Опята Смирнов Алексей

Пролог о замечательном аппетите

Официант подошел к метрдотелю скользящей и быстрой походкой. Приблизившись к телу и будучи допущен, он выстрелил взглядом в удаленный столик, заставленный яствами.

– В чем же дело? – равнодушно спросил мэтр.

– У клиента жор, – донес на посетителя официант.

– В самом деле? С чего ты решил? И слава Богу, в конце концов.

– Пойдите и полюбуйтесь сами. Он заказал два первых блюда, горячее – рыбу, мясо и птицу; шашлык из осетрины; салат оливье, две порции; закуску – нарезочку, икру, грибной паштет. Котлеты по-киевски. Селедку под шубой. Суфле. Винегрет. Полулитровый графин водки, литр минеральной воды. Соусы и приправы. Мороженое, полкило. Фирменный торт.

Речь официанта тоже казалась фирменной, ибо здесь человека красило место.

Метрдотель, старомодно одетый по всей форме, вооружился моноклем и присмотрелся.

– Он один? – поинтересовался он недоверчиво.

– Пока что один. И все сжирает сам, персонально. Ложку – сюда, вилку – туда. Хлоп одну рюмку, хлоп другую. Хлоп четвертую. И запивает из бокала. Объедки сбрасывает в противуположный прибор, который был пуст. Извел полсолонки и перечницу. Одной горчицы и хрена смолотил ужасно сколько, с белым-то хлебом. А хлеба – каравай.

– Ну, пошли, – согласился покровитель.

По пути он все пристальнее изучал едока:

– Вроде худенький мужичок. М-да. Видок затрапезный. Ты рассчитал его?

– В том-то все и дело, что нет.

– Гамлет! (это было паспортное имя официанта). Ты видишь, во что он одет?

– Не по уровню заведения, каюсь и казнюсь. Не из места ли заключения, прямо к нам?

– Тогда какого же черта ты приволок ему столько еды?

– Простите, господин Бургомистров, доверчивый я… сельская молодежь… Если он из места заключения, то деньги у него, возможно, имеются…

Оба остановились у столика и напряженно уставились на мужчину, который жадно уписывал, беря то от одного блюда, то от другого. Клиент был одет в поношенный костюм с полосатым и неуловимо волосатым галстуком. Штиблет не разглядеть, хотя и притоптывает. Крупные залысины, острый нос не без бородавки с волосом, истертый ворот рубашки. Питается неопрятно, пьет от души. И на душе этой – праздник. Неприятное положение. Что, если на душе – грех, и смертный? Грех неплатежеспособности?

– Все в порядке, почтеннейший? – осведомился метрдотель.

– Лучше не придумаешь, – сказал тот с набитым ртом.

– А вы что-то придумали?

– По правде говоря, ничего. Мне лучше думается под музыку, а во время еды приходят не мысли, но аппетит. Отменная рыба, господа повара!

Метрдотеля перекорежило. На нем же монокль! – тот сразу и вывалился. Никто и никогда не принимал Бургомистрова за повара.

– Изволите рассчитаться сейчас же или когда?

– Когда – что?

– Рассчитаться….

– А, вы о деньгах, – клиент посмотрел на дешевенькие часы, отстававшие на полчаса. – Через десять минут вас устроит?

– Гамлет, выпиши почтенному гостю счет. Вполне устроит. Простите за вторжение в процесс, но, сами понимаете, что всех встречают…

– По одежке, – подхватил посетитель. – А провожают…

Гамлет расплылся в подобострастной улыбке.

– По счетам, – изрек он елейно.

Едок, в свою очередь, внимательно присмотрелся к явлению персонала.

– По осени, – пошутил он.

– По осени считают, – подсказал ему Гамлет.

– Совершенно верно. Курят и цыплят. Я желаю еще курятины, принесите.

Метрдотель тем временем следил за стрелками личных, карманных часов.

– Сверим время? – предложил он сидящему.

Ответа не последовало.

Метрдотель поднял глаза. Отвечать было некому; сиденье пустовало, стол – разорен. Молчал и Гамлет – искал, наверное, ответ на вечный вопрос.

Глава первая. Ботаническая мистика

1. Прикладная ботаника

Артур Амбигуус-младший не вышел к гостям: его никто не пригласил, да и не то, что не пригласил – ему даже запретили к ним выходить с полуоторванными, распухшими ушами. Не больно-то он и рвался.

Перед приходом гостей – людей скромных и простодушных – состоялась жестокая семейная сцена подросткового воспитания.

Артурова мать Анюта, когда супруг ее, по странному капризу – тоже Артур, врач-нарколог, явился с приема домой, немедленно рассказала ему о поступке Артура-Амбигууса-младшего.

Сей поступок показался наркологу ужасным вдвойне: сынуля его, будущий химик и фармацевт, а то и доктор наук, производитель антидотов и рвотов, поедал с такими же, как пища, уродливыми товарищами заведомо поганые и несъедобные грибы, желая вызвать у себя галлюцинации. На какой-то поляне, уподобляясь свинье с ее желудями… он подрывал семейное древо, семейный генеалогический дуб, достойный гордости и славы..

– У нас же квота! – орал ему малый Артур, раздираемый за уши надвое храпящими рысаками. Так делали и делают в старину… – Я, батя, квоту отстегиваю…

Здесь он до первой крови прикусил язык, понимая, что сейчас сболтнет нечто лишнее. А выражаясь точнее, уже сболтнул.

– Это на что же «у вас там квота»? – задал вопрос папаша-лекарь, отлично знавший, как на него ответить. Он всего лишь нуждался в признаниях и мольбах о прощении. В нем пробудилась от многолетней спячки безжалостная святая инквизиция, странным образом перемешавшаяся с показными процессами сталинской эпохи. Уши попались первыми; не было ни карцера, ни испанского сапога.

– У них там рвота, а не квота, – вмешалась Анюта. – Его полчаса рвало какой-то дрянью.

Отец захрипел: казалось, что это хрипят взмыленные отцовские кони-ладони-огони.

– Какие же тебе, гаденышу, понадобились галлюцинации?

Выяснилось, что все равно, какие. Хотелось увидеть себя жуком, цветком и птицей колибри; многоразовым кораблем из летучей Голландии, где можно все; мечталось раскрасить автобус и поезд спреем, а мир весь усыпать блестками, побольше; запустить воздушные шары и прыгнуть с вышки: всеми частями тела по очереди, которые тоже обернутся воздушными шарами помельче, и лопнут, рассыпавшись в конфетти…

Хотелось нарисовать на стенке гриб зонтичного вида, со спицами вместо пластин.

Хотелось всех обнять, и уснуть, и вылететь в форточку. И вообще – либо к звездам, через тернии – говорят, что из него тоже, из терна, гонят что-то полезное и вкусное, – либо в пропасти, где артефакты и подземелья.

Все это выкрикивалось беспорядочно, сквозь подростковые слезы, исполненные горькой обиды. Да что там – сама обида сочилась сукровицей, отчасти фармацевтическая по составу.

– Ты мне про квоту скажи, – настаивал Артур Амбигуус-старший. – Неужели ты съел все двадцать пять?

– Чего двадцать пять? – ужаснулась Анюта, судорожно и без нужды вытирая руки о передник: фартук для передка, потому что она пекла и готовила в ожидании гостей. – Кусочков?

– Грибов, – мрачно и злобно отрезал муж. – У них наладился грибной рэкет, настоящая бандитская бригада. Грибная мафия. Он думает, отец не в курсе. Его бы доить – и достаточно!.. Доить и долбить!.. И добить!..

Анюта, любившая профессиональные откровения мужа-Артура, всякий раз, когда слышала нечто подобное, удивлялась и охала.

– Неужто нельзя их скосить, поганки эти? Вытравить их чем-нибудь, как сорняки?… Вытоптать?

– Твоими-то ножищами – конечно… нельзя, – пробормотал тот и выпустил из побелевших пальцев отбагровевшие сыновьи уши. Потом размахнулся и влепил наследнику наркологической службы, будущему фармацевту и химику, такую затрещину, что тот пролетел в свою детскую, как распростертая птица.

Итак, этот юный наследник был бит, его выбранили.

В детской он заперся, скорбно глядя на глобус и карту двух полушарий.

2. Прибытие, ничем не омраченное

Вскоре, заканчиваясь, начался трезвон – хорошее слово, которое означает не только звонки в прихожей, но и состояние психики, – один за другим появлялись милые и покамест умеренно трезвые гости, приглашенные по случаю уикенда.

Артуру Амбигуусу-старшему очень нравилось это слово; он причислял себя к классу чуть выше среднего, хотя и напрасно, ибо не имел ни машины, ни дачи, ни даже достойных упоминания сбережений. А всех своих гостей он загодя причислил к рангу пониже, хотя пожаловали все те же, надоевшие неизменные лица: окулист Извлекунов, сосед по лестнице Гастрыч (вот бы такое отчество, да нашему недавнему – впрочем, раз мы только что соизволили приступить к делу, будущему – метрдотелю; но это, по настоятельному утверждению носителя, была фамилия; нарочно рылись в святцах, искали имечко, не нашли); супруги Кушаньевы, детские врачи; терапевт Краснобрызжая, лечившая колбасно-сосудистые заболевания; Оранская: экзальтированная подруга жены со студенческих лет, а также друзья детства самого Артура Амбигууса-старшего: Крышин и Ключевой, всегда ходившие парно, а иногда и копытно, приглашенные по не вполне понятной причине. Детей не взяли, детям было бы скучно. У Крышина и Ключевого детей и не завелось.

Хозяин уже разгуливал по столовой в накрахмаленной рубашке и позвякивал ножом о бокалы двух разных калибров: малого – выпить, и большого – запить.

Так он выражал свое благожелательное нетерпение.

Анюта занималась последними приготовлениями: румянила щеки, наращивала ресницы, приводила в порядок оборки и складки. Она то и дело подергивала себя за гранатовые бусы, прикидывая, насколько удачно те сочетаются с давнишним подарком мужа, тоненькой золотой цепочкой. Сменила сережки на клипсы, потом одумалась и сделала, как было раньше. А пальцы с остро заточенными ногтями погрузила в разноцветные блестки, чтобы прилипли.

Из столовой слышались восхищенные возгласы: каждый прибывший не упускал несчастного случая похвалить недавний ремонт, который удался не во всем и не везде.

– Обои, – со знанием дела говорил Кушаньев. – Все дело в обоях.

– Да нет, в портьерах, – возражала ему жена.

– Портьеры – в спальне, – заметил окулист Извлекунов: маленький, упругий, чернявый, похожий на извлеченное из-под века инородное тело. Таким он и был – особенно когда напивался: соринкой в глазу.

– Кропили квартиру? – озабоченно вмешалась Оранская: маленькая, неопределенного возраста сухопарая дама в очках, работавшая в обществе «Знание». И там она занимала свое, от века ей назначенное место, ибо все знала о демонах, заговорах, наговорах и приговорах, да в придачу прочла десять томов Карлоса Кастанеды, после которых полностью сошла с незатейливого ума: одолела все книги Лазарева, среди них были даже ненаписанные – до поры, а также Малахова, Мулдашева и Блаватской.

Амбигуус недвусмысленно удивился:

– Зачем?

– После ремонта всеми рекомендуется пригласить священника и совершить над квартирой обряд, – Оранская поджала губы. – Иначе в новом и чистом месте может поселиться неведомое и незваное. Кроме того, у меня есть знакомый и надежный человек, который ходит с рамкой…

– Какой он ходит? – провокационно подмигнул Извлекунов.

– Носит рамку, – ровным, натянутым тоном отозвалась Оранская. – Возможно, – она обратилась к хозяевам, вставшим навытяжку, – у вас неправильно расставлена мебель, особенно супружеская постель.

– И что же случится? – испугалась Анюта.

– Энергетически неправильно расставлена… – гнула свое приятельница, будто не слыша. – Возможны несчастья… Есть и знакомый с лозой и слезой; где дрогнет лоза, там капнет слеза…

Но тут Ключевой и Крышин переглянулись, кивнули, ударили в ладоши:

– Мы тоже знакомы с Лозой и всегда плачем, когда слушаем его песни… Но не пора ли нам, господа… закусить и оценить хлебо и сольство наших хозяев? Томительное созерцание, – они указали глазами на стол. – Нам бы подкрепиться с дороги.

– А кто там плачет? – спросила добрая и толстая терапевт Краснобрызжая, усаживаясь на специально приготовленные два стула. Она была невообразимо, болезненно полна. В ее кабинет провели даже специальный шнур, потому что иначе она не могла завести руку за спину, запрокинуться и дотянуться до кнопки вызова больных. Ее называли настоящей участковой, ибо на нее приходился огромный участок пространства, росший прямо пропорционально съеденному.

– Отпрыск, – отмахнулся Артур Амбигуус. – Скотина. Не слушайте, накладывайте себе салат. Берите шпротики. Урод он и есть урод, – добавил хозяин, покосившись на запертую комнату. – У нас же семья. А какая песня без баяна?

– Слушайте анекдот! – Гастрыч весело закатал рукава. – Приходит, значит, мужик домой неожиданно. А баба его хахалю своему…

Была в нем какая-то обволакивающая мандалообразная камбалообразность, привлекавшая женщин.

3. Секрет

Сильно подвыпившая Оранская сняла туфлю и начала бить каблуком по столу – приподняв, правда, скатерть и подложив салфетку, где мгновенно образовалась рваная рана. Казалось, ей хочется либо начать, либо закончить ядерную войну.

– Послушайте, что я вам скажу, – сказала она. – Мальчик находится в стадии поиска. Мальчик ищет потустороннего, космического опыта. И я читала, что некоторые галлюциногенные грибы помогают людям прийти в нормальное людское состояние, при котором разрушаются барьеры, размываются границы, и все запредельное становится зримым, доступным… Вы зря наказали Артурчика.

Миновал всего час, но уже через десять минут все были основательно навеселе.

– А где же малец? – бодро поинтересовался Ключевой, хотя сей вопрос обсуждался не менее десяти раз.

– Размышляет о вечном, – сердито сказал Амбигуус. – Абстрагируется. Чай, не мальчик.

Ключевой думал иначе.

– Отчего же не мальчик, – вступились за грибника педиатры. – Ему еще нет и восемнадцати, он обычный ребенок. Хотя бы чисто формально. Вам известна теория Пиаже?

– Зато он пакостит конкретно, – пробурчал папа мальчика.

– Мне известна теория М и Ж, – парировал, поддерживая товарища, Извлекунов, вынимая себя из-под скатерти, как инородный предмет из-под века: ловко и профессионально. – Где тут у вас, господа хорошие, удобства? Перепланировку не делали? – Он словно излизнулся и вытек наружу.

– Где всегда, – Амбигуус положил себе всякого маринада. Но вдруг Анюта Амбигуус посмотрела на удалявшегося Извлекунова с неожиданным испугом.

– Артур, – прошептала она. – Мы же совершенно забыли…

– О чем ты, лапочка? – Амбигуус вынул волос и употребил некогда рыжий рыжик. Волос он положил на край тарелки для показа жене.

– Он пошел в туалет. Мы опять забыли, что там…

Старший Артур Амбигуус откинулся в хозяйском кресле. Действительно, они упустили из виду нечто важное. Вся незадача заключалась в том, что они не могли позволить себе даже малого подобия евроремонта. И делали по-простому. Поэтому поголовное восхищение сразу же показалось ему, Артуру, неискренним и дежурным. Но, может быть, гости еще и не отстрелялись. В кабинете, куда направился Извлекунов, употребивший чересчур много жидкости переменного градуса, творилась вещь немыслимая, невыносимая в приличном доме потомственного интеллигента, женатого на простой потомственной бабе.

Все произошло после того, как поменяли сантехнику. Анюте не нравился ее унитаз, он казался ей ветхозаветным и допотопным, ибо грозил нечистым потопом; он никак не соответствовал не только международным нормам, но даже тому, что ей приходилось видеть в облагороженных вокзальных уборных. Салатная зелень, небесная синева, розовые мечты – все это были расцветки, которых она желала, и унитаз заменили вместе с бачком.

«Мамочка! – хрипло позвал ее слесарь, который принес в бесполой шапочке цемент и сильно шатался. – Мамочка!»

Его швыряло от стены к стене с периодическим выбросом в удобство.

Анюта принесла валидол, потому что решила, что слесарю плохо после вчерашнего, однако ему было благодатно после сегодняшнего.

«Мамочка, попрощайся с горшком!» – пригласил он и выдрал сосуд из каменистого пола, на поверку оказавшегося отчасти земляным. Новый горшок, цвета встреч и прощаний, установили – по причине неровности пола – на небольшом возвышении, и вышел как будто скромного вида трон. Из-за бугристости основы плитка легла средненько, и новое вместилище отходов – а будучи купленным, и доходов – осталось окруженным тонкой полоской землицы. Она напоминала не то бесполезный для укрепления крепости вал, не то ров, не то прихотливый узор. Это была настоящая, очень старая земля, которая почему-то встречалась даже под половицами четвертого этажа.

«Старые перекрытия, мамочка», – улыбнулся слесарь, годившийся ей в непутевые и неблагодарные сыновья.

Земля плодоносит, это общеизвестный факт. Специально там, разумеется, никто ничего не сеял. Но нечто поселилось самостоятельно: не слишком разумное и вечное, но достаточно постоянное: позднее, по чистой случайности занимаясь уборкой, Анюта обнаружила позади трона три длинных, абсолютно белых пластинчатых гриба на хилых ножках. В их смертоносных качествах сомневаться не приходилось.

Анюта Амбигуус дождалась Артура-старшего и не без гордого ликования указала ему на рассадник отравы. Она намекала на скаредность супруга, не давшего денег для нормального обустройства удобства.

Амбигуус, помнится, тогда испытал уже давно забытый приступ сильнейшей тошноты, так как алкогольное прошлое надежно лишило его рвотного рефлекса. Дрожащими руками он отмотал половину бумажного рулона, выдрал грибы и, даже не пытаясь их рассмотреть, отправил по назначению в фановую преисподнюю. Потом принялся удобрять нейтральную полосу, которая вдруг отошла к врагу. В его распоряжении были йод, стиральные порошки, перекись водорода, какая-то другая бытовая химия, оставшаяся после ремонта, растворители и пятновыводители – не было пустяка: грибовыводителей, а некоторые споры, как рассказывают знающие люди, пересекают даже космическое пространство с целью создания великих цивилизаций. Возможно, росту грибов способствовало само назначение места, да личные качества тех, кто туда приходил. Короче говоря, не прошло и двух недель, как грибы заколосились вторично.

Это напоминало историю Гастрыча, которую тот в притчевой манере очень любил рассказывать окружающим.

«Я был стойким цветком, проросшим сквозь щебенку между шпалами. Над таким лютиком-одуванчиком, а то и маргариткой-колокольчиком, грохочут поезда. Иной жизни цветок не знает. За железнодорожным полотном – его свободные, сочные собратья; он же кичится и довольствуется своей судьбой. Он закаленный! Он мутант. Он крепчает, а те – гниют. Семена разлетаются прочь, вхолостую. Насекомые – редкие гости. Он пропитан металлами из нижних строк таблицы Менделеева, а также их соединениями. Зато его не рвут в букеты, не кусают коровы. У всякого существования – свои личные язвы. Таким уж мне выпало родиться, такая моя судьба».

«Может быть, это шампиньоны? – Амбигуус взялся за подбородок. – Растут же они во дворе целыми выводками».

«Желаешь отведать?» – Анюта, сожалея о неизбежном слабоумии даже такого ученого человека, как ее муж, обвила ему шею руками.

«Залепить пленкой, – решился Артур. – Закрасить, зашпаклевать».

Но он был врач, а не столяр, и не плотник; к хозяйственным работам не привычный и до них не охотник, он все делал абы как: тут не докрасил, там не доклеил, а растения, желавшие жить, шли напролом, лезли, перли и, мало того, множились.

Надо же было случиться такому, что сегодня про них совершенно забыли. Впрочем, это понятно. Гости – событие радостное, а все радостное привычно вытесняет из нашего сознания обыденные тяготы.

Тяготы же сделались именно что обыденными. Да и не было их вовсе: кому помешают грибы, если откинуть стульчак или вообще развернуться спиной?

Теперь Артур Амбигуус-старший страдал, гадая, не трогал ли грибов его пытливый отпрыск. С него станется. Ведь это, не иначе, были бледные поганки, гарантированная смерть – бледнее некуда. Конь блед.

4. Дознание дилетантов и специалистов

– В сортир никому не треба? – безжалостно спросил Извлекунов, на ходу вытирая руки обеденной салфеткой, зачем-то взятую с собой – вероятно, готовил на роль носового платка: надо же вымыть руки, а полотенца специально ему не показали. Перед выходом он потрепал писсуар по щечкам и погладил сиденье по рожкам. – Договариваемся так. Берем корзинки, ножики; обуваемся по-болотному, намазываемся отравой для комаров – и за дело! Сезон клещей уже позади. До сезона дождей еще далеко… Хотя здесь, в создавшейся обстановке, я никак не могу исключить…

– Что такое он говорит? – не поняла Краснобрызжая, доедавшая вторую добавку борща.

– Все шутит, – хором догадались Крышин и Ключевой.

– Нашел-таки, – покачал головой сильно захмелевший и по-соседски посвященный в проблему Гастрыч. У Гастрыча была замечательная способность: посвящаться в беды, события и проблемы, не касавшиеся его ни в малейшей мере; при этом рассказчик все излагал, будто бы это он сам горел желанием излить свою бессмертную душу неизвестно во что. Между тем резервуар внушал сомнения.

– Да у них в сортире грибы растут! – воскликнул Извлекунов, предчувствуя, что все сейчас набросятся на него, ибо своим приходом и предложением он оборвал застольную песню про барабан, который был плох, и барабанщика, который был Бог. «Погиб наш юный барабанщик, но песня его не умрет…» Или как-то иначе они пели. «Барабань! Барабан!..»

Но никто не огорчился.

Чета Амбигуусов смекнула, что если не признаться во всем и не перейти Рубикон и Сиваш хотя бы в подобии контратаки, то дело кончится не как с безбашенным барабанщиком, которого смертельно ранили в барабан, но гораздо хуже.

– Пойдемте, посмотрите все, – старший Артур Амбигуус отшвырнул салфетку и шумно встал. – Ремонтники, распоследние суки, оставили узкую земляную прослойку. Мы глядим – и действительно! Удивительно! И ничто их не берет!.. Листья дуба упали с ясеня…

Целая процессия, замыкаемая неповоротливой Краснобрызжей, потянулась в отхожее место. Все поочередно убедились, что Извлекунов не солгал. Он, окулист, обладал отменным зрением и рассмотрел даже самые маленькие грибочки, совсем еще крохи, кого и травить-то совестно.

– Мы и на флоте самых мелких, новорожденных тараканов не трогали, – признался почему-то Кушаньев. – Пускай, думали, побегает, падла. И без того жизнь собачья. И вообще – какое удовольствие?

Оранская прислонилась к стене, держа бокал с отыгравшим шампанским.

– Я еще раз повторяю: надо все окропить, – твердила она. – В грибах… Они. Союзники. В них страшная сила. Можно изготовить свою собственную копию, если правильно съесть.

– Зачем же вам копия? – осведомилась тучная Краснобрызжая, которой с избытком хватало нажористого одиночества. Она была плохим терапевтом: не понимала людей и все мерила по себе. Она всем советовала хорошо кушать.

Оранская отпила из бокала и закатила глаза:

– Чтобы обмануть Бога. После смерти Бог отправляет копию в Ад или, если тот облагородился, утучнился, воспарил, нахватался разных сведений – пожирает и прилагает к себе. А настоящий воин странствует по мирам, какие вам и не снились… Приходите к нам на лекцию. Будут слайды. Например: зачем умерших зашивали в шкуры? Чтобы провести Того, Кто поедает нажитый рассудок. А со зверя какой спрос?

– Шкеты какие, – попенял воинам Гастрыч. – Господа Бога надувать, как, извиняюсь, кобылу. А то он не разберется.

У Гастрыча всегда имелось оригинальное мнение по любому поводу. Однажды он подал в газету бесплатное объявление: «Вмещу мир, недорого».

– Вам хватит, – бесцеремонный и бесконечно шутливый Извлекунов вдруг взял от Оранской бокал за ножку как истинный профессионал, у которого, сколько бы он ни выпил, перестают дрожать руки во время ответственной операции.

Между тем Гастрыч-сосед нагнулся и осторожно сорвал один гриб. Гастрыч работал шофером грузовика; он, замечательный сосед, был крупный, хозяйственный мужчина, исключительно домовитый. Вот у него, в отличие от Амбигууса, все ладилось и спорилось – и тебе полочки с уголками, и кафель, и пол умел циклевать, хотя жил безнадежным холостяком. Были, однако, и некоторые другие, тоже очень удобные, приспособления, каких не найдешь у заурядного мещанина даже во дворянстве, но про них речь пойдет впереди. Правда, ему самому недоступны были спасительные познания Артура Амбигууса-старшего, которому случалось изгонять из Гастрыча то однодневный, то, если повезет, многодневный запой. Амбигуус ставил ему капельницы за половину номинальной стоимости, по-соседски. Жил Гастрыч, повторимся, один. «Буду водить к себе, пока могу», – говаривал он.

Гастрыч размял гриб в натруженных пальцах, растер, понюхал.

Кушаньевы брезгливо отвернулись.

– Слышишь, сосед, – сказал Гастрыч, который и в грибах разбирался не хуже, чем в коробке передач, хотя есть люди, считающие, что это – телевизор. – А ведь у тебя совсем не бледная поганка. Это у тебя не пойми что выросло. Может, сынка твоего кликнем? Не ими ли он промышляет?

Гастрыч говорил наполовину как доктор, открывший новую болезнь, а наполовину – как следователь.

– У нас тут уже созрел тост, – воспротивились Крышин и Ключевой, друзья детства Амбигууса-старшего и давно стремившиеся подружиться с Амбигуусом-младшим. – Пойдемте за стол. Что мы тут столпились вокруг горшка? Подумаешь, природа. Мы дождались от нее милости, ну и спасибо ей. Все, на что она годится…

– Да, пойдемте, – обрадовалась Анюта. – Я повторю горячее, там еще много осталось. Гастрыч, брось эту мерзость и вымой руки.

Никто не хотел возражать.

В столовой старший Артур Амбигуус сел и мрачно уставился в направлении комнаты сына. Из-за плотно запертой двери доносился бессмысленный негритянский рэп.

Не выдержав и разве что поддержав, но не прочувствовав печенью тост, остроумно сплетенный Крышиным, он встал и отправился к своему младшему Артуру. Войдя, притворил за собой дверь.

Тот, памятуя об ушах, немедленно убавил звук и отложил полный кляссер с международными лизучими марками, которыми утешался.

– Слышишь, Артур Артурыч, – отец, когда под впечатлением должности выпивал, всегда размножал себя, обращаясь к сыну по имени-отчеству. – Говори правду, пока не поздно. Ты грибы из сортира ел?

– Из сортира? – глазенки Амбигууса-младшего вытаращились. Он ждал обвинений в мелком гангстерстве, тунеядстве, но только не в этом. – О чем ты толкуешь, батя?

Батя сверлил его взглядом. Нет, этот олух не замечал вокруг себя решительно ничего. Весьма вероятно, что он не кривит душой и не имеет понятия об отхожих грибах.

– В сортире, как ты хорошо знаешь сам, выросли грибы, – произнес он строго. – Все пересчитаны. Если я недосчитаюсь хоть одного… Впрочем, они смертельно ядовитые, – Амбигуус, будто ему было безразлично, пожал плечами. – Я недосчитаюсь тебя. Ты поймаешь такую галлюцинацию… гальюнную, вот уж каламбур… что назад уже не вернешься. А будешь звать и просить: мама! папа! Уже с того света! Паря над самим собой, неподвижным и холодеющим! Лежащим на реанимационном столе, с катетером в письке! А папа – обычный нарколог! Папа не каждого вытащит с того света! Даже единоутробного (в этом старший Амбигуус запутался) сына! Ты понял меня?

– Понял, понял, – кивал запуганный отрок.

– И чтобы ни слова не говорил своим дружкам, отродью, по которому плачут все тюрьмы сразу… Канальям, дебилам, мордоворотам…, – и он почти целиком перечислил химический факультет, временами сбиваясь и включая в перечень собственных, подзабытых однокурсников.

– Батяня, я никому, честное слово…

– Ну, добре.

Больше прочего Артура Амбигууса-старшего успокоило то, что сын не выказывал никаких признаков опасного отравления. Это внушало доверие и осторожный оптимизм.

5. Горящие моторы и трубы

Время шло. Краснобрызжая, переполненная борщом, удалилась первой. Она уже побрызгивала свеклой. За ней последовали Кушаньевы, выпившие, резвившиеся, как дети, которых они лечили. Он вырывал шарфик у нее, а она у него: Карл и Клара не крали, они затеяли веселую возню с кларнетом и кораллами, но это уже потом, без лишних глаз. Товарищи школьной поры, Крышин и Ключевой, покуда гости расходились, прилегли полежать. В активном – даже нежелательно активном состоянии – оставались окулист Извлекунов, Гастрыч и сам старший Артур Амбигуус, да еще, понятное дело, Анюта-жена, уже убравшая со стола все лишнее и грязное, оставив только чайные приборы и недоеденный торт.

– Чего-то не хватает, – заметил, помолчав, Гастрыч.

– Ребенку понятно, чего, – мгновенно подхватил окулист.

– У нас, к сожалению, пусто… – пробормотал Амбигуус. – А у ребенка другие понятия. Ему не хватает другого…

– Так скинемся! – недоуменно ответил сосед. – Потом, у меня еще что-то там оставалось, но это на утро, на крайний случай… Когда хоть немного еще постою…. нннна краю-у-у-у-у….. но именно, что немного…

– Гастрыч! – Артур Амбигуус, перевоплощаясь в нарколога, формально погрозил ему пальцем. Неизбежного не избегнешь.

– Да ладно тебе, – отмахнулся тот. – Баба твоя визжать не станет.

– При гостях она, конечно, потерпит, – сказал Артур, оглядываясь в сторону кухни и натыкаясь на грозящий кулак Анюты. Но кулак грозил не особенно строго, потому что кому же и вытрезвлять потом Гастрыча, как не кормильцу? Доход, радение о семейной казне.

– Как-нибудь выдержит и переживет. – Он полез за пазуху и вынул бумажник. – К сожалению, доходы наши…

Извлекунов, согласный на складчину, извлекал между тем какие-то деньги – тоже не очень большие.

– Так, – Гастрыч начал считать. – Ваши, мои… плюс у меня на совершенно пожарный случай. Короче, рекогносцировочка: ждите меня – я скоренько сгоняю на угол, да загляну к себе…

– Без вас там добавлю своего ядовитого… – продолжил Артур Амбигуус ядовито.

Сосед прикинулся глухим.

– Одна нога здесь, другая там, – посоветовал окулист. – Потому что еще двое заснули на диванчике в спальне. В обнимку, как щенята. Тут остается развести ногами! – захохотал он. – Хотя нет, я пойду с вами. – Он почему-то перестал доверять Гастрычу. – Не возражаете? У тебя, коллега, занятные товарищи школьных времен. Ты, часом, не частную школу кончал, Артур? Какой-нибудь Итон? Сугубо для мальчиков? Но им тоже захочется, если проснутся…

– Вот сами и купят, – отрубил нежелательное «если» Гастрыч, уже готовый отправиться в привычное путешествие и ощущая в себе острое желание проверить карманы у спящих.

– Правильно, – согласился нарколог Артур. – Без работы меня не оставят. Иди.

Гастрыч, почему-то на цыпочках – не иначе, боялся-таки хозяйских жен – прокрался в прихожую и вышел. Извлекунов засеменил следом. Сию секунду возникла Анюта.

– Артур, – она молвила укоризненно, но не вполне, ибо из нее пока тоже не выветрился хмель, да согревало назревавшее доходное дело.

– Все путем, – муж выставил ей ладони, которые бывали когда ладони, а когда и кулаки.

6. Астральные приготовления

…Вернулись нескоро.

– В вашем подвальчике такая толпа, – преувеличенно негодовал Извлекунов. – Пьяные юнцы, размалеванные, с серьгами в ушах, с кольцами в ноздрях, с девками и бутылками в… короче, все до единого – мои клиенты… С такими зубами, сплошь гнилыми…

– Ты же окулист, – напомнил ему Амбигуус.

– Да? Ну и наплевать, в мечтах я всегда был стоматологом. И родился уже с зубами… И фамилия, можно сказать, цеховая…

– Смотря, что за цех, – усмехнулся хозяин. – Я извлеку из широких штанин…

С этого момента знаменитый поэт припомнился и наново засел у него в памяти, что будет не однажды явствовать из дальнейшего.