Маньчжурские стрелки Сушинский Богдан

6

Переступивший порог кабинета пшеничноволосый гигант как-то сразу заполнил собой большую часть пространства. Почти по-женски красивое лицо его, с четко очерченными губами и слегка утолщенным на кончике римским носом, казалось в одинаковой степени и добродушным, и презрительно-жестоким. В то же время широкие, слегка обвисающие плечи казались вылитыми из металла, – настолько они выглядели непомерно могучими и тяжелыми, даже в соотношении с поддерживавшим их мощным туловищем.

– Господин генерал, господин полковник… – твердым, чеканным слогом проговорил вошедший. – Ротмистр Курбатов по вашему приказанию явился.

Прошло несколько томительных секунд молчания, прежде чем атаман пришел в себя после созерцания этого пришельца, и с заметным волнением в голосе, приподнимаясь со своего трона, произнес:

– Так вот ты какой, энерал-казак, сын есаула Курбата?! Вот она, кость какая, нынче пошла – нашенская, даурская! Любо, любо!.. Чего молчишь, полковник Родзаевский? Посмотри, какие у нас казаки нынче в строю!

– Об этом-то и речь, господин атаман, об этом и речь, – подхватился фюрер «Российского фашистского союза», с почтением глядя на молодого диверсанта. – Любая группа, уходящая за кордон, почтет за честь…

«Значит, это ты и есть тот самый ротмистр Курбатов…» – уже как бы про себя, пробубнил атаман, с трудом сумев справиться с охватившим его оцепенением. Сейчас, вернувшись в свое кресло, он вообще казался сам себе презрительно слабым и ничтожным рядом с этим человеком-горой.

– Не знаю, тот ли, батька-атаман, – с достоинством пробасил ротмистр. – Но что Курбатов – это точно.

Генерал вновь испытующе осмотрел его. Пышные, слегка вьющиеся волосы, «полуримское-полурусское», как определил его для себя главнокомандующий, лицо, с выпяченным массивным подбородком и четко очерченными толстоватыми губами, не по-мужски большие голубовато-зеленые глаза…

Улавливалось нечто презрительно-жестокое и внушающе-жесткое в удивительной красоте этого человека. Вырваться из-под власти его привлекательности и гипнотизирующего взгляда было бы трудно даже в том случае, если бы он явился в этот дом с миссией палача.

– Так, говорят, что вы храбры, ротмистр, до дерзости храбры, – с каким-то легким укором произнес генерал.

– Как и положено быть даурскому казаку, – с какой-то грустноватой усталостью в голосе объяснил князь.

Длинная драгунская сабля у ноги гиганта была похожа на неудачно прикрепленный кинжал. А двадцатизарядный маузер в грубо сшитой кожаной кобуре он носил на германский манер – на животе, только не слева, а справа; да и шитая на заказ фуражка с высокой тульей тоже напоминала фуражку германского офицера.

Атаман уже собирался съязвить по этому поводу, потребовав, чтобы ротмистр его белой Добровольческой армии придерживался установленной формы одежды, но вспомнив, что Курбатов – один из активнейших штурмовиков «Российского фашистского союза», запнулся на полуслове. Подражание эсэсовцам в этом «Союзе» было делом заурядным. В свое время главком пытался пресечь этот «разгильдяйский манер» и потребовать раз и навсегда… Но поднаторевший на политике и геббельсовской пропаганде Родзаевский сумел умерить его командный пыл одной-единственной фразой: «Зато какое раздражение это вызывает у японских чинов! Диктовать нам, какую форму носить, они не могут, однако же и мириться с нашим пангерманизмом тоже не желают, несмотря на то, что с германцами пребывают в союзниках».

И нижегородский фюрер был прав. Поначалу япошки совсем озверели. Этих недоношенных самураев из Квантунской армии до глубины души возмущало, что содержавшиеся на их средства белогвардейские офицеры, которые в будущем должны составить костяк военной администрации Страны Даурии, находящейся под протекцией «императора Великой Азии», слишком демонстративно тянулись ко всему германскому или, в крайнем случае, предпочитали следовать традициям русской императорской армии; что русские казаки с презрением, а то и насмешкой, отвергают все японское: от военно-полевой формы одежды, которую считали нелепой и срамной, да японских винтовок, которые считались неметкими и капризными, а потому слишком ненадежными, до святая святых всякого самурая – японских обычаев и традиций.

Но именно то, что в этих вопросах – хотя бы в этих – его казаки умудрились выстоять перед натиском квантунцев, как раз любо было их генерал-атаману. Причем Семенов прекрасно понимал, что наиболее стойкими по отношению и к просамурайской, и к прокоммунистической пропаганде представали именно они – штурмовики «Российского фашистского союза», а потому, при всем своем недоверии к «нижегородскому фюреру» Родзаевскому, к эсэс-казакам его относился с должным почтением.

– Я неплохо знал твоего отца, ротмистр.

– Он тоже говорил, что знаком с вами, – сдержанно молвил Курбатов. – И с большим уважением относился к вам.

– Хорошо, что ты произнес эти слова, энерал-казак. Именно такие порой и нужно произносить в наше сабельно-предательское время, чтобы научиться верить и доверять. Нам нужно серьезно поговорить о том, как жить, а значит, как воевать дальше.

– Надо бы поговорить, господин генерал-атаман, – с угрюмой твердостью согласился Курбатов, оценивающе осматривая главнокомандующего, столь неожиданно переведшего беседу на сугубо гражданский тон.

– Только продолжим встречу в другой комнате, – поднялся Семенов. – Здесь не совсем удобно и постоянно сквозит, – подозрительным взглядом обвел он свой кабинет. – К тому же воспоминания не терпят официальной обстановки.

«Неужели боится подслушивания? – удивился ротмистр. – Даже в своем доме?!»

В разведывательно-диверсионной школе ему приходилось слышать о каких-то хитроумных устройствах, появившихся у немцев и японцев, которые, маскируя под какие-то безделушки, можно подсовывать в виде микрофонов. Однако относился к этим шпионским страстям с ироническим недоверием.

Все трое поднялись на второй этаж и вошли в небольшую полукруглую комнатушку, под одной из стен которой стоял овальный столик, а перед ним, амфитеатром, – широкий диван, обтянутый темно-коричневой кожей. Здесь уже все было готово для того, чтобы они могли провести беседу за стопкой рисовой водки, закусывая бутербродами с балыком и окороком. Хозяин наполнил рюмки.

– За возрожденную Россию, господа, в которой, в конечном итоге, не будут хозяйничать ни жидо-коммунисты, ни японский император, ни фюрер Германии. При всем моем уважении к некоторым из них. Ура, господа!

– Ура! – коротко, но зычно, поддержали генерала гости. Они выпили, молча закусили, снова выпили. Дозы были небольшими, генерал понимал, что разговор должен быть серьезным, а значит, как он обычно выражался, «натрезвую».

– Я не стану расспрашивать вас о подробностях рейда, ротмистр, – заговорил атаман, когда рюмки вновь коснулись столов. – Самые важные из них полковник уже изложил, а всей правды мы все равно так никогда и не узнаем. – Семенов выжидающе уставился на Легионера: станет убеждать, что «ничего такого» во время этого рейда не происходило или же горделиво промолчит?

В ответ Курбатов лишь снисходительно улыбнулся своей грустновато-циничной улыбкой.

«Глазом не моргнул, душа его эшафотная! – удивился атаман. – Хотя понимает, что от ответа на мой вопрос зависит: станем мы ему впредь доверять или не станем, позволим ему жить или сегодня же вздернем».

– Меня интересует одно, – не стал устраивать ему допрос генерал, – готовы ли вы снова пойти в Россию? Не по приказу пойти, хотя приказ, ясное дело, тоже последует, без него в армии, да еще и в военное время, попросту нельзя, а как бы по собственной воле.

Атаман не сомневался, что Курбатов согласится. И был слегка удивлен тем, что ротмистр не спешит с ответом. Он, не торопясь, с независимым видом, дожевал бутерброд, налил себе из графина немного напитка, настоянного на таежных травах, которым Семенов всегда потчевал своих гостей и секрет которого знал, как утверждали, только он один, и лишь тогда ответил:

– Пойти, конечно, можно. Но сами видите, как дорого обходятся нам подобные рейды…

– Однако же и коммунистам тоже, надеюсь, не дешевле…

– Не дешевле, можете не сомневаться, и на то она война… Но я к тому, что людей в группу хотел бы подбирать сам, лично. Чтобы, если ошибусь, пенять мог только на себя.

– Не возражаю, в соболях-алмазах, сабельно…

– Еще одно условие: со мной пойдет не более восьми – десяти диверсантов. Группы в десять штыков, полагаю, вполне достаточно. При этом я не должен буду взрывать какой-то вшивый заводишко или убивать председателя облисполкома, которого коммунисты и сами со дня на день расстреляют. Подобных акций попросту не терплю, для их исполнения существуют другие.

– А для чего существуешь ты?

– Перед вами, господин атаман, вольный стрелок. Иду, куда и как позволяют обстоятельства, но с боями, совершенно свободным в своем выборе.

– Требования у вас, однако, ротмистр… – недовольно поморщился Родзаевский. – Что значит «вольный стрелок»? Вы – офицер Добровольческой армии, и есть приказ…

– Как раз и веду речь о том, как именно должен быть составлен этот приказ, – невозмутимо объяснил Курбатов.

– Непозволительное вольномыслие, – пробубнил Родзаевский, вопросительно глядя на атамана.

– Считайте, что ваши условия, ротмистр, приняты, – мрачно и в то же время заинтригованно согласился Семенов. – Мало того, они мне нравятся. Отправляясь в подобный рейд, вы действительно сами должны подбирать людей, чтобы полагаться на них. Так что тут все сабельно. Но должен предупредить: рейд, в который намереваюсь отправить вас на сей раз, будет необычным, во время которого можете делать все, что вам заблагорассудится. То есть и в самом деле можете чувствовать себя вольными стрелками.

– А вот вам и название рейда: «Операция “Вольный стрелок”», – оживился Родзаевский, забыв, что еще несколько минут назад само выражение «вольный стрелок» вызывало в нем неприятие. – А еще лучше назвать ее «Маньчжурские стрелки», и группу тоже назвать группой маньчжурских стрелков. Так будет точнее, да и японцы воспримут это название с большим пониманием.

– А что, так, кодово, и назовем этот рейд: «Операция “Маньчжурские стрелки”», – оживился Семенов[12]. Он давно поддался стремлению японцев: любому наскоку, любой вылазке давать кодовое название, позволявшее, во-первых, выделять эту операцию, а во-вторых, говорить о ней, в том числе в письмах и радиоэфире, не раскрывая ее сути и назначения.

– Будем считать, что эта часть задания меня устраивает, – насторожился Ярослав Курбатов, понимая, что должна существовать еще и другая часть, в сути которой и кроется разгадка такой «диверсионной щедрости». – Непонятно, правда, какова же истинная цель этого рейда.

– Цель простая – вместе с группой маньчжурских стрелков вы, ротмистр, должны дойти до Урала. Сможете?

Курбатов удивленно взглянул на Родзаевского, но тот демонстративно пожал плечами, давая понять, что для него этот рейд – такая же новость, как и для ротмистра.

– То есть я понимаю так, что границу мы перейдем в районе Казахстана и оттуда нам надлежит пройти до Урала?

– Нет, князь, границу вам надлежит перейти здесь, на Дальнем Востоке, – твердо молвил генерал-атаман. – Именно здесь. И прямо отсюда, через Даурию, пойдете к Уралу. Горы эти мне, собственно, не нужны. Ведь не собираюсь же я удерживать весь Урал силой небольшой группы? Тут для нас другое принципиально важно…

Курбатов вновь взглянул на Родзаевского, как бы упрекая, что тот даже не намекнул ему заранее, что подобный рейд готовится, но опять почувствовал: условия, выдвигаемые атаманом, для него тоже в новинку.

– Эксперимент, господин генерал-лейтенант, так следует понимать? – спросил он, убедившись, что от нижегородского фюрера разъяснений ждать бессмысленно.

– Скорее необходимость.

– Я так понимаю, что речь идет о диверсионно-пропагандистском рейде, – решил Родзаевский, что и ему пора подключаться к развитию атаманской идеи, поскольку в глазах ротмистра дальнейшее отмалчивание его становилось неприличным. – О рейде, который бы напомнил Совдепии, что армия атамана Семенова все еще существует и что ее бойцы ждут своего часа…

– Правильно толкуешь, полковник, – признал генерал-атаман. – Будем считать его еще и пропагандистским. Так что, ротмистр Курбатов, сможете повести за собой группу. Совершая при этом диверсии, проводя беседы с теми людьми, которые нам все еще верны, и в то же время истребляя на своем пути все враждебное нам? Совдепия нас давно похоронила, а мы – вот они, бойцы Добровольческой освободительной армии генерала Семенова! Кстати, лучше говорить: «генерала, главнокомандующего», потому что атаманы в Совдепии теперь не очень-то в чести. Раз атаман, значит, что-то такое, вроде как банда… А мы с вами – армия. Освободительная армия. Так сможешь, ротмистр, или следует подыскать другого казака, более опытного и храброго?

С ответом Курбатов не спешил. Он понимал, что атаман уже твердо остановился на его кандидатуре и теперь откровенно пытается «брать его нахрапом», как говорили в таких случаях в казачьих станицах, то есть всячески провоцировать, задевая его самолюбие. Однако понимал и то, что речь идет о слишком уж сложном рейде, наподобие тех, из которых не только не возвращаются, но из которых и возвращение в принципе не предусматривается.

Впрочем, из рейда, который он недавно совершил, возвращение тоже в принципе не предусматривалось. И то, что он, единственный из группы, все же вернулся, скорее счастливая случайность. Зато еще во время подготовки к прошлому рейду он установил для себя одно правило: все условия подобных рейдов следует оговаривать до того, как дашь согласие на него, поскольку потом оказывается, что всем уже не до тебя и надо выполнять тот приказ и те условия, которые тебе продиктованы.

– То есть группе «маньчжурских стрелков» предоставляется полная свобода действий по пространству и времени, без каких-либо особых покушений и диверсий? – задумчиво уточнял ротмистр, явно затягивая с ответом, словно ожидал, что в стремлении уговорить его отцы-командиры все же проговорятся и выдадут какой-то потайной замысел, который до сих пор от него попросту скрывали.

– Без каких-либо особых, в соболях-алмазах, – заверил его Семенов.

Курбатов исподлобья взвесил взглядом Родзаевского, словно ожидал, что разгадка, а точнее, подвох последует именно с его стороны. Но тот демонстративно осматривал окурок своей заморской сигары.

– В общем-то, мне такой вариант подходит, – произнес Курбатов. – В такой вольной охоте я принесу больше пользы Белому движению, чем если бы сунулся со взрывчаткой под какую-нибудь вшивую фабрику, у которой меня застрелил бы первый попавшийся охранник.

– Откровенно, – кивнул генерал, и в этот раз наполнил рюмки всего лишь «по четвертинке». – Как вы уже поняли, господа, никого другого, более достойного, во главе группы «маньчжурских стрелков» я пока что не вижу. Поэтому выпьем за то, чтобы вы, ротмистр, успешно провели эту группу от «великого Амура» до не менее «великого Днестра». Уверен: вы станете первым, кто совершит подобный диверсионный рейд.

– Простите, господин генерал-атаман, но мне казалось, что раньше речь шла об Урале, от которого до Днестра…

– Мне прекрасно известно, сколько от Урала до Днестра, – мягко осадил его Семенов, загадочно ухмыляясь. – Причем речь идет даже не о Днепре, а именно о Днестре. Просто не хотелось так сразу пугать вас.

– Ну, допустим, что произошло невозможное и мы сделали привал на берегу Днестра. Что дальше?

– Вы правильно заметили, ротмистр, что на берегу Днестра вам надлежит сделать всего лишь небольшой привал, в соболях-алмазах. Так сказать, маленько передохнуть. Поскольку основная задача ваша – пройти от Амура, а точнее, отсюда, от Сунгари, до германской реки Эльбы.

Услышав это, Родзаевский поперхнулся при очередной затяжке и нервно поерзал в кресле.

– Ну, знаете ли… – проворчал он, воспринимая это задание уже как откровенную издевку, причем не только над князем.

– И с какой же целью? – решительно поиграв желваками, поинтересовался Курбатов.

Семенов опустошил свой бокал, по-крестьянски крякнул и, широко раскинув руки, произнес:

– Вот теперь мы и подошли к самому интересному. У вас, ротмистр, будет свое, особое задание: пробиться к известному вам «венскому фюреру», как называла его пресса, обер-диверсанту рейха Отто Скорцени.

– К Скорцени?! – ушам своим не поверил Курбатов.

Теперь уже сам атаман вопросительно взглянул на Родзаевского, и тот поспешно кивнул. Он ничего не имел против общения Курбатова с лучшим диверсантом рейха. Тем более что в секретной диверсионной школе «Российского фашистского союза», готовившей руководителей будущих подпольных диверсионных групп, лучшим выпускником которой стал Курбатов, о «первом диверсанте рейха» всегда говорили уважительно.

– А что вас так удивляет, ротмистр? Представляете себе снимки в берлинских газетах с подписью: «Встреча обер-диверсанта рейха Отто Скорцени с лучшим диверсантом белоказачьей армии генерала Семенова. Беспрецедентный рейд от Маньчжурии до Германии!» или что-то в этом роде?! Что вы приумолкли, ваша светлость князь Курбатов? Или, может, вам не хочется побеседовать со Скорцени?

– Просто я думаю, что моя беседа с человеком, спасшим Муссолини, конечной целью этого рейда быть не может.

– И правильно мозгуешь, энерал-казак, – вновь расплылся в улыбке атаман. – Потолковать со штурмбаннфюрером Отто Скорцени, как диверсант с диверсантом, – это уже приятно. Да только ты используешь знакомство с этим человеком…

– Кстати, личным агентом фюрера по особым поручениям, как именуется сейчас одна из его должностей, – пришел ему на помощь Родзаевский.

– Даже так, теперь уже личным агентом фюрера по особым поручениям?! – возрадовался атаман. – Тем лучше, в соболях-алмазах! Через него ты и передашь мое личное послание Гитлеру.

Не сводя с генерала широко раскрытых глаз, Родзаевский наполнил свою рюмку, только свою, не испросив разрешения, осушил ее до дна и самодовольно крякнул, совершенно забыв, что это не застолье, а прием у командующего армией.

Подобным поворотом беседы он был удивлен не менее Курбатова. Удивлен и слегка обижен: в конце концов генерал мог бы поставить его в известность заранее. Почему он, руководитель «Российского фашистского союза» и шеф разведывательно-диверсионной школы, должен узнавать о подготовке подобного рейда вместе с ротмистром?!

– Я не вправе диктовать свою волю, господин генерал, – не скрывая обиды, суховато проговорил он. – Однако согласитесь: передавать письмо фюреру Великогерманского рейха диверсантом!.. Которому предстоит пройти всю Россию, тысячами километров по тылам противника. Это, знаете ли, при всем моем уважении к ротмистру. Где гарантия, что уже через несколько дней после выхода группы это письмо не окажется на Лубянке?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что твой маньчжурский стрелок столь ненадежен?..

– Боже упаси, господин генерал, своему офицеру я верю. Но раненым он может оказаться в плену, его могут убить… Это война, поэтому в диверсионном деле нашем следует предусматривать все возможное варианты. И потом, к чему такой риск? Существуют десятки иных, более безопасных способов доставки подобных посланий.

– Может, и существуют, – снисходительно улыбнулся в усы Семенов.

– Например, можно передать через одно из консульств иностранных государств или через буддистов, которые в последнее время зачастили в рейх. А почему бы, например, не потревожить своим письмом Гитлеру посольство Маньчжоу-Го в Германии? Или же передать его через дипломатов, через ученых нейтральных стран.

– Неужели не понятно, что дипломатические каналы исключаются? – вдруг резко отреагировал Семенов. – Японская разведка слишком хорошо контролирует их. Не говоря о контроле над нами. Мне не хотелось бы, чтобы в Императорском генеральном штабе узнали о том, сколь упорно мы с вами ищем контакты с фюрером. Японцы хотя и союзны германцам, но слишком уж не доверяют им, да и воспринимают их слишком уж ревниво.

– К тому же в Токио еще помнят о вашем письме фюреру, направленном, если не изменяет память, то ли в марте, то ли в апреле 1933 года[13], – согласился полковник. – Уже тогда японцы восприняли появление такого послания, а тем более – втайне от них, с явным неудовольствием.

– Еще с каким «явным», – воинственно повел плечами Семенов. В душе он гордился любым неудовольствием, которое удавалось вызвать у «азиат-япошек», ибо не только не любил их, но и откровенно презирал. – Их военное командование буквально взбесилось.

– Хотя вы всего лишь приветствовали фюрера в связи с его приходом к власти, выражая готовность совместно выступить против общего врага – всемирного коммунизма.

– Да вы, оказывается, прекрасно осведомлены об этом? – удивленно вскинул брови Семенов.

– Профессиональный контрразведчик. По должности положено. Впрочем, вы не очень-то и скрывали свои симпатии. В конце концов германцы и японцы – союзники. Правда, пока что Токио все еще выжидает.

– Преступно и подло выжидает, в соболях-алмазах, – поддержал его атаман. – Там, видите ли, сладострастно ждут, когда два тигра, Германия и Россия, упадут замертво, или по крайней мере предельно обессилевшими, чтобы затем величественно спуститься со своей святоглавой Фудзиямы и преспокойно овладеть всем тем, за что эти тигры столь долго и кровопролитно сражались. Однако же нам сие хорошо известно, разве не так, полковник?

– Понятное дело, – кротко согласился Родзаевский, поглядывая на Курбатова, который по-прежнему вертел между пальцами ножкой стопки.

– Как известно и то, – продолжил тем временем атаман, – что наша армия нужна японцам всего лишь для создания Великой Азии, их Великоазийской империи, а не для того, чтобы в союзе с германцами она сражалась за единую и неделимую Россию.

– Но в таком случае получается, что мы свое время упустили, господин командующий, – откинулся на спинку кресла Родзаевский. – Большевики и их союзники вот-вот окажутся у границ Германии, границ рейха.

7

Генерал выслушал его спокойно. Он ожидал подобного возражения. У него было свое видение того, что происходило сейчас в далекой Европе, к которой он хотя и стремился (подобно тому, как всякий провинциал стремится хоть день-другой побывать в столице), но которую в то же время недолюбливал.

Здесь, в Сибири, все казалось проще, понятнее, естественнее. Совсем недавно в газете «Голос эмигранта» он писал: «Нам, русским националистам, нужно проникнуться сознанием ответственности момента и не закрывать глаза на тот факт, что у нас нет другого правильного пути, как только честно и открыто идти с передовыми державами “оси”[14] – Японией и Германией».

По части того, что идти надо «честно и открыто», Семенов, конечно, лукавил. У него были свои виды и планы. Точнее всех их сумел очертить Верховный правитель Колчак, назначив атамана «правителем Восточной Российской Окраины». А еще до Колчака такую же «полноту власти» ему обещал Керенский, – как плату за войска, которые он приведет из Забайкалья в помощь Временному правительству. Однако тогда не состоялись ни войско, ни «полнота власти»…

Со временем, уже в двадцать шестом году, кандидат в премьер-министры Японии Танаки тоже обещал ему, что, когда возглавит правительство и с помощью армии сумеет добиться, чтобы вся Восточная Сибирь была отторгнута от России, – во главе буферного государства окажется он, генерал Семенов-сан. Почти такие же обещания Семенов слышит и сейчас, правда, от совсем других людей, но суть-то, суть остается!

Конечно же Семенов давно понял, что все эти обещания ровным счетом ничего не стоят. Настоящим правителем Забайкалья, императором «Страны Даурии», он станет только тогда, когда, собрав здесь все имеющиеся войска и подняв на восстание против большевиков все население монголо-бурятских аймаков, сам установит свою власть над этим огромным краем, сам провозгласит и сам утвердит себя на сибирском престоле силой собственного оружия.

– Все не так просто, полковник, все не так просто… – сказал он Родзаевскому. – Мыслю, что как раз сейчас, когда коммунисты подступают к стенам рейха, а в иных странах Европы уже подспудно утверждается большевизм, который вот-вот может расползтись по всему Старому Свету, союзники Сталина, англичане и американцы, начинают понимать: пора попридержать коней! Потому что, как только они в аллюре ворвутся в Берлин, окажется, что остались один на один с объединенной, некогда союзнической, ордой большевиков. Что им противостоят закаленные в боях и партизанских дымах дивизии не только России, но и Югославии, Болгарии, Румынии, Чехии, Польши, которые к тому времени окажутся полностью обращенными в иудейско-марксистскую веру, то есть полностью обольшевиченными.

– Резонно, резонно, – кивнул Родзаевский. Даже Курбатов, который до сих пор старался не вмешиваться в их диалог, выслушав атамана, что-то там одобрительно проворчал.

– Конечно же западные правители потребуют от своего нового союзника, Гитлера, освободить все территории, которые он занял в Западной Европе. Естественно, они потребуют всяческих других уступок. Однако армию германскую сохранят. Да-да, сохранят. И всю, до последнего солдата, развернут против рус… Против Советов, – исправил свою ошибку главнокомандующий. Говоря о победах германцев, он, из чувства патриотизма, всячески избегал слова «русский».

Произнеся эту речь, Семенов умолк, ожидая более пространной реакции полковника на свои умозаключения.

– М-да-а! – осчастливил его такой реакцией Родзаевский. – Если исходить из того, что немцы действительно проигрывают эту войну, и даже наверняка проиграют ее, то с вами, господин генерал-атаман, трудно не согласиться.

– Со мной трудно не согласиться уже хотя бы потому, что я, возможно, как никто иной из восточных военных и политиков, страстно не желаю их поражения. Пока германцы истощают силы красных, у нашей армии остаются шансы на возвращение, если уж не в Питер, то по крайней мере в Страну Даурию. А что скажет по этому поводу наш сиятельный князь? – хищновато осклабился Семенов, обращаясь к Курбатову.

– По поводу того, о чем вы, господин генерал, сейчас спорите с полковником, вообще ничего не думаю.

– Как так?! – изумился его беспардонности Семенов. – Не может такого быть, князь.

– Просто голова моя занята другими мыслями. Обдумываю, как бы побыстрее дойти до Ла-Манша, поскольку чувствую, что, в конечном итоге, именно туда вы и направите меня, – все еще не потерял чувства юмора Курбатов, ухмыляясь себе в рюмку, которую очень умеренно, с наслаждением, выцеживал.

– А что? Исходя из того, как быстро изменяется ситуация, такой приказ тоже исключать не следует, – рассмеялся Семенов, поняв его намек. – Однако вернемся к рейду «маньчжурских стрелков». В письме, которое, верю в это, будет доставлено вами, ротмистр Курбатов, фюреру, мы заявим о готовности выступить против большевиков, предложив Гитлеру как следует нажать на своих союзников-японцев, решивших до конца мировой войны отсидеться на сопках Маньчжурии.

– Что уже почти очевидно, – презрительно улыбнулся Курбатов. – Японцы давно перехитрили самих себя, но так до сих пор и не поняли этого.

– А меня, если хотите, такое положение вещей раздражает, в соболях-алмазах! – подался к нему главнокомандующий. – Меня всегда раздражают политики, которые, стоя на поле кровавой сечи, где гибнут их союзники, пытаются мудрить и хитрить так, чтобы перемудрить и перехитрить самих себя. Что же касается японцев, то они выглядят идиотами перед всем миром: не воспользоваться такой возможностью! Правда, мне не хотелось бы, чтобы они становились хозяевами Дальнего Востока и Даурии. Но если бы они передали власть моему правительству, то со временем тоже превратились бы всего лишь в наших союзников. В надежных союзников, но не более того.

– То есть рано или поздно мы вымели бы их со своих земель, – поддержал его Курбатов. – А пока что все идет к тому, что красные вытеснят их даже из Маньчжурии и Китая, да погонят к Желтому и прочим морям.

– Боюсь, что именно так все и произойдет, – грустновато признал его правоту Родзаевский.

– Поэтому я уже не раз говорил квантунскому командованию, что выступать следует немедленно, – входил в свою привычную роль главнокомандующий. – Японцы должны двинуть свои дивизии и оттянуть часть войск красных на себя. Если же они не решатся на это…

– Так, может, мне со своим отрядом сразу же прикажете идти не в сторону Берлина, а в сторону Токио? – не скрывая иронии, продолжил его мысль Легионер, хотя понимал, что прозвучало это слишком смело, чтобы не сказать дерзко.

– И пойдете, если прикажу, – набыченно уставился на него Семенов, стараясь сбить с ротмистра спесь. – А не дойдете – вздерну. Ты меня, энерал-казак, знаешь. Если же японцы все-таки в ближайшее время не решатся, на этот случай у тебя, ротмистр, будет еще одно мое письмо. – Генерал угостил офицеров сигаретами, совершенно забыв при этом о знаменитых сигарах Родзаевского, и, задумчиво помолчав, продолжил: – Только адресовано оно уже будет генералу Петру Краснову, который, как вам известно, вместе с генералами Шкуро, Домановым и Султан-Гиреем объединил сейчас под своим началом все казачьи части, находящиеся в Югославии, Италии, Германии и других странах. И в нем будет предложение выступать против красных самостоятельно, с запада и востока, навязывая красным партизанскую войну, в которой германцы в Совдепии так позорно проиграли.

– Рисковое мероприятие, – покачал головой Родзаевский.

– Рисковое, не возражаю. Однако сидеть и ждать непонятно чего, – тоже не стоит. В любом случае германцы об этом письме знать не должны. Не только японцы, но и германцы. Вы поняли меня, ротмистр?

– Так точно, ваше превосходительство, – медленно, вальяжно заверил Курбатов. – Немцы о нем не узнают, поскольку передам его на словах. Во всех иных случаях письмо обязательно попадет в руки гестапо или СД. При первой же встрече с германцами они устроят мне проверку, обыщут и даже попробуют пытать: вдруг я агент красных. Так что вы составьте текст, я его заучу и передам Краснову.

– Подумаем, ротмистр, подумаем, – недовольно проворчал генерал, которого покорежило столь прямолинейное толкование ротмистром обычных шпионских истин. – В любом случае мы постараемся скоординировать наши действия с Красновым, – адресовался он уже к полковнику. – В случае поражения рейха или свержения фюрера, поскольку американцы и англичане могут выдвинуть и такое условие в качестве первого шага к сепаратному миру, мы сможем выступить совместно с Белой гвардией Краснова и Шкуро уже под покровительством англосаксов. И пока большая часть Красной армии будет сражаться на полях Европы, попытаемся поднять народ в ее тылах. Самое время рискнуть, все равно другого такого случая не представится.

– Не представится. Это уж точно. Хотя совершенно очевидно, что более реальной и значительной силой сейчас, – напомнил полковник Родзаевский, – являются войска не Краснова, а Власова, большей частью своей сформированные из вчерашних красноармейцев. Вернувшись в Россию, каждый из них поднимет на борьбу своих родственников, односельчан, словом, понятно… К тому же Власов знает большинство нынешних командиров и бойцов Красной армии, знает молодое поколение совдеповцев.

– Да, более реальной, поскольку возглавляет ее бывший большевистский генерал, кстати, из пролетариев, который у народа вызывает больше доверия, нежели любой из нас, царских генералов. Как видите, я тоже реалист, – едва заметно ухмыльнулся Семенов, явно подчеркивая, что признавать эти реалии ему не так-то просто.

– Да, из пролетариев, и с этим придется считаться.

– Правда, сотрудничество с фашистами в глазах «героического советского народа» его тоже не очень украшает. Еще бы: сотрудничество «с проклятой фашистской нечистью»! – язвительно рассмеялся Семенов, отдавая себе отчет в том, сколь неприятно сейчас выслушивать подобное обоим офицерам, особенно руководителю «Российского фашистского союза».

– Пропаганда есть пропаганда, – невозмутимо подтвердил полковник, хотя давалась ему эта невозмутимость с большим трудом.

– Словом, извините, господа, но пока что я позволю себе делать ставку на «беляка» Краснова. В письме будет сказано, что вы, ротмистр, поступаете в его полное распоряжение.

– Впрочем, если Скорцени пожелает, чтобы вы закончили еще и германскую разведывательно-диверсионную школу, – молвил Родзаевский, – не противьтесь этому, ротмистр. Перенимайте и германский опыт, он нам тоже пригодится.

– То есть мне уже не придется возвращаться сюда? – удивленно уточнил Курбатов.

– Без особого моего приказа, – ответил ему Семенов. – Вы понадобитесь мне и в Германии. Тем более что из письма Краснов узнает, что в скором времени я и сам появлюсь в Европе, дабы иметь возможность встретиться с ним, Шкуро и всеми прочими. А уж потом вместе вступим в переговоры с этим подлецом Власовым, а если удастся, то и с Деникиным, который, заметьте, пока что решительно не желает какого-либо союза с германцами. Вы не задаетесь вопросом: почему я столь подробно распространяюсь об этом, ротмистр?

– Нет, не задаюсь. Слишком высокая политика, в которой мое присутствие ничего не решает. Я всего лишь – легионер, маньчжурский стрелок, и не более того.

– И радуйтесь этому, ротмистр, в соболях-алмазах, – угрюмо посоветовал ему Семенов. – А ведь чертовски романтично звучит: «маньчжурский стрелок»!

– Зато я думаю о другом, – продолжил свою мысль Курбатов. – Если мой отряд или хотя бы один человек из его состава дойдет до Берлина, это сразу же заинтригует и немцев, и красновцев, вкупе с власовцами.

– А главное, заставит внимательно присмотреться к вам обер-диверсанта Скорцени, – напомнил Родзаевский. – Что тоже немаловажно.

– Обязательно постараюсь встретиться с ним, господин полковник. Рейд к столице рейха должен вызвать уважение к нашей секретной диверсионной школе. А в какой-то степени и поднять авторитет вашей армии, господин генерал, во всей Европе.

Родзаевский поморщился: последнее предположение показалось ему крайне неуместным. Каково же было его удивление, когда атаман Семенов вдруг поднялся из-за стола, наклонился к неуспевшему подняться ротмистру, обхватил его голову и по-отцовски поцеловал в лоб.

– Этот казак не только великолепный диверсант, Родзаевский, – торжественно произнес он, когда ротмистр и полковник тоже поднялись, – но и политик, несмотря на то, что всячески открещивается от политики. Именно такой человек мне и нужен. Именно такого я имел в виду, задумывая свой «крестовый поход» на рейх.

– Диверсионно-крестовый, с вашего позволения, – наполнил рюмки Родзаевский.

– Детали похода мы, ротмистр, еще обсудим, – сказал генерал-атаман, когда все трое выпили. – Сейчас пока что одно могу сказать: в рейд – через неделю. В Чите, на квартире нашего агента, вы получите приказ о присвоении чина подполковника. А в миниатюрном пакетике, который вскроет генерал Краснов, Отто Скорцени или кто-либо из высших чинов рейха, будет еще один сюрприз. В нем будет объявлено, что полковник Курбатов, – выдержал многозначительную паузу атаман, давая ротмистру возможность прочувствовать важность момента, – да-да, полковник, вы не ослышались, является полномочным представителем главнокомандующего вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа, правителя Страны Даурии генерал-атамана Семенова – на всей территории Великогерманского рейха. Кстати, даже если первым его вскроет генерал Краснов, все равно сделайте все возможное, чтобы с ним ознакомился и кто-то из очень высоких чинов рейха, который бы доложил об этом фюреру. Лично фюреру. Тут уж скромничать не следует: ставки того стоят.

– Я дойду до Берлина, ваше превосходительство, – взволнованно проговорил Курбатов, поднимаясь из-за стола. Теперь этот гигант возвышался над генералом и полковником, словно детина-фельдфебель – над щупленькими новобранцами. – Я дойду до него, даже если небо упадет на землю.

– На весь поход вам отведено два месяца.

– Лучше три, – покачал головой ротмистр. – Если с боями, то никак не уложимся, какой бы транспорт мы ни захватили.

Семенов взглянул на полковника, и тот одобрительно кивнул.

– Не возражаю, три месяца. И ни дня больше, поскольку времени у нас с вами не так уж и много. Используйте любой транспорт, идите любыми маршрутами. На эти три месяца Россия отдана на вашу милость как на милость победителя. Вопросы?

– Их нет. Пока что нет. Отряд «маньчжурских стрелков», как вы обещали, подбираю сам, – мельком взглянул на Родзаевского. Чувствовал, что полковнику его своевластие все еще не нравится.

– Подтверждаю, выбор исключительно за вами, – заверил его нижегородский фюрер.

В этот раз Семенов лично наполнил рюмки и поднялся.

– За представителя русской армии генерала Семенова, атамана Забайкальского, Амурского и Уссурийского казачьих войск, правителя Страны Даурии – в рейхе! – провозгласил он.

8

– Ну что, что, подъесаул Кульчицкий? Что произошло? Только не говорите мне, что император Хирохито победоносно вошел в Москву, не поверю.

– Радчук с задания вернулся, господин ротмистр.

– Всего-навсего?

– Он прошел через границу и вернулся.

– …Иначе какой смысл проходить ее?

Курбатов сидел на полу, по-восточному скрестив ноги и упершись в колени локтями сомкнутых у подбородка рук. Он был одет в холщовые брюки и рубаху, напоминавшую борцовскую куртку дзюдоиста, то есть в одежду, в которой обычно тренировался.

Даже сегодня, когда до перехода кордона оставалось чуть больше суток и вся группа кроме Кульчицкого и Радчука отсыпалась, ротмистр почти два часа отдал тренировке, упражняясь у одинокой сосны, произраставшей на утесе, сразу за хижиной, в которой они нашли приют. Он только что вернулся, и теперь старался поскорее восстановить силы, хотя с удовольствием прервал бы свой отдых, чтобы тотчас же отправиться к границе.

– И что говорит этот наш следопыт Радчук, чем собирается потешить атамана?

– Сообщает, что участок очень опасный.

– Чтобы утверждать это, не было смысла дразнить советских пограничников.

– Преодолевать пришлось ползком, под кроной колючих кустарников, по острым камням.

– Он, конечно, ожидал, что дорогу ему выстелют свежим сеном?

– Не в этом дело. Он весь изодрался. Придется всем нам переходить границу в каком-нибудь рванье, а уж потом переодеваться.

– Время у нас еще есть, селение рядом, да и потом, рванье нам наверняка помогут достать японцы. Где теперь этот маньчжурский стрелок?

– Отмоется и явится для доклада.

– К черту отмывание. Пока что сюда его, потом – хоть ванну из шампанского.

Поручик Радчук был единственным из группы, кто не прошел подготовки в секретной школе «Российского фашистского союза». Его еще только планировали зачислить туда, поэтому в течение двух месяцев он проходил в резервистах. Однако один из инструкторов школы предложил включить Радчука в группу без какой-либо особой подготовки, поскольку он и так достаточно подготовлен. Он принадлежал к тем людям, которых в любом деле принято называть самородками. Курбатов уже знал, что Радчук обладает удивительной способностью быстро, по-змеиному, ползать; бесшумно, почти по-кошачьи ходить и подкрадываться, метать ножи и топоры…

Однако главное его достоинство заключалось даже не в этом. Двадцатипятилетний поручик был ценен тем, что по крайней мере раз двадцать пересекал границу на самых разных ее участках, выступая в роли проводника различных диверсионных групп, хотя явно был не из местных. Как оказалось, родом Радчук откуда-то из-под Воронежа, в Забайкалье оказался уже в ходе Гражданской войны, а за границу отступал с каким-то случайно отставшим от войска отрядом казаков атамана Семенова.

Вот, пожалуй, и все, что Курбатову удалось узнать об этом человеке. Впрочем, он не очень-то интересовался им, поскольку инструктор сразу предупредил, что до сих пор Радчук ни разу не соглашался войти в состав какой-либо из диверсионных групп, ибо его устраивала лишь роль проводника, да и то за большую плату. Правда, деньги свои он отрабатывал честно, к тому же терять такого проводника в штабе Захинганского корпуса не хотели.

Сейчас поручик вошел в группу лишь на время перехода границы, и в составе ее идти дальше десяти километров от кордона отказывался. Да и то десять километров нужны были ему лишь в том случае, если группа нарвется на засаду, чтобы затем уйти от преследования и пару суток отсидеться, пока на границе не угомонятся, решив, что проводник возвращаться не станет.

Радчук явился минут через десять. Одежда действительно изорвана, лицо в царапинах, пальцы кровоточат. На плечах – один погон, да и тот еле держался.

– Да нет, за погоном я специально вернулся, чтобы найти и подобрать, – проговорил поручик, уловив, что ротмистр задерживает свой взгляд на его левом плече.

– Считаешь, что придется искать другую тропу?

– Другой такой не найти, – возразил Радчук, перехватывая еще один мрачный взгляд Курбатова. – Корявая она, не спорю, зато действительно надежная. Там, в горах, только две небольшие каменные проталины, по одной из которых как раз и проходит тропа. У второй красные в прошлом году кустарник вырубили, а вдоль этой то ли не успели, то ли попросту поленились.

– Или специально оставили для таких групп, как наша, чтобы устраивать у нее засады, – выдвинул свою версию Курбатов.

– При мне засады не было, – настороженно произнес Радчук. – Лично я прошел чисто. Совсем чисто. И тропу немного проредил, снизу подстриг, своеобразный лаз проделал, чтобы легче было идти.