Маньчжурские стрелки Сушинский Богдан

43

В эти предвечерние часы замок Фриденталь напоминал крепость, ворота которой вбирали в себя остатки гарнизона, возвращавшегося после удачно сделанной вылазки.

– Вы хотя бы догадываетесь, что это за подразделения перед вами, полковник Курбатов? – поинтересовался Штубер, выходя вслед за полковником из машины.

– Судя по внешности многих курсантов, они сформированы по национальному признаку.

– Правильно мыслите. Здесь, в этом замке, собрана диверсионная элита многих стран и народов. В том числе и народов, которые пребывают в состоянии войны с рейхом.

– В таком случае возникает подозрение, что Скорцени готовит их не для того, чтобы эти диверсионные ассы погибали в заключительных и уже, по существу, бессмысленных побоищах нынешней войны.

– К счастью, фюрер об этом пока что не догадывается. Да и Скорцени по поводу их целей особо не распространяется. Конечно же многим из них все же придется пройти стажировку еще в боях Второй мировой войны, но готовят их для послевоенных схваток, для действий на территории своих этнических земель.

– Это любопытно.

– Прошу обратить внимание: общебалканский диверсионный взвод, взвод русских монархистов, скандинавская рота «Викинг», взвод Русской Освободительной армии генерала Власова, – по каким-то, лишь ему известным признакам, определял барон фон Штубер подразделения этого «гарнизона». – Отдельный черногорско-македонский взвод, бельгийская рота «Ариец», украинский гетманский взвод «Атаман», белорусский национальный взвод «Белый Орел», рота прибалтийских волонтеров…

Ни одной шутки, ни одного звука в строю, никакого проблеска улыбки. Суровые взгляды, посеревшие от пыли худощавые лица, подтянутые спортивные фигуры, жилистые, впивающиеся в оружейную сталь руки…

Даже беглого взгляда Курбатову было достаточно, чтобы уяснить для себя, что люди эти возвращаются с лесного полигона, на котором проходили основы полевой выучки. И что, не обремененные ни излишним весом, ни крутизной мышц, тела их таили в себе взрывной заряд зрелой мужской силы, надежный запас трудолюбия и непоколебимую веру в избранную цель.

– Новички диверсионного дела в эту обитель риска и азарта, как правило, не попадают, – прокомментировал Штубер, провожая взглядом арьергардный взвод, лишь недавно сформированный из афро-азиатов и названия которого он не знал.

– Это нетрудно предположить.

– За каждым из них – солидный разведывательно-диверсионный послужной список, каждого предварительно пропустили через одну-две диверсионные школы, каждый освятил себя кровью врагов и прошел свой путь до ворот Фриденталя, обучаясь убивать и самому смотреть в глаза смерти.

– То есть, по существу, вы формируете диверсионную элиту Евразии, – молвил Курбатов, возвращаясь вместе со Штубером к машине, чтобы въехать в огромную, охваченную высокой крепостной стеной территорию «диверсионного замка» Третьего рейха.

– Вас это не вдохновляет? – спросил Штубер, жестом предлагая Курбатову вернуться в машину.

– Почему же, приятно осознавать, что и тебе выпадает право стать причастным к ней.

– Вынужден вас огорчить, полковник. Курсанты, которые только что прошли перед вами, действительно лучшие из лучших в Европе, а может быть, и в мире, но… Вам известно, по какому принципу устроены «охранные отряды партии», то есть СС? – провел барон большим пальцем по предплечью своего мундира.

– Во всяком случае, мне кажется, что известно.

– Для внешнего мира каждый, кто прошел посвящение в члены СС, уже принадлежит к тайному Черному ордену, к элите рейха. На самом же деле не все так просто. Основная масса эсэсовцев составляет ваффен-СС, то есть войска СС, а значит, они являются «зелеными», или «полевыми» СС. Затем идут «черные СС», которые составляют офицерский корпус СД, гестапо, Главного управления имперской безопасности[31], штаб рейхсфюрера СС. Однако настоящую элиту Черного ордена составляют «высшие посвященные», к которым принадлежит высшее руководство СС и различных его структур, идеологи СС и адепты исследовательского института «Аненербе».

На сей раз машина остановилась у подъезда величественного, возведенного в рыцарском духе особняка, составлявшего историческую основу замка и располагавшегося в центре старинного парка, каждое дерево которого давно стало частью «фридентальской легенды».

Узнав, что Штубер прибыл в Управление имперской безопасности с казачьим полковником Курбатовым, «первый диверсант рейха» Отто Скорцени приказал выделить ему машину; «исключительно от щедрот своих» отвел ему и «диверсанту-маньчжуру» время на экскурсию по Берлину, после чего приказал немедленно ехать во Фриденталь.

– И запомните, барон, – громыхал он в телефонную трубку своим камнедробильным басом, – что каждый час, проведенный вами вне замка Фриденталя, это время, утерянное для вас и для рейха. Поэтому я не позволю транжирить его, бездельничая по берлинским пивным.

– Мы просто-таки преисполнены ответственности перед рейхом, – иронично заверил его Штубер.

– И почему вы привезли только этого Маньчжура? – сразу же определил он новую диверсионную кличку Курбатова.

– Я уже объяснял ситуацию в специальной радиограмме.

– Да плевать мне на ваши радиограммы, гауптштурмфюрер! Где ваш хваленый Беркут, дьявол меня расстреляй?! Нет, я серьезно спрашиваю: где он до сих пор, черт возьми, шляется?! И главное, почему он до сих пор не во Фридентале?

– Очень сложный вопрос, штурмбаннфюрер.

– Это уже не вопрос, а обвинение, не имеющее никакого оправдания. Мой адъютант Родль умудрился составить на этого чертового Беркута такое досье, что, листая его, я, с одной стороны, восхищаюсь его похождениями, а с другой, начинаю понимать: вас, лично вас, Штубер, давно следует повесить вместе с этим лейтенантом.

– Боюсь, как бы вам не пришлось вешать меня вместо этого лейтенанта, – мрачно заметил барон.

– Прекрасная идея. После этого ритуального повешения половина нашего отдела диверсий спокойно может делать себе харакири.

– В последний раз я случайно столкнулся с Беркутом в Польше. Он был в мундире обер-лейтенанта и, судя по всему, пробирался к себе в Украину после побега из эшелона военнопленных.

– Да, он уже умудрился совершить побег и теперь разгуливает по Польше в мундире полковника Генштаба вермахта?! – как всегда, Скорцени оставался верен своей склонности к преувеличениям.

– Умудрился, что уже установлено совершенно точно.

– Прекрасная комбинация. Тому, по чьей воле этот русский диверсант оказался в банальном вагоне для военнопленных конечно же следует свернуть голову, – еще напористее пророкотал «первый диверсант рейха», и, недовольно покряхтев, Штубер осторожно повертел шеей, словно уже пытался вырваться из рук своего шефа. – Но сам факт интересен.

– Я того же мнения.

– При следующей встрече передайте Беркуту, что мы засчитаем ему этот побег в качестве одного из элементов «выживания диверсанта». И вообще не пора ли нам ввести особый предмет – «побег из-под ареста», в ходе которого могли бы готовить наших выпускников к побегам из эшелонов, из классических тюрем и полицейских участков, и даже из-под расстрела? Одним из инструкторов по этой подготовке как раз и стал бы ваш Беркут. И напрасно вы так скептически ухмыляетесь, барон фон Штубер, – перед нами целая тюремно-диверсионная наука, пока что никем не обобщенная и не проанализированная.

– Никакого скепсиса, – заверил его Штубер. – Наоборот, проникаюсь важностью вашего замысла, Скорцени.

– Если вы считаете, что окончание войны освобождает нас от необходимости готовить диверсионную элиту мира, то вы ошибаетесь!

– Давно вижу вас, штурмбаннфюрер СС, во главе международной Фридентальской диверсионной академии.

– Надо же! – мгновенно отреагировал Скорцени. – Даже вас, барон фон Штубер, время от времени посещают гениальные мысли. «Фридентальская диверсионная академия», – задумчиво повторил он. – А что, дьявол меня расстреляй, в этом замысле действительно что-то есть, Штубер!

…Однако эта беседа уже в прошлом. А сейчас… Проходя мимо Курбатова, приземистый крепыш в рыжеватом мундире без знаков различия, по-волчьи, всем туловищем, развернулся к нему и смерил взглядом, полным ненависти и презрения.

Было мгновение, когда Маньчжуру вдруг показалось, что тот вот-вот бросится на него, выхватит пистолет или метнет припрятанный где-нибудь в рукаве нож.

– Что это за волчара-уголовник? – вполголоса поинтересовался Курбатов, глядя вслед «коршуну Фриденталя».

– Албанец, причем из высокородных.

– В камере убийц он, возможно, и сошел бы за «высокородного», но здесь, в рыцарском замке…

– Тем не менее только что перед вами продефилировал один из возможных претендентов на албанский престол. Просто следует знать, что выработка взгляда: высокомерного, величественного, презрительного, убийственно-испепеляющего или, наоборот, наивно-обезоруживающего, – тоже входит в систему подготовки «коршунов Фриденталя». Поскольку сами эти взгляды пополняют психологический арсенал «коршунов». Это целая наука, которой обучают в стенах замка с особым пристрастием.

– Постараюсь усвоить ее азы. Однако вы не завершили посвящение меня в тайны «фридентальского двора», в его секретную элиту.

– Здесь и в самом деле обучается немало людей, которых вы не встретите на полигонах и в полевых фридентальских лагерях. Но об этом я попрошу рассказать самого Скорцени.

– Думаете, обер-диверсант рейха станет тратить время на мое просвещение? – неуверенно молвил Курбатов.

– Мы никогда не считаемся со временем, когда речь идет о подготовке настоящего диверсанта-элитария.

– Это вы обо мне?

– Не заставляйте напоминать вам, Курбатов, о вашем княжеском титуле. Кстати, замечу, что русский династический совет уже проверил законность владения вами этим титулом и подтвердил его.

– Лично я никогда в этом не сомневался.

– Мы тоже. Мало того, запомните, что с особой тщательностью мы проверяем именно тех людей, титулы которых ни у кого сомнений не вызывают.

– Итак, мой титул сомнения не вызывает. Что из этого следует?

– Что теперь вы должны вести себя так, чтобы никто не сомневался: перед ним – князь, причем из древнего рода, корни которого прослеживаются от династии древнерусского князя Ярослава Мудрого.

– Так далеко в корни рода я, признаюсь, не проникал, – подрастерялся Курбатов.

– За вас это сделали знающие люди. Напомню, что одна из дочерей этого великого князя, Анна, в свое время была королевой-супругой и матерью-королевой Франции. Французы до сих пор почитают ее, поскольку прах ее покоится в земле Франции. Конечно, считать вас прямым потомком князя Ярослава или королевы Анны никто не решится. Однако же никто не решится оспаривать теперь вашу принадлежность к одной из ветвей древнего княжеского рода, которая имеет свой герб. Соответствующую справку геральдической комиссии вы получите.

– Вы меня окончательно заинтриговали, барон.

– У меня такое хобби: интриговать славянских аристократов. Но если говорить серьезно… Когда встанет вопрос о возрождении всероссийского или украинского престола, а, возможно, и о Царстве Сибирском, то почему бы не вспомнить о некоем князе Курбатове, одном из самых родовитых представителей современных восточных славян?

Полковник удивленно повел подбородком: ничего подобного услышать от Штубера он не ожидал.

– Даже не предполагал, что за этими рыцарскими стенами умеют заглядывать столь далеко вперед.

– В политике это называется «эвкалиптовой дипломатией». Рассчитывать на тень от эвкалипта можно, если не ошибаюсь, лишь через сорок лет. Но, чтобы когда-нибудь насладиться этой тенью, высаживать эвкалипт посреди пустыни нужно уже сейчас, причем немедленно.

44

Наспех перекусив тем, что нашлось в рюкзаках, они долго петляли по едва приметным плавневым тропинкам, пока не вышли на поросший ивами луг. Трое сидевших у костра в армейской форме седовласых мужиков подхватились и от неожиданности замерли, не понимая, откуда они появились, эти военные. Иволгин скосил всех троих из автомата, прежде чем они успели что-либо сообразить, а винтовки их так и остались стоять прислоненными к стожку сена.

Бросившийся к ним Кайманов успел встряхнуть одного из смертельно раненных мужичков и выяснить, что это был пост местного истребительного отряда, который охотится за диверсантами.

– Вот это уже по-нашему, ворон меня не клюй! – похвалил тем временем Иволгина лагерь-майор (кличка эта в группе за ним так и осталась), тонко улавливая тот переломный момент, когда из растерянного истеричного бродяги Иволгин вновь стал превращаться в испытанного в боях заматерелого диверсанта. – Только так мы и должны прокладывать себе путь, только так.

– Теперь я это тоже начинаю понимать, – мрачно изрек Иволгин.

Однако, выдержав небольшую паузу, Кондаков добавил:

– Но предупреждаю всех: впредь в подобных случаях, без моего приказа, огонь не открывать. Порядок у нас будет такой, ворон меня не клюй…

– Не возражаю, подполковник, – сдержанно поддержал его Иволгин. – Дисциплину в группе будем укреплять.

– …И сражаться, сражаться, ворон меня не клюй. Философствовать будем потом, после войны.

Отойдя к стожку, Иволгин улегся на влажноватое сено и, раскинув руки, блаженно улыбнулся.

– Возвращаемся в Даурию, командир! – возрадовался он, словно только теперь поверил в искренность намерений лагерь-майора. Хотя сам еще недавно был яростным противником этого возвращения. – Я рад, что командование приняли вы, Кондаков, тяготился я этим. Не диверсант я, как оказалось. Командовать подразделением в бою – это одно, а вести диверсионно-партизанскую борьбу в тылу врага – другое. И не по мне это, как оказалось, нет во мне того диверсионного куража, который был у Курбатова; нет его – и все тут! Вот, передал командование – и радуюсь, как гора с плеч.

– Я и сам только недавно понял, что для диверсионной службы талант нужен особый, – признал Кондаков. – Ничего, будем осваивать все, в том числе и этот, как вы говорите, диверсионный кураж.

Пока прапорщики оттягивали подальше и хоронили в плавнях тела, он выяснил, что в рыбацком котелке поспевает уха, которой все несказанно обрадовались.

– Нельзя нам долго задерживаться здесь, господа, – предупредил Перс, отмывая руки в небольшом родничке, пробивавшемся у полуразрушенного рыбацкого лабаза. – Выстрелы далеко слышны, того и гляди, отряд таких вот «истребителей» нагрянет.

– В лучшем случае прибудет еще один патруль, которого мы тотчас же уложим, – беззаботно ответил Иволгин. – Предлагаю отобедать ухой и хорошенько отоспаться. А вечером разметать остатки лабаза и, смастерив плот, уйти на нем на левый берег реки. Если только командир не решит, что нам лучше заняться здесь пиратством.

– Тоже дельное предложение, ворон меня не клюй, – в тон ему мечтательно произнес Кондаков.

– Только спуститься бы вниз по Волге километров на пятьдесят, – добавил Перс, извлекая из внутреннего кармана обрывок карты, добытой в одной из школ, в которой ночью им пришлось прятаться от ливня. – Чтобы низом пойти, обходя башкирские села, а затем и Уральские горы. Причем какое-то время идти можно будет вдоль левого берега.

– Если плот окажется достаточно прочным или подвернется рыбацкая шаланда, можно устроить себе и это «великое плавание».

Они уже завершали строительство плота, когда услышали, что к их верфи приближается какой-то катер. Это был небольшой рыбацкий сейнер, на палубе которого, на специальном возвышении, установили пулемет. Попросив у Иволгина бинокль, лагерь-майор внимательно осмотрел суденышко и, обнаружив на его борту пятерых бойцов, решил, что стычка с таким «крейсером» группе его не нужна. Однако на самом «крейсере», на борту которого красовалась надпись «Волжанин», то ли заметили их, то ли знали, что здесь должен располагаться пост «истребителей», поскольку рулевой решительно ввел свое суденышко в камышовый залив.

– Эй, истребители-бомбардировщики, сколько вас здесь?! – звонким, почти мальчишеским голоском прокричал приземистый худощавый сержант, как только сейнер приблизился к небольшому рыбацкому причалу.

– Семеро, – ответил старшина Кайманов, пройдясь взглядом по лабазу и шалашу, в которых затаились остальные диверсанты.

– Все из местных мужичков?

– Нет, нас сюда из города перебросили, сотрудники Смерша.

– Да неужели?! – удивился сержант, первым сходя на причал. Вслед за ним сошли еще четверо бойцов.

– В этих местах действует отряд дезертиров во главе с каким-то германским агентом. Вам об этом что-нибудь известно? – произнес Кайманов ту условную фразу, после которой должен был появиться со своими людьми Кондаков.

– Ну, чтобы настоящий агент, разведчик – да в такой глуши… Что-то я сомневаюсь, – ответил сержант. – А вот что касается дезертиров и всяких там уклоняющихся – этого отребья у нас действительно хватает.

– Именно поэтому, – появился на крыльце лабаза Кондаков, – всем сложить оружие на причале, отойти на два шага и приготовить свои документы!

– Команды сейнера это тоже касается, – поддержал его Перс, в одной руке которого был автомат, во второй граната. – Сойти на берег и предъявить солдатские книжки.

– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! – командирским баритоном поторопил их Иволгин. Выбежав их шалаша, он пронесся мимо старшины и залег за валун. А еще через несколько мгновений на сейнере оказался Перс.

Всю команду суденышка: капитана, рулевого, механика и палубного матроса – он заставил сгрудиться на баке и поднять руки. На помощь ему подоспел Кондаков. Быстро осмотрев судно и убедившись, что никого на нем больше нет и что в трюме его – ящики с тушенкой, рыбными консервами и… патронами, он вновь появился на палубе.

Сержант пытался что-то там объяснить «смершевцам», однако Иволгин прошелся по нему и его группе густой автоматной очередью, к которой тотчас же присоединилась очередь Кайманова.

Пораженный этой сценой юный матросик, которому вряд ли исполнилось лет семнадцать, прыгнул за борт и попытался доплыть до камышовых зарослей, однако Кондаков спокойно, как в тире, расстрелял его из пистолета.

– Куда направлялось ваше судно? – поинтересовался он у капитана.

– Сначала объясните, кто вы такой и по какому праву расстреляли стольких бойцов, которые… – однако договорить ему Кондаков не дал. Схватив моряка за седеющие волосы, он дулом пистолета нанес ему сильнейший удар в живот, а когда тот опустился на колени, сорвал с него форменный китель и двумя выстрелами отправил вслед за матросом.

– Мотористу и рулевому занять свои места! – приказал он, лично обыскав каждого из них. – Прапорщик Кайманов, отвечаете за работу моториста. Иволгин и Перс – собрать оружие и боеприпасы и перенести их на борт. Командование крейсером «Волжанин» принимаю на себя, – воинственно осклабился он, взглядом бывалого капитана осматривая судно.

– А не взять ли нам курс на Персию? – заинтригованно произнес Перс, тоже мысленно перевоплощаясь в бывалого морского пирата.

45

Когда Курбатов вошел, Скорцени сидел, упираясь руками в ребро стола, и задумчиво всматривался в «бойницу» готического окна.

– Садитесь, полковник, – проговорил он, все еще не отрывая взгляда от оконного витража. – И отвечайте на мои вопросы твердо и ясно.

Курбатов мельком взглянул на Штубера и погрузился в одно из свободных кресел, стоящих у приставного столика. Но, прежде чем задать свой первый вопрос, обер-диверсант нажал на кнопку звонка, и вскоре в кабинете появился денщик с бутылкой французского коньяка и бутербродами.

– Надеюсь, барон обстоятельно объяснил вам, в каком благословенном замке вы находитесь, князь Курбатов? – спросил Скорцени, когда денщик расставил наполненные коньяком рюмки и блюдца, на которых лежали бутерброды с ветчиной.

– Очень обстоятельно.

– И столь же обстоятельно вы утвердились в намерении окончить наши «Особые курсы Ораниенбург», как мы их официально, для непосвященных, называем?

– Если мне будет это предложено.

– Вам уже предложено, – резко ответил Скорцени.

– Простите, я как-то упустил этот момент из виду.

– Вам давно предложено это, Курбатов. Иначе вы не оказались бы за стенами Фриденталя, а были бы расстреляны за двести метров от его ворот. Именно так, за двести метров от них!

Курбатов поиграл желваками. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном.

Однако понимал он и то, что Скорцени давно не интересует настроение людей, которым позволено оказаться по эту сторону ворот Фриденталя. И слушать в подобных ситуациях он привык в основном себя.

– В таком случае мои намерения вам уже ясны, – как можно сдержаннее отреагировал он.

– Тогда столь же обстоятельно поведайте мне, кем вы видите себя в будущем, князь.

– В будущем? В послевоенном будущем? – явно не ожидал подобного вопроса Курбатов.

– Что вы мямлите, полковник? Я задал вам элементарный вопрос.

– Извините, но мне трудно судить об этом.

Скорцени удивленно взглянул на Штубера.

«Кто этот человек?! Кого ты мне привел?! – ясно прочитывалось в этом взгляде. – А главное, какого дьявола ты его привел сюда?!»

– Вам приходилось слышать когда-либо более невразумительный ответ, нежели этот, гауптштурмфюрер? – спросил он вслух.

– Курбатов – всего лишь солдат, господин штурмбаннфюрер. Война отучила многих из нас фантазировать на тему своего будущего, приучив вместо этого жить от приказа до приказа.

– В таком случае вопрос к вам, умник вы наш, психолог войны. Кем видится в будущем русский князь Курбатов лично вам?

– Над этим следует поразмыслить.

– Ведь не предполагаете же вы превращать его в подрывника крестьянских подвод и грозу московских пригородных поездов? Или, может, попытаетесь использовать его в качестве подсадного в одном из партизанских отрядов?

– Что выглядело бы нелепо, – проворчал Штубер. А встретившись взглядом с Курбатовым, как можно вежливее объяснил: – Мы не можем готовить своего элит-курсанта, не зная, кого именно мы готовим, на что его нацеливаем.

– Понимаю, – сочувственно кивнул Курбатов. – Да сих пор я оставался маньчжурским стрелком, которому нужно было пройти из конца в конец наводненную войсками Россию.

– Этого мало, полковник, – решительно рубанул рукой Скорцени. – Вы должны чувствовать себя «коршуном Фриденталя», способным пройти этот мир от океана до океана, дьявол меня расстреляй.

– Князь Курбатов не был замешан ни в коммунистическом, ни во власовском движении, он не был сторонником ни сталинизма, ни фашизма, – перевел Штубер взгляд на обер-диверсанта рейха.

– Уже кое-какие проблески.

– Из этого следует, что для начала его можно рассматривать в роли вождя русского военно-эмигрантского союза, способного заменить и Андрея Власова, и Петра Краснова, и потерявшего всякий авторитет генерала Деникина.

– Наконец-то я слышу членораздельную речь.

– Мы должны обратиться к прессе, чтобы превратить диверсанта Курбатова в героя белоказачьего движения, человека, сумевшего пройти тысячи километров советскими тылами. Причем пройти их с боями.

– К тому же после войны русские аристократы в Европе тоже окажутся без своего вождя, – поддержал его Скорцени, делая глоток коньяка.

– Есть, конечно, несколько представителей императорского дома, – вслух размышлял фон Штубер. – Но, во-первых, император Николай II, как известно, добровольно отрекся от престола, что предполагает пресечение правящей династии Романовых; во-вторых, эти наследники трона воинственно соперничают между собой, и, наконец, представители Белого движения и новой, военной, эмиграции монархию в России органически не приемлют.

– Так почему бы им не воспринять в облике вождя полковника князя Курбатова? – вновь задался риторическим вопросом Скорцени.

Они умолкли и вопросительно уставились на Курбатова.

– Весьма польщен, господа, – поднялся тот с рюмкой в руке. – Как бы ни распорядилась мною послевоенная судьба, я останусь верным нашему диверсионному братству.

– Это уже речь, достойная князя Курбатова, – признал Скорцени. – Итак, решено: отныне вы должны видеть себя в роли вождя русской эмиграции в Европе.

– Постараюсь увидеть.

– Это не ответ, – решительно покачал головой обер-диверсант рейха. – Вы обязаны возвести себя в ранг вождя, видеть себя вождем, вести себя с достоинством и властностью вождя. И никаких псалмопений по этому поводу, князь, никаких псалмопений!

Курбатов удивленно взглянул вначале на барона фон Штубера, а затем вновь на обер-диверсанта рейха. В какую-то минуту князю вдруг показалось, что его то ли разыгрывают, то ли грубо провоцируют, пытаясь выведать истинные намерения.

– Не думаю, что решения по этому поводу следует принимать в такой вот беседе, а главное, в таком аллюре.

– У нас все решения принимаются и осуществляются в походном темпе, – спокойно, внушающе, проговорил обер-диверсант рейха. – У нас нет времени на конференции и ассамблеи.

– Не разочаровывайте нас, полковник, – проворчал барон фон Штубер. – Во Фридентале признают только людей решительных, имеющих четкое представление о том, во имя чего они сражаются и к чему стремятся.

– Прошу прощения, господа. Уверен, что я стану вождем русской военной эмиграции в Европе.

– В таком случае за нового, верного рейху вождя русской военно-аристократической эмиграции в Европе, князя Курбатова, – провозгласил Скорцени.

Они опустошили рюмки, наполнили их и вновь опустошили.

– Считаю, что князя не стоит впутывать в наши диверсионные дела на Восточном фронте, – сказал барон, расправляясь со своим бутербродом.

Скорцени задумчиво взглянул на Штубера.

– Заботиться о его возвращении в Маньчжурию тоже смысла не имеет, – произнес он. – В этом китайском захолустье делать ему уже нечего.

– Зато стоит активнее вводить его в русские военные круги Германии.

Скорцени мгновенно истребил оба бутерброда и, запив их очередной рюмкой коньяку, вновь уставился на Курбатова.

– В отношении вас, полковник, план будет таков. Для начала – усиленная физическая и военно-техническая подготовка, с практическими занятиями со специалистами по изысканным манерам и придворному этикету.

– Человечество не придумало ничего более тягостного и нудного, чем эти дисциплины, – сочувственно повертел головой Штубер.

– Не расхолаживайте полковника, Штубер! – прикрикнул на него Скорцени.

– Просто я не завершил свою глубокую мысль. А заключается она в том, что ничего не поделаешь: титул и цель обязывают. Поэтому манерами все равно придется заняться.

– После этого мы отправим вас в Северную Италию, – вновь перехватил инициативу Скорцени, – где вы будете действовать против врагов моего личного друга, дуче Муссолини. Впрочем, дело даже не во врагах дуче. Что-то давненько мы с вами, барон фон Штубер, не интересовались судьбой нашей итальянской протеже, разведывательно-диверсионной княгини Марии-Виктории Сардони.

– Что не делает нам чести, штурмбаннфюрер, и совершенно непростительно, – покаянно склонил голову барон. – Завтра же постараемся связаться с княгиней, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

– На ее вилле «Орнезия», в кругу людей, близких к еще одному нашему другу, князю Боргезе, который занимается сейчас на берегу Лигурийского моря подготовкой германских камикадзе, вы сумеете почувствовать себя человеком европейской аристократической элиты.

– Что очень важно, князь, для той роли, к которой вы отныне будете готовить себя, – уточнил Штубер. – И потом, после многомесячного рейда сибирской тайгой, побывать на вилле «Орнезия»… – мечтательно запрокинул голову Штубер. – Это значит, побывать в совершенно иной жизни, в совершенно ином измерении.

– Не слишком ли мечтательно вы все это произносите, Штубер? – подозрительно покосился на него Скорцени.

– Простите, штурмбаннфюрер, всего лишь полет фантазии.

– По-моему, до сих пор вы всегда восхищались красотами Украины и жили по законам этики Восточного фронта. Все остальное в этом мире вас мало интересовало.

– В этом-то и трагизм моей фронтовой судьбы, – вздохнул Штубер, явно намекая, что не возражал бы против того, чтобы сопровождать Курбатова в его командировке на север Италии, к вилле княгини Сардони.

46

Идея включить в свиту «имперской тени», то есть двойника фюрера, лишь недавно дошедшего до Германии в составе группы маньчжурских стрелков русского немца фон Тирбаха, пришла Скорцени буквально в последнюю минуту. Все решил неожиданный звонок из разведотдела штаба дивизии СС «Мертвая голова», к которой лишь недавно приписали молодого барона.