Гнев Цезаря Сушинский Богдан

– Ничего не поделаешь: каждая поверженная страна проходит через две фазы капитуляции – военную и нравственную, – по обыкновению своему, пробубнил фон Шмидт, уже пробегая взглядом текст письма, но тут же спохватился и, пытаясь оставаться справедливым, уточнил: – Кстати, Германии это тоже касается. Выражусь конкретнее: Германии это касается в первую очередь.

Январь 1949 года. Албанский конвой.

Борт крейсера «Краснодон»

Стоило командующему Влёрской базой произнести свое: «Какая поразительная осведомленность!», как Гайдук тут же мельком взглянул на контр-адмирала.

Внешне тот вроде бы никак не отреагировал, зато, воспользовавшись его замешательством, контрразведчик решил окончательно дожать этого несостоявшегося «черногорского Бонапарта». Как-никак, а в перечне лиц, ориентировки на которых Гайдуку пришлось вызубрить еще перед выходом конвоя в море, этот супруг наследницы черногорского престола, лишь по чистой случайности оказавшийся в должности командующего базой военно-морского флота Албании, значился первым.

Мало того, начальник контрразведки службы береговой обороны флота генерал Шербетов[13], так и не отважившийся перейти во «флотскую иерархию», настоятельно советовал подполковнику сделать все возможное, чтобы как можно поближе познакомиться с этим влиятельным офицером. И не только потому, что, как предполагали в управлении разведки, со временем Карганов мог стать командующим албанским флотом.

Дело в том, что уже сейчас этот «проходимец мафиозного типа» почти официально командовал целой флотилией контрабандистов, действовавших на итальянских и греческих коммуникациях. И в связи с этим тоже представлял немалый интерес для советской разведки. Причем не только флотской. Иметь на этих коммуникациях, да с базированием на берегах дружественной Албании, свой надежный «контрабандистский» разведывательно-диверсионный канал… это дорогого стоило.

– Если не ошибаюсь, теперь этот генерал, ваш родственник, является заместителем военного министра народной Албании, ведающим, среди прочего, еще и возрождением флота. В чем мы – в возрождении вашего флота, – как союзники по борьбе и социалистической идеологии, тоже заинтересованы. Кстати, вам повезло, что офицерский диплом вы получали во Франции, которую в Албании воспринимают как недавнюю союзницу в борьбе с фашизмом, а не во «вражеской Италии времен дуче Муссолини».

– А вы, стало быть, не простой флотский офицер…

– Было бы странно, если бы начальник службы безопасности конвоя представился простым корабельным плотником или хлебопеком.

– Вот и я так полагаю. – Предаваясь ироническому настроению, Карганов имел обыкновение отклонять туловище чуть назад и в сторону, словно бы желал рассмотреть собеседника издалека и всего сразу. – А если вы еще и представитесь…

– Подполковник Гайдук, что приравнивается к капитану второго ранга, – по-белогвардейски щелкнув каблуками, склонил голову контрразведчик. – Отвечаю за безопасность конвоя.

– Ваша фамилия Хайдут? Вы что, венгр?

– Не имею чести, – процедил подполковник.

– Первоначально у них так именовались погонщики скота, – решил просветить его Карганов, а затем на Балканах «хайдутами» или «хайдуками» стали именовать и повстанцев, действовавших против турок, а то и просто горных разбойников.

– Моя фамилия – Гайдук, – жестко уточнил подполковник. – В повстанчестве и в горном разбое ни я, ни ближайшие предки мои, смею заверить вас, не замечены.

– Охотно верю. Тут вопрос анкеты «личного дела». У вас этого опасаются не меньше, чем у нас.

– Хотя, если верить молве, кто-то из моих предков все же имел то ли сербские, то ли валашские корни.

– Вот оно как: корни у нас – «то ли сербские, то ли валашские…»! Следует признать, мы, русские, всегда легкомысленно относились к своим истокам, своим родословным, – благодушно констатировал Карганов. – А что касается безопасности конвоя… На вверенной мне морской базе вашим кораблям ничто угрожать не сможет, – горделиво заверил он.

– Если уж зашла речь о безопасности… – решил контр-адмирал Ставинский, что пора завершать вмешательство контрразведки в его вотчину. – Чей это флот? – кивнул в сторону медленно проходивших на фоне едва виднеющегося горного хребта кораблей.

Через своего адъютанта командующий базой отдал приказ командирам сторожевика и лоцманского буксира сменить курс: идти не в бухту острова Сазани, а, проходя Влёрский залив, следовать на территорию базы. Лишь выждав, когда соответствующие команды прозвучат из уст командира конвоя, он вспомнил о его вопросе.

– Вы имеете в виду эти суденышки, адмирал?.. Всего лишь очередной утренний променаж англичан, – саркастически ухмыльнулся он. – Раз в неделю они совершают его на виду у итальянцев, югославов и моей базы. Английскому адмиралу Оутсу все еще кажется, что его базирующаяся частично на Мальте, а частично – на юге Италии эскадра способна наводить ужас на всю Адриатику.

«Однако этого не происходит, поскольку англичанам противостоит „мощный“ флот Албании», – мысленно, хотя и с той же долей сарказма парировал Гайдук.

Они все трое проводили ироничными взглядами «посудины» адмирала Оутса, и Карганов прокричал в рупор капитану лоцманского катера, чтобы тот, заняв место сторожевика, начинал проводку русского конвоя на базу.

– Значит, линкор «Джулио Чезаре» в самом деле уже находится в порту Влёры? – спросил контр-адмирал Ставинский.

– Эта громадина заняла половину акватории морской базы. Еще бы: «Джулио Чезаре»! Гордость «непобедимого итальянского флота». Во время захвата муссолинистами нашей страны[14] этот линкор появился в заливе Влёры во главе целой эскадры, которая поддерживала высадку в порту итальянского десанта.

– Представляю, с каким чувством албанцы воспринимают его нынешнее появление в своей бухте.

– Если речь идет об откровенной враждебности по отношению к итальянцам, то это в прошлом. Мы всегда понимали, что причина нашествия этих торгашей-итальяшек не в их враждебности, а в политическом маразме Муссолини. Другое дело – враждебность по отношению к немцам, которых албанцы побаиваются и недолюбливают точно так же, как и австрийцев.

– Значит, вам приходилось видеть линкор «Джулио Чезаре» в действии? – попытался контр-адмирал вернуть его к разговору о нравах кораблей, а не нравах нацистских союзников.

– Лично мне – не довелось. Но, исходя из рассказов, итальянцы даже не открывали огня, дабы древняя Влёра, бывшая столица Албании, досталась им в первозданном виде. Само появление таких кораблей, как «Джулио Чезаре», один залп которого способен был разрушить половину города, уже служило актом устрашения. Однако все это – в прошлом. Теперь вот весь свой флот итальяшки вынуждены без боя сдавать победителям. Настоящая «аукционная» распродажа некогда могучего итальянского флота – разве не в этом величайшая из превратностей судьбы?!

– Весьма предположительно, – отделался своим любимым выражением адмирал.

– А ведь сейчас уже мало кому известно, что к началу германо-русской войны дуче обладал самым большим подводным флотом в Европе.

– В самом деле?! – вырвалось теперь уже у Гайдука. – В Италии был самый большой флот субмарин?!

– Восторженный факт итальянской пропаганды. Дуче как-то официально похвастался, что у него было больше субмарин, чем у России, у рейха и даже у Великобритании; не говоря уже о Франции или Испании!

– Что весьма предположительно, – проговорил адмирал с такой расстановкой, словно каждое слово пережевывал.

– Возможно, это всего лишь пропаганда? – в самом деле предположил Гайдук.

– Никак нет, господа! После войны это было официально подтверждено англичанами. К слову, при всей артистической напыщенности речей дуче он свято придерживался фактов, не в пример фюреру.

– Вы говорите о нем как о своем кумире.

– В свое время он был кумиром фюрера. Это уже во время войны с Россией в его кумирах оказался Сталин.

– Что весьма и весьма предположительно, – почти болезненно поморщился адмирал. – И вообще, я бы попросил вас, капитан второго ранга, подобные высказывания в присутствии моих офицеров…

– Кстати, надводным флотом своим итальяшки тоже могли гордиться, – не позволил окончательно осадить себя албанский капитан. – Так что теперь даже странно, что итальянцы вообще согласились отдать такой линкор вам, коммунистической России.

– А куда им было деваться? – склонился адмирал над Черногорским Бонапартом, как решил называть его про себя Гайдук, словно великан – над провинившимся гномом. – Пусть молятся своему папе римскому, что легко отделались. Впрочем, им предстоит передать нам еще несколько, да что там – почти целую эскадру кораблей.

– Знаю-знаю, уведомлён, – выбросил вперед растопыренные ладони Карганов. – Но… Вот именно… Вам приходилось что-либо слышать о князе Валерио Боргезе, адмирал?

Декабрь 1948 года. Сицилия.

Вилла «Центурион»

Умберто опустошил бокал, вальяжно потянулся к бутылке и вновь наполнил его.

– Кто именно принес это письмо, африканеро? – спросил он у зазевавшегося дворецкого.

– Фамилии своей этот гонец не назвал, однако сказал, что зовут его Ливио и что когда-то он был вашим сослуживцем.

– Что значит «когда-то был сослуживцем»? Разве нас уже расформировали и отправили в отставку? Да, приказано затаиться, переждать, самостоятельно поддерживая при этом спортивно-боевую форму[15], – уточнил он уже исключительно для германца. – Но до расформирования, как, впрочем, и до Нюрнбергского трибунала, дело так и не дошло. Хотя русским очень хотелось такого исхода.

– Это был приказ князя Боргезе – поддерживать форму? – позволил себе поинтересоваться сарацин.

– Тебе известно, кто такой Боргезе?

– Конечно, это же… сам князь Боргезе!

– Так, может, тебе известна и фамилия его курьера? – вклинился в их разговор фон Шмидт.

– Фамилия? Нет, неизвестна.

– Уж не Конченцо ли это был? – вопросительно взглянул Умберто на своего дворецкого. – Унтер-офицер Ливио Конценцо – смуглолицый такой; узкий, с едва заметной горбинкой, нос; рассеченная и как бы распухшая верхняя губа?..

– Позволю себе напомнить, господин корвет-капитан, что лично я к боевым пловцам не принадлежал, а всего лишь служил в охране морской диверсионной базы в Сан-Джорджио. Естественно, вы вряд ли могли запомнить меня, однако вас я припоминаю. Правда, на службу сюда был принят уже после ареста Боргезе.

– Как, ты что, в самом деле… служил в охране нашей базы?! – удивленно уставился на него Умберто.

Всего полгода назад эта вилла досталась ему в наследство от дяди, который в годы войны, в чине полковника, являлся начальником гарнизона Сан-Джорджио. К тому же переселился сюда Сантароне совсем недавно и близко познакомиться с африканеро не успел. Но поскольку на окраине Сан-Джорджио действительно располагались и секретная база «штурмовых плавсредств», и школа пилотов управляемых торпед, в которой готовили боевых пловцов, то ничего странного в том, что один из бывших солдат оказался в должности дворецкого начальника гарнизона города, корвет-капитан не узрел. Другое дело, что сам тот факт, что африканеро служил в охране базы, оказался для Умберто полной неожиданностью.

– Так точно, служил; рядовой первого взвода второй охранной роты. База Сан-Джорджио.

– Почему же до сих пор скрывал этот факт?

– Не спрашивали, господин очень большой капитан.

– А к чему это твое обращение «господин очень большой капитан»?

– У племени, из которого происходит мой отец, таким способом принято выражать свое почитание человеку высокого чина.

– Но я – не человек из твоего племени, – поиграл желваками Сантароне.

– Кстати, – как ни в чем не бывало продолжил свое сообщение дворецкий, – гонец сказал, что завтра, в одиннадцать ноль-ноль, он позвонит. Если к тому времени у вас будет готов ответ князю, он подъедет за ним и отвезет куда следует. То есть вручит письмо человеку, способному передать его в камеру князя.

– Ответ будет подготовлен сегодня же.

– И еще… Мне удалось возродить в памяти лицо этого парня. Относительно рассеченной губы – это вы точно заметили. И нос – тонкий, с горбинкой. Немного смахивает на сицилийского пирата, какими их рисуют в старинных книгах.

– Не самая худшая рекомендация, если учесть, что в войну наших боевых пловцов англичане тоже называли «сицилийскими пиратами».

– Но, с вашего позволения, мы все же предпочтем называть их «морскими дьяволами».

– Что, конечно же, предпочтительнее, – безразлично признал Сантарино и, задумчиво посмотрев в окно, за которым поднебесье сливалось с морским горизонтом, вернулся к тому вопросу, который в самом деле интересовал его: – Значит, приходил все-таки унтер-офицер Конченцо… Он и в самом деле родом из Порто-Эмпедокле, который издревле славился рыбаками и, конечно же, пиратами, промышлявшими в Сицилийском проливе, в основном в районе острова Пантеллерия. К слову, боевым пловцом он был отчаянным.

– Не мешало бы встретиться с этим парнем, чтобы основательно обсудить некоторые вопросы, – заметил фон Шмидт, вспомнив, что и прибыл-то он в Аугусту именно для того, чтобы с помощью Сантарино наладить связи с людьми Боргезе.

– Вряд ли Конченцо способен что-либо решить в этом деле, – скептически ухмыльнулся Умберто.

– Но ведь встретиться с самим Боргезе нам с вами возможности пока что не представляется. И, даже судя по оптимистическим предположениям самого Черного Князя, не скоро представится. Зато месяца через два у меня наверняка появится возможность увидеться со Скорцени. Во всяком случае, меня предупредили, что первый диверсант рейха намерен встретиться со мной, как только окажется в Италии.

– Ну, если бы к этой операции «Гнев Цезаря» подключился Скорцени, я, возможно, поверил бы в ее осуществимость.

– Даже на территории России?

– Даже. Если, конечно, привлечь к делу разведку наших нынешних союзников. Нужно будет отслеживать перемещение линкора «Джулио Чезаре», а главное, знать его точное месторасположение в день диверсии. Вот почему без Скорцени, с его законсервированными кадрами, нам и впрямь не обойтись. В свое время операция по освобождению Муссолини представлялась не менее трудной, тем не менее…

– Ну, допустим, пока что Отто больше интересует исход другой операции… Впрочем, – едва сдержался барон, чтобы не проговориться, что во время встречи с ним первого диверсанта рейха будет интересовать вовсе не судьба плавающей груды итальянского металлолома под названием «Джулио Чезаре». Но вовремя попридержал язык.

Да, оберштурмбаннфюрер помнил, что теперь Скорцени больше всего интересуют перспективы поиска «африканских сокровищ фельдмаршала Роммеля», невольным хранителем которых он, барон фон Шмидт, оказался. Во время последней встречи, состоявшейся ранней весной сорок пятого, начальник отдела диверсии СД так и сказал ему:

– Вы, дружище, ни на минуту не должны забывать, что сокровища фельдмаршала, которые вы так некстати предали волнам Средиземного моря, принадлежат не потомкам Роммеля, не вам и даже не мне.

– В общем-то я догадывался, – мрачно пробубнил в ответ фон Шмидт, – что принадлежать они должны не кому-то из нас конкретно, а Третьему рейху, вот только…

– Что «вот только»? Какие сомнения вас все еще гложут, хранитель самой романтической из тайн гибнущей Германии?

– …Только хотелось бы знать, кому позволено будет представлять наш рейх в ходе поисков этих сокровищ. Поскольку стаи кладоискателей уже формируются, причем сразу в нескольких странах.

– Вы же специально умудрились затопить их на таком «перекрестке» территориальных вод, этнических конфликтов и государственно-политических интересов, на котором Третья мировая война способна возродиться сама собой, как лавина из жерла вулкана.

– Ничего не поделаешь, обстоятельства складывались таким образом, что не оставляли нам выбора…

– Не надо скромничать, барон фон Шмидт, – сталью зазвенел гортанный баритон обер-диверсанта. – Признайтесь, что специально заложили эту «глубинную мину» под изжившую себя европейскую цивилизацию, и в мире о вас заговорят как о внебрачном сыне князя Талейрана.

– Я всего лишь выполнял приказ фельдмаршала Роммеля: во что бы то ни стало вывезти сокровища из Северной Африки, чтобы они достались будущим поколениям германцев. Все, что происходило потом у берегов Корсики, определялось рулеткой войны.

– «Рулеткой войны», говорите, барон. Прекрасно сказано. Однако замечу, что списывать дальнейшую судьбу сокровищ на рулетку войны нам уже никто не позволит.

– Страсти накаляются, это уже чувствуется.

– Они пока еще только формируются, эти страсти, но для вас важно запомнить одно, – придал жесткости своему голосу обер-диверсант, – сокровища фельдмаршала предназначены для той части элиты СС, что сумеет уцелеть в «миротворческой мясорубке», которую в скором будущем устроит нам вся эта свора победителей.

– Но в чреве этой мясорубки от меня уже мало что будет зависеть. Если только не окажусь в нем одним из первых.

– Именно поэтому от вас требуется одно: скрыться, затаится и постоянно помнить, что жизнь ваша оценивается теперь на вес золота… Роммеля. И не вздумайте пускать себе пулю в лоб! – пророкотал Скорцени, странным образом переходя со своего вибрирующего баритона на зычный камнедробильный бас. – Из могилы извлеку и тогда уже пристрелю окончательно.

«Улыбка Квазимодо», которую личный агент фюрера по особо важным делам попытался изобразить на своем холодном, изуродованном шрамами лице, должна была заверить оберштурмбаннфюрера, что, несмотря ни на что, умение шутить «самый страшный человек Европы», как писали о нем впечатлительные французы, все еще сохранил. Если только находились люди, по-прежнему способные оценивать его «диверсионные», в подвалах СД отшлифованные шуточки.

…Отрешаясь от нерадостных воспоминаний, барон признал, что таких подводных пловцов, как Умберто Сантароне, к поискам сокровищ в любом случае привлекать придется. Однако же понимал и то, что обсуждать с корвет-капитаном план поисковой операции пока что рано. В том числе и в целях собственной безопасности. И был поражен, когда вдруг услышал:

– Не сомневаюсь, что с трудом вырвавшемуся из ловушки американского правосудия Скорцени куда престижнее будет заниматься поисками хранящихся у берегов Корсики сокровищ «фельдмаршала пустыни», чем поисками стоянки у берегов Крыма линкора «Джулио Чезаре». Но все же само участие Отто, пусть даже символическое, в этой операции сразу же придало бы уверенности всем ее участникам.

– Все эти устаревшие ржавые линкоры, конечно же, дерь-мо, – проворчал барон. – Однако не забывайте, что Скорцени, как и ваш Черный Князь, – профессионал, для которого престиж диверсионного ремесла имеет свою, особую ценность.

– Пожалуй, вы правы, барон. Помню, с какой гордой яростью уходили на задания наши пилоты управляемых торпед. Понимали, что идут на верную смерть, но… как же воинственно они держались!..

Январь 1949 года. Албания.

Борт крейсера «Краснодон»

Поняв, что албанец пытается провоцировать его на разговор о каком-то именитом фашисте, Ставинский вновь болезненно, словно при печеночной колике, поморщился, нахмурил брови и лишь после заминки, в которую Гайдуку по чину не положено было вторгаться, проворчал:

– Боргезе, говорите? Тот самый, со своими «людьми-торпедами»? Что-то вроде «итальянского Отто Скорцени»?

– Мы достаточно хорошо осведомлены об этом морском диверсанте, – тотчас же попытался укрепить реноме адмирала-знатока подполковник.

– Ну, уж вам, господин подполковник, это по службе положено, – согласился с Гайдуком командующий Влёрской военно-морской базой. – Все же самый грозный диверсант Второй мировой войны.

Но даже это сомнительное признание его информированности не помешало флотскому чекисту тут же произнести:

– Бог с ним, со Скорцени, меня сейчас больше интересует Боргезе. Это правда, что в войну князь какое-то время служил в Крыму, в Севастополе?

– Что касается службы самого князя, – утверждать не стану. Но что там находилось подразделение итальянских боевых пловцов – факт. Об этом открыто писали римские газеты, командование бравировало своим «крымским вторжением». Дело в том, что боевые пловцы Боргезе прославились атаками на английские конвои и базы; их, не раскрывая до поры до времени имен, прославляли как национальных героев. В том числе и за подвиги на Черном море.

– Что-то не припоминаю ни одного их подвига, – отрубил адмирал, вопросительно взглянув при этом на подполковника.

– Возможно, кое-что за ними все же числилось, – пожал тот плечами. – Знать бы, что именно?

– Словом, не исключено, – продолжил свой рассказ командующий базой, – что Черный Князь, который в это время действительно занимался подготовкой морских диверсантов на своей базе в Италии, тоже побывал в Крыму. С инспекционной поездкой, естественно, для поддержания духа. Наверное, ваша разведка слишком мало знала, а пресса – слишком мало писала о морских диверсантах и вояжах Боргезе.

– Припоминаю, на Каспии ходил кое-какой слушок, – неуверенно как-то парировал контр-адмирал. – В том духе, что нужно усиливать антидиверсионную бдительность на флоте и в береговых подразделениях. Дескать, противник развернул подготовку диверсантов в Крыму и на Дунае, а значит, следует ожидать высадки десантов. Однако слухов было много, а дел и без итальянских пловцов хватало. Тем более что самих итальянцев как вояк никто всерьез не воспринимал. Особенно после битвы под Сталинградом.

Албанец не догадывался, что всю войну Ставинский «отсиживался» далеко от линии фронта, в штабе Каспийской флотилии, поэтому о том, что происходило на Черном море и в Крыму, имел такое же представление, как всякий гражданский, внимательно следивший за событиями в том регионе по сообщениям в прессе.

– Кое-какой информацией о школе боевых пловцов Боргезе мы теперь уже обладаем, – вступился за честь разведки подполковник. – Но если вы, господин капитан, поделитесь своими… ну, так сказать, сведениями или хотя бы впечатлениями…

– У нас еще будет возможность пообщаться… – как-то слишком уж поспешно отреагировал Карганов. – А после Сталинградской битвы – да… Для дуче «разгром на Волге», как называли это сражение итальянцы, да и албанцы – тоже, стал погребальным звоном. Мне же она помнится еще и тем, что накануне Сталинграда вместе с группой подпольщиков, действовавших во Влёре, я ушел в партизанский отряд, в горы.

– И как долго продержались там?

– Окончание войны моя бригада встретила уже на севере страны, в Северо-Албанских Альпах, на границе с Черногорией. Причем замечу, что сражались мы здесь, на берегах Дрины[16], не хуже, чем вы на своей Волге.

– Что весьма предположительно, – едва слышно проворчал командир конвоя.

