Граница безмолвия Сушинский Богдан
— Когда речь заходит о Гиммлере, никогда не употребляйте слово «только». Как можно чаще пользуйтесь определением «О, наш план поддерживается даже Гиммлером!». И речь идет не о том, что сам я принадлежу к рыцарскому ордену СС, а о том, что после успешной Польской кампании авторитет войск СС, как, впрочем, и личное влияние Гиммлера в рейхе, заметно возрос.
— Учту, господин оберштурмбаннфюрер, — заверил его Кротов, ничуть не смутившись. Однако на сей раз угадывать смысл того задания, ради которого фон Готтенберг оставил насиженное гнездо под названием «Северный призрак», не решился.
Они выпили за победу германского оружия и за арийский дух каждого, кто считает себя истинным арийцем. В родословной самого фон Готтенберга просматривалось немало всяческих, как он однажды выразился, «прибалтийских смесей», поэтому он твердо придерживался той версии, что вскоре, по мере завоевания огромных славянских и прочих территорий, в теории «чистоты арийской наследственности» не столь важен будет этнический элемент арийства, из-за которого можно ставить под сомнение чистоту происхождения почти всего высшего руководства Третьего рейха, включая Гитлера, сколько нравственно-этический.
В этих вопросах, считал он, все решается так же, как и в вопросах веры: как только ты склонился к протестантизму, значит, ты уже протестант, а не благоверный и благопристойный католик.
— Если не ошибаюсь, штабс-капитан, ваша юность каким-то образом была связана не только с Западной Сибирью, но и с Дальним Востоком? — спросил барон, зажевывая вино ломтиками французского «колониального» шоколада — черного, зернистого и с каким-то горьковато-кофейным привкусом.
— Это длинная, а главное, давняя история.
— Здесь у меня найдется достаточно времени, чтобы выслушать ее, — напористо произнес барон, давая понять, что разговор об этом завел не из праздного любопытства.
— Почему вас заинтересовало мое дальневосточное прошлое? Какие-то сомнения у германской контрразведки?
— Никаких сомнений, штабс-капитан. Только уверенность и надежда, — осклабился барон.
Теперь уже Кротов сам подлил себе вина, залпом выпил и задумчиво уставился в тускловатое окошко хижины. Это для барона его рассказ будет всего лишь подробностью биографии подчиненного, а для него самого — это возвращение в юность.
…Он еще был совсем мальчишкой, когда в устье Оби вошел караван судов Карской экспедиции, прибывшей из Архангельска[42].
Отец его, подполковник артиллерии Кротов, служил тогда в Салехарде. Узнав, что красные войска уже подходят к Тобольску и вот-вот отрежут небольшую северную группу войск от основный войск Временного Сибирского правительства, отец сделал то единственное, что способен был сделать для своего сына, которого тоже видел в будущем офицером, — уговорил начальника речного каравана судов полковника Котельникова взять его сына с собой.
Гидрографы изучили фарватер Обской губы, но очень скоро стало понятно, что сведения их правительству адмирала Колчака уже не понадобятся. Приближение к Оби красных сводило все их усилия на нет. К тому же приближалась суровая арктическая зима, во время которой весь караван судов, в их числе и несколько английских, на многие месяцы должен был остаться в заполярных льдах. Тогда и решено было морские суда срочно отправить назад в Архангельск, который все еще оставался под контролем белых войск, а караван речных судов получил приказ пробиться с грузом валенок, теплого обмундирования, продовольствия и оружия к Томску, чтобы передать его и суда войскам Колчака.
Поскольку на этих же судах к сибирскому правителю уходили три генерала и около сотни белых офицеров, то присоединить к ним и сына своего друга — в подогнанной под его юную, но уже довольно крепкую фигуру шинели и в офицерском мундире — особого труда не составляло. Тем более что генерал-лейтенант, которого называли «комендантом устья Оби» своей властью (он обладал правом присваивать чины вплоть до штабс-капитана) возвел Дмитрия Кротова в чин прапорщика, определив его при этом в адъютанты к одному из шедших к Томску генералов. Еще и снабдил юного офицера рекомендательным письмом для вступления в любой кадетский корпус или военное училище, вступить в которые представится возможность.
Там же, на судах, часть из которых со временем была захвачена красными, Кротов получил первое боевое крещение. А за участие в десанте, которому было приказано выбить коммунистов из прибрежного поселка, даже представлен был к Георгиевскому кресту. Самого креста он не получил, однако приказ о награждении, за подписью начальника конвоя, в Иркутское военное училище в начале ноября[43] представил. И хотя в январе 1920 года это училище существование свое прекратило, тем не менее Кротов как юнкер, уже имевший офицерский чин, а также проявивший особое прилежание в учебе и отличившийся в боях, был выпущен из него в чине поручика.
Кротову шел всего лишь семнадцатый год, однако на возраст его никто внимания уже не обращал. Взрослели парни, как и гибли в боях, тогда очень рано. К тому же присвоению этого чина способствовало покровительство генерала Рыкова, у которого Кротов когда-то числился в адъютантах и которому, раненному в ходе одного из береговых боев, помог добраться до уже отходившего судна. А значит, спас жизнь.
Кстати, ему приходилось встречаться со своими ровесниками из Екатеринбургских военно-инструкторских пехотных курсов, которые во время отступления колчаковских войск составили личный конвой генерала Каппеля и вместе с ним пережили всю трагедию Ледового похода. Так вот, по приходу в Читу все они были произведены в подпоручики, хотя учиться им почти не пришлось, да и в боях участвовать — тоже.
Генерал Рыков предлагал Кротову вновь стать его адъютантом и вместе с ним отбыть в Приморье, однако на Дмитрия обратил внимание начальник контрразведки войск атамана Семенова барон фон Тирбах, который со временем стал командиром карательной дивизии Приамурского стрелкового корпуса атамана Семенова. Рыков не скрывал, что не верш[43] ни в восстановление в России монархии, ни в то, что Белому движению удастся закрепиться хотя бы на Дальнем Востоке. «Это уже не наша с тобой война, поручик, — говорил он, принимая Дмитрия у себя в гостинице сразу после выпуска из училища. — Это уже война не солдат, а идеологий, в которых ни один настоящий солдат ничего не смыслит и смыслить не должен. Ибо тогда он уже не солдат».
Цель, которую генерал поставил перед собой и к которой предлагал следовать новоиспеченному поручику — уйти за пределы России, причем желательно в Европу или в Америку, но только, боже упаси, не в Китай. И уже оттуда «понаблюдать за греховодным превращением священной России в помойку человеческой цивилизации».
Совершенно по-иному был настроен начальник контрразведки атамана Семенова и его обер-каратель барон Артем фон Тирбах. Этот тевтонец воспринимал войну как свою родную стихию, которая дарит ему безграничную свободу и безграничную власть над людьми. Он с одинаковым садизмом истреблял и красных, поскольку они были красными, и по малейшему подозрению своих же, белых. Те и те были русскими, а к русским он всегда относился со «снисходительным германским презрением».
В Кротове же — храбром и хладнокровном, да к тому же достаточно юном — барон видел будущего разведчика-пластуна. И не ошибся. После трехмесячного обучения в казачьей школе разведки (в которой Дмитрия обучали, как нужно снимать часовых, захватывать, связывать и переправлять через линию фронта «языков»; метать ножи и стрелять с двух рук, на звук и по движущимся целям, выявлять слежку и маскироваться), его четырежды отправляли на разведку в тыл красных — в район Читы, Иркутска и Нерчинска.
Задания были самые разные: убирать представителей новой власти, проверять явки, пустить под откос эшелон, казнить нескольких перешедших на сторону большевиков белых офицеров. А поскольку уходил он на две-три недели и больше, ему всякий раз позволяли заниматься еще и «вольной охотой», которой фон Тирбах придавал особое значение: оно воспитывала в его диверсантах звериную хватку и волчий характер.
Теперь, по происшествии многих лет, Кротов признавал правоту этого его метода. Именно «вольная охота», действие в тылу врага на удачу, на свой страх и риск, а главное, по своему усмотрению, как раз и нравились Кротову больше всего. А когда однажды другой агент донес на Дмитрия, что тот проявляет особую жестокость не только к тем белым и дворянам, которые перешли на сторону красных, но и к тем, кто не желает активно бороться против них, фон Тирбах вызвал его к себе и долго, не скрывая восхищения, расспрашивал его обо всех совершенных им акциях. Причем Кротов явственно ощущал: завидует, что по известным причинам сам не может отправиться точно в такой же рейд. А коль скоро со всех походов в тыл красных Дмитрий возвращался, полностью выполнив задание, то, по представлению генерала фон Тирбаха, главком Семенов присвоил ему чин штабс-капитана.
Кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба разведчика и диверсанта Кротова, но однажды, теперь уже по личному заданию атамана Семенова, он отправился во Владивосток в качестве негласного соглядатая действий тамошнего белого Правительства Приморской области и командования вооруженными силами этой же области, с которыми атаман вступил в жесткую конфронтацию. Вот только выполнять это задание уже не имело смысла. Семенов ушел в Китай, а оттуда, по слухам, отправился то ли во Францию, то ли сразу в Канаду. Но поскольку действовать Кротову приходилось в тылу своих же, белых, то ему не оставалось ничего иного как поступить на службу в армию этой самой Приморской области.
И тут вновь на его пути встретился генерал Рыков, который как прекрасный знаток английского направлялся от имени Пример-ского правительства в составе делегации в США, на переговоры. Возвращаться генерал не намерен был, за рубеж отправлялся с немалым запасом золота, а потому нуждался в надежном, крепком и отчаянном попутчике. Именно такого он и увидел в лице Семенов-ского контрразведчика и диверсанта Кротова. И не ошибся.
Когда перед посадкой на уходившее из Владивостока американское судно русский таможенник попытался осмотреть саквояж генерала Рыкова, его адъютант Кротов оттеснил служаку и, ткнув из-под полы расстегнутой шинели дулом пистолета в бок, жестко произнес: «Контрразведка. Жизнь вам дороже чужого золота, разве не так? Тем более что золото это принадлежит правительству».
Он так и держал его под стволом до тех пор, пока генерал не оказался в своей каюте. Затем, когда трап уже вот-вот должны были поднимать, предъявил таможеннику свое удостоверение офицера контрразведки и, приказав молчать, спокойно пошел на посадку. По опыту Кротов уже знал: не существовало такого чиновника или обычного армейского офицера, которого бы само слово «контрразведка» не приводило в трепет.
Что же касается генерала Рыкова, то он оказался человеком по-рядочным: той части золота, которой он поделился затем со своим адъютантом и телохранителем, вполне хватило и на то, чтобы добраться до Парижа, и на то, чтобы через какое-то время прибыть в Болгарию. Там он поступил на службу в одну из отступивших частей генерала Врангеля, откуда его сразу же перевели в контрразведку.
— Уж не собирается ли ведомство Канариса или СД заслать меня на Дальний Восток? — спросил Кротов, изложив историю своих диверсионно-разведывательных похождений.
— Возможно, — задумчиво ответил тот. — Но со временем. Сейчас вы интересуете нас уже как специалист по созданию секретных баз.
— Одну из которых планируют создать где-то в районе Хабаровска или Владивостока? — несмело улыбнулся Кротов, подумав при этом: «А с чем черт не шутит?!»
— Пока что знаю только, что возникла идея наладить воздушный мост с Японией, используя при этом секретные авиабазы на территории Советского Союза, в южной его части, и на территории Монголии. Подробности этого плана еще только подлежат обсуждению.
— В южной части? — недоверчиво покачал головой Кротов. — Где нет ни тайги, ни безлюдной тундры? Это уже авантюра.
— А создание секретной базы «Северный призрак» в каких-нибудь двухстах километрах от Архангельска — по-вашему, не авантюра?
6
Искрошив одну из тех больших льдин, что преграждали путь к бухте, ледокол медленно, чуть было не упершись в прибрежную скалу, развернулся и, прощально поприветствовав гудками всех на этой дальней, оторванной от мира сущих, заставе, неспешно «побрел» по ледовым полям и полыньям к дрейфующему каравану.
И вообще, начальнику заставы показалось, что ни он, ни суда каравана не торопятся. Их командиры словно бы умышленно затягивали это безмятежное арктическое плавание, радуясь каждому часу, проведенному вне досягаемости войны.
— Вы могли бы сообщить в штаб флота о том, что мы, то есть 202-я застава, остались без рации, без связи?! — прокричал Загревский, вновь увидев на палубе капитан-лейтенанта Волкова.
— Это несложно. Доложим.
— Пусть они, в свою очередь, уведомят об этом штаб пограничного округа! Очевидно, нам понадобится новая рация.
— Новая рация? Понял! Больше ничего? Никаких ЧП?
— Ничего, кроме появления германского самолета, о котором вы уже знаете. А так — все здоровы. Потерь нет.
— Через два часа очередной сеанс связи! Во время него и сообщу! — ответил с помощью рупора командир «Смелого»,
В знак признательности Загревский отсалютовал морякам красной ракетой и направил бот к причалу. К счастью, в бухте льда не было, если, конечно, не считать небольшие льдинки да островки какого-то ледово-снежного крошева.
Почти все бойцы заставы во главе с политруком Ласевичем встречали «островитян» с таким восторгом, словно они прибыли не с Фактории, а с далекой полярной зимовки и теперь претендуют на славу челюскинцев.
«Интересно, как вы «порадуетесь», узнав, что мы привезли вам сообщение о войне?» — с каким-то трудно объяснимым злорадством подумалось Ордашу, пока они с Загревским все еще оставались на баркасе. И вдруг, ужаснувшись этой мысли, он вполголоса проговорил:
— Не сообщайте им пока что о войне, товарищ старший лейтенант. Вообще ни слова о ней.
— То есть как это — не сообщать?! — не понял его старший лейтенант, наблюдая, как бот преодолевает последние дюймы.
— Посмотрите, как они радуются нашему возвращению. Стоит ли портить им праздник?
— Какой еще, к дьяволу, праздник?! — ошарашенно посмотрел на него офицер.
— Возможно, я не так выразился, — стушевался старшина. — Но…пустъ еще хотя бы один день проживут', не зная о войне. Еще один день… в душе и сознании — без войны. Счастливыми людьми — на ничего не ведающей полярной заставе. Жаль только, что нам с вами этого уже не дано.
Загревский вопросительно взглянул в сторону удалявшегося ледокола, словно хотел посоветоваться с его командиром.
— Но ты понимаешь, старшина, что это сокрытие информации государственного значения? Вместо того, чтобы тотчас же объявить тревогу, мы с тобой…
— Ну, объявим тревогу, построим бойцов, что дальше? Прикажем быть в повышенной боевой готовности? Так ведь застава всегда должна быть в повышенной… Это норма ее существования. Если не так, нас, командиров, следует отдать под трибунал.
Начальник заставы задумчиво почесал указательным пальцем за правым ухом, как делал всегда, когда требовалось принимать ответственное решение, и согласился, что Ордаш прав. Но тут же предупредил, что ему еще следует подумать.
Основная часть бойцов находилась на вершине прибрежного утеса и слышать их разговор не могла. Да и те несколько пограничников, которые спустились вниз, чтобы помочь затащить бот на его крытую стоянку, не очень-то прислушивались к их словам.
— И все же, с моей стороны, это будет преступлением, — вновь предался сомнениям старший лейтенант. — Как начальник заставы я, зная о том, что идет война…
— Разве мы с вами получили официальное сообщение? Поди знай: может, то, о чем говорил капитан-лейтенант, на самом деле не война, а все-таки пограничный конфликт?
— Вот это уже более весомый аргумент, — просветлело лицо Загревского. — Действительно, вдруг это всего лишь пограничный инцидент, а мы начали сеять панику среди солдат?
— …Или крупная военная провокация, — поддержал его старшина. — Пусть и затянувшаяся. Давайте сообщим о ней завтра, после побудки. Что изменится от того, что бойцы узнают о войне не сегодня? Фронт отсюда за тысячу километров. И в бой им завтра не идти.
— Да, товарища начальник, — вдруг пришел им обоим на помощь ефрейтор Оленев, о существовании которого командиры на какое-то время попросту забыли. — Не надо говорить про война. Мы радуемся, младший лейтенант радуется, все радуются, да… Пьем спирт, едим привезенный нами оленина. Никаких врагов нет, однако.
— И ты, ефрейтор, в мудрецы-философы подался?! — недовольно проворчал Загревский. Но тотчас же согласился: — Впрочем, вы правы. Подарим им по-божески остаток этого радостного дня.
— Не появись здесь этот караван судов, — грустновато ухмыльнулся старшина, — застава могла бы не знать о войне еще целый месяц. — Мы ведь и сами пока еще не осознали того, что произошло.
Бойцы ухватились за борта «Беринга», подтянули его на краешек покатого причала и, зацепив крюком лебедки за носовое кольцо, вытащили из воды. Так было заведено: бот всегда вытаскивали из воды и закрывали на замок в глубине крытого причала. Этой предосторожностью застава ограждала себя не только от набега непрошенных гостей, которых в этих краях почти не случалось, но и от соблазна для собственных дезертиров, если бы таковые обнаружились. Поскольку уходить из заставы разумнее всего было бы прибрежными водами.
— Мы уже собирались сколотить плот, чтобы идти вам на выручку, — молвил Ласевич, когда мощная дубовая дверь причала была взята на амбарный замок.
— С какой такой стати? — проворчал старший лейтенант.
— Ну как же? Если начальник на несколько дней исчезает из заставы, это уже ЧП.
— «Исчезает»?! — изумился его наглости Загревский. — Что значит «исчезает»?!
— Ну, хотя бы то, что по уставу не положено, чтобы начальник заставы без уважительных причин на длительное время оставлял…
— А кто вам, младший лейтенант, сказал, что пребывание начальника заставы вместе с двумя бойцами на вверенной этой заставе территории является чрезвычайным происшествием? — прервал его монолог Загревский. — Да еще и нарушением устава?
— Остров Фактория, — сурово произнес старшина, приходя на помощь Загревскому, — это все еще советская земля. И не наша вина, что она оказалась впереди заставы, а не позади нее. Впрочем, на Дунае некоторые острова тоже оказываются между советскими заставами и румынским берегом, тем не менее пограничники несут за них ответственность.
На несколько мгновений Ласевич так и застыл с приоткрытым ртом, представления не имея, как следует парировать доводы старшины,
— Извините, товарищ командир заставы, осознаю, — стушевался он, как только опять пришел в себя. Очевидно, понял, что, делая этот выпад против командира, просчитал не все варианты.
На вершину прибрежного склона Ордаш поднимался последним, все время посматривая на все еще видневшийся вдали караван, который уносил с собой страшную весть о войне.
7
Они допили остатки вина и доели последние дольки горьковато-кофейного шоколада. Но поскольку разговор завершен не был, фон Готтенберг позвал адъютанта и приказал принести еще одну бутылку.
— Что вам известно о 202-й заставе русских в районе острова Фактория? — заговорил барон, вновь наполняя вином походные кружки.
— Ровным счетом ничего.
— А что происходит на самом острове? Есть ли там постоянный пограничный пост? Созданы ли укрепления?
— Тоже пока не знаем. Приказа на разведку не было, поэтому…
— Так, ситуация ясна…
Барон фон Готтенберг вроде бы произнес это без какого-либо налета иронии или осуждения, и все же слова его почему-то задели штабс-капитана.
— Пока что мы были заняты исключительно созданием базы, — объяснил он. — Только базы. Поэтому старались никак не обнаруживать своего присутствия в этой тундре.
— Благоразумная тактика. Во всяком случае, таковой она казалась до сих пор.
— Считаете, что настала пора захватить казарму заставы, а пограничников развеять по льдам Арктики? — нервно отреагировал комендант базы на его замечание. Он терпеть не мог недосказанности.
Барон пригубил кружку с вином, почему-то поморщился и, потакая каким-то своим мыслям, задумчиво покачал головой
— А что, такой вариант тоже не исключается, штабс-капитан. Судя по снимкам, полученным с воздуха, — достав из планшета два снимка, барон сначала сам внимательно присмотрелся к ним, а затем положил перед Кротовым, — там у них настоящий форт, очень удобный для того, чтобы держать оборону. На острове тоже какое-то строение, а еще пилоты утверждают, что на нем имеется гейзерное озерце с горячей водой.
— Неужели с горячей? И это в Заполярье?! Так, может, базу свою мы построили не там, где надо? — рассмеялся Кротов. — Может, пока еще не поздно, перенесем на Факторию?
— С переносом спешить не будем, — не склонен был к юмору фон Готтенберг, — а вот разведку провести не мешало бы.
Кротов чуть было не спросил: «Каким образом?», однако вовремя сдержался. Понимал, что подобные вопросы неуместны. Это он должен предложить какой-то разведывательно-диверсионный ход.
— Появляться гам в форме советских офицеров не резон, — как бы рассуждая вслух, проговорил он. — Откуда здесь взяться военным?
— А вот подослать к ним под каким-то предлогом ефрейтора Нергена с его тунгусами… — продолжил его рассуждения фон Гот-теиберг, — это может сработать.
— Точно! — хлопнул рукой по столу Кротов. — Рейд тунгусов. Конечно же, рейд тунгусов! Только такой вариант. Русские охотничьи ружья у нас есть. Остальное — то есть традиционное «моя твоя не понимай» — они сыграют. Проведем несколько репетиций. Когда отправляем?
— Не торопитесь, Кротов. Разведка сообщает, что русские начали резкое сокращение численности своих застав на севере страны. Очень уж большие потери на фронтах. Сейчас им нужны хорошо обученные кадровые солдаты. Не исключено, что какие-то заставы вообще будут ликвидированы. Слишком уж ценными бойцами кажутся для их командования хорошо подготовленные пограничники, которыми они попытаются усилить пограничные части в районе норвежского и финского фронтовых участков. В то же время мы не имеем права рассекречивать базу. Она еще очень пригодится нам во время атаки на порт Диксон.
— И поэтому?..
— Поэтому, до поры, вам придется мирно сосуществовать с заставой, не выдавая своего присутствия. Принцип таков: на базе должны все знать о заставе, а на заставе не должны даже догадываться о существовании базы. Кстати, на острове мы создаем небольшую подводную базу субмарин. Рассчитываем на то, что две-три субмарины могут дожидаться своего часа в подводных, точнее будет сказать, в подземных гротах.
— Да что мы с ними возимся, с красными?! Захватим остров и пограничный форт, укрепим его оборону береговыми батареями, орудиями малых судов и торпедами субмарин — и можем спокойно провозглашать свободную от коммунистов республику Северная Россия. При этом нам никто не помешает расширять её территорию до устья Оби и Енисея, включать Полярный Урал, острова и целые архипелаги.
— Вы намерены создавать здесь Северную Россию? — недоверчиво спросил фон Готтенберг. — И давно у вас возникла эта мысль?
— Она еще только зарождается, господин барон.
— Тогда мой вам совет: старайтесь поменьше говорить о такой России в присутствии своих подчиненных. Я не уверен, что в данное время фюрер, Гиммлер, и особенно Геббельс и Борман, готовы согласиться с подобным замыслом. Не огорчайтесь, штабс-капитан, возможно, они придут к этой идее попозже.
— Я слишком много времени провел в эмиграции, чтобы огорчаться по поводу подобных предостережений.
— А вот создать в этой части арктической России мощный плацдарм, — сразу же попытался подсластить пилюлю оберштурмбанн-фюрер СС, — об этой операции в штабе Верховного командования Вооруженными силами стоит поговорить.
Барон вновь взялся за кружку с вином, когда на столе ожила рация, одна из четырех, которые были доставлены сюда на борту «Черной акулы» и которые должны были значительно облегчить координацию действий гарнизона базы.
— Фельдфебель Дятлов говорит, господин штабс-капитан. Из выловленных бревен мы проложили мостки до брошенного судна. «Томск» называется.
Кротов объяснил барону, что речь идет о речном суденышке, оказавшемся на мели в устье Эвены, куда фельдфебель отправился на мотоцикле вместе с рядовыми Загорновым и Кречетом, и снова обратился к Дятлову:
— В каком оно состоянии?
— Почти в исправности. Ничего не тронуто. Слегка завалилось на левый борт. Экипаж, очевидно, покинул свой «Томск» в конце прошлого лета, в расчете на то, что вернется сюда на другом судне и с командой спасателей. Но теперь те и те уже, наверное, на фронте. Здесь три каюты и общий кубрик для экипажа. Все в хорошем состоянии. В кают-компании чувствуешь себя, как в номере отеля. Кстати, радиорубка здесь тоже есть, но без рации, с собой унесли, сучьи дети. Ушли, судя по всему, на спасательной шлюпке. До ближайшего селения.
— И что советуешь предпринять, фельдфебель?
— Уровень воды в Тангарке упал, ил успел затвердеть. Словом, мы тут прикинули. Если прорыть небольшой канал и зацепить суденышко тросами, спущенными с двух мотоциклов и плота, можно стащить суденышко в Тангарку, а затем войти на нем в Эвену. До базы, уверен, довести его можно. Остатки причала там есть, значит, были и шлюпки. Причал подлатаем, судно сетями замаскируем.
— И зачем оно здесь? Чтобы привлекало внимание, демаскировало?
— Во-первых, сделаем так, чтобы ни с одного вошедшего в Тангарку судна его не заметили. Зачем же отдавать его красным? На время устроим себе плавучий отель, а там, возможно, и в океан выйдем. Мало ли как ситуация изменится.
Заметив, что барон внимательно прислушивается к их разговору, комендант вопросительно взглянул на него.
— Фельдфебель прав, — решительно молвил оберштурмбаннфюрер. — Уютные каюты. Еще одна огневая точка. И потом, разве на этом судне, даже если оно речное, нельзя будет сходить к острову Фактория?
— Пограничники наверняка добираются туда на обычной шлюпке.
— Которую надо будет увести у них или сразу же уничтожить.
— Если не возражаете, — предложил Кротов, — можем съездить к устью Эвены на мотоцикле и посмотреть, что он собой представляет, этот невесть откуда взявшийся в здешних краях «Томск».
8
Часы указывали на поздний вечер, однако темнота по-прежнему не наступала и белый день медленно сменялся белой полярной ночью.
С северо-востока, со стороны архипелага Норденшельда, повевал легкий бриз, и все пространство — от океанского прибрежья до коричневато-зеленых предгорий Бырранга — наполнялось влажновато-прохладным дыханием океана, словно бы пытавшегося охладить материк, разгоряченный редкостным для этих мест дневным зноем.
Они сидели в грубовато сработанной из стволов лиственницы беседке, на берегу Пограничной бухты, и смотрели, как очертания острова Фактории растворяются в лиловой дымке океана. Лишь вершины двух скал, охранявших островную бухту и Нордический Замок, все еще холодно полыхали пламенем невидимого отсюда полярного заката.
— Ну и как там было, на острове? — поинтересовался Ласевич.
Он специально пригласил старшину Ордаша сюда, на этот утес, в створе между берегами бухты, чтобы расспросить об острове, об их путешествии и встрече с караваном. Где-нибудь в Архангельске или Диксоне он, ясное дело, нашел бы другую тему для разговора, но здесь, в замкнутом солдатском кругу «о двух офицерах и двух старшинах-сверхсрочниках», где все анекдоты, события и судьбы давно друг другу пересказаны, и где месяцами не происходит ничего такого, что хоть как-то взбодрило бы человека и взволновало хоть какой-то новостью, путешествие этих троих пограничников на Факторию было событием из ряда вон выходящим. И Вадиму вполне понятен был интерес младшего лейтенанта ко всему, что там происходило, ко всем тем впечатлениям, которые старшина вынес из глубин острова.
— Да ничего, на острове тоже жить можно, — ответил он. — Не предполагал, что Нордический Замок — такое прекрасное строение.
— Еще бы! В сравнении с нашей казармой и ближайшим эвенкийским чумом.
— По здешним представлениям, и в самом деле замок: мощные каменные, в два этажа, стены; мезонин с балконом, терраса на берегу и две складские пристройки, в которые можно входить прямо из «замка»…
— А горячее озеро?
— Эт-то блаженство. Почему вы до сих пор не наведались туда, товарищ младший лейтенант?
— Не получил разрешения на то, чтобы побывать на острове. Я, правда, подходил к этому непринципиально. Два раз отказали в разрешении — и бог с ним, начальству виднее. Но должен заметить, что остров — особая территория, ступить на которую любой из нас имеет право только с разрешения начальника заставы.
— Даже так? Я об этом не знал.
— Ты еще многого не знаешь, старшина. Неизвестно, правда, стоит ли в связи с этим огорчаться…
Конечно, было бы удобнее пообщаться по поводу рейда на Факторию со старшим лейтенантом Загревским, да только в последнее время отношения с ним у Ласевича не складывались. Возможно, потому и не складывались, что в свое время Ласевич тоже был начальником заставы и тоже старшим лейтенантом. Однако два года назад понижен в должности и звании и направлен сюда, на отдаленную пограничную точку, основанную на таком отдалении и от штаба погранотряда, и от ближайшего селения, не говоря уже о порте Диксон, как он считал, «по сугубо казарменному недоразумению».
— Оно действительно горячее, это озеро?
— Теплое. Хотя в небольшой бухточке, у родников, температура градусов под сорок. Вы бы все-таки побывали там, товарищ политрук. Не думаю, что Загревский станет возражать. Можем отправиться вместе, я сам обращусь к старшему лейтенанту.
Ласевич понял, что настойчивость старшины связана с желанием до прихода судна еще раз побывать на Фактории, однако упрекать его в корыстности не стал.
— Кстати, за время моей службы здесь даже начальник заставы побывал на острове только дважды, да и то с каким-то прилетавшим на заставу высоким начальством, которое собиралось устроить на острове то ли санаторий, то ли дом отдыха для пограничников округа и портовиков Диксона. Знаю, что воду в озерце исследовали ленинградские ученые, и что результаты исследований запрашивала Москва. Правда, сами ученые настаивали на том, чтобы расположить в Нордическом Замке какую-то арктическую научную станцию, вступив при этом в спор с пограничным начальством. Но, судя по тому, что Фактория до сих пор не обжита, ни те, ни другие успеха в своих планах не добились.
…И не то, чтобы Загревский служебно третировал политрука или пытался унижать. Просто свои отношения с ним начальник заставы строил с такой суровой официальностью, с какой не позволял себе строить их ни с одним рядовым. Очевидно, Загревского смущало то, что Ласевич, как никто иной, способен был критически оценивать каждый его приказ, каждое действие. Причем делал это с пристрастием, затаив обиду и нацеливая на неповинного в обвале его карьеры начальника заставы всю агрессивность прожектерского реванша.
— Для Дома отдыха портовиков или санатория Нордический Замок, конечно, маловат. Надо будет перестраивать складские помещения, сооружать причалы, думать о подвозе свежих продуктов. Так что нелегко будет, а вот с метеорологической или еще какой-то там станцией все выглядело бы проще. Хотя…
— Охотились? — прервал его праздные рассуждения Ласевич.
— Исключительно для разминки и спортивного интереса, не зверствуя. Ефрейтор Оркан определил, что там существуют два стада оленей, ну, еще песец встречается, тюлень, полярные куропатки…
— Так ведь и этого достаточно, — азартно потер руки Ласевич.
— Это уж кому как. Лично я не прочь сходить на уссурийского тигра.
— Знаю я уже одного такого, — с мрачной иронией проговорил Ласевич, явно имея в виду самого себя, — который все порывался сходить на уссурийского… И даже служил на реке Уссури.
Ни для кого на заставе не было секретом, что Ласевич слыл заядлым охотником. Поговаривали, что там, на своей прежней заставе, проступок его связан был именно с охотой. То ли он слишком задержался на ней, а в это время на заставе произошло какое-то ЧП, то ли слегка подстрелил кого-то из своих напарников по охоте — и дело чуть было не закончилось для него трибуналом. Но кто-то там, в штабе погранокруга, решил не раздувать это происшествие, а завершить таким вот понижением и ссылкой на 202-ю заставу, которая, судя по всему, давно была определена высоким начальством в виде штрафной. Благо, бежать проштрафившимся с этой заставы было некуда, да и продавать секреты Родины тоже вроде бы некому.
— На Баррынге, куда меня временно, на три месяца, перебросили, прежде чем переправить сюда, охота тоже не богаче. Если только где-нибудь в предгорье не столкнешься с бродячим стадом диких оленей или лосей. Ну, еще волков хватает, хотя какой от них прок? Разве что для самоуспокоения пару раз пальнешь, чтобы завалить какого-нибудь зазевавшегося первогодка.
— На Факторию просились тоже для того, чтобы поохотиться?
— Во-первых, не знал, есть ли там в эту пору дичь. Во-вторых, отправиться на остров ради охоты начальник заставы ни в коем случае не разрешил бы — это уж точно. Как уже сказал, я не знаю, почему существует столь жесткий запрет.
— Запрет на что, господа служивые? — услышали они позади себя голос еще одного «ссыльного» — старшины Ящука. — Речь идет о рейдах на Факторию?
— О них, — сознался Ордаш.
Прыщеватое, цвета пережженного кирпича, лицо Ящука озарилось хитроватой ухмылкой.
— Существует такой запрет, существует. Многих он раздражает, в том числе и меня, однако приказ есть приказ. Чем он вызван? Кто его знает? Может, потому что несколько лет назад двое рядовых и старший сержант погибли в проливе во время шторма, — уселся он на лавку рядом с Ордашем, — а может, чтобы не расслаблялись да не раскурочивали Нордический Замок.
— Или же где-то в штабах не хотят, чтобы тревожили могилы белогвардейцев, — запустил пробный шар Вадим.
Помолчав, Ищук искоса взглянул на старшину заставы.
— Они там все еще существуют?
— По крайней мере, одну я нашел. — О непреданном земле полковнике он решил промолчать.
— Поручика Малеева, следует полагать?
— Именно его. Мне сказали, что вам известна история этого белого десанта на Факторию и его последнего боя.
— Мне известно не больше, чем вот сидящему с нами младшему лейтенанту…
— Пардон, мне об этом вообще ничего не известно, — сразу же зачислил себя Ласевич в разряд слушателей.
— …Или начальнику заставы, — явно осторожничал Ящук, Тема белогвардейщины всегда затрагивалась с большой осторожностью. Каждый из командиров понимал, что всякое упоминание о «враге трудового народа» может завершиться доносом в НКВД, где «врагом народа» будет представать уже сам рассказчик.
— Начзаставы кое-что рассказал, но всего лишь в общих словах, — соврал Ордаш.
— Вот и я знаю всего лишь в нескольких…
— Говорят, белые отходили сюда от Диксона.
— От Дудинки и Байкаловска. Неподалеку от Диксона у белых случился бой, во время которого белые потеряли почти половину своих людей. Они хотели закрепиться в местном порту, чтобы дождаться английского судна. А может, надеялись прорваться до Архангельска или на Новую Землю. Теперь уже сказать трудно.
— Но у них был свой корабль? Меня это очень интересует, я ведь бывший моряк.
— Понимаю. Судно белые захватили на рейде Диксона. Это был корабль наших, красных. На нем пришел отряд, сформированный из рабочих и охотников Дудинки и Караула в помощь красноармейцам Диксона.
— Как же белым удалось захватить этот корабль? Взяли на абордаж?
— Когда корабль вошел в бухту белые оставили порт и ушли. Красным казалось, что они ушли в горы, чтобы затем отступить в глубь полуострова. У них, говорят, появилась информация, что командование белых намерено перебросить свой отряд на левый берег Енисейского залива и уйти к Гыде, которая все еще оставалась в руках белых. А, возможно, там были сочувствующие их движению.
— Наверняка были.
— В конечном итоге белые поднялись вверх по Енисейскому заливу захватили в рыбацком поселке несколько баркасов и часть их ночью появилась в бухте Диксона, а часть просочилась в порт. В общем, под утро они взяли судно, на котором оставалось лишь несколько членов экипажа, на абордаж и вышли в море. Логичнее было бы предположить, что они двинутся к острову Вайгач, чтобы прорваться через Карские Ворота и уйти в сторону Мурманска, откуда рукой подать до Норвегии. Но то ли беляки опасались, что их перехватят суда красных, то ли на борту оказалось маловато топлива и провизии…
— А может, просто хотели сбить красных со следа, — молвил Ордаш.
— Словом, вышли они в море и, невидимые с берега, направились в сторону Фактории. Надеялись, что к фактории придет иностранное судно.
— Значит, у них была какая-то договоренность с представителями Антанты? — спросил Ласевич.
— Или же белое командование знало, что у англичан или шведов сохранились какие-то договоренности относительно закупки пушнины, — молвил Ящук. — Теперь уже трудно сказать, что именно подвигло их к высадке на Фактории. Судя по всему, белый десант провел на острове всю осень и почти всю зиму. Но кто-то из промысловиков заметил у острова их судно. Ранней весной, когда к острову еще можно было свободно подойти по льду, к береговой части Фактории подошел большой санный отряд красноармейцев, усиленный отрядом местных тунгусских охотников, то есть снайперов. Утверждают, что всего их было около пятисот штыков. Белых же к тому времени оставалось на острове не более полусотни.
— Оставалось? Значит, часть ушла?
— По льду. К Усть-Тарее. У них тоже были проводники из тунгусов. Кстати, этот отряд красные, похоже, так и не обнаружили, он исчез, растворился по долганским и тунгусским стойбищам. Ну а те, что оставались на острове, приняли бой и погибли. Все до единого: кто в бою, кто уже в плену. Тела побросали в море.
— Однако поручика Малеева они все же похоронили, — напомнил Ордаш.
— Бои длились несколько дней, так что поручика, очевидно, похоронили свои. Ни белые, ни красные похоронами врагов себя не утруждали. В этом смысле Малееву как бы повезло. Впрочем, он мог погибнуть или умереть еще до появления на острове красных. И потом, как я понимаю, в разное время на Факторию высаживалось несколько белых десантов.
Ящук и Ласевич свернули самокрутки и закурили. При этом Вадим обратил внимание, что младший лейтенант угостил старшину своей махоркой. «Возможно, — подумал он, — именно этот разговор станет началом их более близких отношений».
Ордашу политрук тоже предложил закурить, но тот вежливо отказался.
— А вам известно, что на острове находится еще один погибший — полковник? — поинтересовался он, когда собеседники сделали первые затяжки.
— Какой еще полковник? — насторожился Ящук.
— Белый, естественно.
— Понятно, что белый. У красных полковников не было. Где ты обнаружил его могилу?
— В том-то и дело, что могилы пока еще нет. Мы обнаружили незахороненное тело
— Скелет, значит?
— Да нет, сохранилось тело. При мундире и наградах. В одном потайном месте. В хижине, в закутке горного каньона. Собственно, закуток этот и хижину обнаружил ефрейтор Оленев, погнавшись за раненым песцом. Солнце туда почти не проникает, там глубоко и всегда холодно, так что тело офицера остается упакованным в лед, и сохранилось в таком состоянии, словно он только вчера погиб. Погоны видны, кобура.
— Вы его похоронили?
— Нет. Вообще не притрагивались к нему.
Ласевич помолчал, покряхтел и, отвернувшись в сторону заставы, негромко, с явным укором произнес:
— Почему же не похоронили? Могли бы. Побоялись, что обвинят в организации похорон белого офицера?
— Да нет, просто так получилось…
— Побоялись, побоялись, — прервал его Ласевич. — А зря. Гражданская давно кончилась, а мертвый — он и есть мертвый, его земле следует предавать, по христианскому, по русскому то есть, — поправился он, вспомнив, что политруку говорить о христианских традициях не пристало, — обычаю.
— Так и хотел сделать. На следующий день. Следовало возвращаться к Нордическому Замку, потому что бродили мы довольно долго. А каньон этот находится достаточно далеко от него. Остров, оказывается, намного больше по величине, чем кажется отсюда, с материка. Словом, перенесли мы с ефрейтором похороны на следующий день. Однако начальник заставы приказал гото-виться^с переходу на материк. Правда, отходить от берега мы не решились.
— Поднялся шторм, — кивнул младший лейтенант. — Я еще подумал: «Хотя бы не удумали выходить в открытый пролив, не дойдут ведь!»
— Ветер и шторм были такими, что о походе к далекому каньону не могло быть и речи. Передвигались мы в основном по узенькой кромке берега, на которой волна сбивала с ног. К тому же не до полковника тогда было, много раз возвращались к более важному событию — появлению германского самолета.
— Самолет — да, это особый случай, — согласился Ящук.
— И потом, старший лейтенант наверняка приказал бы отнести тело к морю и сбросить его со скалы.
— Наверное, так и приказал бы, — согласился Ящук.
— Приказал бы, точно, — поддержал его Ласевич. — И ничего странного в поведении таком не вижу — беляк ведь, классовая ненависть.
— А вы? — неожиданно спросил политрука Ордаш. — Вы какой приказ отдали бы? Похоронить этого белого полковника?
Читать бесплатно другие книги:
