Содом и умора Кропоткин Константин
— Приятно познакомиться, — сказал я. — Мне Марк про вас много рассказывал.
— Он такой. Он расскажет, — согласилась Анна Ивановна, будто Марк наговорил про нее невесть какой ерунды. — Куда идти?
Я показал и Анна Ивановна зашагала в нужном направлении, нимало не заботясь о поклаже. Нам не оставалось ничего другого, как кинуться за ней следом. «Все равно Антонина Петровна», — желчно думал я.
Кирыч не ударил в грязь лицом. И по всему выходило, что это я скоро зароюсь носом в салфетку. В желудке ворочались мельничные жернова, перемалывающие мясо по-бургундски и малиновый пудинг, политые пятью бокалами красного вина. Или шестью? В любом случае вина было достаточно, чтобы глазам захотелось слипаться, а голове — приложиться к чему-нибудь. Лучше к подушке, но салфетка тоже сойдет.
Анна Ивановна вина не пила («У меня от красненького голова болит»), предпочтя ему настойку из собственноручно собранной брусники, но эффект был тот же: после двух рюмочек она разрумянилась, сделавшись похожей на уменьшенную копию какой-то кустодиевской красавицы.
— Возьмемся за руки, друзья, — пропела она, подперев рукой щеку и задумчиво разглядывая стену, на которой кроме старых обоев ничего не было.
— Возьмемся за руки, друзья, — неожиданно подтянул Кирыч, отдавший должное и настойке, и вину. Его глаза увлажнились.
— Чтоб не пропасть по одиночке, — вступил Марку, на удивление не фальшивя.
«Все детство репетировал», — догадался я.
— Уау! — восхищенно подал голос Вирус.
Он сидел у ног нашей гости и ловил каждый ее взгляд.
Увидев Анну Ивановну, наш пес первым делом обслюнявил ей юбку. Плохое воспитание тут ни при чем. То было знаком всепоглощающей любви с первого взгляда. Весь вечер он бегал за ней, как дуэнья за испанской инфантой.
«Хоть один настоящий мужчина в нашем сладком семействе», — лениво подумал я и хихикнул. Наверное, получилось некстати, потому что Анна Ивановна раздумала петь.
— Посуду… — начала она, вопросительно глядя на Кирыча, угадав в нем главного кухмейстера.
Марк взвился:
— И не думай, мамочка, мы конечно, все сами уберем, ты же устала, тебе нужно отдохнуть, пойдем, я покажу, как мы все миленько устроили.
Марусю было не узнать. Весь вечер на его лице была нарисована такая сладость, что, не будь он сыном, то Вирус обязательно вызвал бы его на дуэль. Хорошо хоть Кирыч не потерял самообладания. Иначе я решил бы, что схожу с ума. Ведь психи всегда в меньшинстве, а мне любить чужую мать было пока не за что.
Анна Ивановна растерянно оглядела стол, словно ее лишали чего-то жизненно необходимого и пошла за Марком. Вирус потрусил следом.
— Если хочешь книжку почитать, то на полке целая стопка, — мелким бесом рассыпался Марк из своей комнаты. — Здесь выключатель, чтобы свет выключать.
— Он же включатель, чтобы свет включать, — шепотом прокомментировал я.
— Поняла. Иди-иди! — сказала Анна Ивановна.
— Мамочка-мамусенька! — передразнил я, дождавшись, когда Марк закроет за собой дверь.
— Я прошу тебя… — зашипел Марк, как кошка на собаку.
Казалось, еще одно слово — и он располосует мне лицо. Испытывать сыновние чувства мне тут же расхотелось. Лучше бы баиньки. Зевая, я начал нехотя складывать грязные тарелки стопкой, одновременно думая о том, не закатить ли мне Кирычу истерику. Но потом я вспомнил, кто был автором царского ужина и смягчился. Так и быть, пусть отдыхает.
Кирыч пялится в свою рюмку, на дне которого плескались винные остатки и, видимо, с сожалением думал о том, что вечер закончился, вино тоже, надо идти спать, завтра — на работу и так до гробовой доски.
— Марк! — послышался голос Анны Ивановны.
Марк вздрогнул.
«Куда мы картинку девали?» — испугался я, но тут же успокоился: двух атлетов, слившихся в поцелуе, мы сослали за шкаф.
— Что это? — спросила Анна Ивановна, появляясь перед нами.
В руках она держала кусок переливающейся материи. «Начинается!» — звякнуло в моей голове.
В этом сильно декольтированном платье из серебристого люрекса Марк иногда блистает на домашних вечеринках «для своих». Он подкладывает в лиф шарики с водой, напяливает черный парик и в образе «фамм-фаталь» открывает рот под Эдит Пиаф. Его номер имеет у гостей бешеный успех. Особенно, если от полноты чувств Марк слишком сильно стискивает руками фальшивую грудь и шарики лопаются.
— Откуда оно у тебя? — спросила Анна Ивановна.
— Мм, — сказал Марк в полной панике.
— Мм, — протянул я, тоже не зная, что ответить.
— Мм, — загудел в унисон Кирыч, озадаченный не меньше.
— Ммама, — наконец, нашелся Марк. — Я давно хотел тебе сказать…
«Не надо! — мысленно завопил я. — Неужели нельзя приберечь чистосердечные признания для беседы с глазу на глаз?!».
— Это принадлежит… — продолжил Марк. — Моей девушке!
Кирыч от неожиданности присвистнул.
— Высокая! — сказала Анна Ивановна, прикладывая платье к себе.
— Она… модель! — сказал Марк.
— Красивая значит, — сделала вывод Анна Ивановна и осторожно провела рукой по переливающейся ткани.
— У них это серьезно? — спросила она, глядя на свой нож, превращающий пучки травы в зеленое месиво.
— У кого, Аннванна? — я кинул чищеную картофелину в раковину. От здоровенного клубня остался шарик размером с горошину.
— У Марика и его… модели.
— Не волнуйтесь, Аннванна, потрахаются и разбегутся! — брякнул я, озадаченный больше тем, что в картошке оказалось больше гнили, чем еды.
— Потрахаются и разбегутся, — эхом повторила она и осеклась. — Ох, что же ты говоришь!
— Не нравится «трахаться», назовите по-другому, — начал злиться я.
Черт знает что, эти бабки на рынке врут и не краснеют, ведь обещала же матрена «молодую рассыпчатую картошечку», а подсунула старую, гнилую и наверняка твердую, как бетон.
— «Заниматься сексом», «совокупляться», «сливаться в экстазе», «вступать в связь», — предложил я на выбор.
Анна Ивановна поморщилась:
— Думаешь, это у них ненадолго?
Моя душа, оплеванная вруньями-торговками, требовала компенсации.
— Хотите правду? — я отложил нож в сторону и честно посмотрел Анне Ивановне в глаза. — Она не манекенщица, а «драгкуин».
— Вроде «драгдилера»? — переспросила она, округлив глаза то ли от любопытства, то ли от ужаса. — Наркотиками торгует?
— Ну, да, и наркотиками тоже, — согласился я, на ходу перекраивая сценарий. — Возле университета дружбы народов. Она из Африки. Для них там наркотики, как для нас семечки.
— И сама, наверное, тоже курит? — покачала головой Анна Ивановна.
— И не сомневайтесь! И курит, и колется, и нюхает, — подтвердил я.
— Кокаин? — ахнула Анна Ивановна. — Ой, бедная, бедная…
Для воспитательницы детсада она была неплохо образована.
— Вот и я о том же. Уже все уши Марусе прожужжал, что так не пойдет…
— Маруся? Из Африки? — удивилась Анна Ивановна, а потом засмеялась. — Какая же она африканка, если ее Марусей зовут? Нехорошо, Илюша, обманывать пожилых женщин.
— Не пожилых, а поживших, — поправил я и прислушался к шороху в коридоре.
Марк умчался за билетами в театр часа два назад и уже давно должен был вернуться. Нет, не он. Это Вирус ерзал. Изгнанный из кухни за попрошайничество, пес гипнотизировал нас на расстоянии. Я воодушевился:
— Так и быть, Марь-Иванна, рассказываю, как на духу. На самом деле ее зовут Махатмой…
— Отпусти, ты мне руку сломаешь, — попробовал возмутиться я.
Марк затащил меня в ванную и запер дверь. Я глядел на него с уважением. Кто бы мог подумать, что у Маруси такая железная хватка?!
— Кто такая Фатима? — грозно спросил он.
Мизансцена была достойна Шекспира. Марк нависал надо мной, как Отелло над Дездемоной. Жаль, что я сплю в пижаме, а не в майке — она могла бы сойти за наряд негритянской жены. Впрочем, марусиной физиономии, отбеленной и умащенной средствами для красоты, было тоже далеко до мавританской черноты.
Я восстановил сбившееся дыхание, как нас учили в кружке выразительного чтения и начал импровизацию.
— Ее зовут Махатма, — сказал я мягко, голосом психотерапевта на сеансе массового гипноза. — Марк, разве ты забыл, что так зовут твою девушку? Ты встречаешься с ней уже второй год. Она влюбилась в тебя без памяти и даже сделала аборт. Не помнишь?
Марк затряс головой, словно уличный пес, которого терзают блохи.
— Не может быть? — начал заводиться я, вживаясь в роль защитника униженных и оскорбленных. — Вот он — мужской шовинизм. Бедная девочка! Она отдала тебе лучшее, что у нее есть — свою честь, а ты даже не оценил ее дара!
Я хотел было воздеть руку к потолку, но передумал — это выглядело бы совсем мелодраматично. Вместо этого я шмыгнул носом и потер глаза, будто смахивая набежавшие слезы.
— Рыжик! Не надо! — скукожился Марк.
Его глаза заблестели.
— Ради тебя она бросила институт сопротивления металлов и пошла торговать наркотиками, а ты и ухом не ведешь! — от радости, что внушение удалось, а избиение отменяется, я взрыднул по настоящему. — Неблагодарный! Она отказалась от руки, сердца и миллионов арабского шейха. Она так мечтала познакомиться с твоей мамой! А, ты? Что сделал ты? Ты запретил ей! Сатрап!
Я так распалился, что был готов повалиться на пол и биться лбом о кафель.
— Не надо, Илюшенька! — Марк совсем раскис. — Я сделаю все, что ты захочешь. Все-все! Пусть она приходит, мне разве жалко? Мне не жалко!
— Кто приходит? Куда приходит? — растерялся я, теряя сюжетную нить спектакля.
— Эта девочка из института сопротивления наркотикам! Или сопротивления падишахам? Тут я не совсем понял, — Марк страдальчески сморщился.
«Еще немного, и он побежит к попу заказывать венчание», — подумал я.
— Это, Марусенька, клиника, — серьезно сказал я. — Нельзя быть таким доверчивым. Совсем нельзя.
— Вы уж простите его за глупую шутку, — виноватился Кирыч.
Он затолкал чемодан Анны Ивановны на полку и сейчас крепко держал меня за руку, чтобы я не сбежал.
Я глядел в окно. На перроне тетка в лохматом берете тискала мальчика лет семи. Он вертел головой и собирался заорать.
Ему было стыдно.
Мне было жарко.
Анна Ивановна перецеловала нас всех по очереди, но всепрощение не артикулировала. «Не очень-то и хотелось», — потея, думал я.
— Счастливого пути! — сказал Кирыч и начал оттеснять меня к выходу.
— Семь футов под килем, Аннванна! — поддержал я и послал ответный поцелуй. Воздушный, правда.
Глубокий реверанс я сделал уже перед закрытой дверью, отгородившей от нас Анну Ивановну и Марка, который задержался для последних родительских наставлений.
— Опять устроил балаган, — выговаривал мне Кирыч на перроне.
— Ой, только не зуди, — огрызался я, выбивая сигарету из пачки. — Аннванна приняла и поняла. Вон облобызала даже. Ты-то чего ерепенишься?
