Батарея Сушинский Богдан

© Сушинский Б. И.,

© ООО «Издательство „Вече“», 2015

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2015

Часть первая. Дакийский конвой

На фоне израненных, полусожженных сел и городишек, которые Гродову пришлось повидать в буджацких степях, нежившаяся между морем и солнцем Одесса представала непростительно тыловой и столь же непростительно легкомысленной. Причем ни вереницы военных грузовиков, ни засилье армейских, флотских, милицейских и даже ополченских патрулей развеять эту легкомысленность уже не могли.

Другое дело, что, преодолевая на грузовике контрразведки Дунайской флотилии бесчисленное множество патрулей, Гродов время от времени ловил себя на мысли: «Господи, перебросили бы мне туда, на „румынский плацдарм“, хотя бы половину этих изнывающих от одесской жары вооруженных мужиков! Тогда уж точно гнали бы мы вояк Антонеску до самого Бухареста»[1].

– Удачным в твоей «дунайской командировке» на фронт будем считать хотя бы то, что ты из нее… все-таки вернулся, – сдержанно встретил Дмитрия в своем кабинете начальник контрразведки Одесской военно-морской базы полковник Бекетов. – Причем вернулся, как вижу, невредимым и возмужавшим, без особых приключений, – бегло осмотрел его мощную, хотя и заметно потерявшую в весе фигуру.

Еще в Измаиле, во время посадки на транспорт, Гродов получил приказ полковника: сразу же после прибытия в Одессу явиться к нему с докладом. И вот теперь он стоял перед ним, а полковник почему-то хмурился и смотрел исподлобья, словно комбат вернулся не с передовой, а из длительной самоволки. Только поэтому Дмитрий ответил:

– Ну какие там могут быть госпитальные приключения? Командировка как командировка. К тому же – на юг. Пусть это мне зачтется вместо отпуска.

– А что, ход мыслей правильный, – подыграл ему Бекетов. – Свежий отдых, молодые рыбачки. А еще утренний клев на зорьке да прогулки с ружьишком по плавням… Я что-то упустил?

– В основном все сводилось к тому, что «с ружьишком по плавням…»

– Зато теперь ты – фронтовая знаменитость. Чтобы в первые, самые неудачные, дни войны вот так, в штаб флота, в Генштаб, на всю страну пошли донесения: «десант Гродова», «румынский плацдарм капитана Гродова…» В то время как вся армия, на всех фронтах, организованно, хотя и слишком поспешно, отходит на заранее подготовленные позиции, батальон морских пехотинцев, при поддержке всего какой-нибудь роты пограничников высаживается на берег противника и… Словом, дальше ты знаешь лучше меня.

– Сводки есть сводки… – проворчал комбат, давая понять, что не он их сочиняет. – Чем словесно изощряться, лучше бы подкрепления вовремя подбрасывали. В самый ответственный момент командир стрелкового корпуса генерал Егоров снимает с плацдарма один из своих полков, а затем и последний стрелковый батальон, оставив только моих морских пехотинцев да потрепанную роту пограничников. Это что за тактика такая?

– Какие подкрепления, комбат?! – грустно улыбнулся полковник, воспринимая этот упрек и в свой адрес. – Какие, к дьяволу, могут быть подкрепления, если за пограничной рекой уже орудуют морские пехотинцы?! К кому ни обратись, все уверены, что на суше моряки должны воевать по принципу: нас мало, но мы в тельняшках! Война еще только начинается, а кое-кто уже просто уверен, что достаточно перед румынскими окопами показаться трем парням в тельняшках и черных бушлатах…

– …Как румыны тут же перебегают во вторую линию окопов и только тогда открывают огонь. Уже наслышаны.

– Вот видишь… К тому же, реагировали на твой «дранг нах Бухарест» в высоких штабах по-разному.

– Это я почувствовал.

– Одни панически восклицали: «Какой, к черту, плацдарм на румынском берегу, если войска и флотилию давно следовало отвести на Днестр, дабы не оказаться в полном окружении и не потерять все суда?!» Другие же впадали в бонапартистскую эйфорию и порывались перебрасывать через плацдарм на румынский берег целые дивизии.

– Увы, только порывались, а надо было перебрасывать.

– Но были и такие, кто становился в позу: «Зачем вообще понадобился этот плацдарм на чужой территории? Чтобы затем нас обвинили, что это мы своим десантом втянули Румынию в войну, вынудив ее на ответные действия?»

– После того как мы почти месяц продержались на вражеском берегу, – спокойно парировал Гродов, – этот штабист должен собственноручно сорвать с себя командирские знаки различия и дослуживать рядовым хозвзвода.

– С вашего позволения, комбат, так и передам ему. Кстати, что это за история с каким-то там румынским капитаном, как его?.. – щелкнул пальцами полковник.

– Штефаном Олтяну. Если вам доложили о нем, значит, кровавая история нашего знакомства вам тоже знакома.

– «Доложили»? – мило улыбнулся Бекетов. – После того как ты отпустил восвояси целую группу врагов во главе с этим капитаном, тамошнее, измаильское, энкавэдэ чуть было не арестовало тебя прямо там же, на плацдарме. Со всеми полагающимися в таких случаях обвинениями, усугубленными связями с иностранкой, некоей румынской подданной Терезией Атаманчук.

– Арестовать? Меня?! – изумился Гродов. – С какой стати?!

– Ты спрашивай: «не с какой стати?», а «по какой статье?», да к тому же по законам военного времени.

– И что же им помешало? Побоялись переправляться на плацдарм? Или же решили, что на румынской территории санкцию на арест придется получать у тамошнего главнокомандующего Антонеску?

– Ты особо не умничай. Благодари судьбу, что просто так ворваться на плацдарм и арестовать тебя без ведома контр-адмирала Абрамова они не решились, тем более что твой арест мог вызвать смятение в умах многих морских пехотинцев. А командующий флотилией, к счастью, резко воспротивился такому развитию событий, о чем его адъютант тут же сообщил мне. Я же бросился в ноги командующему военно-морской базой контр-адмиралу Жукову[2]. Тот, судя по всему, связался с кем-то из высокого партийного руководства или энкавэдистского начальства…

– Уму непостижимо! – искренне удивился Гродов.

Он пытался вспомнить какие-то особенности отношения к себе во время всех этих секретных потуг НКВД со стороны командования флотилией, но так и не смог. Даже адъютант командующего старший лейтенант Щедров, с которым у Гродова установились почти доверительные отношения, отзвуки всей этой «штабс-энкавэдистской» бури от него почему-то скрыл.

– Как потом оказалось, развязка устроила всех: ретивого энкавэдиста, порывавшегося найти очередного «врага народа» в ближайшем тылу, отправили искать его на фронт, политруком. А тебя оставили на «румынском плацдарме» и после изучения ситуации даже представили сразу к двум наградам. Свою роль сыграло еще и то, что командование не решилось дискредитировать героя дунайского десанта, об аресте которого могла узнать румынская и германская пропаганда.

– Странно, ни о чем подобном я даже не догадывался.

– И не должен был догадываться, – Бекетов швырнул карандаш на бумаги перед собой и вышел из-за стола. – Когда на всех фронтах наши войска отступали, капитан Гродов со своими бойцами захватил и более двадцати суток удерживал плацдарм на территории агрессора! Это надо ценить! За этим не только тактический, оперативный ход командования флотилии, а важнейшая политическая, пропагандистская акция, – Бекетов выдержал иезуитскую паузу и с подобающей случаю ухмылкой добавил: – Причем, позвольте уточнить, акция нашей, флотской контрразведки.

«Именно этими фразами он и спасал меня от ретивых чекистов», – понял бывший комендант «румынского плацдарма» и, в свою очередь, тоже уточнил:

– …Поскольку сам план создания этого плацдарма был разработан именно здесь, в этом кабинете.

– Опять же, ход мыслей правильный, капитан, – ничуть не смутился Бекетов. – Кстати, что собой представляет этот твой знакомый, капитан Олтяну?

– Да познакомиться я с ним, собственно, не успел.

– Ну почему же, сидя на могильной плите, вы о чем-то очень любезно беседовали. Общались и во время перевязки Олтяну.

Услышав это, Гродов удивленно повел подбородком: откуда все эти подробности, да к тому же дошедшие до контрразведки флота?

– Там все решали минуты, – объяснил он. – Мне нужно было уберечь своих парней от гибели и ранений, поскольку к тому времени никаких подкреплений наш десант уже не получал. Кроме того, нужно было очистить поселок от противника, спасая при этом блокированных в церкви мирных жителей, которых румыны использовали в качестве прикрытия. Причем сделать все это, пока румынские войска не пришли на помощь блокированному гарнизону.

– Как боевой командир, ты поступал правильно, – по-наполеоновски скрестил руки на груди Бекетов. – Но как будущий кадровый сотрудник контрразведки немного оплошал. Впредь в подобных ситуациях больше времени изыскивай для знакомства с любым офицером противника, с которым прямо или косвенно вступаешь в контакт. Чтобы на ту сторону он уходил уже «нашим человеком». Кстати, неприятности после этого вашего знакомства возникли не только у тебя. Нам известно, что капитаном Олтяну тоже вплотную заинтересовались – сначала сигуранца, а затем и румынское отделение СД во главе с бригадефюрером, то есть генерал-майором войск СС фон Гравсом. Слышал о таком?

– С бригадефюрерами пока не знакомился.

– Все равно запоминай, ибо всякое может случиться. Разве еще недавно ты, командир батареи, мог предположить, что судьба забросит тебя на румынский берег, на плацдарм? Но ведь забросила же. А что касается фон Гравса… Если бы не поленился допросить или хотя бы поговорить с капитаном Олтяну по душам, не исключено, что мог бы услышать его имя. Как теперь выяснилось, фон Гравс и раньше интересовался этим румынским офицером.

– Ну спасти его от гибели и плена – это было в моих силах. Но от сигуранцы и германской СД…

– Не думаю, что есть необходимость спасать его. Не исключено, что твой капитан Олтяну еще объявится под Одессой. Тем более что кое-какие сведения о тебе сигуранце мы уже подкинули. И по румынским каналам, и по нашим, одесским.

– Словом, как контрразведчик я сработал «никак».

– Мог бы выразиться и проще: плохо сработал. Зато как фронтовой офицер – да, вел себя подобающе. Тут к тебе претензий не возникает. О том же свидетельствует и награждение тебя истинно солдатской медалью «За отвагу» – к слову, первой такой в этой войне медалью на Черноморском флоте и в Одесском военном округе. Некоторых твоих десантников тоже наградили различными медалями. С орденом пока подождем, там вопрос еще решается. Да и непристойно было бы отмечать двумя наградами сразу.

– Это было бы пределом непристойности, – с плохо скрываемой иронией потупил взор комбат.

– Медаль тебе вручат сейчас же, в штабе военно-морской базы. И сегодня же ты вновь приступаешь к командованию своей 400-й береговой батареей. Слушок пошел, что без командира степные бомбардиры твои совсем от рук отбились.

Если бы не два сторожевика, которые прикрывали «Дакию» справа и слева по борту, и не тройка пикирующих бомбардировщиков-торпедоносцев, постоянно барражировавших по ее курсу, поход этой белоснежной красавицы-яхты мог бы показаться приятной прогулкой вдоль степных берегов Буджакии[3]. Тем более что за бортом царил полнейший штиль, какой только возможен в устье этой огромной реки, а послеполуденное солнце постепенно умеряло свой пыл, разбавленный к тому же едва ощутимой морской прохладой.

Сама идея перехода плавучего штаба «СД-Валахии» из глубоко тыловых теперь дунайских рукавов во прифронтовой Днестр кое-кому из румынского и германского командования казалась безумием, поскольку почти при полном отсутствии в этой части моря румынского флота в ней безраздельно господствовали советские корабли, в том числе и подводные лодки. Но, получив заверения румынского адмирала, что русские субмарины на прибрежное мелководье никогда не заплывают, а добычу свою поджидают в основном восточнее дунайского устья, бригадефюрер СС фон Гравс все же решился на него.

В конце концов, переход в Днестровский лиман – тот риск, который может позволить себе даже он, генерал, давно убедивший себя и всех вокруг, что в этой войне рейх и его союзники вполне могут обойтись и без его, барона фон Гравса, подвигов. Во всяком случае, теперь у него были все основания наслаждаться плодами своей мудрости: надо же было столь хитроумно соединить видимость служебного рвения и фронтовой храбрости с познавательной морской прогулкой, проходившей в обществе любимой женщины!

Так или иначе ему, как начальнику румынского управления СД, следовало перебазироваться поближе к линии фронта, тем более что под его юрисдикцию подпадали теперь все территории, которые румынские войска «освобождали» в междуречье Днестра и Южного Буга и которые, с благословения короля, уже получили наименование Транснистрия.

– Господин бригадефюрер, – появился в каюте фон Гравса его адъютант Гольдах. – Докладываю, что мы подходим к городу Вилково, который именуют «Румынской Венецией». – Он приблизился к карте «Великой Румынии», которая лежала на приставном столике, и уверенно ткнул пальцем в то место, на котором красовалось название городка.

– Предполагается, что этот городишко способен напоминать Венецию? – лениво оторвал взгляд от иллюминатора генерал-майор войск СС и столь же лениво привстал из-за стола, чтобы проследить за указующим перстом своего адъютанта.

Более часа начальник румынского управления СД провел на палубе, где ни застывшая на безветрии река, ни тент не приносили ему спасения от августовской жары. К тому же штурмбаннфюрер Вольке, который был теперь не только начальником штаба «СД-Валахии», но и начальником корабельной службы безопасности, несколько раз предупреждал его о том же, о чем самого его предупреждали офицеры СД и гестапо Рени, Измаила и Килии: в прибрежных плавнях и поселках все еще скрываются дезертиры и диверсанты. Мало того, начинает проявлять себя оставленное коммунистами подполье… Понятно, что всякий появившийся на палубе офицер – прекрасная мишень для любого из этих обреченных.

– Бывать в Вилкове не приходилось, – ответил Гольдах, – но полагаю, что единственное сходство сего рыбацкого пристанища с Венецией состоит только в том, что вместо нескольких улиц в нем пролегают каналы. При полном отсутствии городской архитектуры и каких-либо памятников старины, а также при полной антисанитарии; приблизительно такой же, какая царит в Галаце, очень напоминающем непростительно разросшийся и некстати оседлый цыганский табор.

– Тем не менее у них это называется «Румынской Венецией»! – осуждающе качнул головой бригадефюрер, у которого с Венецией были связаны свои собственные, причем не только «архитектурные», воспоминания.

– Впрочем, значительно больше о городке и дальнейшем плавании вам может рассказать командир яхты капитан-лейтенант Отто Литкопф, который просит принять его, – только теперь сказал адъютант о том, ради чего появился в каюте шефа.

– Опять этот Литкопф! – проворчал бригадефюрер, демонстративно поморщившись.

– Речь идет об условиях нашего дальнейшего плавания.

– Ладно, пригласи его.

На «Дакии» ни для кого не было секретом, что барон недолюбливал командира штабной яхты, а тот откровенно побаивался его. Вот только никто, кроме адъютанта, не знал, в чем причина таких отношений. Через несколько дней после появления на борту баронессы Валерии фон Лозицки[4], капитан-лейтенант решил воспользоваться тем, что шеф «СД-Валахии» вынужден был слетать в Бухарест, чтобы присутствовать при встрече германского посла с Антонеску. Однако баронесса не только выставила командира из каюты, но и сочла возможным доложить о происшествии бригадефюреру.

Гольдах не сомневался, что баронесса специально спровоцировала этот конфликт, чтобы завоевать еще большее доверие бригадефюрера, но что сделано, то сделано. Единственное, чего шеф «СД-Валахии» потребовал от всех троих, – чтобы этот конфликт не стал темой для разговоров в команде яхты и ее охране. Начальник галацкого отделения гестапо и так уже высказал свое предостережение в связи с появлением в штабе СД этой «красной псевдоаристократки» и даже пытался предметнее поинтересоваться ее досье. Причем явно не для того, чтобы определить, годится ли она в любовницы.

Но вот что странно: всячески заминая этот «внутрияхтенный» конфликт, простить командира судна барон так и не смог. Или не захотел.

– Господин бригадефюрер, предлагаю на несколько суток задержаться в порту Вилково, – еще с порога молвил встревоженный Литкопф.

Его отец, румынский германец, был владельцем нескольких буровых вышек и одного из нефтеперерабатывающих заводов в районе Плоешти, а кроме того, поддерживал личное знакомство с шефом абвера адмиралом Канарисом. Очевидно, поэтому обер-лейтенант Литкопф, списанный с борта какого-то эсминца за нарушение дисциплины, неожиданно для всех сослуживцев был назначен командиром фюрер-яхты, как она в то время именовалась, и тут же повышен в чине.

Правда, накануне этих событий сам фюрер от яхты окончательно отказался, но это уже никакого значения не имело. Уважая мнение адмирала Канариса, в штабе флота тоже решили, что лучшей кандидатуры на должность командира яхты, которая должна базироваться в Румынии, им все равно не найти.

– И каким же образом вы собираетесь мотивировать это свое предложение? – холодно поинтересовался бригадефюрер.

– Обстоятельствами, которые складываются вокруг нашего конвоя. Только что я беседовал с начальником отдела гестапо в Вилкове. Он сообщил, что в обоих гирлах реки, Очаковском и Старостамбульском, – кивнул капитан-лейтенант в сторону карты, – которые чуть южнее городка расчленяют Килийский рукав, все еще продолжается разминирование.

– Но я лично видел письменное донесение о том, что минные заграждения в устье Дуная ликвидированы.

– Минные заграждения – да. Но остались отдельные мины, любой из которых вполне достаточно, чтобы превратить нашу яхту в кучу металла. Причем течение реки приносит сюда все новые и новые сюрпризы.

– Вот как?! – нервно передернулась щека у бригадефюрера, как это бывало всегда, когда он переживал хотя бы легкий стресс. – То есть мы шли сюда, каждую минуту рискуя взлететь на воздух?

– Именно поэтому шли медленно, в фарватере двух тральщиков. Но это еще не все, господин бригадефюрер СС. Только что начальник гестапо этой «Румынской Венеции» связался со своим коллегой в Аккермане[5], и тот сообщил, что сведения об установлении румынскими войсками полного контроля над Днестровским лиманом оказались… – замялся Литкопф, – преждевременными.

– Это уже серьезно, – вновь проворчал бригадефюрер, подставляя вспотевшее лицо под струю вентилятора. – То есть на восточном берегу лимана все еще находятся русские?

– Пролив и почти вся коса, которую он рассекает, уже в наших руках, однако опасность все еще существует.

– Кстати, – решил усилить позиции командира судна адъютант шефа «СД-Валахия», – этих нескольких дней вполне хватит для того, чтобы баронесса фон Лозицки успела вернуться из Берлина в Бухарест, а оттуда прибыть на самолете в Измаил.

Бригадефюрер и капитан-лейтенант одновременно повернулись к Гольдаху и воинственно уставились на него. Ни одному, ни другому не хотелось, чтобы в эти минуты кто-либо вспоминал о существовании баронессы Валерии.

– А что, собственно, она делает в Берлине? – удивленно спросил фон Гравс о том, о чем не решался спросить в его присутствии командир штабной яхты. – Когда она уезжала из Галаца, речь шла только о Бухаресте.

Но еще больше он удивился, когда вместо подрастерявшегося адъютанта причину берлинского вояжа баронессы объяснил все тот же капитан-лейтенант.

– Мой отец попросил Канариса, чтобы тот принял баронессу и помог ей с оформлением бумаг, связанных с родовым замком фон Лозицки в Австрии. А если учесть, что Канарис многим обязан моему отцу…

– Тот помогает адмиралу решать его финансовые проблемы, я в курсе, – поспешно перебил его бригадефюрер. – Но почему именно он, ваш отец, принимает участие в судьбе баронессы?

– По моей просьбе, естественно, – едва заметно улыбнулся командир судна, поражаясь недогадливости шефа «СД-Валахии».

– По вашей?! – опираясь руками о стол, подался фон Гравс к капитан-лейтенанту. – Вы о чем это? С какой стати?!

– Причем люди адмирала постарались настолько, – проигнорировал его возбуждение командир яхты, – что к прибытию баронессы в Берлин все формальности с замком уже были решены. Правда, он нуждается в ремонте и реставрации, и в нем пока еще обитает какая-то дальняя родственница баронессы Валерии, но все это уже несущественно. Тем более что, как оказалось, адмирал знал о существовании этой агентки и лично давал согласие на ее работу в России.

– О ней знал даже сам Канарис?

– Женщины, выступающие в роли агентов, всегда привлекали внимание Канариса. Достаточно вспомнить его увлечение международной авантюристкой Маргарет Целле, известной под псевдонимом Мата Хари, в которую адмирал был влюблен и как в женщину, и как в разведчицу. К слову, шеф абвера сравнивал ее с агентом французского короля Людовика XV маркизой Помпадур, а также с действовавшей в годы Первой мировой войны в оккупированной нашими войсками Бельгии британской разведчицей Эдит Кавель.

– Намекаете на то, что в лице баронессы фон Лозицки наш адмирал от разведки пытается рассмотреть некий аналог Маты Хари? – нахмурил брови бригадефюрер.

– Уверен, что уже рассмотрел. И наверняка не ошибся: баронесса Валерия – случай уникальный. Мата Хари слишком уж была зависима от своих сексуальных привязанностей и денег. Баронесса этих пагубных пристрастий лишена. Если адмирал приставит к ней опытного сотрудника, а главное, постоянно будет держать в поле своего зрения, баронесса способна дать фору любой другой разведчице…

– Признаю, вы интересный собеседник. Каюсь, недооценивал вас. Нет, в самом деле, искренне раскаиваюсь.

– Восприятие своих подчиненных – процесс изменчивый, – снисходительно простил его капитан-лейтенант. – Кстати, к моменту появления баронессы в столице рейха ее ждал сюрприз: как раз сегодня в числе других отличившихся ей должны вручать Железный крест. Возможно, этой процедурой займется сам фюрер. Или же его правопреемник рейхсмаршал Геринг.

Только теперь бригадефюрер вновь опустился на свое место за столом и очумело уставился на командира штаб-яхты. Он решительно ничего не понимал.

– Но вы так и не ответили на мой вопрос, Литкопф.

– Не ответил, зато высказал все, что знал и что имел право сказать, – вежливо склонил голову капитан-лейтенант. – Разрешите идти, господин бригадефюрер СС?

Уже намереваясь выйти из кабинета полковника Бекетова, комбат все же решился спросить:

– Если так, ради интереса и сугубо между нами… Кто доносил на меня с плацдарма у поселка Пардина? Откуда у вас такие подробности?..

– Поскольку этот человек уже умер в камере сигуранцы после первого же допроса от сердечного приступа, то могу сказать: эти сведения получены от известного тебе священника, отца Антония, из пардинского храма.

– Неужели от румынского священника?! Никогда бы не догадался. Вот уж, действительно, неисповедимы помыслы твои, Господи!

– И не то чтобы доносил на тебя, а просто информировал, поскольку относился к тебе очень уважительно. Прежде всего в благодарность за гуманное отношение к прихожанам, которые спасались в его храме. Ну а завербовали его в свое время измаильские чекисты. Произошло это сравнительно недавно. Свою агентурную сеть он лишь создавал, но в перспективе… Священник – личность публичная, для разведки самый раз. И за Терезию Атаманчук тебе отдельная благодарность.

– А почему вдруг «благодарность» за Терезию? – настороженно спросил Гродов, пытаясь уловить в голосе и поведении полковника некий подвох.

– За то, что спас ее от сигуранцы. Священник исполнял обязанности резидента всего Восточно-Румынского Придунавья, и то, что он свел тебя с Терезией, было его непростительной ошибкой, ведь она оставалась его надежным агентом.

– То есть к моменту моего знакомства с Терезией она уже была завербована нашей разведкой?! – не сумел комбат скрыть своего изумления.

– Мало того, дом «Атаманши» – как мы ее называем – обладал специально оборудованным подземельем и запасным подземным ходом, поскольку служил явочной квартирой для наших разведчиков – как «легалов», так и «нелегалов».

Не зная, как выразить свое удивление словесно, Гродов отрешенно покачал головой и вновь уставился на полковника, не веря, что на этом поток сюрпризов иссяк.

– Вот уж действительно: пути Господни… – задумчиво пробормотал он. – Но тогда возникает вопрос: почему священник свел меня с Терезией? О моем отношении к контрразведке поп вряд ли догадывался, меня ему никто не представлял. Разве что сказалось отсутствие у него специальной разведывательной подготовки?

– Сказалась его сентиментальность. Подселить к ней в дом тебя, красавца, попросила сама молодая вдова Терезия. Увидела, запал в душу… Оба решили, что, поскольку речь идет не о разведчике – об обычном армейском офицере, то можно рискнуть. Так и решились, хотя не должны были. А ведь наша разведка возлагала на «Атаманшу» большие надежды как на будущую радистку и вообще помощницу отца Антония.

– Так получается, что Терезия была радисткой?! Никогда в это не поверю!

– Ну, работе на рации Атаманчук еще только следовало обучить. Предполагалось, что наставлять ее наш радист станет то ли прямо там, поскольку рация будет храниться в ее подземелье, то ли уже на советском берегу, если удастся организовать ее поездку к «тяжело заболевшей» родной сестре в Измаил. Теперь вот выяснилось, что готовить придется здесь, на советском… И пребывает твоя Терезия в ведении армейской разведки. Думаю, со временем сможете увидеться.

– Но жандарм, надеюсь, агентом нашим не был? – не без иронии поинтересовался капитан.

– Жандарм спасал Терезию из сочувствия к ней и к тебе. Что тут непонятного? Тем более что в юности он был влюблен в эту красавицу-казачку.

– Если был влюблен, версия о сочувствии отпадает.

– А где сейчас находится сама Валерия Лозовская, спросить не желаешь?

Дмитрий явственно уловил в голосе полковника некий укор, и это показалось ему странным. Речь шла не о том, что после разговора о Терезии вопрос оказался явно некстати и прозвучал как бы в упрек его донжуанству. Комбата интриговало сейчас не это. Он вполне мог предвидеть, что следующим окажется вопрос о пленном оберштурмфюрере фон Фрайте. Однако задавать его должен был он, Гродов. Но в таком случае им уже не миновать было бы разговора о предательстве Валерии, о котором поведал этот пленный офицер. Причем трудно предположить, что он мог врать.

– Валерия – это особый случай… – попробовал оправдаться Гродов, делая вид, будто речь идет о сугубо личных отношениях с этой женщиной.

И не удивился, когда Бекетов дал понять, что в тонкие материи его отношений с женщинами вникать не станет. Уже хотя бы из мужской солидарности. Разговор должен идти о переметнувшейся в стан врага Валерии, точнее, о том, как этот агент румынской разведки и абвера сумела втереться в доверие советской военной разведки.

– Кстати, по имеющимся сведениям, штабная яхта «Дакия», на которой Валерия сейчас находится, ушла из румынского Галаца в сторону Измаила. Существует предположение, что вскоре она вообще покинет Килийское русло и уйдет в сторону Днестра. Водоизмещение этой яхты вполне позволит ей подняться по реке, причалить к одному из островков между Тирасполем и Бендерами, от которых рукой подать до Кишинева, и тщательно замаскироваться там.

– Однако все эти города только недавно захвачены румынами. Что в них понадобилось бригадефюреру фон Гравсу?

– Да, захвачены, и понятно, что носительница всевозможных аристократических кровей и титулов баронесса фон Лозицки встретила эту весть с неподдельным ликованием. Будем надеяться, что она основательно закрепится на борту яхты, давно превращенной бригадефюрером в плавучий штаб «СД-Валахии».

– Но я спросил…

– Помню, помню. Дело в том, что Бессарабия, административным центром которой остается Кишинев, и Транснистрия, с центром в Тирасполе, входят теперь в сферу ответственности управления службы безопасности СС в Румынии. К смельчакам, как и к спартанцам, фон Гравс никогда не принадлежал, и понятно, что он нигде не может чувствовать себя настолько защищенно и комфортно, как в своей командной каюте «Дакия», бывшей фюрер-яхте. Добравшись до Тирасполя, – приблизился Бекетов к огромной настенной карте, – он, как видишь, сразу же окажется в сердце двух «освобожденных», но еще изобилующих очагами сопротивления территорий. И хотя место стоянки яхты уже находится в глубоком тылу, при взгляде из Берлина бригадефюрер будет казаться храбрецом, по существу, «подчищающим» со своими людьми румыно-германскую прифронтовую зону.

– И какова же роль во всей этой суете Валерии Лозовской? Кто она: наш агент или, наоборот, агент абвера, который сумел уйти от нас? И потом, я знаю, что через пограничную реку ее переправляли не одну. Но почему не в сопровождении кого-то из наших, опытных и проверенных?..

Бекетов прошелся по кабинету, вновь несколько мгновений постоял у карты и только тогда, вернувшись к столу, проговорил.

– Ты не должен задавать такие вопросы, капитан, а я не имею права на них отвечать. Но я понимаю, насколько это важно для тебя – знать, с кем же ты все-таки имел дело; как понимаю и то, что в данном случае срабатывают еще и сугубо личные причины.

– Срабатывают, вы правы.

– Одну, не используя втемную бывшего белого поручика Петра Крамольникова, отправлять Валерию на румынский берег мы вряд ли решились бы. Понятно, что он должен был служить ей прикрытием, поскольку сценарий операции замышлялся не таким, каким он получился. Но госпожа-товарищ Лозовская, она же – фон Лозицки, или Лозецки, и она же – по родовому титулу и по агентурному псевдониму Баронесса, выстроила события по-своему собственному видению. Наша аристократка решила избавляться от всех, кто обязан был сопровождать или окружать ее. В принципе в агентурной практике такое – когда обстоятельства диктуют совершенно иные решения, нежели предусматривалось планом операции, – случается довольно часто. Вопрос в том, как она поведет себя дальше.

– Значит, сведения, полученные от пленного, не убеждают вас в том, что она…

– Пленного допрашивали вы, а не я, – резко осадил комбата Бекетов. – Увы, до меня его не довезли. «При попытке к бегству», видите ли. Причем не исключено, что вам этого старшего лейтенанта СС элементарно подставили.

Они встретились взглядами и… помолчали. «А ведь он даже не потребовал от меня подробного изложения всего того, что мне удалось выудить у эсэсовца во время допроса, – заметил про себя комбат. – Разве что опасается, что у стен его кабинета уже появились „уши“».

– Вот теперь ты знаешь все, – неожиданно прекратил этот разговор Бекетов. – А посему отправляйся в штаб за медалью и помни, что на батарее заждались своего командира. Заново обучайтесь окапываться, засекать ориентиры, отрабатывать ведение огня… Теперь твой боевой опыт может очень пригодиться нашим канонирам.

– На батарею – так на батарею, – неохотно как-то отреагировал Гродов.

– Хочешь сказать, что тесновато теперь тебе станет на береговой стационарной?.. Не томи душу, скоро мы все здесь будем чувствовать себя как на огромной батарее, выдвинутой на прямую наводку.

Дверь каюты уже давно закрылась, а фон Гравс и адъютант еще долго и бездумно, совершенно непонимающе, смотрели друг на друга.

– Но ведь вы же не только адъютант, черт возьми, – жестко постучал указательным пальцем по столу шеф «СД-Валахии», – вы, гауптштурмфюрер, еще и сотрудник разведотдела службы безопасности СС.

– Так точно, господин бригадефюрер. Прежде всего я сотрудник разведывательно-диверсионного отдела.

– И даже «диверсионного»? Именно такие люди нам и нужны по ту сторону фронта, в России.

– Виноват, господин бригадефюрер. – Оказываться по ту сторону фронта ему явно не хотелось.

– Неужели вы ничего этого, – решительно указал фон Гравс на дверь, – не знали и даже ни о чем не догадывались?!

– Не знал, однако могу высказать некоторые предположения.

– Действительно, всего лишь предположения? – подозрительно покосился шеф «СД-Валахии» на своего адъютанта. Что-то же он все-таки знает, каналья! Чего-то явно недоговаривает.

– Предполагаю, что после того, как баронесса доложила вам о попытках этого красавчика, – тоже кивнул Гольдах в сторону двери, – переспать с ней, она сумела умиротворить сначала самого командира яхты, а затем и его отца, нефтяного магната Карла Литкопфа.

– Но каким образом? После такого-то доноса?! – неуверенно хихикнул бригадефюрер, однако тут же согнал свою идиотскую ухмылку, понимая, однако, что она продиктована самим идиотизмом и непростительной, почти детской наивностью вопроса.

– Вот-вот, – утвердил его в этой догадке Гольдах. – Возможно, это произошло уже на следующий день после доклада, когда вы проводили совещание с офицерами СД в Галаце. Таким образом, она добилась и вашего доверия, и понимания командира штабной яхты.

– Лихо, признаю…

– Не говоря уже о том, что в самом Бухаресте она буквально очаровала миллионера-нефтепромышленника Карла Литкопфа, с которым встречалась в отеле «Империал».

– Вам известно даже название отеля, в котором состоялась эта встреча?

– Мой связист прослушивал разговор командира яхты со своим отцом перед отлетом последнего в Бухарест. А вчера, в перерыве между третьей и четвертой порциями коньяка, уже сам капитан-лейтенант похвастался, что это его отец, богатством и благотворительностью коего Отто так гордится, оплатил услуги и юристов, и офицеров абвера, которые занимались недвижимостью баронессы. К слову, речь идет не только об Альпийском замке, есть еще два спорных имения. Вернее, они оставались спорными до прилета баронессы в Берлин. Видели бы вы, как снисходительно Отто говорил о слабостях своего отца, словно это уже была не первая женщина, которую они мирно делят между собой.

– То есть хотите сказать, что финансовых затруднений, связанных с реставрацией Альпийского замка, у баронессы Валерии не предвидится? – въедливо улыбнулся бригадефюрер.

– Во всяком случае, сама баронесса уверена в этом.

– И вы ни разу не соизволили поговорить со мной обо всем, что связано с баронессой?! Почему?

Адъютант немного замялся. Его запавшие, болезненного вида щеки показались фон Гравсу еще более серыми, чем представали обычно.

– Тема уж больно деликатная, господин бригадефюрер. Не находите?

Барон как-то слишком уж натужно, но в то же время понимающе покряхтел.

– Не спорю, деликатная.

– Одно могу сказать: к капитан-лейтенанту Литкопфу баронесса по-прежнему безразлична. Или, по крайней мере, достаточно холодна в отношениях с ним.

– Предпочитая теплоту связи с его отцом, миллионером Литкопфом? – Бригадефюрер откинулся на спинку кресла и, сложив руки на животе, игриво повертел большими пальцами.

– К нему Валерия еще более холодна. Как, впрочем, и ко всем прочим мужчинам.

– Объяснитесь, – застыл фон Гравс, давая понять, что этот вывод уже затрагивает и его самолюбие.

Адъютант пожал плечами, удивляясь непонятливости своего шефа, и, озорно улыбнувшись, произнес:

– Просто она из тех женщин, для которых ни один мужчина никогда не являлся самоцелью, а всегда только… средством для достижения той, истинной цели, которая, как правило, никому из ее случайных, «попутных» мужчин неведома.

– Мне нужно будет осмыслить все, что я услышал от вас, гауптштурмфюрер, – фон Гравс заметил, что адъютант слегка замешкался, и спросил: – Хотите еще что-либо добавить?

– На мой взгляд, баронесса настолько хороша собой, что на ее собственные чувства можно не обращать внимания. Достаточно того, что нам дано обладать такими женщинами.

– Благоразумная мысль, – признал бригадефюрер.

Едва штаб-яхта причалила к дебаркадеру, который служил здесь пристанью, как на борт ее тут же поднялся начальник городского отдела гестапо оберштурмфюрер Штумман. Визит в город столь высокого чина СД стал для него приятной неожиданностью, и теперь этот сорокалетний, неудачно, седоватыми «кочками», облысевший офицер, начинавший свою карьеру полицейским сыщиком, прежде всего старался выяснить истинную причину его появления в этой болотной глуши.

В то, что яхта в самом деле направлялась на Днестр, он попросту отказывался верить: не идиоты же, в конце концов, этот бригадефюрер и его штабисты, чтобы столь опрометчиво довериться военным сводкам и переться прямо под снаряды и бомбы русских.

– Мне сказали, что у вас, оберштурмфюрер, имеются самые свежие данные армейской разведки. Это так?

– Последняя связь с аккерманским отделением гестапо состоялась у меня полчаса назад, – почтительно склонил голову оберштурмфюрер. – Специально в связи с вашим прибытием.

– Оперативно, оберштурмфюрер, оперативно…

– Вот описание ситуации, составленное по сводкам различных германских и румынских служб, – извлек из папочки и положил на стол перед шефом «СД-Валахии» лист писчей бумаги. – Прорваться к Аккерману, конечно, можно, однако появление столь великолепной яхты не останется незамеченным разведкой противника. Тем более что Днестр – не та река, на которой можно сколько-нибудь успешно маневрировать, пробираясь к Тирасполю.

Фон Гравс мрачным взглядом прошелся по тексту, проворчал: «Кретины! Никому нельзя доверять, никому!» и, отшвырнув сводку, устало помассировал переносицу.

– Что предлагаете, Штумман?

– Уверен, что трех суток окажется достаточно, чтобы русских окончательно оттеснили от восточного побережья Днестровского лимана, особенно от многокилометровой косы, которую прорезает Цареградский пролив. Достаточно уже хотя бы потому, что пролив этот расположен у западного берега. А пока что осмотрите городок, побываем также на Анкудиновом и Очаковском островах, где в это время года можно неплохо поохотиться.

В сопровождении оберштурмфюрера и охраны фон Гравс прошелся по одной из «улиц», на которых проезжей частью был канал, а тротуаром служили дощатые настилы, однако хватило его ненадолго. Каналы были настолько завалены мусором и издавали такой смрадный дух, что буквально через сотню метров бригадефюрер приказал поворачивать назад, к машине. От поездки на острова он тоже отказался: ни охота, ни рыбалка в круг его интересов никогда не входили. Единственное, что его привлекало, – это приглашение местного бургомистра, который решил устроить прием в честь бригадефюрера в одном из ресторанчиков.

– Чем больше я познаю окружающий мир, – произнес он, возвращаясь на дебаркадер, – тем все больше убеждаюсь, что с меня вполне достаточно того мира, который сформировался на яхте «Дакия».

– Странная мысль, – не удержался Штумман.

– После войны я приобрету это судно или построю себе точно такое же. – Как только оберштурмфюрер и сопровождавшие его офицеры удалились, тут же поинтересовался у командира штаб-яхты, который по традиции встречал его вместе с вахтенным офицером на борту у трапа: – Баронесса уже прибыла в Бухарест или все еще находится в Берлине?

– Пока не знаю, – рассеянно ответил тот, явно не ожидая, что подобный вопрос генерал СС решится задать именно ему.

– Так выясните же, черт возьми.

– Постараюсь.

– Может быть, это известно вашему отцу? Или же свяжитесь по рации с бухарестским отделением СД. Можно даже от моего имени.

Когда после награждения и коротких расспросов комбат вышел из штаба военно-морской базы, его уже ждал батарейный мотоцикл с ординарцем Пробневым за рулем и старшиной батареи мичманом[6] Юрашем на заднем сиденье.

Бойцы принялись было поздравлять командира с возвращением и медалью, но капитан с наигранной суровостью прервал эти словоизлияния: «Отставить! Скоро у самих груди в крестах будут, к тому все идет» и, устроившись в коляске, приказал ординарцу гнать в часть, а мичману – докладывать ситуацию. А еще по ходу дела капитан обратил внимание, что кроме полагающегося старшине батареи пистолета Юраш был вооружен карабином и двумя лимонками в подсумках. Висел карабин и за спиной у Пробнева.

– Теперь за пределы части – только с таким вооружением, – перехватил его любопытствующий взгляд старшина, по привычке подкручивая косматую правую бровь, словно казачий ус. – Враг, говорят, десантами решил пройтись по нам.

– И что, хотя бы один из диверсантов сумел приблизиться к расположению батареи?

– Я вам так доложу, товарищ капитан: у нашей пока не замечено. Но одного «рыбака» взяли неподалеку от 29-й батареи капитана Ковалевского, считайте, почти у штаба дивизиона, а другой был смертельно ранен в перестрелке неподалеку от стрелковой части, расквартированной в Чабанке. Вроде бы узел связи армейский хотел взорвать, для чего и взрывчатка в степи была припрятана. А на окраинах города еще и постреливают, в основном в офицеров. Судя по всему, страх на нас нагоняют. Однако все это «маневры», лучше расскажите, как там, на войне. На той, настоящей…

– Отставить расспросы. Докладывайте, мичман, что сейчас на батарее происходит, чтобы время потом не тратить.

Юраш подождал, когда в очередной раз угомонится со своей проверкой патруль, и посоветовал молчаливому «рулевому», как держать курс, чтобы на пути попадалось как можно меньше уличных баррикад и патрулей. Саму же суть событий принялся излагать с деятельности «временно назначенного комбата Лиханова», по поводу которого так прямо и заявил, что старший лейтенант – «человек революционно взрывной, а потому нервный и до неестественности правильный». И что он, старшина батареи, так прямо в лицо ему об этом и сказал.

– Точно, так и сказал, – подтвердил «рулевой».

– И как же Лиханов отреагировал? – улыбаясь, поинтересовался Гродов.

– Философски задумался, – уверенно ответил Юраш.

– Точно, задумался, – вновь охотно подтвердил ординарец. – Четвертые сутки молчит, все пытается понять, что такого заумного старшина хотел изречь ему словесами своими.

– Молчал бы ты, опиум народный! – проворчал мичман. – Тут, товарищ капитан, какая принципиация получается? Матом их кроешь – обижаются; пытаешься с ними как-то по-интеллигентному – тоже не понимают.

– Выходит, что «принципиация» у тебя неправильная, старшина, – заключил Гродов. – Просто матом крыть надо… интеллигентно.

– А что? Это подход… Вот только «интеллигентного мата» пока что никто не изобрел – такая вот принципиация получается.

Ординарец вновь рассмеялся, однако Гродов не только не поддержал его, но и, сурово отсекая иронию, поинтересовался:

– Оборону самой батареи командование базы усилило? Что там с орудиями прикрытия?

– Да вроде бы пытается усилить! Во всяком случае, батарея «сорокапяток» у нас теперь уже семиорудийная; плюс подбросили шесть минометных стволов и две счетверенные зенитно-пулеметные установки.

– Вдобавок к тем двум зенитным орудиям и двум «счетверенкам», которые уже были, – задумчиво уточнил комбат.

– Нам бы еще роту морских пехотинцев подбросили – и можно воевать.

– Но даже сейчас это уже не батарея, а небольшой укрепрайон, – признал Гродов. – Теперь важно превратить эти разрозненные подразделения в один коллектив, с единым командованием и единым пониманием цели. С подобной раздробленностью я столкнулся еще там, на «румынском плацдарме». Уверен: война научит нас ценить и единоначалие, и каждый ствол, пусть даже винтовочный.

Теперь они двигались по Пересыпи, и по левую руку, в просвете между домами, то и дело возникали камышовые плавни Хаджибейского лимана, будившие у Гродова воспоминания о плавнях мыса Сату-Ноу и Пардины; а по правую – строения зерновой и нефтяной гаваней. Дополняли эту картину корпуса небольших военных судов, ждущих своей очереди у ремонтных стапелей, а также на рейде, у входа в порт. Причем само присутствие их возрождало у бывшего коменданта плацдарма видения дунайских заводей, в которых выжидали своего часа мониторы и бронекатера речной флотилии и которые в любой ситуации оставались последней надеждой десантников.