Воскресший гарнизон Сушинский Богдан

18

Штурмбанфюрер и в самом деле слегка занервничал. Он уже заказал еду и выпивку на двоих и теперь, сидя в полузакрытой кабинке, полусонно обозревал стены ресторана, окаймленные толстыми дубовыми балками и увешанные декоративным старинным оружием.

После многих дней, проведенных в унылых стенах подземелья, этот ресторан, в котором находилось всего пятеро офицеров да скучали невостребованные жрицы любви, казался ему пределом цивилизованности, и в принципе он готов был провести здесь хоть весь остаток своих дней. Однако Скорцени и лжефюрер задержались на несколько дней и не исключено, что уже сегодня Штуберу придется принимать самое непосредственное участие в этом представлении.

До сих пор Отто старался не отвлекать его от учений и анти-партизанской операции. Но вчера, поздно вечером, докладывая начальнику диверсионной службы Главного управления имперской службы безопасности Скорцени о ходе ликвидации польско-русского диверсионного отряда, Штубер неожиданно почувствовал, что лжефюрер явно подутомил обер-диверсанта. Уже сегодня утром он готов был переложить всю ответственность «инспекционной поездки фюрера» на Штубера и коменданта лагеря, но то ли опасался, что без него Зомбарт окончательно выйдет из-под контроля и наломает дров, то ли считал, что его отъезд из «СС-Франконии» покажется бригаденфюреру СС фон Риттеру слишком уж подозрительным...

Комендант и так стал с очевидной прохладцей воспринимать не только замечания фюрера, но даже его прямые указания. В какие-то моменты Скорцени казалось, что фон Риттер разглядел в фюрере это его «лже», но только из уважения к обер-диверсанту рейха, личному агенту фюрера по особо важным поручениям, как определил его статус сам Гитлер, включился в навязанную ему игру. Понимая при этом, что разоблачение Зомбарта может иметь самые нежелательные отзывы в подразделениях дивизии СС «Мертвая голова», а значит, и самые нежелательные последствия для его карьеры.

Иное дело, что участие в этом спектакле он принимал неохотно. Возможно, подстраховывался: вдруг тот, настоящий фюрер, взбунтуется и тогда встанет вопрос: а почему он, комендант особо секретного лагеря СС, позволил так дурачить себя?

Единственной гарантией в таком случае оставалась разве что неприкосновенность Скорцени. Уж против него-то пойти Гитлер вряд ли решится. Не зря обитатели рейхсканцелярии давно заметили, что «человека со шрамами» фюрер откровенно побаивается. Поэтому, всячески используя обер-диверсанта рейха, старается и в чине его не очень-то возвышать, и вообще держать подальше от себя. Хотя всем был еще памятен тот факт, что июльский путч против фюрера подавил именно Скорцени, само появление которого в штабе армии резерва, в логове, привело заговорщиков в ужас.

Вилли взглянул на часы. Он сидит здесь уже около получаса, но оказалось, что Софи опаздывает всего на десять минут. Он прибыл чуть пораньше, поскольку планировал еще до обеда вернуться в «Регенвурмлагерь», а дожидаться Жерницки за рулем «опеля» не хотелось.

Свое последнее свидание с этой прекрасной женщиной барон тоже провел в офицерском ресторане, только действие происходило в Одессе, почти на самом берегу моря. Помнится, тогда она тоже опаздывала, поскольку пришлось выдержать натиск румынского патруля, из «объятий» которого ее вырвало только знание румынского языка. Самовольничать с женщинами, владеющими языком их родины, румынские офицеры обычно опасались. Теперь же встреча с Софи в ресторане неподалеку от Одера воспринималась Штубером как некий экскурс в прошлое.

Когда она появилась — уже без верхней одежды, стройная, коротко стриженная и в старательно подогнанном френче, — располневшие ресторанные женщины, только что призывно поглядывавшие на одиноко томившегося офицера, нервно вцепились руками в столешницу и провели ее испепеляющим взглядом. От реплик они воздержались только потому, что Софи была в армейском обмундировании. Обедавших за дальним столиком офицеров-танкистов это вряд ли удержало бы, но они были так удивлены появлением в «офицерском монастыре», как называли в городке отель «Старый рыцарь», столь прелестной «офицерши», что на какое-то время растеряли все свои комплименты и остроты.

— Вольно, штурмбанфюрер, вольно, — едва слышно промурлыкала Софи, как только приблизилась к «келье» Штубера. Подхватившись при ее появлении, Вилли так и не вышел навстречу, но сам не заметил, как инстинктивно вытянулся по стойке смирно. — До чина полковника я пока что не дослужилась.

Она села вовсе не на тот стул, который был предложен бароном, и тут же предложила ему сесть, если он не желает быть вызванным на дуэль кем-то из разгорячившихся танкистов.

— В какой — то момент я поймал себя на том, что жду вас с августа сорок второго, все еще сидя в том одесском ресторане у моря, — пощелкал он пальцами, пытаясь вспомнить его название.

— Ресторан назывался «Аркадией», но признайтесь, барон, что сейчас вы пытаетесь заговаривать мне зубы, — мягко наложила Софи освобожденные от перчатки пальцы на руку Вилли. — И название ресторана вы умудрились забыть, и разыскать меня так и не попытались, обманув и покинув бедную девушку прямо посреди войны.

— С огорчением признаю, что вы прекрасно обошлись без меня. — Когда Вилли целовал ей руку, Софи чувствовала, что только условности заведения, в котором они находятся, да присутствие посторонних глаз мешают барону наброситься на оказавшуюся рядом с ним женщину. — Почему в летной форме? Приписаны к люфтваффе?

— Герингу очень хочется, чтобы меня приписали прямо к нему, — мило улыбнулась Софи. — Причем персонально и навечно. По-моему, повторяет ту же ошибку, что и адмирал Канарис. Не говоря уже о Гиммлере, — деликатно обрисовала она новый круг своего общения.

— Последние сведения о вас приходили из Бухареста.

— Пока вы, мой незабвенный барон, развлекались на Подо-лии с местными грудастыми красавицами, я успела закончить две разведывательно-диверсионные школы. Одну из них уже в Германии. Это я к тому, чтобы мы больше не возвращались к моей биографии. Да оставьте в покое мою руку, вы целуете ее в четвертый раз. И ногу тоже терзать не пытайтесь.

К широко отставленной ножке ее Штубер даже не потянулся, однако Софи уже откровенно провоцировала его, заявив, что даже если бы он и догадался заказать номер в отеле, все равно не решилась бы подняться туда вместе с ним, помня о ревнивце-полковнике Ведлинге, который дружит с хозяином «Старого рыцаря».

— Но ведь в «СС-Франконии у вас есть свой отсек, кубрик или как он там называется? Разве не так? — прозрачно намекнула барону, внимательно рассматривая на свету содержимое своего бокала.

— Естественно. Правда, возникают некоторые трудности...

— Только не твердите мне о каком-то особом режиме секретности. На днях вы запустили туда целый табун кобылиц из лебен-сборна Эльзы Аленберн. Не станете же вы утверждать, что ради сохранения секретности все они будут заживо замурованы в склепах «СС-Франконии»?

Брови Штубера уважительно поползли к шлему из черных, уже кое-где подернутых сединой волос. Он-то был убежден, что прибытие в подземелья группы лебенсборянок сопровождалось грифом имперской секретности.

— Что-то я не припоминаю, чтобы раньше Геринг проявлял интерес к подземельям «СС-Франконии».

— К подземельям, которые могут стать прекрасными тайниками для множества его полотен и прочих ценностей, — уточнила Софи. — Если, конечно, тайники эти соответствующим образом обустроить и замаскировать?

— Почему не в Альпах, которые при любом исходе войны останутся германскими?

— И где их усиленно будут искать. А кто их станет искать в подземельях, отошедших к Польше? Тем более что поляки, скорее всего, побыстрее замуруют их, обнесут входы колючей проволокой и постараются забыть о «фашистском прошлом исконно польского края», — размышляла Софи, отчаянно расправляясь с отбивной.

— И давно вы пришли к такому выводу?

— Не льстите мне, барон. Это вывод не мой, а аналитического отдела военной контрразведки, ранее принадлежавшего абверу, а теперь подчиняющегося лично Кальтенбруннеру. Кстати, к такому же выводу пришли и «сионские мудрецы» из Института Геринга[55], как бы скептически ни относились к этому учреждению воспитанники опального ныне адмирала.

На самом деле все эти выводы зарождались в возбужденном воображении самой Софи. Но излагала их обер-лейтенант с таким апломбом, что усомниться в их достоверности и происхождении было почти невозможно. Да и потом, не станет же Штубер проверять каждую ее ссылку на высших иерархов рейха, чьи слова и действия никакой проверке не подлежат.

— Вообще-то рейхсмаршал поручил эту подземную «разведку боем» полковнику Ведлингу, но тот, как всегда, предпочел спихнуть свое задание на меня. Ленивец — он и есть ленивец, — с улыбкой извлекла из внутреннего кармашка и выложила перед Штубером письмо нерадивого полковника на имя коменданта «Регенвурмлагеря» с просьбой пропустить «особого и личного представителя Геринга» в подземелья, обеспечив его при этом опытным сопровождающим.

— Сколько дней вы намерены провести в «СС-Франконии», обер-лейтенант?

— Три ночи, барон, — зазывно улыбнулась Софи. — Представляете: целых три ночи! И если я решилась уточнить, что все они будут вашими, то лишь потому, что меня интересует еще один мужчина.

— Скульптор Орест Гордаш.

— Я была вне себя от радости, когда он обнаружился. Причем не только я, но и Геринг, сразу же обративший внимание на его «Подольскую Деву Марию». Помнится, я знакомила вас с одним из вариантов этого творения. Теперь он страстно желает видеть в своем собрании как минимум пять работ этого иконописца. И уж поверьте, Гиммлер не простит мне, узнав, что я осчастливила полотнами Ореста только Геринга. Кстати, вы хоть создаете ему условия для работы над иконами?

— В подземелье он занят только сотворением каменных «Распятий».

— Но ведь прежде всего он иконописец.

— Вместе со своими подмастерьями он уже изготовил несколько таких изваяний, украшающих некоторые из подземных выработок, — пожал плечами Штубер. — Я всего лишь поддержал, скорее, даже приспособился к идее, которой загорелся бывший комендант лагеря штандартенфюрер Овербек.

— Но зачем вам столько каменных изваяний в этих подземельях, Штубер? Считаете, что, войдя в них, русские политруки способны будут оценить ваши с Орестом старания? Вы неумно, почти преступно используете талант выдающегося иконописца — вот что я вынуждена заявить вам, досточтимый барон. Мало того, я вынуждена буду информировать об этом Геринга и Гиммлера, которые, стоя перед всяким новым полотном, сразу же прицениваются к послевоенному извлечению валюты.

— Они что, в самом деле настолько серьезно относятся к коллекционированию произведений искусства?! — искренне удивился Штубер.

Перебрасываемый из одного участка фронта на другой, занятый в десятках диверсионно-разведывательных авантюр, он и понятия не имел о том, какие приготовления к послевоенному бытию ведутся сейчас на вилле Геринга «Каринхалле»; какая лихорадка царит на виллах и во всевозможных тайных галереях многих других вождей, генералов и прочего командно-делового люда Третьего рейха. Как округляются цифры на счетах этих проныр в швейцарских, испанских, аргентинских, парагвайских и других зарубежных банков.

— А вы наивно полагали, барон, что эти имперские мужи заняты были исключительно проблемами обороны рейха? Они уже давно смирились с его неминуемым поражением и теперь пытаются превратить крах империи в свое и потомков своих послевоенное процветание.

И не позволяя барону опомниться, Софи ввела штурмбанфюрера в курс всех тех усилий, которые уже предприняты были ею по сотворению европейского имени живописца Ореста; поведала о том, как его работы воспринимают специалисты Дрезденской картинной галереи, Лувра, нескольких итальянских и венских музеев и картинных галерей.

— Что вы предлагаете, Софи? — саркастически улыбнулся барон. — Создать для него в лагере иконописную мастерскую?

— Почему в лагере? — не восприняла иронии его вопроса Жер-ницки.

— А то, что мастерскую создать необходимо, сомнений у вас не вызывает?

— Иначе как мы потом объясним миру, что, получив в свое распоряжение судьбу и талант гениального иконописца и скульптора, умудрились столь бездарно распорядиться ими?

По тому, сколь нервно барон начал разливать остатки вина и как задумчиво, забыв о тосте, опустошал свой бокал, Софи поняла, что зерна сомнений в душе его уже начинают пробиваться первыми ростками. Рядом со столиком появился кельнер, ожидавший, что штурмбанфюрер прибегнет к новому заказу, но Вилли так рявкнул на него, что тот испуганно попятился из кабины.

— Предположим, вы меня убедили, обер-лейтенант Жерницки.

— Почему «предположим»? Убедила, и все тут.

— И каковым же видится наше дальнейшее сотрудничество с этим лагерным гением?

— Даже не догадываетесь, что только что вы подсказали название первой послевоенной выставки художника и скульптора Ореста. Причем не только выставки, с которой можно объездить все столицы Европы, но и книги о его творчестве. Возможно, с какими-то вариациями, скажем, «Восхождение лагерного гения» или «Сто лагерных работ гения». Смущает, правда, фамилия его лагерного тюремщика. Кто-кто стал лагерным душителем этого таланта?! Ах, барон Вилли фон Штубер?! Какой позор! Какое пятно на репутации всего рыцарского рода Штуберов! Впрочем, а чего еще можно было ожидать от эсэсовца Штубера?!

Произнося последнюю фразу, Софи уже видела, как одной рукой барон конвульсивно сжимал ножку бокала, а другой — массивную, под старину сработанную вилку.

— Не забывайтесь, Жерницки, — пробормотал он по-немецки. До сих пор они общались на русском. — Я этого не терплю.

Софи спокойно дожевала последний кусок отбивной, аккуратно уложила на тарелку свои нож и вилку и, запивая мясо терпковатым красным вином, спокойно продолжила:

— Вот я и говорю, барон: почему бы нам с пользой для дела не использовать часть вашего родового замка «Штубербурга»? Поместив в один из флигелей спасенного от лагеря художника Ореста, — станут утверждать со временем исследователи творчества этого мастера, — барон фон Штубер не только спас ему жизнь, но и создал все условия для творчества: закупил достаточно полотна и красок, снабдил литературой с репродукциями старинных икон и скульптур, позаботился о мраморных заготовках и скульпторских инструментах. Да к тому же приставил к Оресту искусствоведа, советника, телохранителя и просто заботливую женщину. И все это — в облике некоей Софи Жерницки, уже известной к тому времени в европейских искусствоведческих кругах.

Вилли оставил в покое вилку и бокал, откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, с минуту пребывал в полусонной, романтической неге.

— Вам известно даже о родовом замке Штуберов?

— Почему вы так недооцениваете меня, барон? — вежливо возмутилась Софи, выкладывая из дамской сумочки фотографию, на которой отец Вилли, в парадном мундире отставного генерала, был изображен прислонившимся плечом, голова к голове, к обер-лейтенанту Софи Жерницки.

Двое веселых, почти счастливых людей — под зеленой кроной яблони, когда-то давно посаженной самим Вилли.

— Опасная вы женщина, Софи, — покачал головой Штубер, не в силах оторвать взгляда от фотографии.

— Коварная — так будет точнее. А еще вы хотели признать, что в общем-то мы друг друга стоим. К сожалению, — с трудом изъяла снимок из конвульсивно сжатых пальцев барона, — отец понятия не имел, где вы находитесь и где вас стоит искать. Вы настолько обленились, барон, что даже не находите нужным уведомлять отца о том, что все еще живы. Кстати, чтобы убедить его в вашем существовании, мне пришлось придумывать байку о том, что мы с вами виделись за три дня до моего случайного — исключительно по делам службы — появления в окрестностях «Штубербурга».

— И как отец воспринял вас?

— Сначала настороженно. Затем, как видите, растаял, о внуках размечтался, не забывая при этом флиртовать со мной. Нет-нет, сугубо по-стариковски.

— Сколько же времени вы провели в замке?

— С трудом вырвалась в конце четвертых суток, вызвав этим у барона фон Штубера-старшего искреннюю обиду. Почти весь мой краткосрочный, поощрительный армейский отпуск прошел в этом вот прелестном весеннем саду, — постучала ноготком по снимку, — наш разлюбезный Вилли. Но при этом отец дал слово генерала, что не станет сообщать вам о моем визите. Только что я убедилась, что слово свое генерал держать умеет.

— Мы всего лишь один раз обменялись короткими письмами, считая их проявлением излишнего сентиментализма. Еще дважды я передавал приветы через сослуживцев. Кстати, что касается писем и прочих знаков внимания, то позволю себе заметить, что в этом смысле ваш любимчик-генерал еще ленивее и грубее меня.

— Считайте, что оправдались, — с сугубо женской подковыркой успокоила его Софи. И они одновременно взглянули на часы.

— Вы накормили моих мотоциклистов? — спросил Вилли официанта, доставая кошелек.

— В зале для денщиков, — вежливо склонил тот голову, плотоядно, исподлобья пройдясь взглядом по фигуре Софи. И только теперь, на всплеске ревности, Штубер понял, как ему хочется поскорее раздеть эту женщину, как он истосковался по женской ласке.

19

Какое-то время они сидели в машине молча, и со стороны могло казаться, что оба они бездумно всматриваются в раскачивающиеся спины следовавших впереди мотоциклистов охраны. Штубер вспоминал рассказ Софи о поездке в замок «Штубербург»; отца, оказавшегося на фотографии под цветущей яблоней рядом с Жерницки, и время от времени нервно подергивал головой, мысленно вторя одно и то же: «Это ж надо! Никогда бы не мог предположить, что эта женщина из одесского ресторана «Аркадия» окажется в твоем родовом замке. К тому же в тайне от тебя и в твое отсутствие».

— Да не нервничайте вы так, штурмбанфюрер, — вкрадчиво молвила Софи, приближаясь подбородком к его плечу. — Не собираюсь я претендовать на ваш родовой замок.

— Верю вам на слово, — проворчал Штубер. — Эта ваша идея с флигелем под иконописную мастерскую... В ней что-то есть.

— Чем ближе мы будем к развязке этой войны, тем больше вы будете видеть в ней смысла. Причем, заметьте, это уже не идея, а вполне конкретное предложение.

— Я обдумаю его. Только боюсь, что сам замок вскоре разбомбят: не русские, так западные союзники.

Софи внимательно присмотрелась к его профилю, немного напоминавшему профиль индейского вождя из книги «Следопыт» Фенимора Купера. То, что она собиралась сказать Штуберу, было столь же важным, сколь и рискованным.

— Послушайте, барон, мы с вами можем хотя бы на несколько минут забыть о том, что идет война, что мир поделен на вражеские лагеря, и поговорить так, будто мы уже оказались в послевоенной Европе?

— А что нам помешает?

— Если в замке расположится мастерская Ореста и мой искусствоведческий офис, ни одна бомба на него не упадет.

Штубер кисло улыбнулся, но, взглянув на серьезное, решительное лицо Софи, так с улыбочкой и застыл.

— То есть вы хотите сказать, Софи?..

— Наоборот, — не позволила ему сформулировать вопрос Жер-ницки, — это вы, барон, хотите заверить меня, что уже через неделю пленный художник будет переведен в статус остарбайтера и отдан в работники вашему отцу. — Все остальное не ваша забота. И поверьте, этот поступок может очень благотворно повлиять на решение вашей послевоенной судьбы. Для вас ведь не тайна, что некоторые зарубежные политики уже призывают объявить НСДАП, СС, СД и гестапо преступными организациями, а всех членов этих служб и организаций предать суду международного трибунала?

Барон несколько минут молчал, затем произнес:

— Признаться, я уже с полгода не видел никаких зарубежных сводок, не читал зарубежные издания и не слушал радиостанции, — он скользнул взглядом по груди Софи и заметил, что куртка ее расстегнута, а рука обер-лейтенанта покоится на расстегнутой портупее. — Неужели действительно все настолько серьезно?

— Вы имеете в виду мою руку на кобуре?

— Нет, стремление англичан и прочих «усеять» площади Германии виселицами и распятиями?

— Всего лишь месяц назад я побывала в Швейцарии, а до этого — в Испании и Португалии. В Цюрихе и Лиссабоне английские газеты появляются на полчаса раньше, чем на Уолл-стрит. И если даже Геринг и Борман заметались, как старые караси в неводе, то вам сам бог велел.

— Уж не вербуете ли вы меня, Софи?

— Кому вы теперь нужны, барон? — вновь поразила она Шту-бера своими спокойствием и категоричностью. — Разве что пойдете с поднятыми руками в сторону Вислы. Тогда не забудьте прихватить одну из листовок, которые сочиняют германские коммунисты, пребывающие в обозе маршала Жукова.

Произнося эти слова, Жерницки вдруг поймала себя на том, что после беседы с гауптманом Шерном чувствует себя как никогда уверенно. Связь с советской разведкой как-то сразу же избавила ее от комплекса вины и предательства. Вряд ли она когда-нибудь вернется в эту страну, и тем не менее. Думать же о том, что связь с Москвой резко усиливает возможность ее провала если не по линии СД, то по линии СИС, ей попросту не хотелось.

— Так, может, вы и листовку мне прямо сейчас вручите?

— Увольте. Я ведь уже сказала, что никому вы, громило-диверсант, теперь не нужны. Кроме, разве что, меня, — успокоительно улыбнулась она и, налегая ему на плечо, повела кончиком носа по мочке уха мужчины.

— Не лишайте меня стойкости, Софи. Это чревато. Потерпите, минут через пятнадцать мы уже будем у входа в «СС-Франконию».

— И так всегда: как только мужчина чувствует, что слабеет, он начинает призывать к стойкости не себя, а...женщину. Однако вернемся к более ясным проблемам. Так вот, мой барон, времена похищений с горы Абруццо чужеземных диктаторов[56] прошли. Наступают времена тонких дипломатов, биржевых маклеров и всевозможных акул бизнеса. Ну, еще коллекционеров произведений искусства, ценность которых с годами только увеличивается. Что-то я не припоминаю, чтобы вы хоть как-то проявили себя в одном из этих международных кланов, мой барон.

— Очевидно, сидя в этом чертовом подземелье, я пропустил что-то очень важное, — задумчиво пробормотал тем временем Вилли.

— После того, как вы организуете мне экскурсию по «Реген-вурмлагерю» и коронуете на остарбайтера Ореста, ваше пребывание здесь потеряет всякий смысл. Если не возражаете, мои высокопоставленные друзья вовремя напомнят о вас Гиммлеру. Не гоже такой бриллиант диверсионной службы гноить в подземельях. Операцию по похищению Сталина не обещаю, поскольку в этом теперь уже никто не заинтересован, но что-нибудь придумаем.

— Например? — шутливо поинтересовался Штубер.

Софи высунула кончик язычка и старательно, как задумавшаяся школьница, облизала им выразительные, четко очерченные губки.

— Например, сделаем вас управителем имперских иконописных мастерских «Штубербурга», в которых под началом мастера Ореста будут трудиться десятки талантливых подмастерий. Ну а сами мастерские превратим в некий искусствоведческий филиал Института Геринга.

Штубер не ответил. И даже не удостоил Софи своей фирменной саркастической ухмылки. Он вдруг почувствовал, что теряет способность удивляться проектам, прожектам и вообще чему-либо, что зарождается в милой головке этой женщины. Самое время умолкнуть и поразмыслить.

Двигавшиеся впереди мотоциклисты исчезли за поворотом дороги, медленно заползавшей в лес и на вершину холма. Это был самый опасный участок дороги, который связывал город с «Регенвурмлагерем». Еще в первый день своего пребывания Штубер приказал вырубить насаждения на расстоянии пятидесяти метров от дороги, но теперь убедился, что если этот приказ и был выполнен, то слишком уж небрежно — остались целые заросли кустарников.

Штурмбанфюрер знал, что с приближением фронта резко увеличивается число партизан и активизируются их действия, усиленные мощью десантно-диверсионных групп. Поэтому теперь лес на подступах к «Регенвурмлагерю» следовало бы попросту выжечь, исключительно исходя из мер безопасности. Даже сейчас, зимой, сделать это было нетрудно, достаточно послать сюда взвод огнемётчиков.

Однако Штубер как-то интуитивно почувствовал, что не сделает этого. Не потому, что захочет спасти этот старый лес, а потому, что охвачен какой-то странной, пораженческой апатией безысходности. Поздно. Софи права: слишком поздно. Даже если его сатанисты-огнемётчики выжгут все леса и все населенные пункты от Одера до Вислы, в конечном итоге это уже ничего не изменит. Не то что не предупредит, а даже не замедлит тот разрушительный для рейха процесс, который наваливается на него, как взбесившаяся горная лавина.

«Исходя из тех же мер безопасности, ты должен был бы сегодня же сдать Софи гестапо, — напомнил себе барон. — Или же, уведомив Скорцени, самому устроить ей допрос с пристрастием, чтобы затем переправить её в подвалы Главного управления имперской безопасности вместе с собственным доносом и протоколами допросов».

«Вот именно, допрос с... пристрастием»! — рассмеялся про себя Штубер, понимая, какой гламурный подтекст скрывается за этим казенным определением.

— ... А в самом деле, Софи, не боитесь, что я сейчас же сдам вас гестапо? Вас не пугает, что недолгий остаток дней своих придется провести в тюремных казематах?

— Не боятся гестапо только идиоты, которые... служат в самом гестапо. Но, даже находясь в объятиях «гестаповского Мюллера», я буду сожалеть, что уже на следующий день после моего ареста вашего отца повесят на воротах замка, а сам замок сожгут, как, впрочем, и ваш личный дом, вместе со все еще формально не разведенной с вами женой и десятилетним сыном.

«Даже так?!» — молчаливо изумился Штубер, резко взглянув при этом на женщину, и чуть было не слетел с насыпи, которой слегка заснеженная, промерзшая дорога подступалась к небольшому мосту.

— И если вам объяснят, что ликвидировали их некие чужеземные диверсанты, не верьте, — голос Софи в эти минуты звучал елейно, как голос восставшей с храмового иконостаса девы

Марии. — На самом деле это будут люди Геринга, которым совершить эти акты возмездия не составит никаких усилий и которые давно взбунтовались против натиска на своего рейхсмаршала со стороны фюрера и Гиммлера. Кстати, именно эти люди сопровождали меня до замка «Штубербург» и рекомендовали вашему отцу. Они же доставили меня к вашей квартире в Бранденбурге, по улице императора Вильгельма, 13. Несчастливое число. Не находите, барон? Нет, в здание я не входила, это уже было бы слишком коварно; по-женски... коварно, я имела в виду. Однако возникает вопрос: стоит ли подвергать себя такому риску, барон?

Штубер проскрипел зубами и зло выругался. Но опять же про себя. Изрыгать на Софи потоки ярости не было никакого смысла. Он и сам мог бы догадаться, что без подстраховки на подобные откровения тайный агент СД, а также тайный агент «разведки Геринга» и, очевидно, английской СИС, обер-лейтенант Жерницки не решилась бы.

«А может, и агент НКВД? — вопросительно взглянул на Софи. — Вот этого не хотелось бы! С румынской и английской он еще может смириться, но с русской... Это уже был бы явный перебор».

Что касается связей с англичанами... Так ведь их сейчас ищет почти вся верхушка рейха, напомнил себе Штубер. Подключая все свои связи, на свой страх и риск. Опасаясь быть обвиненным в предательстве или, в лучшем случае, в пораженческих настроениях. Что, впрочем, одно и то же, по крайней мере для следователей гестапо.

— Почему бы нам не войти в лагерь СС со стороны дота «Шарнхорст»? — вырвала его из потока сумбурного самопознания Софи. — Хотелось бы взглянуть на это чудо фортификационного строения поближе, а затем, желательно, осмотреть его изнутри.

— В СИС так заинтересовались этим дотом? С чего вдруг?

— Разве я хоть словом обмолвилась об английской разведке?

— Просто интересно, зачем это англичанам, — не стал вдаваться в объяснения Штубер. — Ведь не им же штурмовать, а русским.

— Понимают, что когда в доте уже будет укомплектован русский гарнизон, интересоваться его архитектурными прелестями будет бессмысленно. А штурмовать рано или поздно придется. Причем плечо в плечо с германскими солдатами. Сомневаетесь?

20

Уже через несколько минут пребывания в постели с Кровавым Зомби неутомимая в сексуальных игрищах Эльза Аленберн поняла, что явно не рассчитала ни страсти своей, ни физических ешь

Нет, поначалу этот самец вел себя как-то слишком уж смирно и почти застенчиво. Представленный Лансом, он уселся на невысокий лежак, служивший начальнику подземного лебенсборна постелью, и бессловесно следил за выражением её лица, за каждым движением тела, словно змей, «пляшущий» под дудку заклинателя.

В течение какого-то времени гауптштурмфюрер Аленберн не могла понять, чем объясняется это его бездействие: то ли прирожденной застенчивостью, то ли, после долгого, почти монашеского воздержания, унтер-офицер Клыков впал в сугубо мужской ступор, из которого его надлежало теперь вывести.

Для Эльзы никогда не возникало вопроса: каким образом растревожить, пробудить в мужчине мужчину? Она всегда свято помнила «заповедь француженки»: «Для настоящей женщины не существует понятия «нельзя», она лишь меняет способы и позы». Не зря в лебенсборне за Эльзой закрепилась слава жрицы любви, способной взбодрить не то что импотента-меланхолика, но и фонарный столб.

И все же к этому молчаливому гиганту Аленберн подступалась с опаской. Слишком уж он казался угрюмым, к тому же она не могла забыть прозвища этого увальня — Кровавый Зомби, а главное, того, что он действительно зомби. Пусть даже какой-то, как утверждает Ланс, недозомбированный. Женщина подкрадывалась к нему как пугливая кошка. Не повалила, как обычно, а мягко уложила на лежанку, исподлобья проследила за его реакцией, затем стала расправляться с брюками, краем глаза отслеживая его поведение, готовая в любую минуту метнуться к двери, за которой томился выставленный по ее просьбе — чтобы чувствовать себя хоть немного защищенной — часовой.

Мастерство орального секса было доведено у нее до совершенства, но Эльза прекрасно понимала, что таким способом мужчины ей не познать — ни силы его, ни выносливости, ни способности и желания ласкать и быть обласканным. Возможно, на сей раз ле-бенсборнская жрица не стала бы рисковать, однако, приведя Кровавого Зомби, его покровитель поставил жесткое условие, выдвинутое докторами Мартье и Гамборой: она обязана будет описать поведение этого «недочеловека» во всех его проявлениях.

— Обычно все мои сексуальные страсти остаются в ларце женской души, — попыталась было Эльза возмутиться этим требованием, пока Клык все еще дожидался своего «выхода на арену» за дверью. Однако Ланс встретил ее слова абсолютным непониманием.

— На сей раз вам придется отказаться от своих принципов, га-уптштурмфюрер. Верховный жрец доктор Мартье и начальник «лаборатории призраков» Фризское Чудовище только потому и согласились отдать вам на растерзание этого полузомби, что воспринимают ваши забавы как важный научный эксперимент. Вы станете первой женщиной, оказавшейся в постели с этим «Минотавром», к тому же нашим жрецам повезло, что речь идет о женщине не только обладающей огромным опытом обращения с мужчинами, но и обучившей этой тонкой богоугодной науке десятки других женщин. Кстати, это правда, что вы являетесь автором нескольких научных статей по проблемам воспитания лебенсборянок и в том числе по проблеме сексуального воспитания?

— Об этом в подземелье вашем мог знать только один человек — барон фон Штубер.

— Именно он и поведал мне эту тайну. А коль так, тогда наш выбор оказался правильным.

— Хотите сказать, что ему тоже известно о моем секс-эксперименте с зомби? — вежливо ужаснулась Эльза.

— Без согласия штурмбанфюрера Штубера мы не имеем права каким-либо образом распоряжаться Кровавым Зомби. Он здесь на особом учете начальника службы безопасности «Регенвурмлагеря».

— Так почему бы вам — то есть Штуберу, Мартье, Фризскому Чудовищу, Гамборе и еще кому-то там — не собраться в этом отсеке и не устроить массовый просмотр моих сексуальных экзальтаций? Причем совершенно бесплатно, в виде благотворительной акции.

Ланс недовольно покряхтел и бледновато-серое лицо его покрылось багровым пятнами. Он уже не раз пожалел, что поддался на эту авантюру с зомби Клыком. Какой, к черту, «сексуальный эксперимент»? Это с ним, оберштурмфюрером Лансом, должна была провести нынешнюю ночь Эльза Аленберн. Это его Эльза должна была сейчас соблазнять и сексуально ублажать. И только этот взрыв негодования по отношению к самому себе заставил начальника подземного лебенсборна сорваться:

— Извините, фрау Аленберн, но ваши личные экзальтации никакого интереса для жрецов «Лаборатории призраков», как и вообще для науки, не представляют.

— Спасибо, вы меня утешили, — раздраженно процедила Эльза. — Я уж думала, что придется устраивать показательные постельные «забеги».

Такая реакция испугала Ланса: вдруг в последнюю минуту она откажется от этой «случки», как цинично выразился доктор Мартье! Это поставило бы под угрозу весь экспромтом спланированный и затеянный эксперимент.

— Другое дело — Кровавый Зомби. Мы должны знать, что происходит с мужчинами, когда они оказываются в шкуре полу-зомби. Важно уже хотя бы потому, что существует замысел создания специального отряда секс-зомби. Вот тогда-то и понадобятся ваши «психологические заметки из постели, разделенной с зомби». Кстати, для вас эта ночь, или две-три, в зависимости от обстоятельств, может послужить материалом для специального научного исследования.

— Считайте, что оправдались, — все так же холодно процедила Эльза.

— Весьма польщен.

Она все еще предпочитала забывать, что сама затеяла эту историю с зомби-любовником, сама избрала себе партнера и настояла на том, чтобы его предоставили. И пока Аленберн отдыхала на «гостевом» лежаке в ожидании мужчины на ночь, он, Ланс, вынужден был вырывать Кровавого Зомби из-под опеки Штубера и подземельных жрецов.

— Кажется, вы упомянули о каком-то отряде секс-зомби. Вы имеете в виду тех зомби, которые будет допущены к любовным играм с моими лебенсборянками?

— Нет, это будут специально подобранные медиками зомби-самцы, исключительно арийского происхождения, которые, меняя зомби-партнерш, станут заботиться о воспроизведении потомства зомби естественным путем.

— То есть минуя зомби-морги?

— Возможно, детеныши этих «недочеловеков» еще будут обрабатываться специальными колдовскими препаратами, наподобие тех, которыми обрабатывался «зомби-зет», он же унтер-офицер Клыков. Но я сказал: «возможно», поскольку еще не известно, что будут представлять собой эти детеныши. Как не известно и то, как будут вести себя зомби-матери, способны ли они будут более или менее нормально выхаживать своих детей.

Эльза впервые не стала ни возмущаться, ни иронизировать. Она поняла, что жрецы «Лаборатории призраков» действительно решили грешно вторгаться в божественные дела Создателя, и для этого им понадобится опыт множества экспериментальных совокуплений, подобных тем, которое должно произойти здесь уже через несколько минут.

... А затем этот зомби-самец набросился на нее с такой яростью, словно любовная утеха служила для него всего лишь прелюдией к той, настоящей, каняибалистской оргии живота, к которой он собирался приступить уже после насыщения полового. Он терзал женщину бесконечно долго, поражая ее и размерами «мужского достоинства», и непостижимой какой-то напористостью, подчас граничащей с яростью.

На каком-то витке полового безумия Аленберн уже перестала воспринимать эти игрища как наслаждение, и впала в некое прострационное безразличие, в состоянии которого проявлялось только одно инстинктивное стремление: выжить! Любой ценой вырваться из этих горилльих захватов, и выжить!

Всякий раз, когда Кровавый Зомби всуе удовлетворял свою страсть, Эльза в самом деле пыталась вырваться из-под его тела, но делала это молча, дабы не разгневать самца, и добивалась разве что того, что, каким-то образом изловчившись, меняла позу Но даже эти ее уловки «зомби-зет» воспринимал как попытки ускользнуть он него, и становился еще напористее и отчаяние.

В такие минуты он и в самом деле походил на огромного орангутанга, вожака стаи, утверждавшегося перед всеми теми самцами, которые все еще оставались за пределами его «клетки». Ни одного нежного слова его зловонная пасть при этом не издала, разве что время от времени мощная волосатая грудь изрыгала какой-то нечленораздельный рев, мало похожий на призывный клич самца, а скорее напоминавший победный рык стервятника.

Что же касается Эльзы Аленберн, то в висках ее пульсировала одна богоспасительная мысль: «Только бы этот орангутанг не растерзал меня! Только бы не растерзал!».

Женщина так и не запомнила, каким образом она все же вырвалась из «объятий» Кровавого Зомби; как, соскочив с лежака, с криком: «Часовой, ко мне!», рванулась к двери. Опомнилась, лишь когда оказалась за спасительной спиной сначала часового, а затем и Ланса. А точнее, когда после каждой из двух коротких автоматных очередей, выпущенных охранником в потолок, начальник подземного лебенсборна прокричал ту команду, беспрекословно выполнять которую самыми жесточайшими способами приучивали всех зомби: «На пол! Сидеть, не двигаться!».

— Как вы себя чувствуете, Эльза? — решился спросить обер-штурмфюрер, когда Кровавого Зомби увели, а женщина уселась на лежак, немного успокоилась и попросила у Ланса закурить.

— Уже никак, — с трудом вымолвила она, чувствуя себя физически обессиленной и душевно опустошенной.

— Прав был Фризское Чудовище, предупреждая, что женщину для Кровавого Зомби следовало бы подбирать особо, из таких же великанш, как он сам.

— Кто такой этот ваш мудрец Фризское Чудовище?

— А вот этого гиганта с обожженным лицом, собственно, с кучей обгорелого мяса вместо лица, вам лучше вообще не видеть.

— Так, значит, здесь все чудовища?! Вот, оказывается, для чего фюрер создает эти подземелья!.. По существу он сотворяет приют чудовищ.

Устало запрокинув голову, Эльза осенила себя крестом и вновь обессилено уперлась руками в оголенные коленки. Сигарета, которой угостил ее Ланс, все еще оставалась неприкуренной и женщина по-прежнему сжимала ее между кончиками пальцев.

— Теперь, глядя на то, во что меня превратил этот сексуальный изверг, вы уже не жалеете, что не поменялись с ним ролями, правда? Хотя поначалу возненавидели за то, что я предпочла вас Кровавому Зомби.

— Просто думаю, что вы не простили бы мне, если бы вместо этого «сексуального изверга», в постели с вами оказался самый заурядный мужчина.

— А ведь тоже правильно, — вздохнула Эльза. — Убийственно правильно, вот что я вам скажу, Ланс. Оказывается, всякой женщине время от времени нужны и такие вот встряски.

Белье на Эльзе было изорвано, волосы взлохмачены, лицо отражало такой ужас и такую усталость, словно ее и в самом деле только что вырвали из клетки огромного, окончательно озверевшего примата. На ноге ее запеклась струйка крови, которую она то ли не замечала, то ли решила не обращать на нее внимания.

— И тем не менее... После всего, что здесь происходило, — дрожащими руками прикуривала Аленберн, — у меня возникает только один вопрос: планируете ли вы скрещивать своих красавцев из отряда секс-зомби с самками горилл или орангутангов?

— Пока не пробовали, — всерьез воспринял её любопытство оберштурмфюрер.

— А почему не пробовали?! — патетично поинтересовалась Эльза, вновь артистично запрокидывая голову. Возможно, эта привычка осталась у нее с девичества, когда Аленберн любила демонстрировать свою лебяжью, пусть слегка и недотягивавшую до образца Нефертити шею. Теперь, увы, испещренную мелкими морщинами и широкими «пролежнями». — Нет, правда, почему?

— Даже речи об этом пока что не велось, — пожал тщедушными плечиками обер-лейтенант СС.

— Так пробуйте, Ланс, черти б вас побрали вместе с вашими зомби, пробуйте! Скрещивайте их с самками горилл, с орангутангшами и шимпанзихами.... Что ж вы, не перекрестившись, напускаете это ископаемое на порядочных интеллигентных женщин?!

21

Штубер и в самом деле провел Софи Жерницки через дот «Шарнхорст», поразивший ее и мощью стен, и крепостным мостиком, которым огневая часть этой миниатюрной полуподземной крепости отделялась от входной площадки, даруя защитникам еще одну возможность задержать штурмующих; и винтовой лестницей, по которой вниз, к казематам, можно было прорываться, разве что спускаясь по телам своих собратьев, как по ступеням.

Из командного поста дота Штубер уведомил коменданта фон Риттера, что, по заданию Геринга, в дот вместе с ним спускается обер-лейтенант Софи Жерницки. Но бригаденфюрер лишь на несколько минут оторвавшийся от свиты лжефюрера, обедавшего в обществе Скорцени и своего телохранителя барона фон Тирбаха, особого значения этому известию не придал.

— Еще одна некстати мобилизованная фрау? — уточнил из чистого любопытства..

— Прибыла по заданию Главного управления имперской безопасности. Главный специалист СД по оценке произведений искусств, формирующих неприкосновенный имперский фонд, — погасил он любопытство коменданта на ходу придуманными должностями Софи.

— ... По произведениям искусства?! Специалист СД?! Не могли бы вы мне объяснить, при чем здесь наша библейская преисподняя?

— А целая коллекция уникальных регенвурмлагерных «Распятий»? — Весь комментарий фон Риттера состоял из какого-то словесного кряхтения, однако начальник службы безопасности «СС-Франконии» ни в каких прояснениях не нуждался: он уведомил коменданта, и этого достаточно, чтобы раз и навсегда заведенный здесь порядок был соблюден. — Если так пойдет и дальше, — успокоил он бригаденфюрера, — вскоре сюда нагрянут специалисты из Дрезденской галереи и Лувра.

— И все же... Не тот материал для «распятий» используем, Штубер, — внушающе произнес комендант.

— Изначально не тот, — легкомысленно признал Штубер, не желая вступать в полемику с патроном.

— Ладно, «Распятия». Но кто мне объяснит, на кой дьявол сюда загнали десятки девиц из лебенсборна?

Штубер знал, что комендант терпеть не мог, когда во вверенном ему строго секретном объекте появлялся кто-либо, кроме очередного подразделения СС, брошенного на усиление гарнизона.

— Очевидно, таким человеколюбивым способом рейхсфюрер СС намеревается скрасить наши последние дни, — решил Штубер, что ссылка на Гиммлера отобьет у фон Риттера желание и дальше обсуждать приказы высокого начальства. — Правда, доктор Мартье уверяет, что они присланы сюда по приказу Гиммлера исключительно для того, чтобы участвовать в некоем расово-сексуальном эксперименте.

Коменданттомительно долго молчал, очевидно, соображая, кому и каким образом удалось сочинить столь мудреное понятие — «расовосексуальный эксперимент», а затем, не мудрствуя лукаво, изрек:

— Я давно говорил, что эту их «Лабораторию призраков» нужно выставить из «Регенвурмлагеря». Только их здесь и не хватало!», — и бросил трубку на рычаг.

Штубер тоже выдержал многозначительную паузу и, вежливо улыбаясь, произнес:

— Обер-лейтенант Жерницки, комендант «СС-Франконии» приветствует вас в стенах своего заведения.

— Это я уже поняла, — ответила ему той же улыбкой Софи.

Позаимствовав у коменданта «Шарнхорста» мотоцикл, он усадил Софи в коляску и устроил небольшую экскурсию по центральной штольне, время от времени объясняя, какие объекты — электростанция, госпиталь, морг и зомби-морг, а также «Лаборатория призраков», арсенал, склады продовольствия, охранные доты, водокачка с подземным водохранилищем — расположены в той или иной боковой штольне или в каком-то тупиковом ответвлении. А еще Софи наносила на карту-схему отдельные большие выработки, представлявшие собой солидные подземные залы, гроздьями свисавшими по обе стороны «гросс-штольни», уже именуемой в простонародье «Фюрер-штрассе».

— Карты этого подземного лабиринта у вас, конечно, нет, — не спросила, а скорее констатировала Софи, как только уселась рядом со Штубером.

— Только в сейфе коменданта. В папке «Секретные дела имперского значения».

Софи помнила, что само наличие в служебном сейфе папки с таким грифом свидетельствовало о причастности данного руководителя к высшей иерархии СС и рейха. За утерю хотя бы одного листика или за появление где-либо копии любого из документов этой папки людей отправляли в подвалы СД или гестапо.

— Хотите сказать, что не доверяют даже начальнику службы безопасности лагеря?

— Как вы успели заметить, Софи, я прекрасно ориентируюсь в наших подземельях без каких-либо карт.

— Понимаю: заказать для себя копию — значит создать еще один потенциальный источник утечки информации.

— Знать бы, в какой разведшколе вас обучали, Софи.