Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй Самаров Сергей

Глава седьмая

Чем ближе к утру, тем сильнее начали потрескивать на морозе стволы деревьев в бесснежном лесу. Да ещё доспехи основательно холодили тело, хотя одевались не на голое тело, а на тонкую и не сковывающую движения войлочную поддевку. Но долго простаивать без движения не пришлось. Подошло время активной деятельности.

Выросшие в своих лесах, лесами вскормленные, укрытые и обогретые, вагры хорошо умели передвигаться скрытно даже численно большой дружиной. И при этом умудрялись не шуметь ни оружием, ни доспехами, что было особенно сложно, потому что каждое кольцо кольчуги прижать к телу, чтобы не терлось о соседнее кольцо, невозможно. Зимой, когда тёплые меха приторочены к каждому седлу, это сделать гораздо легче, нежели летом. Воевода Веслав первым дал пример, отвязав две медвежьи шкуры от луки седла, и плотно примотав их к телу поверх доспеха, чтобы не звякнуло ни одно кольцо кольчуги и не бряцали калёные пластины наборного нагрудного панциря. И даже медвежьи лапы, перебросив одну через другую, туго скрепил на горле, чтобы бармица тоже не бренчала. И посмотреть при этом внимательно не забыл, как другие молча его примеру следуют, словно команду воеводы услышали. Но команда и не нужна была. Вои к таким ситуациям привычны, и каждый понимает своё дело, как дело сохранения собственной жизни. Да, такая предосторожность, если разобраться, и была заботой о сохранении жизни.

– Добро… – сказал Веслав, вообще-то никогда не щедрый на похвалу, себе под нос.

Полки готовились к выступлению быстро и по возможности бесшумно, хотя все знали что полностью бесшумного передвижения дружины, одетой в металлические доспехи, просто быть не может. Металл при каждом шаге коня вынужден стучаться о металл, и этот звук можно только слегка приглушить, но никак не убрать совсем. Но и такого приглушения звука достаточно, потому что франки должны не посторонние шумы со спины собирать, а сами, тоже доспехами гремя, вперёд рваться, чтобы врубиться в ряды данов, большая часть которых по традиции воюет пешим строем. Франки услышат приближение вагров только тогда, когда дружина Веслава лавиной выкатится в мощную, всё сносящую атаку. И горе тем рыцарям, которые не смогут развернуть коней и встретить на скорости атаку, идущую сверху вниз. А времени и возможности развить скорость воевода Веслав франкам решил не предоставлять. Лес слишком близко к реке подходит, чтобы успели франки разогнаться. И пусть спуск к воде пологий, но всё-таки он есть, и его вагры используют с полным умением. А хвалёным рыцарям графа Оливье придётся рвать шпорами конский доспех[7], но и это не поможет лошадям разогнаться в полную прыть…

Но, чтобы так случилось, следует толком подготовиться, и появиться перед врагом неожиданно. И воевода терпеливо дожидался, когда его дружинники завершат звукомаскировку, и встанут в строй за своими сотниками и воеводами, чтобы по самым неприметным тропам выйти на лесную опушку одновременно со всеми. И только после этого дал первую команду, махнув рукой – показал направление движения сотнику Русалко и его стрельцам.

Русалко молча кивнул, и резво направил коня в обход леска. Пусть стрельцам предстоял самый дальний, в сравнение с остальной дружиной, и, чтобы не блуждали, Веслав выделил словенам в сопровождение двух опытных проводников, воя Мирошку и десятника Носа, хорошо знающих местность. Эти выведут точно на позицию, которую следует занять. При относительной дальности пути, сотня Русалко может не соблюдать обязательных для всех остальных мер предосторожности. Их услышать сложно из-за дальности. Кроме того, словене выходят в подветренную сторону, то есть, не ими производимый шум будет до франков доноситься, а только лишь шум, производимый франками, будет доноситься до засадной стрелецкой сотни. Проводники подсказали, что там, прямо на берегу, на крутом, хотя и невысоком обрыве, есть достаточно подросший и густой ельник, где в тесноте вполне возможно поместиться сотне конников. Сам ельник не помешает быстрому выезду сотни на открытое место. Лапы у молодых елей еще слабые, не сильно цепляются за коней и людей. Там Русалко и должен ждать развития событий. А уж потом, загодя не замеченный, выехать во фланг франкам, чтобы не дать им развернуться во фронт, и использовать численное преимущество, обхватив вагров сбоку.

Конечно, сотня стрельцов в понимании Веслава, как и в понимании большинства полководцев его времени, никоим образом не могла бы решить исход сражения. И даже остановить разворачивание фланга не могла бы, хотя воевода своими глазами только накануне наблюдал ужасающий результат действий сконцентрированной части стрелецкой сотни на переправе. Но задержать франков, не дать им действовать быстро, это вполне стрельцам по плечу – так считал воевода. А любая задержка будет для франков губительной, потому что удар в спину выдержать и без того трудно. А если к этому добавляется удар сбоку, пусть и такой лёгкий, поневоле будешь и оттуда ждать более сильного удара. И это должно сковать действие рыцарей графа Оливье и вызвать в их рядах замешательство. А остальное уже на другом берегу завершит конунг Сигтрюгг…

Сотник Русалко чуть-чуть натянул повод, почти до седла пригибаясь под низкой горизонтальной веткой сосны, перекрывающей выезд из леса, и в это время его обогнали проводники Мирошка и Нос.

– Теперь побыстрее… Здесь можно… – подсказал Мирошка, и Русалко, чтобы не отстать, резко толкнул пятками бока коня.

В поле не надо было тянуть на себя повод, присматриваться и пригибаться, чтобы не вылететь ненароком из седла – ветви деревьев никого не спрашивают, в какую сторону им тянуться, и любят тропы перекрывать.

Коней поторопили и остальные, потому что стрельцам необходимо было сделать достаточно большой полукруг, иначе сотня попала бы в поле зрения франкских дозоров, если такие ещё не сняты с мест по случаю продолжения марша. А гадать, сняты они или не сняты – дело неблагодарное. Лучше лишних полчаса проскакать, чем помешать плану воеводы, который, как дружинники уже знали, может оказаться решающим в исходе всей войны.

Смёрзшаяся и пожухлая луговая трава легко гасила стук копыт, если и поскрипывала, то не настолько громко, чтобы заглушить ход сотни. Конечно, и броня гремела, но тоже не так сильно, чтобы выдать сотню пока ещё далёкому противнику.

До рассвета было ещё далеко, когда полукруг, выдранный проводниками, начал завершаться. Это Русалко понял по тому, как Мирошка и Нос резко сбавили ход коней. Теперь уже и ветер, как оказалось, в лицо дул. Значит, вышли на ту самую прямую линию, что должна вывести сотню к ельнику. И Русалко в своих ожиданиях не ошибся.

– Вон тот лесок, – проводник Мирошка вытянул вперёд руку, показывая.

– За ним уже берег, и там – франки, – добавил десятник Нос. – Ваших стрел дожидаются.

– Успеваем, – глянув на небо, сказал сотник.

Полнотелая, серебристая луна только недавно вышла из-за туч. До опушки ельника оставалось не более ста шагов, когда проводник Мирошка вдруг воскликнул уже громко:

– Франки!..

И натянул повод, останавливая коня.

Русалко тоже среагировал, и бросил короткие взгляды во все стороны. Но франков он пока, несмотря на остроту зрения, не увидел.

Сотня остановилась в ожидании, но строй не нарушила.

– На нашем месте… В ельнике… Доспехи под луной блестят… – сказал Мирошка.

– А я уже давно прислушиваюсь. Неужели, думаю, шум с берега доходит, – сказал десятник Нос. – А они тоже нам засаду приготовили. Не пойму только, с какой стати. Знают, что Веслав их догнал или это простая предосторожность?

– Узнаем скоро, – не глядя на десятника, ответил Русалко.

Сотник всмотрелся в ельник. Какие-то отблески с опушки леса в самом деле были видны. Но сказать точно, что это противник опередил их, было нельзя. И вообще, что здесь делать франкам, если они готовятся к переправе через реку?

– Ты уверен? – словенин не слишком доверился остроте взгляда вагра Мирошки.

– Франки… – подтвердил и второй проводник. – Сотня от силы. Больше в ельнике не поместится…

– А если это даны?

– У данов доспехи не чистятся. Они их под шкурами носят. У нас тоже не чистят. А франки любят, чтобы доспех блестел. И перья яркие любят.

– Ну-ну… Посмотрим…

Проверить опасения было не сложно. Гораздо легче, чем рисковать и продвигаться вперёд, не ведая, кто их там ждёт. Русалко обернулся и поднял руку.

– По одной стреле…

И показал направление.

Подготовить лук к стрельбе – дело нескольких секунд. Взять прицел даже в такую расплывчатую цель – не дольше. И, только сотник, наблюдающий за стрельцами, дал отмашку, как стрелы тонко и пронзительно засвистели, разрезая сырой, хотя и морозный, прибрежный воздух. И сразу же показалось, что колыхнулся, как покачнулся, ельник, вызвавший интерес стрельцов. И меньше минуты прошло в этом колыхании, а потом деревья будто расступились, и около восьми десятков тяжёлых франкских всадников, как на глазок определил Русалко, набирая скорость, отважно и безрассудно устремились навстречу словенам.

– Они из ума выжили, – сказал Русалко почти грустно.

– Просто они на переправе не были, – усмехнулся проводник Мирошка. – И вас в деле не видели. И никто им рассказать не докумекал, чего опасаться след.

В трусости франков во всей Европе никто и никогда не упрекал, а Европа познакомилась с франкским оружием от одного края до другого. В том, что восемь десятков пошло в атаку на сотню, ничего странного не было. При удачном разгоне могла бы получиться почти равная схватка. Но словенам сеча была не нужна.

– Ну-ну… Посмотрим, – невозмутимый Русалко повторил недавнюю свою фразу и поднял руку, после этого спокойно оглянулся, и неторопливо, почто торжественно дал вторую отмашку, на сей раз уже не сопровождаемую дополнительной командой.

Теперь стрелы полетели вразнобой, но одна за другой. Если в первый раз стволы и ветви молодых деревьев защитили большинство франков, то теперь, когда они были в чистом поле, освещаемые яркой луной, при этом сами необдуманно сокращая дистанцию до уровня прямой стрельбы, это было самоубийством, потому что никакой щит, никакой доспех не выдержит удар стрелы славянского лука. Франков за несколько коротких мгновений словно косой смело с коней.

– Вперёд, – скомандовал сотник. – Коней ловите. Коли к переправе поскачут, отстреливайте. Не отпускайте. Выдадут…

Решение было правильным. Если бы кони поскакали в лагерь франков, там могли бы поднять тревогу. Стрельцы бросились ловить утяжелённых доспехом рыцарских коней. И всё же восьмерых пришлось застрелить, чтобы не допустить их бегства…

В ельник всё же въезжали осторожно, хотя и знали, что больше там некому и быть, кроме, разве что, раненых и убитых после первых выстрелов франков – слишком уж невелики размеры молодого ельника.

– Откуда ж они взялись? – вслух рассуждал Русалко. – Этот граф, что франками командует, должен уже к переправе готовиться. А он засаду выставляет.

– Может, это не засада, может, дозор? – предположил десятник Воебуд.

– Ага… – хмыкнул стрелец Домашка. – Десяток в дозоре, остальные вестовыми при дозоре… Чтоб по одному скакать было не скушно…

– Не нравится мне это, – мрачно проворчал проводник Мирошка. – Не так всё должно бы идти… Не так Веслав задумал.

Меж тем, гадать долго им не пришлось. Ельник в длину не велик, и пересекли его от одной опушки до другой быстро. Остановились перед последними деревьями, и в просвет между молодыми елями, через подползающий с реки мутный зимний туман увидели то, что увидеть в глубине души уже опасались – франки выстроились боевым порядком лицом к подступающей дружине вагров, готовые принять основной удар, который по замыслу должен был бы быть неожиданным, и направленным в спину ведущему в сечу войску. Неожиданности не случилось. Граф Оливье не надумал переправляться через реку рядом со сломанным мостом. Похоже было, что он заранее знал, как поведут себя вагры. Он заранее знал, что они здесь, рядом. Знал, что они пойдут его атаковать. Но, может быть, произошло даже большее. Могло и так случиться, что граф Оливье каким-то способом сам вызвал сюда Веслава, чтобы ослабить защиту города.

– А где же конунг Сигтрюгг? – растерянно спросил проводник Нос.

По противоположному берегу неширокой и неглубокой реки, плохо различимые сквозь туман, неторопливо проезжали дозором вооружённые всадники. Десятков пять, не больше. Разобрать, кто это, было сложно.

– Может, даны? – с надеждой поинтересовался Русалко.

– Даны не носят на шлемах перьев, – мрачно ответил проводник Мирошка. – Только рога. И никогда не цепляют на копья вымпелы. Это франки. Конунга на месте нет. И, скорее всего, его и не было. А, если и был, он уже уничтожен графом Оливье. Я слышал, что этот граф умеет воевать…

Для воеводы Веслава, подошедшего с дружиной к лесной опушке с другой стороны, боевые порядки франков оказались точно такой же неожиданностью, как и для словенских стрельцов. И воевода сразу вспомнил, что данные поступили не от своих разведчиков, а от какого-то смерда, прискакавшего, якобы, от конунга Сигтрюгга на данской лошади. У лошади, как известно, национальности нет, и данскую лошадь определяют обычно по седлу. Но седло можно снять с убитой лошади или с лошади под убитым всадником, и посадить на нее кого угодно. А национальность смерда ничего не говорит. И встал вопрос о том, кто стоит на противоположном берегу. Но воевода находился от реки значительно дальше, чем сотня стрельцов с проводниками, и потому не смог различить, что за всадники едут по другому берегу. И потому решил, как и ждал, что там, где лес подступает к реке совсем близко, готовятся к переходу переката дружины конунга Сигтрюгга. В этой ситуации Веслав отступить, естественно, не мог. Вместе с Сигтрюггом он превосходил силами франков, и атаковать был обязан. Но он не смог бы отступить и в иной ситуации, даже зная, что данов на том берегу нет, потому что противник был уже совсем близко, и не вступить в бой даже с превосходящим по численности противником, значило бы показать свою трусость. А воевода трусом никогда не был, и к воинским занятиям привык с детства. К тому же позиция, занятая ваграми, была очень удобной для атаки. Замешательство воеводы длилось всего несколько секунд. Но сразу после этого он дал команду ехавшему рядом рожечнику, и тот поднял большой кручёный берестяной рог. Сигнал прозвучал – властный и звучный, эхом уйдя через туман на другой берег, и все конные славянские полки на этом берегу вышли из леса на открытое пространство одновременно. Веслав дал только короткое время на построение, и тут же по его команде прозвучал другой сигнал. И конная лава, сначала слегка качнувшись, как тело громадного растянувшегося по берегу и сильного стального змея-чудовища, двинулась, с места набирая скорость. Небольшой уклон берега обещал вскоре сделать эту скорость чрезвычайно опасной для противника. Строй не отличался ровной линией, но виной этому были не всадники, а кони, имеющие различную резвость. Но поднятые было в начале движения копья одновременно начали опускаться в боевое положение, и держащие их руки начали сжимать древко перед столкновением со всей возможной силой.

Франкские ряды в центре, который хорошо просматривался воеводой, стояли не шелохнувшись, готовые к столкновению. Впереди, как было заведено, щитоносцы с тяжёлыми, усиленными бронёй щитами, обычно перевозимыми в обозе и непригодными для иных целей, кроме отражения конной копейной атаки. Из задних рядов, из-за спин рыцарской конницы, полетели в наступающих стрелы лучников и камни пращников, равномерно распределённых по всему фронту. Однако они, в отличие от славянского стрельцовского кулака, не смогли нанести ваграм серьёзный урон и остановить лаву.

Но и Оливье не мог выставить щитоносцев так плотно, чтобы они закрыли всю линию хотя бы потому, что их не хватало на всех. А растягивать строй щитоносцев вообще смысла не было, поскольку они только тогда могут остановить врага и разорвать его строй, когда стоят один к другому вплотную, сомкнув края щитов и порой даже сцепив их специальными скобами. И граф поступил иначе. Щитоносцы должны были сдержать атаку только в центре. Навстречу ваграм, с двух сторон обтекая щитоносцев, тоже набирая скорость, но более медленно, потому что франкам пришлось двигаться в гору, двинулись франкские рыцари. Граф хорошо понимал, какую сложную задачу поставил перед своими рыцарями. Тем не менее, имея преимущество в численности, он растянул строй конников как можно шире, чтобы вагры, ворвавшись в него, оказались захлёстнутыми флангами, и попали в положение ведущих бой на два фронта.

Столкновение конников произошло одновременно с двух флангов, и сразу смешало строй той и другой стороны. Но скорость и мощь удара вагров, атакующих сверху, были так велики, что они не просто увязли среди франков, а разрезали их строй, и прорвались до реки. Таким образом избавив себя от необходимости защищать ещё одну линию. Но левый фланг славянской конницы всё же был захлёстнут франкской петлей, и там дружинникам сразу пришлось развернуться и вступить в тяжёлую сечу, просто поменявшись с противником местами. Имея за спиной реку и ожидая оттуда помощи данов конунга Сигтрюгга, вагры с трудом сдерживали плотный натиск неуступчивого противника. И с каждой минутой этот натиск удавалось сдерживать всё с большим трудом, потому что строй франков смыкался и становился более плотным.

На правом же фланге все произошло совсем не так, как ожидал граф Оливье, наблюдающий за битвой из центра. Для него этот фланг был левым, и первоначально казался наиболее надёжным. Там рыцари, пошедшие в обхват, как показалось издали, почему-то замешкались, и двинулись совсем в другую сторону. В той стороне стояла засадная конная сотня, командиру которой приказано было вступить в бой только в самом крайнем случае, если возникнет угроза срыва разработанного графом плана. Именно из-за этой сотни граф считал свой левый фланг более сильным. Но планы на войне не всегда оправдываются. Что-то там происходило непонятное. Оливье предположил, что засадная сотня вступила в бой с каким-то из славянских полков, с той же целью высланным воеводой Веславом в этот же лесок. Естественным для рыцарей фланга было оказать своим помощь. Тем не менее, обхват вагров на этом фланге не удался. Но общей ситуации это кардинально изменить не должно было. В худшем случае, отодвигало по времени выполнение плана.

В действительности дело обстояло совсем не так. Едва около пяти сотен конников стали заходить сбоку, чтобы атаковать прорвавшихся к реке вагров, как на них самих со спины обрушился град стрел, сразу нанеся конникам большой урон. Это вызвало замешательство. Но слух о расстреле рыцарского отряда у переправы через Лабу ещё не распространился в войсках короля Карла, где все неблагоприятные слухи резко пресекались, и потому рыцари, обиженные в своих лучших чувствах, повернули направление атаки в сторону ельника, откуда стрелы и летели. Но с приближением атакующих рядов стрелы лететь не перестали. И пока франкское копьё не могло достать стрельцов Русалко, словене даже позицию не меняли, только выехали на опушку полным составом, чтобы обеспечить себе наилучшую видимость. А когда франки оставшимися двумя с половиной сотнями приблизились на опасное для словен расстояние, Русалко дал команду, и лёгкие кони стрельцов быстро развернулись. Франки увидели перед наконечниками своих копий не шиты противника, а только лошадиные хвосты. Однако отступление, так похожее на паническое бегство, было вполне организованным и совсем не паническим. Едва создалось безопасное расстояние, снова прозвучала команда, стрельцы развернули коней, и каждый успел пустить по несколько стрел до того, как пришлось опять разрывать дистанцию. Теперь уже стрельцов преследовала всего сотня франкских конников. Но в пылу атаки франки так и не поняли, насколько велики их потери. И только после следующего разворота противника, не желающего сходиться в сече, франки остановились. Но было уже поздно, потому что стрельцы подняли луки. Левый фланг франкского войска перестал угрожать ваграм. Но теперь сами стрельцы устремились вперёд, чтобы помочь другим…

В центре же сражение разгоралось совсем по иному сценарию. После того, как две конные лавины сошлись на флангах, щитоносцам пришлось ждать больше минуты. Лишь перед самым столкновением они подняли свои длинные копья, уперев в землю их тупые концы. Но скорость, которую набрали конные дружинники вагров, была столь велика, что ни копья, ни щиты не могли уже остановить напор. Падали с пронзённой грудью кони, вылетали из седла всадники, сумевшие увернуться от копья или щитом отвести смертельный удар, но даже вылетали они не куда-то в неизвестность, а в строй врагов, и их тела уже становились оружием, этот строй сметающим, да и сами они стремились, если могли это сделать, встать, превозмогая боль, и вступить в схватку. И никто не натягивал поводья коня, даже если видел направленное в грудь остриё. Знали, что гибель собственная обезопасит от следующего удара других, и даст им проломить строй щитов и копий. Вагры в центре прорвались сразу, разделив вытянутый строй франкской пехоты на две части. Впрочем, Оливье и не надеялся на другое. Но за строем пехоты стоял ещё один конный рыцарский полк, возглавляемый самим графом Оливье. И граф, оценив ситуацию, дал команду на атаку. Впрочем, его атака тоже не могла быть мощной, поскольку разбега для коней не хватало. Но и конники вагров уже увязли среди пехотных рядов, и тоже скорость потеряли.

Полки сошлись в яростном гремящем ударе. Сошлись с яростью, искажая в крике лица, сошлись, чтобы победить или умереть. И это состояние присутствовало с обеих сторон.

Оливье давно уже отыскал взглядом возглавляющего центр вагров воина гигантского роста. И теперь старался пробиться к нему. С другой стороны и сам Веслав издали узнал графа по знаменитым перьям на шлеме, и тоже, памятуя просьбу князя Бравлина, стремился к сближению. Как среди вагров не было воя, способного остановить быстрого и ловкого, с необыкновенным проворством управляющего конём, постоянно меняющего позицию графа, так и среди франков не нашлось такого, кто смог бы устоять под ударами Веслава. Франки, сначала пехотинцы, потом рыцари, один за другим падали на каменистую землю берега от его ударов. И редко кому удавалось поднять потом голову.

Два предводителя уверенно и жестоко, рассыпая тяжёлые выверенные удары направо и налево, не экономя силы, пробивали дорогу друг к другу, понимая, что их поединок может решить исход всей битвы.

И каждый надеялся решить этот исход в свою пользу…

Глава восьмая

За столом у князя Годослава всё проходило чинно и мирно. Словно нынешним утром совсем неподалеку отсюда ничего не случилось. Но весть еще не успела, скорее всего, дойти до бояр, и потому не было ни лишних вопросов, ни разговоров за спиной, как это бывает обычно.

И даже князь-воевода Дражко улыбался за столом, задирая усы к самым бровям, уверенно показывая, что ничего экстраординарного, касающегося его особы, сегодня не произошло, и он остаётся всё тем же добродушным и немного беспечным воином и человеком, каким был всегда. А то, что приехал он, чёрной тучей нахмурив брови и узду в кулаке сжимая так, что кольчужная рукавица натянулась и готова была лопнуть – это касаться никого не должно, если сам Дражко об этом не заговаривает. Мало ли, погода невесть какая князю-воеводе не нравится или стрельцы, которым он смотр давал, с потягивающейся ленцой оказались… Было и прошло – погода имеет обыкновение меняться, а стрельцов можно чему-то научить, а что-то заставить делать. И внешний вид молодого, но уже прославленного военачальника никому не давал права усомниться в прекрасном его расположении духа…

Ставр, всегда избегающий общего застолья по естественной причине, как носитель волховского сана, накладывающего на своего обладателя многие ограничения, в столовой горнице вообще не объявился, и никто даже не заметил, в какой момент и в какую сторону Ставр удалился. Он всегда имел привычку удаляться незаметно, и без предупреждения, и не желал ни перед кем отчитываться, даже перед Годославом, который целиком волхву доверял, и знал, что Ставр не собственные дела улаживает, а дела княжества. Да пусть даже и собственные – иногда и это делать тоже каждому бывает необходимо. Но о собственных делах волхва никто вообще никогда не слышал, и потому люди не думали, что они у него есть, как у всякого живого человека. Рарогчане вообще даже не знали, есть ли у волхва собственное жилище, и если есть, то где оно находится. Слышали только, что Ставра ребенком привезли в своем полку словене, пришедшие на помощь отцу князя Годослава. И ребенок остался среди бодричей, когда славенский полк восвояси отправился. Остался в учениках волхва Горислава. Это говорило о том, что родительского дома здесь, в княжестве, Ставр не имел. А построил ли он себе сам какое-то жилище, купил ли, или князь Годослав подарил волхву, этого не знал никто.

Третий из опоздавших на охоту, князь Войномир, по родственному отношению и по установленному для него накануне вечером рангу, сидящий рядом с сами Годославом, казалось, был счастлив своим положением, готов был каждому улыбнуться, и всячески показывал приличную скромность и уважение младшего члена семейства к своему владетельному дяде. Причём, в этом уважении не было ничего подобострастного, что могло бы вызвать порицание или насмешку. Во-первых, потому, что такого дядю уважать стоило, и сомнения в этом никто проявить не пытался, во-вторых, потому, что Войномир и своего достоинства никак не ронял, но если бы и произошло такое, то присутствующие постарались бы этого не заметить, потому что и за собой знали немало подобных эпизодов.

Таким образом, если Годослав и получил от опоздавших какие-то важные новости, то никто из присутствующих в столовой горнице охотников никоем образом не смог понять, что это были за новости. Напрямую спросить князя или Дражко или даже Войномира никто не решился. И потому первые моменты пиршества прошли скучно и слегка натянуто, но после нескольких кубков мёда и греческого вина, как бывает всегда, языки начали развязываться и общая скованность постепенно проходила.

В прежние времена подобное застолье, и даже в этом самом доме, было явлением частым, поскольку Годослав всегда был неравнодушен и к охоте с пардусами, и к соколиной охоте, и даже порой ходил с рогатиной на медведя, когда лесные смотрители отыскивали специально для князя берлогу. Причем, на такую охоту брал с собой только одного лесного смотрителя, который, если бы князь промахнулся с ударом, мало чем смог бы помочь ему. И мало какие дела могли помешать княжескому увлечению. Постоянные войны с близкими соседями – лютичами и лужицкими сербами, не утомляли Годослава настолько, чтобы он отказывал себе в тех мужских забавах, которые так любил. И только заботы трёх последних лет и, в первую очередь, болезнь жены, которой Годослав стеснялся, позволяли князю не часто покидать Дворец Сокола. Тем не менее, застолье выглядело возвращением к привычному образу жизни. Но большинство присутствующих за столом охотников посматривали не на хорошо всем знакомых и предсказуемых Годослава и Дражко, а на новое лицо в политике и даже в высшем обществе княжества – на князя Войномира. И во взглядах этих сквозило отнюдь не единственное любопытство…

Любое возвышение нового человека всегда порождает зависть в среде тех, кто вниманием владетеля княжества оказался обделённым, но, тем не менее, хотел бы его чувствовать. А этого хотят все в окружении князя. И одновременно с завистью у всех, практически, появляется мысль о поиске путей, с помощью которых нового члена общества можно использовать. Завистливые люди во все времена всех других делят на тех, кого использовать можно и кого использовать нельзя. Они даже тех, кого любят, всегда стремятся только использовать, и использовать как можно интенсивнее, а когда это становится невозможным, частенько пропадает и сама любовь. Сейчас объектом для изучения стал князь Войномир, доселе совершенно незнакомый бодричской знати, и потому загадочный вдвойне.

Войномир выглядел простоватым и добродушным, может быть, даже чуть-чуть наивным. Хотя простоватость далеко не всегда может становиться главным качеством в оценке. Князь-воевода тоже выглядит уж совсем простецким человеком, однако всегда в уме держит своё сокровенное, как знали все. Тем не менее, молодой князь Руяна вызвал общий интерес, сменивший вчерашнее удивление и непонимание. Порой ему задавали из-за общего стола ничего вроде бы не значащие вопросы. Больше спрашивали, не интересуясь, впрочем, ответами, о жизни в восходных славянских землях, о том, кто с кем там воюет. Войномир отвечал охотно и подробно, можно сказать, что уважительно по отношению к спрашивающим. Но порой в его голосе, особенно при рассказе о постоянной хозарской угрозе, идущей с полуденной стороны, проскальзывала такая твёрдость суждений, и взгляд при этом становился таким властным и жёстким, что всем становилось понятно – молодой князь не так прост, как кажется, и действовать с ним следует осторожно, и, желательно, обходными путями. Эти обходные пути были традиционными. И первым шагом всегда служило приглашение на обед, прозвучавшее от разных людей, сидящих в разных концах стола. Войномир все приглашения вежливо отклонил, оправдываясь тем, что вынужден уехать на Руян как можно скорее, а до этого ему следует заняться подготовкой к поезде. Причина вполне уважительная, никого не обидела, как никого и не обрадовала.

К удивлению Годослава, прислушивающегося то к одному разговору за столом, то к другому, князь Додон, до этого, как казалось, искавший Войномира взглядом, за столом даже не пытался с ним завязать более тесное знакомство, хотя сидел рядом. Так, несколько ничего не значащих фраз, и очень ненавязчивых. Одно Годослава радовало – племянник при более тесном знакомстве со знатью княжества не приобрёл ни друзей, ни врагов. А это ценное качество для политика, каким молодому князю вскоре предстояло стать. Друзья всегда могут влиять, и порой, не в лучшую сторону уводить, а враги обычно желают «подставить» неопытного придворного, и сделать из него посмешище. Чем это грозило тому, кто попробует сделать такое Войномиру, Годослав догадывался. А раздоров в обществе знати княжества он не желал, поскольку это обещало лишние заботы не тем, кто ссорится, а ему самому. Но у Годослава своих забот было выше головы…

Лесной смотритель Вратко, человек еще крепкий и внешне сильный, хотя уже и критически немолодой, приблизившись к креслу Годослава, наклонился, и через плечо громогласным шёпотом доложил, что загонщики свои места заняли, и охотникам можно выезжать к месту, где будут разворачиваться основные события нынешнего утра.

– Помнится, Вратко, ты мне еще какой-то сюрприз сегодня обещал?

– Это, княже, лучше по завершению охоты.

– Терпения не хватает. Хотя сказал бы, что приготовил.

– Мне привезли свору собак. Но их невозможно выпускать вместе с пардусами. Боюсь, они их порвут. Или порвут друг друга.

– Собаки порвут моих кошек? Не родились еще такие собаки, Вратко!

– Родились, княже. Ты сам поймешь, когда увидишь их в деле.

– Не могу представить себе собаку, которая смогла бы с пардусом справиться.

– Эти собаки дрались на равных со львами и с гладиаторами в римском Колизее.

– Что за собаки? Молоссы? Я слышал, что молоссы в Риме дрались со львами.

– Нет, княже. Это Ирландские волкодавы. Они ростом выше молоссов, и несравненно быстрее. Внешне выглядят слегка худосочными, но обладают чрезвычайной жилистой силой. Я уже посмотрел их в деле. Бегают быстрее любой собаки, хотя медленнее пардуса. И совершенно лишены страха. Готовы драться с любым зверем. Хотя лучше их использовать против волков или кабанов. Но они, как мне сказали, легко заваливают и оленя, и даже лося.

– Я слышал про таких. Сколько собак привезли?

– Одного кобеля, и трех сук.

– Кто доставил?

– Викинги с Руяна. Они только что вернулись из Ирландии[8], и привезли оттуда собак для твоей охоты. Это подарок руян тебе, княже.

– Хорошо. После охоты мы их посмотрим. Как их обычно содержат?

– Эти собаки любят жить дома, рядом с хозяином. Они очень привязчивы к людям, и при этом не мешают им жить своей жизнью.

– Хорошо. Я горю желанием познакомиться с ними. Прикажи отправить их во Дворец Сокола. Но сегодняшняя охота все же планировалась с пардусами. Не зря же мы тащили их сюда. Они, кажется, уже предчувствуют предстоящую погоню. Идемте!

Князь встал и почти с прежним задором тряхнул гривой волос, и выглядел при этом, как царственный лев, вышедший на охоту. Ему даже дополнительно говорить ничего не потребовалось, потому что разговор князя со смотрителя слышали все сидящие рядом, а другие, кто далеко сидел, и без того поняли, что время выезда подошло, и охотники, громыхая скамьями, торопливо поднялись вслед за Годославом.

Выходил князь через ту же дверь, через которую входил. И опять вместе с ним вышли князь-воевода Дражко и князь Войномир, поскольку своих коней они оставили на попечение слуг у той же двери, где держали и княжеского скакуна. На время короткого застолья лошадей не рассёдлывали.

– Князь Додон не приглашал тебя в гости? – спросил Дражко Войномира, с неодобрением шевеля одним усом. Князь-воевода слышал множество прозвучавших приглашений, но он сидел по другую сторону Годослава, и не слышал тихого разговора между Войномиром и Додоном.

– Он, наверное, единственный из ближних бояр, кто не испытал желания со мной сегодня отобедать… – усмехнулся молодой правитель Руяна.

– Не слишком ли легко Додон смирился с тем, что его лишили должности, о которой он мечтал? – на ходу, не оборачиваясь, спросил Годослав. – Это не в его обычных привычках…

– Может быть, у него есть другие планы… – предположил Дражко. – Мне он обмолвился, что думает навестить ставку короля Карла Каролинга.

– Вот туда пусть и едет, – согласился Годослав. – Карл умеет понимать людей. Додона он раскусит быстро. Плохо только, что благодаря этому князю он составит плохое мнение обо мне и обо всем народе бодричей.

– Карл Каролинг достаточно знает и тебя, княже, и меня, чтобы составить мнение о бодричах и их князьях, – ответил Дражко. – Князь Додон оставит впечатление только о себе. Таких как он, может быть, и привечают в Византии, но при дворе Карла его примут плохо.

Лошади ждали князей сразу за невысоким, в две ступени крыльцом, затейливо украшенным резными балясинами и прорезными очельями и подзорами. Привычная красота резного дерева никого не задержала. Вдеть ногу в стремя и вскочить в седло – дело нескольких секунд. Лесной смотритель Вратко был уже здесь же, и каждому из князей протянул по рогатине[9] – самое подходящее оружие при верховой охоте не свирепого вепря, хотя и не всегда необходимое. Пардусы чаще сами справляются со своей задачей, и людям остаётся только наблюдать за тем, как большие кошки обеспечивают их обеденный стол свининой. Но рогатины предстояло использовать потом. Каждый пардус обычно убивает одну свинью, и прекращает погоню. После этого в дело включаются всадники, догоняют других свиней, и убивают их ударами рогатины.

– Большая семья? – спросил Годослав смотрителя.

– Большая, княже… Самая большая из тех, что зимуют в нашем лесу в нынешнюю зиму… Секач с тремя свиньями, и девять подросших поросят. Поросята ростом уже с матерей.

– Добро, – Годослав довольно вскинул рогатину, словно уже сейчас готов был выставить её мощное острейшее лезвие впереди конской кольчужной попоны[10]. – Поросята, надо думать, с весны уже хорошо повзрослели? И не только убегать умеют?

– Уже начинают выпускать клыки… И характером не обделены… Есть норов…

Семьи диких вепрей часто держатся вместе даже после того, как молодые секачи станут взрослыми, и начнут свирепо фыркать в сторону отца, хотя и не вступают с ним в схватку за первенство. Только через год, когда эти схватки начнутся, им придётся уходить, и создавать собственную семью, где верховодить будут уже они сами, и так же воспитывать клыками своих детей, как их воспитывал отец. Те, кто или характером слабоват, или по физическим возможностям за себя постоять не может, порой ещё на год остаётся под присмотром свиньи.

Лесному смотрителю рогатина по рангу не полагалась, и он легко вскочил на своего худого, но выносливого жеребца, не утяжелённого защитой, чтобы показывать князьям дорогу к мелколесью, следующему сразу за опушкой, где и должны развернуться основные события.

– Вперёд! – скомандовал Годослав, но поскакал вторым, уступив место ведущего смотрителю, который и должен расставлять охотников по местам.

На выезде из двора к княжеской троице присоединились другие охотники.

Охота всегда предполагает значительную роль личной удачи. Кому-то везет больше, кому-то меньше, кому-то совсем не везет. И обижаться на это глупо. И даже охота княжеская, которая значительно отличается от охоты обычной, и является именно княжеским праздником, а не чьим-то ещё. И ни для кого не было секретом, что лесной смотритель, хорошо знающий, где в настоящее время располагается семейство вепрей, расставляет охотников не на удачу, а строго в соответствии с их рангом. Так, чтобы загонщики, которым даны специальные указания, гнали свирепых диких свиней не куда-то, а непосредственно на самых знатных охотников. Более того, непосредственно на князя и его ближайшее окружение. Хотя дикие кабаны – животные такие, которые могут повести себя совершенно непредсказуемо. Они могут и убегать, но могут и на охотников бросаться. И могут бежать не туда, куда их гонят. Но все же предпочтительные места выгона определялись, как правило, удачно. И князю всегда отводилось самое вероятное место выхода семейства из леса – на окончании кабаньей тропы. Правда, место, определённое смотрителем для Годослава и сопровождающих его двух князей, сразу же не показалось слишком удобным. По крайней мере, оно было слегка тесноватым, потому что, прикрывалось с одной стороны лесом, из которого и должны были выгнать загонщики вепрей, а посредине это место пересекалось выходом заросшего кустами тёмного и сырого оврага, практически непроходимого для человека и уж тем более, непроходимого для всадника. Открытого пространства было слишком мало. Маневрировать даже при самом искусном управлении лошадью здесь было трудно, и даже всегда была возможность свалиться в овраг. Но выбор смотрителя обосновывался тем, что именно по днищу оврага секач и будет, может быть, выводить стадо из леса. Где нет прохода для пешего человека или верхового, там всегда продерутся через кусты свирепые кабаны.

После князя Годослава, там, на выделенном месте и оставшегося в окружении двух других князей, деливших с ним сегодня стол, были расставлены и остальные охотники. Основное преимущество князя заключалось в том, что он со своей четвёркой пардусов держал узкое пространство, в то время, как остальные четыре охотничьих кошки и два кота, вывезенные боярами, были растянуты по всей лесной опушке, и первоначально могли бы действовать только в одиночку, случись всему семейству вепрей выйти в каком-то другом месте. Пардус обычно удовлетворяется на охоте единственной добычей. Хуже бывает, когда несколько пардусов, а то и все, вцепляются в одного зверя, валят его, и считают, что для них охота окончена. Но при этом пардус не в состоянии и гнать кабана долго – значит, если стадо выйдет на участке, где есть только одна кошка или один кот, другие не прибегут в помощь тому, кому улыбнется удача. И те кабаны, что уйдут от стремительных охотничьих хищников, станут добычей охотников-людей, которые погонятся верхом, и поразят кабанов рогатинами. Произойти это может где-то среди кустов или деревьев. Тогда пропадёт вся красота зрелища, поскольку оно становится недоступной для тех, на кого кабан не вышел.

Но лесной смотритель в очередной раз доказал – он всегда знает, что делает. Вратко словно бы видел заранее тот путь, который выберет секач. Так и оказалось. Прозвучал большой берестяной рог, подающий команду загонщикам, и, первоначально неслышимые для охотников, они двинулись большой цепочкой через лес. Через четверть часа звуки трещоток стали слышны отчётливо всем, и эти звуки, понятно, сходились к одному месту, к тому самому, что занял князь Годослав с князем-воеводой Дражко, князем Войномиром, слугами около вьючной лошади, лесным смотрителем Вратко с помощниками, и четырьмя пешими охотничьими досмотрщиками, которые держали на цепях пардусов, уже готовых к атаке на любого зверя. Именно, на любого, потому что порой пардусов использовали даже против медведя, которого несколько кошек легко сбивали с ног, и просто уничтожали за короткое мгновение.

– Божан! – требовательно позвал Годослав, голосом показывая своё напряжённое ожидание. В таком же напряжении находились и досмотрщики.

– Отпускать? – спросил Божан, натягивая серебряную цепь на шее Гайяны.

– Подожди ещё… Котят выпустите…

Божан сделал знак, и слуги осторожно опустили на землю большие корзины с котятами Гайяны, которых матери пора уже было приучать к охоте. Неуклюжая охотничья молодежь быстро проявила самостоятельность, откинула крышки корзин, и, выбравшись наружу, заспешила к Божану, который по-прежнему крепко держал на цепи их мать.

– Вот и начало… – привлекая к себе общее внимание, громко сказал Войномир, радостно показывая рукой.

Молодой олень, проламывая кусты, вырывался из леса, страшась непонятных звуков, доселе не тревоживших его слух. Гайяна возбудилась сразу, рванулась и натянула цепь сильнее, стремясь сорваться за оленем в погоню, но Божан держал кошку цепко, воткнув в землю свою рогатину, и дважды перекинув цепь через древко. С такой привязи и зверь посильнее пардуса не сразу сорвётся.

А олень, на несколько мгновений остановившись и замерев, рассмотрел угрозу спереди, и сразу назад повернул, и ещё сохранённой прыти добавил. Непонятные звуки страшны, а множество людей страшнее стократ.

– Это не начало… – спокойно, как охотник более опытный, сказал князь-воевода. – По ту сторону оврага уже два оленя пробежало. Прямо вдоль леса… Охотников видят… На них сейчас внимания обращать не стоит…

– Мелкие. Молодняк. Хорошие олени ноне перевелись, – сказал лесной смотритель, то ли князю Годославу жалуясь, то ли просто себя и свою работу жалея. – Войн много… Дружины ходят, стреляют, пугают… А олень тишину любит, и в густые леса уходит… Дальше всё и дальше…

– Но к весне ты мне хорошего оленя отыщешь, – приказал Годослав. – Весной граф Оливье ко мне в гости пожалует. Попотчеваю его охотой…

– Готовьсь… – не ответив, воскликнул Вратко, заметив знак, что подал ему стоящий у края оврага помощник. – Идут… На нас идут…

Годослав, как и другие князья, натянул повод и покрепче сжал в руке древко рогатины, всматриваясь в единственное место, где кабаны могли бы выйти из оврага. И буквально через пару минут до слуха охотников донёсся треск ветвей – вепри стремились быстрее покинуть опасное место, и проламывались сквозь кусты, не считаясь с препятствиями.

Забеспокоилась и Гайяна. Как все кошки, она не стала перебирать лапами, только вытянула слегка горбатую спину, и изредка с силой передёргивала длинным хвостом. Досмотрщик Божан подтянул серебряную цепь короче, приготовившись отстегнуть её от украшенного серебряными трезубцами широкого и толстого ошейника. Точно так же поступили остальные досмотрщики. Крупный кот был особенно силён, и досмотрщику приходилось держать цепь двумя руками, а потом и вовсе в ошейник вцепиться. Но всё же этот кот и сорвался первым, едва из истока оврага выскочил, озираясь крупный секач. Но, как все дикие свиньи, секач был подслеповат, а опытный лесной смотритель Вратко выставил охотников под ветер. И секач, даже обладая великолепным нюхом, не учуял ближних охотников. А до дальних расстояние было слишком велико, чтобы секача обеспокоить. И он громко и визгливо хрюкнул, вызывая из оврага всё стадо. Всё стадо выйти ещё не успело, когда, опережая события, вместе с цепью, мешающей ему бежать, вырвался из рук досмотрщика малопослушный кот. Годослав хотел подать запоздалую команду, но досмотрщики и сами сообразили, что опаздывают, и почти одновременно отстегнули застёжки цепных поводков. Длинноногие стремительные кошки устремились к своей опасной добыче. Последней бежала Гайяна, но и при этом она дважды обернулась, чтобы проверить, следуют ли за ней котята. Котята бежали за матерью неуклюже, смешно, но старались не отстать, хотя это было не в их слабых силах. Да и были они ещё не в том возрасте, когда могли бы охотиться на взрослых вепрей.

Вратко требовательно глянул на князя. Годослав, понимая взгляд, как посыл, кивнул, и поднял на дыбы коня, чтобы с места взять в карьер, гикнул, и устремился вперёд вдоль края оврага. Князь-воевода с князем Войномиром почти одновременно последовали примеру Годослава, и погнали коней, игриво и грозно потрясая рогатинами. Задача стояла невыполнимая для конец – не отстать от пардусов. Это в принципе было для лошадей невозможно, но требовалось хотя бы не потерять их из вида.

Большой кот первым нагнал секача, готового уже повернуться, чтобы отбить атаку, но секач поворачивался, не останавливаясь, и потому короткие ноги не удержали тяжелое сильное тело, и кабан упал на бок как раз к тот момент, когда когтистые лапы сразу вспороли ему брюхо, а зубастая пасть сомкнулась на горле. Кот свое охотничье ремесло знал в совершенстве. И даже тянущаяся за ним серебряная цепь не помешала коту. В последний момент Гайана доказала, что не зря является любимицей князя Годослава. Она в несколько прыжков нагнала и обогнала других кошек, и тут же ударом сборку сбила с ног крупную свинью. Еще две кошки тоже нашли себе добычу, прыгнув на высокие горбатые спины молодых вепрей.

Две оставшиеся свиньи и семеро крупных подросших поросят продолжали бег в надежде на спасение. Но как лошади не могли догнать пардусов, так и кабаны не могли убежать от лошадей. Три князя быстро догнали их, и каждый нанес по точному удару рогатиной. Но преследовать остальных не стали, потому что оставшиеся кабаны бежали в сторону других охотников. Годослав сделал рукой знак, требуя остановки…

Глава девятая

Воевода Первонег все же открыл глаза уже вскоре, хотя вой Белоус и боялся, что ему придется сидеть рядом с воеводой до самого ясного утра. Боялся он не за себя, а за Первонега, который лежал без движений на снегу в морозную ночь Так и обморозиться легко, и вообще заболеть можно. Тем более, в возрасте воеводы. Но, пока воевода был без сознания, Белоус, посомневавшись, все же рискнул, и сбегал к воротам. Он надеялся, что полки варягов уже полностью прорвались в город, и у городских ворот снаружи оставались сейчас только убитые варяги из числа первых, что попали под обстрел стрельцов на стенах, и убитые лошади. Даже человеку, прошедшему через суровые испытания, а Белоус прошел через них, было откровенно страшно возвращаться туда, к воротам. Избежав случайно смерти при взятии ворот русами, очень не хотелось снова со своей смертью встретиться. Однако Белоус помнил еще слова своего отца, не знаменитого, но всеми уважаемого воя княжеской дружины, погибшего когда-то в бою с урманами. Отец растил сына без матери, рано умершей, и старался сделать из него воина и настоящего мужчину, и говорил сыну незадолго до своей смерти, что сама смерть не страшна, но человеку всегда бывает страшно ожидание смерти. И это ожидание может сделать из человека труса. И потому смерти всегда следует идти навстречу, не дожидаясь, когда она начнет сама тебя искать. Тогда, по крайней мере, умрешь без уродливо корежащего душу страха. Но, избежав однажды смерти, пройдя через испытания, начинаешь ощущать, что смерть сама боится к тебе приблизиться, и ты, наверное, находишься под покровительством вышний сил. И потому становишься отважнее. Чтобы вернуться к воротам, нужно было быть отважным человеком, потому что там вполне могла дожидаться Белоуса сама смерть. Можно было бы и не возвращаться, но тогда совсем замерзнут руки. Если сразу не догадался снять с убитого воя рукавицы, следует за ними вернуться, потому что утренний мороз бывает пострашнее ночного. И пусть руки были обильно смазаны слоем оберегающего от мороза и лечащего топленого барсучьего сала. Этого все равно было мало. И Белоус пошел. Бежать ему мешали подмороженные накануне ноги. Не сильно подмороженные, но все же мешающие передвигаться. Да еще сапоги на ногах были разными. Тот, который позаимствовал у убитого варяга, сначала показался только чуть-чуть великоватым. Сейчас же показался сильно большим и неудобным. Путь от ворот казался длинным, и Белоус думал, что далеко оттащил нелегкого воеводу. Оказалось, что не слишком и далеко. В морозном утреннем мареве он, казалось, даже различил людей там, где должны быть ворота. Что там за люди, Белоус понять не сумел, и потому вынужден был подойти поближе. И с короткой дистанции уже не только увидел женщин и детей, кое-как, наспех одетых, видимо, выскочивших из горящих домов, и со страхом стоящих на деревянных досках подъездной дороги вне города, и заглядывающих в ворота. И даже издали показалось, что из ворот идет жар. Но это, наверное, только казалось Белоусу, как казалось, что ноздри улавливают запах гари. Здесь, за стенами, пока сами стены не горят, гарь уловить трудно.

Женщин и детей было около полусотни. Они полностью перекрыли дорогу. Но возвращаться в город никто не посмел. Как решиться войти в пламя, даже если в этом пламени горит все, что накопил за жизнь? Так ведь легко и жизни лишиться. Да там и не только пламя, там еще и варяги носятся на конях, разнося огонь в разные части города.

Дома тех, кто стоял за стенами, должно быть, расположенные ближе к воротам, загорелись, похоже, первыми. А от них заполыхали и соседние, расположенные традиционно тесно друг с другом. Так в городах повелось, строить тесно, чтобы внутри городских стен поместилось как можно больше жителей. А пожар в деревянном городе всегда явление страшное, поскольку сухое дерево вспыхивает быстро, и пламя быстро перебирается от дома к дому.

Мужчин в толпе видно не было. Или они пытались драться с русами, или они пытались сделать невозможное и потушить пожар. Может быть, хотя бы часть своего имущества спасали. Но дым и зарево над городом уже было явственно видно, стоило отойти от стен на пять шагов. Небо еще не настолько посветлело, чтобы его не освещало пламя. И из самих распахнутых и уже сорванных ворот тянуло сильным жаром. Похоже, варяги подожгли и привратные башни. Значит, скоро пламя перекинется и на стены.

Чем-нибудь помочь кому-то из этой толпы женщин и детей Белоус не мог, хотя смотреть на них, в одночасье потерявших все, было больно и обидно. Словно бы и его вина в этом была. Но ему самому, по большому счету, сейчас тоже требовалась помощь. После упорного стремления к Славену, поле тяжелой попытки спасти город, и предупредить своих, Белоус был изнеможен и обессилен. Он свою попытку спасти этих женщин и детей, пусть и неудавшуюся, уже предпринял, даже сам чуть не погиб при этом, и большего сделать уже был не в состоянии.

Разговаривать с погорельцами Белоус не стал. Он только нашел сначала убитого воя-варяга с самыми подходящими лично для него сапогами, стянул их с его ног, и тут же переобулся. Потом подыскал и рукавицы потеплее. И только после этого на женщин обернулся. На него смотрели с явным осуждением. И Белоус понял, что осуждают его за то, что он раздевает мертвых. Пусть и врагов, пусть и виновников несчастья этих женщин, но мертвых. К этому же добавляется, наверное, и его внешний вид княжеского дружинника. По мнению женщин, дружинник должен был быть там, где враги, должен драться с ними, как, возможно, дерутся их мужья. Может быть, даже погибнуть, но там, в городе. И не станешь же объяснять этим женщина, что только пришел в город, когда началось нападение, и спасал воеводу, то ли раненого, то ли сильно оглоушенного, но не способного себя защитить. Всех варяги в городе в любом случае не побьют. Они обычно и цели такой себе не ставят. Кто-то наверняка вырвется. И немало вырвется с оружием или без оружия. И этих людей необходимо будет объединить, ими необходимо будет управлять. После того, как сгорит Славен, сами словене останутся, они никуда не исчезнут. Да и вообще не все словене живут только в одном городе Славене. И вообще не тот враг варяги, которые всех живых постараются уничтожить. Это не свеи, норманны или даны, которые, если победят, то угоняют оставшихся в живых на невольничьи рынки. Русы все же близкий народ-брат. Есть, конечно, и братьям что делить. Но не уничтожать же при этом друг друга. Сами словене, бывало, пару раз сжигали Русу. А Руса восстанавливалась. И Славен восстановится, – был уверен Белоус.