– На нашей с вами Волге, – вежливо улыбнулся подполковник, не столько напоминая албанскому морскому офицеру о его этнических корнях, сколько сглаживая некорректность контр-адмирала.

– Вынужден признать, что время от времени я вспоминаю об этом, – мечтательно запрокинул голову Черногорский Бонапарт.

– Теперь получается, что народы всех стран сражались с фашистами долго и отчаянно… Правда, в таком случае непонятно, почему основные силы германцев приходилось перемалывать именно нам, в России, – скептически проворчал контр-адмирал, вновь направляя бинокль в сторону проходившей мимо английской эскадры.

И подполковник почувствовал: Ставинскому очень не хотелось бы, чтобы албанец поинтересовался его собственными фронтовыми подвигами. Он уже был предупрежден своими коллегами: если не желаешь нажить себе в лице контр-адмирала врага, старайся как можно реже заводить в его присутствии разговор о морских сражениях на Черном море и вообще о былых боях. Только вспомнив об этом напутствии, Гайдук обронил:

– Насколько нам известно, князь Боргезе все еще пребывает в тюрьме, кажется, на одном из итальянских островков, но под усиленной охраной англичан.

– А вот это уже – восторженный факт английской пропаганды. Многим хотелось бы, чтобы Черный Князь никогда больше не увидел свободы.

– …В то время как его кумир Отто Скорцени уже на свободе и даже осмеливается посещать Италию.

Подтекст этого замечания Карганов уловил, однако не стушевался. Яростный приверженец диверсионного таланта Боргезе, он решил отстаивать его до конца.

– Где бы он ни сидел и кто бы его ни охранял, Черный Князь, этот истинный моряк, будет оставаться за решеткой лишь до тех пор, пока сам этого пожелает. – В голосе албанского капитана вдруг явственно послышались нотки гордости за своего итальянского коллегу, которому, возможно, стремился подражать.

– Что весьма предположительно, – не изменил своей манере общения адмирал.

– Вы сказали «пока сам пожелает»? – ухватился за важную для себя нить разговора контрразведчик. – Конкретизируйте мысль, если это возможно.

– Да все очень просто. Боргезе решил раз и навсегда, причем самым законным образом, перевернуть военную, точнее, «муссолинистскую», страницу своей биографии. Чтобы затем окончательно легализоваться и вернуться на флот, к своим боевым пловцам, к флотилии Decima MAS.

– У наших зэков это называется: «На свободу с чистой совестью», – расплылся в улыбке Гайдук.

– Может, и так. Важно другое: по моим сведениям, он уже якобы заявил, что если бы находился на свободе, то вместо линкора «Джулио Чезаре» русские получили бы груду металла, да и то – лежащую на дне.

– Мы привыкли к бахвальству врагов, – чопорно заметил командир конвоя. – Немцы вон как пыжились, а чем это завершилось – вам известно.

– Следует признать, что подобные высказывания Боргезе в самом деле смахивают на бахвальство. Но два дня назад в прессе появилось еще одно его заявление. Черный Князь объявил, что боевые пловцы диверсионной «децимы» сумеют достать и уничтожить линкор даже на Севастопольской базе русских. Причем дал слово, буквально поклялся, что пловцы неминуемо достанут свой бывший флагман, свой «Джулио Чезаре».

– Достанут? В бухте Севастополя?! – изумился контр-адмирал такой наглости князя. – Да пусть только приблизятся к берегам Крыма! Что тоже… весьма предположительно.

– Нет-нет, это уже – не бахвальство. Боргезе, как и Скорцени, не из тех диверсантов, которые бросают слова на ветер. Каждое его «слово» – это слово аристократа.

– В том-то и дело… – окончательно портилось настроение командира конвоя. – Аристократы, мать их…

Декабрь 1948 года. Сицилия.

Вилла «Центурион»

Офицеры опустошили свои бокалы и поминально помолчали, бессловесно благодаря всех павших, а следовательно, принесших себя в жертву смерти во имя спасения тех, кому суждено было выжить.

– И все же почему вдруг вы заговорили о сокровищах Лиса Пустыни, – нарушил барон этот скорбный ритуал, – хотя наверняка знаете, что Скорцени никоим образом к ним не причастен?

– Я заговорил бы о них, даже если бы люди Скорцени и не пытались выйти через меня на бывших боевых пловцов.

– То есть они уже связывались с вами? Странно, я этого не знал. И давно это произошло? – машинально как-то спросил фон Шмидт.

– Еще в августе.

– В августе, значит… – На сей раз барон повертел ножкой бокала, даже не пытаясь оторвать ее от стола. Оберштурмбаннфюрера не могло не задеть, что к Сантароне некие «люди Скорцени» обратились значительно раньше, нежели к нему. Такое казалось непростительным, даже если речь шла об обер-диверсанте рейха. – Уточните: разговор сводился к каким-то конкретным действиям или хотя бы к планам? Или же эти люди ограничивались общими рассуждениями?..

– Можно сказать и так: пока что – общими… Однако не будем забывать, что офицеры Скорцени – не те люди, которые способны вторгаться к вам в дом для отвлеченных дискуссий. Тем более что одним из этих двоих визитеров являлся гауптштурмфюрер Родль.

– Бывший адъютант Скорцени, – кивнул фон Шмидт, стараясь не выдавать своего изумления. И тут же попытался возродить в памяти худощавое, по самой природе своей бледно-серое лицо этого офицера.

– «Наш бессмертно преданный, непотопляемый Родль», – как выразился один из заместителей Боргезе по поводу его преданности первому диверсанту рейха.

– Надеюсь, господина Родля интересовали не окрестные виноградные плантации и не виды на будущий урожай?..

– Интересовался гауптштурмфюрер, причем довольно придирчиво, только одним объектом – судьбой базы пилотов управляемых торпед.

– Вот это уже интригует!

– Речь шла о судьбе основной базы, которая располагалась в устье реки Серкио, что неподалеку от Специи, между этим городом и Пизой, точнее, рядом с Лигурийской военно-морской базой.

– Мне приходилось слышать о ней, – подбодрил своего собеседника барон. – И какова же в действительности судьба этой базы боевых пловцов?

– Как и всей Италии.

– Исчерпывающе. Или все-таки существуют некоторые нюансы?

– Она по-прежнему располагается там же, поскольку окончательно не ликвидирована. Но во время встречи у меня возник естественный вопрос: разве Родль, этот бывший офицер СС, имеет какое-то отношение к военно-морским силам, не говоря уже о морских диверсантах? Я так прямо и спросил его.

На сей раз Умберто основательно приложился к бокалу с вином и, судя по всему, на какое-то время потерял нить разговора.

– Ну, сам Родль всегда имел «какое-то отношение» и к войскам СС, и к диверсионным подразделениям, да и вообще к самой армии как таковой, – иронично заметил барон, пытаясь активизировать его воспоминания.

– Вот и гауптштурмфюрер тоже ответил весьма уклончиво. Настолько уклончиво, что его можно было бы послать к черту, если бы он не дал понять, что, собственно, базой и пловцами интересуется не он, а… Скорцени.

– Уверен: если бы к вам прибыл сам обер-диверсант рейха, он, приличия ради, все же поинтересовался бы вначале видами на урожай винограда. А вот как бы он повел себя после традиционной дани любопытству, этого не способен был бы предугадывать даже фюрер, не говоря уже о Господе. Кстати, вы говорили о двух гонцах. Кем оказался второй?

– Это была женщина, – снисходительно передернул щекой Сантароне.

– На такие встречи офицеры СД стали приходить с местными красотками? Конечно, иногда в целях глубинной конспирации…

– Какая конспирация, оберштурмбаннфюрер? Война-то давно завершилась.

– Согласен, прокол. Но тогда – ваши соображения?

– Понятия не имею, зачем эта фрау понадобилась адъютанту Скорцени во время визита.

– Ладно, спишем на удручающую недальновидность Родля. – Барон резко вздернул подбородок и, сладострастно проскребывая его ногтями, задумался. – Все же возникает вопрос: коль уж фрау побывала в вашем поместье… Она что, присутствовала при разговоре? Что вообще вы могли бы сказать о ней?

– Порой даже закрадывалось подозрение, что она чувствовала себя старшей. Если не по чину, то по должности.

– А с виду она какая?..

– Худощавая, подтянутая, волосы светло-русые, не знаю, крашеные ли. Стрижка? Стрижка короткая, под гимназистку; взгляд холодный и жесткий, тон повелительный. На лицо так себе, малоприметная… Точнее, была бы малоприметной, если бы не это ее аристократическое высокомерие.

– А не показалось ли вам, что, судя по тому, как эта красавица вела себя, а также по выправке, она тоже из СС?

Сантароне задумался, но по отсутствующему взгляду барон понял, что до сих пор подобное предположение его не посещало.

– Может быть, может быть… Правда, никогда раньше видеть эсэсовок мне не приходилось. К тому же Родль представил ее как свою «мальтийскую попутчицу». Просто попутчицу – и все, без имени, без чина или должности. Однако на мальтийку она смахивала еще меньше, чем на итальянку. Типичная германка.

– Неужели сама гауптштурмфюрер Лилия Фройнштаг объявилась?! Вот уж кого не ожидал встретить на итальянских берегах.

– Ваша старая знакомая?

– Скорее, знакомая Отто Скорцени, причем пока еще далеко не старая.

– Это меняет ситуацию, – озабоченно ухмыляясь, почесал затылок Умберто, явно размечтавшийся было по поводу иллюзий следующей встречи. Появление рядом с женщиной тени обер-диверсанта рейха сразу же уменьшало его шансы.

– Поэтому-то все прочие мужчины старались держаться от нее на пушечный выстрел, – подтвердил опасения итальянца фон Шмидт.

– Воспринимаю как дружеское предостережение.

– Поверьте, это лучше, чем услышать предостережение от самой Фройнштаг. Она – из когорты тех диверсантов, которые сначала стреляют, а потом уже решают: стоило ли удостаивать пули именно этого человека? Правда, был один офицер, к которому, как мне говорили, она относилась почти с таким же благоговением, как и к первому диверсанту рейха.

– Очевидно, кто-то из команды Скорцени?

– Естественно. Барон фон Штубер. Штурмбаннфюрер, то есть майор СС. Такой же отпетый диверсант-проходимец, как и его шеф, «человек со шрамом». Фамилию советую запомнить, не исключено, что в скором будущем придется работать с ним.

– В каком смысле… работать? Он что, из морских диверсантов?

– Из сухопутных. Но, очевидно, именно он окажется личным представителем Скорцени при отряде боевых пловцов, тем более что теперь фон Штубер числится по ведомству итальянской военной контрразведки.

– Создается впечатление, что итальянская военная разведка давно уже стала неким побочным продуктом абвера.

– То есть хотите сказать, что итальянская разведка является сборищем отходов деятельности абвера? Понятно. Но точнее будет грешить не на абвер, а на СД, службу имперской безопасности рейха. Сам барон вряд ли решится совершать рейд в Севастополь, поскольку никаким опытом морских диверсий не обладает, но стать консулом первого диверсанта рейха – не откажется. К тому же он воевал в России, бывал в Одессе и в Крыму и, конечно же, прекрасно владеет русским.

– А его подруга, фрау-СС Фройнштаг?

– О, фрау-СС!.. Тоже опытная, хорошо подготовленная диверсантка, принимавшая участие в нескольких сложнейших операциях.

– Как, например, операция по аресту венгерского правителя адмирала Хорти?

– Неужели делилась воспоминаниями? – не поверил фон Шмидт собственному предположению.

– Просто в свое время наш Черный Князь с восхищением рассказывал об этой будапештской операции Скорцени, приводя ее в качестве примера профессионализма истинных диверсантов.

– С его стороны выглядит благородно.

– Кстати, среди прочего, он отметил, что первый диверсант рейха «с деловой активностью» использовал во время этой операции «женский фактор». Не в ходе самого ареста Хорти, а до него, на этапе налаживания отношений с правящей венгерской элитой.

– Тогда он и в самом деле имел в виду гауптштурмфюрера Лилию Фройнштаг.

– Как командир боевых пловцов, Черный Князь часто прибегал к анализу операций Скорцени, так сказать, в виде наглядного пособия. И чувствовалось, что он по-настоящему восхищается подвигами первого диверсанта рейха.

– Значит, и впрямь считал себя учеником Великого Отто. В диверсионном деле, естественно.

Январь 1949 года. Албания.

Борт крейсера «Краснодон»

…Подполковник метнул в сторону командира конвоя мимолетный, но явно осуждающий, взгляд, на который командующий Влёрской базой обязательно должен был обратить внимание. Меньше всего Гайдуку хотелось сейчас, чтобы Ставинский поссорил его с албанцем, которого он уже наметил для «активной разработки».

– Насколько мне известно, – заметил тем временем адмирал, – Скорцени не имел обыкновения заранее объявлять о своих планах и уж тем более – угрожать противнику какими-либо операциями. Вспомните хотя бы, как он переиграл итальянцев и их союзников во время похищения из-под ареста дуче Муссолини.

– Как же, операция «Дуб»!.. Название, конечно, неудачное, откровенно дубовое. Но именно эта операция с момента своего завершения стала диверсионной классикой. В таких сложнейших условиях, не потеряв во время самого похищения дуче из горного отеля «Кампо императоре» ни одного бойца, по существу, избежав какого бы то ни было кровопролития…

– Мне понятен ваш восторг, капитан; как понятно и ваше стремление по достоинству оценить опыт и мужество противника, но…

– Это не восторг, – пренебрежительно взмахнул рукой капитан второго ранга. – Обычный анализ действия профессионала. Истинного профессионала. Это восторженный факт!

Карганов ожидал, что советский контрразведчик возмутится по поводу его «коленопреклонения» перед обер-диверсантом рейха, но вместо этого подполковник неожиданно спросил: