Опята Смирнов Алексей

– В такое время там вечно не протолкнуться, – сообщила Анюта Амбигуус про подвальчик, и можно было лишь удивляться уже ее-то, необъяснимой, осведомленности. Потому что как раз в подобные часы порядочным домохозяйкам не полагалось туда спускаться.

– В конечном разрезе, вот, – Извлекунов поставил на пятнистую к тому времени скатерть первое, второе и третье.

Ровно с тем, чтобы через полтора – по половине на емкость – часа все закончилось снова.

Лицо у Гастрыча после того, чего он хлебнул у себя на квартире, превратилось в застывшую карнавальную маску, но в ней сохранялось что-то неуловимое, мешавшее установить, задержать и запереть сказочного персонажа, который никак не поддавался идентификации.

Остаток отравы он захватил с собой.

Глубокая ночь продолжала, однако, стоять.

Это странное, сомнительное пойло допили мелкими рюмками для мелких глотков. Гастрыч уверял, что все это подействует как Огромный Секрет для маленькой такой компании, намекая на специфическую, личного сочинения, добавку.

Из спальни доносился храп друзей-одноклассников. Младший Амбигуус тоже крепко спал и видел цветные сны с привкусом кислой капусты. Ему снились марки с изображением далеких стран, однако погашенные кислотными рожицами. От впечатлений минувшего дня сохранилось то, что у посерьезневших рожиц отсутствовали уши.

Все прочие восседали молча и созерцали опустевший стол.

– Мы не можем отважиться, – первой сказала Оранская заплетающимся языком. И поправила очки. Только что она говорила обратное. Речь шла о доселе немыслимом.

За несколько часов до того Гастрыч обыденным голосом предложил:

– А давайте мы этих грибов наварим…

Засыпавшего Амбигууса-младшего, чьи уши уже обрели мир и спокойствие, призвали и учинили допрос. Но тот вторично отрекся и побожился, что употребляет в себя только проверенные снадобья и вообще равнодушен к наркотикам. Он даже борется с ними, переводя многочисленных приятелей на поганки и помогая им слезать с более опасных веществ.

– За такую сознательность я тебя, безусловно, похвалю, – обронил отец, которому события представлялись теперь не в таком черном цвете. Ему примерещилось вдруг, что с такими наклонностями сын двинется по его стопам, из химии в наркологию – что, если вдуматься, звучало двусмысленно: такая уж фамилия. Сам-то он прибыл туда совсем иным путем, о котором не часто распространялся, но весьма, весьма заурядным.

Оранская очнулась от грез. Из-за внутреннего кипения стекла ее очков запотели.

Она неожиданно разглядела в грибах нечто, заслуживавшее внимания.

– А между прочим, в этих низких организмах может скрываться великая Вселенская Суть, – она продолжила уже начатую тему, теперь постепенно высматривая себе в грибах органических союзников для всемогущества и ясновидения. – И если изготовить отвар… декохт или тинктуру…

– Лучше пожарить с лучком, – невинно возразила Анюта Амбигуус.

– У вас, обратите внимание, пустые стопки, – этот ответный удар Оранской долетел ниже пояса. – Вы же врачи! – обратилась она к Извлекунову с Амбигуусом. – Уж не дадите нам помереть, спасете каким-нибудь снадобьем. Чему-то же вас там учили…

«Там» она изрекла донельзя презрительно.

– Извлекать великую Вселенскую Суть, – сумрачно согласился Извлекунов. – Зубную боль.

– Опыт! Опыт – сын ошибок трудных…

– Трудный… – неуверенно поправил ее Артур Амбигуус. – Трудный… ребенок.

– Может быть, Артурика разбудить? – Анюту развезло-таки, и она уже ничего не соображала. – Он же умеет варить грибы…

– Грибы варить умеют все, – сказал старший Амбигуус. – Любой присутствующий с удовольствием подтвердит, что у тебя это неплохо получается. Недурственны также соленья и маринады…

– Главное – варить их подольше, – прикидывал Гастрыч.

– Подольше не хотелось бы, – помрачнел изнывавший от жажды напитков Извлекунов. Оранская согласилась с ним:

– Может выкипеть самая сила, как витамин С из капусты, и тогда никаких двойников у нас не получится. Космос подчиняется законам энтропии, хотя это только наш космос…

– Ну, вас, сударыня, и повело, – отметил Гастрыч, как ему показалось, по-гусарски, и неожиданно, с отчаянностью, захотел послать ко всем чертям Анюту, схватить ножик и… отбить горлышко у внезапно воображенной бутылки шампанского; потом сграбастать Оранскую и отпраздновать труса, то есть кризис среднего возраста. – Победительница вампиров и посетительница сортиров… или наоборот…

Артур Амбигуус недвусмысленно посмотрел на распаренную Анюту. Оранская восседала, заведя глаза и совершая пальцами червеобразные движения.

– К чему нам ваш двойник, дамочка? – теперь уже насупился Гастрыч. – Нам добавить надо внутрь себе, и вся любовь. И можем добавить тебе внутрь тоже, если справимся. Вы тут без умолку о Боге толковали, да о космосе, а я, например, Господа Бога нашего уважаю и в обиду не дам.

Гастрыч шарахнул по столу, и все подпрыгнуло.

7. Капище

– Вы неразвиты, – отмахнулась Оранская. – Вы ничего не смыслите в грибах – особенно в их волшебстве.

– А вы смыслите? – Извлекунов задал встречный и унизительный вопрос. – Тех, что в сортире выросли, никто и не признал. Или сразу помрем, или помучаемся, как выражаются в кино.

– Но что, если это – знак, откровение, особое явление: вот где искать Истину, хотя в таких местах откровенничают не самые светлые силы…

– В общем, кончай базар, – Артур Амбигуус-старший и не заметил, как оборотистый Гастрыч постепенно захватил инициативу, готовый выпить и съесть что угодно – лишь бы переиначить свое опостылевшее сознание.

Все встали из-за стола и, осторожно ступая, чтобы не разбудить счастливого сновидца Артура-младшего, путешествовавшего по изображениям экзотических стран на марках с кислотными помарками, приблизились к санитарно-гигиенической поляне, возбуждавшей всеобщий интерес.

Грибы торчали себе.

Их было несколько, пять или шесть, не считая выдранного и уничтоженного Гастрычем ради предварительного и поверхностного знакомства. Они выглядели отвратительными и казались уже не полностью белыми, но с гибельным сероватым оттенком. «Все, что гибелью грозит… таит… необъяснимое блаженство», – напомнил Гастрыч с небольшими погрешностями и купюрами. Они выросли в доме, не выходя за порог презираемой теплицы, в атмосфере без солнца, которая никак не могла по-хорошему сказаться на сути – о чем бы им не вещала сумасшедшая Оранская.

– Дрянной у тебя выключатель, – на ходу бросил Гастрыч. – Поменял бы.

Хозяин промолчал. Он, признаться, недолюбливал соседа за умение починить кран и переменить лампочку. Однако Артур Амбигуус решил смолчать – мол, и этот работает хорошо. Мало ли что – дело предстояло рискованное, на Оранскую он мог полагаться только в мечтах, и то в ином смысле, а тут нужно было косвенно, без касаний, положиться на прочное и надежное рабочее плечо. Выражаясь точнее – чутье. Как часто бывает, что в нас перемешиваются и заменяют друг дружку разные органы и процессы – например, обоняние и плечи.

– Тащи сюда кастрюлю, – распорядился Гастрыч и сел на пол, раскинув ноги по бокам от вместилища переработанного комбикорма. Он обращался именно к этому предмету, но за кастрюлей устремилась Анюта.

Артур Амбигуус переминался с ноги на ногу.

– В этом сортире действительно… вечно перегорает лампочка и что-то журчит… хрипит и стонет…

– Вот видите! – взметнулась Оранская.

– Особенно, если слить, – добавил окулист.

Сказав так, Извлекунов привалился к косяку и молча следил за событиями.

– Если выйдет приличная вещь, – рассказывал Гастрыч, – мы ее на продажу пустим. Будем бодяжить… хотя бы тем же лесным отваром.

Оранская взялась за виски:

– Помилосердствуйте! Двойники получатся неполноценные. Практически призраки… или уроды, чудовища…

– Ну, и эти сгодятся на что-нибудь. Когда понадобится, может, удержат чего в руках – скажем, свечку – или хоть просто поприсутствуют. Для массовости…

Анюта вручила Гастрычу огромную темно-зеленую кастрюлю для варки варенья.

– От, знаете, мне врезало раз по мозгам! – вспомнил Гастрыч.

Извлекунов не выдержал:

– И не раз. Тут литров пять. Все собираетесь сварить и выпить?

– А мы что, куда-то торопимся? Если ты спешишь – пожалуйста! Извлекай сыроежку и жри. Давай, выдирай! Дойдешь как-нибудь… куда-нибудь… космонавт. А мы будем степенно чаевничать. Такой напиток пьется чайным прибором, – с легкими погрешностями в грамматике рассуждал Гастрыч. – Мы его по чашечкам разольем. Поварешкой. Кто хочет – подсластит, кто нет – посолит… поперчит…

Артур Амбигуус-старший не без профессиональной гадливости взирал на грибы.

– Их бы помыть для начала, – высказался и он. – Это же моя земля, как-никак. Знаешь, сколько я в нее вложил?

Он распахнул дверцы встроенного шкафа, и все увидели там прорву банок с растворителями, лаками и антисептиками.

– Никакой твоей земли нет, – возразил Гастрыч. – Квартира твоя, а земля не твоя. Закона еще нету такого, чтобы все тут твое было. И эти грибы, землицей рожденные – наше общее достояние. Может быть, это клад? Нам причитается двадцать пять прОцентов…

Он сгреб все грибное семейство в горсть, напоминавшую ковш; выдернул вместе с несерьезной, сочащейся прохладным потом грибницей и швырнул в подставленную кастрюлю.

– Надо было ножом, – спохватившись, сказал Извлекунов, и тут события могли закончиться, не начавшись, ибо стал неожиданно разгораться извечный спор о предпочтительном собирании грибов: срезать их или вырывать, не щадя корней? Но спора не вышло, потому что Гастрыч пожал плечами и просто ответил:

– Поздно уже. Фаусту хотелось остановить мгновенье. Мы, прогрессивные люди, повелительно приказываем: мгновение, раздвинься!

Грибы промыли в нескольких водах; очистили от землистых наслоений и даже начали трезветь, увлекшись общим трудом. Одна лишь Оранская сидела, забившись в угол дивана, погрузившись в ладошку огромным лбом и внутренне приготовившись к путешествию в неведомое.

– Грибы надо варить минут двадцать, – сказала Анюта Амбигуус.

– Ну, этим и двадцати часов будет мало, – не согласился Извлекунов.

– Как закипят, так и выключим, – подытожил Гастрыч.

В Артуре Амбигуусе созрело желание язвительного сарказма. Он, не вдаваясь в причины оного, воспылал неприязнью к соучастникам:

– Зажечь огоньку? Извольте, сию секундочку… милостивый государь, – он думал этим обращением унизить Гастрыча, так как тот и мечтать не смел, чтобы его хотя бы раз в жизни обозвали государем, но Гастрыч почитал себя пусть и не всегда милостивым, но государем – запросто, а потому кивнул по-соседски: – Давай, зажигай.

И стал наблюдать, как Артур семикратно хлопает себя по карманам в поисках утраченных спичек: их там быть не могло, потому что старший Амбигуус видел в спичках низкий, пролетарский предмет и всегда пользовался зажигалкой.

Не найдя же спичек и воспользовавшись зажигалкой, он мигом обжегся, тщетно воспламеняя плиту. Гастрычу это надоело, он отобрал зажигалку и крутанул колесико каменистой подушечкой своего пальца.

Конфорка вспыхнула.

На глаза соседу попался большой кипятильник; он и его опустил для космического ускорения, исчисляющегося в жэ.

8. Двойственность натуры

– Плинтуса у тебя плохо положены, сосед, – озабоченно молвил Гастрыч, не забывая следить за кастрюлей.

Артур Амбигуус сжал кулаки. Ночь изрядно затягивалась. Дамы зевали; Извлекунов тоже готов был прикорнуть где-нибудь, откуда его можно было бы легко и просто извлечь на завтрашний вечерний прием.

– It was a hard day’s night, – пробормотал он сокрушенно.

– Понимает! – насмешливо кивнул в его сторону Гастрыч. – Все, братья и сестры! Кипит! Не суйся, током получишь, – он оттолкнул Артура-нарколога, потянувшегося за кипятильником непрофессионально, как почудилось Гастрычу. – Все сделаем сами, оближете пальчики. Есть у вас чем облизать? А развести? Морсик какой-нибудь или сок?

– Грибной отвар? Морсом? – ужаснулась Анюта Амбигуус.

– Славная ты соседушка, – Гастрыч достаточно панибратски похлопал ее ниже спины. – Что, не держишь?

Хозяин вдруг понял, что Гастрыч зондирует почву для будущих приватных встреч.

– Тогда намешаем варенья какого-нибудь и разболтаем. Готовь чашечки.

Анюта уже беспрекословно повиновалась ему, как будто Артур Амбигуус улетучился из ее жизни заодно с грибным паром.

Артур же следовал за простенькой мыслью соседа: в их квартире не держат безалкогольных напитков. Это хорошо. Потому что пить нужно каждому.

«Завтра же набью холодильник соками, – решил Амбигуус, в котором все отчаяннее и быстрее тараторил токсиколог-таракан. – Фруктовыми, овощными, ягодными – без разницы. В пику соседу. В осиновый кол».

Одновременно Амбигуус подумал: а не послать ли ему к черту нарождающуюся голубятню? Летите, голуби, несите народам мира наш привет. И чего он не видел в Анюте такого, что невозможно одолжить соседу, вроде точилки или пилы?

Но, спокойствия ради, он начал воображать себе холодильник, под завязку набитый не только соками, но и молоком, ряженкой, кефиром… и чем-то еще, мутным, в полулитровых банках со съемными просто так и завинчивающимися крышками. Видение сделало шаг назад, а действительность – два шага вперед. Не успел он и глазом моргнуть, как все уже сидели вкруг стола, и перед каждым стояла цветастая чайная чашка с дымящимся бульоном-декоктом. Одна была без хозяина, дымилась сиротливо – он сам и был ее хозяином.

– Семеро одного не ждут, – предупредил Гастрыч.

– Где ты насчитал семерых? – огрызнулся Артур и занял свое место.

– Это я так, балую и шуткую, – сосед склонился над блюдцем, в которое слил напиток, и начал дуть. Затем по-купечески принял его на пальцы.

– Вздрогнули? – сказал он со вздохом.

– В неизведанное… – прошептала Оранская.

– Ну, это вряд ли, – буркнул Амбигуус.

– А я вот храбрая, – невыразительно объявила Анюта Амбигуус и сделала крупный глоток из чашки, опередив даже Гастрыча.

Тот прямо оторопел, так и держа свое блюдце.

– Ну, мать, ты отчаянная, – молвил он не без уважения. – Я же для потехи затеял… не пить же это, в самом деле. Но раз так складывается серьезное дело… – Он шумно высосал блюдце.

– Вы большой юморист, – Извлекунов пригубил и попытался разобраться во вкусовой гамме, начавшей отдавать у него в ушах звуковой. – Варенье чувствуется, а больше ничего. Ну и сортиром отдает, разумеется, свинарником… Чай, батенька, найдутся здесь мужчины и не трусливее вас, пусть и меньших масштабов.

– Ты, глазастик, не чмокай, а допивай, – строго распорядился Гастрыч. – Почитай, вместе на дело ходили.

– О да, – кивнул глазастик, еще недавно – окулист. – И пили на брудершафт.

Содержание яда в его интонациях утроилось – вероятно, под действием яда грибного.

– Нет, не успели еще, – сосед огорчился всерьез. – Давай-ка, брат, исправим ситуацию…

Не успел Извлекунов опомниться, как их локти переплелись, и он уже допивал из чашки Гастрыча. Гастрыч хлюпал, приканчивая бульон окулиста.

– Только без… – окулист отпрянул. – Пускай лучше эти, которые прикорнули, которым природой жестоко назначено.

Извлекунов намекал на спавших Крышина и Ключевого. Но это его не спасло, он не сумел уклониться от медвежьих объятий Гастрыча и почувствовал, что его по-медвежьи целуют. Отвечать не хотелось, он лишь похлопывал по взопревшей спине: ну будет, будет. То есть, не будет, ничего и ни за что с ним не будет. А Гастрыч, как в сказке про обыкновенное чудо, превратится из медведя в принца голубых кровей. И кровь понудит его пренебрегать принцессами, он примется назойливо искать встречи с охотником…

– А со мной? – взревел Гастрыч и сгреб окулиста в охапку.

– Постой… те, – воспротивился глазастик, видя желание побратима повторить обряд. И вдруг онемел. К нему тянулся, на него намеревался вывалиться совершенно другой Гастрыч. Прежний офтальмолог с сертификатом о высшей категории, уже сделавшись ему братом благодаря брудершафту, сместился куда-то в сторону и с не меньшим удивлением таращился на тушу, образовавшуюся под боком: те же брюки, те же подтяжки.

Оказалось, правда, что пожелавший брататься не имеет в виду Извлекунова. Извлекунов оглянулся и будто заглянул в зеркало-его-свет: рядом сидел такой же, как он, глазастик, в смятенных чувствах, захваченный немотой.

Извлекунов, с которым уже поцеловались, обвел взором стол.

Вокруг, теснясь по двое на одном стуле, сидели пары ошеломленных близнецов; особенно неприятным оказалось раздвоение Оранской, ибо ее экстатические вопли удвоились.

– О, – кричали-орали одинаковые оранские дамы, воздевая руки к люстре. – О, я вижу Тебя.

Кого именно им повезло созерцать, никто до конца не понял. И постарался не расспрашивать, дабы не узнать и не хватить лишнего.

Что до Артура Амбигууса-отца, то ему по старой привычке показалось, будто у него заурядно и спьяну двоится в глазах. Он взялся их протирать и понял, что дело неладно, лишь ощутив такие же толчки локтями от своего дубликата. Тот тоже натирал себе глазные яблоки до спелой красноты. Покуда все эти события разворачивались во времени да пространстве, за окном что-то дрогнуло, знаменуя приближение утра.

9. После бала

Дверь, ведшая – вернее, преграждавшая путь – в спальню, распахнулась, и на пороге возникли счастливые Крышин и Ключевой. Они были похожи друг на друга и без напитка; высокие, пышущие здоровьем блондины. Оба нехорошо выспались.

Приумножение общества им стало заметно не сразу.

– А вы все сидите! – поразился Крышин. – А нас вот сморило. Знаете, бывает так: пашешь, пашешь…

– Да всем тут известно, как и что вы пашете, и что за борона, – раздраженно бросил Артур Амбигуус, но вот который из двоих, осталось загадкой. – Уже старые кони, а все в борозду норовите, чтоб не портилась. Не заросла бурьяном?

Одна из Оранских сорвалась с места, бросилась в коридор одеваться, но ее силой вернули назад.

– Сиди себе тихо, – приказал Гастрыч: похоже было, что первичный. Второй тем временем увлекся брудершафтом с вторичным окулистом.

– Вообще никто отсюда не выйдет, – распорядился сосед.

Анюта Амбигуус взялась за сердце, ей сделалось дурно. Вторая Анюта побежала к аптечке за валидолом и нашатырем. И, возвращаясь, растаяла на полпути: коробочка с лекарствами грохнулась на пол, и ртутный шарик, выпавший из градусника, уже куда-то весело покатился, как матросское яблочко.

Извлекунов открыл, что от него отвязались.

Сосед Амбигууса пропал, будто и не являлся.

Пустота, обернувшаяся было вторым Гастрычем, лезла с поцелуями к пустоте, недавно бывшей вторым Извлекуновым.

Оранская потеряла сознание, оставшись в своем исходном одиночестве. Во всяком случае, именно это она попыталась изобразить.

Крышин и Ключевой продолжали стоять, не понимая происходящего.

– Что-то случилось? – осторожно спросил Ключевой. – Куда это разбежались гости? Или у нас мельтешит в глазах?

– По домам разошлись, – скучающим тоном отозвался Гастрыч, похотливо рассматривая Анюту в упор: та пробуждалась к жизни безо всяких лекарств. – Приглючилось.

«Добрая баба», – соображал про себя Гастрыч, одновременно, взяв под руку и выводя в подсознание Оранскую.

Извлекунов заглянул себе в чашку, где увидел кольцо розоватого осадка. Наползли воспоминания младенчества: розовое пластмассовое кольцо, которое ему совали грызть, как собаке.

– Зима недолго злится, – молвил он неуверенно и не к месту. – Весна в окно стучится… и гонит… со двора….

На этих словах у него заклацали зубы, которые он некогда мечтал извлекать. Может быть, с самого детства, у приятелей по песочнице, имея готовый набор своих и считая, что тем – не положено.

В следующий миг все оглядывались и осторожно пощипывали друг друга: не задержался ли здесь кто потусторонний? Не призрак ли рядышком ковыряет в зубах?

Нет, все были самые обыкновенные: не выспавшиеся, пылавшие перегаром, с декоктом в оранжевой кастрюле, из которой торчала длинная разливательная ложка.

– А по-моему, все на месте, – засомневался Крышин и пригладил клок волос, отлежавшийся на подушке и теперь непристойно вставший. В черепе неприятно кольнуло. – Колбасно-сосудистой врачихи нет, педиатров нет, а остальные сидят. Но тут же только что галдела пропасть народу…

– В глазах, казалось, расплываетесь, – поддержал его Ключевой, садясь к столу и подыскивая себе закуску. Закуски не нашлось, и у него надолго испортилось настроение.

– Вам приснилось, – улыбнулась единичная и единоличная Анюта Амбигуус. Это выглядело обворожительно, но друзей ее мужа никогда не обвораживали женщины.

– Вам повезло, – зловеще поправила ее Оранская.

Гастрыч неторопливо поднялся и прошел в кухню. Там он постоял, глядя на оставшийся отвар, наличествовавший в изрядном количестве. Интересно, как долго он сохраняет свои свойства? Сколько надо выпить, чтобы двойник прожил подольше? И можно ли выпить столько, что обратного слияния с оригиналом, равно как и обособленного разложения, уже не произойдет? Есть ли управа на этих приживал? Нужен химик. Им позарез нужен химик. И при этом – специалист по грибам.

– Малец, – пробормотал сосед. – Талантливый, мерзавец. Мы без него не обойдемся. Мало ли, что учится плохо. Зато он учится тому, что пригодится в жизни.

Вопросов было много, но прежде всего нужно сграбастать компанию в мозолистый кулак, оседлать, нацепить узду, застращать и привлечь к земледелию, сотрудничеству и молчанию. И начинать с огородничества. Придется поставить в сортире обогреватель, не курить на толчке и наглухо забить вытяжку. А потом уже думать о переходе с оседлого образа жизни на кочевой.

– Да, – молвил он, – возвращаясь. – Занятный был опыт. Даже хочется повторить.

– А что же это за опыт? – воскликнули проснувшиеся, все больше жалея, что тратили время не на правое дело.

– Не говорите им! – взвизгнула Оранская, постоянно хватая себя то за очки, то за кончик носа. – Это тайна для крохотной группы избранных и посвященных!

– А нас, позвольте заметить, никто и ни во что не посвящал, – подал голос Извлекунов. Теперь он крутил чашку, просунув палец в ручку-колечко.

Гастрыч, и прежде бывалая личность, теперь побывал двумя бывалыми личностями, после чего сила внушения в нем укрепилась и стала железобетонной. Не без предварительной гибкости – как доктор пропишет.

«Небось, и не служил никто, – подумал он презрительно. – Нет, педиатр был моряком. Крыса с побережья! Правда, они все равно ушли. Но грибы они видели… Они их видели…»

– Ошибаетесь, дамочка, – Гастрыч испустил вздох, полный фальшивого сожаления. – И ты, глазастик, ошибаешься. Придется привлечь к делу всех, кто видел хоть каплю происходившего. Всех свидетелей Яговы. Иначе – кончать. Потому что просматриваю я в данном мероприятии, дорогие соседушки, – он обращался ко всем, хотя соседствовал только, к ее несчастью, с семьей Амбигуусов, – серьезный бизнес. И мнится мне, что выпадет нам козырная масть, и наладится у нас пресерьезное дело. Только бизнес этот волчий, господа хорошие, а потому могут выпасть и казенный дом, и даже очень, очень дальняя дорога с билетом в один конец, то есть на… простите, тут женщины.

Повисло тяжкое молчание.

– Ну, вы как знаете, а я откланяюсь, – Извлекунов стал застегивать, где было расстегнуто. – Хорошо, как говорится, в гостях, а дома гораздо лучше…

– Сидеть, – негромко приказал Гастрыч, и окулист моментально сел обратно.

– Я и то, и я сё, я же и поросё, – заявил он запальчиво. – Мне на работу нужно. Вечером.

10. Целина

– Перво-наперво, – объявил Гастрыч, – надо расширить посевные площади.

– Что вы имеете в виду? – насторожился старший Амбигуус.

– Простейшие вещи. Сколько у вашего семейства земли? Надела?

– Что – надела? – встрепенулась и Анюта.

Гастрыч махнул на нее татуировкой серьезного ранга.

– Я про земельный надел говорю. У вас посевная площадь – узенькая полоска вокруг горшка, бесконечно более важного для вас, городских. А ведь я из крестьян. У меня до сих пор во рту держится привкус парного молока, – взвинчивая себя, Гастрыч делался поэтичнее. Есенин покуда несся к финишу первым, но в спину ему дышали, и Гастрыч настигал – не иначе, как для проникающего брудершафта.

Не спрашивая хозяйского разрешения, он прошагал в сортир, ковырнул носком плитку. Носок заменял Гастрычу тапок, а порой и ботинок. Бывало, что Гастрыч начинал сомневаться, есть ли на нем носок.

– Все на соплях, – пробормотал он. Плитка подалась, открылось каменное покрытие. – Ох ты бога в душу мать! – рассвирепел сосед, еще недавно отстаивавший Создателя. – Еще и это снимать придется! Ну, всем миром навалимся. – Он посмотрел на сиротливую, но таящую в себе начатки грибов, полосочку земли вокруг унитаза. – Землица! – благостно всхлипнул Гастрыч, становясь на колени. – И к чему нас раскулачивали? Вот же она, кормилица наша! Прозябает в отхожем месте!

Он солировал, окружающие безмолвствовали, сраженные утренним ужасом.

– Еще и юрист понадобится, – присочинял Гастрыч. – Как там с этими законами о землице? Можно ли ею частно владеть? Или частично частно? Ведь мы же государственно… Теплицу устроить, парник? Для подножного корма?

– Слушайте, – сказал Крышин ласкательным тоном. – Мы с товарищем совершенно не в курсе. Мы видели, что здесь что-то выросло, какие-то растения. И все. Грибы, мхи, лишайники, папоротники, плауны – нам все равно. Можно нам удалиться и навсегда забыть об этих поганках?

– Нет, нельзя, вы останетесь, – запретили ему жестяным голосом-барабаном.

«Барабан был плох, барабанщик – Бог», – вспомнилось всем: роковой момент вмешательства окулиста.

– Ну, так мы сами уйдем, – Ключевой выпятил грудь колесом.

– Давайте, попробуйте, – не стал возражать Гастрыч. – А я тогда тоже уйду, в ментуру. Про сынка ихнего расскажу с его наркотой.

Анюта взялась по привычке за грудь, но за правую, а не там, где колотится и стучит. Правая вдруг стала набухать, восхищенная силой угрозы Гастрыча.

– И про вас расскажу, – продолжал сыпать планами Гастрыч, глядя на Ключевого и Крышина. – Пусть вас посадят. За мужеложество. Статью, по-моему, еще не отменили. Во всяком случае, если было насилие. А насилие было, я скажу. Я вызовусь свидетелем насилия. Скажу, что видел все, что было и чего не было. И про тебя, нарколог, настрочу жалобу, как ты водку трескаешь заместо санитарного просвещения. А к тебе, – он повернулся к Извлекунову, – приду лечить зрение. Ты его полечишь, а мы потом предъявим претензии.

– Ко мне не бывает претензий, – прошептал окулист. – Какие ко мне могут быть претензии… Мне вручали переходящее знамя…

– И боевое. Переползающее. На красный свет, и потому багровое. Накатаю в горздрав, что нахамил мне, – с готовностью отозвался Гастрыч. – Назвал свиньей и уродом, показал таблицу с матерными буквами, не выписал рецепт, оставил кабинет на полчаса, а меня не выставил… И пьяный был. Я найду, что написать, – пообещал сосед. – Я матерый писатель. Я столько бумаг написал, что ко мне теперь прикоснуться боятся – и военком, и участковый, и санинспектор… Да, кстати, – он ударил себя по многоопытному лбу и снова взялся за семью Амбигуусов в другом ее поколении, но уже с иного конца. – Сынку-то вашему армия светит, небось. Справками запаслись липовыми, выписками? Так я вас выведу на чистую воду…. Приедут с браслетами, да с собаками; запрут под замок с учебником химии для начальной школы…. А там все про сознательный патриотизм, президента – ни одной формулы!

– Да успокойтесь вы, Гастрыч, – Артур Амбигуус не без труда взял себя в руки, от волнения позабыв про добрососедское «ты». – Делайте, что хотите. Желаете пол в сортире поднять? Даю вам на это свое согласие. И сам помогу, ломиком. И все мы дадим честное благородное слово помалкивать и не мешать. Еще неизвестно, вырастет ли у вас что.

– У нас. Вырастим, – сосед немного успокоился. – И яровые тебе заколосятся, и озимые охнут. И чтобы все пили! Отвар чтобы пили! Нам подопытный материал нужен.

– В этом неведомом довольно неприятно, – попыталась уклониться от эксперимента Оранская, зная заранее, что на ее слова просто и беззастенчиво не обратят внимания. Так и случилось

Артур Амбигуус посмотрел на часы. Время пролетело незаметно, и было уже восемь утра. Середина лета, светает быстро, но ему показалось, что мрак царил вечно.

– Кстати: вот еще что, – не унимался Гастрыч. – Будите вашего охламона. Пускай попробует и скажет, на что похоже. Он же у вас химией занимается? Незаменимая фигура. Мы подключим его к делу, я его постоянно вижу, где лесополоса. Может, имеет смысл перемешать его грибы с нашими… Отвар должен иметься в наличии постоянно. Во-первых, двойники дохнут. Во-вторых, у нас же образуется заготконтора. Рэкет, говорите, на поляне? Квоты? Ничего. Я покажу им, какой бывает рэкет. Лично хлебну и покажу. Нам это понадобится для оптимального согласования спроса и предложения.

– И что же потом? – осведомился Крышин, приходя в себя от упоминания уголовной статьи про насильное мужеложество, по поводу которой, ассоциируя, припомнил волшебную флейту Моцарта и откровенно садистскую флейту-позвоночник Маяковского в узком, извращенном понимании флейты. – Зачем вам все это надо?

– Ну, это мы решим. Может быть, откроем какое-нибудь бюро услуг. Приходит к нам человек, заказывает двойника, и тот отправляется по делам…

– По каким же делам? – тихо спросил старший Артур Амбигуус.

– Русским же языком говорю – по своим. По хозяйским, – поправил себя Гастрыч. – Он не станет ходить по нашим делам. Наши дела – обеспечить ему отправку. Прибыл, убыл, печать. Липовая. Умозрительная. Каинова.

– А вдруг у него такие дела, что его самого пора кончать, а не раздваивать? – еще тише вопрошал Артур Амбигуус, желая скорее добиться полнейшей ясности.

– Но это же его дела, – передернул плечами Гастрыч, и будто прошла волна. – Бюро не собирается в них соваться. У нас будет самовывоз – вернее, самовыход. По делам. И все.