Воскресший гарнизон Сушинский Богдан
«Но ведь я же сама приведу их, Огест! – появились огоньки какого-то охотничьего азарта в глазах Софьи. – И только из-за того, что я приведу этих девочек, они уже будут счастливы».
«Не затаивая при этом в душе никакой ревности?»
«Ах, Огест, Огест! – вновь на французский манер прокартавила Софья. Гордаш давно заметил, что картавила оно только тогда, когда сама этого хотела. Очевидно, она видела себя в образе одной из тех «дам из буржуазного прошлого», как называли их в местных газетках, которые олицетворяли аристократическое общество Российской империи. – Когда вы, наконец, поймете, что происходит в этом доме на самом деле? Да, вы рослый, физически сильный и по-настоящему красивый, той, особой мужской красотой, мужчина. Но боготворю-то я вас не поэтому. Собственно, боготворю-то я и не вас, как мужчину, а ваш самими небесами ниспосланный талант!».
«Наверное, к этому мне еще надо привыкнуть».
«Вот именно, Орест, – вернула себе не поддающийся французскому слуху славянский звук, – вот именно. Ко всему этому вам еще только следует привыкнуть: к тому, что рядом с вами импозантная, светская львица; что постепенно вы будете становиться все более мастеровитым, известным, а значит, и богатым. Но знаете, чем я отличаюсь от многих тысяч подобных светских львиц?».
«Вы – первая, кого мне, сельскому парню, да к тому же, семинаристу, послал Господь».
«Но важно, что все-таки послал. Причем послал именно вам. Так вот, от всех остальных львиц я отличаюсь тем, что они – столь же эгоистичны, сколь и красивы. И чем красивее, тем эгоистичнее, поскольку уверены, что мир сотворен ради обоготворения их временной, бренной и предельно греховной красоты. Но это не по мне, Огест!»
«Постараюсь поверить» – неосторожно роняет Гордаш, однако Софья благодушно прощает ему эту несдержанность.
«Перед вами, – еще более проникновенно говорит она, – женщина, явившаяся в мир сей со своей особой, четко определенной миссией. Сам Создатель послал меня на землю, чтобы с моей помощью сотворить еще одного талантливейшего иконописца, который, прославляя Христа, во имя же Христово прославит и свое собственное имя. Миссия моя в том и состоит, что я должна помочь Создателю сотворить еще одного гения кисти и резца, превратив его в ипостась земного, но божественного создателя».
Какой же удивительной была речь Софьи! – поражался теперь Гордаш-Отшельник, вспоминая дни, проведенные с «мадам Софи Жерницкой», как называли ее близкие подруги. Какой мир открывался за фантазиями этой женщины! Какие тайны женской обаятельности и плотской любви открывались ему жгучими южными ночами!
«Почему вы так опасаетесь моей ревности, Огест?! – Они лежали на прибрежном холме неподалеку от монастыря, и видели, как под серебристо-голубой вуалью вечера море неспешно, волна за волной, накатывалось на берег. Уставшие от любовных игрищ, они лежали, подставляя оголенные тела лунному сиянию и постепенно растворяясь в нем, сливаясь с маревом моря и степи. – Единственное, к чему я вас ревную, Огест, так это к вашему собственному таланту – к божественному таланту иконописца. Иных талантов, в том числе и таланта ревности, не признаю».
«В таком случае, вы и в самом деле удивительная женщина, Софья».
«Вычеканьте эти слова на стене своей мастерской, а еще лучше – вытатуируйте на скрижалях своей души».
«Считайте, что уже вытатуировал».
Несмотря на довольно длительную близость, Софи Жерницкая по-прежнему обращалась к Гордашу на «вы», подчеркивая таким образом особый аристократизм их отношений, и он сразу же принял условия этой салонной игры. Тем более что это было нетрудно: в любом случае он не решился бы обращаться к Софье на «ты», слишком уж салонной и вычурной казалась она вчерашнему сельскому парню. Слишком чужой и салонной – даже во время таких вот подлунных эротических экзальтаций, которым они сначала предавались в саду Софьиной усадьбы, а сегодня, перенеся свои «интимные познания друг друга» на берег моря, решились сделать их еще более романтичными.
«Отныне для вас должны существовать только две святости: ваша Женщина и ваше Искусство. И всегда помните, что ваша женщина способна оградить вас от презренного мира бездарей, а ваше искусство способно вознести вас на вершину славы и благополучия».
Предаваясь греховной любви и не менее греховным планам, эти двое с одинаковой иронией относились и к божьим заповедям христианской семинарии, и к безбожным устремлениям коммунистической власти.
«Обо мне многое говорят и всякое думают, однако лично меня это не смущает, – эти слова Жерницкая произносит уже не на берегу моря, однако теперь в сознании Отшельника все разговоры с этой женщиной слились в один возвышенно чувственный монолог.. – Как я уже говорила: я давно поняла, что создана Природой с совершенно четким предназначением: стать любимой, «вдохновенной» женщиной Великого Мастера. Оставалось только найти этого самого Мастера. Или, точнее, человека, готового к тому, чтобы из него можно было слепить, создать, сотворить… этого самого Мастера. Достойного такого перевоплощения».
18
…Сквозь листву и гроздья сирени просачивались лучи жаркого солнца, а за двухметровой высоты каменной оградой грохотал морской прибой. Это был ими же сотворенный Эдем, в котором не нашлось бы места ни для кого другого. Во всяком случае, Оресту хотелось в это верить, что никому другому.
«Вот увидите, Огест, – чем больше волновалась, тем страстнее гаркавила Софи Жерницкая, – чтобы помочь вам стать гением, я не остановлюсь ни перед чем: ни перед финансовыми затратами, ни перед запретами морали».
«Трудно поверить, что слышу это из ваших уст, Софи, – Жерницкая любила, чтобы к ней обращались именно так: «Софи». – Ректору семинарии известны ваши взгляды?»
«Ректору давно известно много чего такого, чего не следует знать ни вам, ни кому бы то ни было из людей близких к семинарии. В которой, признайтесь, Огест, вы оказались не потому, что стремились постичь тайны Библии, а потому, что надеялись постичь тайны иконописи, в которой без познания тайн библейских сюжетов достичь чего-либо просто невозможно».
«И когда ректор понял это, он решил свести меня с вами…».
«Когда я впервые увидела у него написанную вами, Огест, икону, то сразу поняла, что имею дело с настоящим талантом, не зря же я с детства увлекалась живописью, не зря сейчас беру уроки искусствоведения у преподавателей художественного училища, сотрудников картинной галереи и Музея западного и восточного искусства. Это я убедила ректора, что ему следует обратить на вас внимание. Это я помогла ему сбыть первые ваши работы, я добилась их оценки в кругу знатоков и даже рецензии в городской газете. Не ректор свел вас со мной, а я свела вас с ректором, чтобы затем уже и самой ненавязчиво возникнуть перед вами. Вот как все происходило на самом деле. Только не спрашивайте меня, зачем возникла».
«На этот вопрос, как мне кажется, вы уже ответили. А только что повели речь о моральных запретах искусства».
«Не искусства, нет, Огест! Речь пойдет о высшей степени моральности женщины, живущей рядом с Мастером, с Творцом. Для женщины она заключается в том, чтобы вести своего мужчину, своего Мастера к вершине таланта, мастерства и славы. Все остальное в этом мире не должно иметь для нее абсолютно никакой ценности. Ее не должны смущать ни людская молва, ни маразм идеологий, ни заповеди церковников».
Почему он не женился на этой женщине? На единственной женщине, которая предлагала именно то, к чему в глубине души он как художник больше всего стремился:
«… А если вы еще и женитесь на мне… О, если вы еще и женитесь на мне, Ог-гест! – безбожно грассировала Софи, как грассировала всегда, когда начинала духовно и физически возбуждаться. – …Вы станете самым богатым и самым преуспевающим иконописцем, да, пожалуй, и самым богатым светским художником в этой стране».
Читать бесплатно другие книги:
