как распрямит десятку и положит в «отданные долги»… А с другой стороны можно и пирожок купить… рядом с пусторукавным костюмом. Нет больше костюма!.. Не к чему стремиться. Можно и пирожок!

Святослав оглядел приборы, внёс показания в журнал и плюхнулся на койку.

Верблюд был жив и весело разглагольствовал о Сократе с собакой, отдыхающей под сенью моря.

Собака тяжело дышала, грустно смотрела, а затем попросила: «Дай в долг десятку!»

В пустынном море, где-то наверху появился кит. Он вынырнул и пустил в небо фонтан.

Не десять, двадцать, – пролаяла собака.

В море всплыл второй кит.

Механика обучения

Конечно, я вспоминаю добрым словом всех своих учителей, но как бы я их не вспоминал, русский язык я знаю плохо, хоть и писатель, математику – с трудом, физику – только отдельные разделы, и лишь механику – сносно.

И в данный момент от теоретической механики перешел к практической – работаю механиком.

Учителя своего первого по механике помню отлично. Фамилия Ланда… Имя-отчество… имя-отчество, признаться, не помню. Мы его за глаза Окунем звали.

Вначале первого семестра влетает он в аудиторию, руки потирает.

«Ребята, – говорит, – такой клёв! Я с утра встал – и на Неву. Окушков килограмма три наловил. Один за другим, один за другим. Приходите в гости, – пригласил он всех, но опомнился, что на всех тридцать крупных шестнадцатилетних подростков трех килограммов будет мало, и смутился, – По двое, по трое заходите, а я ещё наловлю… Окуней!»

Потом интересовался некоторое время, что же мы к нему не заходим.

На первое занятие он вошел серьезный. Небольшого роста, стройный, подтянутый. Лысенький с сединой на висках и затылке. В сером отутюженном костюме, жилетке, белой рубашке при галстуке – его повседневная одежда.

«Давайте знакомиться, – говорит. – Меня зовут Ланда… Анатолий Максимович (О, вспомнил!!!) Я буду преподавать у вас теоретическую механику. Занимался я боксом и шахматами…»

Мы шутили, что он боксом с шахматами занимался. Был у нас в группе Андрюха Цимбалов, боксер, так он с людьми мог боксом заниматься, Ланду головы на три выше был.

«Прошу извинить, – продолжал он, – это раньше у меня память была хорошая, а теперь – подводит. Так вот, прошу извинить, если всех вас не запомню с первого раза».

И он начал зачитывать фамилии по журналу, поглядывая в класс.

Запомнил. Всех запомнил. С первого раза.

Дядька мой узнал, что я в физико-механический техникум поступил и сообщает:

– Я тоже там учился, – и тут же спрашивает, – А кто у вас механику ведёт?

Не русский, не конструкционные материалы, не НВП, а механику!

– Да, – говорю, – такой прикольный, небольшой, лысенький…

– Ага! – подхватывает дядька. – С логарифмической линейкой постоянно ходит!

– Точно, – соглашаюсь я.

А у Окуня привычка была всё на логарифмической линейке считать, калькуляторами он принципиально не пользовался. И на линейке он вычисления быстрее делал, чем мы с вычислительной техникой.

– Ланда, – говорит дядька. – Ланда – его фамилия. Жив значит, – и улыбается.

Заходит как-то в аудиторию Окунь, довольный такой и говорит:

– Сегодня, ребята, праздник!

– Какой? – гудим мы, думая, не удастся ли пораньше домой уйти.

– Сегодня я понял, как работает волновая передача. Ну никак до меня не доходило! – и рисует на доске. Жесткое зубчатое колесо с внутренними зубьями, гибкий элемент с наружными зубьями и эксцентрик, в первом приближении это то ли на глаз похоже, то ли на пасть акулы. – Как? Как оно работает? Как движение передается? Непонятно! Так вот. Запихиваюсь я сегодня в автобус. Сотка, знаете? Он всегда переполненный. И в салон пролезаю. Люди, значит, по мне обкатываются. И вот думаю: я же, как эксцентрик в волновой передаче! Одного подвинул, тот другого!

Мы сидим притихшие, чувствуем, что-то важное происходит, и всё так живо перед глазами предстает, только всё равно непонятно.

Он выдохнул радостно, посмотрел на наши угрюмые лица и уже спокойнее сообщил:

– Тема сегодняшнего урока «Волновая передача».

А родной брат в мой техникум пошел учиться, правда, техникум уже колледжем называться начал. Разница в возрасте у нас с братом десять лет.

– И кто у вас механику ведет? – спрашиваю.

– Да такой смешной старикашка, маленький, лысенький…

– С логарифмической линейкой ходит?

– А ты откуда знаешь? – удивляется брат.

– Учился я у него, – отвечаю и улыбаюсь, а сам думаю: «Жив! Жив наш Окунь!»

И так хорошо-хорошо на душе.

Воспитательница

«Как мне быть? Почему мне так не везет с мужиками? Интересно, кто эта мымра, с которой он сбежал? Как притих он после вчерашнего скандала, я уже думала, что он изменил решение. А все-таки собрал шмотки и ушел тихонько. Жалко, что я спала, так бы я ему устроила прощальный салют. Он еще у меня поплачет. Напишу его начальнику, какие он с Поповым дела проворачивает. Пусть обратит внимание, какие нехорошести творятся за его спиной. Недельку подожду и напишу. Логинов, однокашник его, ко мне клеился, ну, что ж, он, конечно, не красавец, но не противный. Звонит он часто, так что определимся. Лешенька об этом однозначно узнает, пусть на своей шкуре попробует, что такое измена. А сегодня его маме позвоню. Она женщина набожная и ко мне хорошо относится. Она ему тоже расплавленным свинцом на мозг покапает…

Ведь какой гад, кобель несчастный, от раздачи не отказался! Потыкался. Уходил бы, так уходил, но изменил же ей, а врать будет, что не спал. Узнаю, с кем он, обязательно расскажу ей об этом маленьком моментике».

– Ольга Петровна, а Сидоров задирается.

Ольга отложила пилочку для ногтей, полюбовалась на безукоризненные руки, перевела взгляд на стоящую рядом девочку. Одуванчик: тонкий стебель с неестественно большой головой. Волосы не причесаны, одежка висит и топорщится, на колготках оттянуты колени. Замарашка.

– Сидоров отнял у меня машину и толкнул.

Ольга посмотрела на Сидорова, тот, как ни в чем не бывало, возил машину между кубиками. Прыщик. Пузырь. Маленький, толстенький, круглая рожица с ненормальными глазами навыкате. Неприятный.

– Сидоров, – позвала воспитательница, мальчик обернулся. – Отложи машину и иди сядь на скамейку ближе к углу. Ты наказан.

Мальчик продолжал елозить машиной по полу.

– Сидоров, ты не понял? – Ольга, чеканя слова, продолжала, – Встал и пошел в угол. Девочек обижать нехорошо. Ты меня понял?

Пузырь поднялся и гордо покатился в угол на отсидку.

– А ты куда пошла? Иди, причешись, – обратилась к «одуванчику» Ольга.

Какая же она все-таки замарашка.

Из детства цветными пятнами всплыли воспоминания. Тот вечер они собирались на день рождения к тете Лиде, она делала вкуснейшие торты. Отец с очередной мачехой задержались в квартире, а я выбежала на улицу. Я была пышечкой. Полненькой с пшеничными волосами и кожей цвета рафинада. Одевали меня почему-то в белое и розовое. И тогда я была в розовом платье, белых колготках, розовых сандалиях, в заплетенной и уложенной косе пышный белый бант. На мою беду во дворе не было никого из подружек, только ненавистные мальчишки, которые постоянно цеплялись к моей чистоте. Я не стала отходить от парадной. Но меня заметил Васька. Все внутри съежилось, я приготовилась дать отпор. Драка так драка. Когда мне страшно, я держусь нагло и независимо. Тем более Васька был такого же роста, я могла ему вмазать. Но Васька подошел с цветком белого шиповника.

– Это тебе, – и он протянул цветок.

Я молча спрятала руки за спину.

– Я знаю, что мы с тобой не ладим, что мы тебя дразнили чистюлей… но чистота – это хорошо. Теперь никто не посмеет тебя дразнить.

Он еще раз протянул цветок.

– Что это с тобой случилось? – спросила я и взяла цветок.

– Слышишь, теперь никто не посмеет тебя дразнить чистюлей…

И он толкнул меня, я грохнулась спиной на землю. Кто-то заполз на карачках сзади, я споткнулась и грохнулась.

– Слышишь! – закричал кривляясь Васька под хохот товарищей, – никто не посмеет дразнить тебя чистюлей, потому что ты грязнуля!

Когда вышли отец с мачехой, я стояла у парадной и ревела. Отец брезгливо оттащил меня наверх, выпорол и запихнул в кладовку, упомянув при этом, что вообще-то мое место в мусорном бачке.

Он сам был не очень аккуратен, но требовал аккуратности от других, особенно от меня. В кладовке было темно, пыльно, паучно и пахло мышами. Было страшно. Но еще страшнее стало, когда они пьяные вернулись из гостей и, не вспомнив про меня, начали стонать… Какого я страху натерпелась тогда, почти такого же, как на похоронах мамы. Я была совсем крохой, и сначала не было страшно, казалось, что мама сейчас проснется. Страшно стало, когда я поняла, что ее сейчас закопают…

– Ольга Петровна…

– Да, Леночка.

– Можно с Вами пошептаться?

– Садись, давай пошепчемся, – Ольга невольно залюбовалась, как девочка присела рядом, осмотрела себя, расправила неаккуратные складочки красного платьица, сложила руки на коленях и уставилась огромными широко распахнутыми глазами на Ольгу.

– Во-первых, – заговорщицким шепотом сообщила Леночка, – Сидоров выполз из угла.

Ольга посмотрела, действительно, Сидоров осмотрительно, еще осторожничая, направлялся отвоевывать машину.

– Сидоров, – железным голосом зазвучала Ольга. – Ты наказан.

Сидоров обиженно махнул рукой и покатился обратно в угол, ожидать следующего удобного случая или амнистии.

– Во-вторых, – продолжила девочка, – угадайте, что мне купили?

– Наверное куклу, – предположила Ольга.

– Не угадали, – засветилась от восторга девочка, – мебель для куклы!

– Да?

– Да. Там все-все-все. Ужасно дорогущая.

– Ну, ты довольна?

– Поверьте мне, оно того стоит.