Кирыч запыхтел, как самовар. «Сейчас будет читать мораль», — понял я и вжал голову в плечи, изображая раскаяние.
От морали меня спас Марк. Он выскочил из вагона румянее, чем пачка «Голуаз», которую я только что засунул в карман.
Поезд лязгнул и тронулся с места.
— И что она сказала? — спросил я, провожая взглядом поезд с чужой мамой. Милой, в общем-то, женщиной. Доверчивой только.
Марк побагровел.
— Сказала, что понимает. Что я осторожным должен быть, сказала… И! — Марк умолк.
— Что «и»? — спросил я, всерьез опасаясь, что он лопнет от свекольного сока, которым налилось его лицо.
— И что внуков у нее не будет сказала, — нехотя ответил Марк.
— Как это? — осклабился я. — А Махатма?
— Почему ты все время врешь? — сердито произнес Кирыч.
РОМАН С ТЕРМИНАТОРОМ
— …Я не вру, я сочиняю. Что лучше, «милый» или «уважаемый»?
— Глубокоуважаемый, — предложил Марк.
— Слишком формально, — покачал головой я, напряженно вглядываясь в монитор. — Мы же любовное письмо пишем, а не повестку в суд.
— Тогда, — Марк на секунду задумался и внес еще одно предложение. — Любимый!
— Преждевременно, — отверг я и его. — Так мы его только напугаем.
— Ну, дорогуша, я не знаю, — развел руками Марк.
— Умница! — восхитился я. — Напишем, «дорогой». Просто и со вкусом.
Я заколотил по клавишам.
«Дорогой Кирилл! Вы будете удивлены, прочитав это письмо. Но оно, поверьте, вас ни к чему не обязывает…»
С того времени, как Кирыч поменял работу ради хорошей зарплаты и звонкой должности, мы с Марком перестали его узнавать. Вроде бы те же глаза, нос и уши, и даже любовь к синим рубашкам никуда не делись, а Кирыч уже не тот.
— Как дела?
— Нормально.
— Что нового?
— Ничего.
Вот и весь разговор. Кирыч никогда не был болтуном, но тогда я чувствовал хотя бы его молчаливое участие. Сейчас казалось, что говорит не человек, а машина.
— Это неважно, — отвечал он на все расспросы о новой работе и спешил уединиться. В спальню — с книжкой, на улицу — с Вирусом. Куда угодно, лишь бы не с нами.
— Терминатор, какой-то, — сказал однажды Марк.
— А мне с таким спать! — в сердцах выпалил я.
— Неужели? — Марк оживился, воображая лязгающий металлом секс.
— Окстись! — разочаровал его я. — Теперь мы просто соседи по койке.
Эх, знать бы, что именуя наши отношения «соседскими», я когда-нибудь и впрямь обнаружу рядом постороннего субъекта, который даже во сне ухитряется сохранять безразличный вид. Эмоциональные инвестиции посторонних ему были не нужны. А я был именно посторонним. «Соседом по койке», как уже было сказано.
Очень неуютно.
— А вдруг он отмывает бандитские деньги? — предположил Марк и от страха зажмурился.
— И что тогда? — заинтересовался я. — Побежишь сдавать его в милицию?
— Мы сорвем куш и уедем на Канарские острова! — завопил Марк и заскакал по комнате, исполняя какой-то дикарский танец.
— Аферист! — удовлетворенно ругнулся я. — С нашей удачливостью, Кирыч, скорее, сядет в тюрьму, а мы будем носить ему передачи.
Кирыч замыкался все больше, а его реакции становились все менее предсказуемыми.
— А как твоего шефа зовут? — поинтересовался я как-то между делом.
В глазах Кирыча появился такой ужас, будто я сплясал кукарачу на могиле Серафимы Львовны.
Впрочем, минут через пять он устыдился.
— Вера Петровна, — бросил Кирыч и вышел из комнаты.
— Я думаю ему за нас стыдно, — застрекотал Марк.
— Он думает, что мы можем испортить его репутацию? — сказал я, притворяясь, будто мне только только сейчас пришла в голову эта мысль. — Неужели он боится, что мы нарядимся мадамами и закатим истерику прямо у него в кабинете?!!!
Марк довольно захихикал. Мне было не до смеха.
— За кого он нас принимает? — воскликнул я, чувствуя себя оплеванным.
«Мы делаем с ними деньги, но не едим за одним столом», — некстати вспомнилась торгашеская присказка. Здесь все получалось наоборот. Стол был общий, а дела делались где-то на стороне. Но от этого было еще мерзее.
— Суп отдельно, мухи отдельно, — сказал я, чувствуя себя не супом, а мухой.
Чтобы не разрыдаться, я уставился в телевизор, но слез сдержать уже смог.
— Ууу, — я быстро миновал стадию стыдливых всхлипываний и беззастенчиво предался горю.
— Все наладится! Разве он не человек? Разве он ничего не видит? — гладил Марк меня по спине.
— Ууу, — гудел я паровозом.
— …Ты не представляешь, как важен микроклимат на работе! — сказал Марк и ни с того, ни с сего и пустился в объяснения, что в его страховой конторе работают мерзкие мужики, которые только и знают, что рассказывать про футбол, пьянки и баб, которых они и так и эдак. — Вот у тебя, наверное, все по-другому?
— Это неважно! — сказал Кирыч.
Неужели весь русский язык ограничивается этой тупой фразой?
— Почему же! — воскликнул я. — Это жизненно важно! Скажи, у тебя есть кабинет?
— Ну, есть, — неохотно ответил Кирыч.
— Ты один там сидишь? — обрадовавшись, продолжил я бурение.
— Нет? С Валей.
— Твоя Валя наверняка не рассказывает тебе про футбол, — подхватил Марк.
— Нет, только про «Формулу один», — немного растерянно ответил Кирыч и, кажется, хотел продолжить, но, опомнившись, выдал уже известное. — Это неважно.
В этот момент мне показалось, что я слышу скрежет закрываемых створок. Как в кино про космические ужасы — там герои тоже прячутся в герметично запертых отсеках, надеясь спастись от монстров, беснующихся снаружи.
Марк рассматривал календарь на будущий год. На каждый месяц приходилось по писаному красавцу. Марк загляделся на февраль. Его олицетворял голый мачо с сигаретой. Он стоял на дороге и делал вид, что ловит такси.
— Валя-валентина, что с тобой теперь? — застенал Марк.
На Валентину красавец был никак не похож. Скорее, на какого-нибудь Антонио. Тем не менее, я послушно продолжил:
— Белая палата, крашеная дверь! — взрыднул я.
— Тоньше паутины из-под кожи щек зреет скарлатины смертный огонек! — закончил Марк строфу.
Марк вырос на Урале, а я еще дальше, но воспоминания детства были так схожи, будто мы писали в один горшок. Когда мы были маленькими, по телевизору еще не показывали мыльных опер, поэтому мексиканские страдания, так необходимые чувствительным мальчикам, черпали из одних источников. В данном случае, из стихотворения про Валю-пионерку.
— Ты подаришь Кирычу валентинку? — спросил Марк.
— ??
— В День святого Валентина все приличные люди признаются друг другу в любви, — пояснил Марк и обвел маркером цифру «14». — Ты разве забыл про День всех влюбленных?
— А я не влюбленный! И вообще, к чему Кирычу моя валентинка, если у него своя Валентина на работе имеется. Пусть с ней и милуется!
Я хотел сказать еще что-нибудь, но вдруг замер, как завороженный. Я понял, как нам победить терминатора.
…Сочинялось плохо. Я уже рассказал о валиных любимых цветах, видах на Рождество, вечной любви, описанной «божественным Петраркой» и забуксовал, коря себя за скудость фантазии, которой, как мне раньше казалось, у меня должно хватить на тысячу любовных романов. Дело было наверное в том, что требовалось правдоподобное вранье, а для него катастрофически не хватало информации.
— Ты не помнишь, в каком галстуке Кирыч водку пить ходил? — спросил я памятливого на детали Марка. — Он тогда еще в грязь уделался?
— Как же не помнить! — возмущенно замахал руками Марк. — Беленький! С мышами! Страшный — просто ужас!!
Точно, тогда Кирыч нацепил самое кошмарное творение галстучного искусства: десяток «микки-маусов» с идиотскими ухмылками. Слава богу, в тот вечер он залил «мышей» соусом и дальнейшей эксплуатации галстук уже не подлежал.
Я заколотил по клавишам.
«…На последний праздник вы одели прелестный галстук. Он был Вам очень к лицу. Вы кружились в вальсе с Верой Петровной и она сказала, что Вы прекрасный танцор».
Я хотел продолжить, но, подумав, отодвинул от себя клавиатуру. Сегодня моя муза явно взяла отгул.
— Скажи, — осторожно начал Марк. — А зачем мы это делаем?
— Ради справедливости, — подумав, ответил я. — Как ты думаешь, к кому он обратится, чтобы избавиться от похотливой тетки?
— В милицию! — предположил Марк.
— К нам, дурак! — сказал я. — Мы придумаем за него пару вежливых писем-ответов и пылкая переписка заглохнет сама собой.
— И чего ради огород городить? — хмыкнул Марк.
— Но это послужим ему хорошим уроком. Тогда Кирыч поймет, что семья всегда должна быть на первом месте, какой бы большой ни была зарплата. В конце-концов, мы тоже живые люди и имеем полное право на человеческое к себе отношение.
— А если он узнает? — зрачки у Марка расширились, превратив глаза в две черные смородины. — Он нас убьет!
— Нет, не убьет, — помотал головой я. — Максимум — поколотит. Ну, и пусть, — ожесточенно продолжил я. — Он побьет, а мы поплачем. Все, как у людей…
— Точно! — воскликнул Марк, заражаясь моей решимостью. — Пусть! Пусть ему будет стыдно!
— Не жмет? — спросил я.
Марк качался на красных сапогах-платформах, как останкинская башня.
— Нет! — храбро сказал Марк.
Нацепив ему на шею килограмма два ожерелий, арендованных у Зинаиды (добрая девушка, она даже не спросила, для чего они нам нужны), я с сомнением оглядел маскировочный костюм.
Передо мной стояла семафорной высоты девица в темных очках в пол-лица и красном пальтишке из лаковой кожи (спасибо, Зиночка, ты — настоящий друг).
Я не понимал, ради чего этот маскарад. Ведь можно было преспокойно прогуляться рядом с «объектом» и в мужском обличье. Признаюсь, в таком виде Марк выглядел бы куда правдоподобнее. Но он вбил себе в голову, что без мадамского наряда невозможно, и мне оставалось лишь согласиться.
— Не упадешь? — еще раз спросил я.
— Постараюсь, — проблеял Марк.
Переодевание слегка повыветрило у него прежнюю уверенность.
— Ну, с Богом, — сказал я.
Марк ушел, а я стал его ждать.
От Марка требовалось выудить хоть что-нибудь, относящее к кириной конторе. К примеру, сведения о том, с кем Киря шел с работы, можно превратить в ревнивую миниатюру («Сегодня вы Леночку провожали. Хочу вас предупредить — у нее муж мафиози. Он всегда ходит с парабеллумом»).
Годилась любая малость: вот хоть имя охранника у входа («Представляете? Сегодня Саша позвал меня в ресторан. Я, конечно, отказала. Он ведь еще ребенок, а мне нравятся зрелые мужчины») или цвет обоев в холле («у меня на даче — небольшом трехэтажном домике — в точности такие»).
Миссия была безусловно полезна, но вот в марусиных актерских способностях я очень сильно сомневался. Как заломят ему белы рученьки, да сдадут в милицию за неподобающий мужчине вид. Господи! А если скинхэдов встретит?..
…Марк появился, когда я понял, что его нет слишком долго.
От семафорной девицы осталось немного.
— Меня спустили с крыльца! — сказал он, потрясая сломанными очками, и сам завыл паровозом.
Читать бесплатно другие книги:
