Зима мести и печали Аде Александр

Королек

Офис Рудика куда скромнее пижонской конторы Француза, деньжонки «продвигатель высоких технологий» зря не расходует. Промариновав меня в «предбаннике» около получаса, снисходит до общения. Свою краткую речь начинает так:

– Я поговорил с Мариной, и теперь мне известно, что вы – ее бывший муж.

Другой бы произнес эти слова с кривоватой ухмылкой либо с ревнивой неприязнью (не всякий испытывает удовольствие при виде первого мужчины своей жены). Рудик просто констатирует факт.

– Марина охарактеризовала вас как человека чести. Я со своей стороны собрал некоторую информацию и склонен этому поверить.

Произнеся таковы слова, как рублем одарив, он принимается задумчиво покачивать седой башочкой, что-то прикидывая и мурлыча под нос. Наконец выдает:

– Кот – большая сволочь. Впрочем, следует признать, Царь был не меньшей скотиной. Уголовники. Шваль. Я бы дорого дал, чтобы с ними не якшаться. Но, увы, такова нынешняя реальность. В свое время бандиты Кота сожгли моего друга, который не захотел отстегивать за «крышу». Спалили с женой и ребенком. В собственном доме. Буду рад, если остаток жизни Кот проведет на нарах. Что ж, попробую внедрить вас к нему. Но учтите. Любым компроматом вы в обязательном порядке делитесь со мной.

Достает стильный сотовый.

– Привет, Котяра. Как делишки?.. И у меня нормалек. Побарахтаемся в бассейне?.. О чем разговор, как без них-то! Если расслабуха, то по полной… Кстати, о птичках. Ты на прошлой неделе жаловался, что нет у тебя надежного помощника. Могу порекомендовать. Королек… Ага, птичка божья. Был сычом, ментом, сейчас вроде не у дел. Умеет держать язык за зубами… Понял. Без проблем…

И уже мне – с бесстрастной корректностью воротилы большого бизнеса:

– Завтра к двум подъезжайте в ресторан «Жар-птица», побеседуете с Котом.

Вот клоун. Столько времени кобенился, а разговор пустяшный.

Впрочем, следует признать, Рудик сильно рискует. Если засыплюсь, он на веки веков станет врагом Кота, а это чревато серьезными последствиями.

Представляю, как он раздумывал и сомневался, прежде чем решился на этот вроде бы дурашливый треп.

* * *

За все свои тридцать семь годков в «Жар-птице» я побывал четыре раза, и каждый такой поход был событием. А для Кота ресторан – вполне рядовая хавалка вроде привокзальной столовки.

Здесь почти ничего не изменилось. Потолок, как и прежде, изображает жизнерадостное небо, и так же парит под ним, переливаясь и горя, большая русская птичка счастья, выдернуть перышко из которой могут разве что Иванушка-дурачок да уркаганы вроде Кота. Похоже, ее слегка подновили.

Шествую через весь зал, отворяю боковую дверцу – и оказываюсь в небольшом помещении, предназначенном для вип-персон. Из трех столов два пустуют. За третьим восседает Кот. На меня надвигается приземистый охранник, почти точная копия знаменитой картины «Черный квадрат», только цвет его лопающегося на туловище костюмчика не смоляной, а асфальтовый. Правое ухо паренька украшает – вроде серьги – гарнитура сотового телефончика. Он неспешно шмонает меня, после чего допускает к боссу, рядом с которым торчит второй хранитель котовского тела.

– Рудольф предложил тебя в помощники, – между жевками заявляет Кот. – А ему я доверяю, как самому себе. Кто такой? Чего умеешь? Говори кратко. Не напрягай меня во время обеда.

Он и впрямь напоминает откормленного кота, баловня старой девы. Здоровенная шаровидная башка с большим лбом и плешью, просвечивающей сквозь вьющиеся черно-сивые волосы, добропорядочное брюшко. Вот только голос точно утыкан гвоздями, как доска йога.

Сжато излагаю свою героическую биографию.

– Странный ты пацан, – резюмирует Кот. – На голову больной, что ли? Хотя, наверное, оно и к лучшему. Я уже столько помощников поменял – не сосчитать. Слишком бабло любят. Меня с потрохами готовы были продать. А ты вроде юродивого. Будешь верно служить?

– Постараюсь.

– Иди, гуляй, – он слабо машет тяжелой пухлой рукой, и из рукава стального в полосочку пиджака на мгновение высовывается манжета белой сорочки с золотой запонкой. – С понедельника приступишь.

Вечером того же дня я привел Щербатого к Принцу.

Уламывая поэта съездить к воротиле бизнеса, я упирал на то, что во все времена у людей искусства были спонсоры и привел в пример Чайковского, другого в загашнике не оказалось. Но Щербатый бушевал, брызгая слюной: «Я не шлюха, чтобы развлекать сильных мира сего!» Достал так, что я навек зарекся помогать ему, дурашке.

Принц принял его довольно сухо. Забавно было смотреть, как эти двое обнюхиваются, пытаясь понять, кто есть кто, но не прошло и часа – они уже вовсю лопотали о поэзии и спорили до хрипоты.

Чувствуя себя третьим лишним, я удалился по-английски не прощаясь. Они даже не заметили моего ухода…

Домой возвращаюсь в отменном расположении духа. Собираюсь отворить дверь своего подъезда, чтобы нырнуть из темноты в электрический свет и привычные запахи, – трезвонит сотовый. Достаю его из заднего кармана джинсов, а он вибрирует в руке, точно живой.

– А ты, оказывается, вот чем интересуешься, проказник, – возникает в моем ухе насмешливый бас Акулыча. – Твоя баба из золотой иномарки – хозяйка турфирмы «Заморье». Я тебя раскусил, сатир козлоногий. Собираешься охмурить вышеуказанную дамочку, чтобы бесплатно скататься на Багамы? А что, солнце, воздух и вода Корольку нужны завсегда. У нас тут хмарь и хмурь, а тама, ой, а тама, где бродит гиппопотама… Записывай адрес, счастливчик. Только учти, номер ее телефончика забит в мобильнике известной тебе Маргоши, и наши хлопчики к ентой мадамке тропку уже протоптали. Так что, мурзик, ты не первый, становись в очередь за счастьем…

* * *

На следующий день навещаю турагентство «Заморье».

Расположилось оно на главном проспекте в неказистой пятиэтажке, недавно выкрашенной в сочный ультрамарин. В витрине выставлены соблазнительные рекламные фотки: пляжи, пирамиды, утренний Париж, ночной Нью-Йорк – то, что кружит голову и вызывает счастливое слюноотделение. Тем более что город сейчас как нарочно тусклый, неряшливый, а стылый ветер хлещет наотмашь по лицу иголочками снежинок.

Даже показалось: войду внутрь – и ахну. Плещется под палящим солнцем море, еле-еле колышутся пальмы, на раскаленном песочке лежат красотки в ярких тряпочках, прикрывающих только самое сокровенное. А неподалеку – остановка. Садишься в красный двухэтажный автобус, и он везет тебя прямо на Пикадилли.

Реальность оказывается куда прозаичнее. В небольшом помещении корпят за мониторами четыре девчонки. При этом работают с клиентами только две. Встрепенувшись, одна из незанятых барышень приглашает меня присесть.

За всю свою сознательную жизнь я не часто покидал пределы родимого городка, а за бугром не был вообще. Но, заложив ножку на ножку, принимаюсь непринужденно заливать, что пересмотрел все достопримечательности земного шарика. Вот надумал – в который раз – махнуть в Рим. Или в Рио-де-Жанейро. В общем, туда, где тепло. Токио тоже недурен, особенно когда цветет сакура. Признав во мне родственную, открытую миру душу, она приободряется и начинает муслякать прелести заграницы. Она сыплет сведениями из личного опыта, я время от времени подбрасываю информацию, почерпнутую из «ящика».

– Как вам Сингапур? Не правда ли, чудо?

Тут она вынуждена признаться, что в Сингапуре-то и не бывала.

– Ай-ай-ай, это пробел, – мягко журю ее. – Сингапур – нечто божественное, пряная экзотика Востока, соединенная с прагматичностью Запада… Послушайте, не продолжить ли нам этот содержательный разговор вечерком, в ресторане?

Всем организмом чувствую, как у нее перехватывает дыхание. Еще бы. Фемина она далеко не молоденькая, под, а то и за тридцать, худосочная, личико унылое, с узкими злыми губками. Есть такие мадамы, на которых крупными буквами выведено, что они хотят замуж хоть за кого. Похоже, никакие путешествия не заменят женщине супружника, даже самого завалящего, и детишек, даже самых отвязных. В ее блеклых зенках появляется потаенный блеск. Поломавшись для виду, она дает милостивое согласие.

В ресторанчике народу не густо. Публика степенная, если и попадаются юнцы, то держатся они не по годам чинно. Барышня из «Заморья» – зовут ее, кстати, Музой, это ее настоящее имя! – жеманничает, «изячно» держа вилку в своей куриной лапке и глоточками потягивая вино.

От разговоров о турах и круизах плавно переходим к перемыванию косточек Музиным сослуживицам, что делает она с великой охотой. Но едва закидываю удочку насчет личной жизни директорши «Заморья», как девушка подозрительно уставляется на меня и грозит костлявым пальчиком:

– Шалунишка!

Мои глазенки становятся плоскими и невинными, как всегда, когда собираюсь соврать. А ушки заранее краснеют.

– О чем вы, Муза? Всего лишь безобидный треп. Ваша директриса нужна мне не больше, чем эта пепельница. Как вы заметили, я не курю.

В ответ она демонстративно достает пачку сигарет, закуривает, откидывается на спинку кресла.

– Ну а мне, – заявляет многозначительно, – пепельница требуется.

– Неужто ваша боссиха такая мегера, что даже здесь вы ее боитесь? Или она настолько вам дорога?

– Нет уж, – фыркает Муза, – слава Богу, мы друг другу не дороги. Не знаю, как для кого, для меня это – счастье.

Она затягивается – неглубоко, по-женски, выдыхает дымок, делая губки буквой «о», а в глазенках так и отплясывают чертенята, точно кричат: «Отгадай, дурачок!»

В моей башке мал-мал проясняется. О директорше уже не спрашиваю, и общение наше как-то само собой начинает гаснуть, тлеть…

Когда выпадаем из ресторана, на дворе черным-черно. Муза шествует в сизой дубленочке и белой кожаной ушаночке, горлышко обмотано длинным белым шарфом. Провожаю ее до трамвая. Уверенно взяв меня под руку, она поскрипывает по снегу сапожками. Мы еще лопочем о чем-то, но в этих ненужных словах уже есть ощущение расставания.

Дождавшись ее трамвая, прощаюсь.

– До завтра, – говорит она с внезапной нежностью. И добавляет, неловко усмехнувшись: – Ты ведь придешь к нам?

– Само собой, – нагло вру, краснея до невозможности и испытывая терзания предателя. Как ни крути, человека обманываю, господа…

* * *

Вот уже неделю тружусь я на Кота. Просыпаюсь в темноте, когда между высотками горит холодная желтая заря, и тащусь в офис котовской фирмы. Здесь или болтаюсь без дела, или выполняю распоряжения начальства, гоняя выделенный мне небольшой черный «ауди» по скованному ледяной стужей городу. Работенка не пыльная. Я – нечто среднее между курьером, прислугой и секретарем. Мальчик «за все про все».

Помаленьку вживаюсь в обстановку.

Семья Кота образцовая, как у партработника совковых времен. В отличие от большинства скоробогачей, он жену на манекенщицу не сменил. Его толстомясая супруга Клава – женский вариант Кота – любит наряжаться в шелковые и бархатные тряпочки (и чтобы обязательно с кружевцами). На ее короткой шее разом висит с десяток ожерелий, на каждом жирном пальце по перстню с солидными бриллиантами, а то и по два. А на праздники Кот дарит ей очередные чудеса ювелирного искусства, не считая нарядов.

– Ну женился бы я на молоденькой, – признался мне как-то Кот, пребывая в благодушном настроении, – ну и что? Каждый день от ревности бы на стенку лез. А потом – я Клавке благодарен. Предана, как собака, бывало, полумертвого меня выхаживала. Такое не забывается.

Сильные мира сего любят делиться с мелкой сошкой воспоминаниями и размышлизмами. Для поучения.

Сегодня мне достается роль посыльного: отвожу некий важный пакет в мэрию. По дороге замечаю за собою хвост – темно-зеленую «девятку». Сдав корреспонденцию с рук на руки, вываливаюсь из здания администрации – и наблюдаю ту же машинешку, припарковавшуюся неподалеку, отчего на душе становится пасмурно и до невозможности паршиво. Двигаясь скованно, как Буратино, только что выпиленный из полена шарманщиком Карло, влезаю в «ауди», отшвартовываюсь и в зеркальце заднего вида замечаю, как «девятка» трогается с места. До конторы Кота добираюсь в сопровождении почетного эскорта.

Под офис стального бонзы отведен четвертый этаж бывшего проектного института, что неподалеку от главной площади нашего городка. Нынче этот бетонный короб напоминает постоялый двор, до отказа забитый фирмочками и фирмашками. Здесь, как и повсюду, сделали евроремонт, однако сирый дух советского учреждения так и не выветрился.

В приемной, опрятненькой и безликой, народу никого – за исключением секретарши, над которой висит копия знаменитой картины Шишкина «Утро в сосновом лесу».

– Свалил шеф, – кокетливо извещает она. – Но ты можешь пройти в его кабинет. Разрешаю.

– Изыди, сатана! – машу я руками в притворном ужасе. – Не соблазняй. В этот священный кабинет я захожу только тогда, когда Он вызывает. А если не вызывает – силой не затащишь. Упираться буду, кусаться!

Мне самому стыдно за свои бесхитростные шутки, которые постеснялся бы произносить даже самый бездарный клоун, но секретарша хохочет до слез. Она, похоже, убеждена, что я в нее влюблен, и вообще все мужики тайно сохнут по ней. Смешливость и девичья мечтательность немыслимым образом умещаются в ее обложенном жиром сердечке, как среди подушек. Она замужем, воспитывает двух малюток и супругу наверняка хранит лебединую верность, но такая уж романтичная особа.

С таинственным видом указывает на дверь.

– Заходи, не бойся, познакомишься кое с кем, – и в ее задавленных щеками глазенках вспыхивает лукавство.

А вот это уже интересно. Каждый новый человечек – потенциальный носитель необходимой мне информации.

Просачиваюсь в здоровенный тоскливый кабинетище. На стене полотно, изображающее золотую осень. За исполинским столом Кота сидит девчонка лет восемнадцати. Долго терзать извилины мне не приходится: это наверняка младшая котовская дочурка. Прямо скажем, не красотуля, но и не крокодил. Волосы смоляные. Стрижка «каре». Угрюмый напряженный фейс, в котором словно борются нежная юность и взрослая воля. Косметикой не пользуется. Одета в черное. Если судить по родителям, с годами раздастся вширь, а пока стройненькая, как тополек.

– Привет, – говорю я. – Вас, если не ошибаюсь, Кирой зовут? А я Королек. Будем знакомы.

На ее малокровном лице появляется усмешка, которую можно было бы принять за выражение презрения, не будь она такой апатичной. Дочка Кота безмолвствует, «великодушно» предоставляя мне возможность выкручиваться. В прежние времена я бы стал балагурить, изо всех сил стараясь развеселить эту квелую девицу. И вовсе не из меркантильных соображений – не терплю, когда рядом унылая физия. Но теперь – шиш. Без слов усаживаюсь и принимаюсь преспокойно пялиться на нее.

Нахмурившись, она досадливо передергивает плечиками, точно говоря: «Чего уставился!» Девочка та еще бука – при таком-то папочке! Дружелюбно ей улыбаюсь, сообщаю доверительно:

– Хотел застать вашего отца, чтобы отчитаться, да вот не случилось.

Она продолжает глядеть на меня, как глухонемая. Ну до чего любезна, просто «мисс Обаяние»! И все же надо бы ее разговорить и приручить.

– Вы, слыхал, в институте учитесь. Какую профессию избрали? Юрист? Экономист?

Наконец-то соизволяет разинуть рот:

– Математик.

Господи, твоя воля! Царевский Илья тронулся на интегралах – и эта туда же. Диковинные, однако, детишки у старых бандюганов, не иначе как сбои в генетике.

– Небось программистом собираетесь стать? Нынче они прилично загребают.

– Лично меня интересует теория чисел, – холодно заявляет она.

– Одобряю, – произношу с умным видом. – В цифрах действительно есть нечто магическое.

Смотрит на меня из-под нависшей на брови челки, как на полного придурка.

– Неужто вам, такой молодой и красивой, – подпускаю я леща, – не тошно заниматься этой заумью? Девушки вашего возраста на дискотеках оттягиваются, с мальчиками дружат.

– Только не надо считать меня занудой, – выпаливает со злостью. Уже хорошо, значит, способна на эмоции. – Я, к вашему сведению, люблю рок.

– Да не хмурьтесь вы, Кира, – мне кажется, что она отъезжает куда-то в электричке, а я стою на перроне и кричу ей вслед. – Послушайте, я, в общем-то, парень простой. И веселый. Вот, например, известен вам знаменитый путешественник Миклухо-Маклай? В совковую эпоху у меня лозунг родился: «Каждой Миклухе по Маклаю!» Тогда было время лозунгов…

Напрасные старания. Она вновь замыкается в коконе угловато-агрессивной робости. Здесь мне больше ловить нечего. Делаю ей ручкой и сматываюсь, напоследок перемигнувшись с секретаршей.

Из дома, отужинав, звоню Акулычу.

– Меня пасет зеленая «девятка». Не твои ребята, случаем?

– Ага, нужен ты нам, барбос, – басит мент, и по его домашнему голосу понимаю, что он в кругу семьи. Сидит, должно быть, за столом в рубахе, спортивных штанах и тапочках, переваривая жратву. – Слишком о себе возомнил. Ну, еще бы, самому Коту задницу подтираешь, началось головокружение от успехов. Номер тачки хоть заприметил?

– И даже запомнил. Записывай…

– Ага, жди, так прямо счас и побежал строчить. Насел ты на меня, холера. Не запряг, а уже… – в трубке раздается сопение: Акулыч полез за ручкой. – Давай, тряси язычком…

Записав номер, интересуется: «Чего еще тебе надобно, птаха?»

– Хватит с тебя и этого, чугунное гузно.

– Нет, люди, вы только поглядите на этого засранца! – грохочет Акулыч, скорее всего, призывая в свидетели домочадцев. – Я на него пашу, как проклятый, а он обзывается неприлично! Ну, погоди, сухофрукт, я уже сочинил для тебя прозвище – пальчики оближешь. При детишках не буду, но с глазу на глаз зафинтиклюню!

Он смачно гогочет, должно быть, что-то изображая в воздухе пальцами-сардельками, и тут же разражается квохчущим смехом его веселая семейка. После чего в мое прижатое к мобильнику ухо выстреливают частые, резвые и будто хохочущие гудки отбоя.

Лежу в темноте возле Гавроша и мозгую о разном – и вдруг, сообразив, тихонько выскальзываю из-под одеяла, набрасываю на плечи свитер, дую на кухню, набираю номер мобильника Принца и слышу недовольное:

– Половина одиннадцатого. Позже не мог позвонить?

– Твой брат какую музыку уважает?

– И ради этого дурацкого вопроса ты беспокоишь меня по ночам?.. Он фанат рока. Как все нынешние продвинутые юнцы.

– Тяжелого?

– Нет, этакого… что-то вроде: я думаю о тебе, а ты летаешь одна в созвездии Жирафа и мечтаешь выпить чашечку кофе. Ну и подобная дребедень.

– Вижу, ты не относишься к рокоманам?

– Предпочитаю старый добрый джаз.

– Тогда вопрос на засыпку. В каких отношениях Илья и дочурка Кота?

Пауза.

– Они знакомы, – неохотно цедит Принц. – Мало того, наметилось нечто вроде теплых отношений. Но отец велел Илье прекратить общение с дочерью Кота. И, насколько я в курсе, Кот, в свою очередь, запретил дочке встречаться с Ильей.

– Подчинились?

– А куда они денутся?

– Да вы, мужики, похоже, своими руками Ромео и Джульетту двадцать первого века слепили… Погоди, но ведь твоего отца нет в живых. Кто теперь запрещает ребятишкам встречаться?

– Девчонке – Кот, а Илье – я… Слушай, что-то в толк не возьму. Заказал отца Кот. В этом нет никаких сомнений. Черт подери, я вообще не понимаю, чего ты занимаешься всякой ерундой? Хватит возиться с этими сосунками, ищи компромат на Кота!

Его накаленный голос пропадает, а мне мерещится, что нагретый воздух маленькой кухоньки еще вибрирует от этой ледяной ярости. До чего «приятно» иметь дело с сильными мира сего! Лучше в крапиве вываляться голышом.

Однако, пацаны, на святой Руси, куда ни кинь – обязательно наткнешься на персонажей Уилла Шекспира. Где-то тоскует философ и горемыка Гамлет. Осатанев от ревности, душит свою законную белобрысый Отелло. Леди Макбет оттирает наманикюренные кровавые ручки чистым снежком. Бомжует, ночуя под теплотрассой, старый король Лир, раздаривший жилплощадь мерзавкам дочуркам. Вот и семейки Царя и Кота – не иначе как Монтекки и Капулетти местного разлива. Только чем это кончится?

* * *

Автор

Кира и Илья стоят на крыльце университета, щурясь от нестерпимого блеска зимнего дня.

– Сколько еще ждать? – нетерпеливо спрашивает Илья. – Давно пора действовать.

– Как? Подскажи, давай, я послушаю.

Поеживаясь от мороза, пронизывающего ее худенькое тело, облаченное в черный свитер и такого же цвета джинсы, Кира с усмешкой затягивается сигаретой.

Курить она начала в восьмом классе. Это успокаивало вечно взвинченные нервы и позволяло выглядеть в глазах сверстниц своей в доску. Она, дочь богача, росла диким закомплексованным полузверьком и мечтала стать женщиной-вамп, интеллектуальной и загадочной. Представляла себя в длинном, до пола, черном облегающем платье, затягивающейся сигаретой в золотом мундштуке.

Узнав, что дочь курит, Клавдия не слишком убивалась, она сама смолила с детства и не видела в этом ничего дурного. К тому же, несмотря на всю свою властность, она порой, не признаваясь в том самой себе, побаивалась Киру, в которой ощущалась неукротимая взрывная сила.

Королек

Пытаюсь завести неформальные отношения с охранниками Кота. Остальная обслуга подчинена хозяйке и держится особняком, а эти вроде свои ребята.

Коту по средствам держать батальон телохранителей, но он, скромняга, ограничился двумя, преданно-злобными, как псы, причем обоих подобрал на улице и пригрел. Ребята они отмороженные, и какие преступления у них за плечами, можно только догадываться.

Сначала общаюсь с тем, что отзывается на имя Степа, которое подходит ему, как барсуку бензопила. Есть люди разносторонние, это не о нем. Степа – равносторонний. Словно ненароком прикасаюсь к нему и ощущаю каменную твердость плоти. В глазках его, то вспыхивая, то потухая, горит огонечек, от которого становится не по себе.

Осторожно подступая, пытаюсь уразуметь, что же все-таки интересует Степу в этой юдоли слез? И к изумлению своему обнаруживаю, что ничего. Нет у него даже подруги, если приспичит, снимает шлюшку и расслабляется. Не ухватишь паренька, зацепиться не за что, точно каменный голыш. Да был ли он когда-нибудь ребятенком? Да была ли у него мамка-то? Оказывается, не только была, но и сейчас имеется. И даже брательник есть, офицер, капитан, служит у черта на куличках, в лесу, и еле сводит концы с концами. Так что он, Степа, от башлей, что платит ему Кот, и матери отстегивает, и брату. Ничего, сам он холостой, ему хватает.

– А сам-то чего служить не пошел? – осведомляюсь я. – Форма, погоны, лупить можно бесплатно из любых видов оружия. Братан-то здорово стреляет?

– Ты че, классно! – хвалится братаном Степа. – Он еще в школе в секции занимался, мастер спорта.

– Так ведь и ты не прочь шмальнуть в «яблочко», верно? Сколько выбиваешь?

– Не, меня это не колышет. Я кого хошь и так, без оружия завалю, – усмехается Степа.

Наша беседа плутает окольными тропками, забирается в трясину и вновь выкарабкивается на сухую дорожку. Мы сидим в приемной Кота. Секретарша искоса посматривает на нас. Наверняка уверена, что мы выясняем отношения и сейчас пойдем стреляться из-за нее на дуэли.

– Кстати, – легонько касаюсь я щекотливой темы, – наш босс наверняка доволен, что Царя шлепнули. А если шефу хорошо, то и нам клево.

В глазенках Степы, слегка затуманенных разговором о близких ему людях, зажигается нечеловеческий огонек.

– Ты это о чем? – взгляд его тяжело упирается в меня, и по моей спине пробегает толпа мурашек.

– Как о чем? – делаю я наивные, как у младенца, глаза. – Когда у хозяина настроение веселое, глядишь, и нам с тобой чего-нибудь перепадет.

Степа издает звук – нечто вроде короткого мычания, как включившийся электроприбор, а я закаиваюсь общаться с ним по душам. Была у меня мысль пригласить его в качественный общепит, чтобы, пошло и грубо выражаясь, напоить и кой-чего выведать. Но теперь – шиш. Он трезвый едва меня не порвал, кто его разберет, что под пьяную лавочку устроит.

У второго охранника кликуха Воронок, происходящая, должно быть, от фамилии, – ни черного, ни лошадиного в нем не просматривается.

Внешне он – тот же Степа, только с точностью до наоборот: костлявый и нервный. То и дело плюется направо и налево. Кот не позволяет ему пачкать слюной серый офисный линолеум, зато на свежем воздухе он оттягивается по полной. На улице мы с ним и беседуем.

С первых же фраз понимаю, что Воронок хоть и хиляк, но куда опаснее Степы. Гляделки белесые, бессмысленные и мертвые. Такому человека жизни лишить – все равно, что сплюнуть. Едва – вскользь – интересуюсь его семьей, как он приходит в сильное возбуждение.

– А тебе это зачем, а?

– Брось, Воронок, просто спросил.

– Нет, ты ответь, – не отстает он, подергиваясь, точно припадочный.

Действительно, чего это я? Какая еще семья, ребята? Просто он сразу возник на этой земле из промозглого воздуха в осеннюю слякотную ночь, гнусный, безжалостный и отвратный.

Отделываюсь от него с немалым трудом и едва ли не с уважением думаю о Коте: сумел же мужик так приручить двух монстров, что с рук его едят и в глаза заглядывают…

Мои мысли перебивает сотовый.

– Ты под колпаком, маленький Штирлиц. Пасли тебя в зеленой «девятке» людишки Кота в сапогах.

– Похоже, проверяют мою преданность.

– Что, несладкая служба у бобика? – басит Аулыч. – Служи, хвостиком усердно виляй. Глядишь, до старшего помощника довиляешься…

* * *

В офисе Кота тихое ликование: оказывается, отчим Марго взял да и протянул ноги (вот удружил, а я-то намылился с ним побеседовать!). Об этом событии, случившемся в стане лютого врага, сообщает мне секретарша Кота. Ее гляделки радостно блестят.

– А отчего, – интересуюсь, – помер-то? Инфаркт что ли приключился?

– Повесился, – и она, насколько это возможно при ее щеках, делает круглые глаза.

Забравшись в «ауди», к которому уже привык и подчас называю своим, звоню Акулычу.

– Удавился папаня, точно, – охотно удостоверяет он. – Похоже, не вынес кончины любимой дочурки. Петельку на шею – и… Прямо скажем, дорогу наверх выбрал не самую гладкую, можно было как-то поинтеллигентнее, но хозяин – барин.

– А ему никто не помог?

– Стопроцентный автокапут. Без посторонних мужик обошелся. Следов насилия ноль.

– Он оставил хоть какую-то записку?

– Нифигушечки. Видать, шибко скрытный был. Теперь вся семейка – он, супружница и дочурка – соединятся на небесах, будут на арфах наигрывать да песни петь, славить Господа нашего.

– Кстати, не скажешь, как погибла его первая жена?

– Об этом у меня сведения смутные. Дело древнее и тухлое. Помнится, муженек прискакал в ментовку, дескать, хозяюшка запропала. Ну а потом ее трупешник с проломленной головешкой обнаружили гдей-то на самом конце города, в лесу. Будто бы ограбление.

– До меня дошли слухи, что мамаша Марго была розовой, как заря.

– Поговаривали, точно. Но нынче такое – не криминал. Понимаю, к чему клонишь: не пришил ли женку сам муженек? А вот тут, Королек, психология. Один считает, что женщина с женщиной – вроде бы не в счет. А для другого, наоборот, – отягчающее обстоятельство: «Нас на бабу променяла!» Папашку Маргоши прокачали на ентот счет, но мужик – кремень. И шибко умный. То ли впрямь непричастный, то ли переиграл оперов, но зацепить его не сумели.

– Слушай, Акулыч. Есть у Кота телохранитель Степа. А у Степы братан – армейский капитан, офигенный стрелок, на охоте белке в глазик бьет. Мне нужна информация: не отлучался ли этот лихой вояка из расположения части в то время, когда грохнули Царя или – второй вариант – Марго?

– Пошукаем, – басит Акулыч. – И не забудь, птаха, счетчик крутится. За тобой уже ящик пива. Капитализмус на дворе, коммерция, понимать надо. А при капитализмусе за так и собака не гавкнет.

* * *

Автор

Кот и Клавдия лежат на кровати под невидимым в темноте пурпурным шелковым балдахином. Не слишком склонная к сентиментальности Клавдия обожает слащаво-приторную красивость. Коттедж завален псевдостаринными позолоченными вещицами, стены увешаны картинами, приобретенными на местном «арбате». Тут и нагие грудастые блондинки с узехонькими талиями и соблазнительно округлыми бедрами, и зализанные пейзажи. Три изрядного размера полотна принадлежат кисти приятеля Королька по прозвищу Сверчок: опрятная березовая рощица а-ля Шишкин, озаренная заходящим солнцем излучина реки и рассветное море в духе Айвазовского.

Она и мебель выбрала по своему вкусу, прочную, тяжеловесную, щедро изукрашенную завитушками; супружеское ложе сработано в капризном стиле рококо, с нимфами и купидонами.

Клавдия грузно поворачивается к мужу.

– Разговор у меня к тебе.

– Ну?

– Все мы под Богом ходим. Вот и Царь приказал долго жить – нам на радость. Слыхала, завещания не оставил. Его жены да ребятишки небось передрались. Может, тебе это… завещание написать?.. Нет, ты погоди, не заводись. Мало ли что. Никто ж не говорит, что с тобой дурное случится. Просто мы не молоденькие. Давай, оба напишем по завещанию, я не против. Чтобы в случае чего детям не пришлось собачиться из-за имущества.

– Да ты рехнулась, Клавка. Рано меня хоронишь. Если б не знал тебя, как облупленную, решил бы, что замыслила против меня недоброе, чтобы денежки прикарманить.

– Отказываешься?

– Кончай эту бодягу, рассержусь – плохо будет.

– Напугал. Вылитый Иван Грозный. Не очень-то я тебя боюсь. Ладно, замнем, но ты совершаешь ошибку, Кот. Ну, спи…

Привычно перекрестив мужа и жарко прошептав слова молитвы, Клавдия поворачивается на бок. Вскоре в душной темени спальни раздается дружное похрапывание супругов.

В детстве Кот и Клавдия жили в одном дворе на заводской окраине. Худенькая, колючая Клавка росла хулиганкой, оторвой, соседи от нее выли. В школе была скука смертная, а во дворе хорошо: и набегаешься всласть, и в карты сыграешь, и подерешься, и по душам поговоришь. К девчонкам ее не тянуло: куколки, шептание про мальчиков – это было не для нее. Яростная счастливая тоска несла Клавку из квартиры, где была вечно пьяная, вечно больная мать, во двор, к пацанам, на крыши гаражей.

Кот был старше ее на три с лишним года. Когда ей исполнилось четырнадцать, он был уже взрослым парнем и входил в набиравшую силу городскую банду. Пацаны во дворе говорили о нем с завистью и уважением, как о герое. Таинственная жизнь, взрослая, ночная, кровавая окружала его волшебным ореолом.

Их соединил случай. Июньским вечером она носилась с пацанами по двору, когда явился Кот, бледный и вялый. Среди подростков уже ходили темные слухи, что готовится разборка двух банд: «заборских» и группировки из другого района, и что намечено место и время великой битвы. И вот это сражение состоялось, и во двор вернулся порезанный Кот. Ребята столпились вокруг, с любопытством и волнением таращась на его руку, располосованную от локтя до плеча, и только Клава вихрем слетала домой, вернулась с йодом и бинтами (мать, бывшая медсестра, еще не успела все пропить) и перевязала руку бойца.

С того дня она стала его девчонкой. В первое время даже не целовались, были просто товарищами, которые ничего друг от друга не скрывают. Потом природа взяла свое. Начались поцелуи, с каждым разом ненасытнее, возня и хихиканье за сараями, затем – ошеломление первой близости.

В шестнадцать лет Клава родила. К этому времени Кот уже сидел. Стиснув зубы, она терпела, когда хмельная мать обзывала ее потаскухой и гнала вон из дома, но однажды, не выдержав, шандарахнула первым, что подвернулось под руку. Мать попала в больницу; вышла неузнаваемой: тихой и набожной. «Надо было врезать тебе раньше», – смеялась Клавдия. Она растила дочку и ждала Кота, не сомневаясь, что тот женится на ней. Так и произошло: вернувшись из колонии, Кот поглядел на спящего в кроватке ребенка – Клавдия в лепешку расшибалась, но постелька дочки была чистой, и игрушки, хоть и дешевые, но имелись, – и сказал: «Пошли в загс».

Так началась их совместная жизнь. Клавдия преданно ждала мужа, когда отсиживал новый срок, была ему другом и опорой, а он, став богачом, не бросил ее – проститутки, с которыми он оттягивался в компании приятелей, не в счет. Это было так, баловство, а с Клавдией у него складывалось серьезно, основательно и навек.

* * *

Королек

В первый день весны, около семи вечера отправляюсь в гости к папаше Марго, точнее, к его тени.