Резиновая чума Смирнов Алексей
Он вышел из квартиры прямо в тапочках, мельком взглянул на опечатанную дверь Кашля и подошел к тринадцатой. Позвонил, долго ждал, но никто не ответил. Тогда Петр Клутыч позвонил в четырнадцатую квартиру, и вышел Висюн в майке. Грузный Висюн что-то жевал – вероятно, яичницу. Глаза у Висюна были круглые и выпуклые.
– Насчет соседа? – сразу догадался Висюн. – Это я ментов вызвал.
– Почему? – машинально спросил Петр Клутыч. Но мог бы и не спрашивать, потому что вопрос не подкрепился мыслью. Ему не пришло в голову, что четырех дней отсутствия слишком мало для Кашля, который, как сказала бы любая милиция, обязательно вернется. Поспит у кого-нибудь, погостит еще и придет домой.
– Я сказал, что пахнет трупом, – сказал Висюн, удовлетворенно перетаптываясь. – Так и тянет из-под дверей.
Петр Клутыч понимающе закивал, вернулся к двенадцатой квартире, принюхался.
– Пахнет, как всегда, – пожал он плечами.
– Ну да, это до меня только потом дошло, – согласился Висюн. – Мы-то привычные. А менты сразу стали ломать. У них появились подозрения.
Петр Клутыч кивнул опять, на сей раз – сочувственно.
– Они, понятно, обозлились, когда никого не нашли, – доверительно признался Висюн. – Ну, а мое дело – сторона.
Новый вопрос вертелся и никак не складывался в голове Петра Клутыча. Наконец, сложился: удивительно, но это был тот же самый вопрос, только чуть иначе сформулированный:
– Зачем же ты их вызвал?
Висюн сделал деловое лицо:
– Он мне полтинник должен. Пусть, думаю, хоть поищут, а то дождешься его.
– Ловко! – Петр Клутыч даже улыбнулся, завидуя чужому уму.
– Я, вообще-то, по-настоящему решил, что пахнет плохо, – признался Висюн. – Про полтинник я только сейчас догадался.
– Ты же сам говоришь, что привычный…
– Мало ли… Вышел спросонок, постоял, подышал… Эге, думаю!
– Короче, ты ничего не знаешь, – подытожил Петр Клутыч.
Висюн и вправду не знал, но поговорить хотелось.
– Хороший был человек, – сказал он похоронным голосом. – Жизнелюб. Джентльмен, – он скроил гримасу мученика. – Подавал женщине не только руку, но и хер, и стакан.
Тут же, припомнив осмотр квартиры следствием, Висюн горестно скривился:
– Фигуру смотрели. Что это такое, спрашивают. Кого это здесь убили?
Петр Клутыч сперва не понял, о чем тот говорит, но потом догадался. Кашель постоянно жаловался на домового. Петр Клутыч посоветовал ему нарисовать какую-нибудь магическую фигуру. И Кашель, вооружившись мелком от тараканов, изобразил на полу самого домового, как он себе его представлял. Силуэт. Его рукой водило подсознание, где прочно засели кадры из фильмов про убийства, где после выноса тела на полу остается печальный следственный контур.
Теперь стало ясно, почему человек в черном держался так неприветливо. Магический контур показался ему насмешкой.
Вдруг под окно приехало что-то страшное и занялось делом. Лестничная площадка наполнилась адским грохотом, и продолжение разговора стало невозможным. Соседи разошлись по своим скучным норам; Петр Клутыч лег полежать. Однако не лежалось: в голову лезли куцые мысли. С улицы несся шум, разлагавшийся на канонаду отбойного молотка, рев компрессора и чавканье говнососки. Петр Клутыч застегнулся в куртку и отправился погулять.
У ворот, приглашавших проследовать в парк отдыха и гуляний, работало платное караоке.
Аттракцион собрал длинную очередь. Желающие выстраивались в мрачную цепь и ждали с ненавистью к тому, кто уже дорвался до караоке и пел. Они мечтали, чтобы у поющего что-нибудь испортилось, сломалось, заело; чтобы он подавился и провалился, чтобы он спел поскорее, чтобы не задерживал других намеревающихся петь. Певец же, получив микрофон, забывал о своем недавнем недовольстве и самозабвенно хрипел популярное; если умел, то и пританцовывал популярное.
Петр Клутыч, которому до микрофона было еще долго ждать, желал поющим смерти.
Массовик отмахивал ритм и натужно улыбался. Но кроме него никто не веселился. Всем хотелось побыстрее исполнить песню.
– Сколько же идиотов, – заметил какой-то прохожий.
Его проводили слабым ропотом. Чей-то голос из очереди назидательно заметил:
– Без уда не вытянешь рыбку никуда.
Петр Клутыч, чтобы отвлечься, начал решать философский вопрос: приносит ли слепня ветром или уносит его? Потом огорченно припомнил, как сослуживцы отстригли его от коллективной фотографии и наорали.
Когда, наконец, подошла его очередь петь, Петр Клутыч осведомился:
– У вас нету песни «На пыльных тропинках далеких планет?»
– К сожалению, нет! – бодро крикнул массовик, веселясь из последних сил.
– А этой… «Мы, дети галактики»?
– И этой нет!
Петра Клутыча почему-то тянуло на космический репертуар. Но ничего из песен, которые ему срочно захотелось исполнить, не нашлось. Не было даже «Земли в иллюминаторе».
Поэтому Петру Клутычу пришлось довольствоваться современностью.
Он тяжело заплясал и принялся кричать в микрофон:
– Я буду вместо! вместо! вместо неё!…. Твоя невеста! Честно! Честное ё!….
Лицо его нисколько не оживилось. Угрюмая очередь изнемогала от нетерпения. Ей тоже хотелось спеть про невесту, а Петр Клутыч занимал время и место.
Машины летели, люди шли; никто не обращал внимания на старания Петра Клутыча.
– Твоя невеста! Честно! Честное ё!….
Глава 4
Могло показаться, что помещение для допроса предателей человечества, пятой колонны, совершенно не отличается от следственного изолятора для звездоплавателей.
После внимательного осмотра впечатление сохранялось.
И все же здесь было гадостнее.
Совсем необязательные царапины на лабораторном столе. Слабый запах табака, гуталина и ружейной смазки. Эхо проклятий на родном языке, впечатавшееся в стерильные стены. Слабое, но отчетливое жужжание продолговатых ламп.
Балансиров распорядился выключить освещение, чтобы вместе с Медовиком погрузиться во тьму. Помещение за стеклом, как и на первом допросе, заливал ослепительный свет. Медор Медовик сидел, положа руку на пухлую папку; надковыривал картон, пробирался внутрь, трещал листами.
– Давайте сюда этого декабриста, – сказал он нетерпеливо.
Балансиров потянулся к микрофону – точно такому, как в первом боксе. Он снова чувствовал себя неуютно, хотя допрашивать предстояло своего, двуногого и двуглазого. У него не могло быть неизвестных науке микробов, требующих усиленной защиты. Зато могли быть микробы известные, требовавшие защиты еще более усиленной. Медор Медовик не раз прибегал к биологическому воздействию на упрямцев. Подземные микробиологи работали без выходных, а герметичные двери и толстые стекла защищали не только от космических спор.
В полу разверзлась дыра; бокс принял очередной стул, но сидевший на нем не был, в отличие от незваного пилота, прикручен к сиденью и спинке. Рыхлому, изнеженному мужчине, одетому в больничную пижаму, хватило древних кандалов, каких давно не выпускают. Но ему недоставало колодок и рваных ноздрей.
Балансиров замечтался, вспоминая, как они брали этого предателя. Ночь! Переполненная луна придвигается все ближе, ибо интересуется космическими делами; космические дела вот-вот развернутся на Бежином лугу. Но луг осквернен, он пылает посадочными сигнальными кострами. Делегация отщепенцев размахивает факелами; нынешний пленник Балансирова прочищает горло, готовясь к сепаратным переговорам с нечистой силой. Нечистая сила летает над родиной, над ее просторными полями, чтобы, по завершении переговоров, топтать. Черные крылья отодвинулись в прошлое: над лугом зависает серебристое брюхо. И вдруг: лязг! грохот! Урчание моторов! Из окрестных лесов выдвигаются боевые машины. Брюхо взмывает в небо, но поздно: залп! еще один залп! Небо расчерчивается лазерной паутиной. На перетрусившую делегацию падает обычная, позорная сеть. К орущему клубку спешат, размахивая хоботами, грозные силы химического реагирования…
– Ну что же, Эренвейн, – голос Медора Медовика пробудил Балансирова. Реконструкция героизма пресеклась. – Рассказывайте, как вы крали людей. Похищали граждан. Договаривались с врагами человечества.
Ответа не было.
Медор потянулся и зевнул, показывая, что абсолютно спокоен и уверен в успехе.
– Вы знаете, Эренвейн, сколько людей пропадает без вести ежегодно? Десятки тысяч.
– И всех я похитил, – попытался съязвить Эренвейн. Балансиров удивленно присмотрелся: нет, все в порядке, его трясет, только очень мелко и сразу не разобрать.
– Будет вам паясничать, – укоризненно молвил майор. – Мы же понимаем, что не всех. Достаточно одного. Слезинки ребенка. Вы читали у Достоевского о слезинке ребенка? – зазвенел Медовик.
– Мы не трогали детей, – сказал Эренвейн.
– Не придуривайтесь. Вы отбирали у них мам и пап.
– Это и без нас делали. Тех мам и пап, о которых вы печетесь, отбирали по решению суда. И дети радовались. Это были пьяницы.
– С чужого голоса поете, – Балансиров сделал Эренвейну замечание.
– Вы забрали много непьющих, – напомнил Медор Медовик. – Якобы дураков. У них тоже были дети.
– Их тоже заберут, когда вырастут. Раз такие родители. И что в этом плохого, если разобраться? Вы же автоматы, вы не рассуждаете. А французы, например, открыли, что человеческий глаз воспринимает всего один процент материальной вселенной. Один! – Эренвейн сострадательно и нахально поднял палец, сочувствуя глазам Балансирова и Медовика. – Между тем, космос на 73 процента заполнен пока неразъясненной черной энергией, которую как раз и не видно, а в ней самая суть. Но вам же до этого нет дела, вам бы только вязать свободную мысль.
Балансиров с Медовиком переглянулись.
– Что тут скажешь? – притворно удивился Балансиров. – Вот если, допустим, человек увидит не один, а два процента – что будет? Он мигом слетит с катушек. В белой горячке, небось, добавляются какие-то сотые доли, и ничего хорошего.
– А если явится Божья Матерь или Неопалимая Купина – это сколько еще получится? с учетом неизменности остального ландшафта? – Медор, подыгрывая, театрально взялся за сердце.
Эренвейн презрительно и негодующе отвернулся.
– А знаете, что мы сделаем? – улыбнулся Медор, снял очки и начал протирать их чепчиком, который тоже снял. – Мы оставим вас без коры. Есть хорошие лекарства, электричество… И отдадим вашим космическим друзьям.
С Эренвейна слетела наглость. Она и прежде давалась ему не без труда.
– Партия потребует думского расследования, – предупредил он.
– Пусть требует. С какой-нибудь звезды. Ваша продажная партия, ненавидящая народ и страну, отправится следом за вами.
– Вам не позволят, – всем своим подлым сердцем Эренвейн надеялся, что его берут на испуг.
– Думайте, как хотите, – отозвался Медовик, легко прочитавший эти простенькие мысли. – Мы не спросим позволения. Мы организуем проверку вашей финансовой деятельности. Там, собственно, и проверять нечего: приходи, да забирай в кутузку. Народ одобрит. Он сыт по горло вашей импортной демократией.
– Хорошо, – изнеженный мужчина опустил голову. – Чего вы хотите от меня? Я выполнял партийное поручение. Я рядовой функционер. Мне приказали встретить гостей и передать им пакет…
– Пакет давно у нас, – махнул рукой Медовик. – В нем списки. Ни в чем не повинных граждан, которых вы причислили к дуракам и пьяницам. Они совпадают с нашими, только короче. Вам известно, что все дураки у нас переписаны?
– Тогда чего вы от меня хотите?
– Вы слишком бодро изъясняетесь, – недовольно поморщился Балансиров. – Товарищ майор, разрешите наложить взыскание на службу предварительной подготовки? Смотрите: он ерепенится, чего-то квакает, поминает всуе государственные структуры… А должен был рыдать и молить о прощении.
– Наложите взыскание, – согласился Медор. – Итак, – обратился он к Эренвейну, – нам нужны имена других предателей. Партийных соратников можете не называть. На них давно заведены уголовные дела. Рядовые граждане? Деятели искусства, науки? Иностранные подданные?
С этими словами Медовик, будто спохватившись, сунул руки в нарукавники. Манипуляторы коротко взвыли и растопырили пальцы.
– Не бойтесь, – подбодрил он задержанного. – Мы защитим вас от гнева ваших заоблачных хозяев. Не такие они грозные. Раскалываются, как все разумные существа. – Он кивнул на папку с листами. – У меня здесь распечатка показаний одного из пилотов. Вся философия, вся идеология, цели и задачи. Нам не хватает технических подробностей.
Эренвейн, видный оппозиционер, чье сытое лицо не сходило с телеэкрана, болезненно глотнул, завороженно следя за червеобразными движениями металлических пальцев.
– Ну же, – нетерпеливо повторил Медовик. – Мы ждем. У вас есть осведомители, наводчики. Есть агентура среди сатириков, журналистов, врачей.
– Я не помню поименно, – хрипло сказал Эренвейн.
– Еще бы вам помнить такую ораву, – участливо отозвался тот. – Скажите, где у вас хранится подобная информация – и дело в шляпе.
Эренвейн раскрыл было рот, но запнулся.
– Я хотел уточнить, – выдавил он упавшим голосом. – Ваши угрозы… про звезду… нет, в лекарства и электричество я верю, но про звезду… это своеобразная шутка, правда?
– Шутка, – кивнул Медовик.
– Звезды необитаемы, – наставительно пояснил Балансиров. – Мы имели в виду планету.
Он придвинулся к Медовику и прошептал ему на ухо:
– Все-таки либералы – публика вежливая и сдержанная. Вот когда кому-то из наших прищемят почвенные Корни резными воротами, так сразу выходят тридцать три богатыря, вращая глазами….
Глава 5
Посреди ночи Петр Клутыч открыл глаза.
На часах было три.
В комнату кто-то пришел. Теперь Петр Клутыч был совершенно убежден, что не спит. Прекраснодушные игрища с полуснами и полуявью закончились, действительность победила. Он проснулся настолько, что даже сумел подумать, не Кашель ли здесь. За последние несколько дней ему не однажды казалось, что еще немного – и сосед постучится, а странное, зловещее дело перестанет существовать.
Может быть, Кашель все время прятался рядом, в квартире Петра Клутыча. Может быть, ему досадили черти, и он каким-то бесом просочился под диван или в кладовку. И спал там, набираясь сил, несколько суток.
Но Кашель не появился.
Вместо него перед Петром Клутычем возник расплывчатый силуэт. У него не было ничего общего с прежним гостем, но Петр Клутыч странным образом сообразил, что он из той же компании. И еще он понимал, что этому чудищу нельзя ничего, ничегошеньки сделать. В кухне у Петра Клутыча лежал хлебный нож, да только он знал откуда-то, что ножом его не убить. И застрелить невозможно, и забить кулаком не удастся. Потому что, как чувствовал Петр Клутыч нутром землянина, самого существа в комнате нет. Есть, грубо говоря, его образ, но это вовсе не значило, что опасность настолько же призрачна. Образ явился откуда-то, и Петр Клутыч запросто может отправиться куда-то.
Более того: он знал теперь, что именно этого и хочет существо.
Чтобы он пошел с ним.
Образ сгущался и наливался зеленью. Уже различались расширенные, невыразительные глаза, числом три штуки. Худые четырехпалые конечности. Округлый маленький рот трубочкой. Рахитичная грудь, скользкие болотные ребра, перепончатые ступни.
«Хоть бы петух запел», – в отчаянии подумал Петр Клутыч.
Существо приняло знакомую позу: голова повернута, смотрит в угол, да не в напольный, а в потолочный. Но только двумя глазами, а третий внимательно изучает Петра Клутыча. В запомнившуюся ночь тот просто не заметил этого третьего глаза, или тот не проявился, или не распахнулся – вот откуда взялось ощущение пристального, но неестественного, взгляда. Или нет: Петр Клутыч вцепился в простыни. Глаз плавал. Он путешествовал вкруг черепа, напоминавшего формой примитивное сердечко, которому не хватало любовной стрелы – ах, как бы такая стрела пригодилась, как бы она была к месту…
«Что тебе, брат, до этого места?» – в черепе Петра Клутыча заскрипел бесцветный вопрос. Тот выпустил простыни и взялся за голову. Руки натолкнулись на непривычно гладкую кожу: Петр Клутыч, хоть и был достаточно молод, носил паричок, который снимал на ночь.
Сейчас паричок лежал на стуле, подле постели.
Без паричка Петр Клутыч был абсолютно лыс, не считая височков. Лет десять назад, когда ему отказала в ответном чувстве любимая женщина, у него выпали все волосы.
Пришлось купить мышиного цвета паричок.
«Ступай за мной, брат, к другим братьям, – настаивал голос. Глазастое существо предпочитало не говорить, как говорят нормальные и цивилизованные субъекты. Для усиления эффекта оно пользовалось телепатической волной. – Твои братья у нас».
– У меня нет братьев, – твердо сказал Петр Клутыч.
«У тебя много братьев», – возразил пришелец.
– Я был один в семье, – настаивал тот. Очевидное заблуждение гостя вселило в него некоторую уверенность.
Существо на секунду притормозило и прикрыло неугомонное око.
«Дорогой мой человек», – сказало существо. Петр Клутыч очень не любил такого обращения. Оно звучало неестественно, и за ним, по его опыту, всегда следовала какая-то подлость. Достаточно услышать и выждать: глядишь – перед тобой, оказывается, и в самом деле не то инопланетянин, не то свинья.
«Такие, как ты, нужны твоим братьям, – заявил пришелец, подумав. – Они уже начали строить новую жизнь. Они ни от кого не зависят и все решают своим… – Пришелец снова помедлил, собравшись было сказать „умом“, но в последний момент заменил это слово на „рассудок“. – Рассудком. Они частно предпринимают и вынимают барыш».
Петр Клутыч вспомнил недавнее караоке. И человека в цветастой рубахе, певшего песню «Не нужен нам берег турецкий», которая очень нравилась Петру Клутычу. Спеть ее самостоятельно, прямо сейчас, он не отважился.
«У твоих братьев равные возможности, – втолковывал голос. – Они трудятся честным трудом и будут счастливы. Сейчас мы отправимся к ним».
Петр Клутыч вдруг похолодел, догадавшись, что Кашель – у братьев.
Эта мысль положила диспуту конец.
Во-первых, если эти палачи справились с Кашлем, то сопротивляться бесполезно. Кашля, бывало, вязали сразу две медицинские бригады – и ничего. Во-вторых, Кашлю будет, как-никак, веселее, когда с ним рядом обозначится земеля и даже сверх земели: сосед.
Петр Клутыч, борясь с ужасом, покорно сел в постели, взял паричок и надел его.
«Кто ты такой?» – проскрипело в голове.
– Петр, – растерянно объяснил Петр Клутыч.
«Где дурак?» – инопланетянин, не двигаясь, задал следующий вопрос.
Тут бы Петру Клутычу и догадаться, что он имеет дело не просто с образом, спроецированным в его конуру, но с образом робота, который не в состоянии переварить мгновенное изменение внешности. Он не догадался, но действовал правильно.
– Дураков нет, – он, отвечая, не вдавался в смысл ответа: просто ляпнул готовую, заученную конструкцию.
Образ, не видя более никакого сходства с заданным объектом, начал расползаться. Там, где он стоял, возникла неприятная вертикальная щель с неровными краями. По сознанию Петра Клутыча прогулялись смутные анатомические ассоциации.
«Туда тебе и дорога», – подумал Петр Клутыч, клацая зубами.
Существо бесшумно втянулось в щель, служившую, как ему позднее растолковали, коридором между мирами.
Тогда он спрыгнул на пол и босиком побежал к выключателю. Комнату озарил домашний свет.
О довершении сна не могло быть и речи. Петр Клутыч решил, что остаток ночи он просидит, забившись в угол и закрывшись руками. Одеяло над головой его чем-то не устраивало. Но он не сумел высидеть и минуты. Хотя ему было очень страшно выходить на улицу, он пересилил себя, наспех оделся и вышел. И там, снаружи, предпринял действия, которые, вернись ночной гость, преобразили бы Петра Клутыча в еще более лакомую приманку.
Петр Клутыч купил себе выпить, выпил, но ему не особенно полегчало.
Очень быстро, несмотря на ранний – или поздний, как угодно – час, нашлись какие-то сопровождающие доброжелатели. Они доставили Петра Клутыча в реанимационное отделение ближайшего ресторана.
Таким образом, он окопался в круглосуточном ресторане «Государь» и постепенно, в мыслях, с тяжелым возбуждением, отождествлялся с прототипом вывески.
Через час, когда сделалось почти хорошо, его вышвырнули за дверь; содрали предварительно паричок и, торжествуя, выпинали эту вещь следом. За несдержанность и развязное поведение в зале.
Он и пукнуть-то хотел для завершения чувства внутренней гармонии, для полной в ней уверенности: так все складывалось ладно, один к одному, что машинальное устранение несовершенства, мелкой потребности, явилось бы скромной точкой в акте сотворения мирного микрокосмоса. Но вышло громко, и микрокосмос взорвался, рождая неуправляемые, как кометы, последствия.
– Что у вас тут? – лениво спросил какой-то милиционер. Уже было утро. Он спешил на работу, шел пешком, да остановился посмотреть на расправу.
– А! – дернул плечом пожилой охранник, нарядившийся в специальное назначение. – Пьяница и дурак.
Милиционер проводил испытующим взглядом Петра Клутыча, который шатаясь и придерживая пыльный паричок, озабоченно ковылял домой.
Глава 6
– Ну, и как тебе эта история? С пьяницами и с дураками?
Балансиров придвинул к себе бумаги, будто желал ими вооружиться, заглянуть в них, найти достойный ответ. Но это было ненужное действие, листать протоколы было ни к чему. И сам вопрос был ни к чему, и отвечать на него по-военному четко – тоже необязательно.
Они с Медором давно сработались, и каждый отлично знал, что на уме у другого.
– Будем выводить из-под удара, – пожал плечами Балансиров.
Аналитическая записка, лежавшая в папке первым листом, содержала в себе резюмированные выводы по результатам допроса инопланетян и земных коллаборационистов, осмотра инопланетного корабля, изучения инопланетной и земной документации, а также медицинского вскрытия всех заинтересованных лиц. Для изложения сути дела хватило страницы; суть излагалась под единственно возможным заголовком, в котором учитывалась эта самая суть, само дело, давалась его косвенная оценка в виде частного определения, намечалась стратегия действий, отражался кругозор и направленность воображения составителей. Он звучал так: «Протоколы звездных мудрецов».
В этой записке Медор Медовик обвел самое главное красным карандашом. Внимание карандаша привлекли следующие строки:
«…По собственному признанию бортинженера, вторжение происходит из параллельного космоса, существующего в состоянии неуправляемого хаоса. Главной задачей агрессоров является расширение жизненного пространства путем наведения беспорядка в нашей материальной вселенной. Согласно религиозной идеологии, принятой на вооружение в хаотическом космосе, сила, известная нам под названием „бог“, не принимает участия в управлении параллельным миром пришельцев. На вопрос, как такое возможно, бортинженер ответил, что бог, если он абсолютен и может все, способен и вовсе не существовать; кроме того, он сразу же выполняет, что может, и поэтому перестал контролировать так называемый хаотический космос. Расширение жизненного пространства требует, чтобы известная, родная для человека вселенная тоже была выведена из-под божественного контроля. Отдавая себе отчет в том, что в нашем мире все прочно взаимосвязано и пропитано высшей волей, захватчики приняли решение изымать важнейшие иррациональные узлы, на которых держится система управления. По их расчету, добровольный (последнее слово было выделено маркером) переход физических лиц, которые служат этими узлами, в независимую область хаоса, приведет к необратимым изменениям. Создатель не станет противодействовать их свободной воле и последующему хаосу. Наши миры, между которыми на сегодняшний день существуют лишь отдельные щели, сольются и станут одним неконтролируемым метафизическим образованием. Специфика происходящего зависит от качественных и количественных характеристик узлов. Как заметил подследственный, можно изъять целую страну или даже планету, однако в силу того, что „божьим промыслом“ в нашей вселенной пронизано и взаимосвязано все, от звезд до кашля, образовавшаяся пустота сразу затянется. Поэтому неприятель сделал ставку на покровительство, которое высшая сила оказывает элементам, определяемым здесь как пьяницы и дураки, каковой случай отражен в народном фольклоре. Народная молва гласит, что они охраняются богом. Он их не любит, но хранит, из чего вытекает, что и те, и другие ему нужны. Пришельцы из хаоса искушают и похищают означенных лиц не только на Земле, но и в других планетных системах. Пленный бортинженер цинично заявил следующее: „Вам, землянам, было бы любопытно взглянуть на некоторые формы жизни, которые мало того что диковинны для вашего глаза, но еще и поражены идиотизмом“. Кроме того, повсюду, где планируется вторжение, неприятель, ища содействия своим планам, вступает в контакт с анархическими элементами, соблазняя их освобождением из-под высшего гнета. Вражеская пропаганда обещает так называемым демократическим силам поголовный выход из-под божественного контроля, переход в новое измерение и существование в виде разрозненных конгломератов цивилизованного бытия. По словам агрессоров, наш мир в этом случае перестанет зависеть от коммунальных сбоев, случившихся в соседней галактике, и от капризной воли единого центра…»
Медор Медовик всыпал в чашечку с кофе добрую порцию сахара.
– Меня совершенно не устраивает мистический компонент, – проворчал он. – Я военный и привык подчиняться законам вселенной.
– Так и должно быть, – Балансиров дернул себя за нос. – Наше дело – защитить эти законы, когда на них замахиваются. Меня-то не очень смущает мистика. У нас ведь, благодаря таким законам, ее и нет. И не будет, если возьмемся за дело с толком. Потому что речь идет об абсурде. Но абсурд совершенно реален и жестко задан, хотя бы в своих нестыкующихся составляющих. Выживание в абсурде – абсурдно, а потому неизбежно. И дело наше – правое…
– Ну да, разумеется. Но все равно – эти ссылки на высший контроль… якобы можно уйти из-под него…
– А я на вашем месте подумал бы, – возразил Балансиров. – Мы с вами, понятно, останемся здесь… а там – может быть, там удастся развернуть что-нибудь вроде наших оффшоров… деньги перевести, детей отправить учиться? Не смотрели на проблему с этой точки зрения?
– Не смотрел, – насупился Медовик. – Куда учиться? К этим? Ты сам-то отправишь своих?
– Кто знает… – задумчиво сказал Балансиров.
– Ну, подумаем, – решительно хлопнул по столу Медор. – А пока придется объединять подзащитных. Помнишь, была такая песня? «Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть по одиночке». Для дураков. Они ее сами и пели.
Балансиров поерзал в государственном кресле.
– Не загонять же их в лагеря?
– Кого? Дураков и пьяниц? Зачем же сразу в лагеря – ты опять за свое…
– А как их иначе объединить? Где они возьмутся за руки? Школу открыть для них? Приют?
– И лагерей не хватит, – не слушал его майор. – И времена не те.
– Те времена, – шепнул Балансиров. – Те самые, товарищ майор.
– Опять ты меня не понял. Зачем нам столько рабов? Заводы поднимать? Каналы копать? Это уже нерентабельно, поезд ушел. Надо браться за тонкие технологии, а тут понадобятся другие методы…
– Заводы подправить тоже не грех…
Медор Медовик вылез из-за стола совещаний, прошелся вокруг. Он глядел себе под ноги, стараясь заглянуть за полный живот – что там, за ним? или под ним? в общем, дальше и ниже? Правая рука рывками бросалась вперед, как будто Медовик кого-то бил. Но он всего лишь поддался личному караоке, заработавшему в мозгу: «Пока мы… едины… мы непобедимы. Пока мы… едины… мы непобедимы».
– Надо связаться с медицинскими технологами, – сказал он, очнувшись от эманаций Фиделя и Че Гевары. – Помнишь, они докладывали насчет машинки?
– Познавательной? – сообразил Балансиров.
– Ее самой. Массы не станут объединяться, если мы не повысим их сознательность.
Врачебно-эксплуатационный отдел недавно похвалялся новым устройством, которое давало возможность ненадолго расстаться с собственным телом и посмотреть на себя со стороны. Это происходило не буквально, но в составе гипнотехнического выверта.
Балансиров хрустнул пальцами.
– А если они поумнеют после самопознания? Дураки и пьяницы нам самим пригодятся.
– Никогда ты не будешь майором, капитан, – жалостливо пообещал Медор Медовик.
– Что-то вас нынче на бардов тянет.
– Знаешь, сколько я их переслушал? И перевидал вживую? И вмертвую?
Балансиров уважительно засопел.
– Не поумнеют, – Медовик, наминая себе густые бока, становился на цыпочки и опускался на пятки. Со стены таращился голодный портрет железной выдержки. – Нельзя переделать дурака в умного. Наоборот – пожалуйста, вообще без машинок. Зато уже стало возможно заставить дурака понять, что он – дурак.
– Из чего он сделает дурацкие выводы, – подхватил Балансиров, и майор закивал:
– Сделает, но мы ему не позволим. Мы сами подскажем выводы.
– Не понимаю, – сказал тот. – Зачем нам их понимание? Это опасно.
– Ничего подобного. Я же специально подчеркнул: «добровольный переход физических лиц». Добровольный! Как ты думаешь, кто пойдет добровольно, если будет знать, что набирают одних дураков? Даже дурак пошлет их к черту. И будет прав. Пришельцы сулят дуракам хорошее, но тем везде придется плохо. Сила агрессора в том, что дураки не признаются себе в глупости. Это, они думают, не про меня. Это, наверное, других дураков забирают, но я-то умный. Мы это исправим, и они будут думать как надо. Правильно оценивать ситуацию.
– Теперь понимаю. А вы не боитесь, что дурак озлится?
– Да, он озлится. Да, он расстроится. Но мы вмешаемся, и друзья возьмутся за руки. Мы объединим их в общественную силу с единым сознанием. Мы напомним им, что они тоже граждане, что у них есть права. Например, право выбирать и быть избранными. Да они и без того избранные, самим богом. Куда уж больше! Им позволено отстаивать свои интересы на самом высоком уровне. Вот этим они – наполнившись самосознанием, сплотившиеся, – Медовик тяжело уперся ладонями в сукно, – этим они и начнут заниматься. Иначе их растаскают поштучно.
Медовик почесал в затылке.
– Я ведь соврал пилоту, когда сказал, что все дураки у нас переписаны, – сказал он доверительно. – Многие, но не все. Ты, капитан, создашь оперативную группу по их активному выявлению и взятию на учет. Работай многими бригадами, а бригады набирай из уже обработанных дураков. Пирамида, смекаешь? Своих ресурсов нам не хватит. Фиксируй сначала самых отъявленных. Работа предстоит неимоверная, но глаза страшатся, а руки делают. И ноги делают.
Балансирову пришла в голову блестящая мысль:
– Может быть, под флагом диспансеризации? Явятся прямиком в кабинет! А там уже машинка жужжит.
Медор отступил и смерил его оценивающим взглядом:
– Все-таки ты не зря получаешь жалованье. Скоро и дырочку вертеть! Мне, – уточнил он. – Конечно! Кто же у нас еще потянется на диспансеризацию? Самый контингент и потянется!…
– Вот только что мы им скажем после машинки? Про бога?
– Найдем, что сказать, – сурово сказал Медовик. – И про бога. И про остальное. Кино покажем! Документальное. Как их, баранов, ведут строем в тарелку! Как в щели утягивают! Дадим послушать, какие вопли оттуда потом несутся, после обещанной сладкой жизни – все, все записано! И как тарелка горела – записано! И как инопланетянин горел! И как этот Эренвейн горел!
Быть очевидцем столь впечатляющих и драматических событий нелегко даже майору, и Балансиров не стал указывать на разницу в причинах, по которым вопили похищенные и горел Эренвейн.
Медор Медовик присел. Он промокнул ярость платком и начал медленно превращаться в прежнего, доброго толстяка, отца и дядю неустановленных лиц.
– Значит, оперативные группы, – подытожил он уже спокойнее. – Направишь людей в поликлиники, школы, вузы, на собрания. Фиксируй всех, кто ходит на юмористические концерты, на массовые сеансы к колдунам. Пусть твои соколы покатаются в транспорте. Они там очень многих возьмут на карандаш.
Балансиров ничего не записывал, такие записи запрещались. Он запоминал.
– Это колоссальная работа, – предупредил он озабоченно.
– Ничего. Для начала обработаем тех, кто уже значится в списках, а там и твои подтянутся. Начинаем с тоненькой струйки. На первых порах нам вполне хватит одного кабинета. В первом потоке назначим лидера. Потом развернемся, организуем повсюду первичные ячейки… Объясним опасность, понесем ее в массы… Возникнут дружины, домовые комитеты…
– А может быть, не нужно их объединять? Поводим машинкой – и гуляй под подписку о невылете. Осведомлен и предупрежден. Вроде прививки.
– Во-первых, это жестоко, – заметил Медор. – Живет себе человек, и вдруг узнает про себя такие вещи. Во-вторых, у тебя нет чувства перспективы. Настанет время, когда их научатся умыкать силком. А они – уже целая партия. Или армия. Ну-ка, подступись? Исчезновение целой, скажем, фракции – это не шутка! А нашим гостям шумиха ни к чему. Это только нам можно. И потом: они могут как-нибудь перестроить свои параметры на умных. Умных начнут хватать.
– А умные-то им зачем? И богу их не жалко. Не вижу смысла.
Читать бесплатно другие книги:
