Содом и умора Кропоткин Константин
Смачным словом Деде назвал и бизнесмена Федю — мужчину положительного во всех отношениях, кроме одного. Он не предоставляет скидок друзьям невоспитанных иностранцев, так что Марк, приглядевший в его магазине туфли из телячьей кожи, был вынужден с мечтой распрощаться.
— Такого человека обидел! — негодовал Марк по дороге домой. — Убить его мало.
— Я монстр! Я обыкновенный монстр! — повторял Деде, обхватив себя за живот и раскачиваясь из стороны в сторону.
К водным процедурам он потерял всякий интерес. Равно, как и к лабиринту любви, кабинкам с ко всему готовыми массажистами, и самой сауне с влажным паром в одном углу и манящей темнотой в противоположном. Сейчас его интересовал только бар. И этот интерес зашел так далеко, что Деде качало, как корабль в бурном море.
— У него живот болит? — осведомился Марк.
— Если душа там, то да, — честно сказал я.
— Не аппендицит случайно? — испугался Марк.
— Нет, просто кишка тонка, — ответил я.
— …Скажи, у меня есть лысина и толстый живот? — тянул Деде пьяную тягомотину.
— Нет-нет-нет, — помотал я головой.
— Он тебя домогается? — заинтересовался Марк, введенный в заблуждение моими «no-no-no».
— Пока не знаю, — сказал я, но на всякий случай сообщил Деде. — А живот у тебя есть. Небольшой, но есть.
— Ах! — воскликнул он он. — У тебя тоже.
«Вот тебе и хваленая французская галантность», — оскорбился я.
— Неужели меня нельзя просто полюбить? — сказал Деде. — Ведь я не такой уж плохой.
— Very handsome, — едко сказал я.
До отъезда Деде оставалось чуть больше суток и было ясно, как Божий день, что пьеса про русскую душу, за которой он приехал в Москву, будет повествовать про волооких блондинов по кличке «биляд», угрюмых продавщиц продуктовых магазинов, не желающих знать, что-такое круассаны, музейных работников-мародеров, сдирающих с бедных иностранцев астрономические суммы за сущие пустяки, а в центре сочинения — поближе к главному герою с глазами побитой дворняги — расположатся три идиота, вляпавшиеся в «менаж а труа», как мухи в навоз. Других источников для творческой сублимации у Деде так и не образовалось.
Французова любовь оказалась никому не нужна.
Было обидно и за державу, и за собственную недальновидность. Ведь могли же мы в тот треклятый вечер уйти в кино, в гости, в парк, к черту на рога и тогда Деде, потоптавшись перед запертой дверью, полистал бы свою записную книжечку и отправился искать других экстравагантных знакомств: хоть к Лорке в конуру, хоть к Зинке на коврик перед дверью.
— По городу водили — мимо. В клубе были — мимо, — раздраженно перечислял я угрюмым сожителям.
Мы заперлись на кухне, оставив Деде засыпать на диване в одиночестве. Сквозь запертую дверь было слышно, как он кряхтит и вертится. Мучается. Непонятно почему чувствуя себя ответственным за его непутевую личную жизнь, я был уже готов предложить себя в его полное распоряжение.
Впрочем, он в моих услугах явно не нуждался: и волосы не те, и скулы маловаты…
— В бар ходили, — хмуро напомнил Марк.
— Да, и там мимо, — сказал я. — Знакомых, которые бы на него позарились, у нас нет. Что делать-то будем?
Повисла тяжелая пауза. Марк смотрелся в окно, а я пытался разглядеть темноту за зыбким марусиным отражением. Но ничего не было видно. Одна чернота.
— Поведем его в сауну, — решительно сказал Кирыч.
— Да, — согласился я, — придется пойти на крайние меры.
— Он хоть бы присел, — заметил Марк, озабоченно глядя на колыхающегося француза. — Подскользнется еще!
— Что он сказал? — вскрикнул Деде, глядя на Марка, как на гремучую змею. — Что он сказал? Я знаю, что он сказал! Он говорит, что ненавидит меня! Он смеется надо мной! И ты смеешься надо мной! Все смеются надо мной! Все! Никто не любит меня! А ты знаешь, как я могу любить?! Я могу любить, как никто из людей!
— Как конь, — добавил я по-русски и, показывая Деде, что сказал нечто ободряющее, сочувственно улыбнулся.
— Почему-почему-почему! — воодушевился оратор. В его устах «why-why-why» звучали, как сирена скорой помощи. — Почему, когда я говорю о любви, мне говорят о деньгах? Разве я не имею право на счастье? Да, я у меня живот, да, у меня немного денег, но разве нежность, верность, самопожертвование в этом мире уже ничего не стоят?
Ответить на это мне было совершенно нечего. Нечеловеческая любовь с животом вызывала лишь раздражение. «А не пошел бы ты!» — мысленно чертыхнулся я.
Словно исполняя приказ, Деде, как-то особенно неловко взмахнул рукой и начал заваливаться на бок.
— Он убьется! — взвизгнул Марк.
— Хватит, — сказал Кирыч и, подхватив хныкающего француза, поволок его вон из сауны. — Развел тут сопли, — выговаривал он по дороге к раздевалке.
— Он думает, если он француз, то ему все можно, — согласился Марк, шествуя следом, и воинственно добавил единственную полновесную фразу, которую знал по-французски. — Ву ле ву куше авек муа!
Деде резко затормозил и, вынырнув рыбкой из железных объятий Кирыча, развернулся к Марку.
— Ce soir? — с надеждой спросил француз. — Oh! — издал он странный звук и полез обниматься.
— Ай! — задушено пискнул Марк. — Что ты делаешь?
— Что просил, то и делает, — сказал Кирыч. — Куше и всякое такое!
— Заснул он что-ли? — спросил я, не оглядываясь.
Мы проехали в такси минут пять, а Деде на заднем сидении не издал ни звука.
— Утешился, — сказал Кирыч за моей спиной и хрюкнул.
Я обернулся. Голова Деде покоилась на коленях у Марка. Иностранец сладко спал, а Марк зарывшись пальцами в курчавых волосах, глядел в окно и мечтательно улыбался.
— Кто-то говорил, что французы — враги народа, — сказал я.
— Ну, мне его жа-а-алко, — оправдываясь, протянул Марк.
— Бедненький! — сказал я.
— Не деньгах счастье, — ответил Марк, вряд ли поняв, кого я имею в виду.
А мне было ясно: теперь Марку от француза не отделаться ни за какие деньги.
ПЛЕЙБОЙ
— Мы спали? — спросила Вика.
— Хмм, — только и смог произнести я со сна, но желтые глаза требовали ответа и я громко сглотнул.
— Эх, ты, а говорил, что голубой, — с упреком сказала Вика. — Извращенец, — и со всего размаху отвесила мне звонкую пощечину.
Через пару минут я уже стоял на лестнице и трясся от сквозняка, который мгновенно выморозил тело под майкой и теперь ледяными пальцами лез в трусы.
Свитер комком закатился в угол, куртка повисла на перилах, а брюки с ботинками, перелетев чуть дальше, ухнули куда-то вниз. С трудом сгибая еще не проснувшееся тело, я начал собирать вещи, одновременно припоминая события вчерашнего вечера, так хорошо начавшегося.
Прежде я знал, что наш менеджер по рекламе — симпатичная девушка. А если бы мне сказали, что Виктория Кузоватых — первая красавица журнала «Сиськи», то я не стал бы возражать и даже назвал бы Вику его олицетворением, имея ввиду неподдельной высоты грудь.
Но отчего-то прежде не приходило мне в голову, что красота Вики — совершенно исключительного свойства.
В Вике было красиво все: и грудь, и бесконечно-длинные ноги топ-модели, и утонченные руки мадонны, и живые, змеистые волосы медузы-горгоны, и оттопыренный зад африканской бегуньи, и кругло-желтые, как советские пятаки, глаза.
Все это стало мне ясно только сейчас, когда я вышел вслед за ней из метро. На нее оглянулся мужичок с лицом, похожим на запертый сундук, а меня озарило: Богиня. Я как будто увидел Вику впервые, как будто не сидели мы месяцами бок о бок и не вымучивал я по ее заданию дурных рекламных текстов про виагру и фаллоимитаторы. В этот момент мне показалось даже, что низкое заболоченное небо над головой Вики прорезал луч солнца и распределил всех по своим местам: зад к ногам, глаза к волосам, Вику к небожителям, а меня — к обожателям, полки которых пошли по Тверской нам навстречу и дружно заворачивали шеи.
— Любуются, — сказал я, удивляясь, что ни один из встречных мужчин, откровенно пускающих слюни, не подхватил мою спутницу и не унес в туманную от смога даль — под венец или просто в койку.
— Пускай подавятся, — промурлыкала она и взяла меня под руку.
Я засуетился, не зная, что делать с рукой — то ли в карман засунуть, то ли на груди кренделем сложить.
Как правильно выгуливать красавиц я представлял себе плохо.
Еще хуже я представлял свою роль в этом променаде. Я не очень красивый, совсем не богатый и отнюдь не знаменитый. Опыт всей моей предыдущей жизни показывал, что такие мужчины, как я, не должны интересовать таких девушек, как она. Мы параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. Но опыт разбивался о факты и прямые, влекомые черт знает чем, вдруг загнулись, сошлись в единую линию и направлялись сейчас от станции метро «Охотный ряд» в сторону Пушкинской площади, чтобы потом свернуть на Петровку, откуда рукой подать до чайной.
Да, мы шли пить чай, как того хотела Вика. Я с удовольствием сжевал бы чего-нибудь посущественней, но признаться в этом стеснялся. Ведь не каждый день красавицы просят меня составить им компанию!
Ее глаза мерцали, словно переняв блеск у платья, похожего на рыбью чешую.
«Нет, не Богиня, — заспорил я сам с собой. — Русалка».
— Знаешь, почему я тебя выбрала? — сказала она, широко раскинувшись на диване напротив и глядя на меня немигающим взглядом.
— Потому что я красивый, богатый и знаменитый, — надулся я жабой, наскоро отсекая все «не», о которых думал всего четверть часа назад.
— Выпить за твой счет хотела! — сказала она. — Чаю! — и расхохоталась, показывая острые белые зубы.
Я собрался было поверить, но она добавила:
— Все мужики на титьки смотрят, а ты в глаза.
— Так они же зеркало души, — удивился я, в тот момент искренне желая, чтобы душа, которая за плотного плетения красотой не просматривалась, все-таки была.
— А смотрят все равно на титьки, — упрямо повторила русалка. — Ты вот другой…
Внезапно взволновавшись, я подался вперед, ожидая продолжения.
Но тут подошел официант в тюбетейке и поставил перед нами две рюмки самбуки с плавающими на поверхности зернышками кофе и пламенем по окаему. Огонь был почти бесцветным, но глаза Вики заискрились еще ярче. «Ведьма! — мысленно восхитился я. — Настоящая ведьма!».
Момент был упущен и мы заговорили о пустяках, неожиданно обнаруживая полное единодушие в самых разнообразных вопросах. Нам нравился Гальяно и не нравился шеф, мы любили ходить в кино на ранние сеансы и терпеть не могли «Макдональдс».
От количества совпадений у меня закружилась голова, а от волнующих предчувствий (каких?) заныли кончики пальцев. «Так не бывает!» — подумал я и попытался проснуться.
Но Вика все также попивала самбуку (вторую? или четвертую?), глядела на меня кошачьими глазами и исчезать не собиралась.
Я смирился со сном и зажил по его законам, позволяя себе говорить о сокровенном, ничуть не боясь за последствия.
Я сказал, что ничего не имею против матрицы.
— …только с условием, если она будет длиться вечно.
Я сказал, что иногда хочу умереть.
— …но, чтобы это была легкая смерть: заснул и не проснулся.
Я сказал, что мне не нравится жить так, как я живу, потому что безрадостное сегодня ставит крест на том, что будет завтра.
— …понимаешь, я пожираю свое будущее, — сообщил я, опустошив рюмку (третью? или пятую?).
Вика кивала и, наверное, слушала. Ипохондрия, овладевшая мной, сделалась совсем невыносимой, и я сказал, что лучше всего мне было бы уехать в Южную Америку, где пальмы и беззаботные смуглые юноши.
Вика звонко рассмеялась.
— Придется Зюзину на шампанское раскошеливаться, — сказала она.
— Почему? — озадаченно спросил я.
— Проспорил, — сообщила Вика. — Я ему сказала, что ты мальчиков любишь, а он сказал, что видел твою тетку. Здоровая, говорит, как грузчик. Вот и проспорил.
— Разве можно спорить вот так, на живого человека? — слетела с языка фраза, в первый раз сказанная, кажется, не мной.
— Еще как! — подтвердила Вика. — Да, ты не грузись. Завтра вместе и выпьем.
Она была так хороша в своей самоуверенной наглости, что я на какое-то мгновение понял всех мужчин, готовых терпеть от своих возлюбленных любые издевательства.
Глупо обижаться на богиню-русалку-ведьму. Это все равно, что лаять на луну.
— А ты красивая, — с умилением сказал я, с наслаждением вдыхая ночной воздух, когда мы вышли из чайной. — У тебя красота непростая, а… — тут я набрал в грудь побольше воздуха, чтобы, не сбиваясь, выговорить сложную фразу. — Подробная-тонкой-кисточкой-выписанная-вот, — выдохнул я.
— Ты тоже ничего, — милостиво улыбнулась она.
— Холодная только.
— Ничего, согреешься. Слушай, ты дальше пить будешь?
Я похлопал себя по карманам, залез в кошелек, порылся в заветном отсеке сумки…
— У меня денег нет больше, — виновато сказал я. — Совсем нет. Кончились все. Там, — я махнул в сторону чайной.
— Да? — переспросила она.
Мне показалось, что Вика разочарована.
— Тогда… — она ненадолго задумалась и, решив что-то, весело тряхнула гривой. — Тогда будем пить коньяк.
Встав у обочины, девушка помахала рукой. В ту же секунду перед нами возникла машина, погрузившись в которую мы помчались куда-то в ночь.
«Зачем красавицам мужеложцы?» — отчего-то загрустил я, глядя на огни, смазывающиеся в дрожащую полосу. Потом и полоса убежала, как обещание вечной любви, а вскоре мы оказались на темной улице перед высотным домом.
— Здесь коньяк дают? — спросил я, выбравшись из машины и опасливо озираясь по сторонам.
На нас топорщились кусты, а за ними темнота, готовая сгуститься в какого-нибудь отморозка с ножом.
— Я здесь живу, дурень, — побренчала Вика связкой ключей…
Коньяк кислятиной отдавался во рту, а стол, за которым я сидел, казалось, ходит ходуном, будто кто-то дергает его за ножки. Поэтому, когда нечто круто развернуло меня от прыткой мебели и, цепко схватив за плечи, заставило принять строго вертикальное положение, я даже обрадовался — в этом положении кислятина, которой я был туго набит, точно не польется наружу.
Блевать на рабочем месте — это уже слишком.
— Если ты, сволочь, хоть одним словом обмолвишься, что вчера ночью было, будешь в тюряге до пенсии сидеть. Ты меня понял? — тихо произнесла Вика.
Она агрессивно торчала грудью, зловеще кудрявилась змеями волос и испускала из глаз желтые молнии…
— За что? — спросил я слабым голосом.
«Утром по морде дала за здорово живешь, а сейчас тюрьмой грозит», — отрешенно подумал я.
— За изнасилование, — заявила красавица, еще вчера сулившая мне под коньяк любовь до гроба и мечту почтенного старца — золотую утку под кроватью.
Она взгромоздилась надо мной, как божья кара. Ржавая иголка, ковырявшаяся в мозгах с самого утра, вдруг выскочила из головы, а глаза залила ярость.
— Чего? — заорал я.
В редакции стало тихо. Коллеги дружно прекратили работу и с интересом наблюдали за нашей перепалкой.
— Какое изнасилование? Ты думай, что говоришь!
— Вчера, гражданин хороший, вы совершили со мной половой акт, — вполголоса сказала Вика, но заметив, что тайны уже не получится, продолжила в полную силу. — И произошло это без моего согласия.
Красавица сложила руки на груди и демонстративно постукивала каблуком, как метроном. Назойливое «тук-тук» меня доконало.
— Вчера ночью мы просто спали! — проревел я раненой белугой. — Понимаешь?! — Для пущей ясности я сложил ладони и, прижав их к уху, прикрыл глаза. — Мы сны смотрели!
— И не трахались, скажешь, — хмыкнула она.
— Не трахались, не совокуплялись, возвратно-поступательных движений не совершали, — гневно подтвердил я.
— Почему я тогда голая проснулась?
— Да, почему? Объясните-ка нам? — поддакнул Димон.
Он вынырнул из своего кабинета, и судя масляным глазам, происходящее вызывало у него самое горячее участие.
— Откуда я знаю! — взвизгнул я. — Может, ей жарко было. Мне-то откуда знать!
Красавица смотрела недоверчиво, шеф тоже делал головой «ай-яй-яй».
— Товарищи! — попытался я говорить спокойно. — В первый и последний раз заявляю. С женщинами я не трахаюсь.
— Вот как? — ядовито прошелестел из своего угла Зюзин.
— Да, — с вызовом сказал я. — Не люблю я их. То есть вас, — торопливо поправился я, опасаясь, что меня опять поймут неправильно. — То есть люблю, но не в этом смысле.
Запутавшись в объяснениях, я выдал что-то уж совсем несуразное.
— Я рыбу не люблю.
— Пошляк! — ругнулась бухгалтерша Мария Львовна, понявшая, кажется, больше, чем я хотел сказать.
— Извращенец! — поправила ее Вика и, презрительно оглядев меня с ног до головы, удалилась в свой кабинет.
— Дура-дура-дура! — бормотал я, трясясь как в лихорадке.
— Ну-ну, — успокоительно похлопал меня по плечу Димон и тихо шепнул. — А ты у нас плейбой! Не ожидал! Такую бабу уломать…
— Не спал я! Не спал! — взвыл я.
РАБ ЛАМПЫ
Зад был большим и клетчатым. Он могуче возносился к небу, пока другая часть тела — не менее крупная и тоже расчерченная на квадраты — загибалась в поклоне.
— Фу, негодница, ах, ты, негодница, нельзя же… — дородная блондинистая дама, ряженая в пальто из крикливой бордовой шотландки, увещевала своего белокурого пуделя, залезшего в глубокую лужу. — Я же тебя помыла, почистила, а ты вся изгваздалась, ну, совсем от рук отбилась, ах, паршивка…
Чем настойчивее собака макала нос в грязь, тем тише и ласковее уговаривала ее хозяйка, словно, энергия одной питалась за счет энергии другой. «Как сообщающиеся сосуды», — подумал я, наблюдая за возней на безопасном отдалении и радуясь, что Вирус сегодня не по обыкновению покладист.
Поспешил.
Сделав свои дела, Вирус тут же рванул к даме с собачкой. Или точнее, к собачке, явно бывшей дамой. Мне не оставалось ничего другого, как припустить за ним следом.
Да, это только кажется, что люди водят собак на поводке. На самом деле собаки таскают хозяев за собой по кустам и полям, наплевав на правила, предписывающие им ходить чинно, писать быстро, посторонних не облаивать и знакомиться с домашними животными, принадлежащими только интересным мужчинам.
Вирус мужчинами не интересовался.
Он был удручающе гетеросексуален.
Если не хотите детей, никогда не заводите собаку. Купите лучше попугайчика в клетке, рыбок в аквариуме, чучело крокодила на деревянной подставке — купите кого-угодно, только не собаку. Поверьте, с крокодилом у вас будет гораздо меньше хлопот. Его не потребуется водить к ветеринару, за ним не придется вытирать луж, из-за него не надо будет ссориться со сварливыми соседками по этажу, у которых «от лая голова болит».
И самое главное! С ним не надо гулять.
Конечно, с псовыми выгулами можно смириться, если бы имелась надежда, что когда-нибудь собака научится делать свои дела без посторонней помощи. Увы, она, как вечное дитя, развяжет вам руки только со своей смертью. И вы еще будете рыдать, с умилением вспоминая чудесные годы, прожитые вместе, а на могилке усопшей псины возведете памятник из белого мрамора: «Спи спокойно, дорогой Дружок!»…
Мрачные фантазии посещали меня каждый раз, когда я леденел ранним утром или поздним вечером, дожидаясь, пока Вирус не изучит все бугры и кочки, прежде чем решить, куда присесть.
Впрочем, раньше я мирился с его разборчивостью, считая себя при исполнении морального долга перед желтой дворняжкой Чапой.
В детстве я, ленясь, отпустил собачку погулять одну. На прощание она поглядела на меня кроткими глазами, а потом попала под машину. Насмерть.
По странному совпадению в прошлом Марка тоже имелась трагически погибшая собака, однако совесть его не мучала.
Вирус скребся у двери, а Марк валялся на диване, имитируя слепоту.
— Я и позабыл! — говорил он, притворно смущаясь, когда кто-то из нас, не выдержав страданий Вируса, бросал неотложные дела и шел одеваться.
Но в последнее время его бессердечность приобрела вполне разумное объяснение. Выходить на улицу с Вирусом стало не менее опасно, чем садиться в ванну, полную саблезубых пираний.
— Уберите, пожалуйста, свою собаку, она ее всю измарает, — сказала женщина, пока Вирус наскакивал на пуделиху, как разбойник на обоз. — Она у меня только что купанная.
Надо заметить, что просила клетчатая блондинка не очень настойчиво, с интересом глядя на меня и явно приглашая к знакомству.
— Что же вы ее из ванны, да сразу на улицу, — неохотно поддался я на недвусмысленный посыл.
— Нелли, — игриво сказала женщина.
— Редкое имя для собаки, — заметил я.
— Меня зовут Нелли, а ее, — она нагнулась к пуделихе и почесала ей голову. — Ее Лампа зовут. Нарядное имя, правда?
— Кажется, они друг другом слишком увлеклись, — сказал я и начал оттеснять Вируса от новой знакомой.
Он притворился послушным, но едва я ослабил хватку, вновь очутился рядом с пуделихой. Та была еще радушней своей хозяйки. Четвероногая блондинка заворачивала морду от нового кавалера лишь потому, что он больше интересовался ее хвостом.
— Вот я тебе сейчас задам! — крикнул я, дергая за поводок.
— Ам! — пес предупреждающе клацнул зубами.
— Ой! — взвизгнула Нелли.
— Иии, — последовала ее примеру пуделиха, все еще любуясь небесами.
— Только этого не хватало, — отступая, сказал я.
В Вирусе заговорили зверские инстинкты. Мое мнение ему было до лампочки.
Он хотел Лампу.
Вирусу не исполнилось и года, когда он полез на фокстерьера. Тот оказался мальчиком, и незамедлительно последовавшая свара стоила Кирычу разодранных штанов.
— Этот тип еще говорил, что мы сами виноваты, — рассказывал он, обижаясь на пожилого господина, позволившего фокстерьеру тяпнуть его за ногу.
К чести Вируса, он в долгу не остался, выдрав клок шерсти у нарушителя собако-человеческого пакта о ненападении. Фокстерьер бежал, а с ним бежал и пенсионер, напоследок пообещав заявить в милицию.
Мы тогда только посмеялись, не подозревая, что подвиги Вируса еще только начинаются. Очень скоро гормональное буйство сделало из Вируса настоящего монстра. Завидев собратьев по крови, он выказывал такую недюжинную силу, противиться которой не мог даже Кирыч, несмотря на сто его килограммов и боксерское прошлое. К сожалению, предметов исследования вокруг паслось предостаточно: в лысоватом парке недалеко от нашего дома собак иногда бывало больше, чем деревьев.
— Секс-террорист какой-то, — пожаловался Марк, вынужденный со скоростью гончей мчаться на помойку, а потом с риском для жизни отдирать Вируса от бездомной болонки.
Честь девушки была спасена, чего нельзя было сказать о чести марусиного мундира. На память о посещении мусорных баков на его пальто остались бурые пятна.
— Не пущу, — прохрипел я, не давая Вирусу привязаться к какой-то дворняжке.
Тот рычал и рвался, натягивая поводок в звенящую струну.
— Нет! — из последних сил упирался я.
Дворняжка убежала, а Вирус с упреком поглядел на меня. «Эх, ты, из-за тебя такую телку упустил», — читалось в его глазах.
— Казанова чертов, — злился я, чувствуя себя в своем праве. — Вот уж точно, как назовешь лодку, так она и поплывет. Надо было назвать тебя «Евнухом».
Собаки вели себя сообразно именам. Вирус атаковал. Лампа сияла.
Если б в мире людей было все также просто!
Будь я, например, собакой, то я прошел бы мимо Нелли и даже хвостом не вильнул. Потому хотя бы, что она уже лет двадцать пять, как Нелли Петровна, да и брешет почем зря. Но в мире людей даже излишне болтливых старших принято уважать. Или хотя бы с ними мириться.
Это называется вежливостью.
Тем не менее ее запас у меня мало-помалу иссякал. Хозяйка кокетливой пуделихи замотала меня речами, как паук опутывает бесконечными липучими нитями несчастную муху. Она говорила, говорила, говорила, слепляя воедино и подорожавший «Педигри», и веселых собак из рекламы корма, и сегодняшнее «Поле чудес», где показывали означенную рекламу, и суперприз, уехавший куда-то в бурятские степи, и какую-то уборщицу, выигравшую миллион в моментальной лотерее, и жуликов, которые странным образом не имели к лотерее никакого отношения, но завели себе другие, не менее прибыльные источники дохода, потому что рука руку моет, а у простых людей едва хватает денег на «Педигри», который подорожал…
Нелли говорила без точек и запятых, а мне казалось, что передо мной стучит нескончаемый железнодорожный состав. И не видно ему ни конца, ни края.
— Странное у вашей собаки имя, — попытался я перевести разговор на другие рельсы. — Это что, новая мода называть пуделей осветительными приборами?
Круглое лицо женщины вдруг вытянулось в овал, густо накрашенные ресницы захлопали, а малиновые губы собрались в обиженную ягодку:
— Смеетесь, да?
Клетчатая Нелли просилась в другой век, в котором купчихи в аляповатых платках хлебали чай из блюдечка и тискали декоративных собак, таких же сытых, как и они сами. Мне в этом веке делать было нечего, но разве это повод, чтобы насмехаться?
— Что вы, что вы! — устыдился я. — Люстра — очень красивое имя…
Вопрос «Кто пойдет с Вирусом?» гудел трансформаторной будкой, но мы увиливали, как могли. Кирыч стал задерживаться на работе, меня пару раз выручал сильный насморк, а Марк пошел к врачу.
— У меня аллергия на шерсть! — сказал он буквально на прошлой неделе, повертев перед моим носом какой-то серенькой бумажкой. — Врач говорит, что контактировать с животными мне совершенно противопоказано, иначе начнутся всякие прыщики и сенная лихорадка.
— Жулик! — сказал я. — Ты целый год обнимался с Вирусом и никаких прыщей у тебя не было. Гулять с ним не хочешь, вот и все!
— Неправда, — заупрямился Марк.
Читать бесплатно другие книги:
