Батарея Сушинский Богдан

– Но каким-то образом умудрившаяся очаровать разведки всех воюющих стран Европы. Кстати, сколько их на вашем счету, баронесса?

Бригадефюрер в последний раз взглянул на плот из тел и, чувствуя, что больше не в состоянии сдерживать тошноту, поспешно направился к ведущему вниз трапу. Подождав, пока он спустится вниз, Валерия окатила фон Кренца томным взглядом уличной красавицы:

– Вы всегда нравились мне как мужчина, господин штандартенфюрер. Однако признаюсь: настолько надоели мне своими подозрениями, что когда-нибудь в порыве страсти я попросту пристрелю вас.

– Мне понятны ваши чувства, баронесса. Но замечу, что никогда не пытался разоблачать вас. Впрочем, сами вы тоже это заметили.

– … Уже хотя бы потому не разоблачали, что разоблачать-то меня бессмысленно. Поэтому объясните, что вы в таком случае «пытались» узнать все это время?

Штандартенфюрер еще с минуту упорно продолжал рассматривать речной исход сотен и сотен утопленников, сквозь которых яхта пробивалась с таким трудом, словно оказалась затиснутой в арктических льдах, затем вернулся к столу и сел так, чтобы видеть перед собой только капитанский мостик. Валерия уже собиралась спуститься к себе в каюту, но в последнее мгновение остановила себя: этот разговор нужно было довести до логического завершения.

– Вообще-то я предпочитаю шотландский виски или коньяк «Наполеон», а все те вина, которыми вы меня потчуете, я пью, отдавая дань вкусам бригадефюрера.

Фон Кренц наполнил бокалы, проследил за тем, как баронесса почти залпом осушила свой, и тоже сделал несколько глотков.

– Так что же вы все-таки «пытались», штандартенфюрер? Кстати, вы пока еще не на допросе в гестапо, так что не старайтесь увиливать от ответов на очень простые логические вопросы.

– Понять, кому вы служите на самом деле. Понять прежде всего для себя.

– Единственное, в чем я хочу признаться вам, что мечтаю о дне, когда мне никому не нужно будет служить, когда в моих скромных услугах уже ни одна разведка мира нуждаться не будет. О тех временах, когда я смогу просиживать вечерами у камина с клубком пряжи на коленах, а ночи проводить на плече любимого мужчины. Убедительно?

– Никогда не поверю в искренность ваших слов, баронесса. Вы не того склада характера, Валерия Лозовская, чтобы мыслить подобными категориями и предаваться подобным мечтаниям.

– Не пытайтесь казаться самому себе знатоком моего характера, Вольфганг, – впервые за все время знакомства назвала его баронесса по имени. – И на мою благосклонность, – проговорила она приглушенным голосом и как бы сквозь сцепленные зубы, – тоже не рассчитывайте. По крайней мере на борту «Дакии».

– Я считал, что вам известно мое жесткое правило: никогда не заводить романы с женщинами из близкого мне круга. Тем более что в постели я не терплю аристократок, предпочитаю литые тела молодых румынских крестьянок.

– А кто вам сказал, что в постели я предстаю аристократкой? – все тем же сквозь зубы процеженным тоном попыталась обидеться баронесса. – Впрочем, мы не о том сейчас говорим, особенно пред неуспокоенными душами сотен покойников.

– Вам когда-нибудь предлагали работать на английскую разведку?

Вопрос был задан настолько неожиданно и таким будничным тоном, что Валерия споткнулась о него, как об одно из оказавшихся под ногами забортных тел.

– Ваши вопросы становятся все более странными. Не находите, штурмбаннфюрер?

– Теперь уже я вынужден предупредить, что вы пока еще не в гестапо, поэтому самое время поговорить откровенно.

– Внешне вы мало похожи на англичанина, но еще меньше, но тоже внешне, похожи на сотрудника Сикрет интеллидженс сервис. К тому же вам хорошо известно, что отныне я пребываю в личном подчинении самого адмирала Канариса.

– «Самого Канариса»? Когда-нибудь вы узнаете об этом человеке столько всего и всякого, что это взорвет все представления о нем.

– Пока что в моем сознании взрывается представление о вас, штандартенфюрер.

– Поэтому-то нашу с вами дружбу будем зарождать с того, что вы самым подробным образом поведаете мне, где и как происходила встреча с шефом абвера, о чем вы с ним говорили. При этом вы ничем не рискуете, поскольку доверяетесь офицеру СД. Сразу же предупреждаю, что ни в каких отчетах и докладах по линии СД или гестапо наши беседы воспроизводиться не будут. И еще одно замечание: в искренность ваших отношений с советской разведкой я не верю, независимо от того, насколько глубинно они заякорили вас в своей флотской контрразведке. Так или иначе, а в коммунистической Совдепии у вас, истинной аристократки крови, никаких перспектив не возникало.

Они встретились взглядами и на несколько мгновений замерли, словно бы пытались отрешиться от бренности слов, чтобы выведать тайные помыслы друг друга. Баронесса поняла, что «дружбы» со штандартенфюрером, наверняка подстраховавшимся связями с английской разведкой, ей теперь не избежать. Но в то же время твердо сказала себе, что никогда не раскроет то главное, что привлекало в ее нынешнем положении шефа абвера, – что она оказалась в штабе «СД-Валахия», где ему очень недоставало своего, надежного человека, благодаря которому адмирал мог бы знать обо всем, что происходит по линии СД в Румынии и на юге России.

Солнце уже начало садиться, когда яхта причалила к полуразрушенному причалу Аккермана, расположенному буквально в двух десятках метров от стен старинной крепости. Начальник местного отделения гестапо, которое начало обживаться в этом городе буквально с первых дней его освобождения от русских, лично провел экскурсию по крепости. Хотя здесь уже хозяйничала какая-то румынская тыловая часть, превратившаяся в крепостной гарнизон. Ее повозки и распряженные лошади, которые паслись на земляных валах, насыпанных у внешних стен, лишь дополняли исторический облик этой твердыни.

– Странно, – задумчиво молвила Валерия, когда они поднялись на ту часть стены, что подступала к мощной, четырьмя башнями окаймленной крепостной цитадели.

– Что вам показалось странным в этой замшелой обители рыцарства, баронесса? – поинтересовался бригадефюрер, с видом знатока фортификации осматривавший в это время капонир, представавший в виде полубашни с орудийными бойницами.

– Что Черный Комиссар не сумел убедить командование превратить эту крепость и усадьбы окрестных толстостенных особняков в очередной плацдарм. Не думаю, что эта крепость, еще недавно пребывавшая в качестве пограничной, не вызвала у него потребности создать здесь укрепленный район, поддерживаемый дивизионом бронекатеров.

– Я обратил внимание, насколько внимательно вы изучали отчет румынской разведки о боях в районе дунайского плацдарма, которым командовал этот капитан. Жаль, что вам не удалось переманить его на нашу сторону; что вы с ним оказались, как это принято говорить у русских?.. – пощелкал он пальцами.

– …По разные стороны баррикад, – по-русски подсказала ему Валерия, зная, что бригадефюрер в какой-то степени владеет этим языком.

– Вот-вот, – тоже перешел он на русский. – Но уже завтра вам представится возможность предпринять еще одну попытку переманить Черного Комиссара на свою сторону. Прежде чем покинуть яхту, я связался с местным армейским командованием. Оно обещало предоставить вам и штандартенфюреру транспортный самолет, который доставит вас в район, близкий к расположению артиллерийского комплекса Черного Комиссара. К моменту завершения операции я уже буду ждать вас на «Дакии» в одном из речных затонов неподалеку от Тирасполя.

Полночь Гродов встречал на причале. С наступлением темноты артиллерийская пальба, то тут, то там спонтанно разгоравшаяся в верховьях лиманов, наконец окончательно утихла, и взошедшая луна явила теплому морю и прогретому в течение жаркого августовского дня степному берегу холодное сияние далекого, безразличного ко всему земному светила.

Уже поздним вечером капитан успел совершить свой ежедневный традиционный заплыв в сторону Золотого Камня, как местные рыбаки называли вершину подводной скалы, возвышавшуюся метрах в двухстах к юго-западу от батарейной пристани, и теперь дремал, сидя на рыбачьей скамье, которую только недавно смастерили здесь бойцы хозвзвода. Даже при лунном свете скала вспыхивала мириадами кварцевых вкраплений, а в утренние часы ее окаймленная желтовато-красным песчаником вершина и впрямь представала в облике неудачно сотворенной и как бы набекрень напяленной короной.

Привалившись к спинке «рыбачьего трона», капитан мечтательно смотрел на скалу, пытаясь погасить нахлынувшие воспоминания о «румынском рейде». Вот уже которую ночь подряд он засыпал и просыпался, тревожно вопрошая себя: почему не слышно ни взрывов, ни стрельбы?

Там, на плацдарме, он успел свыкнуться с мыслью, что всякое затишье таит в себе неизвестность, а значит, опасность; что всякая тишина, неожиданно наступившая после стрельбы, как правило, взрывается вражеской атакой. Именно поэтому во время обстрела его, как коменданта плацдарма, нервы всегда были напряжены меньше, нежели во время тишины, которая в прямом смысле этого слова для любого из бойцов гарнизона могла превратиться в «гробовую».

– Товарищ капитан, – донеслось до слуха Дмитрия, когда, в полудреме, он уходил в один из своих «плацдармных» снов. Это тревожно кричал дежурный по КП. – Из огневого взвода сообщают! Только что туда доставили вражеского лазутчика.

– Возле нашей батареи – и вдруг лазутчик?! – окончательно стряхнул с себя дремоту Дмитрий. – Может, кого-то из местных задержали?

– Да нет, самого настоящего лазутчика. Даже успел сознаться. По телефону вам все сообщат.

– Если даже успел… В таком случае ночь пройдет не зря.

Как оказалось, на связи был командир взвода охраны Кириллов. Запинаясь от волнения и почти захлебываясь словами, Гимназист, как по-прежнему называли его в батарее, рассказывал о поимке вражеского разведчика как о совершенно невероятном приключении.

Выяснилось, что один его глазастый боец, выставленный в дозор в районе бывшей платформы несуществующего теперь железнодорожно-строительного полустанка, поздно вечером заметил, как из ближайшего оврага вынырнуло и, наверное, заметив дозорного, снова исчезло нечто, похожее на согбенную человеческую фигуру. Впрочем, это могло быть и какое-то животное, например, один из стаи волков, которую видели на днях неподалеку от Григорьевки и которая, очевидно, прибилась в эту приморскую степь, убегая от надвигающейся на нее линии фронта.

Пока боец трусовато соображал, стоит ли ему приближаться одному к этому оврагу, с шоссе на полевую дорогу съехал мотоцикл. К счастью, за рулем его сидел сержант Жодин, а пассажирские места занимали политрук и мичман Юраш. Как оказалось, машины с родными они отправили в сторону Николаева, не дожидаясь рассвета, – слишком уж водителям не хотелось оказаться утром на степной дороге мишенями для вражеских пилотов – и теперь возвращались на батарею.

Жодин порывался метнуть в овраг гранату, чтобы успокоить врага по-фронтовому, однако политрук резко воспротивился:

– Раз он уже здесь, надо брать живым. Когда еще такой «язык» подвернется?

– Брать – так брать, – согласился сержант и тут же ползком направился к ближайшему холмику, от которого до оврага уже было рукой подать. – Эй, румынешти, или кто ты там?! Предлагаю баш на баш: ты без боя сдаешься, а я без жадности угощаю тебя папироской!

Поняв, что он обнаружен и окружен в своем небольшом овраге, переодетый в красноармейскую форму диверсант поначалу попытался отстреливаться. Причем первая же пуля опасно вспахала вершину холмика, за которым залег Жодин.

– Вот видишь, дураша, – прокомментировал этот его выстрел сержант, – ты не только пулю зря потратил, но и права на «покурить» лишился! И вообще, с пистолетиком от нас не отстреляешься! Так что поговорим по душам?

Лазутчик не ответил, но после трех последующих выстрелов отчаяния крикнул, что готов сдаться.[15]

Доставлять его на батарею Лукаш благоразумно не решился: чем черт не шутит? Поэтому, пока Жодин ездил за комбатом, он устроил румынскому разведчику допрос в восточной караулке, в которую была переоборудована старая чабанская сторожка. Поначалу пленный представал слишком неразговорчивым, но, как только верзила Жодин хорошенько встряхнул его и пригрозил устроить «суд инквизиции», тут же разоткровенничался.

Как бы там ни было, а к моменту прибытия капитана политрук уже знал, что рядовой Боцу оказался одним из тех молдаван, кого румыны мобилизовали в свое войско в сороковом году, перед самым уходом из Молдавии. А поскольку вырос он в селе, в котором большинство жителей были русскими или украинцами, и по-русски говорил почти без акцента, то его наспех подготовили на каких-то курсах и определили в армейскую разведку. После выполнения этого задания ему обещали чин капрала.

– Значит, договариваемся так, – сурово произнес Гродов по-молдавски, появляясь в тускло освещенной электрической лампочкой караулке. Капитан был еще выше ростом и коренастее, нежели Жодин, поэтому явление этого великана произвело на тщедушного лазутчика просто-таки ошеломляющее впечатление. Судя по всему, он очень боялся, что его и в самом деле примутся жестоко избивать. – Ты говоришь, где скрываются остальные члены вашей разведывательно-диверсионной группы, а я отсылаю тебя в город как обычного пленного.

– Или тут же расстреляете, – едва слышно пробормотал разведчик.

– … А может, даже и как перебежчика. Ведь мог же ты, молдаванин, а не румын добровольно перейти к нам, поскольку мобилизовали тебя, человека, не являющегося королевским подданным, в румынскую армию насильственно?

– Если честно, я даже прикидывал: а не перейти ли к вам?

– Вот видишь: мысль все-таки была. И только в ней, да в правдивости твоей – спасение, поскольку шпионов у нас, по обыкновению, вешают. Расстрел еще нужно заслужить.

Боцу оценил, что морской офицер этот заговорил с ним хотя и сурово, но по-молдавски, и вполне уважительно. И то, что он предлагал, было путем к спасению. А тут еще Жодин вовремя возмутился:

– Да с какого бодуна вы уговаривать его стали, товарищ капитан?! Отдайте его мне, и через десять минут он у меня архангелом запоет.

– Ну что ты за зверь такой?! Тебе бы только почем зря человека калечить! – артистично возмутился Гродов. – Зачем ломать ребра пленному, если он и так готов рассказать обо всем, что знает? Итак, еще раз спрашиваю, рядовой Боцу: где скрывается твоя группа?

– Думаете, он был не один? – вполголоса усомнился Лукаш, которому и в голову не приходило, что перед ним не обычный армейский лазутчик, которого отправили, чтобы он разведал, где расположена батарея, а шпион.

Но вместо ответа Гродов взглянул на политрука с такой укоризной, что тот предпочел в дальнейшем в допрос не вмешиваться. Капитан уселся за стол, предложил стул пленному и со всей возможной жесткостью произнес:

– Не слышу ответа, солдат. Где остальные четверо диверсантов твоей группы? Правдивый ответ – и, как я сказал, ты уже даже не пленный, а молдаванин-перебежчик, да к тому же насильственно мобилизованный румынами.

– Меня послали одного.

– Одного тебя послали только для того, чтобы ты разведал, как охраняется наша батарея. Но в тыл тебя заслали в составе группы. Если я сейчас же не получу правдивого ответа, то уйду, но эти трое извергов, подобных которым свет не видывал, – решительным жестом указал на своих бойцов, – до самого утра будут отрабатывать на тебе приемы рукопашного боя, не задавая при этом ни единого вопроса. Ты понимаешь меня: ни единого вопроса? – все так же артистично взорвался Гродов. – Изверги – они и есть изверги.

– Но ведь я готов… – начал было разведчик, однако Дмитрий все так же резко прервал его:

– Да этим костоломам плевать на то, о чем ты там будешь блеять. Это для меня важно, чтобы ты все-таки заговорил, а для них важно, чтобы ты умолк, причем навеки. А тот мешок с костьми, который от тебя останется, я передам контрразведке, где только и ждут, когда же им в руки попадется хотя бы один полноценный румынский диверсант.

Пленный еще несколько мгновений помолчал, затем едва слышно произнес:

– Хорошо, я принимаю ваши прежние условия.

– Итак, где остальные четверо? Дальше отвечай на русском.

– Их не четверо, а пятеро.

– Понятно, мы имеем в своем тылу группу из шести диверсантов.

– Шестым оказался радист, заброшенный еще раньше, перед самым началом войны, на парашюте. Есть также проводник, из местных молдаван, который много лет добывал камень, а потому хорошо знает местные катакомбы. Заставили мы его, само собой…

– Ладно, с проводником мы потом разберемся. Кто командир группы?

– Какой-то капитан.

– Что значит: «какой-то капитан»? Мы ведь уже договорились, что у нас серьезный солдатский разговор.

– До того как войти в катакомбы, я его всего дважды видел. Ну, еще в самолете, когда нас из Тирасполя перебрасывали. Однако же ни в самолете, ни в подземных лабиринтах разговаривать с ним не приходилось. Он приказывал, я выполнял. Одно могу сказать: что он не обычный армейский разведчик, которого отправляют за линию фронта, чтобы добыть «языка».

– Каким же образом вы проникли в наш тыл? Все-таки большая группа, по степи…

– Так ведь по катакомбам мы и проникли, – пожал плечами пленный, удивляясь недогадливости русского офицера. – Вы что, решили, что мы только здесь, в тылу, спустились в катакомбы?

Гродов удивленно уставился сначала на политрука, а затем на старшину батареи. Уж мичман-то коренной, родом из этих мест. Нет, капитан, конечно, слышал, что где-то неподалеку есть катакомбы и что чуть ли не вся Одесса построена на подземельях, которые до сих пор не изучены и не нанесены на карту, при том что уводят на десятки километров от города. Другое дело, что до сих пор никак не увязывал их с действиями на фронтах.

– Если бы не ваша «дунайская командировка», – понял свою оплошность старшина, – я бы, понятное дело, ознакомил вас хотя бы с нашими местными катакомбами. У нас их тут «булдынскими» называют, однако есть еще – ближнемельницкие, что под самым центром города; молдаванские, слободские, большефонтанские, бугаевские, усатовские, кривобалковские… Причем знающие люди говорят, что почти все они между собою связаны… Вашему предшественнику я даже когда-то предлагал: а не пробиться ли нам к ближайшей катакомбе, чтобы доходить до нее прямо из орудийного каземата? Ведь на случай войны…